Я наклонился к ней и прошептал:
      - Таня?
      Она обернулась, и в ее огромных глазах я увидел легкую грусть, но ни тени сожаления или сомнения. Я быстро осмотрелся. Джош, перемежая английские и русские слова и помогая себе жестами, увлеченно рассказывал Лизавете и Нюточке о богатейших земельных угодьях, принадлежащих его семье, о тамошних чудесах природы. Обе зачарованно слушали его, не обращая на нас никакого внимания.
      - Таня, ну зачем, зачем это все?
      - Молчи, - тихо приказала она. - Так надо. Когда-нибудь ты все узнаешь и поймешь.
      Ой, вряд ли. Пока, во всяком случае, я не понимал решительно ничего. А Таня, судя по всему, была не настроена объяснять что-либо.
      - Когда уезжаете? - громко спросил я.
      - Завтра утречком в Москву, а еще через неделю в Найроби. Джош все устроил, - с гордостью ответила Лизавета.
      - А мне Джош подарит целую рощу бананов и живого слоненка! - похвасталась Нюточка.
      - А учеба? - спросил я.
      - Найроби - очень цивилизованный город, - заявил Джош по-английски. - Там есть хорошие европейские школы. Но Ныота будет учиться в Англии, в частной школе для девочек. Или в Америке.
      - Во сколько поезд? - нарушил я всеобщее молчание. - Я приду провожать.
      - Не надо, - сказала Таня. - Попрощаемся здесь.
      Я поднялся.
      - Мне пора, - не глядя ни на кого, сказал я.
      Тут же встала Лизавета, подошла ко мне и заключила в объятия.
      - Прощай, соседушка. Как знать, свидимся ли еще?
      - Свидитесь, - отчетливо проговорила Таня. - Это я вам обещаю.
      Лизавета смахнула слезу, поцеловала меня и перекрестила. И тут же мне на шею бросилась Нюточка. Щекоча кудерьками мою щеку, она шепнула:
      - Пополь-Вух!
      - Что-что? - не понял я.
      - Я привезу тебе папу! - сказала она погромче.
      - Тадзимырк! - непонятно прикрикнула Таня. Нюточка слезла с меня и отбежала в сторонку. Подошел Джош и обхватил мою ладонь своей черной лапищей.
      - Эй, голубчик, - сказал он по-русски. - Жить можно, да?
      Мне оставалось лишь вяло улыбнуться и кивнуть.
      - Можно.
      Таня проводила меня до дверей.
      - Ты хорошо подумала? - спросил я ее в прихожей.
      - Хорошо. И не надо больше об этом.
      - Оставь хотя бы адрес, - попросил я, немного помолчав. - Я напишу тебе.
      - Я не знаю адреса, - сказала она. -Я сама напишу.
      - Я тоже не знаю адреса.
      - Я найду тебя.
      Она судорожно вздохнула, подалась ко мне, обвила руками мою шею и прижалась губами к моим губам...
      Господи, останови Землю. Или хотя бы сделай стоп-кадр...
      Таня легонько оттолкнула меня и сказала:
      - Ну все, родной мой. Тебе пора. Обещай дождаться меня.
      - Обещаю, - пролепетал я мгновенно помертвевшими губами.
      - Иди.
      Я остался стоять. Она резко развернулась и ушла в гостиную, прикрыв за собой дверь.
      Наутро я получил расчет за командировку и зарплату за полтора месяца. Потом собрал в свободной аудитории старост всех групп, которые в этом семестре у меня обучались, и сделал следующее заявление:
      - Сейчас каждый из вас сходит в деканат и возьмет ведомость. Потом вы возвратитесь сюда, заполните ведомости, проставив в них те оценки, которые сочтете нужными, и подадите мне на подпись. На все вам дается пятнадцать минут. И не рекомендую разглашать данную информацию. Это не в ваших интересах.
      Не веря своему счастью, старосты рванули в деканат.
