Как только дверцы машины захлопнулись и мотор затарахтел, Джус встал и повернулся лицом к стене. Он низко пригнулся к закованным рукам. Его огромный зад выпятился.

— Прямо, как доска для объявлений, — пошутил сидевший возле него полисмен.

Полисмен не был черствым человеком. Он был молод и так трогательно некрасив, что вызывал к себе жалость. Это был рыжий парень с крупными розовыми веснушками, рассыпанными по всему мучнисто-белому лицу. Просто в данную минуту Джус означал для него только бизнес.

Кроме самого полисмена, эта шутка никого не рассмешила. Все, за исключением Бауера, испуганно глядели на Джуса. Бауер сидел в дальнем углу, у самой дверцы, обхватив голову руками.

Джус, прижавшись лбом к наручникам, вертел головой и терся лицом о скованные руки. Его трясло, и он хватал воздух широко открытым ртом; дыхание вырывалось громким прерывистым хрипом. Когда автомобиль тронулся, Джус издал короткий дикий вопль, еще быстрее завертел головой, и все тело его забилось в корчах. Он втягивал воздух судорожными глотками, а потом с воем выпускал его сквозь крепко стиснутые зубы. Вой исходил из самых глубин его существа и хватал за душу сидевших в машине.

— Господи боже мой, — сказал молодой полисмен.

Мистер Мидлтон нагнулся к нему.

— Я думаю, — сказал он, — лучше отвязать его, он будет спокойнее.

— Да кто же справится с этаким медведем!

— Уж и не знаю, что делать, — сказал мистер Мидлтон и, озабоченно покачав головой, уселся поглубже на сиденье.

— Уймите его! — вдруг вскрикнул Бауер. Он все еще сидел, обхватив голову руками, и кричал, не отнимая ладоней от лица.

— Много вас тут советчиков, — сказал полисмен. Чтобы его услышали, ему приходилось говорить очень громко.

— Уймите его! — кричал, не поднимая головы, Бауер. — Или я сам сойду с ума. — Он не мог вынести мысли, что Джус страдает из-за него. — Уймите его! Уймите его! Уймите, не то я покончу с собой. — Бауер сидел все так же, обхватив голову руками. С каждым воплем Джуса он старался запрятать голову поглубже.

Делила сидела, прислонившись к стенке машины. Она высоко держала голову. Ее большие потемневшие от душевной боли глаза невидящим взглядом смотрели на покачивающийся и поскрипывающий потолок машины. Она думала о школах, в которых училась, и как много она работала, чтобы преуспеть в этих школах, и какого труда стоило родителям дать ей образование. Ее смуглое лицо позеленело. Она обхватила руками плечи, еще нывшие от толчка Игана. Подбородок ее вздрагивал, она закусила дрожащую нижнюю губу и крепко впилась в нее зубами. «Ни за что не буду себя жалеть, — твердила она про себя. — Не буду, не буду, не доставлю им этого удовольствия». Слезы хлынули у нее из глаз и заструились по щекам.

— Вы что это, развлечение себе нашли? — обратился полисмен к Бауеру и Джусу. Он уселся поудобнее, положил ногу на ногу и скрестил руки. — Ну что же, вольно вам, развлекайтесь!

Тюремный автомобиль, за которым следовала целая вереница машин с любителями уличных происшествий, с воем проехал Эджком авеню, Седьмую авеню и Сентрал Парк авеню. Бауер зарыдал, и мистер Мидлтон, подсев к нему, старался его успокоить. Бауер, не поднимая лица, по-прежнему сжимал голову руками. «Оставьте меня, — говорил он. — Ничего мне не надо, только оставьте меня в покое!» Не отнимая рук от лица, он тряс головой и старался отодвинуться как можно дальше.

Вой продолжался до Парк авеню и по самой Парк авеню. Полисмен на задней подножке начал колотить дубинкой по двери, а Иган и Баджли, сидевшие рядом с шофером, барабанили кулаками в стенку.

— Похоронную затянули, — громко сказал полисмен, сидевший рядом с Джусом.

