Кровь орла - Ночь над прерией

Квини бросило в жар при мысли, что перед ней открывается новый путь, по которому она может идти дальше и действовать как человек искусства, как индеанка. Период ее творчества, когда она, выражая свои мысли, чувства, свое видение мира в художественном образе, в то же время хотела их спрятать, миновал. Казалось, наступила пора, когда не надо стыдиться быть индейцем. Элла подробно написала обо всех соучениках и напоследок о самой себе. Она тоже выдержала экзамен на бакалавра и собиралась поступить в высшую художественную школу, стипендия ей была уже предоставлена. Дальнейшие планы ей были еще не ясны, но она тоже была уверена, что никогда не забудет свой народ. Она восхищалась Квини, которая за последний год превзошла своих старших товарищей и создала лучшую работу класса: «Танец в ночи». Квини быстро пробежала письмо и подняла глаза, потому что подошел Фрэнк Морнинг Стар. Он поздравил ее и выразил надежду, что признанная молодая художница позаботится о новом музее.

— Хорошо, если она это сделает, — заметил Джо и передал детей бабушке. — Иначе ты навешаешь слишком много светло-зеленых берез, пучеглазых бизонов и украшенных перьями индейцев.

— Джо, не издевайся над нашим старым Германом Хавком, у которого так много хлопот.

— И я же издеваюсь! Просто не могу этого оставить. Ты же знаешь, что Эйви и Холи владеют лучшими произведениями индейского искусства, чем вы в совете племени.

— Что же они поэтому лучшие индейцы?

— Нет. Но мы-то должны быть.

Молодые люди провели вечер под строгой режиссурой миссис Холленд. Танцы были не разрешены. Твист на выпускном вечере мог быть только в безнравственной художественной школе.

Еще до полуночи все люди и все автомобили исчезли, школьное здание притихло, готовое к новому учебному году, оно не увидит больше озлобленного мистера Тикока. Миловидная молодая учительница-негритянка радовалась своим новым ученикам.

Начались каникулы.

Отец Квини переехал в дом Кингов, чтобы во время предстоящего путешествия семьи взять на попечение ранчо.

У Кингов не было никаких иных мыслей, как только о большом родео.

Джо для такого мероприятия был не более чем малоизвестный аутсайдер. Он не принадлежал к тем любителям и профессионалам, которые весь сезон кочуют от родео к родео, чтобы выигрывать призы, зарабатывая себе на существование и даже больше: каждая победа — это квалификация для Калгари. Он как всадник обладал всеми качествами, чтобы продвинуться в ряды чемпионов, но он не хотел идти этим путем. Он выступал за свое племя и за свое ранчо. Будет ли и здесь у него шанс получить, как всегда, решающий балл? Он на это надеялся, Квини об этом мечтала, Окуте на это рассчитывал, Унчида об этом молила, а вот отец Квини и соседка Мэри в этом еще не были уверены.

Джо привез с помощью своего автомобиля прицеп для скота, который недорого взял напрокат в Нью-Сити. Поставил его у начала боковой дороги. Все, кто должен был ехать с ним, собрались на следующее утро, на рассвете. Стоунхорн завел Пегого в прицеп. Машины двинулись. Окуте поехал впереди, Джо — за ним, и мог все время видеть Пегого перед глазами. Он еще никому не признавался в сомнениях своих бессонных ночей. Сорок тысяч долларов были почти израсходованы, даже приз Калгари не мог восполнить возникшую брешь: бизоны очень трудно привыкали к человеку, крупный рогатый скот требовал много денег. Джо придется попытаться продать свою лучшую лошадь — Пегого — родственнику Окуте в Канаде — Коллинзу или продать его на родео-аукционе в Калгари. Он понимал, что предает друга и собирается сделать то, за что другого прямо готов был бы убить. Деньги — это как паучья сеть, опаснее всякого бюрократа. Джо чувствовал себя опутанным клейкой нитью. Может быть, прежде чем продавать, попытаться получить кредит? Но торговец лошадьми Крадер был выжига; Мэри была после отъезда своих родителей бедна; Джо мог бы обратиться к Окуте, однако ему было неприятно просить у своего гостя денег. Окуте должен сам догадаться, в чем тут дело. Раз он не спрашивал, Джо молчал.

