Русский проект - Изменник

      — В общем, добыл я информацию, что из Пакистана идет караван со «стингерами». Через муллу, кстати, добыл. Дефицитом расплачивался — лекарством от желтухи… Ну, добыл я информацию. «Стингеры»! Они тогда в новинку были. Первый «стингер» наши ребята взяли в январе восемьдесят седьмого. В бою. Всех сначала сгоряча хотели к Героям представить, но потом, конечно, все Герои достались генералам. А тут мне мулла на ушко: «идет караван, везет сотню „стингеров“…» Что-то мне сразу не понравилось, но я Фаридову доложил: «Так, мол, и так». Он сразу: «Берем». Я говорю: «Сомнения у меня». — «Какие, Джинн?» — «А хрен его знает, какие. Но чувствую — что-то не то». «Ладно, — говорит Батя, — если у тебя сомнения — не ходи. А караван со „стингерами“ упустить никак нельзя»… Но я не пойти не могу, не имею такого права. Пошли. И напоролись на засаду. Потом уже выяснилось, что весь сыр-бор как раз из-за меня. За мою голову, оказывается, награду объявили. Вот мулла и решил «приподняться» — и с меня получить, и за меня. В общем, подловили нас хорошо. В таком месте, где мы были, как мишени в тире. Пять минут огня, и взвода нет… И ведь знали, что в ловушку лезем, но «стингеры» перевесили. Решили рискнуть… Ушел только я и старший сержант Морозов. Уйти-то мы ушли, но не к нашим. Ходу назад не было, отрезали нас, погнали к Пакистану. В общем, месяц мы по горам шлялись, потом все-таки вышли. Вот тебе и все кино. А к тому мулле я в гости наведался. Сказал «спасибо» за караван… Да что толку?
      Джинн умолк. Закурил. Впалые щеки при затяжках западали еще глубже. Мукусеев понял, что Джинн сейчас там, в Афганистане…
      Джинн в несколько затяжек добил сигарету, криво улыбнулся и сказал:
      — Не люблю я попов, Володя. Ни хрена им не верю. И вот этого попищу взять бы да прижать как следует… Ведь наверняка что-то знает, наверняка кто-нибудь на исповеди язык распустил. В Афгане я бы его…
      — Здесь не Афган, Олег.
      — Точно, не Афган. В Афгане было легче.

***

      — Мне, — сказал Зимин, — в Узбекистане было легче работать, чем здесь. Этот депутат народный с своим упрямством меня достал.
      — Да уж, — согласился Широков. — Характер у Владимира Викторовича тот еще.
      — Куда там. Я же с ним уже дважды пытался по-хорошему поговорить: Володя, говорю, это же все мудовые страдания. Не найдем ни хера.
      — А он?
      — А он: Илья Дмитрич, я вас здесь не держу. Вот оно как… Он меня, видите ли, не держит. Я, извините, следователь по особо важным. А с кем он работать будет?
      Широков усмехнулся и сказал:
      — Да он и один работать будет. Кремень!

