Горная тропа вилась по сказочным местам. Рощи каменного дуба и диких фисташковых деревьев чередовались с пустошами, благоухающими тимьяном. Миновав суровое озерцо в каменистых берегах, тропа нырнула в ущелье, словно высеченное рукой неведомого мастера в бордовом камне. Таня шла быстро, уверенно, поджидая запыхавшегося Рафаловича, по его просьбе делая привалы, благо комфортных и живописных мест было предостаточно. Отдышавшись, Леня не спешил двигаться дальше, лежал, насыщая зрение волшебными видами, не последней деталью которых была его прекрасная спутница... Только сейчас он сообразил, что на ней такой же внешне неброский, но жутко дорогой туристический комплект от "Виверры" светло-серая курточка с коротким рукавом и широкие шорты, - какой напялила Лилька, собираясь в этот маршрут (еще в Питере выложила за него девять лимонов не ею заработанных денег). На Лильке костюмчик смотрелся, как чепрак на корове, будто специально подчеркивал короткие, толстые ноги, выпирающий живот и бочковатые ребра. А Таня... Рафалович зажмурился, пытаясь подобрать правильное сравнение... Как современная царица амазонок, непобедимая и гордая, готовая схватиться хоть со всем миром - и победить. И легкий альпеншток, мирно лежащий сейчас на мягкой траве, в любую секунду обернется смертоносным мечом... или автоматиче-. ской винтовкой, изрыгающей светлое, беспощадное пламя. "Обладая валькирией, ты не сумел удержать ее, а я..." - неожиданно для самого себя прошептал он и поспешил проглотить конец фразы, вовремя поняв, кому она адресована.
      Таня, будто услышав его слова, хотя такого не могло быть, обожгла его взглядом, легко поднялась, накинула на плечи рюкзачок.
      - Пойдем, Фаллос, надо засветло обернуться.
      Он вскочил, словно ошпаренный. Черт, откуда... да это ж его школьная кликуха! В ее устах она прозвучала не обидно, а как-то многозначительно, с легким, хотелось бы надеяться, оттенком обещания.
      Вскоре спустились в ложбинку, с трех сторон окруженную отвесными скалами.
      - Пришли, - сказала Таня.
      Рафалович огляделся с некоторым недоумением.
      - Где ж тут чудеса?
      - Иди сюда, - позвала она и исчезла за скальным выступом.
      Леня с трудом протиснулся в узкий лаз.
      - Осторожно, - донесся из темноты Танин голос. - Садись и съезжай на пятой точке.
      - Далеко?
      - Не промахнешься.
      Не промахнулся - метров через пятнадцать вдруг ощутил под собой пустоту, но тут же шлепнулся на что-то мягкое. От неожиданности затряс головой, придя же в себя подал голос:
      - Эй!
      Впереди мигнул фонарик, и Рафалович пошел на свет. Но через десяток шагов он внезапно оказался в полной темноте.
      - Ты где? - крикнул он, чувствуя, как от стыда заполыхали уши: столько страха было в его крике.
      - Нащупай правую стенку и иди на голос. Здесь поворот будет.
      Так он и поступил - и через две минуты замер в полном обалдении на краю сталактитовой пещеры, нескончаемо уходящей вперед и вверх. Свет Таниного фонарика искрил и переливался в прозрачных гранях колонн.
      - Ух ты! - Других слов он подобрать не мог, да и не пытался.
      - Смотри сюда.
      Фонарик заскользил по ноздреватым, неровным стенам, выхватывая стилизованные наскальные изображения - людей, не всегда узнаваемых животных, геометрические фигуры, узоры.
      - Что это? - прошептал Рафалович. Таня молча шла дальше, светя вдоль стен.
      - Вот, - сказала она, остановившись. - Моя приватная часовня.
      Он не заметил, откуда в ее руках взялась темная тонкая свеча. Таня выключила фонарик и чиркнула зажигалкой. Неровное пламя свечи оживило участок мертвой стены и выведенную на ней фигуру - человечка с непомерно большой головой, украшенной рогами. Таня застыла, зашептала что-то. Рафаловичу стало холодно, горло сдавил безотчетный ужас.