      Оставшуюся часть дня я провел в дурнопахнущих очередях, нудно костерящих Горбачева с его этиловой революцией. Времяпрепровождение не из самых приятных, согласен, зато к вечеру мой предусмотрительно захваченный рюкзак был полон. Я с великим трудом втащил его на последний этаж, расставил содержимое в углу прямо на пол, немного передохнул и спустился на второй заход. В этот раз я решил идти до конца, и на последствия мне было начихать.
      До Нового года оставалось четыре дня.
      ...Когда я разлепил глаза, было темно. Я лежал одетый в заветном углу, и мне не было нужды куда-то ползти. Я пошарил вокруг, но нащупал только пыль и пустоту. Безумно хотелось умереть.
      Вспыхнувшая лампочка на мгновение ослепила меня. Я прикрылся рукой и завизжал:
      - Нет меня!
      Надо мной склонилась мерцающая дебильная харя.
      - Ты че, братан, я ж Петухов, сосед твой. С Новым годом!
      - Водки тоже нет! - хрюкнул я тоном ниже.
      - Да я не за этим, у самих имеется... Слышь, братан, наша мымра сказала, чтобы ты в три дня съезжал.
      - Погоди, погоди, что-то я не того...
      Петухов заботливо приподнял меня, прислонил к стеночке и влил в рот нечто омерзительное. Я закашлялся, но в себе удержал, и через минуту немножечко разъяснелось.
      - А почему съезжать? Я что-нибудь не то сделал?
      - Да нет, нас всех расселяют. Дом на капиталку становят.
      - А-а... Тогда наливай.
      Я встал и подошел к столу.
      Дойти до конца опять не получилось, и я постепенно вернулся домой. Теперь я твердо знал, по какому адресу мне предстоит доквакивать свою полную мнимостей жизнь. Название страны, города, улицы, номер дома и квартиры могут меняться, но самые главные параметры останутся неизменными: "Гнилая Тягомотина, Большая Задница, Мне".
      Впрочем, по такому адресу доходят послания только определенного типа. Но других я тогда не ждал.
      Таня отыскала меня через шесть с половиной лет. Я явился на ее зов. Мы проговорили до трех часов утра. Я понял. Она поступила правильно. Потом я отправил ее спать: завтра у нее трудный день - с утра важная деловая встреча, а в двенадцать придут гости.
      Она предложила вызвать для меня гостиничное такси, но я отказался и потопал через весь город пешком.
      Глава четвертая МАЛАЯ КНИГА ПЕРЕМЕН
      (27 июня 1995)
      В просторную гостиную вошли двое: статная, сияющая яркой зрелой красотой женщина в алом платье, а позади на полшага - высокий, элегантный блондин в окладистой бороде. Женщина непонятно улыбалась, выражения глаз мужчины было не разглядеть за дымчатыми стеклами очков. Бросив настороженный взгляд на женщину, Люсьен громко взвизгнул. Возле окна вздрогнули подскочил дремавший доселе Иван. Рафалович застыл, стиснув кулаки.
      - А-а-а! - кричал Люсьен, уставя в женщину тощий палец. - Вот, значит, что за миссис Розен, вот кто нас сюда высвистал? Только зачем, а? Покайфовать над тем, в каком мы дерьме прозябаем, импортным хахалем выхвалиться?
      - Действительно, Таня, зачем ты?.. - с упреком проговорил Иван, протирая глаза.
      - И еще в алое вырядилась! - продолжал визжать Люсьен. - Блудница ва... а-х
      Он сложился пополам, судорожно глотая воздух. Литой локоть Рафаловича пришелся точнехонько в солнечное сплетение.
      - Тихо, мразь, - прошептал Рафалович и шагнул навстречу вошедшим, оказавшись между мужчиной и женщиной. - Сними очки, - коротко приказал он.
      Светловолосый бородач пожал плечами и сдернул с лица очки.
      - Ты... - выдохнул Рафалович. - Но ведь ты... ты...
      - Воскрес, как видишь. А ты неплохой актер, Рафалович. Неужели жена ничего тебе не сообщила?
      - Какая жена?.. У меня нет жены... Мы два года как в разводе, - залепетал Рафалович. Павел обернулся к Тане.
      - Ну что, я же говорил, что зря мы это все устроили...