Первой целью маленького путешествующего общества был Вуд Хилл, ранчо Окуте. Оно находилось более чем в шестистах милях к северу, за Йеллоустоун-ривер, за Миссури, и достигнуть его собирались на второй день. Принимая во внимание лошадь на прицепе и детей, Стоунхорн и Окуте ехали в умеренном темпе — от сорока до сорока пяти миль в час.

Джо выбрал путь через Хиллс, старую коренную область его племени. Когда там нашли золото, белые захватили ее силой оружия. Окуте и Унчида не произнесли на этом отрезке пути ни слова. Автомобили держались в бесконечной колонне каникулярных путешественников, которые в разгар лета наполняли поросшие лесами горы. Здесь нельзя было ехать ни быстрее, ни медленнее других, не создавая ненужных помех. Автопутешественники проезжали по мостам через быстрые горные ручьи, протекающие по горному массиву, следовали но шоссе через леса, в которых после хищнической разработки во время второй мировой войны росли еще только сосны и не осталось дубов. Шоссе шло в гору, но не в ту сторону, где была пещера, в которой прятались Джером и Каролина, а к заповеднику, где сторож узнал Джо, мимо перенаселенного палаточного лагеря, где осенью прошедшего года одиноко стояла палатка брата с сестрой Берген и их автомобиль. Шоссе вело мимо темного озера через еловый лес к причудливым скалам. Перед туннелем в скалах автомобили выстроились длинной вереницей, так как шоссе сужалось, превращалось в однопутную магистраль. Бизоньи стада мирно паслись по сторонам шоссе, собачки прерий выглядывали из своих подземных жилищ и быстро исчезали, если им казалось, что что-то угрожает. Мимо пробегали изящные американские антилопы, иногда даже перемахивая через шоссе. Некоторые золотодобывающие предприятия были еще в действии. Горы пустой породы окружали их подъемные устройства.

Стоунхорн не останавливался, и Окуте и Унчида не имели никакого желания, чтобы под тысячью чужих глаз созерцать то, что их народ потерял в безнадежной борьбе. Лишь по другую сторону Хиллса, в одном из тихих мест, Джо остановился.

Квини успокаивала смуглых малышей, которые уже делали попытки сесть.

Джо не раздумывая пустил коня пощипать траву у дороги и напиться. Окуте и Унчида смотрели назад, на покрытые лесом горы.

— Наш черед настал слишком рано, — задумчиво сказал Окуте. — Если бы сегодня, спустя несколько десятков лет, в резервации была найдена нефть или золото, страна оставила бы эксплуатацию месторождения индейским жителям. Но сто лет назад белые люди были голодными хищниками и не хотели ничего знать о нашем праве. Дикие были и мы. Приходилось молчать или умирать.

— Сегодня мы должны на засушливых клочках земли приобщаться к американскому образу жизни. Мы объект их воспитания, — Джо усмехнулся. — Такого смешного занятия им теперь днем с огнем не найти.

— Несмотря на это, Джо Кинг стал ранчеро, и именно из-за этого Квини — художницей.

— Да, но сколько случайностей! Бурная ночь, в которой Квини и я нашли друг друга, Джером и Каролина и ты — Окуте, если бы ты тогда не поднялся со стула, я бы проткнул, наверное, Ника Шоу в его щегольском костюме по всем правилам искусства и этим покончил бы и с собственной жизнью.

— Все случайности взаимосвязаны. В конце концов ты боролся за Квини не один день и добыл ее лишь потому, что по собственному решению нашел путь назад, к своему племени. Джерома и Каролины ты бы не нашел без комбинационных способностей. А то, что пришел я, так это благодаря твоему имени и двум присланным письмам, Инеа-хе-юкан.