Джус пытался выдернуть руки из наручников. Он дергал и выл, дергал и выл. В краткие промежутки дыхание вырывалось из его груди с громким храпом. Джус выл, как дикий зверь. Наручники сдирали кожу с запястий, но он, видимо, этого не чувствовал. Он дергал и выл, потом, обессилев, валился на скамью. Снова поднимался и начинал опять дергать наручники и выть. Это был обломок бизнеса, в котором не осталось ничего человеческого. Длинные, мокрые от пота черные волосы упали ему на лицо, маленькие, налитые кровью глазки дико вращались среди черных косм, Он сотрясал всю машину. Наконец, он тяжело повалился на скамью, и тело его вытянулось, как бревно. Ноги Джуса заехали под противоположную скамейку, и он так и остался лежать, неподвижный и набрякший, словно утопленник. Он глубоко вобрал в себя воздух, долго задерживал его, потом с шумом выдохнул. Еще один глубокий вздох, и он потерял сознание.

Никто не нарушал тишины. Тягостное чувство, охватившее всех, еще отдавалось в ней эхом. Мало-помалу это чувство рассеялось, и Бауер повернулся к мистеру Мидлтону. Он все еще не отнимал рук от лица.

— Он умер? — прошептал он сквозь стиснутые пальцы.

Мистер Мидлтон вздрогнул. Тишина принесла ему такое облегчение, что он даже и не подумал о возможности подобного исхода.

— Он умер? — крикнул он полисмену.

Полисмен посмотрел на Джуса. Тот редко и тяжело дышал.

— Надеюсь, — сказал полисмен.

Бауер затрясся и еще крепче сжал голову руками.

Когда машина подъехала к Главному полицейскому управлению, Джус все еще был без чувств. До прибытия кареты скорой помощи его оставили в машине.

Прежде чем зарегистрировать арестованных, женщин отвели в одну комнату, мужчин — в другую, и начался допрос. Иган доложил Фоггарти, что в полицию звонил кто-то из служащих банка, поэтому начали с женщин, допытываясь у них, кто содержал банк и не был ли кто из служащих в неладах с хозяином.

Итальянка и испанка заявили, что не понимают по-английски. Другие сказали, что даже представления не имели, что в квартире лотерейный банк. Они просто зашли навестить знакомых. Женщины были напуганы. До сих пор никогда еще не бывало, чтобы задержанных по лотерейному делу отвозили в Главное полицейское управление и допрашивали, как настоящих преступников.

Заметив следы слез на лице Делилы, Фоггарти решил, что ее легче будет сломить, чем других. Он приказал привести ее к нему в кабинет и позвал туда же Игана.

— Ты дура, — сказал он ей.

До этого она стояла неподвижно, с бесстрастным лицом, сложив перед собой красивые, гибкие, как виноградные лозы, руки. Теперь она шевельнулась, но ничего не сказала. Где-то глубоко в ней копошилась мысль. Она не могла бы ее выразить. Но мысль эта все росла, прояснялась, тревожила. И все же она не могла уловить ее. Мысль сковывала ее мозг.

— У нас хватит улик, чтобы упрятать тебя подальше, — сказал Фоггарти. — Но мы готовы все простить, если скажешь, кто содержит банк и кто из служащих мужчин не в ладах с хозяином.

— Я никогда ничего дурного не делала, — возразила она, стараясь придать голосу твердость. — Я окончила Хантер-колледж, знаю законы и знаю, какие права дает мне закон.

— Так это тебя в колледже выучили, что неграм можно нахальничать?

Слова его прояснили мысль, сковывавшую ее мозг, и она вся съежилась. Так вот какая мысль ее мучила, — покорность «хорошего негра». Она подавила ее в себе.

— Разумеется, — сказала Делила. — Отец с матерью для того и работали не покладая рук, стараясь дать мне образование, чтобы я принадлежала к новому поколению негров, знающих свои права.

— Твои семейные невзгоды нисколько меня не интересуют, — перебил Фоггарти, — охотно верю, что их было не мало. У всех они есть. Отвечай на мои вопросы, и только. Я не спрашиваю тебя, что ты делала в банке. Я готов записать, что ты пришла в гости или дожидалась трамвая, словом, как захочешь. Но советую тебе ответить на мои вопросы, иначе ты получишь год за то, что трепала хвост по панели.

Руки ее сплелись еще крепче, она внутренне сжалась и быстро закрыла и снова открыла большие грустные глаза. Она еще раз подавила поднявшуюся в ней покорность, но это стоило ей огромных усилий. Руки ее разомкнулись и устало повисли, и сама она устало поникла, но ничего не сказала.

— Мы знаем, что ты приставала к мужчинам, — продолжал Фоггарти. — Ты известная уличная девка.

— Форменная шлюха, — подтвердил Иган.

— Мы за тобой уже давно следим, — сказал Фоггарти. — Теперь ты засыпалась. На нас работает один негр. Он утверждает, что ты к нему привязалась, что он уплатил тебе доллар и заразился от тебя.

