Вообще я сердился на Торби. Я повел к нему Мэтью для диагноза, которого не услышал, а мне подсунули лечение, о котором я не просил. Чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что он действовал не так как надо, а, точнее говоря, своевольно.
Перед сном мы зашли к Мэтью - вдруг ему захотелось есть? У него было тихо, он мерно дышал, и, осторожно прикрыв дверь, мы ушли.
Наутро, в воскресенье, мы не стали его будить. Мэтью выполз очень заспанный часам к десяти, глаза у него порозовели, вид стал совсем рассеянный, но аппетит к нему вернулся.
Примерно в половине двенадцатого к дому подъехала большая американская машина, похожая спереди на пианолу. Мэтью, грохоча, скатился по ступенькам.
– Папа, это тетя Дженет! Я бегу, - задыхаясь крикнул он и ринулся к черному ходу.
День выдался трудный. Это было похоже на прием без почетного гостя или на выставку курьезов без главного экспоната. Мэтью знал, что делает. Весь день шла болтовня об ангелах-хранителях (с примерами "за" и "против"), а также о том, что все знакомые художники были весьма неприятными, если не опасными людьми.
Не знаю, когда Мэтью вернулся. Должно быть, он пробрался в дом (и, кстати, в кладовую), а после пролез к себе, пока мы болтали. Когда все ушли, я поднялся к нему. Он сидел у открытого окна и смотрел на заходящее солнце.
– Рано или поздно придется ее увидеть, - сказал я, - но сегодня и впрямь не стоило. Они ужасно расстроились что тебя нет.
Мэтью с трудом улыбнулся.
Я оглядел комнату и опять увидел те четыре рисунка. Пруд я похвалил, но не знал, говорить или нет о четвертой картинке.
– Это что, по-твоему? - все же спросил я.
Мэтью обернулся.
– Это где Чокки живет, - сказал он и немного помолчал. - Жуткое место, а? Потому ему у нас и нравится.
– Да, место не из приятных, - согласился я. - И жарко там, наверное.
– Днем - жарко. Видишь, сзади что-то вроде пуха? Это озеро испаряется.
– А это что за пирамида? - спросил я.
– Сам не знаю, - признался он. - То мне кажется это - здание, то - город. Трудно немножко, когда нет подходящих слов - ведь у нас такого не бывает.
– А это? - я имел в виду симметричные ряды холмов.
– Это там растет.
– Где "там"? - спросил я.
Мэтью покачал головой:
– Мы так и не выяснили, где - мы, где - они.
Я заметил, что он употребил прошедшее время, снова взглянул на рисунок, и меня опять поразила его сухая одноцветность и ощущение жары.
– Знаешь что, - сказал я, - прячь его, когда уходишь. Маме он не очень понравится.
Мэтью кивнул:
– Я и сам так думал. Сегодня спрячу.
Он замолчал. Мы смотрели из окна на алый полукруг солнца, перерезанный темными стволами. Наконец я спросил:
– Он ушел, Мэтью?
– Да, папа.
Мы молчали, пока не исчез последний луч. Потом Мэтью всхлипнул, на глазах его выступили слезы.
– Папа, от меня как будто кусок оторвали…
На следующее утро он был невесел и немножко бледен, но в школу пошел твердо. Вернулся усталый; однако неделя шла, и он как будто приходил в себя. К субботе Мэтью совсем оправился. Мы вздохнули с облегчением, хотя каждый имел в виду свое.
– Все, слава Богу, прошло, - вздохнула Мэри в пятницу вечером. - Наверное, этот твой сэр все-таки был прав.
– Торби, - сказал я.
– Ладно, Торби. Он ведь тебе объяснил, что это - "переходная фаза". Мэтью создал целый фантастический сюжет _ так бывает в его годы, и нам беспокоиться незачем, если это не затянется. По-видимому, все пройдет само собой, и довольно скоро. Видишь, прошло.