      - Ты... ты поклоняешься дьяволу? - прохрипел он.
      - А? - переспросила Таня, и ледяной ужас моментально отпустил его. Какому дьяволу? Этот рисунок появился в бронзовом веке, когда никакого дьявола не существовало, не было даже развеселого греческого бога Пана, по образу и подобию которого мрачные христиане, ненавидящие жизнь, создали дьявола, чтобы пугать им друг друга. А это... таким древние представляли себе Отца всего сущего - людей и зверей, камней, травы и моря...
      Голос Тани под сводами гудел низко, чуть насмешливо, обволакивал. Ленечка не отрываясь смотрел на ее обтянутую грудь, не в силах отвести взгляд. Усилием воли он все же перевел его, но уткнулся в проглядывающий под короткой маечкой гладкий, чуть выпуклый в мягкой окружности живота пупок.
      - Ом-м, - тяжело выдохнул Рафалович.
      - Он самый, Фаллос, - рассмеялась Таня. Не поняв, о чем это она, он поднял голову и совсем потерялся. Таня улыбалась, а глаза светились, как эти сосульки грота, изнутри, холодно и жестко. Лицо, как серебряная маска. Жутко и томно стало Рафаловичу. Дотронуться бы только... "А чё только дотронуться?!" взыграло ретивое.
      - Я хочу тебя, - неожиданно для самого себя выпалил Рафалович.
      Он приблизился к ней, обнял сзади за плечи. Таня вывернулась, ушла из-под руки.
      - Погоди, - сказала она.
      Пещеру залил молочный, ровный свет, падающий сверху. Рафалович заморгал.
      - Плюс электрификация всей страны. Минус, естественно, советская власть, пояснила Таня. - Мы с тобой, Фаллос, забрались в знаменитый Сталактитовый грот. Ну что, двинули в центр экспозиции? Он не шелохнулся.
      - Ах да, ты, кажется, что-то говорил.
      - Я... - он запнулся.
      Отточенные за два десятилетия навыки бабсклея улетучились напрочь. Но горящие глаза были красноречивее любых слов и жестов.
      - Ты действительно этого хочешь? - негромко и серьезно спросила она.
      - Да. Да!
      - Ты хорошо подумал?
      Он кивнул. Она повторила его жест, показывая, что поняла, повернулась и пошла в глубь пещеры.
      - Куда ты?
      - А ты хочешь прямо здесь, "в греческом зале"? Не поймут.
      В дальнем конце послышались оживленные голоса, топот туристских ботинок.
      - Здесь километрах в трех есть кемпинг. Думаю, комнатку получим без проблем.
      Группа экскурсантов подошла совсем близко. Возглавляющий ее лысый француз в зеленой ливрее с серебряными пуговицами начал что-то выговаривать Тане, экспансивно размахивая руками. Она пожала плечами, достала из нагрудного кармана кошелек, отсчитала несколько пюр. Француз принял их, хмыкнул, отошел.
      - Что это он? - спросил Рафалович.
      - Вошли с черного хода, электричество без спросу включили... Пришлось платить штраф за самоуправство.
      Они вышли наружу, в узкую долину, поджатую каменными террасами. По карнизам сновали туристы, щелкали фотоаппаратами, запечатлевая друг друга, причудливые скульптуры, созданные ветрами и эрозией, наскальные изображения. Горловина долины перекрывалась невысоким турникетом, возле которой примостилась будка.
      Таня усадила спутника в тенечке на белую пластмассовую скамейку, поговорила о чем-то с высунувшимся из будки усатым билетером.
      - Через десять минут будет электрокар до кемпинга, - сказала она, вернувшись.
      - Буйабесс здесь не может быть приличным по определению, ниццкий салат тем более, - говорила Таня, отобрав меню у Рафаловича. - Можно рискнуть на седло барашка в чесночном соусе и зелень. Вино?
      - Вот это, я думаю. - Леня с видом истинного гурмэ ткнул пальцем в красивое изображение длинной бутылки со знакомой этикеткой "шато-лафит". Таня фыркнула.
      - Не выябывайся.
      Он обиженно вскинул брови.
