История XIII–XV веков в двух словах сводится к тому, что Латинская церковь в ходе 4-го Крестового похода напала на Византийскую, побила ее, а затем сама была изгнана с Востока мусульманами-турками. При малограмотности людей того времени и отсутствии печатного слова неизбежно должно было создаться о 4-м Крестовом походе две разные истории.
      Одна — западноевропейская, восхвалительная, — не видела в этой войне ничего, кроме доблести, справедливости и славы. Другая, греко-славянская, порицательная, не находила в нападении на себя ничего, кроме несправедливости, насилия и хищничества. При этом из-за разницы в языках и неумения произносить чуждые имена должны были создаться значительные вариации в обеих версиях одной и той же истории.
      Однако через несколько поколений, когда католиков уже не осталось на Востоке, а территория бывшей православной Византии была почти целиком под властью мусульман, на этих последних и перенеслась вражда обеих прежде воевавших между собою сторон. Они получили склонность к унии друг с другом, к объединению против общего врага.
      Уния была провозглашена на Флорентийском соборе в 1438 году, за 15 лет до взятия Царьграда турками, но уже после захвата ими Сербии. В каких принципиальных вопросах стороны смогли найти компромисс? Собор признал светскую власть и церковное главенство папы как общего заступника, и православные признали нисхождение святого духа не от одного только бога-отца, но также и от бога-сына. Греки и славяне согласились также на католический тезис, что существует где-то между раем и подземным адом еще и чистилище для душ не вполне святых, но и не вполне грешных. Католики в обмен на это признали за восточным духовенством право оставаться женатыми и оставили мирянам славянских стран право запивать причастный хлеб вином и сохранять национальные языки в богослужении.
      Этот союз восточной и западной христианских церквей в 1448 году был проклят христианами Иерусалима, поскольку страна их проживания была под властью мусульман. К отказу от унии, конечно, вынуждено было вскоре присоединиться и всё византийское духовенство, потому что столица их Царьград была взята теми же мусульманами (в 1453).
      Проиграв в этих землях, папская курия предприняла, как это признано историками и без нас, огромные усилия, чтобы удержать унию хотя бы в Польше и в юго-западной России. Здесь ее сторонниками сделалось почти всё духовенство, в том числе и киевский митрополит Михаил Рагоза, подписавший новую унию на Брестском соборе в 1596 году.
      Но стремлению католиков к унии с православными сильно препятствовала державшаяся в славянском мире порицательная версия сказаний о 4-м Крестовом походе. Русские священнослужители, единственные тогда грамотеи, вполне могли говорить католикам: «Вы что, хотите возобновить свое тартарское, адское иго?»
      Ватикану необходимо было так или иначе отделаться от подобных неудобных воспоминаний. Ему приходилось только отрицать, что сообщения славянских летописей о нашествии, бывшем за двести или даже триста лет до того, относятся к рыцарским орденам. Но кому приписать нашествие? И тут, КАК ПО ЗАКАЗУ, обнаружились «свидетельства очевидцев» — книги путешественников по Востоку.
      Одна из них, «Путешествие Венецианского дворянина Марко Поло», была написана будто бы в 1298 году — на старофранцузском языке, которым автор не владел, то есть написал ее кто-то лишь по рассказам Марко Поло; а впервые ее обнародовали на немецком языке через два столетия, в 1477 году. Полагаем, на самом деле и написана она перед первым униатским Флорентийским собором 1438 года.
      Неизвестный автор книги «распространил» тартаров по всей Азии, в доказательство заставив отрока Марка искать Великого Хана (Pontifex maximus по латыни) не в Римской области, а в Китае, по пути встречая все новых и новых тартаров; но само-то слово означает «Адские люди» по-гречески! Ведь понятно же, что эллинистически образованные азиатские летописцы называли этим словом отнюдь не собственное население, а крестоносцев, мучавших это население. Вот первая подмена; и только после XV века стали называть татарамисамые разнообразные племена: крымские, волжские, сибирские и другие, между которыми даже нет этнической связи.
      В своих писаниях Марко Поло не упоминает Великую Китайскую стену, которую никак не мог бы не заметить, если бы на самом деле посещал Китай; также не упоминает он важнейшие города Ирана, а именно Хоросан и Хузистан, которых не мог бы миновать на своем пути. В то же время в его книге немало сведений, почерпнутых из чужих рассказов о землях, в которых сам он явно не был. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать его сообщения о собакоголовых и хвостатых людях. Современный историк Френсис Вуд утверждает, что в «Путешествии» Марко Поло многие страницы напоминают отрывки из сочинений Рашид-ад-Дина, и что в Китае Марко Поло вовсе не был.
      Следующий «свидетель» — черногорский архиепископ Иоанн де Плано Карпини. Книга его была опубликована в 1598 году, через два года после подписания унии на Брестском соборе. В ней он первым отождествил крестоносцев с монголами. Он, конечно же, вывел их название из греческого слова Моголы, Великие, заранее зная, что католические авторы уже до него расселили жутких завоевателей аж до Китая. При его географической необразованности нетрудно было посылать русских князей на поклон к Забайкальским ханам.
      Ученому-монаху Рубруку, обладавшему уже лучшими географическими познаниями, такая нелепость, надо полагать, показалась неприемлемой, и он перенес «Золотую Орду» ближе к Руси. Но прозвать пришельцев монголами он теперь уже не мог и воспользовался тем, что русские летописи называли их татарове(жители страны Татар). Татарамиобъявил он безобидных скотоводов нижней Волги. Всё за то, что эти книги, да и многие другие — фальсификация римских клерикалов XV–XVI веков для устранения возражений тогдашних славянских грамотеев против унии церквей, боявшихся, что унией латиняне хотят восстановить «адское иго».
      Географическая и этническая нестыковка китайской Монголии с нижневолжской Татарией требовали объяснений, но средневековые «путешественники» объяснениями себя не утруждали, а поздние историки… попросту «объединили» население мифической Монголии с населением не менее мифической Татарии, придумав немыслимый этнос, монголо-татар.
      Создатели русской истории в XVIII–XIX веках оказались в трудном положении. Им приходилось увязывать концы с концами, ориентируясь на уже ставшие традиционными представления о восточном происхождении пришельцев. Вот что получилось у С. М. Соловьёва; перед вами ПЕРВЫЙ абзац главы о нашествии:

