- Полторы сверху! Коваленко поднял глаза.
      - Извините, Леонид Ефимович, но если сейчас вы положили две тысячи, то сверху может быть не полторы тысячи, а только тысяча триста пятьдесят рублей.
      - Да, Леня, ты это того... - промямлил Яша.
      - Тысяча триста пятьдесят! - подтвердил Рафалович.
      - Что ж, в таком случае... - Коваленко задумался. - Закрываю и даю тысячу шестьсот пятьдесят сверху. Для ровного счета. - Он размашисто начертил на листочке двойку с тремя нулями и показал Рафаловичу. - Впрочем, если вы, господа, не можете поручиться, я готов...
      - Можем! - тут же пискнул Беня.
      - Яша, и мне бумаги! - крикнул Рафалович. Яша принес еще листок и черный фломастер.
      - Закрываю и три тысячи сверху! - Рафалович ткнул фломастером в бумагу.
      - Янислав Александрович, проверьте цифру, будьте добры, - попросил Коваленко.
      Яша кивнул. Беня звонко хлопнул себя по лбу и вытащил из пиджака плоский японский калькулятор. Яша, так проще будет.
      Закрываю и полторы сверху, - сказал Коваленко. Закрываю и три! Закрываю и полторы.
      Закрываю и пять!
      И две.
      И пять!
      И две.
      И десять!
      И две.
      И десять!
      Открываю, - сказал Коваленко и бросил карты на стол.
      - И десять! - продолжал бушевать Рафалович.
      - Вы, должно быть, не поняли, Леонид Ефимович. Я сравниваю и открываю карты. Больше ставок нет.
      - Как нет?! - Рафалович безумным взором обвел комнату.
      - Нет, Леня, - шепотом подтвердил Яша. - Открывайся.
      - Х-ха! - Рафалович веером выплеснул свои пять карт на стол. Остальные сдвинули готовы, внимательно их рассматривая. Первым поднял голову Коваленко.
      - Янислав Александрович, поправьте меня, если я не прав. В настоящий момент в банке, помимо фишек и наличных денег, находится девяносто тысяч рублей по записи, то есть по сорок пять тысяч с каждой стороны?
      Яша заглянул в каракули Рафаловича, который вновь отошел от стола к буфету, в листок с цифрами, лежащий перед Коваленко, несколько раз нажал на кнопку калькулятора и выдавил еле слышно:
      - Да.
      - Леонид Ефимович, Вениамин Маркович, не возражаете?
      - Нет, - проблеял Беня.
      Рафалович нетерпеливо кивнул, не слыша вопроса.
      - Что ж, в таком случае... - Коваленко одну за одной уложил в рядочек пять карт. - Прошу убедиться. Покер тузов. Или, ежели угодно, каре. - Он подгреб к себе груду банкнот и фишек и углубился в подсчеты.
      - Леня... ты проиграл, - мертвым голосом сказал Яша. Беня вздрогнул. Рафалович посмотрел на Яшу с бессмысленной улыбкой.
      - Ты проиграл, - повторил тот.
      - Я...что?!
      Он рванулся к столу, своротив некстати подвернувшийся стул, навалился на него грудью и чуть не уткнулся носом в аккуратно разложенные карты. Пятерка бубен. И четыре туза. Он взял червонного туза, повертел в непослушных пальцах, зачем-то перевернул, посмотрел на рубашку, потер, понюхал...
      - Но я же... Я же сам снес этого туза, - сказал он, показывая карту.
      - Может быть, показалось? - участливо спросил Коваленко.
      - Нет... нет.
      Рафалович перевернул весь снос и перещупал каждую карту. Тройка червей... Вот она. Где туз? Где туз?! Вот же он, по-прежнему у него в руке... Но он взял его не отсюда. А откуда?
      - Подменил! - заверещал он. - Товарищи, это шулер! Подменил, когда мы отходили.
      - Выбирайте выражения, Леонид Ефимович! - с надменной миной проговорил Коваленко. - А во-вторых, я не мог этого сделать, даже если бы хотел. Я ни на секунду не оставался за столом один.
      - А когда... когда я к буфету ходил, а Яша за деньгами? Тогда только вы с Беней...