      - Лафит забьет вкус барашка, мясо забьет вкус вина. - Она что-то коротко сказала небритому гарсону в длинном вязаном жилете, и тот, почтительно наклонив голову, отошел. - Будем пить местное молодое винишко. Типа божоле, только лучше... Кстати, ты ручки помыть не забыл? В горах, конечно, и грязь чистая, но за полную стерильность не поручусь.
      Барашек таял во рту, а терпкое молодое вино, немного похожее на грузинское маджари, ударило в голову. На глаза наплыла розовая дымка, мир стал ленив, заторможен и чрезвычайно приятен, а Таня сделалась нестерпимо желанной. Рафалович не сразу сообразил, что теребит ее за локоть и в десятый раз повторяет:
      - Ну пойдем же, пойдем...
      Она царственно улыбалась.
      ...Когда он открыл глаза, за окнами было черно. Неярко светил красноватый ночник. Она сидела в кресле, закутанная в простыню, и курила, глядя в пространство.
      Он перевернулся на живот.
      - Который час?
      - Проснулся? - Она обернулась, окинула его непонятным в темноте взглядом, и ему на мгновение показалось, что глаза ее светятся. - Не жалеешь?
      - Ну что ты? Только вот Лилька...
      Он осекся, боясь обидеть ее. Она хмыкнула.
      - Соврем чего-нибудь. Обвал, цунами, нелетная погода... Да ты не дергайся, все равно до утра идти нам некуда. Проголодался?
      - Нет, но... - Он облизал пересохшие губы. - Вина бы выпил.
      - Не проблема. Я из харчевни бутылочку прихватила.
      Выпили по стакану, и руки сами собой потянулись сдернуть с нее пройтынку...
      Он опять лежал на животе, мокрый, блаженно томный, а Таня, оседлав его, крепкими пальцами массировала ему спину. Рафалович похрюкивал от удовольствия.
      - Хорошо?
      - Да-а.
      - Ну, извини, - неожиданно произнесла она. Пальцы резко надавили на точки у основания шеи, и он провалился в черную яму...
      Очнулся он в незнакомой комнате - большой, чистой, с полукруглым окном во всю стену - на широкой белой кровати. Немилосердно болела голова, ныла спина, в глазах, как у Бориса Годунова, плыли кровавые мальчики.
      Он приподнялся на локте и застонал.
      Дверь отворилась, и вошла Таня в строгом и прямом белом платье, отдаленно напоминающем докторский халат.
      - Очухался? - не слишком нежно спросила она. - Вот и славно.
      - Где я? - пробормотал он.
      - У хороших людей.
      - А точнее?
      - Вилла Розальба, окрестности небезызвестного городка Сан-Ремо.
      - Погоди, погоди... - Он сморщился, от попыток сосредоточиться вспыхивала с новой силой головная боль. - Сан-Ремо. Как же Сан-Ремо? Это что же, Италия?
      - Выходит так.
      Он резко сел, обхватил голову руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону, приговаривая:
      - Италия... Без визы, без паспорта, без денег... Лилька... Ты! Ведьма! Это же похищение! Я пойду в полицию...
      - Прекрати истерику! - жестко приказала Таня. - Никто тебя здесь силой не держит. Хочешь в полицию - пожалуйста. Только тебя там и слушать не станут, а без разговоров запакуют в кутузку. Кто ты для них - безымянный бродяга, нелегально пересекший границу и вторгшийся в чужие владения, беспаспортный и, извини, беспорточный - на яхте ты так заблевал свои брюки, что пришлось их выбросить за борт.
      - На яхте? На какой еще яхте?
      - Моторной. Типа "картуш". Фирмы "Эшби и Гомер". Порт приписки - Рапалло. Владелец - синьор Джанкарло Леоне. Что еще тебя интересует?
      - Кто тебя нанял, сука? Бернштейн, чеченцы или... или местная мафия?
      - Не понимаю, о чем ты говоришь. Рафалович устало опустил голову.
      - Сколько? - чуть слышно прошептал он.
      - Что "сколько"?
      - Ну, выкуп. Сколько вы хотите? Она презрительно хмыкнула.
