Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя в руки: сесть перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.
      Оделась она неброско, но с шармом. Облегающий с глубоким декольте костюм тонкого светлого джерси, того же зеленого цвета глухо повязанная косШрка. Вся ее ры-жесть была укрыта, а европейская элегантность светилась открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка, Таня одернула юбку, потопала мягкой лодочкой на скошенном низком каблучке, оставшись довольной, брызнула на себя из пульвы "Mystere de Rochas", надела темные очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.
      Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения, судя по переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку о фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена, взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно маленьком для него стульчике, широко расставив ноги - из-за такого живота иначе и невозможно, громко хлопал ладонями себя по коленям и закатывался громоподобным смехом, запрокидывая вверх мясистое рябое лицо. При этом верхняя губа обнажала белозубый рот и розовые, на смуглом фоне, десны и прилипала к непомерному шнобелю. Боковым зрением, не поворачивая головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику. Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.
      - Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?
      - Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру. Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.
      - Вижу, Рыжая, все хорошо с тобой.
      - Я тебя тоже люблю. Он снова рассмеялся.
      - Поведай, светило-пиротехник, что привело и как.
      - Как - это дело техники, правильно сказал?
      "Опять начал урок русского языка", - подумала Таня.
      Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.
      - Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать. Хотя государства еще пока нет?
      Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.
      - Чем занимаешься? - сдержанно спросил Наблус.
      - Пишу последний параграф диссертации. Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:
      - Ты на мой сапог - пара.
      - Сам ты сапог!
      Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб - другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:
      - Ой, смотри, бауабики!
      - Кто?
      Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течкующей сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова "бобик".
      Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися "баданчанами" с мидиями, украшенными бамией и оливками.
      Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт "Par Avion", и у Тани дрогнуло сердце.
      - От матери? - догадалась она.
      Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.
      "Танюшка, сладкая моя донюшка!
      Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, ёкнуло. Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастие мое рыжее. Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да я все понимаю, видать, пока нельзя. А как Фахри мне посоветовал, вроде как наказал, письмо тебе написать, а он вроде бы найдет, как к тебе его отправить, так думала - дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли весточку. А то ну впрямь как бабка твоя - уехала и ни словечка, ничего. Я ж все-таки мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то непутевые. Столько бед на ваши головы сыпется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м. Уж и не знаю, правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь, так, наверное, обязательно тебе знать следует. Мало ли что. Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе в лесхозе под чужой фамилией, кажется, Черноволом Савелием звался. Охотничал или, наоборот, егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее, что от нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело Павлуши-то и отыскалось. Прокуратура долго копалась. Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков толку не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие наступили, что человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При Сталине все-таки порядка больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может, вот Жириновский Владимир Вольфович выйдет в президенты, как-то этих коррупционеров пришерстит. Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай возвращаться. Разве в гости? Буду ждать. Твоя старенькая мама. Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе.
      И целую".
      Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула Таню. В какой-то момент ей показалось, что сама задыхается. Несомненно, Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнул разговор с Шеровым. Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.
      Появился Фахри. Таня мутно молчала. Словно отвечая ее размышлениям по теме, Наблус проронил:
      - А как я с машиной твоей ковирался, помнишь?
      Он не улыбался. Взгляд был твердым, без намека на ностальгические воспоминания о приключениях прошлых лет. Нет. Вопрос - как указательная стрелка "Alarm".
      - Что ты знаешь о его смерти? - спросила Таня.
      - Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.
      - Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?
      - Думаю, что и ты.
      Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?
      - Ладно, сквитаемся, - тяжело выдохнула она.
      - Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.
      Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.
      - Послушай, зануда! Шеров - не Анна Каренина, а я-не тупее паровоза. Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. - Надо будет всему свое время.
      - Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? - хитрил Наблус.
      - Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?
      - В нем ты и я - между-между.
      - Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?
      - Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.
      - Некрофилия или терроризм?
      Наблус расхохотался:
      - Один мертвец много жизни спасает.
      - Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?
      Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.
      - Через его каналы большие еврейские деньги уходят.
      - А значит, остальное можно купить на месте?
