Русский проект - Крик ворона (Черный ворон - 3)

      - Да, я даже предположить не мог - ведь тогда, в семьдесят шестом, специфика получалась совсем другая. Алмазы там россыпью залегали в мраморе хрусталеносной зоны, как лал, турмалин, шпинель... Мы и в этом году начали с того участка, взяли хорошие образцы, но теперь можно ответственно говорить, что там мы столкнулись со своего рода аномалией, что алмазы были туда просто вынесены из зоны генеза вследствие какого-то пока неустановленного процесса. А зародились они вот в таких лампроитовых дайках, и месторождения их следует искать, ориентируясь на наличие этих даек. По здешним месторождениям у меня все подробно расписано в дневниках, с замерами и рисунками, а систематизировать эти данные по другим регионам я рассчитываю осенью. Думаю поручить это Жаппару, пока мы с Аликом будем заниматься собственно минералами.
      - Отлично, Павел Дмитриевич. Кстати, как вам ваши_ аспиранты?
      - Честно говоря, я боялся, что будет хуже. Жаппар не знает самых элементарных вещей, да и соображает, честно говоря, туговато. Но трудолюбив, настойчив, терпелив. В групповой работе такому человеку нет цены. Если его правильно ориентировать, он перекопает гору материала и отберет все нужное, ничего не упустив. У Алика нет и десятой доли трудолюбия Жаппара, зато он все схватывает на лету, умеет вычленить главное и на нем сосредоточиться. Получается, что они вдвоем идеально меня дополняют.
      - С таким расчетом и подбирали. А вы, помнится, еще сомневались.
      - Был грех, не сразу разобрался. Первое впечатление было, прямо скажем, не очень благоприятное. Спасибо вам, Вячеслав Михайлович, огромное... Эх, мне бы таких помощников на семь лет пораньше, не пришлось бы сейчас догонять американцев.
      - Да, - задумчиво согласился Лимонтьев. - Ну, а остальные работники? Жалоб нет?
      - Какие жалобы, что вы? Исполнительны, неприхотливы, никаких эксцессов. А Герман Фомич - так вообще золотой человек. Экспедиция за ним, как за каменной стеной. Вот кто настоящий начальник! А я так, зам по науке. И, знаете, меня это устраивает...
      - Волосики на лысину зачесаны, усики как два слизняка на губе, глазки бегают, льстит, заискивает, в рот смотрит, - продолжил с усмешкой Лимонтьев. Классический типаж завхоза-жулика. Фомич, кстати, этот образ десятилетиями оттачивал.
      - Зачем? - недоуменно спросил Павел.
      - Игра на стереотипах. Когда человек с вашими, допустим, внешними данными и манерами честно и профессионально выполняет свою работу, никого не обманывает, ничего не крадет, это в порядке вещей. Но когда то же самое делает - и не делает - такой вот Фомич, это уже событие, почти подвиг. А во-вторых, ему так проще общаться с другими хозяйственниками: для них свой, видите ли.
      Кира принесла чайник и миску со свежими лепешками и поставила на край стола, подальше от карты.
      - Вячеслав Михайлович, Павел Дмитриевич, завтракать! - объявила она. - Я пойду остальных будить.
      - Да пусть поспят, сегодня ведь маршрутов не будет, - сказал Павел, отводя взгляд. Он не любил смотреть на Киру: она слишком уж напоминала Таню-Первую. Впрочем, сходство ограничивалось внешностью.
      - А лепешки остынут?
      - Холодненьких поедят.
      Кира ушла, а Павел, убрав карту в планшет обратился к Лимонтьеву:
      - И еще, Вячеслав Михайлович... Спасибо вам огромное, что привезли мне Таню... Знаете, мы так давно не виделись...
      - Это случай. Проездом через Москву позвонила мне узнать, как вы, а я как раз сюда собирался. Ну и предложил такой вариант... Я, Павел Дмитриевич, вот что думаю... Вы этот участок уже отработали?
      - Практически да. Завтра ждем вертолет.
      - Вот и отлично. Экспедиция отправится на новый участок, а мы с Татьяной Валентиновной в Хорог и далее.