***

      Утром пошли к Здановичу — с телефона, установленного в Скупщине, можно было через Глину связаться с Белградом. С остальных — нет. Линии связи были разрушены, коммутатор в Глине взорван и только сейчас восстанавливался. Телефон был привилегией.
      Зданович как будто обрадовался, сразу выставил бутылку с ракией, стал живо интересоваться делами… Постучал в стену, пригласив таким образом «Анискина». Пока ждали, когда телефонистка в Глине даст связь, прошло около часа. За это время выпили вшестером литр ракии. Гостеприимство!
      Связь была плохой, из трубки доносился треск и шипение. Мукусееву приходилось напрягать слух, чтобы услышать собеседника, и напрягать голос, чтобы в посольстве услышали его. Вокруг Мукусеева сидели пятеро мужчин и жадно слушали разговор. На лице Здановича было очень значительное выражение — из ЕГО кабинета депутат «Русской Скупщины» говорит с русским посольством!
      — Никаких новостей, Сергей Сергеевич, у нас нет, — докладывал Мукусеев. — Все живы, здоровы, с местной властью отлично ладим, но больше похвастаться нечем… Але, слышите меня?
      — Слышу. Слышу вас, Владимир Викторович… У нас новости есть, но скверные, — пробивался сквозь треск голос Сергея Сергеевича. — Мы получили ответы на наши запросы. Взвод Бороевича действительно стоял в районе Костайницы в период с двадцать пятого августа девяносто первого вплоть до начала наступления. Конкретные позиции, которые занимал взвод, указать они не могут. Нет таких данных, не сохранилось.
      — Плохо.
      — Это не самое плохое, Владимир Викторович. Хуже другое. В живых из взвода почти никого не осталось. Половина погибла во время боевых действий. Еще несколько человек убиты или пропали позже. Троих, как и сообщил Бороевич, расстреляли в декабре девяносто второго в Баня Лука. Преступники не установлены. В живых из двадцати человек осталось в лучшем случае двое. Но один эмигрировал в Австралию, а местонахождение другого неизвестно.
      — Худо. А тот человек, с которым Стеван встретился в тюрьме — Драган Титович? Удалось выяснить, где он и что с ним?
      — Удалось. Его зарезали прямо в тюрьме. В результате разборки уголовников между собой.
      — Понятно, — устало сказал Владимир, но в Белграде его не услышали.
      — Не слышу вас. Не слышу, повторите.
      — Понятно. Все, говорю, понятно. Зачистили все хвосты.
      — Мы говорим по открытой связи, — сказал Сергей Сергеевич, — будьте осторожны в оценках, Владимир Викторович.
      — Я постараюсь.
      — Каковы ваши дальнейшие планы? — спросил издалека секретарь посольства.
      «А действительно, — подумал Мукусеев, — каковы наши дальнейшие планы? Пить каждый день ракию и заниматься опросом „свидетелей“? А может, прав Зимин?»
      — Я не готов дать конкретный ответ, Сергей Сергеевич, — сказал в шипящую трубку Мукусеев. — Посоветуемся на месте с коллегами. Возможно, примем решение о свертывании расследования.
      Зимин ухмыльнулся и покосился на почти пустую бутылку с ракией.
      — Но два-три дня мы еще здесь пробудем, — закончил Мукусеев.
      — Хорошо, понял вас… Какие-то задания для нас есть?
      — Заданий, Сергей Сергеевич, нет. Но есть просьба.
      — Да, слушаю вас.
      — Позвоните в Москву, нашим семьям. Сообщите, что все у нас в порядке, скоро вернемся.
      — Это не проблема, Владимир Викторович. Сделаю сегодня же лично. Я, кстати, сделал бы это и без вашей просьбы.
      — Тогда конец связи.
      — Ждем вас. Желаем удачи.
      Мукусеев положил трубку на аппарат. Зданович подмигнул и достал из сейфа третью бутылку ракии.
      Потом продолжили в бильярдной. Хорошо продолжили — по-славянски. Широков и Зимин сразились на бильярде. Оба играли хорошо, но Зимин, значительно более нетрезвый, чем полковник СВР, все равно лучше. Загоняя шар, он приговаривал: «Хорошо яйцо к христову дню…» Потом пели песни. Русские и сербские. И все отлично понимали друг друга… Потом перебрались на природу. Ехали на милицейской «заставе». Как уместились внутри вшестером — непонятно. У реки жарили шашлыки и опять пили. Марко предложил пострелять по пивным бутылкам из его табельного пистолета. Пистолет, как и автомобиль, назывался «застава» и по габаритам был близок к ПМ.
      Шериф Марко расставил пять пустых бутылок на бревне, отошел на пятнадцать шагов, взвел курок и подергал себя за ус.
      — Сейчас, — сказал солидно, — посмотрите, как пуцают сербы.
      Ствол «заставы» ходил вверх-вниз. Бабахнул выстрел… второй, третий, четвертый… седьмой. Затвор пистолета замер в заднем положении. Все бутылки стояли на бревне.
      — Иди сюда, друже Марко, — позвал его Зданович. — Тебе нужно еще выпить, чтобы стала тверда твоя рука.
      Шериф сменил обойму и протянул пистолет Мукусееву. Владимир отказался. Отказались Зимин и Широков, а Джинн взял «заставу». Он встал с земли, взвел курок и несколько раз вскинул пушку, прицеливаясь… Потом открыл огонь. Он тоже расстрелял весь магазин — семь патронов — но две бутылки все-таки снял. Третьей засадил под донышко.
      — Иди сюда, друже Олег, — позвал его Зданович. — Твоя рука тверда. За это обязательно надо выпить.
      — Давно не стрелял, — сказал Джинн, принимая стопку с ракией. Банкет продолжился.

