— Итак, что же, Тачина? Скажи мне, что? Я ведь твоя старая учительница.

Молодая женщина кивнула:

— Миссис Холленд, я… Как же мне сдать на бакалавра? Я должна это сделать. Но я не могу в художественную школу… это слишком далеко. Это невозможно.

Пальцы Квини нервно подрагивали.

Женщина покачала головой.

— И это нужно решить сейчас, после ночного пожара, когда ты еще не знаешь, жив ли твой муж? Что же произошло, Тачина?

—  — Миссис Холленд, муж у меня — строгий человек, и я не могу сегодня явиться домой, если я не скажу, где и когда я сдам на бакалавра…

Женщина улыбалась, в то же время качая головой.

— Тачина, твой Кинг — такой взбалмошный мальчишка! Теперь и ты стала настоящим Кингом, такой же взбалмошной, и хочешь, чтобы твоя старая учительница после ночного пожара и не позавтракав сказала, где можно сдать на бакалавра.

Квини снова кивнула, даже не улыбнувшись женщине за ее участие:

— Я должна это знать, иначе я не могу вернуться домой.

— Джо не убьет же тебя на пороге…

Уголки рта Квини сжались.

Женщина перестала улыбаться.

— Тачина. я уже слышала, что ты отказываешься посещать двенадцатый класс художественной школы, и это вызвало большое волнение и сильную досаду. Ребенок не должен помешать. Ты замужем. Школа бы учла твое состояние…

— Но я не могу сейчас уехать.

— От этого тебя не избавит никто. Эйви даже сам пожалел, что дал тебе эту справку, — может быть его из-за этого переведут. Школа — это обязанность. Ты из-за мужа хочешь остаться дома?

— Он меня гонит в школу!

— Ну? Тогда все в порядке.

— Нет. Я не поеду.

— Тачина! Что за фантазии! Отправляйся! Иначе миссис Билкинс отправит тебя с полицией.

— Черт возьми! Она, наверное, думает, что я стану там рисовать? Я не сделаю ни одного штриха… или буду просто разводить пачкотню…

— Тачина!

Молодая женщина развела руками.

— Как бы мне это объяснить?

— Попытайся.

— Я должна остаться со своим мужем Он болен. Если он останется один, он уже никогда не поправится…

— Ему надо идти в госпиталь. Там они могут сделать для него больше, чем ты.

Квини вскочила с кушетки и закричала, но совсем тихо, хриплым шепотом:

— Миссис Холленд! Вы же ничего не знаете, ничего! А я знаю, хотя мне этого никто толком не объяснил. Раньше мы говорили «пытка»и «яд», теперь они говорят «новейшие методы»и «врачебное искусство», и они вводили ему свой яд. И сейчас он у меня… да, сейчас он у меня такой, каким они его выпустили. Он погибает, и он сделает что-нибудь ужасное, как только я уеду. Если еще не сделал, если не сделал… он не хочет больше жить, а индеец, который не хочет жить, умирает. Но я не хочу оставить его умирать, а он требует от меня сдавать на бакалавра, и я должна это сделать, но я не могу от него уйти. И если я сейчас вернусь домой, я должна знать… И меня не надо призывать к благоразумию, говорить мне о госпитале, о школе, потому что это бессмысленно и потому что я ничего этого и слышать не хочу. Я вот пришла к вам… и если вы мне не поможете…

Женщина побледнела.

— Тачина, прошу тебя, успокойся; это же так просто. Только я еще все точно не знаю. Это очень просто. Ты пойдешь в другую школу, ты сдашь на бакалавра у нас, здесь. В обычной школе. По всем теоретическим предметам. Экзамены по изобразительному искусству ты сдашь потом, позднее; это все как-нибудь образуется. Вся школа обрадуется, что ты снова у нас.

Квини потребовалось некоторое время, чтобы уяснить себе все это.

— Миссис Холленд! А если она пришлет полицию?

— Она ничего не сделает. Ты знаешь, я уже два года директор. Отправляйся к себе, Тачина, тебе нельзя вредить своему ребенку!