      - Да это же Поль! - прервал его слова визг Ника-Люсьена. - Живехонький!
      - Он оттолкнул Рафаловича и кинулся обнимать Павла. Тот в первую секунду попытался высвободиться, но потом положил руку на тощее плечо Ника и сжал его.
      - Танька, ты прости меня! Я ж не знал ничего! - кричал Ник. - Эй, Вано, ты что, не врубился? Это жеПоль!
      Иван, только сейчас сообразивший, кто есть кто,подпрыгнул, пробежал через всю гостиную и, широко расставив руки, спикировал на Павла с Ником.
      - Ребята! Ребята! - гудел он. - Это надо же, а? Ребята!.. Ленька, а ты что как не свой? Иди сюда!
      Рафалович растерянно стрельнул глазами на Таню. Та усмехнулась и подмигнула - иди, мол.
      Он нерешительно сделал шаг и оказался прямо напротив Павла. Ник с Иваном расступились, мгновенно почувствовав какую-то перемену в атмосфере. Павел стоял как вкопанный. Лицо его не выражало ничего.
      - - Ты... ты прости меня, - пробормотал Рафалович. Павел чуть наклонил голову вбок и ждал.
      - Я тогда... Они же никого, никого не пощадили бы - ни Лильку, ни детей! Ты поставь себя на мое место!
      - Я попытался, - спокойно сказал Павел. - Попытался - и тогда понял, что простил тебя.
      Он протянул руку. Рафалович всхлипнул, мотнул головой и уткнулся Павлу лицом в плечо. Его собственные плечи дрожали. Иван и Ник смотрели на них и ничего непонимали.
      - Вот и славно! - громко сказала Таня. - Давайте-ка лучше присядем...
      Расспросам не было конца. Павел отвечал коротко, рассеянно, а потом и вовсе уступил это право Тане, которая рассказывала за двоих, изредка обращаясь к нему за уточнениями. Он же молча курил, иногда прикладывался к холодному пиву, заново переживая все.
      (1984-1988)
      Его полет остановила мягкая раскисшая насыпь. Он кубарем скатился по ней, проскользил немного и остановился, завязнув в липкой грязи свежевспаханного поля. Несколько минут он неподвижно пролежал на спине, вбирая густой запах земли, с изумлением сознавая, что не только жив, но, похоже, и цел. Для проверки пошевелил пальцами ног... рук... Осторожно поднял руку, потом вторую, перевернулся на бок, пощупал живот, бока. Попробовал встать. Получилось с четвертой попытки - сырая земля держала, не хотела отпускать.
      Он взял направление на насыпь, черной глыбой выделявшуюся в окружающей черноте. Каждый шаг давался с невероятным трудом - ноги утопали в земле по середину икр. Через пять мучительных шагов Павел вывалился на тропинку, тянущуюся вдоль насыпи, оставив оба ботинка на память полю. Отлежался, ловя сырой воздух распяленным ртом. Подняться уже не было сил. Он пополз на четвереньках, отдыхая через каждые несколько метров. Когда и ползти стало невмоготу, он на руках подтянулся к растущему у тропинки деревцу и клубочком свернулся под тоненькими ветвями...
      На рассвете, громко переговариваясь, показались мальчишки с длинными удочками. Они прошли совсем рядом с Павлом и не заметили его, приняв за обыкновенный серый булыган - который вдруг зашевелился и застонал. Мальчишки сбились в стайку, зашептались между собой, потом самый смелый осторожно ткнул Павла концом удочки. Тот поднял страшную руку, серую и осклизлую. Мальчишка взвизгнул и отбежал, бросив удочку. Павел схватился за ее конец.
      - Чего ты?! - заверещал мальчишка. - Отдай!
      - У-э-э-э... - ответил Павел. .Осмелев, подтянулись и другие.
      - Ты кто?