      - Пойду я, пожалуй, а то поздно что-то... - пролепетал Беня и стал бочком пробираться на выход. Рафалович перехватил его и рванул за лацканы.
      - Кого ты привел сюда, сука?! Урою!
      Беня вырвался и отпрыгнул к самой двери. . - А пошел бы ты, Ленечка, на три буквы, - болезненно морщась, сказал он. - Мне через три дня в Штаты улетать на постоянное жительство. Так что лучше мне с тобой поссориться, чем с компетентными органами.
      Он проворно юркнул в прихожую. Рафалович остолбенел посреди комнаты. Из ступора его вывел спокойный голос Коваленко:
      - Так что же, Леонид Ефимович? Когда прикажете получить?
      Рафалович медленно развернулся и в обход стола двинулся на профессора.
      - Что получить, что получить, падла?! Щас ты у меня за все получишь! - Он занес мощный кулак...
      ...и очнулся на полу. Возле него на коленях стоял белый как полотно Яша, а из кресла в углу сочувственно и насмешливо смотрел Коваленко.
      - Что же вы, Леонид Ефимович, так разволновались. Понимаю, сорок пять тысяч - сумма значительная даже для вас. Значительная, но не смертельная. И даже не разорительная...
      Рафалович застонал.
      - Яша, Яша, ну скажи ему, скажи!..
      - А что говорить, Леня, тут уж ничего не поделаешь, - чуть слышно, но твердо произнес Яша. - Проиграл - плати.
      - Янислав Александрович исключительно прав, - заметил Коваленко. Надеюсь, недели вам хватит, чтобы набрать нужную сумму? Кое-что из вашего имущества можно очень быстро перевести в наличность. Например, автомобиль "Волга-ГАЗ-24" прошлого года выпуска, записанный на имя жены. Норковую шубу, приобретенную за пятнадцать тысяч рублей в магазине Ленкомиссионтор-га. Брошь-браслет белого золота, государственная цена двадцать четыре тысячи рублей. Финский мебельный гарнитур, государственная цена восемь тысяч триста рублей. Наконец, двухэтажную зимнюю дачу на Рощинском направлении, записанную на имя вашей мамы. Кстати, в настоящий момент там находится ваша жена, Рафалович Лилия Теодоровна, и двое сыновей, Григорий и Михаил... Рафалович ткнулся носом в пол и завыл.
      - Янислав Александрович, с вашего позволения, мне хотелось бы отрегулировать этот вопрос с Леонидом Ефимовичем с глазу на глаз, - сказал Коваленко.
      Яша кивнул и, не оборачиваясь, вышел. Коваленко подошел к лежащему Рафаловичу, наклонился и потянул вверх за плечо.
      - Вставай, горе луковое. Погоди оплакивать твои шубки-коврики. На твое счастье, есть один добрый дядя, который готов помочь тебе. Возможно, на всю сумму. Если будешь паинькой.
      Рафалович приподнялся на четвереньки и мутно посмотрел на профессора. Тот опустил руку в жилетный карманчик и извлек оттуда маленькую плотную карточку, которую вложил Рафаловичу в зубы.
      - Только смотри, не съешь ненароком. Тут имя и телефон. Позвонишь, честно ответишь на один вопросик - и считай, что ты никому ничего не должен. Но если ответишь нечестно - смотри у меня! Имей в виду, он будет ждать три дня. Успокойся, подумай... Янислав Александрович! Благодарю! У вас было очень мило. Я вам тут кое-что на столике оставил. В компенсацию за моральный ущерб.
      Мягкий вагонпоезда "Адлер-Минск" оказался почти пустым: сезон массовых отпускных миграций еще не начинался, и проезжий народ, имея свободу выбора, предпочитал места подешевле. Павел, сдав билет лахудристой проводнице в шлепанцах, вошел в пустое купе, закинул сумку на верхнюю полку, а потом перебрался туда и сам. Мерно постукивали колеса, мутное окно было сплошь исполосовано диагональными потеками дождя, и незаметно для себя Павел задремал.
      Проснулся он от звука оживленных мужских голосов. Пока он спал, в купе подсели двое и теперь резались в карты, добродушно переругиваясь. Один из новых пассажиров поднял голову.