      Павел печально кивнул. Что бы ему вертолет на пару деньков позже заказать? Эх, знал бы прикуп - жил бы в Сочи. И при этом не работал...
      - Так вот, Павел Дмитриевич. Я предлагаю вам прокатиться с нами. Право на недельку отпуска вы заслужили с лихвой.
      - Но... но... как же экспедиция?
      - Какое-то время прекрасно справятся без вас. Оставьте за себя Калачова, он толковый, только сегодня проведите с ним и с Жаппаром подробный инструктаж. На карте маршруты укажите, место стоянки, поближе к тракту и к заставе, чтобы вы, когда возвращаться будете, смогли из Хорога на попутках добраться.
      - Ой, я... я даже не знаю, как вас благодарить, Вячеслав Михайлович...
      - Сочтемся, - сказал Лимонтьев и откусил кусок лепешки. - Ешьте, пока горяченькие.
      В отличие от Хорога, напряженного, прифронтового, забитого военной техникой, пропахшего бензином и порохом, Душанбе за семь лет не изменился нисколько. На пути с площадки вертолетного полка - гражданские рейсы на Памир были отменены - Павел узнавал знакомые места, показывал Тане, рассказывал, обходя молчанием все, что было напрямую связано с Варей - той женщиной, которая шесть лет назад выхаживала его в здешней больнице после жуткой автокатастрофы и с которой была у него любовь - бурная, скоротечная, закончившаяся резко и очень неприятно. Давно уже это отболело, и вспоминать не хотелось - ан вспоминалось...
      Город встретил их лютой августовской жарой. Пять дней они безвылазно провели в гостинице "Таджикистан", лежа в чем мама родила под кондиционером. Надышаться любовью не могли - все было мало им, мало, и любая минута, когда они не касались друг друга, была бесконечно долгой, пустой, напрасной...
      Рано утром, "по холодку" они вместе выбирались на Зеленый базар и загружали сумки фруктами, помидорами, орехами, горячими лепешками. Все это великолепие поедалось в течение дня со зверским аппетитом и запивалось крепким чаем. Когда на город опускался желанный вечер и жара спадала, они поднимались, одевались, шли гулять по ярко освещенным улицам, любовались фонтанами с подсветкой, а потом ужинали в гостиничном ресторане и укладывались спать.
      Настал день шестой. Таня с наслаждением затянулась сигаретой - Душанбе был завален финским "Мальборо" по полтора рубля, - посмотрела на Павла, лежащего рядом с ней на прохладном линолеуме, вздохнула и спросила:
      - Проводишь меня в аэропорт к шести? Мой рейс в шестнадцать десять по Москве, значит в семь десять. Павел встрепенулся:
      - Как, уже?
      - Да, ты просто забыл. И тебе завтра утром лететь.
      - Точно, забыл. Про все забыл. Немудрено. - И со значением посмотрел на Таню. - Ну ничего, у меня здесь работы недели на две осталось. Ненадолго расстаемся.
      - Не так уж и ненадолго, - oнa снова вздохнула.
      - Да что такое?
      - И про это забыл? Я же говорила тебе: мне через три дня нужно быть в Одессе.
      - Ах да, красавица-графиня, - печально проговорил он. Ну почему, почему так быстро кончается все хорошее? В эти блаженные дни он открыл для себя Таню с новой, неожиданной стороны, хотя в чем именно заключалась эта новизна, сказать не мог. Должно быть, какие-то штрихи к ее личности добавило долгое пребывание за рубежом. Сам Павел никогда за пределы страны не выезжал и не мог выезжать, поскольку работал в закрытом институте, но во всех, побывавших там, подмечал некоторые перемены, подчас разительные. Как правило, эти перемены Павла немного раздражали, но в Тане каждая новая черточка была восхитительна. Да и могло ли быть иначе?
      - Которую убивают на двадцатой минуте фильма... - подхватила между тем Таня. - Так что я быстро отстреляюсь. Пантюхин обещал отпустить через месяц... Знаешь, ты, пожалуйста, береги себя. Мне что-то тревожно...