      - Ты ж так хотел меня, Фаллос. Хотел и своего добился. А за удовольствие надо платить. Только денег твоих мне не нужно.
      - А что, что тебе нужно?
      - Ты влип. Фаллос, влип крепко, и вытащить тебя из этой истории могу только я. А это значит, что ты должен делать то, что я скажу, причем беспрекословно. Тогда завтра же будешь в "Отель де Пари" обнимать жену свою за широку талию, и в кармане у тебя будет лежать несколько лишних монет. А если выкинешь какой-нибудь номер - вон в том пышном саду и закопаем. - По ее глазам он понял, что она не шутит. - Понял?
      - Понял...
      Он опустил глаза.
      - Ну и умница. Тед!
      Вошел жилистый мужчина среднего роста и неопределенного возраста с неприметным, словно чуть затертым ластиком лицом. Таня что-то отрывисто сказала ему по-английски - Рафалович разобрал только "half an hour" - и вышла из комнаты.
      Мужчина вплотную подошел к Рафаловичу, ткнул ему в лицо стакан с мутной жидкостью и пролаял:
      - Drink!
      Полчаса спустя выбритый, присыпанный тальком и одетый в дорогой светло-серый костюм Рафалович сидел на неудобном высоком стуле в строгой и темной гостиной, обшитой темным деревом. Расположившаяся напротив него Таня что-то щебетала невысокому костлявому старику с хищным носом и густыми сросшимися бровями. Старик глядел на Рафаловича и зловеще хмурился, а потом разулыбался, и улыбка эта была намного противней и страшней прежней хмурой гримасы. Подошел к Рафаловичу, похлопал тощей лапкой по плечу, вышел.
      - Что он сказал? - дрожащим голосом спросил Рафалович.
      - Ждет тебя в саду, возле фонтана, на правой скамейке. Только очки придется надеть, а то глаза у тебя не те.
      - Очки так очки.
      Рафалович покорно нацепил на нос очки с круглыми стеклами и встал, подслеповато щурясь.
      - Пройдись-ка, - распорядилась Таня. Он сделал несколько неуверенных шагов, налетел на отодвинутый стул и остановился, потирая ушибленную коленку.
      - Сними пока, - разрешила Таня. - Наденешь возле скамейки. Все запомнил? Повтори.
      - Подхожу, осматриваюсь, сажусь, пожимаю руку, беру сверток, ухожу. Только зачем весь этот маскарад?
      - Не твое дело. Поехали. И не забудь, никакой самодеятельности, иначе пеняй на себя.
      После этого непонятного рандеву в роскошном приморском парке Рафаловича привезли назад, заставили принять душ, прыснули в рот какой-то мятной дряни, выдали другие очки, с простыми стеклами, переодели в вечерний костюм и опять повезли куда-то, на сей раз в закрытом черном "порше". К автомобилю вел его Тед, тоже нацепивший черный смокинг и очки, только темные, жестом показал, чтобы садился назад, к незнакомой черноволосой женщине в темно-синем деловом костюме, сам забрался рядом и захлопнул дверь. Водитель завел мотор.
      - Лисен, - обратился Рафалович к Теду. - Веар ви гоинг?
      - Куда надо, туда и "гоинг", - неожиданно сказала брюнетка, в которой Рафалович с удивлением и досадой узнал Таню. - Сейчас будет самое главное. Театр одного зрителя. Запомни, ты - очень важная персона. Неси себя гордо, с пафосом. Как войдем в залу, легонько кивнешь головой, - не вздумай никому руку протягивать, тем паче кланяться! - сразу иди во главу стола, садись в кресло. Сиди и молчи, надув щеки. Я подскажу, когда головой кивать, когда улыбнуться, когда говорить...
      - Что говорить-то? - тоскливо спросил Рафалович.
      - Что я велю. Кстати, я - твой переводчик, звать меня мисс Софи. Имей в виду, я буду рядом и глаз с тебя не спущу. А с другого боку будет Тед.
      Услышав свое имя, Тед улыбнулся и красноречиво похлопал себя по боку, где, как знал Рафалович, под пиджаком таилась кобура с автоматическим пистолетом.