      Он помолчал и, обезоруживающе улыбнувшись, будто предлагая вылазку в зону отдыха на Борисовские пруды, заявил:
      - Мы его уберем. Ты и я. Я перекрою чуть-чуть кислород, который поступает на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль и злобу копить, правда. Рыжая?
      - Ну что ж, я давно твоя должница за акцию по ликвидации Ларика. - Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец: - Тогда лады. Когда наш рейс в Осло?
      Наблус протянул ей билеты.
      Полыхнуло неожиданно. Из-за крыши вырвался язык пламени, Таня увидела, как в одной из комнат второго этажа занялась огнем занавеска, из открытой форточки повалил дым. Она прильнула к окуляру, навела на входную дверь. Из нее выбегали люди - двое, трое, пятеро. Она отчетливо видела выражение незнакомых лиц растерянное, испуганное. У одного, высокого, полностью одетого, лицо было злое и решительное. Губы и руки шевелились, он явно отдавал какие-то распоряжения. В руках у второго появился автомат. Еще двое бросились, пригибаясь, вдоль фасада, один побежал к "мерседесу". Наблюдая за ними, Таня едва не упустила Шерова. По наитию повела линию прицела чуть выше и засекла его на балконе. Он перегнулся через перила и кричал что-то вниз. Она поймала в перекрестье его лысую макушку. Надо же, какой плюгавый...
      - И тогда я сказала...
      Почти бесшумно передернулся автоматический затвор.
      - Послушайте, маленький...
      Палец замер на спусковом крючке.
      - Можно мне вас немножко...
      Плавный неспешный выдох.
      - Убить.
      Как плевочек просвистел. Красным цветком распустилась на темечке седьмая чакра. Вадим Ахметович перева лился через перила и нелепой куклой шлепнулся на козырек, выступающий над черной дверью.
      С другой стороны фьорда в тихие воды полетела ненужная более винтовка.
      Таня поднялась. Происходящее на том берегу ее больше не трогало. Она нырнула в густой сосняк, вышла по нему за гребень, скинула маскировочную куртку, кепи, перчатки, стянула заляпанные грязью штаны, под которыми оказались вполне пристойные и ничуть не промокшие серые слаксы, переобулась, сменив мягкие пластиковые сапожки на кроссовки, сложила все хозяйство в заранее заготовленную ямку, обтерла лицо гигиенической салфеткой, которую отправила туда же, вылила сверху содержимое металлической фляжки, привалила камнем. Когда доберутся до тайничка, найдут в нем лишь расползающиеся ошметки, никакой идентификации не подлежащие.
      На дорогу она вышла через час. В это раннее утро на дороге было пусто, но Таня решила не рисковать и до нужного места добиралась лесочком. Вскоре показался заброшенный каменный амбар без крыши. Озираясь по сторонам, она приблизилась, обошла строение кругом. За амбаром, не видный с дороги, стоял видавший виды черный "джип". Мотор работал на холостом ходу, на водительском месте - фигура в знакомой клетчатой кепочке и черной кожаной куртке. Уже не таясь, она пересекла несколько метров, отделяющих автомобиль от стены амбара, открыла дверцу, плюхнулась на переднее сиденье.
      - Трогай, Фахри.
      В затылок уперлось что-то холодное, металлическое. В окошке мелькнула ухмыляющаяся рожа в синей фуражке, красноречиво выставилось короткое автоматное дуло. Фахри повернул голову - только это был не Фахри.
      - Спокойно, мадам. Королевская криминальная полиция. Вы арестованы.
      На ее застывшем лице проступила жуткая, леденящая улыбка.
      - За неправильную парковку?
      Незнакомец в одежде Фахри испустил усталый вздох.
      - Фрекен Теннисон, вы обвиняетесь в убийстве иностранного гражданина Вадима Шерова... Руки, пожалуйста. На запястьях защелкнулись никелированные браслеты.
