США. Нью-Йорк. Отель «Hilton»

Офицера военной разведки США капитана Гарри Баренски с треском вышвырнули в отставку. Случилось это в 1984 году. Он тогда числился в списках сводной группы консультантов-наблюдателей секретной военной базы, дислоцированной в провинции Пешавара (Пакистан). На базе при помощи американских инструкторов обучались разведывательно-диверсионные подразделения моджахедов, воевавших впоследствии на территории сопредельного Афганистана. В обязанности же капитана Баренски входили обеспечение режима секретности и организация комплексной охраны, означенного объекта.

Нельзя сказать, что Баренски пренебрегал службой или слыл недотепой. Тогда же, в середине восьмидесятых, штурмовая группа «зеленых беретов» под его командованием по приказу самого президента США успешно высадилась на территории Колумбии и камня на камне не оставила от мощной фабрики по производству наркотического зелья и обширной кокаиновой плантации. В восемьдесят втором в штате Луизиана головорезы Гарри участвовали в показательных учениях, где демонстрировали натовским генералам, как надо воевать. В восемьдесят первом не кому-нибудь, а ему, Гарри Баренски, поручили успокоить взбунтовавшуюся тюрьму в Алабаме. И с этой задачей он справился блестяще, разогнав заключенных по блокам и боксам… Да что там вспоминать! Все было и прошло. Как говорят русские, малину изгадили.

…Десантники советского капитана Чернова прошли с территории воюющего Афганистана через пески почти к самому Пешавару, никем не замеченные. Маневренная группа спецназа. Без лишнего шума вывели из строя коммуникации связи и взорвали очистительные сооружения, снабжающие питьевой водой охраняемый объект. Засекли их уже в последний момент, на отходе. Пошли следом в надежде пересечься еще на территории Пакистана. Не успели. Границу русские все-таки перемахнули. И тут капитан Баренски, взявший на себя командование антидиверсионным подразделением, допустил грубую ошибку. Ему бы развернуться в обратную сторону и поспешить с повинной головой к своему начальству. Ан нет! Азарт охотника оказался сильнее здравого рассудка. Погоня захватила. В сыпучих песках Афганистана русские спецназовцы неожиданно развернулись в боевую линию и навязали ему драку, не забыв, кстати, вызвать по радио вертолеты с пятью десятками бойцов. Недоученные моджахеды (ах как не хватало здесь американских парней!) глазом не успели моргнуть, как спецназовцы отрезали их от границы. Уже через сорок минут боя капитан Гарри Баренски был взят в плен лично Черновым. А спустя сутки давал показания в отделе военной контрразведки Сороковой армии.

Ответить на вопрос, каким образом он, военнослужащий Соединенных Штатов Америки, оказался на территории революционного Афганистана, было оч-ч-чень сложно.

Потом – три месяца тюрьмы в Кабуле. Офицеры ХАД[1] все три месяца наведывались к нему ежедневно, избрав как метод общения изощренные пытки и издевательства.

Гарри был уже на грани помешательства, когда американские власти обменяли его. Но из армии выгнали, лишив всех званий и наград. Вот вам и вся хваленая демократия.

Почти десять лет Гарри Баренски скитался по помойкам, пока в поле его зрения не появился человек, предложивший работу. Разовую, но весьма хорошо оплачиваемую. Выдал аванс, отмыл, приодел и поселил в отеле «Hilton» под чужой фамилией. Правда, всего на сутки. За это время отставному капитану было приказано войти в непосредственный контакт с «объектом» и… нажать на спусковой крючок великолепного австрийского пистолета «Глок-17», дополненного штатным глушителем ПБС-74…

Мише Гольфманду несказанно повезло как минимум трижды в жизни.

В первый раз когда, будучи еще гражданином Российской Федерации и директором частного торгово-посреднического предприятия, он назанимал у друзей денег якобы на закупку небольшой партии ходового товара.

«Ну посмотри в мои глаза! – жарко говорил Миша одному-второму-третьему… – Разве они могут врать? Я честный человек и никогда не подведу близкого! Через месяц получишь назад свои деньги с процентами!»

Мише верили. И давали денег. К счастью, не много. Ибо ни о каком ходовом товаре Гольфманд не помышлял. Фирма, состоящая из главного бухгалтера, кладовщика и генерального директора, разваливалась на глазах. И жить на просторах великой. Родины неудавшемуся предпринимателю дико обрыдло. Хотелось свалить. И свалил. Вылетел по гостевой визе в Америку.