По лицу молодой женщины медленно потекли слезы.

— Я дам тебе чаю, Тачина. Я позову твою бабушку сюда, и вы вместе попьете здесь чаю. Тем временем я сбегаю и соберу подписи.

У Квини по щекам пошли темные пятна.

— Но они скажут, сегодня у них нет времени; был пожар и…

— …и ни слова больше, Тачина, ведь ты уже достаточно наговорила, и теперь я приступаю к действию.

Большая седовласая женщина, которая была индейской учительницей и директором школы, покинула дом. Квини слышала, как снаружи заработал мотор.

Квини оставалось теперь ждать. Они ждали вместе с Унчидой. Первый час прошел быстро, и чай подогнал сердце, так что Квини почувствовала себя бодрее. Второй час был еще спокойным часом; Квини прилегла. Третий и четвертый часы снова пробудили в ней беспокойство, и сердце, казалось ей, стучит на всю комнату.

Наконец в полдень директриса возвратилась.

— Вот, — сказала она и положила перед Квини ходатайство, утвержденное многими подписями и печатью. — Но это оказалось труднее, чем я думала. Холи мне помог, хотя я и не ожидала этого. Может быть, он один знает твоего мужа, как ты. Значит, ты идешь теперь в наш двенадцатый класс. Через три дня начинаются занятия. В художественную школу суперинтендент позвонил по телефону. Директор согласился, хотя и с сожалением, и он это согласует с министерством, ведь художественная школа центральная и ты представлена на художественной выставке.

— Так много защитников, — все еще сдержанно прошептала Квини. — Я их прямо чувствую затылком.

Затем она поблагодарила и пошла вместе с Унчидой.

Она заправилась и кое-что купила в супермаркете. И при этом ловко ускользнула из поля зрения матушки Бут, которая тоже с тележкой-корзиной обходила стенд. Квини подогнала еще кабриолет к почте с тайным предчувствием, что в «general deliver!»— почте до востребования — есть что-нибудь и для нее, и ей действительно было выдано письмо. Но оно было адресовано не ей, а ее мужу, на нем были канадская марка и почтовый штемпель «Вуд-Хилл». Она сунула его в большой нагрудный карман своей блузы и поехала со скоростью сто миль, разрешенной ей Стоунхорном и которую полиция в создавшейся ситуации, конечно же, могла допустить. Ей не терпелось скорее добраться домой.

На стороне Белых скал огонь еще нанес кое-какой урон, в том числе и на участке ранчо Бутов, но через шоссейную дорогу, благодаря пушенному встречному палу и действию отрядов пожаротушения, не перешел.

Некоторые отряды по борьбе с огнем расположились биваками в долине, очевидно, в ожидании, пока окончательно не миновала опасность. Также оставались еще и пожарные машины. Квини сбавила скорость, чтобы ни на кого не налететь.

Дом Кингов целехонький стоял на склоне под моросящим вечерним дождем.

Квини поехала по боковой дороге, все ухабы и ямы которой она могла перечислить и во сне. Она остановилась у дома, велела бабушке выйти, закрыла машину и пошла к той стороне дома, откуда был виден выгон для лошадей. Все они были тут: Пегий, карий и две кобылы.

У нее комок подступил к горлу, она вошла в дом.

На деревянном ложе без одеяла лежал Стоунхорн.

Женщины все распаковали и снова определили на свои места одежду и одеяла. Стоунхорн поднялся. Он не мог скрыть, что из-за удара копытом хромал.

— Пегий черт устроил мне танцы, — сказал он извиняющимся тоном. — Свиньи у Мэри убежали в огонь, жаль хорошего жаркого. Но во всем остальном — о'кей. — Джо так много лет объяснялся только на английском, что и в речь на родном языке своего племени вплетал английские выражения.

Бабушка зажгла керосиновую лампу, и они поужинали тем, что привезла с собой Квини. Потом Квини показала мужу свой документ — разрешение посещать двенадцатый класс школы в резервации. Она сделала это с явным страхом. Он изучал ходатайство и подписи на нем довольно долго, потом бросил ей этот листок обратно.