***

      Владимир проснулся ночью. В первый момент он не понял, где находится и как тут оказался. Он приподнялся на кровати, понял, что ночь, что он лежит одетый, а в окно льется лунный свет и надсадно, звеняще поют цикады… Он снова рухнул в подушку и закрыл глаза. И вдруг вспомнил все. Вернее, не совсем все. Например, как вернулся в пансионат, он не помнил. Но начало пьянки с мэром и шерифом он вспомнил. Игру на бильярде. И совместное хоровое пение. И шашлыки на пленэре. И Джинна с пистолетом в руке, и брызги разлетающихся бутылок… Дальше — провал… Да-а, товарищ депутат Верховного Совета, вы достойно представили свою страну! Куда как здорово! Бр-р-р…
      Болела голова, во рту дышала зноем Сахара. Хорошо бы принять таблетку анальгина, но где его взять посреди ночи?… Который, кстати, час? Он посмотрел на левую руку и не увидел часов. Посмотрел на стол, куда обычно клал часы… и увидел бутылку пива. В дурном свете она выглядела айсбергом. Не веря себе до конца, Владимир протянул руку. «Айсберг» никуда не делся и даже оказался холодным на ощупь. Он взял эту лунно-ледяную бутылку, зажигалкой сорвал пробку и припал к горлышку. Вспомнил старушку в Псковской области: как боженька босичком по горлышку… Вот это, мать, верно. Это правильно.
      Через несколько минут стало легче. Он закурил сигарету и подошел к окну. Луна заливала светом округу: виноградники, поле подсолнухов, казавшихся в ее свете не желтыми, а зелеными, реку… В реке происходило какое-то движение. Сначала он не понял, какое. Потом присмотрелся и все понял.
      Он стоял и смотрел как завороженный, не в силах отвести взгляд. Он смотрел до тех пор пока сигарета не обожгла пальцы. Он выронил сигарету, матюгнулся и нагнулся поднять ее. А когда выпрямился, они уже выходили из воды. Они шли, взявшись за руки, и обнаженные тела сверкали в лунном свете.
      — Ай, Джинн! — пробормотал Владимир. — Ай, везунчик!
      Он допил пиво и пошел в душ, включил воду и распахнул окно. Оно выходило в торец здания, и реки отсюда не было видно. Были видны виноградники и спящие за ними дома Костайницы. Владимир глубоко вдохнул теплый ночной воздух, наполненный ароматом садов.
      В вольере закричал павлин, а на дворе метнулась какая-то длинная тень. Владимир присмотрелся, но ничего не увидел. Он зевнул и решил: показалось. Он быстро разделся и встал под холодный душ.
      Через пять минут он лежал под одеялом, согревался умиротворенный. Звенели, звенели, звенели цикады. Но он не обращал внимания на их предупреждающий голос.

***

      Проснулся Владимир на удивление свежим и отдохнувшим. В первый момент он даже подумал: а не приснилось ли ему ночное пробуждение с пивом, случайно подсмотренной сценой в реке и лунным светом?… Нет, не приснилось. Вот и бутылка пустая на столе… Но что же дальше? Похоже, что все концы отрублены. Нужно признать правоту Зимина и «бери шинель — пошли домой». Он подошел к окну и (не поминай черта — он не явится) увидел Зимина, моющего машины у реки.
      Серьезный важняк Генпрокуратуры курил сигарету и кое-как возил мыльной тряпкой по капоту… Не, ночью вид из окна был интересней. Обнаженное тело Сабины в лунном свете смотрится несколько лучше, чем Зимин с тряпкой в руке.
      Зимин увидел Мукусеева в окне и приветственно поднял руку. Мукусеев помахал в ответ, крикнул:
      — Помочь, Илья Дмитрич?
      — Без вас, Владимир Викторович, полно помощников… Сам управлюсь.
      А что это, подумал Мукусеев, я так его недолюбливаю? Нормальный, в сущности, мужик. Всю жизнь пахал, изобличал сволочей самых разных рангов. И неплохо, видно, изобличал, коли стал важняком в Генпрокуратуре… Выпивает? Ну да все мы не без греха. Главное, дело свое знает… А настроился я против него потому, что он резко поставил под сомнение показания Бороевича. А зря я на него ополчился — работа у него такая: во всем сомневаться… Зря, зря. Мужик с характером. Наверняка ему сейчас тяжело с похмелья, да и старше он меня на десять лет, но от помощи отказался. Раз его очередь мыть тачки — он и моет. Молодец!
      Мукусеев отошел от окна и приступил к бритью. Бутылка из-под пива больше не казалась айсбергом в лунном океане.

