Русский проект - Изменник

      Кабинет Широкова оказался невелик и неказист — стол с настольной лампой, перекидным календарем и одной-единственной папкой для бумаг… несколько стульев, сейф и шкаф. На стене — портрет Дзержинского. Увидев портрет, журналист слегка усмехнулся. Чекист заметил усмешку журналиста и тоже, в свою очередь, усмехнулся. Слегка.
      Так состоялось знакомство.
      — Присаживайтесь, Владимир Викторович, — произнес хозяин.
      — Благодарю, Игорь Георгиевич, — произнес гость. — Феликс Дзержинский смотрел на него строго и мудро… До чего же, подумал Мукусеев, взгляд у всех этих борцов за великую идею строгий и мудрый. Наверно, на портретах Ягоды, Берия, Кагановича такой же взгляд. И только «всесоюзному старосте» Калинину разрешалось некоторое выражение лукавства.
      — В этой папке… — сказал Широков и положил руку папку. Рука была сильной, с обручальным кольцом и аккуратно подстриженными ногтями. — В этой папке собраны документы по интересующей нас проблеме.
      Мукусеев отметил про себя слово «нас»… Меня, подумал он, проблема, безусловно, интересует. А интересует ли она вас с Феликсом — не знаю.
      — Мы, — продолжил Широков, — постарались вкратце изложить всю добытую информацию по теме.
      — Вкратце?
      — Да, Владимир Викторович, вкратце… В полном объеме отчеты агентуры, оперативных сотрудников и опросы свидетелей составили несколько томов. Читать их утомительно, ни к чему, а иногда попросту невозможно.
      — Почему же невозможно?
      — В разведке действует принцип: каждый должен знать только то, что необходимо… Его никто не отменял. Итак, начнем? — Мукусеев кивнул. — Первая информация об исчезновении наших ребят поступила четвертого сентября от жены Виктора Ножкина. В силу целого ряда обстоятельств наша Служба смогла приступить к активным действиям только пятого числа. Впрочем, уже четвертого наши сотрудники отработали гостиницы Загреба и убедились, что в загребских гостиницах ребята не останавливались… Удалось обзвонить всех известных нам знакомых Виктора и Геннадия по Загребу. Положительного результата мы не получили. Пятого сентября советским консульством в Загребе были разосланы официальные запросы во все структуры, которые так или иначе могли бы помочь в решении вопроса. Аналогичные запросы сделали в советское посольство в Белграде. Все организации заверили наших дипломатов, что проведут необходимые проверки, но на это, разумеется, потребуется время… вы понимаете, что в Югославии уже вовсю шла гражданская война?
      — Да, я это понимаю, — кивнул Мукусеев. — А кроме рассылки запросов какие-либо действия проводились, Игорь Георгиевич?
      — Разумеется, — улыбнулся Широков. — Рассылка запросов — рутинная часть работы, но (замечу сразу) она все же дала результаты.
      — Какие же?
      — Ответ из МВД Сербии позволил определить район поиска. По существующим правилам журналисты, работающие в районе боевых действий, заранее оповещали МВД о том, где собираются проводить съемку. Ножкин накануне злосчастного выхода в поле обозначил треугольник Костайница-Петринья-Уборовать. — Широков извлек из стола большую карту, расстелил ее и показал «треугольник». — Видите? — Мукусеев всматривался довольно долго. — Так вот, именно там, в треугольнике, позже и обнаружили сгоревший автомобиль наших ребят… вы в курсе?
      О том, что неподалеку от Костайницы сербы обнаружили «опель» Виктора и Геннадия, Мукусеев, конечно, знал:
      — Да, в курсе.
      — Но к машине мы вернемся чуть позже, потому что именно обнаружение «опеля» вызывает много вопросов.
      — У меня тоже.