      (27 июня 1995)
      - Павел встречал нас в аэропорту. Через три дня мы с Лизаветой получили кенийские паспорта, а еще через две недели Джош преподнес нам потрясающий подарок - кругосветное путешествие на пятерых, две пары молодоженов и Нюточка. Кувейт, Индия, Гонконг, Сингапур, потом Япония, Австралия, Новая Зеландия, Таити... Мы с Павлом венчались в Кито, в православной казачьей церкви. Наши казачки после революции осели в Эквадоре, и теперь из них состоит вся президентская охрана. Так здорово было, красиво, торжественно. Лизавета с Джошем тоже захотели венчаться по-православному. И обвенчались через три дня. Брак-то у них только замышлялся как фиктивный, а получился самый что ни на есть настоящий. Дня друг без дружки прожить не могут. И папаша-вождь выбор сына очень одобрил, сказал, что Лизавета на их Местную богиню плодородия похожа. Ну, не знаю, я этой богини не видела... Так вот, по такому исключительному случаю казачки неделю нас не отпускали, пировали, пили наше здоровье, плясали... Потом мы были на карнавале в Рио-де-Жанейро, потом Нассау, Бермуды, Канары, Европа. Для меня были закрыты только две страны. В Союз меня не пустили бы, как жену эмигранта последней волны, а в Штаты - как жену человека, получившего вид на жительство, но еще не имеющего гражданства. Идиотские порядки!.. В Швейцарии мы разбежались.
      - Как разбежались? Куда? - встрепенувшись, спросил Иван, совсем заслушавшийся Таниным рассказом.
      - Джош с Нюточкой и Лизаветой вернулись в Найроби. Павел через три дня вылетел в Штаты, а я осталась в клинике.
      - В какой клинике?
      - Заболела?
      Ник и Иван задали вопрос, не сговариваясь.
      - На операцию. Там лучшие специалисты, а мне, видишь ли, очень хотелось иметь детей. - Она метнула взгляд на Ника.
      Последняя реплика определенно адресовалась ему. Он убрал голову в плечи и отвернулся.
      - И что, получилось? -спросил Рафалович.
      - Да, вполне успешно. Теперь-у Нюточки двое братиков. Митька и Алешка.
      - Митька - это понятно. В память деда, - сказал Иван. - А почему Алешка?
      - В память другого деда. Вы его не знали.
      - А фотографии привезла? Взглянуть бы.
      - Конечно. В спальне лежат, потом покажу.
      - А как Нюточка? - спросил Рафалович. - Большая? И все так же похожа на тебя? Вас, наверное, путают?
      - Редко. Фигуры разные. - Таня развела руки в стороны, - Она поступила в Кэл-Юн, это Калифорнийский университет, учится на этнографа, летом разъезжает по резервациям, собирает индейский фольклор. Вся в отца, совсем на своей науке сдвинулась.
      - А ты-то сама не работаешь?
      - Куда там, с двумя-то малявками! Меня и сюда переводчицей оформили, чтобы с визами лишних хлопот не было. Так, иногда, чтобы переключиться, поем в нашем загородном клубе попеременно с Аланной. А Павел подыгрывает. Ничего, народу вроде нравится, хотя ни слова не понимают.
      - Или просто хотят подольститься к жене босса, - вставил Ник.
      - Нет, - серьезно ответила Таня. - Таких в нашей фирме не держат.
      - Завидую, - сказал Рафалович. - И вообще хорошая фирма, классно поднялись. Вы только с Готей Васильевым на насадки подписались?
      - И все-то ты знаешь, - сказал доселе молчавший Павел. - Нет, не только... Перейдем к окошечку, другим мешать не будем.
      Они встали и отошли к тому столику, за которым три часа назад дремал Иван.
      Сейчас он очень даже бодрствовал. Жадно ел, курил, пил лимонад и блестящими глазами смотрел на Таню.
      - А скажи, только честно, после такой-то благодати домой, наверное, и не тянет? - осторожно спросил он.
      - Поначалу не тянуло. Долго не могла насытиться Павлом, новой жизнью, новыми впечатлениями. А каквсе понемногу устаканилось, временами стало забирать. Тоска, ничего вокруг не мило, запрусь и реву в подушку...
      - Так вы квартирку здесь купите или даже дом, теперь это просто, были бы деньги. Будете приезжать раз или два в год на недельку, на месяц. Сейчас многие так делают.
      - А мы теперь и так будем приезжать. Есть много предложений по работе, вон через месяц в Москву летим с Минздравом соглашение подписывать. А Павел еще хочет по Сибири полазать, по Северу...
