ГЛАВА XVIII

Сна ни в одном глазу

Габи рассчитывала добраться до Аглаи, не вставая лагерем, — и только теперь поняла, что ничего общего со здравым смыслом это не имеет. Состояние Сирокко путешествовать без остановки не позволяло.

Хотя вообще-то они уже не так мало и проплыли. Ровная гребля титанид довела их до последнего поворота на север перед тем, как Офион возобновлял свое общее направление на восток. Участок прибитого к берегу сплавного леса будто локтем перекрывал там речной поток и обеспечивал удобный причал для каноэ. В рощице на вершине невысокого утеса титаниды разбили лагерь, а Крис и Робин, как всегда, пытались им помочь, но чаще всего просто мешали.

Габи прикинула, что дождь будет идти несколько декаоборотов. Она могла бы связаться с Геей и выяснить все в точности — даже найти хорошую причину, чтобы положить дождю конец. Но погода в Гее была прекрасно нормирована, и вряд ли стоило в это вмешиваться. Много раз Габи видела, как за жарой в два гектаоборота следует тридцатичасовой дождь, а этот, по всему, таким и был. Непрерывная пелена облаков спустилась совсем низко.

Дальше к северо-западу Габи могла различить Место Ветров, выход из Гипериона наклонного троса, известного как Лестница Сирокко. Трос исчезал в слое облаков, в смутной, более густой темноте, прежде чем подняться над ними дальше к северу. Габи даже казалось, что она различает яркость по ту сторону облаков, где трос нависал над ними и отражал свет на свою собственную колоссальную тень.

Лестница Сирокко. Габи криво усмехнулась — но все же без горечи. Похоже, все уже забыли, что тот подъем совершили две женщины. Но это ее не раздражало. Габи прекрасно знала, что, не считая шоссе, число оставленных ею на этом безумном мире отметин даже близко не сопоставимо с числом отметин, оставленных Сирокко.

Дойдя до вершины утеса, Габи от души развлекалась зрелищем того, как Крис и Робин изо всех сил пыжатся сделаться полезными членами их небольшого сообщества. Титаниды были слишком вежливы, чтобы отказаться от предложений о помощи, — а в результате работа, на которую должно было уйти пять минут, делалась за пятнадцать. И ничего удивительного. Крис, хоть и не заговаривал о своем происхождении, явно был городским ребенком, если не считать нескольких экскурсий в земные заповедники, где сохранилась якобы «девственная природа». Робин вообще прибыла из гипергорода — и в общем-то неважно, что дно Ковена покрывала живописная поросль, где паслись стада. Она, должно быть, ни разу в жизни не видела чего-то действительно дикого, чего-то, не запланированного человеческим разумом.

Впрочем, когда дело дошло до кухни, все четыре титаниды твердо встали всеми четырьмя ногами на землю и отодвинули молодых людей подальше от столь важного занятия. Готовили титаниды почти так же несравненно, как и пели. Для этого первого дня похода они чуть не с головами зарывались в поклажу, доставая продукты, которые лучше было поскорей израсходовать — отборные лакомства, специально захваченные, чтобы съесть сразу. Они разожгли костер и окольцевали его гладкими камнями, затем разобрали медные кухонные принадлежности и занялись той магией, которая только титанидам и доступна — которая позволяет им обращать свежее мясо и рыбу в чудеса импровизации.

Вскоре плоды их трудов уже можно было различать по запаху. Рассевшись там же, на вершине утеса, Габи стала наслаждаться ожиданием трапезы, впервые за долгое время не испытывая никакого беспокойства. Память вернула ее к куда более простой пище, которой она довольствовалась много лет назад — когда они с Сирокко, оборванные и избитые, неуверенные, что доживут до завтра, были так близки друг другу, как только могут быть близки два человека. Теперь эти сладостные воспоминания чуть горчили, но Габи прожила достаточно долго, чтобы понять: чтобы выжить, надо держаться простого и доброго. Она могла бы сейчас раздумывать, что было не так с того самого дня до сегодняшнего, могла бы тревожиться за Сирокко, которая сейчас металась в своей палатке и размышляла, как бы извлечь спиртное из седельных вьюков Псалтериона. Но вместо этого Габи принялась вкушать аромат добрых яств, слушать, как умиротворяющий шум дождя мешается с пением титанид, и ощущать понемногу задувающий с востока долгожданный прохладный ветерок.