— Ты можешь точно также сказать: наше наследие и возможности сделали свое дело. Но это стоило дьявольских нервов. Ты только представь себе, что я стал другим человеком, как только переступил границу резервации! Как лошадь, которую разнуздали.

— Да. Из-за этого я тогда ушел с несколькими нашими палатками. Это было и правильно и в то же время — нет. Нас еще слишком мало там, на севере, а вы еще недостаточно свободны здесь, в южных широтах. Что самое скверное, так это ваша плохая земля. Однако надо заставлять себя изо всего, чем обладает человек, что-то делать.

— С деньгами — да. Где индейцы имеют нефть и капиталовложения, это идет легче.

— Ваши капиталовложения — это изобретательность, и школа, которую они вам дали, — из которой вы когда-нибудь сделаете свою собственную школу, — и еще уверенность, что вы не пропадете…

— Уверенность?

— Да.

— Ты, может быть, прав. Девяносто лет нищета и опека глодали людей, выжимали все соки, но, наверное, еще достаточно нас и кое-чего в нас самих, для того чтобы еще раз преодолеть себя, да и победитель должен же в чем-то измениться: большое колесо повернулось. Также и с неграми белые люди не могут больше делать, что им захочется. Это верно.

Квини утихомирила детей, оба задремали. Она прислушивалась к разговору и, так как мужчины ничего больше не говорили, она высказала мысли, которые ее беспокоили.

— Узду, Стоунхорн, надевают иногда и вне резервации, если тебя все время держат под наблюдением, потому что ты индеец, и все время подстерегают: ну-ка, как он будет себя вести? Это тоже наказание.

— Которое ждет меня в Калгари! Ладно, надо ехать дальше. — Джо поднялся.

Колонна снова пришла в движение.

Через несколько часов езды по однообразной местности путешественники остановились на ночлег в одном простом мотеле. Джо улегся в гараже у своего Пегого.

На второй день поездки достигли цели первого этапа — Вуд Хиллса.

Зеленые, пологие, пересеченные лесными полосами, раскинулись эти холмы под летним солнцем. Окуте, как старый человек, построил себе дом на одном из холмов, с которого открывался широкий обзор, в ясный день, пожалуй, на сотню миль, почти до Миссури. Квини с детьми и Унчида остались у него в качестве гостей, Окуте поехал со Стоунхорном назад на ранчо своего родственника и друга, к подножию холма. Пегий уже был оставлен там. Дом, в который зашли Окуте со Стоунхорном, был просторен, он давал приют большой семье с одиннадцатью детьми. Здесь нашлось место и Окуте, и Джо, которые собирались тут вместе провести неделю. Хозяину принадлежали триста голов скота и десять бекинг хорсов.

Джо еще с вечера обошел вокруг ранчо с владельцем по имени Бивер и увидел, насколько легче на такой плодородной земле вести хозяйство. Пегий пасся на сочном огороженном лугу.

На следующее утро Джо начал тренироваться. Последующие дни показали, что он постоянно удерживался на брыкающемся коне более предписанного правилами родео времени, но не всегда сохранял одинаково хорошую посадку. Он постоянно преодолевал самые невероятные выходки коня, но, если животное вдруг начинало вести себя однообразно, скучно, Джо терял бдительность.

Окуте говорил немного. Наблюдал за Джо, критиковал его, и из его скупых слов следовало, что Джо еще многое надо делать лучше. Однако ранчеро Бернард Бивер заметил:

— Знаете, Окуте, похожего я не видел еще ни на одном родео. Это же гений!

Пегий не уступал своему господину и не давал ему соскучиться.

На девятый день, как и было предусмотрено, наступило время прощаться.

И Окуте, и Джо провели последний вечер наверху, в доме Окуте на холме, и смотрели в широкую даль.