– Да, - согласился я, чтоб не спорить. В конце концов, если Чокки ушел, важно ли, ошибся Торби или нет? Честно скажу, во вторник мне было очень трудно читать его письмо. Он писал, что плавать Мэтью умел, но ему мешал безотчетный страх перед водой. Шок снял запреты; однако сознание приписало это постороннему вмешательству. С рисунками - примерно то же самое. Несомненно, у Мэтью в подсознании таилась сильная тяга к рисованию. Она была подавлена - скорей всего из-за каких-нибудь страшных картинок, которые он видел в детстве. Когда его теперешняя выдумка достаточно окрепла, чтобы затронуть и сознание и подсознание и создать между ними мост, тяга эта высвободилась и претворилась в действие.
Объяснял сэр Торби и историю с машиной, и многое другое - в том же духе. И хотя он разобрал не все случаи, которые казались мне важными, я не сомневался, что он мог бы найти объяснение и тут. Я был разочарован, более того - письмо оскорбило меня нарочитой мягкостью и покровительственным тоном. Меня бесило, что Мэри приняла его всерьез; еще больше бесило меня, что события подтверждают его правоту. Теперь я видел, что многого ждал от Торби, а дождался пустой отписки.
А все же - он прав… Чокки действительно исчез, как он предсказывал. Боль действительно утихает, хотя в этом я меньше уверен…
И вот я сказал "да" и терпеливо слушал рассуждения Мэри. Она говорила как можно мягче, что я напрасно усматриваю столько сложностей в новом варианте Пифа. Сама она при этом успокаивалась; и я ей не мешал.
Я всегда верил газетам, убеждавшим нас, что всякие общества (тем более Королевские) долго заседают, совещается, выслушивают свидетелей и взвешивают все и вся, прежде чем присудить ту или иную награду. Я прикинул, что пройдет с полгода до того, как представленному к награде вручат ее в торжественной обстановке. Но в Королевском обществе плавания все было не так.
Медаль прибыла тихо, по почте, в понедельник утром на имя мистера Мэтью Гора. К сожалению, я не смог ее перехватить. Мэри расписалась за Мэтью, и, когда мы, мужчины, вошли в столовую, пакетик лежал у его тарелки.
Мэтью взглянул на него, окаменел и долго не отрывал взгляда. Потом принялся за корнфлекс. Я тщетно пытался переглянуться с Мэри. Она наклонилась к сыну через стол.
– Что ты не откроешь? - подбодрила его она.
Он посмотрел снова, взгляд его заметался по столу и встретился с выжидательным взглядом Мэри. Медленно, неохотно Мэтью взял нож и взрезал пакет. На стол выпала красная кожаная коробочка. Мэтью снова заколебался, нехотя открыл ее и застыл, глядя на золотой диск, сверкающий на синем бархате.
– Не надо мне… - буркнул он.
На сей раз я поймал взгляд Мэри и едва заметно покачал головой. Нижняя губа Мэтью чуть-чуть отвисла и задрожала.
– Это нечестно!.. - начал он. - Нас Чокки спас… Это неправда, папа…
Он все глядел на медаль, опустив голову. Меня пронзило воспоминание об ударах, которые не забываешь и взрослым. Открыть, что в этом мире воздают почести не тем, кому надо, - как раз такой удар. Ценности сместились, надежное пошатнулось, золото стало медью, правда - неправдой.
Мэтью вскочил и, ничего не видя, выбежал из комнаты. Медаль поблескивала золотом в коробочке, на столе.
Я взял ее. По краю, кругом, красовалось полное название Общества, потом шли всякие завитушки в довольно современном стиле, а в центре мальчик и девочка, держась за руки, смотрели на восходящее солнце, которое сияло вовсю.
Я перевернул медаль. Та сторона была проще. Надпись, окаймленная лаврами, - и больше ничего.
Наверху:
ПРИСУЖДАЕТСЯ
ниже, другим шрифтом:
МЭТЬЮ ГОРУ
и еще ниже:
ЗА ПОДВИГ
Я протянул ее Мэри. Она внимательно все рассмотрела и положила медаль на место.
– Какой стыд, что он ее так принял!
Я сунул коробочку в карман.
– Жаль, что она пришла сейчас, - сказал я. - Подержу ее, отдам позже.
Мэри, кажется, хотела возразить, но тут явилась Полли, которая очень боялась опоздать в школу. Перед уходом я зашел к Мэтью, но его уже не было, а учебники лежали на столе.