В свои сто три года Габи опять пустилась в очередной поход, который, вполне могла не закончить. В Гее никому не давали страховых полисов — даже Фее Титана. И уж конечно, такого полиса не дали бы этой язве Габи — свободной художнице, которую Гея терпела только потому, что на нее можно было положиться скорее, чем на Сирокко.

Подобные мысли Габи не тревожили. Конечно, она останется жива и здорова. Было время, когда казалось, что ее нынешний возраст будет просто непереносим, — но теперь она знала, что в душе столетние всегда молоды; ей же просто посчастливилось и выглядеть, и ощущать себя молодой. Габи видела себя шестнадцатилетней девчонкой в горах Сан-Бернардино, где с нею были только костер и телескоп, причем и тот и другой — творения ее собственных рук. Вот она дожидается, пока стемнеет и выглянут звезды. Чего же еще человеку просить от жизни?

Габи знала, что расти духовно она больше не будет. Она на это и не рассчитывала. Возраст, выяснила она, приносит больше опыта, больше познаний, больше перспектив; он приносит множество всякой всячины, которую человек, скорее всего, может накапливать вечно, — но кривая мудрости, раз достигнув плато, уже обречена идти параллельно оси абсцисс. Если Габи одолеет свое второе столетие, больших перемен она ожидать не будет. До восьмидесятилетия она еще испытывала некоторое беспокойство, но дальше она уже ни о чем не тревожилась. К тому же хватало повседневных забот.

И в тот день была забота, разрешение которой все приближалось.

Взглянув на расхаживающую вокруг костра Робин, Габи глубоко вздохнула.

Яства соответствовали обычным высоким титанидским стандартам — но с одной, в буквальном смысле, кислой нотой. В титанидской кухне обычно использовалась одна очень сильная пряность, полученная из размолотых и особым образом приготовленных зернышек голубого фрукта размером с арбуз. В песнях титанид для фрукта имелось очень элегантное название, но люди обычно звали его гигалимоном. Внутри он был белый и зернистый, нескольких зернышек хватало для любого рецепта.

Когда еда была уже почти готова для раскладывания на тарелки, Псалтерион внезапно отвернулся от котла, сплюнул овощи на землю и сморщился. Титаниды лишь вопросительно на него посмотрели. Тогда он просто протянул ложку, Валья приложила к ней язык и скорчила гримасу.

Не слишком много времени ушло на то, чтобы выяснить, что кожаная сумка, на которой стояла пометка «СОЛЬ», на самом деле содержала в себе концентрат гигалимона. Сумку купила Фанфара. Заключение, выработанное четырьмя титанидами сообща — после почти скандальных дискуссий, — было следующим. Торговец — некий бывший текилаголик по имени Кифаред — по какой-то причине решил сыграть с экспедицией Феи дурную шутку.

Никого из титанид шутка эта не развлекла. Скорее — напротив. Габи подумала, что невелика беда — пусть даже пришлось выбросить целый котел овощей. Соли у них все равно было навалом — и превосходной. Тщательная проверка остальной провизии никаких подмен не выявила. Но у титанид порча кушаний считалась тяжким грехом. Ни одна из них не могла понять, зачем Кифареду это понадобилось.

— Уж я позабочусь по возвращении его об этом спросить, — мрачно пообещал Псалтерион.

— Хотелось бы мне тоже быть где-то неподалеку, — отозвалась Валья.

— Да что вы такую бучу заварили? — недоумевала Габи. — Просто шутка. И довольно безвредная. Порой вы, ребята, кажетесь мне слишком трезвыми. И я рада, когда хоть кому-то из вас удается выкинуть номер.

— Мы вовсе не против шуток и номеров, — возразила Фанфара. — Мне лично они нравятся не меньше, чем кому бы то ни было. Но эта шутка… слишком дурно попахивает.