— Я ждал от тебя чего-то другого, Квини, но если ты теперь прячешься за агентуру — прекрасно. Эти господа, конечно, больше разбираются в моей жене, чем я. Что ж, оставайся тут в качестве моей сиделки и моего надзирателя. Пока я это смогу переносить и пока это сможешь вынести ты. У тебя есть с собой сигареты?

Она положила перед ним две пачки. Он пренебрежительно осмотрел их и сунул одну в рот, явно не находя в том особого удовольствия.

— Я хотела тебе достать таких же, которые ты в последний раз здесь курил, — робко пояснила Квини, — но их не завозят в поселок.

Стоунхорн выдохнул короткий смешок.

— Ты в самом деле спрашивала такие сигареты? У тебя была пустая пачка, которую я больше так и не нашел?

— Да. Они такие дорогие, ты поэтому смеешься?

Стоунхорн усмехнулся еще раз.

— Бесценны. Дорогая моя, они бывают только у тайных торговцев наркотиками и в некоторых особых службах для специальных целей. Что же у них в поселке были за лица?

— Им было стыдно, что они не могут выполнить желание покупателя.

— Живут как собачки прерий в зоологическом саду. Твое счастье, Квини, иначе бы они нас еще арестовали по подозрению в торговле наркотиками, а люди, которые мне эти последние пачки дали с собой, — табу, неприкосновенны. Не вмешивайся больше никогда в дела, которых ты не понимаешь. — Вдруг выражение лица Стоунхорна изменилось. — Если ты опять поедешь туда, вниз, можешь сказать Эйви, что я приеду к нему за уколом морфия. У меня довольно сильная боль от удара копытом в поясницу. От брыкающегося коня всегда жди неожиданностей.

— Джо, я боюсь…

Стоунхорн встал. Его лицо стало жутким. Он крикнул:

— Чего ты боишься? Ну, отвечай! Чего ты боишься?

Квини страшно испугалась.

— Это дело Эйви. Ты, конечно, можешь… можешь… пойти к нему…

Стоунхорн опрокинул ногой стол. Квини вскочила с криком:

— Стоун…

— Заткни глотку! Принесешь мне завтра шприц? — Он встал перед ней со стилетом в руке.

— Джо… — Тут страх овладел ею, и она бросилась вон из дома.

Она понеслась вверх по склону и притаилась среди сосен. Свет в доме потух, она услышала крики и грохот.

Понемногу все затихло.

Квини дрожала всем телом.

На протяжении часа царили тишина и неизвестность. Что там, Квини и подумать боялась. Потом наконец она увидела появившиеся очертания тени бабушки. Старая женщина поманила, и Квини медленными шагами направилась назад. Все еще дрожа, она встала у порога. В груди кололо: это было сердце.

Квини вошла.

Стоунхорн лежал на кровати, он устремил взгляд на молодую жену. Глаза его блестели в свете свечи, которую зажгла бабушка. Квини медленно села на другую кровать. Стол был разломан, лампа разбита вдребезги, труба печурки разорвана на части.

Бабушка стояла в углу рядом с охотничьим ружьем.

— Хэлло, ты боишься? — Это был другой голос.

— Это было глупо с моей стороны, Джо.

— Да, это верно. Тебе придется еще не раз пережить такое, если ты во что бы то ни стало решилась здесь остаться. Иди лучше в свою художественную школу. Я уже тебе раньше это советовал. Или позаботься о том, чтобы Эйви давал мне морфий.

— Он этого не сделает. Ты так сойдешь на нет, Джо. За каких-нибудь три месяца.

Стоунхорн вяло натянул на себя одеяло; огоньки в его глазах потухли, но он еще продолжал смотреть на жену.

Квини церемонно достала из кармана блузы письмо из Канады. Стоунхорн с интересом наблюдал.

— Ага, наконец-то. Я все время ждал, что ты еще что-нибудь извлечешь из своего заколдованного мешка.

Она дала ему письмо. Он вскрыл стилетом конверт и при свете керосиновой лампы прочитал вслух:

— «Инеа-хе-юкан, вы будете для меня желанными гостями, в любое время приезжайте и можете оставаться в моей типи столько, сколько захотите. Инеа-хе-юкан».