      - Что, землячок, разбудили? Слезай, сыграем!
      - Да я как-то...
      - Брось, мы ж не на деньги. Так, в дурачка время коротаем.
      Павел слез с полки и включился в игру. Примерно через часик оба его попутчика, не сговариваясь, бросили карты.
      - Надоело, землячок, - сказал первый, бровастый и широколицый. - Генерал, доставай!
      Второй, поджарый и небритый, без слова нырнул под стол, в длинную сумку.
      - Генерал? - Павел вопросительнопосмотрел на бровастого.
      Тот смутился на долю секунды, а потом бойко пояснил:
      - Военная косточка. Наш Вова-Генерал пятнадцать лет в героических рядах оттарабанил. До больших чинов дослужился.
      - Вобла, кончай, - нахмурившись, бросил Генерал.
      - Вобла - это вы? Что-то не очень на воблу похожи, - заметил Павел, имея в виду сильно упитанную фигуру собеседника.
      - Дурацкое детское прозвище. Мы с Генералом в одном дворе выросли, сказал он и протянул руку. - Сергей Комаринцев.
      - Савелий,- представился Павел, обкатывая на языке новое имя. - Савелий Черновол.
      - Владимир Петров, - четко произнес Генерал. В памяти Павла что-то резко вспыхнуло, и как-то само собой выскочил вопрос:
      - Скажите, Владимир, вы в Таджикистане не служили?
      - Не приходилось, - отрезал тот.
      - Ну что, со знакомством? - Комаринцев проворно скрутил крышку с вынутой Петровым бутылки "Кубанской" .
      - Вобла, не гони, - сказал Генерал. - Дай-кось я хотя бы колбаски настрогаю, помидорчиков. Человек, может, без закуски не хочет. Да и мне тоже больше нравится по-культурному, из стаканов...
      Комаринцев хлопнул себя по лбу.
      - Вот ведь голова садовая! - со смехом сказал он. - Про стаканы-то и забыл. Пойду проводницу охмурять.
      - Из отпуска или как? - спросил Петров, оставшись с Павлом вдвоем.
      - Можно сказать... Из санатория. А вы?
      - Из командировки. Выездная ремонтная бригада при Минском тракторостроительном. Тоже минчанин?
      Он пристально и выжидательно смотрел на Павла. Тот смутился.
      - Нет, я так... К тетке заехать надумал... В Гродно. А вообще-то я из Кировской области...
      - Вятский - народ хватский! - весело откомментировал Комаринцев, входя в купе с тремя стаканами.
      - Гродно? - переспросил Петров. - Так в Гродно, короче через Львов ехать. Или напрямки, вильнюсским.
      - Ладно тебе, - вмешался Комаринцев. - Давай разливай лучше. Душа горит.
      - Я не буду, - сказал Павел, страшно сердясь на себя. При первой же беседе сбился, заврался, напутал.
      - Почему? - Комаринцев посмотрел с обидой.
      - Подшитый, - привел Павел самый железный в подобной ситуации аргумент.
      - Что, хорошо зашибал? - сочувственно спросил Комаринцев. - Может, все-таки по чуть-чуть...
      - Отвяжись от человека, - сказал Петров, пряча нож, которым нарезал колбасу и хлеб. - Слышь, Савелий, тогда давай компотику, а? Хороший компотик, сливовый. - Он во второй раз нырнул под стол.
      - Напрасно вы. Вам самим пригодится... - начал Павел, но ему уже налили стакан густого, сладко пахнущего компота. Его попутчики подняли стаканы.
      - Со знакомством! - во второй раз провозгласил Комаринцев.
      - Твое здоровье, Савелий Черновол, - произнес Петров, оба залпом осушили стаканы, дружно крякнули и зажевали колбасой. - Ты давай, компотик-то пей, закусывай.
      - Спасибо, я пью, закусываю, - Павел сделал хороший глоток и надкусил половинку помидора.
      Его спутники приговорили остатки, оживились, стали травить анекдоты, рассказывать всякие случаи из жизни. Поначалу Павел старался поддержать разговор, но потом затих. Его как-то странно разморило, язык словно отнялся, в голове загудело, очертания купе и лица попутчиков затуманились и поплыли... Он прикрыл глаза, но от этого стало еще хуже...