Хотя процесс старения Габи и миновал, все же одно в ней менялось с годами все больше и больше. Ей требовалось все меньше сна. И сейчас двух часов из двадцати хватало с избытком. Часто она бодрствовала по шестьдесят-семьдесят оборотов подряд — и без каких-либо болезненных последствий.

Титаниды говорили, что Габи с каждым годом становится все больше подобна им — и скоро совсем лишится своей скверной привычки.

Причины этого ее не занимали. Так или иначе, Габи решила, что в этом лагере она обойдется без сна. Тогда она уединилась, побродила какое-то время по берегу реки, а когда вернулась, в лагере уже стояла тишина — если не считать басовых, гудящих песен отдыхающих титанид. Они расположились у костра — четыре неправдоподобно гибких комических кошмара — руки заняты какой-то маловажной работой, все погружены в собственные мысли. Валья лежала на боку, опираясь на локоть. Фанфара устроилась на спине, и ее человеческий торс составлял теперь одну линию с остальным телом, а ноги были согнуты будто у щенка, ожидающего, чтобы ему почесали брюшко. Из всего, что могли делать титаниды, такое положение Габи находила самым забавным.

Меж деревьев на некотором отдалении от костра разбиты были четыре палатки. Габи прошла мимо своего свободного убежища. В следующем тяжелым сном спала Сирокко. Фея выпила в себя два глотка спиртного и целый океан кофе. Но Габи знала, что мечется и ворочается она вовсе не от кофе.

Помедлив у палатки Криса, Габи решила, что заглянуть в нее будет значить, как минимум, ненужное любопытство. Дела к Крису у нее не было. Ей следовало пройти к следующей палатке. У входа она несколько секунд подождала, пока не услышала, как Робин ворочается внутри.

— Можно к тебе на минутку?

— Кто там? Габи?

— Ага.

— Так я и думала. Заходи.

Робин сидела на своем спальном мешке, расстеленном на глубокой подстилке из мха, заботливо уложенного туда Фанфарой. Габи зажгла свисающую с центрального шеста лампаду и заметила, что глаза Робин бдительно, но вполне беззлобно поблескивают. На ней была та же одежда, что и весь предыдущий день.

— Я тебя не потревожила?

Робин помотала головой.

— Никак не заснуть, — призналась она. — Первый раз в жизни приходится спать без кровати.

— Фанфара была бы счастлива притащить еще мха.

— Дело не в этом. Ничего, привыкну.

— Было бы легче, если бы ты надела что-то посвободнее.

Робин взяла искусно вышитую ночную рубашку, разложенную для нее Фанфарой.

— Это не в моем стиле, — сказала она. — Как в таком вообще можно спать? Это же музейный экспонат.

Габи усмехнулась, затем присела на корточки, встала одним коленом на землю и оторвала кожицу у основания ногтя. Когда она подняла глаза, Робин внимательно на нее смотрела. Ну вот, пора начинать, подумала Габи. Она знает, что ты пришла не за тем, чтобы проверить, нужно ли ей свежее полотенце.

— Пожалуй, для начала следует извиниться, — сказала она. — Что я и делаю. Сожалею о случившемся. Такое ничем нельзя оправдать. Мне очень жаль.

— Извинения я принимаю, — отозвалась Робин. — Но и предупреждение остается в силе.

— Прекрасно. Я понимаю. — Габи старалась как можно аккуратнее подбирать слова. Требовалось нечто большее, чем извинения, но ни в коем случае нельзя было впасть в покровительственный тон.

— То, что я сделала, в моем обществе порицается так же, как и в твоем, — сказала она. — Извинения были в том числе и за насилие над моим собственным моральным кодексом. Но ты мне про что-то такое рассказывала — про то, что есть у ведьм. Какая-то система обязательств, что ли? Слово выскользнуло у меня из головы.

— Лабра, — подсказала Робин.

— Точно. Я не претендую на полное понимание. Тем не менее, как мне кажется, я подвергла насилию и эту самую лабру, хотя и не знаю, как именно. Теперь я прошу тебя о помощи. Есть какой-то способ уладить наши отношения? Могу я сделать что-то такое, чтобы все выглядело так, будто ничего и не было? Робин хмурилась.