Вернулся он в седьмом часу, сразу после меня.
– Где ж ты был? - спросил я.
– Гулял.
Я покачал головой.
– Знаю, - кивнул он.
Больше мы не говорили. Мы оба все поняли и так.
Глава 10
Несколько дней - до пятницы - событий не было. В пятницу я заработался, пообедал в городе и домой вернулся часам к десяти. Мэри кому-то звонила. Как раз, когда я вошел, она нажимала на рычаг, не кладя трубки.
– Его нет, - сказала она. - Обзваниваю больницы.
Мэри позвонила еще два-три раза; список ее кончился, и она положила трубку. Я достал виски.
– Выпей, - сказал я. - Лучше будет.
Она с благодарностью выпила.
– В полицию сообщила?
– Да. Сначала я позвонила в школу. Он ушел оттуда вовремя. Ну, я позвонила в участок, сказала приметы. Обещали сообщить, если будут новости, - она выпила еще. - Дэвид, Дэвид! Спасибо хоть ты пришел. Я себе такое воображала… Знаешь, раньше мне казалось: только бы кончился Чокки! А теперь вот он замкнулся. Ничего не говорит, даже мне… И ушел куда-то в понедельник… Ты не думаешь…
Я сел к ней и взял ее руку.
– Конечно, нет. И ты не думай.
– Он так замкнулся…
– Это ведь все-таки удар. Он привык к своему Чокки. Теперь надо как-то приспосабливаться - но он старается…
– Ты правда так считаешь? Ты не утешаешь меня?
– Ну что ты! Если б мы сморозили какую-нибудь глупость, он бы ушел недели две назад, а он и не собирался. Он мучился, бедняга, но уходить не хотел. Это точно.
Мэри вздохнула:
– Дай Бог.. да, надеюсь, ты прав. Но тогда я совсем ничего не понимаю. Он же знал, что с нами будет. Он же не злой.
– Да, - согласился я. - Это меня и беспокоит.
Утром мы позвонили в полицию; они посочувствовали нам, но ничего нового не сказали.
– Его, наверное, похитили, - предположила Полли. - Подсунут записку, потребуют огромный выкуп.
– Вряд ли, - отвечал я, - да и не можем мы дать огромный выкуп.
Молчание мучило ее, она ерзала и наконец сказала снова:
– Когда похитили Копытце, его хотели сделать боевым пони…
– Помолчи, - сказал я. - А не можешь - иди к себе.
Полли укоризненно взглянула на меня и сердито вышла из комнаты.
– А может, напишем в газеты? - предложила Мэри. - Они так хотели взять у него интервью.
– Сама знаешь, что будет. "Юный художник исчез", "Где ангел?" и прочее.
– Бог с ними, только б его найти.
– Ладно, попробую, - сказал я.
В воскресенье утром зазвонил телефон. Я схватил трубку.
– Мистер Гор?
– Да.
– Моя фамилия Боллот. Вы меня не знаете, но наши дети вместе учатся. Сейчас прочитал в газете. Какой ужас! Как там, ничего нового?
– Ничего.
– Вот что, мой Лоуренс говорит, что видел вашего Мэтью в ту пятницу. Он разговаривал недалеко от школы с каким-то типом в машине - кажется, "мерседес". Лоуренсу показалось, что они спорили. Потом ваш Мэтью сел в машину, и они поехали.
– Спасибо вам, мистер Боллот. Большое спасибо. Я сейчас позвоню в полицию.
– Вы думаете, это… Да, наверное. Ну, они его быстро найдут.
Но они его не нашли. В понедельник газеты писали о нем радио говорило, телефон звонил все время, а новостей не было.
Никто не подтвердил истории, рассказанной Боллотом, сам он твердо стоял на своем. Расспросы в школе ничего не дали - в тот день никого из мальчиков не подвозили на машине. Значит, это был Мэтью.
Зачем его красть? Для чего? Если бы нам грозили. требовали выкупа, и то было бы лучше. А так - он исчез неизвестно куда, и мы могли думать что угодно. Я видел, что Мэри все хуже и хуже с каждым днем, и с ужасом ждал, что она вот-вот сорвется.
Неделя тянулась без конца. Особенно долгим было воскресенье, а потом.