— Здесь я почти каждую ночь простаиваю часами и смотрю назад… на путь, которым мы когда-то сюда пришли… с нашими волокушами, зимой. Позади враги, и впереди враги. Маленькая горстка людей. С двадцати четырех до семидесяти двух лет я ждал. Столько времени я ждал вас, запертых там, в нашей резервации. А я считался мятежником, за мою голову была назначена премия, и я не мог вас посетить, если не хотел окончить как Татанка-Йотанка55 и Тачунка-Витко. Нити оборвались. Наконец, когда мне стало восемьдесят четыре, пришел один из ваших и взял мою правнучку Уинону в жены. Это был твой отец, Джо, старый Кинг. Уинона ушла с ним и стала для меня пропавшей без вести. Она мне никогда не писала. Прошли десятилетия, и я получил письмо Тачины.

— Большинство из нас даже не знали, что здесь, на севере, тоже живут еще люди нашего племени.

— Одна треть земли от земли ранчо, которое вы видели, еще принадлежит мне. Земля для сотни голов скота. Этого слишком мало для семьи, но достаточно для такого старика, как я, или для одного молодого, который хочет начать. Я эту землю семье Бивер только сдал в аренду. Когда твои дети, Джо, станут большими, один должен владеть этими лугами.

Окуте видел, что Квини плакала.

— Ты не должна плакать, Тачина. В нашем племени старики всегда знали, когда умирать. Сейчас я могу еще ездить верхом и бегать. Да я и не умру. Я буду просто отдыхать у Белых скал рядом со своим вождем Тачункой-Витко. Смерть — это мой дом.

— Иногда я и сам буду сюда взбираться, — сказал Джо. — Подышать свежим воздухом. Это хорошее место и для наших детей.

Они пошли назад в дом и легли спать.

Никто не знал, что Инеа-хе-юкан-старший, носящий официальное имя Окуте, среди ночи один еще раз поднялся на площадку, на которую ежедневно поднимался много лет. Он вознес руки и молил Великого и Таинственного о пище и мире для его все еще терзаемого и все же пробуждающегося к новой жизни народа. Это последний раз он стоял под необъятным небом на этом холме и смотрел вдаль. Он не собирался больше сюда возвращаться. Когда он снова вошел в дом, он увидел дремлющих детей на руках матери и сам погрузился в крепкий сон.

Поездка на следующий день продолжалась. Путь был не мал — пятьсот миль, но он был пройден за один день, и Кинга, как и Окуте, под вечер уже ждали. Коллинз, рослый индеец, по внешности напоминающий какого-нибудь конгрессмена, получив сообщение о прибытии родственников, выехал навстречу. Сперва поприветствовали друг друга только поднятыми ладонями рук. Коллинз повернул, и дополненная его автомашиной колонна прибыла в резервацию родственного племени.

Стоунхорн смотрел не только на дорогу, но и на скот, на пастбища. Все луга были разделены и ограничены заборами или изгородями. Время от времени колыхались по сторонам поля хлебов. Приветствовали своими башнями принадлежащие племени молотильня и склад. Наконец, совет племени — большое круглое здание. Коллинз сделал тут короткую остановку и показал гостям его внутренние помещения. В вестибюле на входящих смотрели с портретов знаменитые вожди. Потомки этих людей до сих пор пожизненно занимали их должности. Следующее помещение было предназначено не только для совещаний. Паркетный пол трансформировался так, что зимой здесь могли происходить спортивные состязания молодых индейцев.

— Как вы всего этого добились?! — Джо был потрясен.

— Авторитет дальновидных вождей и процветающий город на границе резервации, — ответил Коллинз, — больше ничего. Если ты заглянешь в наше братское племя в двухстах милях отсюда, то увидишь там кое-что совсем другое: старый вождь пьет, сын бродяжничает, семьи мучаются на крошечных ранчо, которые не конкурентоспособны, природный газ использовать не могут, потому что белые служащие управления не хотят идти на риск. И у соседей тоже никакого толку, одно разочарование и ненависть. Это результат тридцати пяти лет патриаршего правления суперинтендента и непрерывной смены вождей.

