Кот (№2) - Пешка

Это покушение в общем-то стыковалось с остальным, поскольку я, похоже, ступил на их тропу, — вот моя главная забота на сегодняшний день.

Мика потер лоб.

— Убей Бог, ума не приложу почему. Он не сумасшедший. Раз он хотел прикончить тебя, значит, у него есть веская причина… — Мика разглядывал свою полупустую чашку. Потом перевел взгляд на меня: — Ты хочешь, чтобы я выяснил какая?

— Да. Особенно, если причина — веская. — Тут я замешкался: — И…

— Достать тебе наркотики, — усмехнулся Мика. — Как их? Для чтения мозгов?

Мика залпом допил свой напиток и смахнул пустую чашку в кучу других на длинную полку, тянувшуюся вдоль стены.

— Пойдем. То, что ты ищешь — вовсе не глоток воды. Лучше я приведу тебя к Доктору.

— Но мне не нужен…

— Это совсем другой доктор, — усмехнулся Мика. — Доктор Смерть. Управляет черной лабораторией.

Я скорчил гримасу.

— Его настоящее имя — Смерт. Однако первое ему лучше подходит: Доку свойственна какая-то мягкость, — с сарказмом сказал Мика и встал.

— Я ищу не яд, — кисло сказал я. Хотя, может статься, именно его я и искал. Кто знает?

— Очень плохо. У него самые лучшие яды. Док поставляет фирменный товар большинству крупных Семей, которые снабжают им своих киллеров.

Черный рынок тоже имел своих командиров, но отношения здесь были более личными, чем наверху.

Мика просигналил своим солдатам.

— У него все самое лучшее. Ты останешься доволен.

Мы пошли к выходу. В коридоре Мика остановился позвонить. Он набрал код, и на пустом экране выскочил знак вопроса. Мика ввел еще один код. Теперь на экране засветилась одна-единственная надпись: ДОКТОР ПРИМЕТ. Мика оглянулся на меня:

— Без предварительной договоренности нельзя.

Мы сели в транзит и проехали пару остановок, углубляясь в Пропасть. Потом на трамвае добрались до пустынной улицы. Дома здесь были ярче, улицы — чище и каждая — со своим лицом, чего не скажешь о зоне, окружающей площадь Свободного рынка. Приходившие сюда люди точно знали, куда им надо. Мика повел меня мимо длинного ряда одноквартирных домов в самый конец улицы, к дому под номером 6. Нас встретила черная дверь; изящные решетки, украшенные черными железными листьями, ползли вверх по стене, как виноградная лоза.

Мика поднялся на крыльцо, махнув мне рукой, чтобы я шел с ним. Его ребята не спеша пошли обратно, в начало квартала.

Я наблюдал, как они уходили, и мне захотелось, чтобы они остались. Мика стоял перед черной дверью не шевелясь, вытянув руки вперед и разжав ладони. Я последовал его примеру, понимая, что стучать не нужно.

Через минуту дверь открылась, пропуская нас внутрь. Холл был пуст. Мы прошли через длинный коридор с зеркальными стенами.

— Для дезинфекции, — пояснил Мика. Но мне уже стало почти наплевать, кто или что скрывалось за этими стенами.

Дверь в конце коридора открылась, и мы очутились в черной лаборатории Доктора Смерть.

— Привет! — раздался бодрый голос, и навстречу нам через лабиринт электронных печей, всяких «скопов» и экранов, занимавших почти все пространство, стал пробираться человек. Я заметил симпатичную женщину, которая скрылась за какой-то дверью в дальнем конце лаборатории. Человек оказался толстым, приземистым, с круглым лицом и с блестевшей в изумрудном свете лабораторных ламп лысиной. Одет он был во все голубое. На лбу его прилепилась вторая пара глаз — два сверкающих граненых рубина, из-за чего Док здорово смахивал на насекомое-альбиноса. Приветливо улыбаясь, он остановился перед Микой. Руки его, в тонких, блестевших, как вода, перчатках, были сжаты в замок.

— Чем могу быть полезен, мальчики? — спросил «Док с энергичной улыбкой мелкого лавочника. — Семейный бизнес какой-нибудь?

Перед нами стоял Доктор Смерть.