Во второй раз Мишане подфартило после двенадцати месяцев нелегального житья-бытья в стране демократии и равных возможностей. Нашелся-таки сердобольный американец, уроженец Бердичева, который за крохотные деньги легализовал положение бывшего соотечественника. Правда, заплатив эти «крохотные», Гольфманд остался без цента в кармане и приготовился умирать голодной смертью в приглянувшейся сточной канаве на окраине Южного Бруклина, районе Нью-Йорка, где, как в Новом Вавилоне, перемешались представители всех национальностей и рас, где годами прочно устоялся закон – человек человеку друг, товарищ и… волк.

Но вот она, третья удача! Еврейская община – она и в Африке община. Не разрешила помереть. Предоставила жилье «в мансарде». То бишь на чердаке без разных там излишеств типа туалета и умывальника, не говоря уже о кухне и хоть каком-нибудь душе. А также пристроила на бесплатные курсы английского языка, где Миша выучился вполне сносно «спикать» на «инглиш-амэрикэн».

Потом ему сказали дружно: «На фиг нужно?! Миша, ты уже не маленький сопливый поц! Иди ж таки работать!» И не просто «иди», а походатайствовали за Мишу в муниципалитете и определили его в отель «Hilton» на скромную должность с очень даже приличным названием «дежурный инженер-сантехник» с графиком «сутки через трое».

«И много той работы на меня навалят-таки?» – пугливо поинтересовался Миша, потому как в сантехнике не понимал ни рожна.

«Идиёт!» – поставили диагноз, в общине. И Миша понял: в отеле «Hilton» сантехника выходит из строя максимум раз в двадцать пять лет. А уж за такой-то срок освоить премудрости взаимного общения с дерьмом и паром сможет и австралийский страус, и гималайский медведь.

Ну чем не жизнь, скажите? И зажил Миша Гольфманд в свое удовольствие, благодаря Всевышнего за чуткое отеческое отношение Его к сынам народа избранного.

Капитану Гарри Баренски нравился этот пистолет. «Глок», принятый на вооружение австрийской армией в начале восьмидесятых годов, позже был признан специалистами блока НАТО как один из великолепнейших образцов личного стрелкового оружия. Его модификациями типа «Компакт», «Пистолет-пулемет», «Глок-18» и «Глок-19» живо заинтересовались спецслужбы всего мира, что лишний раз подтверждало высокое качество оружия.

…Гарри проверил наличие патронов в магазине. Все семнадцать на месте. Бережно огладил ладонью холодную сталь ствола, провел указательным пальцем по шершавой пластиковой поверхности пистолетной рукоятки… Кто там сказал «прощай, оружие»? Наоборот, здравствуй! Может, с выстрела, которым капитан сегодня ликвидирует «объект», начнется его, Гарри, новая жизнь? Может, это фортуна предоставила ему последний шанс выбраться из дерьма и зажить по-человечески?

Вогнав магазин в ложе пистолетной рукоятки и передернув затворную раму, Баренски сунул оружие за пояс брюк и застегнул нижнюю пуговицу пиджака. Посмотрел на себя в зеркало. Порядок.

В последний раз осмотрел свой номер. Здесь не должно остаться ничего лишнего, никакой зацепки для полиции. После ликвидации объекта исполнителю надлежало немедленно покинуть отель. И сегодня же Гарри уберется из Нью-Йорка. Навсегда. Поселится где-нибудь на восточном побережье в маленьком уютном домишке и примется за написание мемуаров.

Плотно прикрыв за собой дверь, капитан ровным шагом двинулся по коридору. «Объект» поселился на этом же этаже. Остановившись перед нужной дверью, Гарри прислушался. Из номера не было слышно ни единого звука. И тем не менее люди там были. Капитан носом уловил едва различимый запах свежего сигаретного дыма, струящегося из-под двери. Через полу пиджака коснулся заткнутого за пояс оружия. Расстегнул пуговицу. Вынул из кармана магнитную пластину, которой его снабдил заказчик, и плавно вставил ее в прорезь электронного дверного замка. Лампочка на табло величиной со спичечную головку коротко мигнула зеленым светом. Что ж, путь открыт. Вперед, капитан Баренски!

Толкнув от себя дверь, он решительно шагнул внутрь.