***

      За завтраком посмеялись над вчерашними «подвигами».
      — А как мы в пансионат приехали? — спросил Мукусеев. — Анискин-то наш тоже был изрядно пьян… Как же он машину вел?
      — Машину вел я, — ответил Широков. — Анискин спекся раньше всех. Все кричал, что потренируется в стрельбе и утрет нос Олегу.
      Джинн усмехнулся, отхлебнул кофе и сказал:
      — Стрельба и прочее — это, друзья мои, все ерунда. Самое сложное было погрузить вас в эту «заставу». Но вдвоем с Игорем мы кое-как с этим справились.
      Мукусееву снова стало неловко… Хорошо, подумал, я вчера выглядел… Чтобы сгладить неловкость, он перевел разговор на другую тему:
      — Нужно решить, коллеги, что мы будем делать дальше. Ситуация такова: надежды найти кого-либо из взвода Бороевича практически нет. Надежда найти свидетеля здесь, в Костайнице, есть. Но шансы не очень высоки.
      После короткого обсуждения решили, что Костайницу нужно отработать до конца. На это уйдет еще три — максимум четыре — дня. Мукусеев чувствовал горечь поражения.

***

      И снова они пошли по домам. Как хвост таскался за ними Анискин… Соглядатай несомненный, но ведь не прогонишь.
      Ходили, беседовали, уставали. Слышали однотипные ответы: не знаю, не видел, не слышал… Выпьем ракии, друже! Конечно, друже, выпьем!
      Вернувшись вечером в комнату, Владимир сразу увидел разбитое зеркало. Почему-то испугался вдруг странным, иррациональным страхом. Сжало сердце. И непонятно — почему? Разбитое зеркало?… Худая примета. Но всего лишь примета и не более того.
      На полу возле зеркала он увидел маленький бумажный катышек. Он лежал посреди зеркальных осколков, расположившихся архипелагом и невольно притягивал взгляд. Машинально Владимир взял в руки катышек. И удивился — комочек бумаги оказался тяжелым. Очевидно, внутри что-то завернуто. Он быстро развернул бумагу… и увидел камень. Обычный серый круглый, обкатанный водой камень. На берегу реки таких полно.
      Владимир отшвырнул бумагу и внимательно, включив свет, еще раз осмотрел камень… Что за ерунда? Шутка? Идиотская шутка — завернуть в бумагу камень и зашвырнуть в окно… Совершенно идиотская, мальчишеская выходка. Кому нужно забрасывать в окно камень в бумаге?
      …И вдруг он понял. Он схватил смятую бумажку, развернул и увидел на внутренней поверхности буквы. Слова. Строчки.