      - Ага, - сказал Ник. - Вам теперь никакой Шеровне страшен.
      - Шеров? - переспросила Таня. - Кто такой Шеров?.. Ах, да... Слушай, а ты-то откуда знаешь про Шерова?
      - Добрые люди рассказали. - Ник поморщился, как от зубной боли. - Только нет теперь Шерова. Пять лет как грохнули.
      - Грохнули?
      - Ну, замочили, прикончили. Поехал за бугор проветриться, а там его и... Не дожил, а то сейчас высоко бы парил. Ночным президентом, не иначе.
      - Это как?
      - Днем Ельцин, а он ночью. Когда все кошки серы.
      - Ну и черт с ним! - подвела черту Таня. - Иван, кинь мне сигаретку.
      Он подождал, пока она закурит, и сказал:
      - Слушай, Танька, ты молодчина, что всех нас собрала, Павла привезла. Представляешь, мы не то чтобы встречаться, а даже здесь друг друга не узнали, пока ты не вошла. А ведь когда-то такие друзья были... Только скажи, а почему ты все так странно устроила? Карточки эти, "доктор и миссис Розен просят пожаловать..." Неужели нельзя было по-простому, позвонить, сказать?
      - Драматургия, брат Вано, эффектная концовка, - высказался Ник. - Таня все же актриса, хоть и бывшая.
      - Не только. Иначе я бы вряд ли вас всех собрала.
      Да и объясняться по отдельности не хотелось.
      - Ты им про Алиссию расскажи, - подал голос Павел.
      Остальные недоуменно переглянулись.
      - Про какую еще Алиссию? - спросил Иван.
      - Это книжка такая есть, и фильм тоже. Когда в девяносто первом Павел получил гражданство и мы с Митькой смогли к нему в Денвер переехать, меня Аланна крепко под крылышко взяла. Про страну объясняла, язык учить заставляла, записала на специальные курсы для иммигрантов. А по вечерам мы друг к дружке ходили, чай пили, разговаривали, она все требовала, чтобы по-английски. Потихоньку я ей про всю жизнь мою рассказала. А она говорит: "А ты знаешь, что есть книжка про тебя?" Я удивилась. Какая, спрашиваю, расскажи. Она книжку из кабинета вынесла, мне дала, а рассказывать ничего не стала. Сама, говорит, прочтешь, а слова непонятные, которых в словаре не найдешь, я, так и быть, подскажу. Я взяла, раскрыла, книжка толстая, непонятная, но я стараюсь, читаю любопытно все-таки, что там про меня написано. Сначала через пень-колоду понимала, потом ничего, вчиталась. И поняла: как есть про меня. Там главная героиня - киноактриса, Алиссия. Тоже в деревне росла, только в лютой бедности, тоже сиротой, как и я, и тоже старшая сестра была вместо матери; и в город сбежала, потому что сестрин муж проходу не давал. В городе в прислуги нанялась, а потом парня встретила, точь-в-точь как ты, Иван, тоже писателем мечтал стать и выпить любил, и поженились они тайком от его родителей, а родители узнали и попросили одного родственника, большого босса, чтобы разлучил их, тот пришел и деньги ей предлагал и грозился, как тогда Дмитрий Дормидонтович, а потом в кино ее устроил, чтобы, значит, семья не стыдилась, что жена племянника прислуга... Ну, да это совсем не так, как у меня было. А у этого босса сын был, прямо как Павел...
      - Это ты погорячилась, - прервал ее Павел. - Тот был герой, рыцарь, а я обыкновенный.
      - Не перебивай... Она того парня полюбила, а с писателем у них все наперекосяк пошло. Тогда дядя их во Францию отправил, от греха подальше, а ей нашел роль хорошую. И вот живут они себе во Франции, а тут к ним является еще один родственник с приятелем, совсем как ты, Никита, к нам в деревню с Огневым приехал. И точно так же писатель на этого родственника с кулаками полез, когда тот тайком его рукопись читал, а он стал этого писателя расхваливать и в кино зазывать, сценарии писать. И вообще тот парень, его в книжке Максимом звали, вылитый ты - такая же язва и с теми же, извини, половыми наклонностями.