Я вытаращился на него, не в силах удержаться. Я-то ожидал, что Док живет в соответствии со своим именем. Но Док сильно напоминал хозяина заштатного бара — весельчака, отпускающего пиво и шутки. И только глаза выдавали его.

— Ммм… — промычал я.

— Он хочет Топалаз-АЦ, — сказал Мика. — У вас есть?

— Топалаз-АЦ? — повторил Смерть, и его невидимые за рубинами брови поползли вверх. — И для чего, ради всего святого, он ему понадобился? Мальчик хочет стать террористом, а нервная система слабовата?

Поскольку Мика промолчал, отвечать пришлось мне.

— Я хочу действовать как человек.

Смерт посмотрел на меня, и глубокая борозда сомнения появилась между его жучиными глазами.

— Двусмысленный ответ, едва ли я слышал что-то подобное. Итак, хорошо, я знаю: «старик, это не твое дело». Но стыдно ведь, когда дитя приходит сюда, чтобы разрушить свою жизнь. Хотя я лишь стряпаю препараты, а как вы их используете — это ваше дело, — говорил Док, а его рука уже плясала на клавиатуре, вызывая информацию.

— Сейчас он у меня есть, если цена вас устроит. Судя по его виду, Док просто с кровью отрывал препарат от сердца.

Я вздрогнул, увидев на экране цену. Но кивнул, прижав к браслету сканер и передавая Смерту требуемую сумму.

— Сейчас вернусь. — Он рысью побежал к двери, за которой скрылась та женщина.

Я шагнул вперед, забеспокоившись, что он собирается исчезнуть навсегда. Но Мика схватил меня за руку.

— Док вернется. Ничего не трогай, — вполголоса предупредил он. — Лаборатория под охраной.

Я остался на месте, поджидая Смерта. Он пришел скоро. И протянул мне пластинку с плоскими квадратиками.

Я потянулся за ней, и мне так не терпелось взять пластинку, что на секунду я даже забыл, что со мной произошло.

Рука Смерта рефлексивно отдернулась.

— Ай-ай, — покачав головой, присвистнул Док, увидев намокший от крови платок, завязанный вокруг моей ладони. А как бы он отреагировал, если б когда-нибудь увидел, что творят с людьми его детища? Например то, что взорвалось вчера вечером на приеме Элнер?

Смерт вложил пластину в мою здоровую ладонь.

— Пожалуйста, иди, пока все здесь не заразил. До свиданья. — Смерт шел за нами, как пастух за коровами, через всю лабораторию. Дверь с шипением закрылась за нашими спинами.

У меня зашумело в ушах, когда я выдавил из пластины кроваво-красный квадратик и прилепил его. Мика наблюдал за мной так, словно я отъехал на «колесах».

— Лучше б рану вылечил, — сдержанно сказал он. Я пожал плечами, засовывая пластинку с наркотиками в карман куртки и о ране почти не думая.

— Не беспокойся, все идет отлично…

Еще пара минут — и все стены в моем мозгу, наконец, падут, и я прозрею навсегда.

Мика остановился, подтолкнул меня к зеркалам и встряхнул за шиворот. Я уставился на наши уходящие в бесконечности отражения.

— Ты слышал, что я сказал? — Голос Мики стал чугунным. Он взял мою раненую руку и прижал к зеркалу. Я задохнулся от боли. — Это плохая рана. Обработай ее, выродок.

Я что-то проворчал и кивнул, когда боль вытекла из головы и сознание прояснилось.

— Слышу. — Глубоко вздохнув, я смотрел Мике прямо в глаза до тех пор, пока он мне не поверил.

Мика отпустил меня и повернулся к внезапно открывшейся двери — нас словно подталкивала к выходу — нетерпеливо и уже слегка раздраженно — чья-то! невидимая рука.

Когда мы очутились на улице, я сказал:

— Вчерашнее происшествие на приеме Элнер напоминает мне работу наемника. Это штучки Смерта?

— Да. Хорошо сработано. Он мог снабдить их этим, — сказал Мика, как будто участие Смерта в этом деле — не более чем просто догадка, праздное предположение.

Солдаты Мики, неожиданно возникнув ниоткуда, окружили нас вновь.