      Кто-то тронул его за плечо.
      - Эй, пойдем перекурим.
      - Н-не, вы ид-дите, а я...
      Он не договорил: сил не осталось.
      - Ну, отдыхай в таком разе.
      Павел остался один и попытался прилечь. Тут же навалилась дурнота, прошиб пот, сделалось нестерпимо душно и маятно. Задыхаясь, Павел заставил себя встать, не сразу нащупал дверь, рванул, выкатился в коридор и, перебирая руками по стенке, двинулся вдоль вагона. Воздуху, хоть глоточек свежего воздуху!..
      В тамбуре стояли Петров с Комаринцевым.
      - Что, землячок, тоже покурить надумал? - спросил Комаринцев.
      - Душно мне, - пробормотал Павел.
      - Подыши, - сказал Петров, открывая дверь вагона. Стук колес сразу сделался громче. В тамбур ворвался свежий ночной ветер; Павел судорожно вдохнул, приблизился к открытой двери. - Только осторожно, не вывались смотри.
      - Я держусь, - прошептал Павел. И тотчас сильная рука оторвала его пальцы от поручня, а другая подтолкнула вперед, в свистящую темноту.
      Павел взмахнул руками.
      "Все повторяется, - успел подумать он. - Таня..."
      Завтра начинались съемки. Измученная жарой, долгим переездом и тяжелыми мыслями, Таня с облегчением вошла в тенистый вестибюль уютной гостиницы в местечке Трокай, выбранном режиссером Мицкявичусом для всех "западных" эпизодов будущего фильма. Таня подошла к обшитой сосной стойке администратора, грезя о холодном душе, и положила на нее раскрытый паспорт.
      - Здравствуйте. Чернова из Ленинграда. Мне забронировано.
      - Здравствуйте, - с широкой улыбкой и почти без акцента сказала женщина-администратор. - Добро пожаловать. Ваш номер тринадцатый, это на втором этаже, налево... Римас, отнеси чемодан...
      Таня протянула руку за ключами.
      - Вам телеграмма, - сказала администратор и передала Тане сложенный пополам листок. - Обогнала вас;
      Таня разорвала бумажную полоску, разогнула листок, начала читать, вскрикнула и Закрыла лицо руками.
      - Вам плохо? - озабоченно спросила администратор. - Мне нужно в Ленинград, - прошептала Таня.
      Иван был и на похоронах и на поминках, плакал, выпил много теплой водки, так что друзьям Павла пришлось уводить его под руки. Ник Захар жевский на похороны пришел, но к Тане подходить не стал, а она его не заметила - не до того. Рафалович не явился вовсе, хотя и был извещен.
      Среди звонков и телеграмм с соболезнованиями была и телеграмма от Вадима Ахметовича Шерова. Таня порвала ее в мелкие клочки, жалея, что не может поступить так же и с ее автором. Не было ни малейших оснований считать его виновником гибели Павла, но Таня ни секунды не сомневалась, что без него не обошлось. У нее даже возникла мысль отомстить "другу и благодетелю", но это было бы безответственно. Она не могла позволить себе разменять жизнь этого негодяя на свою, пусть даже потерявшую лично для нее всякую ценность. Но были еще Нюточка, Дмитрий Дормидонтович - и ради них она обязана была продолжать жить. Лизавета еще весной продала дом и хозяйство и насовсем переехала к Черновым, главным образом, чтобы неотступно быть при Дмитрии Дормидонтовиче, который совсем не вставал с инвалидного кресла.
      Весть о смерти сына он воспринял отрешенно, здорово тем самым встревожив Таню. Страшно скривив губы, он просипел: "На все Божья воля" - и потом, казалось бы, забыл обо всем. Только через две недели после похорон он попросил Лизавету повесить над его столом большой фотографический портрет Павла, а в углу - икону Спаса Нерукотворного, и заодно вынести в кладовку или на по-мойку труды классиков марксизма-ленинизма, роскошно изданную трилогию Брежнева, лично подписанную именитым автором, и прочую партийную литературу. У него были свои представления о том, кто лишил его сына.