— Сомневаюсь, что тебе захочется…

— Но мне хочется. Очень хочется. Так есть или нет?

— Вообще-то есть. Только…

— Ну что?

Робин развела руками.

— Совсем как в каком-нибудь примитивном обществе. Дуэль. Один на один.

— А насколько серьезна эта дуэль? — спросила Габи. — До смерти?

— Ну, мы все-таки не настолько примитивны. Цель здесь — примирение, а не убийство. Если бы я считала, что тебя нужно убить, я просто бы тебя убила. А потом надеялась бы, что сестры оправдают меня, когда я предстану перед трибуналом. Мы будем биться голыми руками.

Габи поразмыслила.

— А если победа будет за мной? Робин возбужденно выдохнула.

— Ты не понимаешь. Неважно, кто победит, — не в этом смысл. Мы не станем пытаться доказать, кто из нас лучше. Драка докажет только, кто из нас сильнее и быстрее, — а это не имеет отношения к чести. Но, соглашаясь на поединок с уговором не убивать друг друга, мы обе подтверждаем в другой достойную, а значит благородную соперницу. — Тут она помедлила и на миг лукаво ухмыльнулась. — И не беспокойся, — добавила она. — Ты не победишь.

Габи оценила ее ухмылку и еще раз подметила, что ей нравится эта странная девчонка. И больше чем когда-либо она захотела видеть ее на своей стороне, когда начнутся проблемы.

— Ну так как? Достойна я поединка?

Робин долго не отвечала. Габи много о чем передумала с тех пор, как поединок был предложен.

Интересно, думала ли о том же и Робин? Должна ли она позволить Робин победить? Но ведь будет крайне опасно, если Робин поймет, что она бьется не в полную силу. С другой стороны, если Робин проиграет, точно ли она зароет в землю свой томагавк? На это Габи нужно было ее обещание. Но тут она подумала, что понимает маленькую ведьму достаточно хорошо, чтобы уяснить — кодекс чести не позволит Робин вести себя так, будто все расписано заранее. Так что поединок обещал быть очень серьезным и, скорее всего, довольно болезненным.

— Да, если ты так желаешь, — наконец ответила Робин.

Робин стала снимать с себя одежду, и Габи тоже разделась. Они находились в полукилометре от реки — достаточно далеко, чтобы костер казался лишь мутным пятном, виднеющимся сквозь ливень. Полем боя предстояло стать неглубокой впадине в ровно стелющейся земле. Трава там почти не росла, а почва была достаточно твердой — выжженная солнцем земля только-только начала размокать от влаги после шести часов непрерывного дождя. Местами попадались лужи и слякоть.

Они встали лицом друг к другу, и Габи окинула взглядом свою противницу. Примерно одна весовая категория. Габи была лишь несколькими сантиметрами выше и несколькими килограммами тяжелее.

— Есть какие-то общепринятые формы, которые следует соблюсти? Какие-то ритуалы?

— Есть, конечно. Только они сложны и для тебя ничего значить не будут. Так чего ради на них распыляться? Мумбо-юмбо и абракадабра — ты кланяешься мне, я кланяюсь тебе, и будем считать, что с ритуалами все в порядке, идет?

— А правила?

— Что? Ах да, какие-то правила должны быть, правда? Но я понятия не имею, что ты знаешь о драке.

— Знаю, к примеру, как убить голыми руками, — сказала Габи.

— Пусть будет так. Давай не делать ничего такого, что может серьезно ранить соперницу. Ведь проигравшей тоже завтра идти в поход. А все остальное годится.

— Ладно. Но прежде чем мы начнем, хочу полюбопытствовать насчет татуировки у тебя на животе. За что тебе такую красоту накололи? — Она указала на живот Робин.

Могло выйти еще удачнее — Робин могла бы взглянуть себе на живот, а не на указующий перст Габи — но внимание ее все еще было отвлечено, когда Габи внезапно махнула ногой, которую еще раньше предусмотрительно зарыла в грязь. Робин увернулась от пинка, но целая блямба грязи все-таки попала ей в лицо, закрыв один глаз.