      — Попробуем на них ответить… Итак, какие действия мы предприняли по розыску пропавших? Традиционные, Владимир Викторович, традиционные. Весь розыск держится на двух китах: сбор информации и ее анализ… Но чтобы анализировать информацию, нужно ее сначала собрать. А собирать можно разными методами и, поверьте, мы использовали весь доступный нам арсенал. Открывать вам все я не вправе. Скажу только, что наши люди прошли тем же маршрутом, что и Ножкин с Курневым. Опросили десятки местных жителей, ополченцев, сотрудников полиции и военных. После этого мы могли точно утверждать, что в Загреб «опель» не въезжал — машина приметная, с буквами, под белым флагом и с дипномерами… А вот в Хорватской Костайнице они точно были, и этому есть свидетели. С высокой степенью достоверности можно предположить, что Виктор и Геннадий пропали именно в районе Костайницы. Злосчастный «треугольник» наши сотрудники прочесали от и до. Ситуация там была весьма сложная, шли бои, линии фронта как таковой не было, хорватские и сербские отряды, группы и группочки перемешались… Работать в таких условиях было невероятно сложно, но тем не менее работа велась. Тем временем сербы и хорваты активно обвиняли друг друга в убийстве русских журналистов. Как через прессу, так и через официальные заявления… Вы понимаете?
      — Понимаю, — ответил Мукусеев. — Курить у вас можно?
      — Да, конечно, курите… пепельница на подоконнике. — Владимир закурил, предложил сигареты Широкову, но тот улыбнулся, ответил:
      — Спасибо, почти год как бросил… Итак, Владимир Викторович, после отработки района, после получения другой информации, мы пришли к выводу, что Виктор Ножкин и Геннадий Курнев исчезли в треугольнике Костайница-Петринья-Уборовать. Несколько позже в десяти километрах от Костайницы обнаружили автомобиль. Он очень сильно обгорел и был странным образом изуродован — так, как будто свалился с некоторой высоты и притом на крышу. По левому борту прошла цепочка пулевых пробоин… Номеров на машине не было, но сохранились номер кузова и двигателя. В салоне обнаружили кости общим количеством одиннадцать. По заключению экспертов, они принадлежат трем разным людям… Причем часть костей — женские.
      — Женские? — переспросил Мукусеев.
      — Таково мнение экспертов… Акт заключения вы найдете в папке.
      — А еще что-то было в салоне?
      — Было. Остатки сгоревшей радиостанции, предположительно американского производства. И несколько стреляных гильз от Калашникова. Привязать их к какому-то конкретному стволу не удалось.
      — И что же все это означает? — спросил Владимир. Широков побарабанил по столешнице, ответил:
      — Сербы выдвинули такую версию: наших ребят расстреляли хорваты. В качестве доказательства предъявляют протоколы допросов неких свидетелей. Те якобы видели, что после первого сентября на «опеле» разъезжали хорватские боевики…
      — Вы верите в эту версию, Игорь Георгиевич?
      — Меня, Владимир Викторович, учили все перепроверять. В этой версии перепроверить ничего нельзя. Даже тех свидетелей, на которых сослалась сербская сторона, найти не удалось.
      Мукусеев затушил сигарету, разогнал рукой дым и спросил:
      — Куда же они делись?
      — Война, Владимир Викторович, война… За два прошедших года в Югославии пропали тысячи людей: убиты, бежали за границу, скрываются, бродяжничают. Не открою большого секрета, если скажу, что даже в благополучных, цивилизованных, не воюющих странах ежегодно пропадают сотни, тысячи человек… Но, возвращаясь к вашему вопросу, скажу так: к следствию, проведенному сербской военной прокуратурой, я отношусь скептически. Реальных доказательств вины хорватов нет… Как, впрочем, нет и противоположных. Пресса и политики приводят такой «железный» аргумент: русских журналистов сербы убить не могли потому, что сербы и русские — братья… Хорваты на это возражают: именно сербы и убили, чтобы спровоцировать конфликт между Россией и Хорватией… Почти все они остались без ответа.
      Здание СВР Мукусеев покинул через час. С собой он унес папку. На белом картоне не было никаких надписей, никаких грифов «секретно» или «совершенно секретно».