В небольшой, ярко освещенной гостиной за столиком сидел мужчина. Оцепеневший от охватившего его ужаса. В руке дымилась сигарета. Непроизвольно пальцы жертвы разжались, и сигарета упала на ковровое покрытие пола. Это движение послужило Гарри командой к действию. Он выхватил «Глок», направив черный срез ствола в переносицу объекта ликвидации…

…В тот день инженер-сантехник прибыл на смену как всегда – к девяти часам вечера. Перекинулся парой фраз с отработавшим свои двадцать четыре часа коллегой, эмигрантом из Нигерии, Азимом Эфендином. Уселся перед монитором компьютера. Умная машина круглосуточно фиксировала состояние водопроводных и канализационных систем. При малейшем сбое выдавала адрес повреждения и характер неисправности. Точнее, должна была выдавать. А так как поломок никто не помнил со времен возведения самого отеля, то и выдавать было нечего. Сиди спокойно, пей кофе.

Миша включил электрокофеварку как раз в тот момент, когда компьютер высветил на экране тревожный сигнал-оповещение «ВНИМАНИЕ! НЕИСПРАВНОСТЬ!». Далее пошла расшифровка предупреждения. Если верить машине, то на втором этаже прохудилась прокладка фитинга в полихлорвиниловой трубе холодного водоснабжения. Подняться на этаж и посмотреть, что там такое стряслось, было непосредственной Мишаниной обязанностью. Он вырубил кофеварку и отправился через холл к лифту. Не тащиться же на второй этаж по лестнице!..

В этом месте сделаем небольшое, но важное отступление.

Сработка компьютера на обнаружение неисправности именно сегодня не была случайной, как, собственно, и неслыханная удача Мишани с получением в Нью-Йорке рабочего места. С работой, если уж быть до конца правдивым и точным, ему помог некий господин, оформив все через еврейскую общину. Тот же господин появился вчера и попросил о крохотном одолжении: как только сработает сигнал неисправности на втором этаже, посетить один из номеров отеля и обыскать его. Предстояло найти в апартаментах вещицу, о которой речь пойдет позже.

– Ваше появление в номере, Миша, никого из служащих отеля не насторожит. Скажете потом, что пришли проверить работу системы водоснабжения по команде компьютера, – наставлял его господин. – Заберете то, что я вам сказал, и спрячете понадежнее. Позже передадите мне лично. На руки наденете вот это. – Он подал Гольфманду мягкие и тонкие пластиковые перчатки. – Да, вот еще что. Не забудьте позвонить в полицию…

– ?!

– Там, в номере, будет труп…

Указательный палец Гарри уже выжал свободный ход спускового крючка, когда из-за портьеры справа вылетел человек, буквально снесший киллера своим телом на пол. Неизвестно откуда появились еще люди. Их было трое или четверо, и все они накинулись на него. Захват занял несколько секунд, а затем несостоявшийся наемный убийца выслушал от офицера Интерпола пункты прав и обязанностей лица, задержанного при совершении преступления.

– Вы хорошо меня поняли? – спросил человек в сером костюме и дымчатых очках, представившийся сотрудником международной полиции.

Гарри удрученно кивнул.

– В таком случае предлагаю вам рассказать все от начала и до конца. Ваше имя? Гражданская принадлежность? Кто вас сюда прислал? Ваши дальнейшие действия?.. И вот еще что. Тот, кого вы должны были убить, является гражданином России. – Интерполовец мельком взглянул на счастливчика, так и не получившего пулю киллера. Тот сидел по-прежнему в кресле, белый как мел. – Вас втянули в дела русской мафии, милейший. Думаю, пожизненное заключение не лучший способ провести остаток жизни. Будете говорить?..

Отпираться не имело смысла. И Гарри Баренски в мельчайших подробностях рассказал обо всем, что знал.

– Вы ничего не упустили в своем рассказе? – поинтересовался офицер, предлагая киллеру сигарету.

– Труба… – безвольно выдохнул тот.

– Не понял.

– Нужно пробить трубу в ванной комнате. Сюда после моего ухода должен прийти кто-то из обслуживающего персонала отеля.

– Зачем?

– Это мне неизвестно.

– Билли! – интерполовец обратился к одному из своих людей. – Займись трубой.

После того как Билли повредил фитинг, все присутствовавшие перешли из гостиной в спальню, где и притаились в ожидании еще одного незваного гостя…

Мишаня прошелся по коридору второго этажа. В двух местах здесь были вмонтированы датчики контроля. По их показателям определялось, в каком, именно из номеров произошла поломка. Первый оказался в полном порядке. Другой же, расположенный в дальнем конце коридора, навел Гольфманда на цель. Теперь он знал, куда требуется войти. И вошел.