***

      Он пошел к Джинну. Положил перед ним разглаженный кусок бумаги в четверть листа:
      — Посмотри, Олег, правильно ли я перевел… Тут по-сербски.
      Джинн прочитал, молчал несколько секунд, потом спросил:
      — Откуда это?
      — Все объясню. Сначала ты скажи, правильно ли я понял?
      Джинн бросил взгляд на бумажонку, прочитал вслух:
      — Почему не пришли ночью? Записку не получили или вам наплевать? Сегодня в час ночи опять жду на кладбище. Не придете — дело ваше. — Джинн поднял глаза, сказал:
      — Ну? Откуда это письмецо?
      — В своей комнате нашел. Видно, в окно забросили.
      Джинн закурил, посмотрел на часы:
      — Двадцать один-семнадцать. Время еще есть. А первая записка?
      — Не было никакой первой.
      — Пошли, — сказал Джинн.
      — Куда? — удивился Мукусеев.
      — К тебе. Если эту в окно подбросили, то, значит, и ту, первую, тоже, скорее всего, кинули в окно. Она должна быть в комнате.
      — Верно, — сказал Мукусеев. — Верно. Как же я сам не въехал?
      В комнате Владимира Джинн спросил:
      — Почему зеркало разбито?
      — Да вот этой корреспонденцией и разбили.
      — Листочком бумаги весом один грамм?
      — Забыл сказать: внутрь «корреспонденции» был завернут камень.
      — А ну покажи.
      Мукусеев подал камушек. Джинн подбросил его на руке, осмотрел и сказал.
      — Речная галька. Взяли на берегу. Их там россыпи… А «корреспонденцию» выстрелили из рогатки. Если метнуть рукой — зеркало не разобьешь. Ну, давай искать первую «пулю».
      Они осмотрели весь номер. Перетряхнули постель, заглянули за картину с изображением церкви, в шкаф и ящики письменного стола. Осмотрели ванную комнату. Джинн даже заглянул в унитаз. Ничего не нашли.
      — Может, — сказал Мукусеев, — Сабина ее выбросила, когда убирала комнату?
      — Сейчас узнаем, — ответил Джинн. Он вышел, вернулся через пять минут и сказал:
      — Нет, не видела она ничего похожего.
      — И что это значит?
      — А хрен его знает, что это значит, — Джинн вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенную вчетверо записку, прочитал еще раз и сказал:
      — Писал человек не особо грамотный — на четыре фразы две ошибки. Впрочем, возможно, что это маскировка. Бумага из школьной тетрадки. Ручка шариковая… м-да… Я не Шерлок Холмс, вычислить по таким приметам корреспондента не могу.
      — Может, Зимину показать?
      — Не спеши, Володя. Показать всегда успеем. — Джинн встал, прошел взад-вперед и остановился перед зеркалом. Потом развернулся к окну и некоторое время присматривался к пейзажу за окном, что-то прикидывал. Потом сделал вывод:
      — Стрелять из рогатки на дистанцию больше чем метров пятнадцать — дело малоперспективное. Навыков требует.
      — Окно большое, — возразил Мукусеев. Он подошел и встал рядом с Джинном, тоже стал осматривать «местность».
      — Все равно попробуй-ка попади, — сказал Джинн. — Стрелял он, скорее всего, во-он оттуда, из подсолнухов. Ну-ка пойдем посмотрим.
      Они вышли из дома. На улице их окликнул Зимин: вы куда, коллеги? — Да так, прогуляться… Обогнули дом и подошли к подсолнухам. Подсолнухи были огромны, почти в человеческий рост. Их яркие, тяжелые цветы казались удивленно распахнутыми глазами. Джинн присел на корточки.
      — Ну, вот и следы, — сказал он.
      На земле отпечатались следы. Нечеткие, накладывающиеся друг на друга. И только один
      след отпечатался прилично.
      — Сороковой — сорок первый, — произнес Джинн. — Мужские ботинки. Каблук подношен сзади, с внешней стороны. Больше никаких явных признаков нет. Пришел и ушел со стороны реки.
      — А если это не он? — спросил Мукусеев.
      — А кто? — возразил Джинн. Он встал и «прицелился из рогатки» в окно комнаты Черного. — Аккурат то, Володя. Отсюда стрелял твой «корреспондент». Жаль, обратного адреса на «конверте» нету. Ну да ладно, надеюсь, ночью встретимся лично.
      Джинн подмигнул Владимиру и они пошли обратно к дому. В трех метрах от стены он вдруг остановился, сказал: стоп, и показал пальцем в траву… Там лежал точно такой же бумажный шарик, как и тот, что разбил зеркало в комнате Черного.