      От участия в съемках Таня отказалась. Ее поняли и настаивать не стали. Она твердо решила не возвращаться в кинематограф и осенью пришла в плановый отдел старого своего стройтреста. Осенью же Нюточка поступила в первый класс.
      IV
      - В корзину! - отчеканила Таня.
      Дерек Уайт обиженно приподнял бровь. Соня Миллер прищурилась. Стив Дорки испуганно прикрыл рот рукой. В малом подземном конференц-зале Бьюфорт-Хаус воцарилась напряженная тишина.
      - Мистер Уайт, боюсь, что мы впустую потратили время и деньги. Я расторгаю контракт. Деньги по неустойке будут вам перечислены в течение недели.
      Уайт поджал губы, пробурчал: "Это неслыханно!" - и устремился из зала вон. Видно, очень хотел хлопнуть дверью, но та была снабжена пневматическим амортизатором и хлопнуть не получилось. В отместку великий режиссер пнул ее уже из коридора и, судя по донесшимся оттуда ругательствам, ушиб ногу.
      - Таня, но как же так? - взмолился, обретя дар речи, Стив Дорки. - Теперь нам его не вернуть.
      - И не надо.
      - Но это же Маэстро, крупнейший мастер изысканного эротизма...
      - Стив, мне остое... я устала объяснять, что мне не нужен изысканный эротизм. Не нужна Золотая ветвь Каннского фестиваля, не нужны аплодисменты эстетов и восторженные вопли критиков.
      - Тогда надо было соглашаться на Стирпайка.
      - Порнуха класса Х не нужна тем более. Мне нужен такой фильм, который крутили бы по всем программам, причем не в три часа ночи по субботам, а по будням в самый "прайм-тайм". Такой, чтобы рядовая английская мамаша, выросшая на "Коронейшн-стрит" и воскресных проповедях, смотрела бы его, затаив дыхание, без отвращения, стыда и скуки, а досмотрев, полезла бы в семейную кубышку и выдала своему прыщавому отпрыску десяток-другой квидов и отправила в наше заведение набираться уму-разуму. Хорошо бы и муженька послала следом, чтоб учился, засранец, как это делается. Такой, чтобы Комитет по образованию рекомендовал для просмотра на уроках по сексуальному воспитанию, а учителя водили бы школяров к нам на практические занятия. Такой, чтобы каждая девка мечтала хоть с недельку поработать на "Зарину"...
      Ее речь прервал писк мобильного телефона. Таня вынула из жакетного кармана плоскую трубку, послушала, сказала "так" и отключилась.
      - Таня, ты хочешь невозможного, - заметила доселе молчавшая Соня.
      - Может быть. Но, как ты знаешь, я умею добиваться и невозможного.
      Соня притихла, а Таня вновь обратилась к Стиву Дорки. Голос ее звучал ласково:
      - Постарайся, милый, я тебя очень прошу... Стив кивнул, отвернулся и неожиданно громко, в голос, разрыдался.
      - Нервы, - констатировала Таня. - Что, Соня, отправим его в твой Хландино на недельку до второго? За счет заведения.
      - Можно, - согласилась Соня.
      Стив всхлипнул и опрометью выскочил из зала.
      - Ты, кстати, тоже могла бы этим вопросом озадачиться. Бобу Максуэллу позвони, скажешь, за консультацию хорошо заплатим... Материалы, что тантристы с Гавайев прислали, отсмотрела?
      - Да. Барахло. Один, правда, ничего, с гуру филиппинским. Забавный, и подходы нестандартные. Поглядишь?
      - Не сейчас, я занята.