— Я могу найти в Гарлеме еще сотню таких, которых ты наградила, — сказал Иган.

Делила презрительно взглянула на Игана. Но в этом взгляде не было превосходства. Слишком много в нем было торжества. Ей не удалось выразить спокойное, уверенное в себе презрение к своим мучителям. В ее презрении было торжество.

— Вы тоже блюститель закона? — спросила она Игана. — И такому, как вы, доверяют эту должность?

— Да, я занимаюсь этим делом.

— Мы все блюстители закона, — сказал Фоггарти. — И не станем слушать дерзости от негритянки. Если ты хочешь корчить из себя «нового негра», пожалуйста, увидишь, что из этого получится.

Силы были неравные. Она не могла без конца бороться с приступами покорности.

— Погодите, бог вас накажет, — закричала она тоненьким, дрожащим голосом. — Он все видит. Он смотрит на вас обоих и видит, что вы творите.

Фоггарти был богобоязненный католик. Его взбесило, что негр смеет упоминать о боге.

— А пока что, — сказал он, — я занесу в протокол, что тебе платили мечеными деньгами. Вот что бывает со строптивыми неграми. Им платят мечеными деньгами. А Иган нашел эти меченые деньги у тебя за пазухой.

— Приятное место для раскопок, — сказал Иган. — Он нагнулся и взял Делилу за подбородок. — Верно, моя угольная шахточка?

Делила вздернула голову. Глаза ее сверкнули, как лезвие кинжала, потом она опустила голову и опять устало поникла, устало глядя на обоих мужчин.

Позднее в комнату, где находились мужчины, вошел агент и спросил, кто из них Бауер. Никто еще не спрашивал Бауера о его фамилии, и он собирался назваться чужим именем. Но Пай-ай, Мюррей, мистер Мидлтон и оба кубинца невольно посмотрели на него, и сыщик сказал:

— Пошли.

Бауера провели в соседнюю комнату. Ему сунули в руки телефонную трубку, а Фоггарти с другого конца провода начал спрашивать его, где он живет, женат ли, сколько у него детей и какого возраста. А под конец велел ему повторить за собой: «Хотите меня заманить?»

Затем его отвели в кабинет Фоггарти. Там были и Баджли с Иганом. Фоггарти, повернувшись к ним, сказал:

— Этот самый.

— Конечно, это он, — сказал Иган.

Бауер словно окаменел. Он видел, что Фоггарти дружески улыбается ему, но эта дружеская улыбка мало его интересовала. Он думал только об одном: все они на службе у Джо Минча и хотят выведать, кто донес о банке, и сообщить Джо Минчу, кто этот доносчик.

— Присядьте, пожалуйста, — приветливо сказал Фоггарти. — Вы дали нам весьма ценные сведения, и мы вам очень признательны. Нам хотелось бы только знать, что у вас там вышло с Лео Минчем, из-за чего, собственно, вы с ним не поладили. Вот и все.

Бауер медленно подошел к стулу. Он окончательно обессилел и от внутреннего напряжения двигался как автомат. Ему казалось, что только напрягаясь изо всех сил он может держать себя в руках.

— Что у вас там случилось, отчего вы хотите уйти с работы? — спросил Фоггарти. — И почему хозяин вас не отпускает? Ведь вы из-за этого и звонили мне, когда поссорились с ним и заявили ему, что уходите, верно?.

Бауер долго не мог выдавить из себя ответ.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал он наконец.

— Да что вы волнуетесь? — спросил Фоггарти. — Успокойтесь, вы наш друг, вы дали нам ценные сведения. И мы будем вашими друзьями.

Слыханное ли дело, думал Бауер. Человек старается жить по закону, а закон отдает его в руки гангстерам, чтобы те его укокошили. Подумать только! Слышал ли кто что-нибудь подобное?

— Я пришел туда искать работы, вот и все, — сказал он. — Я и не думал звонить вам.

Фоггарти пристально на него посмотрел. Он подумал, как легко сломить такого человека, как Бауер. Искушение было слишком велико.

— А кто сказал, что вы звонили по телефону? — спросил он.

— Да вы же сами сказали. Вы сказали, вы только что сами сказали. — Бауер испугался. Он уже не мог припомнить, говорил ли Фоггарти, что донос был сделан по телефону.

— Нет, не говорил. Вот видите, тут мы вас и поймали. Если вы знаете, что сведения были сообщены по телефону, а я об этом не упоминал, значит, звонили вы. Но в этом ничего дурного нет, мы вам очень признательны за помощь.