      - Читал я эту книжку, - пробурчал Ник. - У нас ее переводили. Слезливый дамский романчик. Но похожие моменты есть, согласен, я раньше как-то не задумывался. И этот приятель Максима тоже с собой покончил, как... как Юра, и положительного героя гангстеры якобы убили в Африке, а потом оказалось, что не его. И действительно, в финале героиня всех в одном месте собирает и предъявляет им героя, живого и здорового. Кстати, даже Кения там фигурирует... Только вот одной персоны, по-моему, очень важной, в книге нет, а многим из нас она по жизни как танком проехалась...
      - Ты про кого? - спросил Иван. Павел пожал плечами. Рафалович поднялся и подошел поближе.
      - А про сестрицу мою лучезарную, а твою, Поль, бывшую благоверную.
      - Это про Таню, что ли? - спросил Иван. - Так при чем здесь она?
      - Я от нее никакого зла не видел и до сих пор считаю ее достойной и очень несчастной женщина, - твердо сказал Павел. - И до конца жизни буду ей благодарен за Нюточку.
      Рафалович угрюмо промолчал.
      - Кстати, кто знает, что с ней теперь? - спросил Иван. - Я ее не видел... страшно подумать, пятнадцать лет.
      - Я тоже, - помолчав, сказал Павел. - А последний раз, когда она лежала в коме.
      - Я видел чуть после того, - сказал Ник, - хотя и не жаждал. Она жила в Москве, вышла замуж за какого-то англичанина и уехала с ним. Меня на свадьбу не пригласили. Думаю, у нее все в порядке.
      - Два года назад точно все было в порядке, - с внезапным остервенением сказал Рафалович. - Цвела и пахла. Я встречал ее на Ривьере.
      Он замолчал. Все тоже притихли как-то разом.
      - А я так вообще ни разу ее не видела, - сказала Таня. - Так что для меня она точно не очень важный персонаж... Не знаю, кто как, а я за разговорами изрядно проголодалась. Так что предлагаю спуститься в ресторан и пообедать. По дороге прихватим Кристи, Алекса и Джоша с Лизаветой...
      - Как, и Лизавета здесь? - изумленно воскликнул Иван.
      - Конечно здесь, и все вы ее видели,-с легким злорадством сказала Таня.
      - Что, неужели та японская бизнес-дама, которая нас впускала?! воскликнул Ник. - Ну Лизавета Валентиновна, ну всех нас обула...
      - То-то она мне знакомой показалась, - сказал Рафалович.
      - Ну прям не жизнь, а книга перемен, - философски заметил Иван.
      И, не прекращая переговариваться, все двинулись к выходу.
      IV (27 июня 1995)
      В проеме распахнувшейся двери стоял весьма внушительный, несмотря на малый рост, усач, видно, в немалом чине. Сделав два решительных шага вперед, он остановился и уже отнюдь не решительно произнес срывающимся голосом:
      - С-сидите.
      - Сижу, - подтвердила она, с любопытством глядя на незнакомца.
      Он набрал в легкие воздуха, сдвинул на затылок фуражку, поднял перед собой руку с зажатым в ней листком, откашлялся и начал читать:
      - "С сожалением уведомляю Вас, что Ваше ходатайство о помиловании рассмотрено Господином Президентом Республики и..."
      - Отклонено, - подсказала она. - Мерси, я уже догадалась - шампанское, омары, цыпленок по-амстердамски... Да и радио не молчит...
      - "Принимая во внимание, что апелляционные суды трех инстанций не сочли возможным..."- хрипло продолжал он.
      - Да не утруждайте вы себя, господин надзиратель. Все ясно. Когда?
      - В четырнадцать тридцать, - опустив глаза, как мальчишка, прохрипел он. Вообще-то я не надзиратель, а старший судебный исполнитель...
      - Простите, господин старший судебный исполнитель, - сказала она и задорно добавила: - В следующий раз не ошибусь.
      - Вы... вы... вы... - совсем уже сбился он. - Понимаете... понимаете... Пять полностью доказанных умышленных убийств с отягчающими. А не полностью? Заговоры, перевороты, политический и промышленный шпионаж?.. Может быть, хотите еще вина? Коньяку? Писчей бумаги? Транквилизаторов?