      — А вот и первая записка, Володя, — сказал Джинн. Он нагнулся и подобрал шарик. — Возможно, он стрелял в сумерках, в окно не попал, но не понял этого. Потому решил повторить… И мастерски разбил твое зеркало. Том Сойер!
      — Гекльберри Финн, — подхватил Мукусеев.
      — Чук и Гек.
      — Республика ШКИД!
      — Швамбрания!
      Радовались они преждевременно. В комнате Джинна развернули бумагу, извлекли камешек (та же галька, только другого цвета) и Джинн прочитал вслух: «Почему не пришли ночью? Записку не получили или вам наплевать? Сегодня в час ночи опять жду на кладбище. Не придете дело ваше».
      — Что за черт? — произнес Мукусеев. — Он что — сумасшедший?
      — Нет, — сказал Джинн хмуро. — Он, напротив, умный и предусмотрительный… Он предполагал, что с первого выстрела может не попасть и заготовил две «пули». Может и три… Это всего лишь дубликат.
      — А, черт! Но где же первая записка?
      — Не знаю.
      Посидели, покурили, глядя на две совершенно одинаковые записки и два камушка с берега реки…
      — Что будем делать? — спросил Мукусеев.
      — Башка думать, — ответил Джинн. — Смотри, что получается. Из текста следует, что записка не первая. Что ночью корреспондент уже ждал нас на кладбище, но не дождался. Он здраво рассудил, что мы по каким-то причинам могли не получить первое письмецо. Поэтому решил повторить свой снайперский «подвиг». На сей раз удачно. Хотя и со второй попытки. И сегодня в час ночи он будет ждать нас на кладбище. Логично?
      — Вполне, — согласился Владимир. — Но кто он? Кто этот «корреспондент», и что он хочет нам сообщить?
      Джинн взял в руки оба камушка и начал жонглировать ими:
      — Этот человек, — сказал он, — житель Костайницы. Носит не новые ботинки сорокового — сорок первого размера, среднего роста. Умен и осторожен, но не образован. Несколько авантюрен. Возможно, владеет некой информацией. Вероятно, хочет заработать…
      — Да перестань ты играть-то, — раздраженно сказал Мукусеев и попытался перехватить в воздухе камушек, но Джинн оказался проворней — поймал сам левой рукой. — Объясни свои выводы по пунктам, Олег.
      Джинн положил гальку на записки, ответил:
      — По-моему, все просто, Володя. Он несомненно житель Костайницы. Почему? Да потому что знает, где мы живем. Знает, что ты руководитель нашей группы. И даже знает, где твое окно. Согласен?
      — Согласен.
      — Про ботинки все ясно, ты сам видел след. А рост вытекает из размера обуви. Рост человека в шесть-семь раз превышает длину подошвы обуви… в среднем, разумеется. Встречаются, конечно, люди небольшого роста с большой стопой и наоборот. Но мы берем среднее значение. Для жителей России выведено отношение длины стопы к росту. Оно равно примерно шестнадцати процентам роста. Есть формула, по которой можно прикинуть рост человека. Заниматься расчетами сейчас не будем, но навскидку наш корреспондент имеет рост около ста семидесяти сантиметров. Просек?
      — Просек.
      — Далее, товарищ депутат: почему умен и осторожен? Да потому, что нашел толковый и безопасный способ передачи записки. И предусмотрел страховку — дубликат на случай промаха… Почему необразован — понятно, ошибки делает… авантюрен? Ну, это очевидно и доказательств не требует. Что еще тебя интересует?
      — А почему ты считаешь, что он хочет заработать? — спросил Мукусеев.
      — А это уже на голой интуиции, — оскалился Джинн. — Удовлетворен, Ватсон?
      — Вполне, Холмс… Остается еще один вопрос.
      — Какой?
      — Где первое послание?
      — А вот это, — сказал Джинн, — главная головная боль. Но, может быть, сегодня ночью разрешится. Ты никому не говори, что ночью у нас назначено рандеву.
      — Пойдешь со мной? — спросил Мукусеев.
      — Странный вопрос, Володя. В записке он не ставит условия приходить тебе одному… Ничего светлого не надевай. В полночь выходи.
      До назначенного рандеву осталось два часа.