      - Да брось ты! Граница на замке, вертолеты как часы летают, горки на том участке не сильно крутые...
      - Я не об этом... Помнишь, ты рассказывал мне про свои экспедиций - как по вечерам пели у костра под гитару, спирт глушили, спорили до хрипоты, собачились, кому посуду мыть, случалось, и морды друг другу били.
      - Случалось, - подтвердил он. - Это ты к чему? Боишься, как бы мне тут напоследок чайник не начистили?..
      - Погоди, не перебивай, я и сама-то не знаю, как точно передать. Понимаешь, там, в горах, меня не оставляло чувство, будто я снова попала на съемочную площадку. Только декорации и реквизит из одного фильма, реплики из другого, а типажи - из третьего.
      - Что-то я не понял...
      - Ну, про декорации понятно. Горы, палатки, спальники, рюкзаки, молотки. Природа. Тяжелая физическая работа - она ведь только для тебя и, может, для твоих аспирантов, немножечко умственная тоже, а для других... В таких обстоятельствах человек помимо воли становится грубее, что ли. Во всяком случае, не очень следит за хорошими манерами. А твои прямо из кожи вон лезут все по имени-отчеству, да "пожалуйста", да "будьте любезны".
      Павел усмехнулся.
      - Так это они перед Лимонтьевым выделывались. Начальство как-никак.
      - Фомича твоего я еще понимаю, - продолжила Таня, - он из тех, кто любому начальству попу лижет, на том и поднялся, наверное...
      Павел вспомнил характеристику, данную Фомичу Лимотьевым, и вставил:
      - Это он образ такой создает. В интересах дела. А так - золотой мужик.
      - Может быть. А вот остальных я совсем не пойму. По рожам ведь видно, что в обычной жизни они совсем другие. Заметил, каким поставленным движением этот Рыбин банки с пивом открывал? Будто всю жизнь только баночным "Коффом" отпаивался, а его ведь в наших магазинах не больно-то продают. А Кира? Когда я консервированную спаржу вынула, даже не спросила, что это такое. И джинсы у нее настоящий "супер-райфл", а не польский, как у меня...
      - Что ж ты хочешь - как-никак столичные ребята.
      - Не просто столичные... Помнишь, мы мои чеки зимой отоваривали? Примерно такие ребята там и околачивались, купить-продать предлагали.
      - Ну ты, мать, даешь! Тебе бы романы Юлиана Семенова писать! - весело отреагировал Павел. Но на сердце неприятно защемило.
      - Просто я очень тревожусь за тебя, вот и напридумывала всякой чепухи, виноватым голосом сказала Таня. - Ты только не сердись на меня, ладно?
      - Ладно, - сказал Павел, прижал к себе и поцеловал. - А ты не бери в голову. Мне вообще-то плевать, чем они там занимаются в свободное от экспедиции время. А здесь к ним никаких претензий нет.
      До самого прощания в аэропорту Таня уговаривала его не принимать ее болтовню всерьез. Но уж как-то слишком настойчиво уговаривала - видно, его хотела успокоить, а убедить себя в несообразности своих подозрений так и не сумела. В результате и Павла не убедила. Он всю ночь проворочался с боку на бок и в семь утра выписался из гостиницы невыспавшийся и помятый.
      В противоположность ему приехавший отвезти его на летное поле капитан Мандрыка был свеж и бодр, всю дорогу потчевал его всякими армейскими прибаутками, лихо промчался на своем "уазике" через КПП и вырулил прямо на поле.
      - Пойду машину готовить, груз принимать и всякое такое. Часа на полтора. Завтракал, Митрич?
      - Не успел, - признался Павел.
      - Вот и я гляжу, что ты не свой какой-то. Вон там барак кирпичный видишь? Дуй туда, там столовка офицерская, приличная вполне, подхарчись маненько.
      В столовой было чисто, пусто - только за угловым столиком сидел какой-то толстый человек в камуфляже, в окне гудел кондиционер. Павел прошел через зал к стойке.
      - Кушать что будем? - спросила внезапно появившаяся перед ним буфетчица с обвисшими щеками.