Казалось, Стоунхорн вылезает из своей собственной кожи. Он с некоторым усилием поднялся и положил письмо в маленький прочный ящик, лучший ящик в доме, в котором сохранялись патроны.

Квини тоже поднялась и убрала свое тяжело завоеванное ходатайство, которое, запачканное, валялось на полу. Остаток ночи она лежала рядом со своим мужем и чувствовала, насколько исхудало его тело. Он не касался ее, но их руки нашли друг друга.

На следующий день все встали немного позже. Разгромленная комната еще не была приведена в порядок, когда автомобиль под моросящим дождем свернул на боковую дорогу. Приехал Халкетт, отец Квини. Он приехал на автомобиле, с которым у Квини были связаны воспоминания. Чтобы приехать в такую раннюю пору, надо было выехать еще ночью. Дочь поздоровалась с ним и увидела при этом, что на заднем сиденье лежит большой, закрытый наброшенным покрывалом ящик. Отец осмотрел сначала не дом, в котором исчезла бабушка, закрыв за собой дверь, а заглянул в загон для лошадей, где у животных находился Джо.

Туда направил он свои шаги, и Квини пошла с ним.

— У вас же все есть! — воскликнул Халкетт, когда остановился у загона.

Джо перелез через ограду. Ему не хотелось показывать, что трудно согнуться в пояснице.

— С такими лошадьми ты можешь делать деньги, — заметил отец. — Если вы займетесь их разведением.

— Кобыла Квини жеребая.

Отец захотел уже идти назад к автомобилю и кивнул обоим молодым людям, чтобы они подошли вместе с ним.

— Что будет теперь с твоей школой, Квини? — спросил он. — Они со мной говорили об этом.

— Я иду в двенадцатый класс здесь, у миссис Холленд.

— Наконец-то ты стала разумной! Художественная школа ни к чему для наших детей. И жена принадлежит своему мужу. — Он повернулся к Стоунхорну: — Джо, как же быть? Нужна вам еще наша бабушка? У меня жена тяжело заболела от жары и плохой воды. Мне надо ее отвезти в больницу. Тиф, говорят они..

— Возьми бабушку. Мы теперь здесь вдвоем.

— Хорошо. Я тут захватил вам с собой кроликов. Белые, длинношерстные. Они должны набрать вес до восьми фунтов. И я нашел тут одного в Нью-Сити, который хорошо платит за шкурки.

— Наш шеф по экономике Хаверман, ну и обрадуется же он, когда вернется, — сказал Стоунхорн. — Он все хотел, чтобы я разводил кроликов.

Халкетт не понял иронии.

— Для тебя это не занятие, Джо. Ты настоящий лошадиный человек, это я вижу. Но для Квини подойдут белые кролики. А ты, собственно, их потом забьешь, и поедите жаркое.

— С удовольствием. Они дорого стоят?

— Я ничего за них не платил. Я же вам, вашему дому еще ничего не давал.

Халкетт с помощью Джо вынул деревянную решетчатую клетку с четырьмя кроликами из автомашины. Их ангорский мех был действительно великолепен.

— Джо, — сказала Квини, мысли ее смешались, — может быть, мне для миссис Холи нарисовать собачку прерий? Она ждет картинку.

— Слушай, наконец, с твоими художествами! — Отец стал сердиться. — Я должен тебе как следует объяснить, как содержать этих кроликов, чтобы они хорошо росли. Джо должен тебе построить для них хлевушку с проволочным полом, это для чистоты… Пятьдесят — шестьдесят кроликов сможешь ты держать.

Квини с удовольствием заткнула бы себе уши, ведь мысли о кроликах ей и в голову не приходили, но из уважения к отцу она ничего не сказала.

Отец открыл багажник и достал еще что-то внушительных размеров.

— Нам пришлось забить, была сильная засуха. Я прихватил вам с собой два телячьих костреца.