      В своем кабинете он раскрыл папку. Сверху лежала ксерокопия карты с районом «треугольника». Он долго смотрел на карту. Вот здесь… где-то здесь… исчезли ребята. Маленьким крестиком было обозначено место обнаружения сгоревшего «опеля»… Если ребята убиты, то не исключено, что где-то рядом с этим крестиком зарыты их тела. Грязноватый ксерокс ничего не сообщал о характере местности. Что здесь? Леса? Поля, засеянные кукурузой? Виноградники? Поля, засеянные осколками, вспаханные танками?… Ничего этого грязноватый ксерокс не передавал.
      Он взял в руки фотографии изуродованного автомобиля — крыша действительно была смята так, будто машина упала с большой высоты «вверх ногами». Отдельно, крупно, фотографии пулевых пробоин… Он пересчитал — пять штук, вытянутых в почти идеальную строчку. Если стрелок работал из АКМ, то, значит, он весьма-весьма неплохой-стрелок.
      Отдельно — номер кузова.
      Мукусеев курил, ходил по кабинету и думал: что же все это значит: кости «общим количеством одиннадцать»? Гильзы от Калашникова? Радиостанция?… Что все это значит и где все-таки ребята?
      В конце мая позвонил Широков. Сказал: есть кое-что новое… можете заехать ко мне?
      Через два часа Мукусеев держал в руках лист бумаги:
 
       "Секретно. Экз. №2. Копия № I.
       Генеральному прокурору Российской Федерации Государственному советнику 2 класса Степанову В. Г.
       4 отдел
       18.05.93. 160/2121.
       О поиске пропавших без вести В. Ножкина и Г. Курнева.
       К№ 160/1473 от 16.05.93.
       Уважаемый Валентин Георгиевич!
       В поисковый штаб российского посольства в Югославии поступило письмо от местного гражданина М. Шарича из г. Суботица, с которым наши сотрудники установили контакт в процессе оперативно-розыскные мероприятий.
       В своем письме М. Шарич выдвигает версию, не подкрепленную, однако, доказательствами, что В. Ножкин и Г. Курнев были похищены и длительное время укрывались в г. Загребе сотрудниками секретариата внутренних дел Хорватии. Ранее Шарич отвечал на вопросы нашего оперативного сотрудника туманно и неопределенно. В письме же он подробно излагает, когда, где и при каких обстоятельствах произошла встреча его, Шарича, с нашими журналистами.
       Так, югослав, в частности, утверждает, что 04.09.91 года проезжая на личном автомобиле по трассе Белград — Загреб, он недалеко от г. Славонский Брод посадил и довез до загребской гостиницы «Интернациональ» В. Ножкина и Г. Курнева. При этом наши журналисты назвали ему свои имена и фамилии.
       Далее в письме сообщается, что В. Ножкин и Г. Курнев живы и содержатся поочередно в двух тюрьмах г. Загреба. (Указаны их названия.) М. Шарич перечисляет также инициалы лиц из правительственных кругов Хорватии, которые якобы причастны к пропавшим безвести журналистам, и указывает регистрационный номер автомашины, перевозившей их из одной тюрьмы в другую.
       Копия письма югослава была немедленно передана в Союзный секретариат по внутренним делам СРЮ, где изложенные в ней сведения были оценены как очень важные и требующие срочной перепроверки. Ответственный работник ССВД обещал установить М. Шарича в ближайшее время через возможности МВД Сербии, определить его как свидетеля, официально задокументировать показания.
       Параллельную проверку проводят сотрудники нашей Резидентуры.
       О полученных результатах вы будете незамедлительно нами информированы.
       Первый заместитель Директора Службы внешней разведки Российской Федерации
       Генерал— лейтенант В. Трунов".
 
      — Что показала проверка? — быстро спросил Мукусеев. Он чувствовал сильное волнение и лист бумаги в руке дрожал.