      Павел взял сметаны, сосисок с горошком, яйцо, лепешку и стакан чаю и понес к ближайшему столику.
      - Эй, прапор, ты чего по гражданке вырядился? - услышал он хриплый голос.
      Павел удивленно огляделся - в зале не было никого, кроме него и сидящего у входа офицера.
      - Тебе, тебе Говорю, - сказал офицер, поймав его взгляд. Павел, держа в руках поднос, подошел поближе. - Обознался, блин! Оченно ты на нашего Петрова похож... Ну, чего глаза разул?
      - Капитан Серега? - не веря своим глазам, выдохнул Павел.
      Связь с этим человеком, спасшим Павлу жизнь, прервалась шесть лет назад. После того памятного лета они обменялись парой писем, в отпуск Серега так в Питер и не приехал, хотя обещал, и память о нем постепенно стерлась. Теперь же Павел узнал его мгновенно, но чем больше смотрел, тем меньше сходства с бравым усачом-капитаном находил в этом обрюзгшем, краснорожем, мутноглазом хрипуне.
      - Какой капитан, подполковник, мать твою!.. Стой! Поближе подойди! Чернов, что ли? Ну прям картина Репина "Не ждали". Это надо спрыснуть. Тинка, еще стакан сюда!
      - Я, Серега, не буду. Мне лететь через час.
      - Что значит не буду? Пей, кому говорю! Серега плеснул зубровки в поспешно принесенный буфетчицей стакан, поднял свой и залпом осушил. Павел чуть пригубил мерзкой теплой жидкости и поставил стакан на стол. Серега подозрительно посмотрел на него красными глазами.
      - Лететь, говоришь? Уж не с Мандрыкой ли в Хорог намылился?
      - Именно так, - подтвердил Павел, в душе радуясь тому, что Серега не настаивает, чтобы он допил зубровку.
      - Стоп, стоп, стоп, - вдруг залепетал Серега. - Ну да, конечно, как это я сразу не допер? С лета камушки те самые по цепочке к духам пошли, а тут сразу и ты объявился. Естественно, кто же кроме тебя знает, где их брать?..
      - Эй, по какой цепочке, к каким духам, ты чего несешь?... - начал Павел, но Серега не дал ему продолжить:
      - Хорош прикидываться! - рявкнул он, стукнув кулаком по столу. Бутылка на столе подпрыгнула и стала падать. Серега молниеносным движением на лету подхватил ее, поднес ко рту, и засандалил прямо из горла. Павел смотрел на него, ничего не понимая. Серега подпер щеку рукой и уставился на Павла. Глаза его слезились. - Ты мне лучше вот что скажи, друг ситный, - умильно протянул он с характерной для пьяных людей быстрой сменой настроения. - Тебе-то чего в жизни недостает? Квартира в Питере, папаша в шишках, наверно, и дачка с машиной не из последних. Все есть, а все вам мало...
      - Товарищ подполковник, штаб округа вызывает, - послышался четкий незнакомый голос. Павел посмотрел наверх и встретился глазами с ладным высоким прапорщиком. Взгляд прапорщика был колюч и холоден.
      - А, Петров, ты, братец... - начал Серега.
      - Разрешите, товарищ подполковник, - отчеканил прапорщик, без особых церемоний взял Серегу за локоть и рванул вверх. Подполковник нетвердо встал, и Петров поволок его из столовой.
      - Это... вы куда его? - спросил Павел вслед.
      - Простите, товарищ геолог, подполковнику немного освежиться надо, - не оборачиваясь, отчеканил прапорщик и исчез вместе с Серегой за дверями.
      Павел вернулся было к своему столику, но после Серегиных непонятных и тревожных слов аппетит пропал совершенно. Он услышал какой-то шум в сенцах, громкий хлопок входной двери, встал и вышел из зала. За дверью, держась за щеку, стоял Серега. Выражения его лица"в полутьме было не разглядеть. Павел решительно взял его за плечи.
      - Что ты там плел - про духов, про камешки?
      - Прости, братан, - сипло сказал Серега. - Сболтнул спьяну. Обознался я. Перепутал. Ничего не знаю.