      - По-моему, - участливо сказала она, - транквилизаторы нужнее вам.
      - Само собой, священника... Он уже ждет.
      - Священника не надо, - твердо сказала она.
      - Но... но вы подумайте... Может быть, все-таки... Или желаете раввина, ламу, православного... У нас есть приходы...
      - Никакого, - повторила она.
      - Тогда, может быть, какой-нибудь лювбимый фильм, книгу, музыку? Или... он перешел на еле слышный щепот, - марихуаны... Вообще-то запрещено, но можно и укольчик... А? Что?
      - Мужчину.
      - Что-что? - переспросил он, мгновенно покрываясь потом.
      - Я, кажется, ясно сказала - мужчину.
      - Но... но... То есть, в каком смысле?.. - Он попятился, словно увидел черта. Сейчас, того и гляди, перекрестится.
      - Неужели непонятно - в каком смысле? Или никто из ваших коллег не захочет близости с самой знаменитой женщиной десятилетия? Да еще в подобных обстоятельствах?
      Он судорожно вытащил платок и принялся утирать пот с багрового лица.
      - Например, вы? Будет о чем рассказать внукам... -И впервые пристально посмотрела ему в глаза.
      Судебный исполнитель резко выпрямился и замер. На лице его легко читалась вся гамма сильнейших чувств. Ужас, восхищение - и, конечно же, беспредельно алчное вожделение... Что ж, такое предложение разбудит мужчину и в безнадежном паралитике.
      Он, пятясь и не сводя с нее глаз, подобрался к дверям, развернулся, что-то резко выкрикнул в коридор. Потом развернулся обратно и шагнул внутрь камеры, захлопнув за собою тяжелую дверь. На лице его было новое, сосредоточенное выражение. Он сделал еще один шаг. Пальцы теребили пуговицу форменной тужурки.
      - Ну, иди ко мне, моя последняя любовь!
      Он сделал еще шаг и вдруг остановился, опустив руки.
      - Ну что? Не желаете ли вызвать подчиненного подержать ваш драгоценный?
      - Я читал про вас все, - четко и медленно проговорил он. - Книгу, статьи, все материалы дела. Видел фильм, присутствовал в зале суда. И понимаю, что вы обязательно попытаетесь задушить меня, переодеться в мою форму и бежать отсюда. Или что-то в этом роде. Только у вас ничего не получится.
      Она усмехнулась.
      - Не доверяете?
      - Вам?! Я пока еще не сошел с ума...
      - Я тоже... Вам ли не знать, что мой... номер оборудован по последнему слову техники... "Жучки", телекамеры.. Смелее же, господин исполнитель, смелее! Я вас не съем, а вы напишете об этих минутах толстый мемуар и, уверена, станете миллионером, мировой знаменитостью.
      Он нервно сопел. Усатое лицо налилось краской.
      - Я... я не...
      - Не смущайтесь...
      Рука его боролась с пуговицей.
      - Впрочем, я пошутила.
      Стрекот дикторской скороговорки из белого приемничка над изголовьем сменился сладкой музыкой. Она протянула руку и прибавила звук. Испанский душка-тенор...
      - Что ж ты, Иглесиас? - с усмешкой пробормотала она. По-русски.
      - А? - Господин судебный исполнитель решил, должно быть, что она обращается к нему.
      - Бэ... Белое танго. Дамы приглашают кавалеров. Не откажите в любезности.
      Она ловко спрыгнула со стула и притянула усача к себе. В приемнике соловьем разливался Что-ж-ты:
      - Натали-и...
      Он водрузил дрожащую руку на ее тонкую талию и, застонав, повалил ее на кровать...
      Потом они молча курили. Потом она угостила его шампанским из своего стаканчика и выпила сама. Потом они повторили еще раз, и он был как пылкий и нежный Ромео, как тигр, как молодой полубог, а она - как трепетная лань, как пылкая пантера, как кроткая голубица...