      Приватный лифт вознес Таню в пентхаус, где располагался головной офис "Зарины" - сердце и средоточие маленькой империи, опутавшей город разветвленной, пока еще тонкой и реденькой паутиной "домов досуга", кабаре, косметических салонов и магазинчиков, бистро и художественных салонов. Номинально все эти учреждения принадлежали десятку небольших фирм и фирмочек. Сюда Таня заезжала едва ли чаще раза в неделю. Вполне овладев хитрым искусством делегирования обязанностей, она могла себе позволить не заниматься каждодневными тактическими вопросами, коих так или иначе было неподъемное множество. Это за нее делал отменно вышколенный штат, дорожащий не только завидным жалованьем, но и ощущением собственной значимости, порожденным таким доверием руководства. Доверие они оправдывали в том числе и тем, что беззаветно стучали друг на друга, пресекая тем самым малейшую возможность сколько-нибудь организованной, серьезной подлянки. Сюда, на крышу элитарной высотки, расположенной напротив Кенсингтонско-го дворца, обители "народной" принцессы Ди, стекались дела только самые важные, самые срочные - и самые конфиденциальные.
      Сейчас три кабинета, в которых обычно располагались сотрудники, пустовали по причине окончания рабочего дня. Только в просторной, залитой вечерним солнцем приемной - царстве Эмили, секретаря по жизни, способной без малейшего напряжения одновременно разговаривать по телефону, барабанить по клавишам компьютера и сражать посетителя улыбкой мегатонн на сорок, - находился, помимо самой Эмили, еще один человек, вольготно развалившийся в кожаном кресле. Впрочем, при виде Тани он моментально вскочил и замер, втянув живот. Таня ограничилась вежливым, исполненным достоинства кивком, стараясь не рассмеяться Джулиану в лицо. Институциональные законы в действии. Хоть ты и четвертое лицо в компании, технический директор и член правления, а все же знай, кто здесь босс. И характерно, как легко врос экс-вышибала в этот дебильный официоз, для самой Тани бывший своего рода затянувшейся игрой, иногда забавной, а иногда скучной и утомительной. Будто так и родился в белой отутюженной рубашке с идиотским галстуком на ре.зиночке, с твердой пластмассовой папочкой в руках. Словно с ростом их бизнеса от веселого домика на улице Благодати до этого вот черно-белого обтекаемо-функционального супер-офиса супер-корпорации в супер-пентхаусе (тьфу, будто картона наелась!) слетала с главпомощничка многослойная обертка, пока не обнаруя(ился натуральный корпоративный гамбургер, разве что пережаренный малость. Захотелось поддеть, тем более что разговор предстоял весьма фертикультяпистый. . - Джулиан, лапушка, спасибо, что зашел, пропела Таня нежнейшим голоском, прикрыв за ним дверь в офис, и, к его несказанному удивлению, клюнула алыми губами в благоухающую "Уилкинсоном" черную щеку. - Садись, садись. Коньячку, сигару?
      - Я же не курю.
      - Тогда, значит, коньячку.
      Она нажала кнопочку дистанционного управления, черная полочка с толстыми папками ушла в стену, а на ее место неспешно выплыл застекленный бар с разнокалиберными бутылками. Таня выбрала большой коньячный бокал, в который полагается плескать несколько капель на донышко, до половины заполнила "Реми-Мартеном" и пододвинула к нему через полированный стол. После секундного замешательства он взял бокал, сделал символический глоток и решительно поставил на стол. Вспомнил, должно быть, что он не только подчиненный, обязанный исполнять любую прихоть босса, но и нехилый акционер, с которым здесь обязаны считаться.
      - Я слушаю, - с суховатой почтительностью сказал он.
      - Вчера мне был очень интересный телефонный звонок, - столь же непринужденно, будто в продолжение светской прелюдии, заявила Таня. - От Колина Фитц-симмонса.
      Джулиан понимающе наклонил голову. Колин Фитц-симмонс был знаменитостью международной. Звезда его стремительно взошла три года назад, когда этого добротного профессионала средних лет, известного преимущественно по полицейским телесериалам, неожиданно пригласили на роль легендарного злодея Оуэна Глендауэра в исторической кинодраме из жизни средневекового Уэльса. Эту сильную, противоречивую личность Фитцсиммонс сыграл столь выразительно и страстно, что через каких-то три месяца после выхода фильма в прокат получил приглашение в Голливуд, где с тех пор успел сняться в трех эпических блокбастерах, получить "Оскара" и заключить прямо-таки фантастический контракт на пять лет. С Таней он познакомился, будучи еще относительно безвестным, скромным и молчаливым крепышом с обаятельной улыбкой и незадавшейся семейной жизнью. Жил-он тогда в Хэмпстеде и нередко заглядывал на огонек в новый "центр досуга". Добившись успеха, он не забыл дома, где ему было так хорошо, всякий раз, бывая в Лондоне, находил время зайти, и в зале висела огромная фотография кинозвезды с теплым посвящением "царице Тане".