      - Я с... я с поезда выпал, - простонал Павел... Три дня он отлеживался в станице, излечиваясь не от травм, вызванных падением, - их практически не было, а от потрясения, от дикой нервной и физической усталости. Петр и Лукерья, пожилая казачья пара, приютившая его, прежде всего стащили с него всю одежду и выбросили с глаз долой, потом отмыли в корыте, досыта накормили картошкой с салом и парным молоком и уложили в горнице на широкой кровати. Захмелев от еды и тепла, Павел спал сутки, а когда проснулся, Лукерья принесла ему кожаный набрюшник, в котором, заваренные в плотный полиэтилен, лежали его вторые документы и пачка денег, выданная дядей Мишей "от себя". Павел только сейчас о них и вспомнил. И тут же попросил Лукерью купить ему в магазине какую-нибудь одежду, белье и обувку. Дорожную сумку, зубную щетку и бритву он на следующий день купил уже сам. Накануне отъезда он подарил добрым старикам сто рублей. Они долго отнекивались, но деньги все-таки взяли и, чувствуется, были рады. На дорожку Лукерья собрала ему огромный куль всякой снеди, не забыв и плетеную бутыль с домашним виноградным вином. Рано утром Петр запряг телегу и отвез его на станцию к местному поезду на Ростов - поезда дальнего следования поблизости не останавливались.
      Недолговечный Савелий Дмитриевич Черновол остался в поле у железнодорожного полотна. Навстречу новой жизни ехал Павел Эмильевич Розен.
      - Зря ты его перышком не чкнул. Для подстраховки. А то вдруг оклемается, заяву сделает, и нас на первой же станции под белы рученьки да в черный воронок.
      Петров, не переставая рыться в сумке Павла, с убеждением сказал:
      - Не бзди. Этот не заявит.
      - Это ж почему? - усмехаясь, спросил Комаринцев.
      - Узнал я его. Как он меня про Таджикистан спросил, так и узнал, хоть он и масть сменил. Рожа новая, имечко новое. Никакой это не Черновол, а Чернов, геолог. Я так понимаю, что в бегах он, по тому же делу, что и я. Пусть и дальше бегает.
      - Бывает в жизни всякое... - философски заметил Комаринцев. - Есть что интересное?
      - Только в ксивнике. Чириков почти целая пачка и набор черно-белых на все случаи жизни. Везуха, брат Вобла. Решаем так - бабки тебе, ксивы мне. Согласен?
      - А барахло?
      - Оно и есть барахло. Хочешь - забирай, а нет - за борт. В Ростове разбегаемся.
      - Но ты ж вроде хотел...
      - Перехотел. Отвык я, Воблушка, по малинам хо-ваться, от ментовских бегать. Мыслю так: раз прапор Петров кончился, пусть теперь начнется Черновол вольный человечек. Сыщу тихий уголок потеплее, обживусь, присмотрюсь, где там что плохо лежит. Опять же и фотку переклеивать не надо. Волосню перекрашу, бороду отращу - самое то...
      - Всплыл! Черновол Савелий Дмитриевич, Кемский охотничий заказник. Три недели назад принят егерем. Даем команду?
      - Не торопись. Пусть там, на месте проверят, точно ли он. Переправь им фотографию Чернова, словесный портрет. Не забудь предупредить, что он сделал пластическую операцию. Если подтвердится - пусть действуют.
      Нового егеря хватились не сразу, только когда лошадь его пришла в поселок с перекушенной уздечкой и без седока. Заказник был обширен, и егеря нередко оставались на ночь, а то и на несколько, на дальних кордонах, где для этих нужд стояли вагончики или избушки. На месте одной из таких избушек, стоявшей в самой глуши, поисковая группа обнаружила черное месиво из разбухших от надолго зарядившего дождя углей и мокрой сажи и торчащий в небо почерневший обломок печной трубы. В самой середине пожарища были найдены человеческие останки, обгоревшие до неузнаваемости. Незамеченным пожар остался лишь потому, что начавшиеся дожди не дали ему распространиться на лесной массив. Никаких следов чьего-либо пребывания здесь до прихода группы следствие не нашло, только на ветке отыскался обрывок уздечки. Методом исключения следствие пришло к выводу, что погибший является егерем заказника Черноволом Савелием Дмитриевичем, а причиной гибели послужил пожар, возникший вследствие либо самовозгорания, либо неосторожного обращения с огнем. Закрытое было дело неожиданно затребовали в Петрозаводск, в республиканскую прокуратуру, где в ходе доследования было установлено, что по поддельным документам на имя Черновола в действительности проживал Чернов Павел Дмитриевич, кандидат геолого-минералогических наук, пропавший без вести в марте сего года.