      Чиновник вновь прильнул к ней, но она отстранила его:
      - Довольно. Вы исполнили свой долг, служебный и человеческий. Теперь ступайте. Вас давно уже разыскивает начальство.
      Он попятился и опустился на стул. Глаза его светились безумием.
      - Я... я... у меня есть верные люди в охране... деньги... оружие... я подкуплю... подгоню фургон... устрою аварию, взрыв. Я отравлю, перестреляю... Мы бежим отсюда... Я спрячу вас... в горах;.. Я знаю местечко.
      Она, не поднимаясь, холодно смотрела на него сквозь дым сигариллы.
      - Господин исполнитель, не пыхтите под киноглазом. У вас и без того могут быть неприятности... Спасибо вам, конечно, но это чистое ребячество. Вы и сами прекрасно понимаете абсурдность ваших слов. Лучше успокойтесь, приведите себя в порядок, выпейте водички и отправляйтесь исполнять дальше.
      Он уронил голову на стол и громко зарыдал.
      - Господи, ну почему... почему? - лепетал он. - Раньше я верил тебе, Господи... Теперь больше не верю... Если в мире, сотворенном тобой, возможно такое.... такое, тогда ты - дьявол! Лживый, премерзкий дьявол! Враг! Враг!..
      Она решительно встала, прошла мимо него в закуток за белой ширмой, налила в пластиковый стаканчик воды и склонилась над плачущим мужчиной, свободной рукой поднимая его голову за подбородок.
      - Ну все, ну все, мой хороший, не надо, - ласково приговаривала она, отпаивая его, как малого ребенка. - Не надо ругать Боженьку. Он хороший. И он здесь совсем, совсем ни при чем... Пей, милый. .
      Он пил, все дальше запрокидывая голову. На толстой шее дергался кадык.
      - Все? - спросила она, отходя от него.
      -Да...
      - И прекрасно. Теперь наденьте брюки, застегнитесь, сходите умойте лицо. Причешитесь, примите бравый вид и идите.
      - Н оя...
      - И позвольте напомнить вам, что ваш визит несколько затянулся. Видите ли, сегодня у меня важное деловое свидание, к которому надо немного подготовиться. Так что извините, но...
      Ее слова мгновенно отрезвили его. Он вскочил.
      - Да-да, простите, конечно, разумеется, - он поспешно натягивал форменные брюки. - Я готов.
      - Не забудьте привести свой лик в порядок. А то вас не узнают.
      Сгорбившись, на деревянных ногах, он пошел в закуток и почти тотчас вышел, вытирая лицо ее бумажным полотенцем.
      - Я готов, - повторил он.
      Она щелкнула пальцами, как дрессировщик кнутом.
      - И распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне прислали еще мерзавчик шампанского и пачку "Локс". Больше ничего не надо.
      - Да, да-да, конечно.
      Он повернулся к дверям, но тут же развернулся, подбежал к ней, крепко обнял и поцеловал в губы. Потом так же стремительно побежал прочь. У самых дверей камеры он еще раз развернулся и крикнул:
      - Меня зовут Лео Крюгер! Лео Крюгер, старший... нет, бывший старший судебный исполнитель! Прощай! Я люблю тебя...
      И, с силой распахнув двери, он выбежал в коридор.
      - Про вино и сигариллы не забудьте! - крикнула она ему вслед и услышала в ответ затихающее:
      - Не забуду-у-у...
      Она взяла со столика бутылку, прямо из горлышка допила остатки. Потом закурила и, не одеваясь, легла на кровать. Ее блуждающий взгляд упал на круглые электронные часы, вделанные в стену прямо над дверью, и остановился на них.
      Если часы не врут и если они будут вежливы, как короли, ход очка закончится через два часа шестнадцать минут. Говорят, эти часы полагается посвятить воспоминаниям... Ну что ж... Тем более есть что вспомнить....
      (27 июня 1995)
      В казино морили тараканов. Леху, естественно, предупредить забыли, и, явившись, как положено, на смену, он долго и недоуменно дергал бронзовую навороченную ручку, стучал в дубовую дверь молоточком. Ему так и не открыли, только за армированным стеклом сверкнул перебитой рожей Старшой и волосатой лапой показал: чеши, мол, отсюда, до завтра свободен.