***

      Ровно в полночь Мукусеев спустился по лестнице, остановился возле двери Джинна и собрался постучать…
      — Тихо, — прошептал голос из темноты. — Тихо ты, депутат народный.
      Они вышли из дома. Было довольно облачно, и луна лишь изредка выглядывала в прорехи… Звенели цикады.
      — Пойдем «огородами», — прошептал Джинн, — вдоль реки. Там есть тропинка.
      — А мины? — спросил Мукусеев. — Не нарвемся?
      — Чисто там.
      — А ты откуда знаешь?
      — А я иногда гуляю в одиночестве, — с усмешкой ответил Джинн.
      Они обогнули дом, вдоль виноградников вышли к реке. Медленно и бесшумно струилась черная вода, шелестели ивы. Джинн шел впереди. Когда отошли от пансионата метров на сто пятьдесят, он остановился.
      — Слушай инструктаж, — сказал он. — Кладбище там по размерам не маленькое. В каком месте встреча, мы не знаем. Поэтому ты выходишь примерно на середину и торчишь на видном месте, как член на свадьбе… я все время буду рядом. Ты меня не увидишь, но я буду рядом.
      — А если он меня не найдет?
      — После часа выждешь пятнадцать минут, потом начинай каждые пять минут давать вспышки зажигалкой. Короткие — секунду-две. Щелкнул зажигалкой — присел, переместился метра на три в сторону. Это, конечно, перестраховка, но береженого бог бережет.
      Мукусеев понял, что Джинн страхуется от снайперов, сказал:
      — Я не думаю, что они могут пойти на крайности.
      — Я тоже не думаю, но… В общем, так: если контакт состоится…
      — Думаешь, может не прийти?
      — Всякое может быть. Но если контакт состоится, держись спокойно, уверенно — я рядом. Ссылаясь на незнание сербского…
      — Да я уже немного врубаюсь…
      — Не перебивай меня, Володя. Я знаю, что ты уже мало-мало понимаешь по-сербски и объясниться сможешь. Но, ссылаясь на плохое знание, выспрашивай все подробно, задавай вопросы по три раза. Понял?
      — Что же не понять?
      — Постарайся выяснить достоверность его информации: что он видел своими глазами, а что знает по слухам. Постарайся… А, черт! Что я учу тебя как маленького? Ты — журналист и вопросы задавать умеешь. В общем, так: действуй по обстановке. Если вдруг сложится какая-то экстремальная ситуация, в Брюса Ли не играй — беги. Я рядом и все беру на себя. На всякий случай вот тебе фонарик. — Джинн протянул Мукусееву фонарик. — Фонарик не оружие, но ослепить нападающего можно… Все понял, Володя?
      Мукусеев взял в руки круглый фонарик, нащупал кнопку. Почему-то спросил:
      — Олег, у тебя оружие есть?
      — Есть нож, но, я думаю, обойдемся без этого?…
      …Луна вылезла из-за облака — желтая, как противотуманная фара. В ее свете кладбище выглядело декорацией к фильму про вампиров. Кресты отбрасывали геометрически четкие черные тени. Владимир оттянул рукав куртки, посмотрел на циферблат — ровно час… Он посмотрел по сторонам — никого. Тихо — гробна тишина… кресты, могилы, плиты. Джинна не видать. Где он, интересно?
      Луна снова спряталась, темно стало — глаз выколи… Все-таки, кладбище ночью довольно специфическое место… Что-то в этом есть.
      Прошелестел ветер, похожий на вздох. До чего же медленно тянется время. Сколько там уже? Час ноль семь… Ну, где? Где этот «корреспондент»? Мукусеев обернулся и чуть не вскрикнул: из темноты смотрели два мерцающих глаза. Два нечеловеческих глаза.
      Он застыл и прошептал: «Кто? Кто это?…» А глаза смотрели в упор. Круглые, желто-зеленые, с узким вертикальным зрачком… Мукусеев попятился. Сделал шаг, другой, третий. Потом вдруг вспомнил про фонарь в правой руке. Он нажал кнопку, вспыхнул яркий белый луч — на могиле сидел серый кот. Во рту держал мышку.
      — …твою мать! — сказал Мукусеев и опустился на могильный холмик. — Твою мать, киска. Так и головой захворать можно.
      — Или в штаны наделать, — ехидно сказал Джинн из темноты.
      — Смешно тебе? Смешно, да? А я чуть инфаркт не получил.