— Ты можешь выяснить? Мика кинул на меня быстрый взгляд:

— Может быть. Постараюсь.

— Я хочу знать, почему кто-то — отсюда, снизу — хочет выбить ее в аут. Или кто ему платит.

— Хорошо.

Мы молча пошли по улице.

— Буду на связи, — сказал Мика, проводив меня до туннеля. — Береги себя, брат.

Я поднял окровавленную руку — обещание и прощание. Окружающие нас люди спешно расступились. Я не мог припомнить, когда чувствовал себя лучше.

Глава 20

Ты сияешь как уличный фонарь. Полагаю, ты получил, что хотел, — сказала Аргентайн, открыв дверь и пристально глядя мне в лицо. Отступив назад и пропуская меня в клуб, она оглядела мою окровавленную одежду. Уголки ее рта поползли вниз.

— Мать моя Земля!.. Думаю, ты получил, что искал, тоже.

Я замотал головой — не отрицая ее слов, — просто, чтобы стряхнуть с себя ощущение, что я стал каждым, кто находится в пределах сотни метров от меня. Я сфокусировался на облегчении Аргентайн, которое превращалось в раздражение, облегчение, тревогу, раздражение… и стал заглушать его, сжимая щупальца до тех пор, пока опять не превратился в самого себя.

— Да, — ответил я, входя за Аргентайн в клуб, где уже околачивались, разбившись на стайки, с десяток завсегдатаев, хотя я вернулся, когда вечер только-только начинался. Я сомневался, выдержу ли я то, что испытывал сейчас.

— И это все, что ты можешь сказать? — едко спросила Аргентайн.

— Прости, — пробормотал я. — Мне надо привыкнуть. Ядерное средство. — Я дотронулся до головы. — Переоденусь и пойду.

— Твоя одежда наверху. Я наложу тебе пластырь. Рука-то фигово выглядит.

— Спасибо.

Теперь, вновь вернувшись в свое тело, я начинал осознавать, что ладонь жутко болит, да еще в двух местах. Я поднялся по лестнице в длинную широкую, комнату — личные апартаменты Аргентайн. Они были достаточно велики, чтобы вместить — наваленным в шкафы и ящики — почти все, что Аргентайн хотела иметь у себя под рукой. Остальное было свалено в огромные бесформенные кучи. Мебель выглядела так, будто ее подобрали на помойке. Одежда и украшения свисали со всего, с чего только можно свисать; множество комнатных растений, натыканных в горшки, стелились по полу между окнами. Когда мы вошли, какое-то животное с рыжеватым мехом, поспешно удрав с кровати, юркнуло в туалет.

— Не обращай внимания на бардак, — сказала Apгентайн, потому что я, вероятно, вытаращил глаза. — Просто рука не поднимается что-либо выкинуть. Думаю, потому, что долгое время у меня вообще ничего не было.

Я понимающе кивнул, роясь в карманах в поисках леденцов, которые я раздал попрошайкам.

— Тяжело ломать старые привычки, — сказал я.

— Сядь. — Аргентайн наконец улыбнулась, вынимая из платяного шкафа пачку камфарных леденцов и засовывая один в рот. Она протянула пачку мне. Давно у меня их не водилось — с тех пор, как умер Дир Кортелью. Они всегда напоминали мне о Дире. Но сегодня вечером мои воспоминания, похоже, были где-то далеко.

— Спасибо, — обрадованно сказал я, и Аргентайн бросила мне леденец. Сегодня Аргентайн была одета в серые свободные брюки, завязанные на лодыжках, голубую блузу и поверх нее — серый свитер с широкими рукавами, которые Аргентайн пришлось закатать. В ушах блестели огромные, размером с яйцо, серебряные кольца.

Я сунул леденец в рот и прикусил кончик; язык онемел от холода и острого привкуса специй. Я стал сосать конфету — приятный холодок успокаивал нервы. Вздохнув, я сел на краешек кровати — единственное место во всей комнате, где можно было сесть. Я бы так сидя и заснул, если б моему телу не было так хреново. Резкая пульсирующая боль жгла ладонь. И бок — тоже. Стащив кожаную куртку, я задрал забрызганную кровью рубашку — на обеих зияли свежие, с обожженными краями, дыры. На боку темнел ожог — еще чуть-чуть — и сноп огня прошил бы меня насквозь, как вертел — барана.