Джо и Квини приняли нелишний запас мяса. Они отнесли его бабушке в дом, которая только теперь узнала, что ей предстоит возвращение домой. Ее пребывание у Кингов, рассчитанное всего на несколько дней, продлилось довольно долго. Она быстро собрала свой небольшой узелок, слегка похлопала Квини по плечу:

— Я молюсь за тебя и за ребенка.

Квини было очень тяжело расставаться.

Бабушка сидела в машине, у отца был уже в руках ключ зажигания, когда он еще раз высунул голову в окно:

— Джо!

Стоунхорн подошел.

— Не давай себя дурачить, Джо, вот что я тебе скажу, если один… один из тех придет. Гарольд сообщил, что ты не раз угрожал семейству Бут оружием, и он предложил обыскать твой дом и запретить тебе держать оружие. У него безотчетный страх с тех пор, как ты возвратился живым. Был он таким койотом и как свидетель?

Стоунхорн слегка закусил нижнюю губу; глаза его стали узкими, словно он во что-то целился.

— Послушай же, Джо, — продолжал Халкетт, — Эд Крези Игл спрашивал Мэри, и Мэри сказала, что это все ложь. Ты стрелял по ястребу и дал три выстрела из-за огня. Предложение Бута отклонили. Значит, никто не имеет права хозяйничать в твоем доме. Но Гарольд напился как свинья и избил Мэри, правда, и она не осталась в долгу, по крайней мере Гарольд заработал хорошую круглую синюю шишку и один глаз у него закрылся. Но Мэри лежит в больнице.

— Жаль, что меня при этом не было. Тогда лежал бы и он, но где-нибудь в другом месте. Я займусь этим парнем, хотя еще и не могу согнуться.

— Что с тобой такое?

— Пегий ночью во время пожара сказал мне своим копытом, что хочет прочь. Так, пустяк, просто я стал плохим ковбоем.

Халкетт слегка усмехнулся и махнул рукой, как бы подтверждая, что это, и верно, пустяк.

— Удивительно, что вы всех лошадей сохранили в засуху. Молодцы. Мне пришлось забить.

Очевидно, отцу было тяжело от них уезжать.

Но вот двигатель завелся. Бабушка еще раз простилась с Квини и Джо взглядом.

Когда автомобиль исчез, оба пошли к дому. Счастье, подумала Квини, что отец не нашел времени зайти внутрь. Хотя бабушка и сложила, конечно, в сторону осколки, щепки и печные трубы, однако порядочным помещение все-таки не выглядело.

— Да, значит, надо мне теперь делать новый стол. Лампа нам летом не нужна, — заключил Джо; печные рукава он тут же снова соединил.

— Я здесь кое о чем подумала, Джо, и хотела бы с тобой посоветоваться.

— Опять какие-то новости? Что ж, давай.

Она вышла из дома, вышел и он с ней. Моросил мелкий дождик, но они не обращали на это внимания.

— Я должна тебе кое-что объяснить, Стоунхорн, тогда мне это и самой станет ясно.

Оба стояли позади дома, где их не могли видеть с ранчо Бутов.

— Ты слышал, что мой отец против рисования картин. Ему, конечно, нравится, как бабушка вышивает по старым образцам, но больше этого он не хочет ничего видеть. Администрации пришлось много лет упорно бороться, пока ему, хочешь не хочешь, пришлось дать согласие, чтобы я училась в художественной школе. Он бы с удовольствием меня спрятал, но это теперь совсем не так просто, как когда-то. И вот я научилась рисовать, это моя страсть, но это не такая работа, как другие. Я не могу целые дни рисовать, так как мне надо теперь каждый день кормить этих белых кроликов. Я не могу просто целыми днями мечтать. Я уже нарисовала три хорошие картины, которые продала: «Щит», «Руки»и «Черный бык». Теперь миссис Холи хочет иметь картину об укрощенном Браме33, но черный бык опускает рога против нее, ты понимаешь? Я же не могу это нарисовать. Я не продаю самое себя. Этого я не делаю.

Квини смотрела прямо перед собой, однако она чувствовала, как ее муж сбоку на нее смотрит.

— Ну, продолжай, продолжай.