Открывшаяся картина повергла его в ужас. Прямо посреди гостиной, раскинув в стороны руки, лежал труп мужчины. Грудь его была залита кровью, которая растеклась бурым пятном по серому ковровому покрытию пола.

Мишаня еле сдержал тошноту, подкатившую к горлу. И первое, что захотелось сделать, это выбежать в коридор и кричать во всю глотку о помощи. Но он остановил себя, вспомнив о том господине, который послал его сюда.

Переведя дух, Гольфманд надел перчатки и приступил к обыску. Аккуратно ощупал карманы убитого. Они оказались пусты. Точнее, в них не обнаружилось искомого. Какие-то бумажки, авторучка, портмоне… Все это Мишаню не интересовало. Рядом с телефонным столиком стоял «дипломат». Без труда открыв замки, инженер-сантехник заглянул внутрь и… замер в изумлении. Он нашел то, что искал! В боковом кармашке кейса, завернутый в полиэтиленовый пакет, лежал камень. Бриллиант величиной с голубиное яйцо!

Дрожащими пальцами Мишаня извлек из «дипломата» находку и переложил ее в карман своего форменного пиджака. Все. Дело сделано. Теперь нужно поскорее убраться отсюда. А потом позвонить в полицейский участок и сообщить об обнаружении трупа неизвестного мужчины.

Резко развернувшись, Гольфманд ринулся к выходу. Рванул на себя дверь и… чуть не потерял от страха сознание. На пороге стоял высокого роста мужчина с пистолетом в руке. В безумном ужасе Мишаня кинулся обратно в номер. Но и тут его ждал сюрприз. Распахнулась дверь спальни, и оттуда вышли в гостиную вооруженные люди. К тому же «труп» ожил и принялся брезгливо отряхивать с себя красную краску. Колени Гольфманда подкосились, и он рухнул на пол. Чьи-то сильные руки подхватили его и швырнули в кресло. Он попытался подняться.

– Сидеть!!! – крикнули ему по-русски.

– Благодарю вас, господа, – заговорил уже по-английски мужчина в сером костюме и дымчатых очках. – Судя по всему, дело близится к развязке…

Хабаровский край, Верхнебуреинский район

– Ты порешил часового, Соленый…

– Заткнись!

– Ты убил его…

– Шевели костями. Если до вечера не попадем к «железке» – пиши пропало. Оцепят район – не уйдем. Так что закрой хлебало, Монах. Чухать надо, а не языком молоть.

– Соленый, может, в зону вернемся? Добровольно, а? Я боюсь, Соленый!

– Сявка! К стенке захотел?! Н-на!!! – Полуобернувшись на ходу, Соленый изо всех сил саданул Монаха кулаком в лицо. Тот кубарем покатился по земле, но тут же вновь поднялся на ноги и поспешил за ударившим его.

Их было двое. На плече Соленого болтался автомат Калашникова образца 1947 года с примкнутыми штыком и магазином. Монах оружия не имел. Одетые в черные лагерные робы, они остервенело продирались через тайгу, уходя все дальше и дальше от высоких заборов, колючей проволоки, караульных овчарок и окриков часовых.

Весна вовсю будоражила тайгу. И если между деревьями пока лежал снег, то на опушках уже чернели проталины, поднимая в воздух пары от запрелого мха, перегнившей за зиму листвы и народившейся только что черемши.

Ближайшую, а потому наиболее реальную опасность для каторжников сейчас представляла не относительная близость колонии, из которой им удалось бежать, а маленькая лесная гнида, насекомое, пробуждающееся при первых теплых лучах солнца, – энцефалитный клещ. Мерзость, каких на земле мало. Укус клеща неизбежно влечет за собою смерть. А умирать не хотелось. Потому оба – Соленый и Монах – высоко подняли воротники своих ватников.

Солдаты-краснопогонники – где они еще? Хотя, конечно, спохватились. Кинулись в погоню. Но их мало, а тайга большая. Караульные собаки – безмозглые твари, способные лишь ходить с вертухаями по периметру зоны и драть в клочья мясо заключенных. Работе по следу не обучены.