— Сколько у тебя скота?

— Шестьсот голов да еще сорок лошадей, бекинг хорсов, и с этим мы справляемся вдвоем с наемным работником. Я пригласил одного белого, у которого есть чему поучиться.

— А ваши молодые парни?

— Для них у нас есть отдельное ранчо, школа-ранчо, на котором они как следует знакомятся с работой. Имеющиеся свободные земли мы отдаем в аренду белым и накапливаем арендную плату, чтобы как можно скорее создать новые ранчо для наших молодых людей.

— И уже такие имеются?

— Да, уже есть. Если попадется вдруг по дороге, мы его осмотрим.

Колонна прибыла к дому Коллинзов. Это был современный дом с большими окнами. Он готов был принять гостей. Места было маловато, но разместиться хватило. На ранчо был собственный колодец, который велел пробурить Коллинз. Остальная вода в резервации была вредна для здоровья. Протекающая поблизости река и подпорная плотина не относились к территории резервации.

— Легко это вам тоже не досталось.

— Да, не легко. Но у нас был ваш пример. Мы не стали больше браться за оружие, и нас не считали поэтому мятежниками, которых надо раз и навсегда проучить и держать в подчинении. Наших вождей не стали ни убивать, ни изгонять, и нам попался великодушный суперинтендент.

— Бог дал мне тоже одного.

— Главное, он дал тебе добро в Калгари.

Стоунхорн осмотрел небольшую, но хорошо подобранную библиотеку гостеприимного хозяина и кроме книг обнаружил там актуальные журналы об индейцах и для индейцев, он читал «Декларацию прав человека» индейцев в «Братстве коренных жителей»56, а также сообщения о различных событиях и начинаниях в информационных листках, которые издавались совместно индейцами и их белыми друзьями; новый горизонт надежд раскрылся перед ним. Он записал издателя и его адрес, ведь в будущем его интересовали такие связи.

Квини между тем познакомилась с Эвелиной Коллинз, женой ранчеро, принадлежащей к роду вождя Рэда Кроу, мать которого была сестрой Инеа-хе-юкана-старшего. Это была гордая женщина, истинная индеанка, она напоминала Квини миссис Холленд.

Пегий пришел на луг, и Коллинзу понравилось, что эта лошадь снова перед ним появилась.

— Если бы у Окуте не было вашего письма и мне не было бы известно о воровстве… наверное, я бы его купил.

— Ты можешь его купить.

— Я бы стал продавать в Калгари, Джо, а теперь это лучше сделаешь ты сам. Они уже ищут бекинг хорсов для следующего родео.

— Как хочешь. — Джо при этом, по-видимому, добром совете опустил голову.

Когда день отъезда на родео уже был близок, Коллинз предложил совершить поездку в принадлежащие племени охотничьи угодья неподалеку от Скалистых гор. Джо, который никогда в жизни не имел случая поохотиться на что-нибудь кроме фазанов и ворон, не мог воспротивиться, тем более что Коллинз и Окуте заверили его, что по завершении тренировки ему необходим отдых. Три женщины — Квини, Эвелина и Унчида — сопровождали охотников в автомобиле, с ними были и близнецы.

В горах, на месте для отдыха, мужчины разбили две охотничьи палатки. Женщины поджарили на костре мясо, и все поели.

Наступил вечер. Из тени горных долин потянул ветерок и окутал туманом землю, мох, и воду, и ели. Вершины были красные, как будто бы камень плавился в огне. Вокруг стало тихо, только журчал ручей у палатки. На воде еще поблескивал свет, преломляясь в цвета радуги, и камни, казалось, заснули на дне. Чернота начала наплывать на луга, деревья, и склоны слились в одно — в темноту.

Женщины помыли в ручье посуду. Окуте и Джо взяли свои охотничьи ружья. Коллинз вдруг объявил, что останется в палатке защищать женщин от хищных зверей. Так и отправился Окуте вдвоем со своим приемным сыном в путь.