      Он закрыл глаза. Почти не оставалось сомнений, что когда закончится это необъяснимое, нелепое и зловещее действо, закончится и его жизнь. Обидно, глупо... Но если не послушается этой твари, что упирается ему в бок острым локтем, сорвет намеченный спектакль, жизнь закончится намного раньше. И без всяких "почти".
      Не испытывая уже никаких чувств, он отметил, как свернули с автострады и проехали немного по темной аллее, остановились перед ажурными чугунными воротами, которые мгновенно отворились, как почтительно взял под козырек лакей-привратник, как плавно и бесшумно катили колеса по ровнейшей подъездной дорожке, обрамленной сплошной стеной цветущего жасмина, как переливался разноцветными огнями тонко подсвеченный фонтан-колокол, низвергающийся в круглую беломраморную чашу бассейна. "Порше" остановился у широкой лестницы позади фонтана. Тед проворно выскочил из машины и застыл в поясном поклоне у раскрытой дверцы.
      Вылезай! -зашипела Таня. - И лицо сделай значительное.
      Она выпорхнула следом за ним и со сладкой, чуть застывшей улыбкой взяла его под локоток. На лестнице улыбались и кивали какие-то прилизанные господа.
      - Руку поднял, опустил, кивнул, улыбку убрал, в темпе, в темпе, - шепотом командовала Таня, увлекая его вверх по лестнице. - В холле не задерживаться, сразу взял налево, вон в ту дверь с матовыми стеклами.
      Три человека, сидевшие за длинным столом, поспешно встали и приветствовали их наклоном головы. Одного из них он узнал - тот самый бровастый старик с хищным носом. Двух других он видел впервые. Таня ослепительно улыбнулась, незаметно ткнула Рафаловича в бок и прошептала:
      - Повторяй за мной: "Гуд ивнинг, джентльмен..."
      - ...Гуд ивнинг, джентльмен!
      - И быстрым шагом в дальний конец, в кресло.
      - И быстрым шагом...
      - Заткнись, идиот!..
      Она повернулась к остальным и защебетала на ходу. Рафалович разобрал слова "синьор Финнелихт" и что-то вроде "инкогнито".
      Все расселись вокруг стола. Внушительного вида толстяк с висячими усами обернулся к бровастому старику, что-то тихо спросил. Тот кивнул, толстяк откашлялся и, глядя на Рафаловича, заговорил густым хриплым басом. Таня деловито раскрыла блокнот и принялась там царапать. Рафалович заглянул в блокнот и увидел на чистой странице весьма приблизительное изображение черепа и костей. Толстяк продолжал говорить, помогая себе руками.
      - Что это он? - не выдержав, спросил Рафалович. Таня подняла голову и заговорила негромко, но энергично:
      - Синьор Скалли мой дядя самых честных правил.
      Когда не в шутку. Занемог он уважать, синьор Скалли, себя заставил и лучше. Выдумать не мог его пример...
      - Что за бред!
      - Ничего не бред. Важно наклони голову, покажи, что понимаешь. Ну?!
      Рафалович медленно, с достоинством кивнул.
      - Не на меня смотри, на него, на толстяка. И отвечай мне.
      - Что отвечать-то?
      - То же самое. Его пример другим наука, но...
      - Боже мой, какая скука...
      - Весомей, не части, не блей. И паузы делай посреди строки.
      Она чувствительно придавила ему носок ботинка острым каблуком. Он вздрогнул и громко, недовольно произнес:
      - С больным сидеть и день, и ночь... Э-э, не отходя, так сказать...
      - Умница! Еще чего-нибудь, но обязательно вставь "синьор Скалли".
      - Мы, э-э, достигнем взаимопонимания, безусловно, синьор Скалли. А не хрена ли? Чем меньше женщину мы любим.... Мсье, же не манж па сие жур!
      Брови толстяка изумленно поползли вверх. Тощий старик нахмурился. Третий, молодой и смазливый, хранил невозмутимую рожу. Таня метнула на Рафаловича испепеляющий взгляд, но тут же звонко рассмеялась и вновь залопотала что-то на непонятном языке. Трое иностранцев переглянулись и, не сговариваясь, расхохотались. Хохотали долго, шлепали ладонями по столу, по спинам друг друга. Молодой залез под стол, извлек черный дипломат с никелированными застежками, придвинул толстяку, тот кивнул и двинул дипломат обратно. Молодой взялся за ручку, встал, подошел к Рафаловичу и с поклоном положил портфель перед ним.