Габи ожидала отскока назад и готовилась его использовать, но реакция Робин оказалась куда более быстрой, и Габи получила чувствительный пинок в бок. Пинок этот притормозил ее ровно настолько, сколько Робин потребовалось на то, чтобы сделать свой неожиданный ход.

Она повернулась и побежала.

Габи кинулась следом, но это была не та тактика, к которой она привыкла. Она все ждала какого-то подвоха и потому бежала не так быстро, как могла. В результате Робин создала солидный отрыв. Как только дистанция между ними увеличилась до десяти метров, Робин остановилась. Когда она снова повернулась лицом к Габи, с глазом у нее почти все было в порядке. Габи все же надеялась, что видеть ее противница будет не так хорошо, как раньше, но дождь быстро смыл большую часть ее преимущества. Все это не могло не произвести впечатления. Когда Габи стала наступать на свою молодую соперницу, делала она это с предельной осторожностью.

Все как бы начиналось снова. Габи чувствовала, что теперь преимущество у Робин, так как она редко участвовала в подобных поединках. Последний раз она тренировалась давным-давно — когда еще не была такой старой и ржавой. Сложно было вспомнить, чем они тогда занимались на практических занятиях. А за последние восемьдесят лет все драки, в которых она участвовала, были предельно серьезны, и результатом их неизбежно должна была стать смерть. Такие смертельные поединки не имели ничего общего с нормальной тренировкой. Робин, с другой стороны, поднаторела именно в бескровных дуэлях. Характер маленькой ведьмы воспитывался именно в них.

На самом деле не было никакого повода, почему поединок должен был продолжаться дольше нескольких минут, тем более считая обмен ударами. Но Габи почему-то не думала, что все выйдет именно так. Поэтому, когда она подступила вплотную, то рискнула не наносить ни ударов, ни пинков, оставляя для Робин брешь, с которой, думала Габи, она сможет справиться, если ее молодая противница решится эту брешь использовать. Но та даже не стала пытаться — и обе женщины принялись бороться за лучший захват. Соглашение было достигнуто без всяких слов. Габи решила его соблюсти. Упрощая поединок еще дальше тех правил, о которых они условились, Робин словно говорила, что не желает, чтобы кто-нибудь получил хоть какое-то повреждение. Это значило, что она считает Габи достойной соперницей, которая не заслуживает, чтобы ей причинили вред.

Боролись они долго. Габи поняла, что, соглашаясь на такое ведение боя, она теряет все свои преимущества. Но это было уже неважно. Она собиралась проиграть, приложив при этом все силы. Робин будет уверена, что Габи боролась до конца.

— Мир! — завопила Габи. — Сдаюсь, сдаюсь, ведьма чертова!

Робин отпустила ее руку — и острая боль в плече утихла. Она подняла лицо из грязи и осторожно перекатилась на спину. И только тогда с облегчением поняла, что через день рука будет в полном порядке. Подняв голову, Габи увидела, что Робин сидит, опустив лицо на колени, и пыхтит как десяток паровозов.

— Ну что, третий раунд? — предложила Габи. Робин с трудом рассмеялась. Смеялась она громко, без всякого смущения.

— Если б я хоть на миг решила, что ты серьезно, — сумела она наконец ответить, — то связала бы тебя и посадила за решетку. Но боюсь, ты перегрызла бы прутья.

— А что, пару раз чуть-чуть тебя не достала?

— Ох, даже сама не знаешь, на какое чуть-чуть. Габи задумалась, почему ей так хорошо. Особенно если учесть, что чуть ли не все у нее болит. Потом предположила, что это так называемая «эйфория марафона» — та полная, бескостная расслабленность, которая приходит, когда человек завершает предельное усилие. Будут, конечно, синяки, и плечо какое-то время поболит, но вся эта боль была в основном результатом собственных усилий, а не полученных ударов.

Робин медленно встала. И протянула Габи руку.

— Пойдем к реке. Надо помыться.