      — Пока ничего. Мы ждем результатов со дня на день. Возможно, уже сегодня.
      — А, черт! Что же так долго? — Широков усмехнулся:
      — Не все так просто, Владимир Викторович. Наши люди ищут подходы к сотрудникам загребских тюрем… Дело деликатное и спешка тут неуместна. Но как только я получу информацию, а я получу ее первый, тут же извещу вас.
      — Я могу поставить в известность жену Виктора? — спросил Мукусеев.
      — Я бы не стал так торопиться, Владимир Викторович. Разные могут быть нюансы…
      Полковник СВР оказался прав — возникли «нюансы». На другой день он позвонил Мукусееву и сказал:
      — Я получил информацию.
      — Положительную?
      Широков немножко помолчал, потом ответил:
      — Лучше приезжайте лично.
      Мукусеев снова помчался в СВР. «Скоро, — подумал, — начну ходить сюда как на работу».
      …Широков протянул ксерокс. Бумага имела странный вид: шапка, какие-либо «входящие-исходящие» на ней отсутствовали, а в тексте имелись пробелы. Очевидно, подумал Мукусеев, они сознательно обработали текст…
      Мукусеев взял текст в руки. Вернее, фрагмент некоего текста без начала и без конца:
       «…вербовка сотрудника загребской тюрьмы (пробел) была осуществлена агентом (пробел) на платной основе. За сумму в (пробел) дойчмарок (пробел) показал, что ни В. Ножкин, ни Г. Курнев не содержались в тюрьме (пробел). Используя свое служебное положение (пробел) проверил документы регистрации заключенных. За период с 01.09.91 по настоящее время не обнаружено никаких записей о В. Ножкине или Г. Курневе. Одновременно источник сообщил, что в конце сентября 91-го в тюрьму был секретно доставлен человек под псевдонимом Джек. Джек содержался в одиночной камере в течение полутора-двух месяцев. Сам (пробел) никогда с Джеком не контактировал, в лицо его не видел. О судьбе Джека ему ничего не известно».
      — Что это означает? — спросил Мукусеев.
      — То, что, по крайней мере официально, наши ребята никогда не появлялись в этой тюрьме.
      — А кто такой этот Джек?
      — Этого мы не знаем.
      — А выяснить это можно?
      — Мы работаем.
      — Понятно, — сказал Мукусеев, закуривая. Подвергшаяся цензуре бумага лежала на столе, Широков молчал… Мукусеев тоже молчал. Он подумал, что чекист был прав, когда говорил о том, что не стоит спешить сообщать что-либо Галине, что «могут быть нюансы». Вот они и появились — нюансы-то…
      — Хорошо, — сказал Мукусеев. — Я понял… но ведь в Загребе — две тюрьмы?
      — Да, — кивнул Широков. — По второй пока результатов нет. Но…
      — Что «но»?
      — Боюсь, что они тоже будут отрицательными. Взгляните вот в этот документ. — Широков протянул еще один лист бумаги. Тоже ксерокс, тоже обработанный:
       "…провели таким образом установку М. Шарича. Гр. Шарич Марко, 1940 г.р., житель города Суботица, художник-реставратора разведен, дом. адрес (пробел) является психически больным человеком (шизофрения). С 1963 года неоднократно находился на принудительном лечении в больницах закрытого типа для тяжелобольных (в г. Мондрече). Дважды судим — в 1963 г. за клевету и 1983 за нанесение тяжких телесных повреждений. Склонен к интригам, обману и насилию. Злоупотребляет алкоголем. Скрытен, конфликтен. По заключению врачей, психическое заболевание у Шарича прогрессирует. Однако от лечения он отказывается.
       Считаю, что информация М. Шарича является вымышленной в целях получения денежного вознаграждения. Сообщите ваше мнение о целесообразности дальнейшей разработки версии М. Шарича…"
      — Вот так, Владимир Викторович, — сказал Широков. — Такие вещи в нашей работе тоже случаются.