      - Открой, - тихо сказала Таня. Он послушно щелкнул замочками и откинул крышку. Доллары. Тугие пачки сотенных в банковских упаковках.
      - Пересчитай, - сказала она. - Должно быть ровно двадцать пять пачек. Четверть миллиона.
      - Да уж знаю, не учи ученого! - неожиданно для самого себя огрызнулся он. Вид больших денег придал сил, даже глаза заблестели.
      Таня пожала плечами и снова обратилась к присутствующим в зале. Те закивали головами, молодой отошел к дверям, что-то сказал, и тут же вошла длинноногая кудрявая девица в красном мини-платье с серебряным подносом в руках. На подносе стояли пять высоких бокалов с шампанским. Девица принялась обходить стол.
      - Сложи деньги, закрой портфель, - сказала Таня Рафаловичу. - Потом возьми бокал, скажи что-нибудь торжественное. Обязательно вставь "синьор Скалли", "синьор Доменгини" и "Оберску лимитед". Запомнил?
      Тогда вперед.
      Рафалович откашлялся.
      - Я... это самое... Союз нерушимый, товарищи, республик свободных, синьор Скалли, навеки сплотила, синьор Доменгини, великая Русь и Оберску лимитед! Ура, господа!
      - Си, си, Оберску лимитед! - радостно подхватил толстяк.
      - Теперь отхлебни два-три глотка, поставь бокал, возьми портфель и на выход! - скомандовала Таня. - И никаких улыбок, никаких рукопожатий, понял!
      Она что-то сказала иностранцам, подхватила Рафаловича и повлекла его к дверям. На выходе он обернулся. И увидел, что старик, хищно ощерившись, явственно ему подмигнул.
      До машины добрались без приключений. Тед почтительно распахнул дверцу, принял из его рук дипломат с деньгами, передал Тане, которая на этот раз села рядом с шофером.
      - Получилось, - не оборачиваясь, сказала она. - Спасибо, Фаллос.
      - Я... я тебя ненавижу! - неожиданно выкрикнул он.
      - Это твое право...
      Дальнейший путь проделали в молчании. Под конвоем Теда Рафалович поднялся в отведенную ему комнату и сразу рухнул на кровать. В дверях щелкнул замок. Минут через десять щелкнул снова... Невидимая рука поставила на пол прикрытый салфеткой поднос, и дверь вновь закрылась. "Не подойду", - решил Леонид - и тут же спрыгнул с кровати, подошел, сдернул салфетку. Три розовых бархатистых персика, длинный сэндвич - половина французского батона, масло, черная белужья икра. Бутылка. "Шато-лафит", - прочел он на этикетке. Небольшая серебряная салатница, прикрытая крышечкой. Рафалович хмыкнул, приподнял крышку. На дне салатницы лежала, скорее всего, одна из тех пачек, которыми был набит черный дипломат.
      - Тьфу на вас! - пробормотал Рафалович. - В доме врага...
      Но жрать хочется. И перед кем держать принципы, в пустой-то комнате? Пачка перекочевала во внутренний карман, в одной руке оказался батон, в другой стакан с лафитом. Надо же, суки, как его вкусы угадали! За стеной заиграл Моцарт...
      - Ты спал? Извини...
      - Какое там спал.
      - Если хочешь, спускайся вниз. Выпьем. Я одна. Собственно, одну бутылку он уже уговорил. Почему бы не вторую? Тем более что даже не знаешь, придется ли еще когда-нибудь...
      - Вот и все. В четыре заедет Тед, отвезет тебя на летное поле. Утречком будешь в своем Монако. А через месяц-другой забудешь наше маленькое приключение, как дурной сон.
      Таня лениво потянулась к фигурной бутылочке "Луи-Трез", стоящей между ними на низком столике, плеснула себе на донышко бокала.
      - Дурной сон, - повторил Рафалович. - А что я Лильке скажу?