      Сначала он дал себе сроку год; страсти поулягутся, шеровские ищейки перестанут вынюхивать его, о нем забудут, и тогда он вернется к Тане, обнимет Нюточку, и они будут жить долго и счастливо. Но чем больше он размышлял о будущем, тем проблематичнее представлялся такой быстрый и упрощенный вариант. К прошлому; даже к самому прекрасному, возврата уже не было.
      В Клайпеде его окружила совершенно новая, непривычная жизнь. Письмо дяди Миши подействовало волшебным образом: Арцеулов, заместитель начальника порта, принял его как родного, отвез к себе на квартиру, по кавказскому обычаю угостил шашлыками, приготовленными в электромангале прямо на лоджии, и домашним вином, не отказавшись и от вина, привезенного Павлом. На другой день по его распоряжению хорошенькая секретарша провела с Павлом обстоятельную экскурсию по порту, закончившуюся обедом в чрезвычайно милом кафе на набережной. Вечером того же дня Павел уже втащил свою сумку в отдельную комнату чистенького современного общежития. А на выходные Арцеулов повез его на дачу - скромный двухэтажный особнячок с крутой черепичной крышей в немецком стиле, утопающий в зелени сосен и корабельной лиственницы. Константин Заурович с гордостью демонстрировал дорогому гостю просторные комнаты, заграничную мебель, ковры, камины, коллекцию охотничьих трофеев и холодного оружия, красавицу жену на суперсовременной кухне, пышные клумбы, фонтан в виде пухлого позолоченного младенца, пускавшего струйку оттуда, откуда и полагается по анатомии. Павел вежливо рассматривал всю эту роскошь и все больше грустнел. Арцеулов, по-своему истолковавший причину пасмурного настроения гостя, покровительственно похлопал его по плечу и сказал:
      - Ничего, Паша, будешь умным - лет через пять у тебя не хуже будет. Пошли сациви кушать.
      Павел грустно улыбнулся. Все шло по кругу. Именно нежелание быть умным по-арцеуловски, по-рафаловичевски, по-шеровски и привело его сюда, а здесь все начинается заново.
      Должно быть, умный дядя Миша все-таки написал своему другу и земляку о том, какого рода человека препоручает его заботам, потому что Арцеулов, к величайшему облегчению Павла, больше к разговорам такого рода не возвращался. После обеда, когда они, развалясь в шезлонгах, пили кофе под журчание шаловливой струйки, он вполне по-деловому стал излагать возможности трудоустройства Павла, выяснять, на какую конкретно работу тот может и хочет рассчитывать, и даже не очень сильно удивился, когда Павел не назвал ни одного из самых лакомых вариантов.
      - Как у тебя, Паша, с образованием? - спросил Арцеулов.
      Павел чуть не ляпнул про геофак Ленинградского университета, но вовремя прикусил язык.
      - Среднее экономическое. Аральский индустриальный техникум.
      - Такой город загубили! - зло сказал Арцеулов. - Убили море, а город сам умер. Без моря жить не мог.
      - Да, - лаконично согласился Павел, ни разу не бывавший на Арале. "Ай да дядя Миша, все предусмотрел. Диплом из мертвого города - кто проверять будет?"
      - Экономическое, говоришь? Баланс знаешь? Дебит-кредит знаешь?
      - Забыл все. По специальности-то не работал.
      - А что работал? - чуть настороженно спросил Арцеулов.
      - Да разное. - Павел постарался максимально приблизить свой ответ к действительности. - Лаборантом в институте. В приборах немного кумекаю оптика, электроника. Инструктором по горному туризму. В экспедиции много ездил, с геологами, с нефтяниками. Статьи технические переводил, английский у меня хороший. Математику преподавал, - вспомнил он свои занятия с Георгием. Шофером работал.