      «В 1227 году умер Чингисхан; ему наследовал сын его Угедей ( Октай); старший сын Чингиса — Джучи, назначенный владельцем страны, лежащей между Яиком и Днепром, Кипчака, прежних кочевьев половецких, умер при жизни отца, и Чингис отдал Кипчак сыну его Батыю ( Бату). Еще под 1229 годом наши летописи упоминают, что саксины и половцы прибежали с низовьев Волги к болгарам, гонимые татарами…»

      Кто таков Чингисхан? — ни слова. Где он правил? — тишина. В книге С. М. Соловьёва действуют только татары; никакие монголы у него не упоминается, даже слова такого нет. Вообще все российские исторические книги о том периоде наполнены эдакой таинственной атмосферой, недосказанностью.
      Вернемся к епископу де Плано Карпини, который во времена Брестского униатского собора «догадался» отождествить крестоносцев с монголами. Он призвал даже самого Бога в свидетели, в подтверждение своего неожиданного для славян заявления, что татаровеих летописных сообщений вовсе не европейские рыцари духовных и светских орденов, а далекие монголы. Дескать, это они нахлынули внезапно не только на Киев, Москву и Новгород, но и на Польшу, и на югославянские земли, и даже на саму Венгрию. Вот заключительные слова его предисловия, обращенного к читателям стран, непосредственно переживших нашествие:

      «Если в нашей книге мы пишем нечто такое, что неизвестно в ваших странах, то вы не должны ради этого именовать нас лживыми».