      - Кто этот прапорщик? Что тебе известно? Говори!
      - Ничего мне не известно! - Подполковник зло стряхнул с плеч руки Павла и вышел.
      Павел рванулся было за ним, но на крыльце его перехватил Мандрыка.
      - Все, Митрич, борт подан, полетели.
      - Этот что тут делает? - спросил Павел, показывая в спину поспешно удаляющегося Сереги.
      - Никашин-то, погранец? Водку пьянствует после трудовой недели. Тот еще капельмейстер. Ты его знаешь?
      - Встречались, - неопределенно сказал Павел и вслед за Мандрыкой направился к летному полю.
      II
      - ...Сначала Таня своим профессиональным глазом подметила фальшь в их игре, потом был этот странный, неприятный разговор с пьяным воякой. А дальше все покатилось, как снежный ком. Я еле дождался окончания поля и сразу, не заезжая домой, отправился в институт и потребовал показать мне материалы с обнажений в хрусталеносной зоне, я еще летом переправил их в институт. Видимо, лаборант был не из их компании - тут же открыл хранилище и запустил меня. Я пересмотрел все образцы, сверил с записями и обнаружил несоответствие. Исчезли пять самых крупных минералов и несколько образцов мрамора со значительными включениями. Я подумал, уж не те ли это камешки, которые, по словам Сереги, ушли к духам, иначе говоря, контрабандой в Афганистан. Рассказал о пропаже Лимонтьеву, которому тогда еще верил, убедил его, что никакой ошибки с моей стороны быть не может. Он страшно возмутился, при мне вызвал и допросил всех, кто мог соприкасаться с коллекцией в поле или в институте и кого удалось быстро разыскать. Никто, естественно, ничего не знал.
      Правда, Кошкин, институтский слесарь, - он в моей экспедиции рабочим был сказал, будто видел, как аспирант Жаппар на последней стоянке разговаривал с неизвестным военным и что-то ему передал. Правда, это было уже после отправки первой партии в Москву. А перевозил ее Жаппар, так что на него падает главное подозрение, а слова Кошкина это подозрение подтверждают. Но как раз Жаппара-то и не могли найти. В Москву со всеми он не полетел, сказал, что отправится прямо домой, в Алма-Ату. Позвонили его родителям. Но они сказали, что Жаппар там не появлялся, но звонил. Сказал, что застрял в Москве... Короче, мне ничего не оставалось, как опечатать оставшуюся коллекцию и отправиться в Ленинград. В институт я вернулся спустя три недели - и тут же, в вестибюле, наткнулся на свежий некролог. В горах Тянь-Шаня при восхождении на ледник Щуровского погиб аспирант Жаппар Бейшимбаев...
      Рафалович присвистнул.
      Разговор они вели в гостиной Черновых. Бледный, осунувшийся и небритый Павел с черными кругами под глазами расхаживал по комнате, безостановочно курил, иногда заходясь кашлем. Сперва речь его была сбивчивой, дерганой, но теперь, когда он немного успокоился, текла размеренно и складно. Леонид, сильно раздобревший за последние два года, сидел возле стола и время от времени прихлебывал остывший кофе из кружки.
      - А если все же случайность, совпадение? - спросил он.
      - Я хотел думать, что так. Совпадение, пусть даже и очень кому-то нужное. Но я никак не мог взять в толк, какого лешего он полез на Тянь-Шань.
      - Ты ж сам с детства альпинист и должен понимать, какой леший людей в горы тянет.
      - Но не тех, кто только что с этих самых гор спустился. Особенно если просидел там четыре месяца. Тут, знаешь ли, не о горах мечтаешь, а о горячей ванне и билетах в оперу. Нет, ему могли приказать. А потом убрали.
      - Зачем?!
      - Концы прятали. Он свалял дурака, засветился, и его хозяева испугались разоблачения...
      - Чушь! Доказать, что украл именно он, практически невозможно. Подозревать - да, но не доказать. За руку не поймали, в карманах не нашли. Скажешь, что кроме него некому? А грузчики аэрофлотовские поинтересоваться не могли? А тот же институтский кладовщик? ДЗ уж не сам ли ты камешки налево пустил, а на казаха бедного свалил?.. Нет уж, у кого хватило ума такой бизнес раскрутить, не станут по-глупому концы прятать.