Габи ухватилась за ее руку и с трудом поднялась. Робин прихрамывала, да и сама Габи шла не очень твердо. Так что первые мучительные сто метров приходилось друг друга поддерживать.

— Я правда хотела спросить про наколку, — сказала Габи, когда они приблизились к реке.

Робин вытерла руки о живот, но толку не было.

— Уже не видно. Слишком много грязи. А сама-то ты что думаешь?

Габи собралась было выдать что-нибудь такое вежливое и уклончивое, но затем передумала.

— Ничего более мерзкого, кажется, в жизни не видела.

— Точно. Оттуда идет много лабры.

— Может, объяснишь? Что, все ведьмы так себя уродуют?

— Нет. Я одна. Отсюда и лабра.

Они осторожно вошли в реку и сели. Дождь уже сменил гнев на милость, превратившись в тонкую мглу. А к северу сквозь разрыв в облаках пробился первый луч света.

Наколку Габи уже не видела, но не переставала о ней думать. Гротескная татуировка была устрашающей. Выполненная в манере анатомического чертежа, она изображала срезанные и с хирургической точностью откинутые в стороны слои ткани, что обнажали лежащие под ними органы. Яичники напоминали гнилой фрукт, где ползают личинки. На фаллопиевых трубах было понавязано множество узлов. Но страшнее всего была сама матка. Распухшая, она так и лезла из «разреза» — и рваная рана на ней сочилась кровью. Ясно было, что ранение нанесено изнутри, словно что-то прорывалось наружу. Но от твари, что таилась в матке, не было видно почти ничего — только пара бешеных красных глаз.

Когда они отправились обратно за одеждой, снова хлынул порядочный ливень. Габи не очень встревожилась, когда Робин вдруг поскользнулась и упала; ей и самой идти было трудно, а Робин к тому же берегла подвернутую лодыжку. Но когда Робин упала в четвертый раз, стало ясно — что-то тут не так. Габи посмотрела на подругу. Та шаталась, дрожала, на щеках от усилия вздулись желваки.

— Давай я помогу, — сказала Габи, когда видеть все это стало уже невозможно.

— Нет, спасибо. Я сама.

Минутой позже Робин упала — и уже не поднималась. Руки и ноги затряслись, глаза смотрели куда-то в одну точку. Габи присела на корточки и подхватила Робин одной рукой под колени, другой под спину.

— Ннннн… ннннееееее… Нннннееееетттт.

— Что? Не будь дурочкой. Я не могу бросить тебя под дождем.

— Нннннеееееттттт. Уйййййййддддддииии. Оссссссттттттааааавь мммееенннняяяя.

Вот беда! Габи опустила Робин на землю и склонилась над ней, гладя по голове. Она взглянула в сторону уже недалекого костра, затем снова на Робин. Они оказались на вершине невысокого холма; поднимающаяся вода угрозы не представляла. От дождевой воды Робин тоже не утонет. Хищников, способных доставить серьезные неприятности, в этой части Гипериона не водилось. Были, впрочем, мелкие зверьки, способные ущипнуть.

Все должно было проясниться позднее. Следовало достигнуть какого-то компромисса. Прежних ошибок Габи повторять не желала. Так что она оставила Робин в покое и направилась к лагерю.

Встревоженная, Фанфара сразу встала, увидев, что Габи возвращается одна. Габи знала, что титанида видела, как они уходили вдвоем; вероятно, она даже догадывалась, чем они намеревались заняться — там, под дождем. И Габи решила успокоить Фанфару, пока та не перешла к выводам.

— С ней все в порядке. Мне, по крайней мере, так кажется. Ее прихватил припадок, и от моей помощи она отказалась. Мы сможем забрать ее, когда настанет время выступать. Ты куда?

— Принести ее сюда, в палатку! Куда же еще?

— Сомневаюсь, что она это оценит.

Фанфара бросила на Габи такой гневный взгляд, какого ее пока еще ни одна титанида не удостаивала.

— Вы, люди, можете играть в свои пошлые игры, — презрительно фыркнула она. — А я не желаю. Ни по ее правилам, ни по твоим.