— Вы минуту назад сказали, что потому-то я вам и позвонил.

— Очень рад, что вы признаете, что звонили мне.

— Я этого не говорил. Вы сказали. Это ваши слова. Вы думаете, что можете запутать меня и заставить сказать то, чего я не хочу говорить? Но это вам не удастся.

— А почему вы не хотите говорить? Какая у вас причина не говорить?

— Я не то хотел сказать. Вы прекрасно знаете, что я хотел сказать. Я имел в виду — заставить сказать то, что неверно, запутать меня. Вот что я имел в виду. Чтобы я не знал, что говорю, и говорил то, что говорите вы, а это неверно.

Фоггарти рассмеялся.

— Вы бы послушали, что вы мелете, — сказал Баджли.

— Это же форменный идиот, — сказал Иган.

Бауер медленно переводил испуганный взгляд с одного улыбающегося лица на другое.

— Послушайте, — сказал Фоггарти, — мы все знаем, нас не проведешь, сколько бы вы ни вертелись. Нам известно, что вы хотите уйти от Лео Минча, а он вас не отпускает. Известно, что вы нам звонили. Мне лично звонили. Нам нужно узнать еще самую малость: почему вы хотите уйти? Почему Лео Минч вас не отпускает? Может быть, какой-нибудь банк предлагает вам лучшие условиями Минч боится, что вы переманите к себе его клиентов, если уйдете?

Это была версия, в которую Фоггарти хотел и пытался верить. Если дело действительно обстояло так, если Тэккер в этом деле ни с какой стороны не замешан, тогда Фоггарти не нужно принимать решения относительно Холла. Он мог по-прежнему думать и гадать, пока не упустит время и решение не будет принято за него. Фоггарти не любил рисковать. По натуре он не был игрок. Он был бизнесмен.

Да, размышлял Бауер, он хочет выведать самую малость, потом еще малость, а потом сообщить Джо, а потом еще малость, а Джо уже будет поджидать меня дома. А потом еще малость — и Джо уже у меня в квартире и стреляет. В спину. Он сказал, что убьет меня, и убьет. Он убийца и убьет меня.

— Кто этот Минч, о котором вы говорите? — спросил Бауер.

Фоггарти подумал, как легко заставить Бауера подтвердить, что это действительно так и было: ему предложили другое место, а Лео боялся, что если он его отпустит, это отразится на деле. Из-за этого и произошла ссора. Ведь достаточно только сказать Баджли, чтобы он оттянул за волосы голову Бауера, а Игану, чтобы тот разок стукнул его дубинкой по адамову яблоку, — и Бауер, как только к нему вернется дар речи, все подтвердит. И как приятно было бы послушать со стороны, что он, Фоггарти, был прав, когда верил в то, во что ему хотелось верить.

— Я попал туда, потому что искал работу, — сказал Бауер. — Я никогда в жизни не бывал там.

Фоггарти сделал нетерпеливый жест и грозно насупился.

— Я ждал одного человека, чтобы поговорить с ним насчет работы, — продолжал Бауер, — а тут явились эти двое и оглушили меня. Ударили меня так, что у меня лопнула барабанная перепонка. Не подумали даже, что для меня значит остаться на всю жизнь калекой. Вот мои показания, и это я готов подписать.

— Пожалуй, пора приняться за другое ухо, — заметил Баджли.

Но Фоггарти остановил его. Он вдруг почувствовал отвращение к Бауеру.

— За каким чертом это нужно, — сказал он, — мы и так все знаем. Уберите его отсюда, пока он не напустил в штаны и не испортил мне кресло.

Фоггарти испугался, что Бауер, если заставить его говорить, может отступиться от своей версии. Возьмет, да и выложит правду, а правды Фоггарти боялся, даже думать о ней боялся; если бы он решился о ней подумать, то ему сразу бросилось бы в глаза, что Бауер не трусил бы так сильно, не будь в этом деле замешан Джо-Фазан. Но если замешан Джо, Фоггарти пришлось бы тут же, не откладывая, принять решение, а какое бы решение он ни принял, оно отразится на всей его дальнейшей карьере и даже на пенсии, которую он получит после выхода в отставку. «Зачем зря трудиться над тем, что и так известно», — сказал он себе и сразу почувствовал облегчение. А почувствовав облегчение, решил, что это верное доказательство его правоты.

Отмахнувшись от Бауера, он убрал его с глаз долой и вычеркнул из своей жизни.