— Вот сука… — сказал я непонятно почему: то ли из-за случившегося, то ли из-за того, что могло бы случиться.

— Бог мой! — выдохнула Аргентайн. — Что ты натворил, чтобы заполучить свое средство, — совершил вооруженный грабеж? — Вытащив аптечку, она села рядом со мной.

Я рассмеялся.

— Дэриков продавец попытался меня убить. Думаю, что на мою долю досталось кое-что посильнее ружья. Ты чего-то не сказала мне?

Аргентайн недовольно тряхнула челкой.

— Нет. Но с Дэриком никогда не знаешь всего. — Аргентайн вдруг устало сгорбилась. — Прости. Сними рубашку. Я заклею и ожог тоже. — Она щелкнула крышкой ящичка.

— Да там нет грязи. Заживет само.

— Не валяй дурака. — Аргентайн помогла мне снять куртку.

— Прошу прощения, что испортил одежду. Я заплачу.

— Не валяй дурака, — повторила она, задирая мне рубашку. Вдруг ее рука застыла в воздухе: Аргентайн увидела шрамы. Рубашка упала, вновь прикрыв белые полосы на спине. Аргентайн посмотрела на меня:

— Тебе нравится боль?

От неожиданности я скорчил гримасу.

— Я из кожи вон лезу, стараясь держаться от нее подальше. Но иногда просто невозможно…

Аргентайн опустила глаза, как будто ее смутили мои слова. Достав из ящичка баллончик с антисептиком, она опрыскала ожог. Затем, яростно посасывая свой леденец, чтобы успокоить нервную дрожь, стала разматывать окровавленный платок. Когда она осмотрела рану, щека ее задергалась, и Аргентайн отвела глаза. Рука все еще кровоточила. Мне тоже стало не по себе.

— Я не справлюсь, — сказала Аргентайн. — С твоего разрешения я позову Аспена — он сделает лучше. Когда-то он учился на медика, пока не понял, что больные люди ему не нравятся. — Она встала.

— Я могу пойти в госпиталь.

— И что же ты собираешься отвечать, когда они спросят, где тебя так угораздило?

Я слабо улыбнулся.

— Могу сказать им тоже самое, что я сказал Брэди, когда он спросил про прокушенную ладонь.

Аргентайн выругалась и вышла из комнаты. Я пошарил вокруг, нашел куртку и хотел достать пластину с наркотиками. Она выскользнула из кармана на пол. Я встал на четвереньки, чтобы поднять ее, и случайно заглянул под кровать.

Иногда слишком острое зрение вовсе не радует своего обладателя. Вероятно, кто-нибудь другой никогда бы и не заметил того, что лежало там в темноте. Но я заметил и узнал это. Затем я увидел еще предмет и еще… Вещи, единственное предназначение которых — причинять боль.

Я вскочил на ноги, накидывая на плечи куртку, и бросился к дверям, словно меня черти гнали. Но на пороге уже стояла Аргентайн и за ней — один из музыкантов, у которого на месте грудной клетки была вживлена блестящая клавиатура.

Аргентайн, сочтя мой взгляд странным, тоже как-то странно на меня посмотрела. Я сел, вытянул руку. Аспен взял ее, повернул и очень бережно согнул мне пальцы.

— Можешь согнуть пальцы?

— Ну не прямо сейчас, — раздраженно сказал я, считая подобный вопрос излишним.

— Хм… — Аспен нахмурился, внезапно превращаясь в профессионального дока, что не так-то просто сделать, если ты выглядишь как включенный торшер. — Я принесу свой собственный набор. Нужно наложить шов. — Аспен выплыл из комнаты, что-то тихо жужжа и аккомпанируя себе на своей груди-синтезаторе. Одна половина его мозга прокручивала медицинскую процедуру, а другая в это же время сочиняла музыку.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросила Аргентайн, когда Аспен уже не мог нас услышать.

— Я видел, что лежит под кроватью, — сказал я после продолжительной паузы.

Под серебряной краской было незаметно, чтобы Аргентайн покраснела, но я почувствовал, как от внезапного прилива жара вспыхнуло ее лицо.