      — А каково же ваше мнение о целесообразности, — Мукусеев бросил взгляд на бумагу, — дальнейшей разработки версии М. Шарича? Будете разрабатывать?
      — Будем, — ответил Широков. — Куда ж мы денемся?

***

      Шло лето девяносто третьего. Широков время от времени связывался с Мукусеевым, рассказывал о том, что делается для розыска. Впрочем, рассказывать было особенно нечего… Версия шизофреника Шарича не подтвердилась. Изредка из Югославии приходили депеши, но все они не содержали никакой новой информации. Во всяком случае, положительной:
       "…Сведения о возможном нахождении наших корреспондентов в лагерях и пунктах сбора пленных (в средствах масс-медиа они получили название «концентрационных лагерей») на территории Хорватии и Сербии поступали в поисковый штаб посольства РФ в Белграде неоднократно от различных источников, в т.ч. появлялись даже «свидетели», которые якобы видели В. Ножкина и Г. Курнева.
       Все сигналы такого рода незамедлительно проверялись через компетентные органы страны пребывания, а также выездом сотрудников Службы, работающих под крышей посольства, на место. Ни один из сигналов не нашел подтверждения.
       В настоящее время после обмена пленными между сербской и хорватской сторонами пункты сбора в этих республиках в основном ликвидированы.
       Стоит отметить также, что упомянутые в СМИ «концентрированные» лагеря беженцев на территории Боснии и Герцеговины стали возникать только в апреле девяносто второго года, после начала вооруженных столкновений в этой республике. Ввиду постоянного перемещения значительного числа находящихся там беженцев, а также слабого внутрилагерного режима, факт содержания в лагере российских граждан неизбежно стал бы широко известен. Этого, однако, не произошло.
       В целях получения дополнительной информации о судьбе пропавших безвести тележурналистов нами были направлены обращения к руководителям спецслужб Венгрии, Болгарии, Германии, Швеции, Италии, Испании и Франции с просьбой провести опросы югославских беженцев, пребывающих на территории их стран.
       Ответ пока поступил только от Венгрии. В нем сообщается, что каких-либо сведений о В. Ножкине и Г. Курневе от югославских беженцев, пребывающих в Венгрии, получить не удалось…"
      Было очевидно, что розыск зашел в тупик. Каждый, следующий день все сильнее «отодвигал» драму и снижал шансы на успех. А в Югославии не прекращалась война. Там гибли люди, ценность человеческой жизни падала быстрее стоимости динара… В ходе мероприятий один из сотрудников СВР был ранен, но Мукусееву об этом не сообщили.
      В середине августа в очередной раз позвонил Широков:
      — Есть потребность встретиться, Владимир Викторович.
      — Появилось что-то новое?
      — Да, и весьма интересное. Вы сможете приехать в шестнадцать часов? С вами хотят поговорить.
      — Смогу. А кто хочет поговорить?
      — Все узнаете на месте, Владимир Викторович… Итак, я выписываю пропуск и жду вас в шестнадцать ноль-ноль.

***

      — С вами хочет встретиться Директор, — сказал Широков.
      — Кто? — удивленно спросил Мукусеев.
      — Директор Службы внешней разведки Евгений Максимович Прямиков.
      Мукусеев понял, что произошло нечто весьма важное. Ему стало тревожно — Директор СВР слишком занятой человек, чтобы растрачивать время на встречи по несерьезным поводам… Пока Мукусеев вслед за Широковым шел по зеленой и ухоженной территории комплекса СВР, он задавал себе вопрос: что случилось? Что, черт побери, случилось такого, что им заинтересовался Прямиков?… Нашлись ребята? Нашлись их тела? Появились неопровержимые свидетельства их гибели?
      Он шел, задавая себе вопросы и боясь услышать ответы.
      …Прямиков встал из-за огромного стола, вышел навстречу, протягивая руку. У него была располагающая внешность и еще более располагающая репутация: экономист, историк, академик… Человек, ни разу не запятнавший себя за все чумовые годы постперестроечного бардака и открытого предательства.