      Монах Вильям Рубрук, якобы путешествовавший в XIII веке в тех же странах, что и Плано Карпини, один стоил десятков очевидцев. Ведь, можете себе представить, он отправился в путь по приказу его величества Людовика Святого, короля французского! Тот самый король, который дважды ходил на сарацинов крестовым походом, личнопоручил Рубруку разведать, что там происходит в дальних странах, и сообщить ему. С чего же начинает монах книгу, свое послание? Он сообщает королю о смысле его собственного королевского приказа:

      «Превосходительнейшему и христианнейшему государю, Людовику, Божией милостью славному королю Франков, брат Вильгельм де Рубрук, наименьший в ордене братьев миноритов, ( шлет) привет и ( желает) всегда радоваться о Христе.
      Писано в Екклесиасте о Мудреце: „Он отправился в землю чужих народов, испытает во всем хорошее и дурное“.
      Это дело свершил я, господин Король мой, но, о, если бы как мудрец, но не мудро, а более глупо; боюсь, что я принадлежу к их числу. Все же, каким бы образом я ни свершил это, но, раз высказали мне, когда я удалялся от вас, чтобы я описал вам все, что увижу среди тартар, и даже внушили, чтобы я не боялся писать вам длинных посланий, я делаю то, что вы препоручили, правда, делаю со страхом и почтением, так как у меня не хватает соответствующих слов, которые я должен был бы написать вашему столь славному величеству».

      Далее следует описание всего его путешествия без всяких дополнений. Наличие в книге этого предисловия и сам стиль изложения ясно показывают, что это попросту роман, а не последовательные записки путешествующего.
      Можно подумать, что автор лично представил свою книгу Людовику. Напомнил в предисловии о смысле командировочного задания, представил текст в виде отчета, но — ничего подобного! В ПОСЛЕДНЕЙ ГЛАВЕ бесстрашно обошедший всю Ойкумену монах сообщает, что НЕ СМОГ вручить послание своему славному королю, потому что на Кипре его перехватил некий «Провинциал», местный католический священник, и ЗАПРЕТИЛ ехать к королю, определив ему местом жительства Акру:

      «…прибыли мы в Триполи, где в день Успения Святой Девы имели собрание нашего ордена, и Провинциал ваш определил, чтобы я избрал ( для жительства) монастырь в Акре, не позволил мне ехать к вам и приказал, чтобы я написал вам то, что хочу, через подателя сего послания. Я же, не смея противиться обету слушания, составил, как мог и умел эту книгу, прося прощения у вашей несравненной кротости как за лишнее, так и за нехватки, или за сказанное не совсем умно, а скорее глупо, так как я человек не достаточно умный и не привык составлять такие длинные повествования. Мир божий, который превосходит всякое понимание, да хранит ваше сердце и разумение ваше! Охотно я повидал бы вас и некоторых особенно близких мне друзей, которых имею я в королевстве вашем. Поэтому, если это не противно вашему величеству, я хотел бы молить вас, чтобы вы написали Провинциалу о позволении мне явиться к вам, под условием скорого возвращения в Святую Землю».

      Но почему же Рубрук, которого насильно не пустил в Париж к королю какой-то «провинциал», не написал ему об этом тотчас же, если не отдельным письмом, то хотя бы в своем предисловии, а отложил до окончания чтения королем 53-х глав его большой книги? Ведь всю книгу король должен был читать, совершенно не понимая, почему его собственный посланец не возвратился лично к нему!
      Ведь при медлительности чтения рукописной книги и невозможности читать с утра до вечера, отбросив всякие домашние и королевские дела, пришлось бы Его величеству потратить не один месяц, чтобы в самом конце книги обнаружить, что посланец задержан и желает повидать короля своего и близких друзей, о дозволении чего и молит короля.
      И как это вообще можно себе представить: личного королевского посла задерживает представитель местной власти, и он — соглашается! Да ведь если так, то его могли задержать вообще где угодно. Или запретить писать свою книгу для короля. Если посол на это соглашается, то никакой он не посол.
      Совершенно понятно, что перед нами не запись путешествовавшего по приказу короля монаха, а приключенческий роман, составленный значительно позже правления Людовика Святого. И начальное обращение Рубрука к королю, и заключительное обращение к нему же сделаны не для Людовика, а выдуманы для читателя, чтобы придать в его глазах достоверность и авторитетность книге. А сочинил её автор, не выходя из дома, а просто компилируя всё им прочитанное у разных путешественников, с добавкой для большей убедительности небывалых приключений и воображаемых личных впечатлений. Кстати, так снимается вопрос, почему же в архивах короля ни о чем подобном нет сведений. Это очень старый наивный литературный прием. Точно также писал и Жюль Верн, никогда не покидавший Парижа.
      Кто такой Рубрук? — никто не знает. В различных рукописях даже и фамилия его пишется различно: Rubruk, Rubroc, Risbrouc, Ruysbroc, Ruisbroca, чаще всего Rubruquis. Единственное, что о нем можно сказать, так это то, что он житель Парижа, так как сравнивает ширину Дона при своей переправе через него с шириной Сены у Парижа и приравнивает свои ежедневные переходы к расстоянию от Парижа до Орлеана.
      Вот некоторые сообщения Рубрука:

      «Тибетцы — люди, пожирающие своих родителей, так как по чувству сыновней любви они не признают для них другой могилы, кроме своих внутренностей. Теперь, однако они это оставили, так как стали возбуждать отвращение у всех народов ( ??? — поразительное сообщение. Неужели в XIII веке так боялись дикие тибетцы международного общественного мнения? Странно и несовпадение времён: то ли тибетцы — люди, пожирающие своих родителей, то они „это оставили“.) Однако они все еще делают красивые чаши из голов своих родителей, чтобы при питье из этих чаш вспоминать о них во время своего наслаждения. Это рассказал мне очевидец».
      «О Турции знайте, что там из десяти человек только один не сарацин, а все они армяне да греки. Дети властвуют над этим краем».

      Ничего подобного не написал бы свидетель Крестовых походов. Автор описывает ситуацию, сложившуюся много позже битвы на Косовом поле (1389), не ранее XV века, когда действительно в Турции смешались и турки, и греки, и армяне, а демографическая ситуация была в пользу детей.
      О «тартарах» в этой части его книги даются лишь сбивчивые этнографические сведения, в которых он путает их то с турками, то с киргизами, подобно которым они «пьют кумыс».
      В 1-й главе, описывая путешествие свое по берегам Черного моря, автор дает довольно правильное в географическом смысле перечисление городов. Он правильно пишет имена царей XIII века, но вот время их царствований перепутано. Так, Андроник II Гид умер в 1235 году, а Феодор Ласкарис воцарился лишь через двадцать лет после этого, в 1255 году, но автор объявляет их царствующими одновременно. У турок только Осман (1288–1326) принял титул султана, через 33 года после смерти Феодора Ласкариса и через 53 года после смерти Андроника Гида, а Рубрук утверждает, что Синоп уже в их время принадлежал султану. Ясно, что автор не путешествовал в XIII веке по Черному морю, а сочинялсвою историю, так как, заставши там одну из названных им царственных особ, не мог бы застать двух остальных.
      Еще интереснее: в первом издании книги написано, что Скифия (Scythia) не повинуется тартарам. Но ведь Скифия по всем другим первоисточникам занимала всю южную Россию, то есть была на месте Украины, в том числе и Киевского княжества, и не быть под властью тартар не могла! И вот, чтобы затушевать это, неизвестный позднейший корректор переименовывает Скифию в какую-то Цихию, причем в разных рукописях написано то Zikia, то Ziquia, Zichia, Zithia, Zittia, а первоначально все же — Sсythia.

      «Затем к югу находится Трапезундия, которая имеет собственного государя по имени Гвидо ( Андроник II Гид), принадлежащего к роду императоров константинопольских; он повинуется Тартарам».