— Дэрик. Дэрик?.. — сказал я, не вполне понимая, какая эмоция сжала мой желудок, — так, сведенные судорогой, сжимаются в кулак пальцы. — Ты разрешаешь этому ублюдку проделывать подобные штучки с тобой?

— Нет! — выкрикнула она. — Нет. — Аргентайн вдруг опустила глаза. — Я делаю это с ним.

— Но почему?!. — Звуки еще не успели вылететь у меня изо рта, а я уже знал ответ. — Потому что ты его любишь, — прошептал я, почти не в силах выговорить эти слова. — Аргентайн вскинула голову. — Так ты сказала Джиро вчера вечером, разве нет? «Лучше получать его из рук того, кому ты не безразличен…»

Если бы я постарался как следует, я бы почти смог заставить себя поверить в это.

Аргентайн повернулась к шкафу, достала из коробки еще один леденец. Подняв голову, она посмотрела на мое отражение в зеркале, — ей не пришлось поворачиваться ко мне лицом.

— Да, — тихо сказала она. — То есть я хочу сказать… он так сильно себя ненавидит, и я не знаю, почему. Иногда он пугает меня. Если я не сделаю, то один Бог знает, куда он пойдет, чтобы получить это и что с ним случится потом… — Аргентайн больно стукнула кулаками по туалетному столику, подносы с гримом для тела и косметикой подпрыгнули.

— Все в порядке? — спросил Аспен, переступая порог и помахивая портативным медицинским набором.

— У тебя идеальное чувство времени, — поворачиваясь к нам, утомленно сказала Аргентайн.

— Ну спасибочко. — Аспен сел на кровать, щелкнул замками кейса. — Я и вправду работаю над этим. — Он пробежался пальцами по переливающейся груди. Ноты взлетели к потолку, как пузыри.

Аргентайн подбирала с пола рассыпавшуюся косметику, а может, притворялась, что подбирала, пока Аспен, опять вдруг ставший серьезным и сосредоточенным, колдовал над моей рукой. Он приклеил мне на запястье полоску анестетика. Дергающая боль постепенно — клеточка за клеточкой — покидала нервную систему, переставая отдаваться в мозгу. Я облегченно вздохнул. Аспен вооружился какими-то странными линзами и уставился на рану, исследуя ее, ища повреждения тканей.

— Хм, — снова хмыкнул он и сдвинул линзы на лоб. — Ты — счастливчик. Ничего жизненно важного не задето. Я ее заклею.

Аспен вынул из кейса какую-то штуковину — мягкую и влажную, немного напоминающую большого слизняка. Потом обернул ею мою ладонь, прикрывая порезы.

С рукой что-то происходило — я чувствовал это даже сквозь анестетик, — как будто кто-то яростно, с причмокиванием, сосал ее.

— Потерпи, — сказал Аспен, крепко держа меня за руку. — Хорошо… — удовлетворенно кивнул он, когда слизняк неожиданно поменял цвет. Аспен отлепил его и бросил обратно в свой кейс. Я посмотрел на безобразную красную рану, напоминающую открытый рот. Она затянулась.

— Это все, что Я могу сделать. — Аспен залил рану жидким пластырем. — У меня нет приборов. Если хочешь, чтобы зажило быстро, тебе придется пройти восстановительное лечение где-нибудь еще.

— Спасибо, — поблагодарил я, пробуя пошевелить пальцами. Хотя я и не мог чувствовать их, но, по крайней мере, все они работали.

— Без проблем. — Аспен встал и вышел, уже на пороге кивнув нам через плечо.

— Спасибо, — сказал я Аргентайн.

Она неопределенно махнула рукой.

— Твои вещи в туалетной комнате. А мне еще нужно приготовиться к вечеру. — Избегая моего взгляда, она пошла к дверям.

Я чуть было не позвал ее, но сдержался. Поспешно переодевшись, я спустился вниз, радуясь, что никого по пути не встретил.

— Аргентайн! Аргентайн! — Голос, который, наверное, отдавался эхом даже за границей солнечной системы, проревел ее имя. Я остановился, глядя в дальний конец коридора в направлении шума. Изгиб стены загораживал панораму, но я мог чувствовать с полдюжины мозгов, тесной группой скучившихся за углом.