      - На грузовой? - заинтересовался Арцеулов.
      - На легковой. Председателя колхоза возил.
      - Председателя? Меня возить будешь?
      -Но у вас, наверное, есть шофер?
      - Мой Егор давно на повышение просится. На рефрижератор.
      - А это разве повышение? - удивленно спросил Павел.
      - Конечно. Рефрижератор - это ведь что? Холодильник на колесах. А в холодильнике что главное? Лед. А лед - это что? Это вода замерзшая. А на такой воде какие деньги делают, знаешь? Большие деньги делают.
      - Как?
      - А так. Рыбу сухую заморозить - один вес, с водой - совсем другой вес. Больше сдашь - больше получишь. Больше получишь - лучше жить будешь. Нравится?
      - Не очень.
      Арцеулов хмыкнул, но промолчал.
      Уже во вторник Павел сел за баранку новехонькой черной "Волги". Рабочие его дни были ненормированы и неравномерны. То Арцеулов с утра до ночи носился по объектам и мероприятиям, возил с собой разный народ, в том числе и иностранцев - в таких случрх Павел выступал еще и в роли переводчика. То наоборот, с самого утра заседал в кабинете, отпускал Павла до вечера и страшно удивлялся, что Павел в такие дни не выезжал на отхожий промысел, а сидел себе где-нибудь в уголочке, а то и прямо в машине и спокойно читал книжку.
      - Странный ты все-таки, - говорил он с легкой примесью уважения. - А еще Розен.
      Иногда приходилось работать ночами, загружать из пакгаузов какие-то тюки, коробки, отвозить к Арцеулову на дачу, что-то забирать оттуда. В такие ночи Павел старался внушать себе, что все это происходит не с ним, но потом на душе долго оставался грязный осадок. Несколько раз он находил в машине конверты с деньгами - от ста до двухсот рублей - и всякий раз пытался возвратить их Арцеулову, но тот отнекивался и говорил, что деньги не его.
      После одной такой ночи Павел не выдержал:
      - Константин Заурович, не могу я так больше. Отпустите.
      Арцеулов прекрасно понял, о каком "так" говорит Павел, нахмурился:
      - Не пойму я тебя, Паша. Почему не хочешь жить, как все? Газет, наверное, много читаешь?
      Газет Павел как раз не читал вообще, разве что прогноз погоды и изредка программу телепередач. Бессмысленные передовицы, трескотня победных реляций с трудовых фронтов, маниакально-монотонные обличения загнивающего капитализма это все было ему нестерпимо скучно и казалось бесконечно далеким от реальной жизни. Но теперь, впервые поварившись на "народнохозяйственном объекте", он начал понимать, что вся газетная и прочая демагогия, наоборот, неотрывна от жизни, как неотрывны друг от друга две стороны медали. В ситуации тотальной лжи патетические бичевания "отдельных пережитков" и филиппики в адрес несунов, расхитителей и спекулянтов оборачивались идеологическим обеспечением тотального воровства, а тотальное воровство, существующее как бы вопреки официальным доктринам, обеспечивало этим доктринам реальную экономическую основу. А вместе они выстраивались в систему координат, в которой ему, Павлу Чернову, ныне Розену, не было места.
      В феврале он сдал казенную "Волгу" упитанному юноше с вороватыми глазками и устроился преподавать физику на курсах штурманов. А в апреле под откровенно фальшивые завывания идеологических баныпи скончался очередной генсек и последний "руководитель ленинского типа", не уважаемый даже самыми твердолобыми ортодоксами, и у всего соцлагеря объявился новый начальник, ошеломивший всех молодостью, хрущевской манерой поддерживать шляпу ушами и умением долго и складно говорить без бумажки. Некоторое время население оторопело наблюдало, как новый лидер запросто, словно гоголевский квартальный, "деспоти-рует с народом дезабилье", и вслушивалось в каждое слово, слетевшее с высочайших уст, но потом быстро смекнуло, что слова эти хоть и свиваются в законченные фразы, но смысла никакого не несут, а стало быть, можно спокойно отправляться доворовывать то, что еще не успели.