— Тогда я, значит, не смогу мечтать и уж совсем не смогу по заказу. Я должна раскрыться сама собой, и в меня должно войти что-то, на что я смогу опереться… что-то закономерное, со своим внутренним законом, не с таким, что создают люди, и им можно вертеть как хочешь — с законом прерии. Я не могу его найти нигде, кроме как у наших отцов. Мне надо еще раз начать с начала. С самого начала. Я буду изучать наши старые типи и наши звезды, которые с четырьмя, с пятью и с восемью концами. Я знаю их старые тайны, четыре ветра, с четырех сторон света, утро и свет и восемь ветров. Я должна также постичь новые тайны наших звезд, их форму и место; белые люди говорят о геометрии, но это, как я понимаю, только внешнее. Я хочу свести это вместе. В этом я раскроюсь, ведь в этом есть тайна независимо от меня и также закон. Я попытаюсь это сделать. Горшечная работа тоже поможет мне в этом продвинуться. Одну из своих попыток я дам потом миссис Холи для ее стены или для гардины. Я нарисую, конечно, не кроликов и не собачек прерий. Это была просто шутка. Что ты скажешь об этом?

— Ты, видно, думаешь, что я при моем «совершенно неудовлетворительном школьном образовании» что-нибудь понимаю в искусстве?

— Ты должен ответить мне не как ученик средней школы, Инеа-хе-юкан, ведь все, что ты можешь сказать мне в этом случае, я знаю сама. Отвечай мне как индеец.

— Ты хорошо сказала, Тачина.

— Ну давай же, тогда я сегодня же примусь за рисунок, а завтра нам надо в поселок, в драгстори34 и купить краски и бумагу. У меня уже мало. Я думаю, если миссис Холи образец захочет перенести на материю, она ее мне сама даст. Технику я изучила.

— Что это ты заговорила о миссис Холи?

— Я была у нее на ленче, когда ждала суперинтендента, чтобы справиться о тебе.

Стоунхорн, казалось, что-то стряхнул с себя.

— Может быть, я даже через миссис Холленд смогу получить заказ для школьной столовой, для спортивного или для актового зала. Я как-нибудь спрошу. Я хочу не только учиться в школе, я хочу еще и работать, и нам нужны деньги на Пегого.

— И для собственного колодца.

— Стоунхорн, вот еще что выдумал! Мы и свой собственный колодец! — Квини улыбнулась, слезы выступили у нее на глазах, она готова была расплакаться от радости за вновь пробудившуюся в муже волю к жизни.

Оба пошли обратно в дом, и, так как Квини без стола не могла работать, Стоунхорн начал с того, что прежде всего снова изготовил его. Закончив эту работу, он совершенно выдохся и бросился на кровать. Он моментально заснул.

Через несколько часов он проснулся. С печки распространяла аппетитный запах телячья нога. Джо и Квини с удовольствием поели. Пока Квини убирала со стола, Джо подошел к двери и прислушался. Квини тоже услышала в тишине ночной прерии гудение хорошего мотора на шоссе со стороны агентуры. Стоунхорн надел на себя поверх куртки пистолет. Квини не отважилась ничего сказать, она не отважилась даже вздохнуть. Она только думала: Вакантанка или бог, или как там еще тебя назвать… вели им там, внизу, проехать мимо… я отблагодарю тебя, как ты того потребуешь.

Однако автомобиль свернул на боковую дорогу и, закачавшись на ставших скользкими колеях, полез наверх. Тучи закрывали звезды, и беспрестанно моросило. Фары доставали сквозь пелену дождя, через луг до дома.

Стоунхорн приотворил дверь и остался стоять за ней.

Автомобиль неподалеку остановился, кто-то повозился около него, раздался голос:

— Хэлло!

— Это же опять Эйви, — сказал Стоунхорн жене, — но на другом автомобиле.

Квини дернулась, словно бы порываясь выбежать наружу, Джо призвал ее взглядом остановиться и вышел сам.

Он встретил врача, который стоял в дождевике у машины. Мотор не был выключен. В загоне топтались лошади.