У Стоунхорна было какое-то странное состояние. Он знал напряженную работу, сон, время восстановления сил; он знал также блуждание и поиск и раздражающую бездеятельность. Но просто радоваться своей собственной силе и самой жизни приходилось ему редко: он испытывал это чувство разве что только ночами, проведенными с Квини.

Теперь он наслаждался свободой совсем иным образом, вкупе с дикостью, со своим старым спутником. Земля была мягкой, трава и мох послушно подавались под ногой человека. Пальцы ощущали впадины и трещины камня и единились с ними в уверенной поступи. Жар солнечного дня «накусал» кожу, ночь ласкала и холодила ее; глаза не слепило, они встречали полный таинственности и обмана лунный и звездный свет; уши улавливали в темноте различные звуки. Мужчины шли друг за другом. Окуте вел. Стоунхорн восхищался стариком охотником: худой, жилистый, сохранивший гармоничный облик и уверенность движений, под его ногой не хрустнул ни один сучок, не покатился ни один камушек. Стоунхорн мог бы идти и быстрее, но он не испытывал неловкости, приноравливаясь к размеренной походке старика, который не менял шага и на крутых подъемах, да и дыхание у него тут не учащалось. Инеа-хе-юкан — Окуте, казалось, двигался в хорошо ему знакомых местах. В эту тихую холодную ночь на нем не было надето ничего, кроме набедренной повязки, пояса вампума57 и ожерелья из когтей медведя. Инеа-хе-юкан-младший тоже был обнажен, как и полагалось когда-то индейцу и как он любил, попадая в глушь.

После часовой прогулки оба охотника вышли из леса к небольшой лесной речке. Она здесь протекала по скалистой террасе, спокойно заполняла размытые чаши-промоины, с брызгами спадала со скалистых ступеней. Вода сверкала под луной и звездами, чистая, ничем не тронутая, кроме ветра и скал. Окуте остановился и поманил своего сына к себе. А Инеа-хе-юкан-младший про себя улыбнулся, потому что он словно уже видел это место раньше, ведь Окуте одной длинной зимней ночью так хорошо о нем рассказывал. Здесь Харка, Твердый как Камень, Ночной Глаз, Преследователь Бизона, Убивший Медведя, который потом получил имя Рогатый Камень, двенадцатилетним мальчиком охотился со своим другом Сильным Как Олень. Сто лет прошло с тех пор. Одни деревья повалились, выросли другие, места охоты индейского народа сократились, но этот клочок земли еще принадлежал родственникам, сыновьям и дочерям племени, в котором Сильный Как Олень в свои молодые годы стал вождем. В свою типи он тогда привел сестру Инеа-хе-юкана как жену. Здесь охотились на дичь, лосей, медведей, оленей, косуль еще его внуки и правнуки.

Оба охотника взобрались наверх, в ветки дерева, чтобы провести там остаток ночи. Утро уже приближалось.

Когда тьма рассеялась и водная пелена озарилась солнечным светом, оба прислушались. Ломались ветви, тяжелые шаги чавкали по булькающему моху, хрустели сухие сучья.

И вот он пришел.

Это был лось, властелин царства лесов и верховых болот. Он пришел к своему водопою по привычной тропе, которую охотники давно обнаружили. Мощный, гордый, остановился он среди деревьев нетронутого леса, и все же он настороженно прислушивался, как это и подобало старому, опытному самцу. Что-то обеспокоило его, и он повел носом. Но оба охотника заранее натерлись сильно пахнущей травой, которую им собрала Унчида. Запах настолько обманул лося, что он даже подошел к дереву, на котором сидели охотники, и принялся щипать листья. Но вкус их оказался не тот, что обещал запах, и недоуменно пожевав их, он побежал к манящей, бурлящей воде. Долго и спокойно пил этот могучий исполин, капли стекали с его морды, когда он поднял голову и еще раз осмотрелся, прислушался. Охотники разглядывали его и восхищались: нечасто удается спокойно наблюдать с такого расстояния за лосем.