Есть, конечно, оперативный полк внутренних войск. Там и солдаты натасканы зеков ловить, и овчарки у них розыскные. Но полк далеко, аж под Хабаровском. Пока они сюда доберутся, пока «кольцо» по тайге выставят, много часов пройдет.

– Слышь, Соленый! – Монах не обиделся на полученную только что зуботычину. Она его даже протрезвила. – Куда идем-то, сам знаешь? «Железка» длинная. Так и до Хабаровска дошкандыбать можно.

– Дурак ты, Монах, – отвечал Соленый. – Как раз в Хабаровск нам и нельзя. Там менты. Пойдем к Известковой.

– Да ты что?! Мы ж там как на ладони будем! Вмиг повяжут!

– Не спорь со мной! – раздраженно ответил Соленый. – С Известковой на Иркутск прямая ветка. Два дня пути.

Станция Известковая – крохотное таежное поселение, от которого на север, до Чегдомына, зеки проложили железнодорожные пути. В годы Великой Отечественной войны шпалы и рельсы были разобраны и переброшены под Сталинград. В начале пятидесятых пути восстановили все те же заключенные. Позже эту железную дорогу станут называть малым БАМом. А сам Чегдомын, поселок городского типа, где испокон веков карьерным способом добывается каменный уголь, населяли бывшие и будущие обитатели исправительно-трудовых учреждений Севера, Сибири и Дальнего Востока.

Соленый – Данил Солонов – родился в Чегдомыне в 1940 году.

Отец и мать его познакомились при весьма необычных обстоятельствах. До Великой Отечественной они оба отбывали сроки в колониях, расположенных в районе Дуссе-Алиня. И надо ж такому было случиться, чтобы именно в те годы поступило распоряжение Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза: призвать комсомольцев-добровольцев на сооружение железнодорожного пути Известковая – Чегдомын.

Комсомольцев призвали. Но те оказались большими специалистами пить водку и горланить лозунги типа «Даешь пятилетку в три дня!». А также писать отчеты в Москву, что, мол, окончание строительства не за горами. В результате, когда до сдачи объекта в эксплуатацию осталось несколько месяцев, все дружно схватились за головы. Что делать?!

И тут вспомнили (не перевелись умные головы!), что рядом скучают без дела заключенные. Эка невидаль – лес валить с утра до ночи! А как настоящей работы нюхнуть, слабо?

Не слабо оказалось. Вырубили просеку. Протянули линию полевой связи. Выстроили контрольные пункты. Что ж теперь? Всего ничего! Начать и кончить. И приступили к укладке путей. А тут, как назло, каменная глыба по трассе. И не обойти ее стороной, потому как везде болота непролазные.

Остается одно – рубить тоннель. А как рубить? Комсомольцы не просыхают, да и сматываться из таежной глуши потихоньку начали: иссякла тяга к романтике. Ешкин кот, а зеки на что?!

Одним словом, чтобы ускорить процесс, по обе стороны каменной горы выстроили два лагеря – женский и мужской.

– Слушать сюда, бродяги! – хрипло орал на морозе начальник мужской колонии. – Вот горка перед вами. С этой стороны вы долбите, а с той – мамки ваши воровские. Как только дыру в горе прорубите навстречу друг дружке, так три дня дам вам посношаться до блевотины.

– Подмываться, курвы! – вещал начальник женской зоны. – Рубите гору! Вам навстречу мужики идут! Целки посрывать есть охочие?

Целок, а если выражаться нормальным человеческим языком, – девственниц, понятное дело, не было. А охочие до мужской ласки нашлись.

Денно и нощно гудела тайга. Кайла нещадно рубили каменную породу. Заключенные тоннами жрали сосновые иглы, чтоб цингу подлечить да силенок поднабраться. Дохли под обвалами и просто с голодухи. Мужики лезли в гору поверх тоннеля, желая поскорее добраться до женщин. И неизменно попадали под пули охранников.

И вот долгожданный день настал. Проходки осталось всего несколько метров. И каждый ждал от этого дня чего-то необычного, чего-то сказочного.

Но вновь загудела тайга. Топотом солдатских сапог. Полк НКВД особого назначения прибыл вовремя.

В тот самый момент, когда проходка была завершена и женщины кинулись к мужчинам, а мужчины – к женщинам, зазвучали ружейные и автоматные выстрелы. Чекисты не жалели патронов и били прицельно, отсекая зеков. Половина из них нашла смерть в тоннеле. Остальных быстро разогнали по своим баракам.