— Один из вас должен мне помочь, Гарольд или вы. Мы не знаем, что произошло во время пожара с Элизой Бигхорн и ее тремя детьми. Вертолет пытался безрезультатно…

— Вы можете заставить полицию заняться этим. Тогда они хоть раз сделают что-то полезное.

— Джо! Я сегодня утром просил патронажную сестру об этом позаботиться. Но она ездит на автомобиле, а куда автомобиль проехать не может, там нет и медицинской службы. Даже если это Марго. Завтра до обеда у меня три операции. А я еще, черт побери, ночью тут путаюсь; это не дает мне покоя. Старший мальчик — эпилептик, вы знаете об этом.

— Вам нужна лошадь? Кобылу я могу дать.

— Вдвоем было бы лучше. Я сомневаюсь, что ночью найду этот дом.

— Я поеду с вами. Надо ведь аптеку и тому подобное в сумы взять?

Эйви достал сумку и ящик из автомобиля и дал их Стоунхорну, который собирался седлать лошадей. Эйви выключил двигатель.

Он, конечно, заметил, что в доме теперь загорелась свеча, но, так как Джо его не приглашал, он не пошел внутрь.

Кинг быстро взвалил на лошадей седла и вывел из загона Пегого и кобылу. Мокрые шкуры их пахли. Он со своей негнущейся поясницей взлетел в седло не так легко, как раньше, но все же легче, чем Эйви. Он крикнул Квини, что возвратится не ранее утра, и понукнул Пегого. Кобыла побежала за ним. Путь шел вниз, кусок по шоссе в долине, а потом по правую руку без дороги через поле. Эйви вспотел, и дождевая сырость проникала сквозь его одежду. Стоунхорн как ведущий задал убийственный темп. Где позволяла местность, он шел в ночной темноте галопом. Он заставил карабкаться вверх по крутому склону: при переходе через горную седловину, когда двигались то вверх, то вниз и лошади перепрыгивали поваленные деревья, Эйви вывалился из седла. Стоунхорн ждал на своем Пегом, пока врач снова не вскарабкается на кобылу. Путь вниз проходил мимо сосен, среди их ветвей, по корням. Эйви крепко держался за луку седла. Поводом он почти не пользовался: кобыла сама выбирала дорогу, следуя за жеребцом. Мокрые ветки сосен хлестали всадников, кололи лицо.

По другую сторону высоты местность пострадала от огня. Покрытая пеплом земля была мокрая и не пылила. Но ландшафт почти не изменился, потому что ночь и тучи все равно стерли все краски, и только немногие группы деревьев давали понять, как бушевал огонь. Стоунхорн, кажется, ни на миг не сомневался в направлении.

После трехчасовой скачки Эйви слабым голосом крикнул:

— Хэлло!

— Что такое?

— Еще далеко?

— Совсем рядом.

Стоунхорн предоставил Пегому свободу, так что он мог бежать как хотел, и это было быстро. Жеребец фыркал.

Но Джо не обманул Эйви. Через десять минут он остановился.

— Здесь… было…

Не слишком много смог увидеть тут Эйви. Он достал сильный карманный фонарь и посветил. На земле лежали обугленные остатки хижины и два обугленных ствола дерева, один из которых, несмотря на сырость, еще дымился.

Эйви спешился. Стоунхорн оставался верхом и держал кобылу за повод. Он наблюдал за поисками Эйви.

Врач вернулся.

— Ничего. И никаких обугленных тел. Возможно, они своевременно убрались в надежное место.

Он обтер лоб. Почти телесно чувствовал он иронию своего спутника, который молча сидел на Пегом.

— Что теперь делать, Джо?

— Это определяет медицинская служба. Я только скаут. Всего один доллар двадцать пять центов в час.

— Минимальная ставка для неквалифицированного персонала. Это в данном случае не слишком мало? — Эйви был обескуражен: что за тон у этого парня, которому он всегда помогал!

— Для человека с совершенно неудовлетворительным школьным образованием достаточно, док. Но к этому еще следует добавить по пятьдесят пять центов в час за лошадь.