      В 1991-м толпа, распалившаяся от безнаказанной «казни» памятника Дзержинскому, рванулась штурмовать здание КГБ. Забаррикадировавшиеся внутри офицеры — безоружные! — спешно уничтожали дела агентов. Они рисковали жизнью, но спасали жизнь других и свою честь. Кто бы что ни говорил о «душителях свободы из КГБ», — никто не поставит их на одну доску с гэдээровской Штази, позорно сдавшей свою агентуру. Сколько бы ни тявкали Калугины и Гордиевские из-за бугра, КГБ стоял мужественно и гордо.
      И тогда победители решили его разрушить. От комитета отрезали пограничные войска, контрразведку, радиоразведку и, конечно, ПГУ — первое главное управление… А «реформировать» КГБ назначили Вадима Викторовича Б. О, Вадик уже имел опыт реформы МВД. Он там маленько министром поработал… он славно поработал. Одним мощным росчерком пера он перекрыл финансирование агентурной работы. Но в госбезопасности он превзошел даже это свое достижение: передал американцам схемы прослушивания американского посольства! Офицеры ФСБ до сих пор скрипят зубами, когда слышат фамилию своего «дорогого шефа» Вадика Б. В общем, Ельцин и К (К — в значении кодла) верно угадали с назначением Вадика Б. (Б. — в значении Б. — не более того).
      А вот назначив академика Прямикова Директором СВР, они не угадали. Умница, порядочный человек и патриот, Прямиков не стал холуйски лизать американские сапоги друга Билла. И хотя многие офицеры-разведчики (а нет более закрытой касты, чем каста разведчиков) восприняли назначение «чужака» без энтузиазма, Прямиков не дал парализовать работу СВР.
      …Директор вышел из-за стола, протягивая руку:
      — Здравствуйте, Владимир Викторович. Рад с вами познакомиться.
      — Здравствуйте, Евгений Максимович. Я тоже весьма рад.
      — Удивлены тем, что я пригласил вас?
      — Признаться, да.
      — Ничего, сейчас вы все поймете… Прошу садиться, товарищи.
      Все трое сели за стол у окна. За окном шумела береза, ветер шевелил штору. На столе лежали несколько листов бумаги.
      — Чай, кофе, минералка? — спросил Директор. И Мукусеев и Широков отказались.
      — Вы, наверно, задаете себе вопрос, Владимир Викторович, зачем я вас пригласил?
      — Я полагаю, вы получили информацию о Ножкине и Курневе? — произнес Мукусеев.
      — Да, — ответил Директор. — Получили… к сожалению.
      — К сожалению?
      — Читайте сами, — сказал Директор и протянул журналисту бумагу. Поколебавшись секунду, Мукусеев взял. Он уже понял, что дело плохо.
       "Директору Службы внешней разведки РФ.
       …Довожу до Вашего сведения, что 8 августа с.г. в посольство РФ в Белграде позвонил житель г. Нови Град (Республика Сербская) Стеван Бороевич, 1963 г.р., серб, и сообщил, что располагает информацией о судьбе пропавших без вести русских журналистов. Информацию он готов передать «при условии его личной безопасности».
       11 августа с.г. в г. Нови Град выехала группа в составе сотрудника посольства, исполняющего обязанности офицера безопасности и оператора российского ТВ. При встрече Стеван Бороевич рассказал, что в сентябре 1991 года он, как резервист, находился в составе подразделения ЮНА в районе боевых действий у деревни Хорватская Костайница. Взвод, командиром которого он был, занимал позиции со стороны Петрини.
       В начале сентября (точную дату он не помнит) в расположение взвода прибыло специальное подразделение сербской милиции (12-15 человек) на микроавтобусе. Командовал милицейской группой Ранко Бороевич (не только однофамилец, но и земляк С. Бороевича — житель села Бороевичи). Ранко сказал Стевану, что милицейская спецгруппа выполняет особое задание. В тот же день около 14 часов из Костайницы появился автомобиль синего цвета, с буквами TV и под белым флагом. Когда автомобиль поравнялся с развилкой дорог, где заняли позицию милиционеры, один из бойцов «спецгруппы» открыл по нему огонь из АКМ.