      — Фонарь выключи, депутат, — ответил Джинн. Кот с мышкой в зубах повернулся и очень солидно ушел. Мукусеев выключил фонарь. Темнота сделалась совсем непроглядной. Он снова посмотрел на часы. С трудом разглядел слабое свечение циферблата — час десять… Ну, где этот придурок?
      — Идет, — прошептал Джинн. — Идет слева от тебя.
      Мукусеев посмотрел налево и ничего не увидел — темень.
      — Освети себя фонарем, — тихо подсказал Джинн. Владимир кивнул и, направив на себя фонарик, дал короткую вспышку. В ответ вспыхнула зажигалка метрах в двадцати. Разглядеть что-либо Мукусеев не разглядел, но зато как-то стало спокойно на душе: пришел «корреспондент». Пришел все-таки… Вот только с чем он пришел?
      Человек приблизился и Мукусеев прикинул: рост действительно что-нибудь около ста семидесяти. Лица в темноте не разглядеть, но, кажется, человек молодой.
      А незнакомец подошел вплотную. Подошел и сказал:
      — Почему вы не пришли вчера?
      — Я не знал, — ответил Мукусеев. — Я не получил.первой записки. Вы выстрелили ее из рогатки? В окно?
      — Нет. Я сунул ее под дворник вашей машины.
      — Вот как? Под дворник машины? Странно, но мне никто ничего не передавал… Не могло ее унести ветром?
      — Нет, ветром не могло. Спросите у своих. Вы доверяете своим людям?
      — Безусловно. Скажите, как вас зовут?
      — Гойко, — ответил человек. — А вы — Владимир, я знаю.
      — Почему вы хотели, Гойко, со мной встретиться?
      — Вас интересует, где закопаны ваши товарищи?
      — А вы знаете? — быстро спросил Владимир.
      — Нет. Я — нет.
      — А кто знает?
      — Есть один человек.
      — Кто он? Почему он сам не пришел?
      — Он не хочет, чтобы его знали. Он прислал меня. Все переговоры будете вести со мной.
      — Хорошо, — сказал Мукусеев. — Хорошо. Что требуется от нас?
      — Деньги и сохранение тайны. Если вы не сумеете сохранить тайну, меня убьют. Возможно, и вас убьют.
      — Мы сохраним тайну. Я обещаю, Гойко, что никто ничего про вас не узнает… Сколько денег вы хотите?
      — Пять тысяч марок.
      — Большие деньги, Гойко.
      — Вы в своем пансионате сколько платите за проживание?
      Мукусеев подумал: Джинн прав — он (или они) авантюрен, хитер и корыстен… Все в цвет. Но знает ли он, где захоронены тела? Нет ли тут элементарного обмана?
      Снова высунулась луна, и человек резко переместился в сторону так, что его лицо оказалось в тени… Да, этот Гойко действительно хитер.
      — Хорошо, — сказал Мукусеев. — Мы раздобудем деньги. Столько у нас нет, но мы раздобудем. Когда вы сможете сообщить мне о месте захоронения?
      — А когда вы сможете передать мне деньги?
      — Скоро. Как только мы раскопаем могилу — вы получите деньги.
      — Нет, Владимир. Как только мы получим деньги, я укажу место. По-другому я не могу.
      — А почему я должен вам верить, Гойко? Чем вы можете хотя бы косвенно подтвердить, что владеете информацией?
      — Взгляните вот на это, — произнес Гойко и протянул руку. На руке что-то лежало, но что — не понять.
      — Что это?
      — Включите свой фонарик и увидите.
      Мукусеев взял предмет в руку и включил луч фонаря… Сердце сорвалось вниз! В светлом и жестоком, словно лезвие кинжала, луче блестела зажигалка «зиппо». Одна из миллионов «зиппо», которые гуляют по свету. Но эта была единственная! Другой такой больше не было… Потому что по металлу зажигалки бежали гравированные буквы: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Витьку от Вовца. 18.03.90».
      Эту зажигалку Мукусеев купил в Лондоне в марте девяностого. Купил для себя. А потом ее увидел Виктор. Увидел и восхитился. Сказал: гад ты, Владимир Викторович. Себе купил, а мне нет… А он тогда ответил: да зачем тебе? Ты же курить бросаешь… А-а, — махнул рукой Виктор, — бросишь тут. И вообще: кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Гад ты все-таки, Владимир Викторович.