В девятом часу, во вторник, на перекрестке в Бирмингеме остановился мальчик, воззрился на полисмена и терпеливо ждал, пока тот его заметит. Управившись с потоком машин, полисмен склонился к нему:
– Привет, сынок! Что случилось?
– Простите, сэр, - сказал мальчик. - Я, кажется, заблудился. А это очень жаль, потому что мне не на что вернуться домой.
Полисмен покачал головой.
– Плохо дело, - посочувствовал он. - А где ты живешь?
– В Хиндмере, - ответил мальчик.
Полисмен посмотрел на него с внезапным интересом.
– А как тебя зовут? - осторожно справился он.
– Мэтью, - ответил мальчик. - Мэтью Гор.
– Ах ты черт! - сказал полисмен. - Стой, где стоишь, Мэтью! Стой и не двигайся!
Он вынул микрофон из нагрудного кармана, нажал кнопку и что-то сказал. Минуты через две рядом с ним остановилась полицейская машина.
– Это тебе подали, - сказал полисмен. - Отвезут домой.
– Спасибо вам большое, сэр, - сказал Мэтью, уважавший полицию.
Они привезли его часов в шесть. Мэри позвонила мне, и я поспешил домой. Вызвали мы и Эйкота.
Мэтью, явно подружившийся с полицейскими, пригласил их зайти, но они сослались на служебные обязанности. Тогда Мэтью поблагодарил их, мы их поблагодарили, и они уехали, чуть не столкнувшись со следующей машиной. Водитель отрекомендовался полицейским хирургом, и мы вошли в дом.
Мы выпили; минут через десять доктор Прост что-то мягко сказал Мэри, и она увела Мэтью, несмотря на его заявление, что его уже кормили в полиции.
– Прежде всего, - сказал Прост, когда дверь за ними закрылась, - вы можете наконец успокоиться. Он в полном порядке, мы ничего не нашли. Он даже не напуган. В жизни не слышал о таком безвредном похищении. Вам нечего опасаться, что это подействует на его здоровье или психику. Однако кое-что я должен отметить. Потому я и хотел вас видеть, доктор Эйкот. Первое - ему делали инъекции. Больше десяти, в оба предплечья. Что ему вводили, абсолютно неясно. Повторяю, это не оказало никакого воздействия, состояние - превосходное. И все же надо за ним последить. Беспокоиться нет оснований, тем не менее, доктор, примите это к сведению.
Эйкот кивнул.
– Второе особенно странно. Мэтью убежден, что попал в катастрофу и сломал ногу. Правую. Он говорит, что она была "в гипсе" и там, "в лечебнице", его вылечили новым, ускоренным способом. На ноге действительно есть слабое раздражение - от гипса. Мы сделали рентген ноги, но не нашли и следов перелома.
Он помолчал, хмуро глядя на стакан, потом залпом выпил виски.
– Обращались с ним, по-видимому, прекрасно. "В лечебнице", по его словам, все его любили и успокаивали. По-видимому, они все продумали и всячески старались не напугать мальчика. Ему и в голову не пришло, что его похитили. Он только удивлялся, почему вы с миссис Гор не приходите и не отвечаете на его письма. И еще он удивился, что его высадили в Бирмингеме. Впечатление такое, что кто-то хотел убрать его на десять дней, - он пристально взглянул на меня. - Если вы знаете или подозреваете кого-нибудь, советую вам сообщить полиции.
Я покачал головой:
– Совершенно не понимаю, зачем его похищали. Чепуха какая-то.
Прост пожал плечами:
– Что ж, другого объяснения придумать не могу, - и больше об этом не говорил, хоть явно со мной не согласился.
Потом врачи посовещались и ушли вместе. Эйкот обещал утром зайти.
Мэтью, Мэри и Полли были на кухне. Видимо, в полиции кормили не очень сытно.
Я сел и закурил.
– Расскажи-ка нам все, Мэтью, - попросил я.
– Еще раз? - испугался он.
– Нам ты не рассказывал, - напомнил я.
Мэтью набрал воздуху.
– Ну, шел я из школы, а этот "мерседес" меня обогнал и остановился впереди. Вышел какой-то дядя и смотрит туда-сюда, как будто что-то ищет, - начал он.