      - Объясни, что неожиданно подвернулся быстрый и выгодный гешефт. Тем более что для тебя так оно и было. Как бы ты ни был крут у себя там, в Союзе...
      - В России, - автоматически поправил он.
      - Ну да, в России, конечно. Двадцать тысяч гринов за день работы...
      - Десять, - снова перебил он.
      - Извини. Вон там, на каминной полке. Потом возьмешь.
      Рафалович посмотрел на Таню и с горечью спросил:
      - Так зачем надо было ломать всю эту комедию? Чувства изображать, в горы меня тащить, дурью накачивать... - Он скривился, будто лимон проглотил. - Я бы и в зрячую тебе подыграл, за такие-то гонорары.
      - Подыграл бы, говоришь? А в какой, по-твоему, игре?
      - Ну, я не знаю... Афера. Масштабная грамотная афера. Вы со старичком красиво кинули этого жирного лоха...
      - Скалли-то? Это так, побочный сюжет.
      - Ни фига ж себе побочный! На четверть лимона... - Рафалович рывком встал, заходил по просторной комнате, без надобности трогая разные предметы. - Это же огромная сумма! Думаешь, он смирится с такой потерей, не будет искать вас?..
      - Нас?
      - Ну, тебя, старика этого, меня...
      - Сядь и успокойся. Этот идиот никого уже искать не будет.
      - Уже? - выдохнул Рафалович. - Так его что, того?..
      - Эк ты, болезный, разволновался-то, а еще говоришь - в зрячую подыграл бы.
      - Ну я ж не знал, что мокрое...
      - А что ты вообще знаешь? - Таня смотрела на него с откровенной издевкой. - Ладно, не бзди, Маруся, дело чистое, концов не найдут. А на тебя и подавно не выйдут, если, конечно, язык распускать не станешь.
      - Я? Язык распускать?
      - Вижу, понял. Ну и ладненько. - Она сладко потянулась. - Ты посиди еще, а мне пора на боковую. Простишь, если провожать не выйду?
      - Но для чего... для чего?! - не слушая ее, воскликнул Рафалович. - И почему я? Таня небрежно махнула рукой.
      - Так уж вышло. Просто ты, золотой мой, до головокружения похож на одного человечка. Большого человечка из маленькой, но зело богатой страны. Впрочем, большим ему теперь уж не бывать.
      - Подставили?
      - Как кролика Роджера. Тебя же, дружочек, скрытой камерой снимали, и утром, в парке, и на вилле у папы Карло. Отсюда и очки, и маскарад мой вечерний. Так что не парься понапрасну. А Лилечке твоей, чтобы любознательность погасить, ты, пожалуй, лучше скажи, что два дня и три ночи со мной кувыркался, а потом опомнился и к законной прибежал. Купи что-нибудь хорошее. Бабы, они такие покаяния любят...
      Но объяснять Лиле ничего не пришлось. Портье в "Отель де Пари" с сочувственным видом передал ему его краснокожую паспортину, чемодан и гневную прощальную записку с множеством орфографических ошибок.
      Жена так и не простила ему ни измены с ее лучшей школьной подругой, ни того идиотского положения, в которое он невольно поставил ее саму. После шумного и скандального развода она с мальчишками укатила к маме в Хайфу, куда он ежемесячно переправлял по тысяче долларов содержания...
      - Эй, иди сюда! - крикнул Рафалович в раскрытую дверь, а когда, по-прежнему надувшись, вошла Аллочка, прихлопнул ее по попке и ворчливо спросил: - Ну, и что стоит твоя Австралия?
      Аллочка завизжала и бросилась ему на шею.
      - А?! Что?!
      Таня встрепенулась, резко оторвала голову от подушки, села.
      - Ты кричала, - хрипловатым со сна голосом сказал Павел.
      - Сон...
      - Опять во дворце летала?
      - Если бы... - Она успокоилась, только дышала часто. - Такое привиделось... Жуткое, непонятное. Двойное какое-то.
      - Двойное?
      - Ну, будто я там - и не я в то же время. Словно на себя со стороны смотрю, как в кино. Только это не кино, и я в нем - совсем не я. Стройная, подтянутая, кудри рыжие по плечам...