      - Возможен и другой вариант: Жаппар решил сработать на свой карман. Снюхался с нужными людьми, запустил лапу в наши образцы, и камни пошли в Афганистан и оттуда дальше - душманам-то они без надобности. Но все раскрылось, и его примерно наказали. Чтобы другим неповадно было.
      - А КГБ не мог к этому руку приложить? - напряженным полушепотом спросил Рафалович.
      - А им-то зачем?.. Слушай, а ведь это действительно странно... Я только сейчас сообразил.
      - Что сообразил?
      - Понимаешь, когда ведутся работы по такой тематике... ну там, стратегические ископаемые, новейшие технологии по оборонке, комитетчики вокруг табунами бродят режимность, допуски, подписки, описи всякие, промывание мозгов насчет бдительности. Я этого в родимом "четыре-двенадцать" налопался во! Павел провел ребром ладони по горлу. - А тут их и за версту не было. Ни одного! Будто мы не сверхпроводимыми алмазами занимаемся, а какой-нибудь глиной огнеупорной. И это лишний раз подтверждает...
      - Что?
      - А то, что работа - не на Родину, а на хитрого дядю! Бизнес, как ты только что выразился. И я в нем повязан, как и все прочие. Даром что меня за болвана, держали!
      - Пожалуй что и так. - Леонид задумчиво постучал пальцами по столу.
      - В общем я, как некролог этот прочитал, из института выскочил, как ошпаренный, до ночи по Москве шатался, а до утра - по номеру, версии разные строил, одна другой гаже... А утром написал заявление по собственному желанию, вложил в конверт и отнес Лимонтьеву в приемную. Самого не дождался, да и не готов был, честно говоря, с ним беседовать, а секретарше в папку положил. Потом на вокзал и домой.
      - А дальше? Неужели так просто и отпустили? - Представь себе. Лимонтьев, правда, звонил несколько раз, расспрашивал, уговаривал забрать заявление. Я ничего ему объяснять не стал, сказал, что семейные обстоятельства требуют, чтобы я безвылазно сидел в Ленинграде. Он особо не напирал - решил, видимо, что теперь они и без меня справятся. Я было подумал, что отвертелся, успокоился, работу подыскал - в "Недра" устроился, геологическую литературу редактировать и резюме по-английски сочинять. Месяца два они меня не трогали. Но как-то вызвал меня к себе директор издательства, в первый раз, заметь. Я прихожу - его самого в кабинете нет, зато целая делегация сидит: Лимонтьев, главный его подхрячник Клязьмер, Алик Калачов. И давай меня обрабатывать. Дескать, большинство минералов, хоть по физическим свойствам и химсоставу ничем от прежде собранных не отличаются, но никакой сверхпроводимости не демонстрируют. Никто не может понять, в чем дело, и вся надежда на меня.
      Представляешь, сволочи какие, на сознательность давить стали, о долге советского ученого вспомнили! Прямо руки чесались им в морды гладкие заехать покрепче!
      - Надеюсь, не заехал?
      - Сдержался. Объяснил, что если уж сверхпроводимости нет, то я ее родить не в состоянии, даже если сам в баллон с жидким азотом залезу.
      - А они что?
      - Принялись охмурять с удвоенной силой. Оклад увеличить обещали, премии сулили, загранкомандировки по высшему разряду. А потом Лимонтьев ухмыльнулся так гаденько и говорит: "Зря вы, Павел Дмитриевич, так упорствуете. Как бы после не пожалеть". Я так и взвился. Что, спрашиваю, это угроза? Нет, отвечает, это я в том смысле, когда мы без вас справимся и впишем славную страницу в историю мировой науки, на вашу долю лавров не останется. На том наш разговор и закончился. Потом еще несколько раз звонили, спрашивали, не передумал ли, приглашение на какую-то конференцию прислали. На работе мне кислород перекрыли. Всякая бюрократическая фигня. А недавно эти гады совсем оборзели и... - Он резко выдохнул и закашлялся. - Наверное, Таня тебе уже все рассказала?