Мужчина увидел Мэтью и вроде бы хотел заговорить с ним, но стеснялся. Однако когда Мэтью проходил мимо, он спросил:
– Простите, не могли бы вы нам помочь? Мы ищем Дэншем-роуд, а здесь нет табличек.
– Пожалуйста, - ответил Мэтью. - Сверните направо, а потом еще через два квартала - налево. Это Олд-лейн, а за перекрестком она называется Дэншем-роуд.
– Спасибо, - сказал мужчина, пошел на место и вдруг обернулся. - А не могли бы вы нам сказать, где тут живет мистер Гор?
Конечно, Мэтью сказал и согласился, чтоб его подвезли. Дальше он помнит только, что проснулся в больнице.
– Почему ты решил, что это больница? - спросила Мэри.
– Ну, очень похоже, - сказал Мэтью. - Я думаю, они как раз такие. Белая кровать и вокруг все белое, пусто и очень чисто. И сестра сидит, тоже очень чистая.
Он понял, что не может пошевелить ногой, а сестра сказала, чтоб он не шевелил, потому что нога сломана, и спросила, не больно ли ему. Он сказал, что не больно. Она сказала "хорошо" и объяснила, что ему кололи какое-то обезболивающее и лечат его новым способом, от которого очень быстро срастаются кости, особенно детские.
Доктора там тоже были, штуки три - в белых халатах, как по телевизору - очень хорошие, веселые. Кололи его все время. Сперва ему не нравилось, а потом ничего, привык. Что поделаешь, ведь ноге-то становилось лучше!
Иногда он скучал, но ему давали книги. Радио у них не было, они так и сказали, зато пластинок было много. Кормили просто здорово.
Одно плохо: что мы к нему не ходили.
– Мы бы сразу пришли! - сказала Мэри. - Мы же не знали, где ты.
– Они сказали, вы знаете, - возразил Мэтью. - А я вам два раза писал.
– Никто нам не сообщал, и писем мы никаких не получали, - сказал я. - А какой их адрес?
– Эпфорд Хауз, Уонерш, под Гилдфордом, - быстро сказал Мэтью.
– Ты в полиции его назвал?
– Да.
Видел он только свою палату. За окном был луг, а дальше - изгородь и высокие деревья. Позавчера сняли гипс и сказали, что все в порядке, завтра он поедет домой.
Выехали они затемно - он не знает, в котором часу, потому что часов там не было. Он попрощался с сестрой. Один доктор, на этот раз без халата, повел его вниз, к машине. Они в нее сели, и доктор сказал, что свет лучше зажечь, а шторку опустить, чтоб шоферу не мешало. Когда машина тронулась, он вынул колоду карт и стал показывать фокусы. Потом достал два термоса: кофе - для себя и какао - для Мэтью. А потом Мэтью заснул.
Проснулся он от холода. Машина стояла, было светло. Он приподнялся и увидел, что никого с ним нет, а машина - не та, другая, и стоит она неизвестно где. Он вышел. По улице шли люди и не замечали его.
Дойдя до угла, он увидел табличку; улицы не запомнил, но очень удивился, что сверху написано: "Город Бирмингем". Перед ним была улица побольше, а прямо напротив - кафе. Он понял, что хочет есть, пошарил в карманах и ничего не нашел. Оставалось одно - посоветоваться с полисменом.
– Правильно, - одобрил я.
– Да… - неуверенно сказал Мэтью. - Правда, они потом очень много спрашивали.
– Домой везли в полицейской машине? - спросила Полли. - Без наручников?
– В трех машинах, - ответил Мэтью. - Сперва в свой участок и там спрашивали. Потом - сюда, в наш, и тоже спрашивали и покормили. А потом - домой.
– Везет тебе! - позавидовала Полли. - Когда украли Копытце, пришлось нанять вагон для лошадей. Это очень дорого.
– Украли… - повторил Мэтью. - А разве… - он замолчал и глубоко задумался. - Разве меня украли, папа?
– Похоже на то, - сказал я.
– Но ведь они… они… они были очень хорошие. Они меня вылечили. Они совсем не похожи на воров! - Мэтью снова задумался, потом спросил: - По-твоему, все это липа? Я ногу не ломал?