— Эй, Касп…

— Пойдем…

— Аргентайн!

Пройдя несколько шагов, я выглянул из-за угла. Один из клубных вышибал колотил своими огромными клешнями в примерочную Аргентайн, выкрикивая ее имя снова и снова, а музыканты симба, пытаясь остановить громилу, роились вокруг него, как мухи, — и примерно с таким же эффектом.

— Аргентайн!..

Кто-то схватил его за руку, совершив тем самым ошибку: вышибала повел плечом, и три тела отлетели, кувыркаясь, метров на десять.

Неожиданно дверь открылась. Вышибала отступил немного назад, когда Аргентайн, завернутая в махровый халат, шагнула из комнаты в коридор.

— Касп! — властно сказала она, скрывая — и чертовски здорово, — какой маленькой и испуганной она вдруг почувствовала себя в этот миг. — Что за куча дерьма? — Аргентайн указала на медленно распутывающийся клубок тел на полу.

Он пробулькал что-то невнятное. Ее самый большой фанат. В буквальном смысле.

— Спасибо, да не за что… Иди, — сказала она, почти мягко, — стань на место и делай свою работу. Мне нужно подготовиться, ты знаешь? — Аргентайн принужденно улыбнулась, пытаясь развернуть его и выдворить с порога.

Но железная клешня сомкнулась на ее запястье, дернув Аргентайн назад. Громила потащил свою добычу по коридору.

— Эй! — пронзительно закричала Аргентайн. Ее боль и удивление, и оцепенение, и страх беспомощных музыкантов заполнили меня. Я застыл, лихорадочно соображая, что же делать.

Вдруг на пороге примерочной возник какой-то человек. Дэрик.

— Аргентайн?.. — неуверенно позвал он, вглядываясь в происходящее.

Она молча, охваченная паникой, обернулась к нему и тут же споткнулась, когда Касп снова толкнул ее вперед.

— Отпусти ее, — спокойно сказал Дэрик, шагнув к ним. Если Касп и слышал Дэрика, то пропустил его слова мимо ушей.

Дэрик рысью догнал их. Я наблюдал эту сцену словно во сне. Дэрик схватил Аргентайн за руку, и клешня тут же разжалась, как будто принадлежала она не толстому громиле, а хилому ребенку. Касп остановился, медленно поворачиваясь, — так, наверное, поворачивалась бы гора, медленно подняв свою железную лапу…

И потом, приподнявшись в воздухе, вдруг обрушился на пол. Удар был настолько сильным, что я до боли стиснул зубы.

Музыканты пооткрывали рты от изумления. Аргентайн, повернувшись в объятиях Дэрика к нему лицом, смотрела на своего спасителя стеклянным взглядом широко открытых глаз.

— В порядке? — гладя Аргентайн по голове, тихо спросил Дэрик и вдруг порывисто прижал ее к себе, как бы защищая. Касп визгливо, причитающе-жалобно выл, лежа на полу, как отравленный таракан. Посмотрев на него, Аргентайн покачала головой, губы ее нервно задергались, точно она вот-вот разразится слезами или истерическим хохотом.

— Эй, Дэрик, — сказал Аспен, — как ты это сделал, мистер?

Дэрик кинул на него быстрый взгляд; глаз его дергался.

— Я ничего не делал, — отрывисто сказал Дэрик. — Он просто пьян. — Дэрик врал. — Уберите его к чертям собачьим. Вызовите охрану.

Я прислонился к стенке, уставясь в пространство и вопрошая себя, как я мог быть так слеп. Поскольку сейчас это было яснее ясного… Дэрик. Тот самый тик — телекинетик, присутствие которого я так ясно ощущал за обедом. Псион. Такой же, как и его сестра.

Я не помню, как вышел из клуба. И даже не помню, как попал в здание Конгресса, к Элнер, которая, устав и почти потеряв терпение, ждала моего возвращения. Она ни единым словом не обмолвилась о том, что я говорил ей перед уходом. И надеялась, что я тоже не стану продолжать разговор. Никогда. Вместо этого, глядя на мое избитое лицо, она спросила, что случилось. Я не помню, что я ответил, но Элнер больше ни о чем не спрашивала.