      - Да, в общих чертах. Но хотелось бы выслушать твою версию.
      В тот день Павел вернулся поздно: нужно было снять вопросы с иногородним автором, а поскольку автор этот оказался давним, еще студенческих времен, приятелем Павла, собеседование плавно перетекло из издательства в пивбар. У Павла не было особых оснований спешить домой: Таня уехала в Вильнюс на пробы к новому фильму, Нюточку из садика заберет отец. Он долго ждал трамвая, подмерз на остановке и к дому подходил, мечтая о чашке горячего чая с малиной.
      Он отворил дверь - и застыл на пороге в полном шоке. В прихожей возле телефона стоял красный, невменяемый отец и выкрикивал в трубку, матерные слова. Павел никогда не видел его таким. Он тихо снял пальто, и в этот момент отец в сердцах бросил трубку на рычаг. - Это ты кого так? - осторожно поинтересовался Павел.
      - Кого надо! Нютка пропала!
      - Что?!
      Павел без сил опустился на ящик для обуви. Как обычно в половине шестого Дмитрий Дормидонтович зашел за внучкой в детский сад. Молоденькая, сомнамбулически заторможенная воспитательница поплелась за девочкой в группу и не нашла ее. Дети сказали, что Нюточки не было с обеда. Одна девочка видела, как она ушла с прогулки за ручку с тетей в желтой шубе. Дмитрий Дормидонтович растерялся, наорал на воспитательницу, вогнав ее в истерику, устроил скандал прибежавшей заведующей. Но что толку? На всякий случай он позвонил из кабинета заведующей домой - оставалась мизерная надежда, что вдруг это Таня прилетела из Литвы в новой желтой шубе, забрала девочку и, не заходя домой, отправилась с ней в многочасовую прогулку... Естественно, трубку никто не снял. И тогда позвонили в милицию...
      В считанные часы Дмитрий Дормидонтович поставил на уши весь город - обком, управление внутренних дел, КГБ, прессу. На розыск пропавшего ребенка были брошены все силы. Спешно размноженную фотографию Нюточки уже вечером передали во все отделения милиции, больницы, посты ГАИ, вокзалы, аэропорт, показали в ночном выпуске теленовостей... Ничего кошмарнее этих трех дней Павлу переживать не приходилось. Он часами висел на телефоне, носился вместе с отцом по разным начальственным кабинетам, несколько раз выезжал на опознания в детский приемник-распределитель и два раза - в морг. Он испытывал неописуемую радость, когда под белой простыней, откинутой бестрепетной рукой прозектора, видел незнакомое мертвое личико - и сквозь сжатые зубы крыл себя за это последними словами, но ничего с собой поделать не мог. Несколько раз отвечал на дотошные вопросы двух следователей - от городской прокуратуры и от КГБ, - а потом с ними же разбирался в ворохе свидетельских показаний. Девочку видели одновременно в разных частях города - у соседки по коммунальной квартире на улице Марата, в толпе цыганок на станции метро "Елизаровская", на катке в Сосновском парке, в электричке на Петергоф, в Купчинском универсаме с безногим стариком...
      Ужаснее всего было ночью. Дмитрий Дормидонтович, выжатый как лимон, молча отказывался от ужина, запирался в кабинете и до утра неподвижно сидел в кресле, глядя в одну точку. Павел мерил шагами кухню, осыпая пол пеплом бесчисленных сигарет, глушил кофе и с красной тоской ждал рассвета. Особенно мучительным было осознание, что виновник всего этого кошмара - именно он, что если бы он не был таким легковерным и глупым, ничего этого не было бы, Нюточка была бы рядом, целая и невредимая.
      Нюточка нашлась на четвертый день. Рано утром кто-то позвонил в дверь приемного покоя парголовской больницы, разбудив дежурную медсестру. Кряхтя и чертыхаясь, она поднялась, наспех ополоснула заспанное лицо, нацепила белый халат и спустилась. На крыльце, привалившись спиной к стенке, находилась девочка в дорогой черной шубейке и красной шапочке. Она была без сознания. Медсестра внесла ребенка в дом, пожила на кушетку и пошла будить дежурного врача. Врач определил, что девочка находится в состоянии наркотического опьянения. Никаких документов, никакой записки при ней не обнаружили. Во время экстренных очистительных процедур она ненадолго пришла в себя, назвала свое имя и адрес и попросила позвать папу...