      В этот-то оторопелый промежуток Павел и начал время от времени заглядывать в газеты.
      Павел сидел в крохотном читальном зальчике и перелистывал подшивку "Ленинградской правды" - газеты в библиотеку поступали из разных точек Союза, хотя и с опозданием. Он коротал время, ожидая, пока библиотекарша, высокая сухопарая старуха с пронзительными черными глазами, наберет по его списку необходимые справочники и пособия. Через неделю начинались занятия с летними, ускоренными группами, и нужно было внести кое-какие изменения в курс.
      Глаза его скользили по полосам, выхватывая то фотографии знакомых мест, то фамилии, памятные по прошлой жизни. Исаакиевский собор в ограде лесов, Стрелка с птичьего полета, на симпозиуме выступил член-корреспондент АН СССР А. Ю. Кухаренко, Ленинградский областной комитет КПСС с глубоким прискорбием сообщает...
      На 69-м году жизни, после тяжелой, продолжительной болезни...
      Павел резко встал, опрокинув стул. Он опоздал на тридцать семь дней. Но на сорок не опоздает.
      У Лилии Теодоровны Рафалович день упал на минус, с самого утра. Это ж мало того, что пришлось впустую прокатиться на СТО, где эти пропойцы так и не отрегулировали задний мост, и она была вынуждена в метро трястись через весь город в ателье, а там битый час объяснять, что нечего валить на "нестандартную фигуру", если у самих руки не из того места растут. Так еще и в молочном опять не было ряженки, а в булочной ее нагло обсчитали на тридцать копеек, а когда она тактично, но твердо на это указала, так ее же еще и обхамили! А дома что если вы думаете, что лучше, так нет. В почтовом ящике очередное письмо от мамаши, якобы из Харькова, а на самом деле из Хайфы, и опять одни слезы: и жарко, и ноги болят, и Беллочкина родня ее не уважает, за приживалку держит, и картошка дороже апельсинов, и домой-то тянет, и березки в снегу снятся. А вонючий лагерный хозблок не снится? А коечка в грязном бараке, где тоже не духами пахнет, не снится? А не снится, сколько стоило ее оттуда вытащить и отфутболить на историческую родину?.. Только чуть отошла от письма, откупорила баночку пива из холодильника - так нате вам, звонит вторая мамаша, Ленькина тетя Рива, и очень интересно рассказывает про свои болячки ровно сорок три минуты по швейцарским часам. Так и это еще не все. Только повесила трубку, приходитЛеня, злой как черт, говорит приятную новости что в торге лютует ОБХСС и многих уже таскали к следователю, и от paсстройства ложится спать среди бела дня. Короче, когда снова зазвонил телефон, Лилия Теодоровна сняла трубку не в самом милом расположении духа.
      Подозрительно взволнованный голос сказал:
      - Леонида Рафаловйча, пожалуйста.
      - Он отдыхает, - резко ответила Лилия Теодоровна.
      - Это очень срочно.
      - А кто его спрашивает?
      - Это... это его друг детства. Вы только скажите ему, что... что произошла ошибка, Чернов жив, а погиб другой, и передайте...
      У Лилий Теодоровнм потемнело в глазах. Она хрипло вдохнула.
      - Нет, это вы передайте, передайте вашему пахану, чтобы перестал нас преследовать! Если вы не того угрохали, это ваши проблемы! Мы вам его честно сдали! - провизжала она в трубку, и в ее визге мешались животный страх и лютая ненависть.
      - Погодите, я...
      Но она уже припечатала рычаг кулаком.
      - Лиля! - прокричал из спальни Рафалович. - Кто звонил?
      Она ответила не сразу.
      - Какой-то пьяный идиот. Не туда попал и стал права качать.
      Павел толкнул застекленную дверь и вошел.
      - Хэлло, Пол! - Бенджи Олпорт, инспектор Иммиграционной службы, показал в улыбке все шестьдесят четыре зуба и, не вставая, протянул руку через стол. Присаживайтесь. Есть для вас новости, уж не знаю, хорошие или плохие. Еще перед Рождеством я на всякий, случай закинул вашу анкетку в Муниципальную комиссию по благоустройству. Есть ответ. Положительный. Вы им подходите. Постоянное место в...