      Здесь полная нелепица; никаким татарам Гид не повиновался.
      Каковы же «тартары» по Рубруку?
      8-я глава:

      «Мы направились к Батыю, держа путь прямо на восток, а на третий день добрались до Этиллии; увидев ее воды, я удивился, откуда с севера могло опуститься столько воды. Прежде, чем нам удалиться от Сарката ( племянника Батыя, якобы княжившего между Доном и Волгой), несторианец Койяк ( иначе Куюк, старейший при дворе Сарката) вместе со многими другими писцами двора сказал нам: „Не называйте нашего господина христианином. Он не христианин, а Моал ( могол), так как христианство представляется здесь названием какого-то народа“.
      Они превозносились до такой великой гордости, что хотя, может быть, сколько-нибудь веруют в Христа, однако не желают именоваться христианами, желая свое название, т. е. Моал превознести выше всякого имени. Не желают они также называться и Тартарами. Ибо Тартары были другим народом».

      Обратите внимание на последние строки. В первоначальных сообщениях прямо говорилось, что племянник Бати-хана Саркат был христианином и даже носил сан диакона (такое мнение держалось очень долго). Так и должно быть, если он был славянин-крестоносец. Рубрук, по-видимому, первым тенденциозно усомнился в его христианстве, несмотря на то, что вслед за тем в 19-й главе сам же упоминает о христианском народе найманов, приписывая Китаю не иначе, как историю Сербии. Ведь это в ней и именно в то время царствовала династия Неманей, тогда как в Средней Азии и Китае никто не знает такого имени. Оно, не иначе, попало в «Историю первых ханов из дома Чингисова» из таких же романов, как книга Рубрука.
      «Хвосты» крестовых походов продолжают высовываться из сообщений автора. Вот хоть о «тартарском» духовенстве в главе 47-й:

      «Некоторые из них, и в особенности из первенствующих, знают нечто из астрономии и предсказывают затмения солнца и луны. И, перед тем как это должно случиться, весь народ приготовляет им пищу, потому что им не должно в это время выходить за двери своего дома. И, когда происходит затмение, они бьют в барабаны и другие инструменты, производя великий шум и крик. По окончании же затмения, они предаются попойкам и пиршествам, обнаруживая великую радость. Тартары никогда не собирают войска и не начинают войны без их решительного слова; они ( Тартары) давно вернулись бы в ВЕНГРИЮ, но прорицатели не позволяют этого».

      И вот опять родиной татар оказываются венгерские Татры.
      Можно набрать из Рубрука десятки примеров в доказательство, что эта книга писана специально, с целью облегчить заключение унии со славянскими народами, еще помнившими отрицательную сторону 4-го Крестового похода, когда католическое духовенство обременяло их налогами. Но ограничимся лишь еще одной заметкой о монголах и москалях.
      Мы уже цитировали рассказ о Кон-Хане, царе-первосвященнике, о короле Иоанне и Кингис-хане в разделе «Рыцари Китая и Монголии» этой книги. Напомним, что жил где-то в Китае король Иоанн, о котором Рубрук пишет:

      «…и я проехал по его пастбищам ( пасториям), но никто не знал там ничего о нем, кроме немногих несториан. На его пастбищах теперь живет Кен-хан, при дворе которого был брат Андрей, и я также проезжал той дорогой при возвращении. У этого Иоанна был брат, также могущественный пастор, по имени Унк ( Уник — Единственный, аналогично с именем Секунд, Терций, Квинт). Он жил за горами Кара-катаев, на три недели пути от своего брата. За его пастбищами в расстоянии на 10 и 15 дневных переходов, были пастбища Моалов. Это были очень бедные люди, без главы и без закона, за исключением веры в колдовство и прорицания, чему преданы все в тех странах. И рядом с Моалами были другие бедняки, по имени Яркары, отожествляемые с тартарами. Король Иоанн умер без наследника, и брат его Унк обогатился и приказал именовать себя ханом; крупные и мелкие его стада ( паствы) ходили до пределов Моалов. В то время в народе Моалов был некий ремесленник Хингис ( созвучно с английским прилагательным King's, „королевский“). Он воровал, что мог из животных Унк-хана, так что пасторы Унка пожаловались своему господину. Тот собрал войско и поехал в землю Моалов, ища самого Хингиса, а тот убежал к Тартарам и там спрятался. Унк, взяв добычу от Моалов и от Тартар, вернулся, а Хингис обратился к Тартарам и Моалам со следующими словами: „Так как у нас нет вождя, наши соседи теснят нас“.