      Когда в больницу примчались Павел, Дмитрий Дормидонтович и оба следователя, Нюточка спала. Удостоверившись, что в палате действительно находится разыскиваемая Чернова Анна Павловна, 1977 года рождения, следователи ушли снимать показания с врача и медсестры, Дмитрий Дормидонтович, прямой как струна, застыл у дверей, а Павел сел на табуретку у изголовья и принялся осторожно поглаживать влажные черные кудри, разметавшиеся по подушке. Нюточка дышала глубоко и ровно, личико ее было безмятежным... Павел, не стесняясь, расплакался. Он даже не заметил, что отец вышел из палаты. Нюточка чмокнула губами во сне, и из-под серого одеяла выпросталась тоненькая белая ручка, Павел опустился на корточки и, не дыша, приложился к ней губами. Время остановилось. Он не сразу почувствовал, что кто-то мягко, но настойчиво трогает его за плечо. Поднял голову - и увидел пожилую медсестру со строгим лицом.
      - Там... там отцу вашему плохо, - сказала она. Дмитрий Дормидонтович, распростершись, лежал на высокой каталке в приемном покое. Грудь его судорожно вздымалась, на лице застыла странная улыбка, один глаз был закрыт, другой не мигая смотрел в потрескавшийся серый потолок. Над ним склонился врач, сжимая запястье больного, должно быть, прощупывая пульс.
      - Да-с, плоховато, - сказал врач, поймав на себе дикий взгляд Павла. Надо бы в интенсивную терапию... Ребята, - обратился он к следователям, показывая на каталку, - ну-ка взяли дружно!
      За эти трое проклятых суток, полных нечеловеческого напряжения для них обоих, отец сжег себя дотла - и рухнул как раз тогда, когда отступил дьявольский морок и мир вновь стал почти нормальным, почти обыкновенным, почти как всегда.
      Нюточка, проснувшись, рассказала Павлу и следователям, что во время дневной прогулки их группы они с подружкой катали друг друга в саночках и отъехали довольно далеко от воспитательницы и других детей. И тут откуда-то появилась тетя в красивой желтой шубе, окликнула ее по имени и сказала, что прилетела мама Таня, но домой заехать не смогла, потому что через три часа у нее другой самолет. Но она очень хочет видеть Нюточку и попросила свою знакомую - то есть ту самую тетю в шубе - забрать девочку из садика, отвезти в аэропорт, а потом обратно. Смышленая Нюточка никогда и никуда не пошла бы с незнакомым человеком, но ведь тетя в шубе назвала и ее имя, и мамино, знала, что мама должна прилететь на самолете... Тетя очень торопилась, и они, ничего не сказав воспитательнице, побежали через парк на улицу. Там их ждала серая машина, кажется "Волга", за рулем сидел такой дядя с усами. Как только они тронулись, тетя дала ей шоколадную конфетку со вкусной начинкой, и Нюточка почему-то заснула... Потом она запомнила только, что ее куда-то несли на руках... комнату с желтыми шевелящимися обоями и мягкий диван... Несколько раз приходила тетя, говорила, что мама сейчас придет, снова угощала конфетами... А потом она проснулась уже здесь...
      Она не смогла описать внешность ни этой тети - у нее каждый раз было новое лицо! - ни усатого дяди, а вот комнату, пожалуй, узнала бы, если бы, конечно, снова оказалась в ней... Следствию это могло помочь не сильно. Оставалась надежда, что, может быть, кто-то видел того или тех, кто утром доставил девочку в больницу... Павел провел этот день, слоняясь от палаты с Нюточкой, которая вновь заснула, до палаты с Дмитрием Дормидонтовичем, вокруг которого хлопотали врачи и медсестры. Вечером его насилу уговорили вернуться домой.