Мы долетели на флайере до поместья Та Мингов. Город еще не успел скрыться из вида, как Элнер уже задремала, оставив меня наедине со мыслями о Дэрике. Дэрик, Дэрик… — стучало в моей голове с того самого момента, когда я понял правду. И как такое могло произойти? Как могло родиться их целых двое — двое псионов, брат и сестра, — родиться в семье, в которой никогда не было ни одного выродка? Как удавалось Дэрику скрывать свой Дар многие годы и ото всех сразу?..

Но все же я больше думал почему, поскольку это легче было понять. Дэрик затаился, хорошо зная, что случается с выродками. Он видел, как семья относится к Джули и что они сотворили с ее матерью — в отместку за дочь-псиона. Его жизнь должна была стать земным адом, когда стоит один раз поскользнуться, совершить промах — и ты раскрыт, ты теряешь все: положение, власть, авторитет и, может статься, жизнь. Любовь и защиту семьи, поддержку и безопасность — предметы тайного и страстного вожделения всех и каждого. При малейшем подозрении все пойдет прахом. Дэрик останется самим собой, но в глазах остальных он превратится из золотого ребенка в изгоя, недочеловека… выродка.

И неудивительно, что Дэрик нет-нет да и подцеплял людей на крючок своими телекинетическими легкими пытками, за которыми никто не мог поймать его. Неудивительно, что он щеголял связью с Аргентайн, — намекая, вызывая кого-нибудь заглянуть поглубже, несмотря на то, что сам играл роль обычного человека, превосходя окружающих своей обычностью…

Мои кишки заворачивались лишь при одной мысли о том, каким же смертельно тяжелым должен быть пресс внутри Дэрика, уродующий все мысли его и поступки. Я был псионом всю жизнь, но счастлив не был. Я не знал этого, а может быть, никогда не хотел знать, поскольку моя жизнь в Старом городе все время висела на краю. И необходимость посмотреть правде в глаза вполне могла быть тем, что и сломало меня в конце концов. Легче и безопаснее было просто найти потайное укрытие в какой-нибудь темной дыре на улицах Старого города, внутри искусственного мира наркотических фантазий, внутри себя. Вынуть голову из песка было нелегко. И в одиночку я никогда бы этого не сделал. Я знал, как подобные секреты выедают внутренности: для страха, одиночества, ненависти выхода нет, и они, загибаясь крючками, впиваются в твою же собственную душу. Неудивительно, что Дэрик нуждался в том, что могла ему дать только Аргентайн…

Легко было почувствовать жалость к Дэрику. Но гораздо легче — вспомнить, что сотворила его тайна с теми, кто попадался ему на пути. Джули, и Джиро, и Элнер. Даже Аргентайн. Вспомнить, как Дэрик обращался со мной: как с выродком. И тогда жалость, сжимающая мое нутро, оборачивалась отвращением.

Мне пришлось разбудить Элнер, когда мы приземлились в поместье. Она смутилась, но потом, оглянувшись на меня, чем-то озаботилась. Я попытался, прежде чем Элнер взглянула на меня снова, стереть с лица неприятное выражение неловкости и натянутости.

— Я сразу же иду в свою комнату, — сказала она дрожащим сильнее обыкновенного голосом. — Я собираюсь спать до тех пор, пока не захочу встать. Вам следует сделать то же самое.

Кивнув, я вошел следом за Элнер в дом.

Ласуль ждала нас на террасе, хотя в воздухе чувствовалась колючая вечерняя прохлада, чего раньше я не замечал. Наши взгляды встретились, мысли переплелись, и вдруг озноба как не бывало. Ласуль, пропуская Элнер вперед и коснувшись ее плеча, что-то тихо сказала.

Она и меня пропустила, а мысли ее потянулись ко мне, раскрывая в темноте свои объятия и беспомощно ощупывая пространство. Задержавшись на ступенях лестницы, я обернулся и, вместо того чтобы подняться наверх, спустился и пошел за Ласуль в зал.

Она провела меня в кабинет Элнер и заперла дверь. В прошлый раз я не рассмотрел кабинет как следует. Высокие потолки, вдоль стен — ряды застекленных полок темного дерева, уставленных древними книгами. За все прошедшие века заглядывал ли кто-нибудь в них? В камине горел огонь. От тяжелого густого запаха дыма мой рот наполнился слюной. Мне казалось, что я чувствовал жар пламени даже с порога. Но, возможно, пламя тут было ни при чем.