      - Рыжие? - Павел непроизвольно вздрогнул.
      - И очень красивая, только красота такая... снежная, нечеловеческая даже. Недобрая красота... И будто ведет меня - и не меня - кто-то по коридору, длинному-предлинному, и пол в коридоре том каменный, холодный, а я босая. На глазах повязка, но я все вижу, только не сама, а та я, которая со стороны... Ну вот, совсем запуталась...
      - Нет-нет, я все понимаю.
      - И вот отворяют передо мной комнату, большую вроде, но пустую, только посередине кресло высокое, а к нему провода тянутся. И тут я понимаю, что меня - то есть ту, которая во сне, - сейчас в этом кресле казнить будут. Сердце так в пятки и ухнуло... Будто падаю. И проснулась.
      - Да уж... Это знаешь как называется?
      - Как?
      - Перевозбуждение, вот как. Которую ночь уже не спала толком, землю родную через столько лет увидела, новые впечатления, новые знакомства... и старые тоже. Сегодня вон до половины пятого по городу гуляли. Вот дурь всякая и мерещится. Постарайся заснуть, а? Таблетку дать? - Он бережно дотронулся до ее черных волос, откинул со лба упавшую прядь.
      - Да ну ее! И так глаза в кучку... - Таня сладко зевнула. - Привидится же такое, честное слово...
      Павел полежал немного, закинув руки за голову, потом осторожно, чтобы не потревожить жену, выбрался из постели, подошел к окну, закурил. Замер в той же позе, что и сутки назад, задумчиво глядя в окно.
      Он знал, какая женщина явилась Тане. Сегодня днем слышал голос, а теперь этот странный, леденящий сердце сон... А ведь говорят, в последние мгновения жизни сознание, а может быть душа, испускает такой мощный энергетический импульс, что его способныловить другие - одаренные особой чувствительностью или состоящие в особых отношениях с умирающим. Так что же, получается, что... Павел прикрыл глаза, стараясь вызвать образ первой своей Татьяны, но увидел только черную пустоту... Но если так, то это произошло тогда, вечером, когда он услышал ее голос. А что сейчас? Не весть ли, которую она посылает уже оттуда, из-за черты?.. Посылает через ту, с которой при жизни не была даже знакома, адресуя послание ему? Послание о чем? О том, как перешла туда?.. Дикость, невозможная, чудовищная дикость... В наше время, в цивилизованной стране - в нецивилизованных ведь нет электрического стула... Это что же такое должна совершить женщина, чтобы... Нет, невозможно.
      Не верю, Таня, Танечка, не верю!
      - Это твое право, Большой Брат...
      Павел вздрогнул, тряхнул головой, отгоняя наваждение. Бред, фантасмагория, чушь! Конечно же, все не так, так ведь не бывает...
      Он обернулся, посмотрел на жену. Та безмятежно спала, совсем по-детски причмокивая губами. От накатившей волны нежности перехватило дух.
      За окном, под бледно-голубым северным небом, расстилались серые воды Финского залива...
      VI
      Короткопалая мужская рука потянулась к рубильнику, опустила рычаг. Тело, мгновение назад содрогавшееся в сильнейших пароксизмах, замерло, руки, только что судорожно сжимавшие подлокотники, лежали расслабленно и, если бы не ремни, вовсе упали бы с кресла. Голова с черной повязкой на глазах запрокинулась назад, рот открыт...
      Лорд Эндрю Морвен снял фуражку, седой парик, отклеил накладные усы, на цыпочках пересек зал и, полюбовавшись еще несколько секунд на раскинувшуюся в кресле жену, бережно снял повязку с ее глаз и провел бархатной салфеточкой по лоснящемуся от пота алебастровому лбу. Она глубоко вздохнула, пошевелила плечами и открыла глаза.
      - Девочка моя... - с неподдельной нежностью прошептал Морвен и принялся расстегивать ремни и отсоединять электроды.
      - Однако ж фантазии у вас, ваша светлость, - томно промурлыкала Таня. - Я уж думала, и в самом деле концы отдам от кайфов. В точечки в самые те попал, в какие надо, а уж когда вибратор выскочил...