       К остановившемуся после обстрела автомобилю сразу же подошли несколько сотрудников милиции во главе с Р. Бороевичем. Вместе с ними к машине подошел и заявитель. По его словам, в автомобиле находились два человека. Оба были ранены. Р. Бороевич потребовал у них документы и, убедившись, что они являются русскими журналистами, сказал, что они хорватские шпионы. Затем он вынул пистолет и выстрелил в голову водителю (по описанию — В. Ножкину), потом — в голову пассажиру (по описанию — Г. Курневу).
       Личные вещи убитых (часы, документы, деньги и т.д.) были присвоены сотрудниками милиции, автомобиль разграблен, а видеокамеру, по слухам, милиционеры продали в Костайнице местному жителю. Автомобиль сожжен.
       В связи с тем, что С. Бороевич, по его словам, высказал сотрудникам милиции свое возмущение убийством русских журналистов, он был под надуманным предлогом арестован, увезен и помещен в тюрьму, где и содержался 16 месяцев безо всякого следствия.
       Находясь в тюрьме, С. Бороевич встретил одного из участников тех событий, который рассказал, что, убывая с места расстрела, командир милиционеров Р. Бороевич отдал бойцу Зорану Прлине приказ закопать автомобиль вместе с телами. Позже, когда началось следствие по делу об исчезновении российских тележурналистов, поступил новый приказ: автомобиль откопать, извлечь останки убитых В. Ножкина и Г. Курнева и вложить в них останки других людей. А тела журналистов закопать отдельно. Это распоряжение было выполнено. Место захоронения тел В. Ножкина и Г. Курнева заявителю известно и он может его указать.
       С согласия С. Бороевича его заявление полностью зафиксировано на видеопленку, он готов дать официальные показания следственным органам по этому делу «при условии гарантий его личной безопасности».
       Полагаю, что сведения, предоставленные С. Бороевичем, представляют несомненный интерес. Он оперирует деталями, совпадающими с материалами следствия. Дополняет их некоторыми деталями и личными впечатлениями, связывающими ход событий в логически единую общую картину. Нельзя, однако, исключить и того, что заявления С. Бороевича могли быть инспирированы хорватской стороной в целях компрометации сербов перед российской общественностью.
       С учетом высказанного заявителем мнения о том, что заинтересованные лица могут скрыть следы преступления, в частности, перезахоронить останки В. Ножкина и Курнева, а также устранить самого заявителя, полагаю целесообразным в интересах следствия принять необходимые меры по недопущению разглашения полученной информации".
      Мукусеев положил серенькие листочки на полированную поверхность стола. От них тянуло смертью — жестокой, подлой и бессмысленной… ненавистью… мародерством… Он положил эти листочки, написанные тяжелым, бюрократическим языком, и посмотрел на Директора. Или сквозь Директора — в окно, где трепыхалась плотная августовская листва лета 93-го. Издалека до него донесся голос:
      — Владимир Викторович! Владимир Викторович, с вами все в порядке?
      — Да, — ответил он механически, — да, со мной все в порядке.
      — Побледнели вы как-то нехорошо, — сказал Прямиков. — Поверьте, что нас эта информация тоже не обрадовала. Да она, собственно, еще и не проверена надлежащим образом.
      — Вы думаете, что она может оказаться неверной?
      — Мы считаем информацию достоверной только тогда, когда она получила подтверждение из разных, независимых друг от друга, источников.
      — Я думаю, — сказал Мукусеев, — нужно ехать в Югославию.
      — Именно об этом я и хотел с вами поговорить, — произнес Прямиков. — Проверить информацию заявителя можно одним-единственным способом — вскрыть захоронение и провести необходимые экспертизы. Все это, однако, в достаточной степени сложно… Догадываетесь, почему?