В тот день отец Соленого и увидел белокурую девчонку. Не рискнув идти под огонь, так до нее и не добрался. Успели лишь обменяться парой-тройкой слов.

– Когда на волю?

– Через год откинусь!

– И мне – через год! Солонов – моя фамилия! Из Чегдомына!

А через год встретились. И стали вместе жить. Не регистрировались, не венчались. Отец работал на шахте. На шахте и спер что-то. Судили в Хабаровске. Дальше – вновь зона. Только теперь далеко отправили, на Колыму. Там отец и помер от туберкулеза. Помер, не узнав, что в Чегдомыне у него родился сын, которого мать назвала Данилом…

– Соленый, – Монах не отставая шел следом, – я смотрю, ты места здешние как родные знаешь. Откуда?

– Оттуда! – оскалился Соленый. – Они и есть родные.

– Чего, правда родился здесь? – удивился Монах.

– Правда.

– Никогда бы не подумал!

– А ты не думай. Топай себе. Черемшу вон жри. Видишь хоть, под ногами?

Ни черта Монах не видел. А Соленый умудрялся на ходу разглядеть тоненькие стебельки, которые, как он знал, напоминают по вкусу чеснок.

– Думаешь, уйдем? Не поймают они нас?

– Не ссы, интеллигент! Выберемся. Еще по Ленинграду твоему погуляем.

При упоминании о Ленинграде у Монаха защемило сердце. Иннокентий Монахов – Монах, как его окрестили в зоне, – наверняка знал, что в ближайшее время не придется ему гулять по любимому городу…

Родился Монахов в Польше. Есть такой небольшой городок – Легница, где сразу после Великой Отечественной войны обосновался штаб армии под командованием Рокоссовского. Мать в то время служила врачом в военном госпитале и имела звание капитана медицинской службы. Отец играл на трубе в армейском ансамбле песни и пляски, довольствуясь погонами старшины сверхсрочной службы. Знакомы они были еще с войны. А в 1946-м поженились. Нужно было пожениться. Потому что спустя два месяца после свадьбы, отпразднованной в общежитии сверхсрочников на улице Яна Баторего, на свет появился Иннокентий.

Каждый день с утра старшина провожал жену с ребенком до ворот госпиталя и каждый вечер встречал. Ревнив был до невозможности. Но понятия не имел, что в обеденный перерыв супруга исправно посещает кабинет начальника медицинской службы.

Застукал он их совершенно случайно. «Трубодуров»-массовиков в срочном порядке отправляли в отдаленный гарнизон с концертом. И заскочил, значит, в обед, чтобы предупредить благоверную о командировке.

– Где, – спрашивает у дежурной сестры, – такая-то такая-то?

А сестричка глазки отводит. Щечки порозовели, реснички захлопали.

Схватил ее за горло-музыкант и честно-пречестно пообещал:

– Придушу, сука, если не скажешь!

Кому ж охота быть придушенной?

– Только вам, товарищ старшина! Только вам! – прорезался голосок у медсестры. – И не сплетни ради, а справедливости для! Чтоб гордость-честь вашу мужскую поддержать…

Шарахнул старшина двери в кабинет начмеда, они вместе с коробкой и вылетели. А через секунду и начмед в окно со. второго этажа спланировал. Кто в тот момент по улице Летничей мимо госпиталя проходил, наверняка видел развевающиеся белые крылья его халата. Примечательно то, что под халатом подполковника медслужбы ничегошеньки не было.

Пока старшина выкидывал в окно начмеда, супружница его успела кое-как одеться и из кабинета выскочить. Схоронилась от рассвирепевшего мужа так, что тот до вечера искал ее по территории госпиталя. Не нашел. Зато увидел, как ребеночек его содержится.

Сдавала его мамаша санитарам на дневную опеку. А те, не долго думая, прикармливали пацана кашкой с распаренным табачком. Да чтоб не орал, голову тряпкой, пропитанной мочой, обматывали. Надышится мальчонка аммиаком, одуреет от табачной жижи и – в сон глубокий аж до самого вечера. Просто и не хлопотно.

В общем, забрал старшина пацана от санитаров-опекунов и домой унес. Супружница наутро объявилась. Прости, говорит, не люблю начмеда, тебя люблю. Три дня так под дверью в общежитии и сидела, прощение вымаливала. Простил ее старшина-трубач-рогач. Но поклялся, что придушит начмеда.