Робин увидела, как сквозь стену дождя над нею склоняется Фанфара. Так, значит Габи выслала кавалерию. Это, по крайней мере, было очевидно.

— Я пришла сама, — сказала титанида, выдергивая Робин из грязи. — Независимо от того, какие человеческие идеи ты пытаешься отстаивать, этот безумный акт должен быть подавлен, потому что никакое человеческое содействие тебя отсюда не вытащит.

— Положи меня на место, лошадь педальная, переросток чертов, — попыталась сказать Робин, но из горла вырвалось лишь презренное бульканье и карканье. Нижняя челюсть безвольно отвисла.

— Я о тебе позабочусь, — нежно проговорила Фанфара.

Робин была спокойна, пока Фанфара укладывала ее поверх спального мешка. Прекрати бороться, подчинись, выжди — и, в конце концов, победишь. Сейчас ты беспомощна, но можно достать их потом. Еще будет время.

Фанфара вернулась с ведерком теплой воды. Она вымыла Робин, растерла ее полотенцем, обращаясь с ней будто с дефектной механической куклой. Затем натянула на нее расшитое совершенство ночной рубашки. Робин, должно быть, весила для нее не больше комка бумаги, раз Фанфара одной рукой аккуратно засунула ее в спальный мешок. И не забыла заботливо подоткнуть его у Робин на шее.

А потом титанида запела.

Где-то глубоко-глубоко в горле у Робин вдруг собрался теплый комок. Это ее испугало. Когда тебя вот так подтыкают, купают, одевают — это же страшный урон для достоинства. Ей следовало бы собрать еще больше гнева, сочинить испепеляющий словесный демарш, который она обрушит на проклятую тварь, как только вновь овладеет своим телом. А вместо этого она чувствовала внутри удушающе-теплый комок давно позабытых чувств.

Немыслимо было плакать. Стоит только раз этому поддаться — и уже никогда не будешь свободен от самосожаления. Это был самый большой страх Робин — такой большой, что она даже редко могла его назвать. Бывали минуты, когда она плакала. Но то было в полном одиночестве. Проделать же это, когда кто-то был рядом, она просто не могла.

И все же в каком-то смысле она была здесь в одиночестве. Фанфара сама сказала. Человеческие правила, представления Ковена здесь применять не следовало. Кроме того — Ковен никогда не требовал, чтобы она не плакала. Это диктовалось лишь ее собственной насильственно прививаемой дисциплиной.

Робин услышала стон и поняла, что он исходит из ее горла. А из уголков глаз уже сочились слезы. Теплый комок было никак не проглотить. Он должен был выйти наружу.

Робин сдалась, горько зарыдала — и вскоре заснула как дитя на руках у Фанфары.

Крис лежал на своем спальном мешке в проклятом полусвете и весь трясся. Многие часы казалось, что приступ уже надвигается — и тем не менее он все никак не приходил. Или уже пришел? Как Крис рассказывал Габи, не ему было судить, в «эпизоде» он или не в «эпизоде». И все же это было не совсем так. Да, начнись у него приступ, он этого не узнает, для его разума все будет казаться совершенно разумным — для его разума, подобного машине с изношенными шкивами и погнутыми шестернями. Но в этом случае он не будет лежать тут и исходить холодным потом.

Крис сказал себе, что все из-за света и бьющего по крыше палатки дождя. Свет вообще был сущим мучением. По тому, как он сочился сквозь стенки палатки, должно было быть либо раннее утро, либо ранний вечер — короче, или пора просыпаться, или слишком рано, чтобы спать. А в нормальную ночь проклятый свет переходить упорно не желал.

Криса поразило услышанное — тихие песни титанид, треск и щелчки костра. Потом кто-то подошел к его палатке, постоял, отбрасывая тень на стенку, — и удалился. Позднее он слышал разговор и то, как люди куда-то уходили и возвращались.

А теперь приближался кто-то еще. Такую большую тень не отбросить даже самой Фее.

— «Тук-тук».

— Заходи, Валья.

Титанида захватила с собой полотенце и, пока она просовывала в палатку голову и торс, то воспользовалась им, чтобы вытереть грязь с передних копыт.