Но вот он перешел скалистую чашу омута и исчез на другой стороне, в лесу, в котором давно была им самим протоптана тропа. Инеа-хе-юкан-старший слез с дерева, и Джо вслед за ним спрыгнул на мох. Оба посмотрели на небольшой водопад и естественную чашу, через которую прошел лось. Они разделись, вошли в по-утреннему голубую воду и стали плескаться в ней, поливая свои спины. Они со смехом выбрались на берег. И никакая тоска десятилетий не могла подавить в Инеа-хе-юкане-старшем радости. Эта такая знакомая глушь, восход солнца, сын — он вдруг почувствовал себя резвящимся мальчишкой.

Не раздалось ни слова. Молча опустились оба на берегу, попили там, где пил лось, и Инеа-хе-юкан — Окуте поймал руками двух форелей из той самой засады на берегу, из которой он ловил форелей сто лет назад. Вода в скалах едва расширила себе путь. Сто лет для этого было слишком небольшое время. Стоунхорн разжег маленький костер и поджарил рыбу. Она была очень вкусна.

Охотники снова пустились вместе в путь вверх по ручью, к верховому болоту.

Болото наверху, в горах, было голым, здесь ужилось лишь несколько отдельных горных искореженных сосенок. Взгляд отсюда через долины и вершины достигал далекой прерии, которая в детские годы Окуте была еще безраздельным царством индейцев. Прекрасную землю потеряли индейцы, и все же не отреклись они от самих себя.

Спустя час, так и не произнеся ни слова, старик и его приемный сын стали спускаться. И старец был способен еще мчаться вниз по склону.

Вдруг футах в двухстах перед звериной тропой Стоунхорн остановился, и Окуте взглядом последовал за ним.

След бегущей косули вел от водопоя в лес. Он был обагрен кровью.

Старик мгновенно оглянулся вокруг. Выражение его лица стало сердитым и жестким. Он взглядом указал сыну осторожно двигаться по следу. Сам пошел за ним. Оба зарядили ружья.

Стоунхорн умел в прерии захватить врасплох фазанов, на дорогах и в домах сидеть в засаде, ничем не выдавая себя, но подобная задача была для него нова. Однако честолюбие побуждало его не осрамиться перед Окуте. Он двигался очень ловко, только еще слишком медленно, удерживаемый страхом вызвать непредвиденный шум.

Старый Инеа-хе-юкан остановил Стоунхорна через сотню шагов и осторожно положил руку ему на плечо. Оба притаились, как вспугнутая дичь. Сквозь листву двух низко опустившихся висящих ветвей они увидели, что две рыси забили косулю и теперь раздирали ее на части.

Инеа-хе-юканы — старший и младший — прицелились. Никто из них при этом не создал ни малейшего шума, но глаза рысей были остры и внимательны. Хищники замерли. Это длилось какую-то долю секунды, потом они рванулись было в чащу.

Два выстрела прозвучали как один.

Хищники перекувырнулись. Пули поразили обоих.

Охотники поспешили по прогалине к своей добыче. Косуля была мертва; они взяли от нее все, что еще можно было использовать. С рысей они сняли и взяли с собой только шкуры.

Гарри — Окуте и Джо продолжали спуск. Всю ночь и утро они не обмолвились друг с другом ни единым словом и, однако, отлично понимали друг друга.

Когда далеко за полдень они вернулись к месту привала, Коллинз и Эвелин возликовали, что рыси убиты и теперь прекратится истребление дичи.

— Почему же вы не уложили лося? — спросил Коллинз, когда все вместе поели. — Не переходил он больше через ручей?

— Он делал это. Но почему мы не стреляли, хотя ты его нам предоставил в полное распоряжение, это тебе надо спросить Инеа-хе-юкана, моего сына.

Стоунхорн сперва смутился, но, так как он знал, что Окуте его понял, он откровенно ответил:

— Выстрел был слишком легок, а старый лось слишком великолепен.

— Мы не были достаточно голодны, — заключил Окуте.