      - И что Фитц? - поинтересовался Джулиан. Такой поворот, похоже, вернул ему спокойствие, несколько поколебленное странным началом аудиенции.
      - Лучше всех. Только по дому скучает. Но оттуда ему не вырваться, а потому решил обзавестись кусочком дома прямо у себя, на Лавровом Каньоне. У его менеджера есть на этот счет парочка идей, довольно заманчивых. Надо бы слетать туда, разобраться на месте, переговорить... У меня дел под завязочку, ты не мог бы?..
      Немного дернулось веко и пальцы сжали подлокотник - только и всего, но от Таниного внимания это не укрылось. Джулиан широко улыбнулся:
      - Но, дарлинг, ты же знаешь, что мне лучше страну не покидать.
      - Брось. Ты ж уважаемый бизнесмен, полезный член общества. Все бумаги в момент оформят и еще за честь почтут. К тому же, если бы у шве на этого Джулиана Д0бюссона что-нибудь было, давно бы тебя прихватили. Верно, Франсуа? Он вздрогнул.
      - Не бойся, "жучки" здесь не водятся... Между прочим, я беседовала о твоей ситуации с одним грамотным барристером - без имен, естественно, - так он говорит, что у тебя очень хороший шанс легализоваться вчистую. Все же прекрасно помнят, какие ужасы творились на вашем Гаити при Папе Доке. И историю твоего отца поднять несложно. А что столько жил по подложным документам - так ведь опасался преследований злых тонтон-макутов и их агентов. Но главное, человек ты зажиточный, не шантрапа какая, налоги платишь исправно... Отличный повод для англичан блеснуть хваленым гуманизмом, а? Как тебе такой вариант?
      Джулиан молчал.
      - Думаешь, начнут всякие вопросы задавать, подтверждений требовать? А мы им подтверждения предоставим, свидетелей кучу найдем. Профессоров сорбоннских, сокурсников. Вот этих, например.
      Таня придвинула к нему фотографию - улыбающийся, бородатый Джулиан в академической мантии и шапочке среди десятка молодых людей, одетых аналогично. Он взглянул на фотографию и тут же бросил. Руки его дрожали, взгляд заметался.
      - Никто не откажется подтвердить, что ты - это ты. Это ведь, знаешь ли, миф, что для белых все черные на одно лицо. Могут, правда, спросить, куда ты настоящего Франсуа Гайона дел - сам грохнул или шакалам гаитянским сдал, как папашу, - беспощадно продолжала Таня. - Только, пожалуйста, не стреляй глазками в поисках тяжелого предмета. Иначе придется лишить тебя жизни, а она мне еще пригодится. Тебе, надеюсь, тоже.
      На лбу Джулиана вздулись жилы. Он схватил едва тронутый коньяк и залпом выпил. Хрустальный стебелек треснул в его пальцах, и пустой шар бокала покатился по ковру. Таня до краев наполнила новый бокал и метнула по полированной поверхности в направлении Джулиана.
      - Угощайся, не стесняйся. А я тебе пока сказочку расскажу... Жил да был на белом свете один черный мальчик. Жил, обрати внимание, не в бедности и горе, а совсем наоборот. Папа у мальчика был преуспевающий адвокат, дедушка по маминой линии производил лосьон, который сильно курчавые волосы распрямляет, и на этом разбогател. А мальчику нашему хотелось жить еще богаче, много богаче. В школе и дома ему внушали, что для этого надо усердно учиться и прилежно работать. Поверил мальчик, школу закончил лучшим в классе, в колледж поступил, науки успешно грыз, в бейсболе блистал, с девочками тоже отличался. В общем, не мальчик, а прям американская мечта. И вот приметили мальчика добрые дяди, послали доучиваться аж в Париж, в саму Сорбонну. А как доучился мальчик, взяли в свою фирму, во французское ее представительство. Платили ему щедро, по службе продвигали. Только мальчику этого мало было, джекпот ему, болезному, грезился, спать не давал. И вот году в семьдесят втором объявился наш герой в солнечной Калифорнии... Ну, а про дальнейшее во всех газетах писали, по телевизору трубили. Ты позволь, я зачитаю небольшую выкладку.