Душить не стал. А когда по гарнизону слухи поползли, что не его ребенок Кешка, а начмедовский, записался на прием к члену Военного Совета – начальнику Политического управления Северной группы войск[2].

– Так, мол, и так, товарищ генерал-майор. Начмед госпиталя – скотина – регулярно мою жену единственную-разлюбимую удовлетворяет!

Вытащил тогда генерал из фуражки иглу швейную, а старшине нитку дал. Сунь, говорит, нитку в иголку. Ну старшина нитку в ушко тык! А генерал иглу между пальцами круть!

– Ну что, – спрашивает генерал. – Попал в дырку-то?

– Дык вы ж крутите, товарищ член-воен-совета! – отвечает старшина.

– Вот, – говорит генерал-майор. – Если б жонка твоя крутилась, и начмед не попал бы! Как говорится, сучка не захочет, кобель не вскочит.

Судили-рядили, потом генерал говорит:

– Оставаться тебе в Легнице не резон. Потому как засмеют мужики. Ты ж сам шумиху на всю группу поднял! Начмеда тоже не души. Пусть живет. Накажу я его. А ты давай выбирай любой город Союза. Перевод тебе устрою запросто. Просись куда хошь.

И перевели отца в Ленинград в пятьдесят втором году, где они с матерью и демобилизовались. В дальнейшем отец устроился работать музыкантом в ресторан, а мать – снова в военный госпиталь, но уже вольнонаемной.

Отец прилично зарабатывал и, наверное, по этой причине неприлично выпивал. Мать плакала и просила его ради всего святого уйти из кабака. Но он не ушел. Его выгнали. За пьянство. К тому же и музыкант он был, честно говоря, аховый.

Много лет мать тянула весь дом на себе. Отец сменил с десяток мест работы и вернулся в тот же ресторан – полотером. А однажды ночью взял и умер. Печень отказала. Мать даже не плакала.

Кешка окончил музыкальную школу по классу фортепьяно. Но в музучилище или консерваторию поступать не захотел. Зачем учиться, если жить и без образования можно? Не шагнул в консерваторские залы.

Мать рыдала и ползала перед ним на коленях, когда узнала, что сын устроился работать… в ресторанный оркестр.

В армию Иннокентия не призвали по причине врожденного плоскостопия. А вот кабак не отпускал. Деньги – шампанское – девочки… Круг замкнулся. И был разорван лишь хождением в зону.

Тело убитого часового аккуратно спустили с вышки и положили пока прямо на землю. Голову нести не пришлось. В тот момент, когда солдаты батальона охраны взяли на руки труп своего сослуживца, голова его, висевшая на тонком лоскуте кожи, оборвалась и, гулко ударяясь о ступени вышки, покатилась вниз. Следом за ней потянулся широкий исчерна-красный шлейф крови.

Зеков разогнали по баракам. Под вышкой возле трупа стояли несколько солдат, старшин и офицеров. Командир батальона охраны и начальник колонии курили одну папиросу за другой, опасливо поглядывая на офицера вышестоящего штаба, немедленно прилетевшего на вертолете из Хабаровска к месту чрезвычайного происшествия. Тот усердно надувал щеки и недовольно поджимал нижнюю губу, выдавая изредка многозначительное «м-да».

У солдат, которым пришлось нести службу в одном карауле с убитым, лица были белее мела. Каждый из них отчетливо осознавал, что запросто мог оказаться в эту ночь на месте покойника.

– Ну-с, что скажете, товарищ майор? – обратился к начальнику колонии подполковник внутренней службы Старцев, прибывший, как было сказано, из Хабаровска.

– А что говорить? – развел руки майор Загниборода. – ЧП!

– Я спрашиваю, как вы такое могли допустить?! – повысил тон подполковник. – Убит часовой! Похищено оружие! Бежали заключенные! Под трибунал вас за это надо!

– Я и не спорю, товарищ подполковник, – понурил голову майор. – Виноват. Готов отвечать по всей строгости советского закона.

– Легко хотите отделаться! Не-е-ет!!! Вы мне беглых найдете! Да потом на парткомиссии отчитаетесь за свою халатность! И судьбу благодарите, если с партбилетом не расстанетесь! Хрущевская безалаберность закончилась! – вещал подполковник, словно на митинге. – Октябрьский Пленум выдвинул новые требования к коммунистам![3] Мягкотелые нам не нужны. Готовьтесь к отставке!