Он улыбнулся, и эта улыбка была выражением той редкой радости, которая была ему наградой за победу над временем.

Когда солнце снова зашло и дети уже заснули, Джо и Квини отправились наверх. Там среди лугов и деревьев они целовались и думали только, о том, как бы хорошо вечно быть молодыми и чтобы лето также всегда сияло им звездами. Но на следующее утро жизнь заявила о себе рокотом заведенных моторов. Квини это не беспокоило. Она была счастлива. Все поры ее кожи были еще пропитаны лесом, водой и ветром. Стоунхорн за рулем хранил молчание, как это и полагается водителю.

В конце второй недели Джо и Окуте распрощались с родственниками и отправились в город больших состязаний. Джо хотел пройти отборочные заезды раньше, чем съедутся остальные. Квини волновалась больше, чем Джо, но ради детей осталась вместе с Унчидой еще на несколько дней у Коллинзов.

В день, когда также и женщины прибыли в город большого родео, начался национальный праздник прерии, и «большой бизнес»— колоссальное предприятие — был уже на полном ходу.

Приземлялись реактивные самолеты и снова быстро уходили в полет; они прибывали со всех сторон — из США, из Мексики, из канадских провинций. Они доставляли пассажиров и из других частей света. «Грейхаунды»58 — быстрые международные автобусы — днем и ночью везли состоятельных болельщиков скоростными рейсами.

Автобусы и такси, которые поддерживали сообщение между аэропортом и городом, были до отказа переполнены, и вводились дополнительные рейсы.

Частные автомобили с трудом протискивались по улицам, которые кишели лимузинами и кабриолетами. Указатели с нарисованными индейскими и ковбойскими головами вели через город к месту празднества. Почти все пешеходы имели на себе какие-нибудь знаки ковбойской жизни, магазины тоже были обеспечены этим товаром, закусочные обслуживали белокурые ковгелс, которые, наверное, никогда в жизни не видели коровы.

Наполняя все улицы буйным ревом, сквозь сутолоку перекрестков проносились пожарные, полицейские, машины скорой помощи.

Женщины собрались рано и с началом рассвета прибыли в город. Это были лучшие часы, потому что после праздничных ночей в это время все спали. Было прохладно, хотя после полудня становилось невыносимо жарко. Огромный термометр, укрепленный на высоте десятого — двенадцатого этажей отеля, показывал еще только восемнадцать градусов по Фаренгейту.

На улицах пока было свободно. Тротуары пусты. Ночная иллюминация — белая, зеленая, красная — погасла. Некоторые витрины еще в искусственном свете манили особенно дорогими или, наоборот, дешевыми товарами для гостей родео.

Квини направилась прямо к месту родео, чтобы найти мужа. Джо уже прошел предварительный заезд и ждал их со сдержанным нетерпением. Джо, Квини, Окуте и Унчида имели пропуска в индейскую деревню, которая в районе празднества была выстроена как особый аттракцион. Они оставили автомобили на стоянке участников и пошли со своими чемоданчиками и детьми к огороженному кругу, на котором было установлено несколько особенно больших индейских палаток — типи, украшенных геометрическими символами и изображениями зверей. Одна типи принадлежала племени Коллинза; там уже разместились Окуте и Джо.

Женщины вошли внутрь. Обитатели палатки все еще спали, так как вечера на праздничных торжествах всегда затягивались допоздна. Однако теперь поднялись мать и отец и приветствовали новых гостей. Обитатели палатки с удовольствием отметили, что новые гости привезли с собой и продукты. Они были беднее, чем Коллинзы, и зарабатывали показом палатки и демонстрацией жизни индейцев несколько долларов в день. Они очень надеялись, что в конкурсе типи получит приз.

Квини занесла одеяла, положила рядом с медвежьей шкурой Окуте. Она отдохнула еще часа два с детьми и дала им затем полную грудь. Согласие, естественность, надежды маленькой компании привлекли симпатии всех обитателей палатки.