      - В полиции нравов? - искренне изумился Павел. Олпорт расхохотался.
      - Не смущайтесь. Девяносто пять процентов американцев сделали бы ту же ошибку. Все знают, что такое "vice squad", но "lice squads"-это шуточка только для служебного пользования. "Вшивая команда", а официально выражаясь, бригада эпидемнадзора. Приличное жалование, и занятие как раз для такого романтика, как вы.
      Будете ходить в почти космическом скафандре и истреблять врагов человечества струёй из большого серебристого баллона. Как в "Звездных войнах". - Отхохотав минуты полторы, Олпорт опустился в кресло в полном изнеможе- нии. - И будьте спокойны, место надежное. Пока в городе есть кварталы, где проживают полноправные граждане, страдающие избытком меланина и недостатком серого вещества, вшивой команде безработица не грозит. Ха-ха-ха! Ну не любят наши черные братья чистоту, и все тут. Только не считайте меня расистом, некоторые из афров - мои лучшие друзья... Ха-ха-ха, хорошая шутка, верно? Ну, что, старина, с вас пиво и чипсы!
      - Спасибо, Бенджи, непременно... Я, собственно, зашел поставить вас в известность, чтогоже получил положительный ответ на резюме, которое послал в Управление Национальных Парков. Меня приглашают на собеседование в Денвер, Колорадо.
      - О-о, значит, романтике космоса вы предпочли романтику дикой природы? Суровые скалы, островерхие ели, медовые росы, форель играет в хрустальных ручьях, прекрасные альпинистки срываются в пропасть, а отважные рейнджеры их оттуда извлекают... Но если серьезно, Пол, романтика быстро приедается, а работа там довольно сволочная. Торчать в беспросветной глуши за двадцать миль отвратительной дороги до ближайшего бара с кегельбаном, патрулировать и в дождь и в снег, снимать со скалы обкурившихся тинэйджеров, лезть под дуло браконьера, развлекать досужих туристов, расчищать дорожки, как дворник, - и все это за гроши... К тому же, если вы возьмете работу в другом штате, потеряете право на пособие.
      - Готов рискнуть, Бенджи. Что я теряю, если не подойду им и сразу же вернусь?
      - Только деньги на авиабилеты. Но это ваши деньги. Ха-ха-ха!
      - Хай, рейнджер! - приветливо сказала молодая женщина, сидящая у костра. Мы что-то нарушили?
      - Темнеет, мэм, вам пора спускаться, если не хотите ночевать на скале, сказал Павел.
      - А если мы именно этого и хотим? - с озорной улыбкой спросила женщина.
      - В таком случае, мэм, правила обязывают выписать вам счет в пятьдесят долларов за суточное пребывание на территории национального парка и зачитать вам инструкцию по правилам поведения в национальном парке в ночное время.
      - 0кэй! - Женщина вздохнула, отвернулась и крикнула куда-то за спину на почти безупречном русском языке: - Эй, Алекс, иди сюда, это интересно! Этот олух собирается читать нам инструкцию!
      Павел так и сел, раскрыв рот от изумления. Но его рот раскрылся значительно шире, когда из-за кустов показался все такой же взъерошенный и рыжий Шурка Неприятных в необъятных цветастых шортах до колен.
      - Miranda Writ? - недовольно спросил Шурка с жутким акцентом, видимо, не зная, как передать это сугубо американское понятие по-русски. - Он будет нас инструктировать о наших правах? Спроси, за что нас арестовывают?
      - За непроходимый и клинический идиотизм, - брякнул по-русски несколько пришедший в себя Павел.
      Тут уже женщина раскрыла рот, а Шурка, сразу не врубившись, что рейнджер-то заговорил на его родном языке, набычился и сжал кулаки.
      - Да кто ты такой... ой!
      - Незримый герой... ой-ой! - передразнил Павел. - А ты, Шурка, все такой же.
      И никакой Гоголь не описал бы последовавшую за этими словами немую сцену.