      Не дожидаясь ответа, Таня нацепила очки в черепаховой оправе. В них она походила не на директора школы, а на американскую актрису Ким Бэссинджер, хоть та вроде и без очков. Открыла бархатную папочку и извлекла розовый листочек.
      - А. О. "Бонанза-Калифорния", прежде, кстати, совершенно неизвестное, занималось привлечением средств инвесторов для разработки нефтяных скважин в Калифорнии. Дивиденды, выплачиваемые по акциям компании, достигали небывалого уровня. Первые вкладчики, в числе которых было немало знаменитых деятелей кино, политиков, журналистов, получили за шесть месяцев по доллару и шестьдесят центов на каждый вложенный доллар. Деятельность "Бонанзы" сопровождалась агрессивной рекламой, что создало беспрецедентный ажиотаж... По просьбе отдельных вкладчиков "Бонанза" организовала поездки в пустыню, где желающим показывали нефтепровод. Позже следствие установило, что за нефтепровод выдавались ирригационные трубы с надлежащей окраской и маркировкой... Деятельность "Бонанзы" вызвала интерес комиссии сената штата по экономической политике, но еще до вынесения постановления о ревизии все руководство фирмы бесследно исчезло. Вместе с ними исчезло более ста миллионов долларов из тех ста тридцати, которые доверили "Бонанзе" акционеры... Непосредственно с клиентами работал молодой темнокожий юрист, выпускник Сорбонны Дуэйн Мак-Ферлин.
      - У меня тоже кое-что на тебя найдется, леди-босс, - замороженным голосом произнес Джулиан-Франсуа-Дуэйн. Таня трижды свела и развела ладони, обозначив иронические аплодисменты.
      - Браво. Далее по сценарию нам полагается, брызгая слюной, рычать страшные угрозы, а потом, успокоившись, ты начнешь разъяснять мне, что эти уворованные у честных заокеанских налогоплательщиков миллионы - суть финансовая основа нашего процветающего предприятия, которое со страшным треском рухнет в тот самый миг, когда кто-нибудь встанет на их след. А я должна, хлопая глазами и ушами, делать вид, будто верю каждому твоему слову.
      Джулиан остолбенел.
      - Но это правда.
      - Это неправда, бледнолицый брат мой, и ты прекрасно это знаешь. Вы же, голубчики, уже в самом начале нашей затеи с Хэмпстедом не могли не понимать, что я не сильно поверю в мудозвона полковника, которому вдруг взбрендило вложить сотни тысяч в предприятие, мягко говоря, рискованное, и тем более не удовлетворюсь той пургой, которую гнал мне Бенни насчет дополнительных источников финансирования, и начну интересоваться, что да как. И тогда Соне Миллер сливается горячая информация, которую она, падкая на сенсации, как любой журналист, начинает с энтузиазмом разрабатывать. Про Бенни вам ничего особенного и придумывать не надо было - банковский клерк, осужденный за растрату и после отсидки обосновавшийся в хозяйстве мамаши Поппи и потихонечку, на пару с тобой, прибравший его к рукам. То, что номинальной хозяйкой оставалась эта пропитая блядь, тоже вполне объяснимо: бордель,принадлежащий парочке бывших зэков, привлек бы излишнее и неблагосклонное внимание полиции.
      - Парочке? Ты не оговорилась? - спросил Джулиан сквозь стиснутые зубы.
      - Парочке, дорогой мои, парочке. Бедная Соня настолько увлеклась эффектной историей юриста-жулика, который нагрел клиентов на миллионы и теперь выдает себя за сына гаитянского министра, вынужденного жить по подложным документам, что даже не озаботилась заняться менее романтической версией твоей биографии. Зато это сделал по моей просьбе Эрвин, к тому же имеющий, как бывший полицейский, неофициальный доступ к информации, недоступной даже пронырливой Соне.