      — Я полагаю, Евгений Максимович, что вы имеете в виду политическую подоплеку дела.
      — Совершенно верно. Если информация подтвердится, а она, как нам кажется, вполне может подтвердиться, то мы все окажемся в весьма непростой ситуации. Разумеется, сербам очень бы не хотелось такого развития событий… Формально мы можем послать запрос по линии Генпрокуратуры, и сербские власти приступят к проведению необходимых действий. Вот только можем ли быть уверены в том что все будет сделано… как бы это помягче сформулировать?… что все будет сделано добросовестно?
      — Нет, мы не можем быть в этом уверены.
      — Я тоже так считаю, Владимир Викторович. Мы не можем даже раскрыть сербским властям имя заявителя. — Прямиков кивнул на лист бумаги с информацией. — Я никоим образом не хочу кинуть тень на все сербское руководство но… но я с сожалением вынужден констатировать, что среди них могут оказаться люди, которые захотят «подкорректировать» ход следствия.
      — Вы, Евгений Максимович, хотите сказать, что свидетеля могут…
      — Навряд ли… Но свидетель может вдруг изменить свои показания. Или «забыть» место захоронения. Или уехать куда-нибудь срочно… вы понимаете?
      — Понимаю, — кивнул Мукусеев. — Что вы предлагаете?
      — Нужно ехать на место, Владимир Викторович. В Костайницу. Проконтролировать ход следствия на месте. Разумеется, я мог бы поручить это своим сотрудникам. Но они не обладают соответствующим статусом. В то время как вы, Владимир Викторович, депутат Верховного Совета, председатель соответствующей комиссии. Вы — лицо легальное, официальное. Проигнорировать вас невозможно… Я хотел бы просить вас отправиться в Костайницу и лично возглавить работу на месте.
      — Я готов, — ответил Мукусеев.
      — Минуту, — поднял руку Прямиков. — Минуту, выслушайте меня до конца, Владимир Викторович. Дело, которое я вам предлагаю, отнюдь не безопасно. Ваш высокий официальный статус поможет вам в налаживании контактов с официальными же лицами. Но навряд ли он поможет в ситуациях иного рода. В Югославии фактически идет война, по стране бродят множество вооруженных групп. От неких «идейных» отрядов до откровенных уголовников. Разумеется, вы поедете не один. Вот товарищ Широков отправится с вами. Сотрудник Генеральной прокуратуры поедет вместе с вами. Но! Но, учитывая обстановку в Югославии и характер вашей миссии, я обязан вас предупредить вас о возможных эксцессах. И даже опасности для жизни.
      — Я готов, — повторил Мукусеев.

***

      Когда журналист Мукусеев в сопровождении Широкова вышел, Прямиков достал из ящика стола пачку «Мальборо» и зажигалку… У зажигалки была своя история — ее подарил Директору разведчик — нелегал, отработавший почти десять лет в Западной Европе. Но это совсем другая тема… Прямиков щелкнул крышкой и крутанул колесико. Последние годы он старался курить меньше, лимитировал количество сигарет, отпущенных на день.
      Он закурил, убрал в стол зажигалку и подошел к окну. Директор был искренне озабочен «делом Ножкина и Курнева». Сегодня, как всегда по понедельникам, он был с докладом у президента. Еженедельно, а при необходимости — чаще, ректор СВР докладывал президенту о ситуации в мире. Ежедневно и круглосуточно одиннадцатитысячный кадровый состав СВР качал, качал и качал информацию, поступающую от агентов через зарубежные резидентуры, от средств радиоперехвата, космической разведки и, разумеется, из огромного количества открытых источников. Тысячи сотрудников СВР круглосуточно анализировали этот огромный массив информации и готовили документы по обширнейшей проблематике. А проблем у преданной и ослабевшей России хватало… Зато очень остро не хватало государственного мышления руководителям России.