— Можем мы еще что-то предпринять, кроме возвращения назад? — Эйви был очень раздражен.

Джо спешился, привязал своего Пегого к обгорелому колышку, оставив кобылу на свободе, и исчез в темноте.

Эйви остался у лошадей, почесал лысину и принялся расхаживать взад-вперед. Он устал, как собака. Позади был рабочий день, к тому же еще полночи с непривычной нагрузкой. А завтра предстояли тяжелые операции. Надо надеяться, неподдающийся учету непредсказуемый Джо все-таки вернется назад. Лошади были, во всяком случае, залогом этого.

Эйви не пришлось ждать так долго, как он боялся. Показался Стоунхорн. Женщина с двумя детьми следовала за ним той слишком торопливой, спотыкающейся походкой, которой коротконогие люди стараются не отставать от длинноногих. Джо нес на руках мальчика осторожно, как врач или отец. Эйви мог отчетливо видеть эту группу в свете своего фонаря.

Он почувствовал некоторое облегчение.

Группа достигла врача и лошадей. Женщина потеряла силы, как только увидела, что она у цели. Мальчик был не в себе. Стоунхорн осторожно положил его на землю, снял с себя куртку и сунул ему под голову и плечи. Два других ребенка присели на корточки. Эйви занялся женщиной.

— Истощение, — сказал он наконец. — Где же она находилась?

— У Желтой земли, в песчаной норе. Там они спасались от огня; это можно было предположить. Они не ушли потом оттуда, потому что у маленького мальчика были сильные припадки, и в конце концов они ослабли от голода.

— Надо воды.

— Да они наполовину промокли. — Джо достал из седельной сумки фляжку и, как только Эйви удалось привести женщину в сознание, дал ей и обоим детям попить.

Эйви беспокоился за младшего.

— Плохо дело. Надо взять его с собой в больницу. А как мы поступим с женщиной и обоими мальчуганами?

— Оплатит медицинская служба телячью ногу?

— Даже ногу, если она у вас с собой.

Джо развернул пакет.

— Вы обо всем подумали.

— Все по-простому, док.

— Кого или что вы, Джо, собственно, высмеиваете? Меня?

— Клан, мистер Эйви.

Элиза Бигхорн взяла телячью ногу под мышку и сказала Стоунхорну на языке их племени, что она с детьми останется здесь и будет ждать нового дома и общественной помощи, на которую она, как индеанка резервации, имеет право.

— Тебе лучше надо найти какую-нибудь работу, — ответил Джо. — Что толку тут сидеть с детьми! Младшего мы возьмем с собой.

Женщина зло посмотрела на Стоунхорна, но ничего не сказала.

Стоунхорн завернул мальчика в куртку, взял его к себе на Пегого, подождал, пока Эйви устроится на кобыле, и пустился галопом, который вытрясал из Эйви все нутро. С тревогой смотрел врач на приближающуюся цепь гор, которую надо было преодолеть и на обратном пути. Как только лошади снова стали карабкаться по бездорожному склону, он вцепился, как и по дороге сюда, в луку седла. Но перевал он преодолел и на этот раз уже без падения.

Наконец они достигли шоссе в долине.

— Сойдите с лошади и подождите, — распорядился Стоунхорн. — Я пригоню вам автомобиль.

Эйви с радостью слез на землю и, совершенно разбитый, уселся на камень. Он взял к себе ребенка. Насквозь мокрому Джо он хотел отдать куртку, но тот отказался и оставил ее все еще не приходящему в сознание мальчику.

— Ключ зажигания, док!

— Ах да.

Джо взял кобылу за повод, понукнул Пегого и в безоглядной скачке достиг своего маленького дома на склоне, у которого стоял автомобиль Эйви. Немного спустя этот автомобиль, тихо урча, подъехал по шоссе к врачу. Джо развернулся и поставил автомобиль Эйви в нужном направлении.

Врач поднес мальчика и уложил его на заднее сиденье: в автомобиле было достаточно одеял.

— Садитесь, Джо, я отвезу вас обратно до развилки.

Врач сел за руль, взял в зубы сигарету.