— Почему у вас горит камин? — спросил я Ласуль, стараясь переключиться с нее на что-нибудь другое. Но ничего не получалось. — Он вам не нужен.

Дом хоть и был старый, но по части комфорта он скорее походил на произведение искусства.

Перед камином вытянулся длинный стол красного дерева — единственная вещь в комнате, которую я запомнил с прошлого раза. Поверхность стола была инкрустирована золотым звездным узором — карта ночного неба. Ласуль оперлась о стол и повернулась ко мне.

— Нет. Конечно, не нужен, — мягко сказала она. — Но огонь как-то согревает душу.

Ласуль протянула руки к язычкам пламени. Одета она была в свободную бархатную тунику цвета красного вина. Редкая бахрома туники гладила ее икры и колени. Я подошел ближе. Бережно коснулся ее мозга. Дотронулся до ее плеча. Мягкость и нежность бархата заставили мою руку покрыться гусиной кожей.

— Ты в порядке? — спросила Ласуль, вдруг теряя уверенность. Она увидела на моей ладони пену, а на лице — кровоподтек и вдруг со страхом подумала, что это дело рук Харона. Она перевела взгляд на изумрудную серьгу, которую я так и не снял.

— Да. Отлично себя чувствую, — улыбнувшись, ответил я. Треск поленьев и шуршание вихрящихся искр громко отдавались в тишине. — А ты?

Легкая улыбка заиграла на губах Ласуль, и то, что пряталось за ее глазами, вдруг окатило меня жаркой волной.

— Как… как Джиро?

— Утром ему стало гораздо лучше. Дети — в Хрустальном дворце. Харон… потребовал, чтобы мы обедали с семьей.

— А ты?

— Я хотела сначала увидеть тебя. Потому что сегодня не вернусь. — Ласуль откинула со лба распущенную прядь черных волос. — Харон хочет, чтобы я проводила с ним больше времени…

Проводила с ним ночи. Ласуль опустила глаза, догадавшись, что я знаю, что она сейчас думает и чувствует.

— Я присоединюсь к ним скоро… Я сказала, что заболела.

Заболела, представив, как Харон дотрагивается до нее.

— Больна тоской, — сказали мне глаза Ласуль.

— Ласуль… — я качнул головой, отводя взгляд. Прошлой ночью в темноте мы выжгли наше одиночество. Это не должно повториться. Не может повториться. Никогда. Я не должен разрешать себе. Я потянулся к уху, чтобы расстегнуть серьгу.

Ласуль подняла руку, останавливая меня. Ее тело — стройное и подтянутое, как у мальчика, и упругое, точно тетива лука, прижалось к краю усеянного звездами стола, напрягаясь, чтобы сдержать порыв. (Я хочу тебя), — говорило тело. (Дотронься до меня снова), — шептал ее мозг. Ласуль взяла мои руки, прижала к себе и провела моими ладонями по бархату.

Мое пылающее тело сделало последний шаг, преодолевая разделявшее нас пространство. Я поцеловал Ласуль — долгим, жадным поцелуем, потому что именно такого поцелуя она ждала. Пальцы скользнули по бархату вниз, теперь уже без всякого принуждения, следуя плавным изгибам ее тела. Я провел дрожащими ладонями по ее стройным округлым бедрам, бережно обнимая и притягивая Ласуль к себе. Наши тела соприкоснулись. Камин горячо дышал мне в спину. Я чувствовал томительное тепло, исходящее от Ласуль, и жар моего собственного желания. Теперь я уже не мог остановиться и не хотел. Я знал, что мне удается, что я мог подарить Ласуль все, что она хочет, и даже больше. Знал, что могу заставить эту красивую недоступную женщину так захотеть меня, что ничто — ничто в мире — уже не будет иметь для нее значения. И все это благодаря Дару, который скоро я потеряю опять…

Я положил Ласуль на усыпанный звездами стол, и мы любили друг друга долго и жадно… и она звала меня все глубже в ее мозг, и я был настоящей ее любовью, пожаром в ее крови…