Я кивнул.
– Нет, не может быть, - сказал он. - Гипс правда был и вообще… - он подумал снова. - Чего меня-то красть? - он помолчал. - Ты много выложил, папа?
Я опять покачал головой:
– Ничего я не платил.
– Значит, это не похищение, - заключил он.
– Ты устал, - вмешалась Мэри, - поцелуй меня, и бегите оба наверх. Мы к вам зайдем.
Дверь за ними закрылась. Мэри посмотрела на меня. Потом опустила голову на стол и заплакала в первый раз с тех пор, как Мэтью пропал.
Глава 11
Это было во вторник.
В среду доктор Эйкот зашел к нам, как обещал. Он очень внимательно осмотрел Мэтью и сказал, что все в полном порядке и нет никаких оснований пропускать завтра школу.
В этот же день Мэри позвонила своей сестре и сообщила ей, что Мэтью не совсем здоров. Ей пришлось довольно долго объяснять, что ему еще не под силу семейное нашествие.
В четверг Мэтью отправился в школу и вернулся очень гордый - ведь вся страна волновалась о нем; правда, он жалел, что не может рассказать ничего интересного.
Еще в пятницу все было в порядке.
К вечеру Мэри устала и ушла наверх в начале одиннадцатого. Я остался внизу - хотел поработать, чтобы освободить субботу и воскресенье.
В двенадцатом часу я услышал стук в дверь. Мэтью просунул голову в щелку и осторожно огляделся.
– Мама легла? - спросил он.
Я кивнул:
– Уже давно, Да и тебе пора.
– Вот и хорошо, - сказал он и тщательно прикрыл за собой дверь. Он был в халате и шлепанцах, волосы его стояли Дыбом, и я подумал, что ему приснился страшный сон.
– Что с тобой?
Он оглянулся, словно хотел проверить, закрыта ли дверь.
– Там Чокки.
Я приуныл.
– А я-то надеялся, что он ушел! - сказал я.
Теперь кивнул Мэтью.
– Он и ушел. А сейчас вернулся. Он хочет тебе что-то рассказать.
Я вздохнул. Так хорошо было думать, что с этим покончено! Однако Мэтью был очень серьезен и немного расстроен. Я закурил сигарету и откинулся на спинку кресла.
– Так, - сказал я. - Что же именно?
Мэтью как будто и не слышал. Он глядел в пространство. Но он заметил, что я помрачнел.
– Прости, папа. Я сейчас. - Он снова уставился в пустоту. Лицо его менялось, он кивал, но молчал - словно я смотрел телевизор с выключенным звуком. Наконец он кивнул последний раз и произнес не совсем уверенно:
– Хорошо. Попробую.
Потом взглянул на меня и объяснил:
– Он говорит, это будет очень долго, если он скажет мне, а я - тебе. Понимаешь, я не всегда могу подыскать слова. Ты понимаешь?
– Кажется, да, - отвечал я. - Многие люди бились над этим. У тебя это вроде перевода. Трудное дело!
– Да, - решительно кивнул Мэтью. - Вот Чокки и считает, что лучше ему прямо говорить с тобой.
– А! - сказал я. - Что ж, пусть попробует. А мне что делать?
– Нет, не как со мной, по-другому. Не знаю почему - наверное, так не со всеми выходит. С тобой не выйдет, и он попробует по-другому.
– Как же? - поинтересовался я.
– Ну, это я буду говорить, то есть - он через меня… Как с рисованием… - не очень связно объяснил Мэтью.
– А… - сказал я, на сей раз неуверенно. Я растерялся, не все понимал, не знал, соглашаться ли. - Не знаю… Ты-то сам что думаешь?..
– Я тоже не знаю, - перебил он. - А вот Чокки знает, что все выйдет, и я ему верю. Он всегда оказывается прав в таких делах.
Мне было не по себе, словно меня втягивали в какое-то сомнительное дело, вроде медиумического сеанса.
– Вот что, - решил я. - Если это долго, ты лучше ложись. Теплее будет.
– Ладно, - сказал Мэтью.
И мы пошли наверх. Он лег, я сел рядом в кресле. Мне было не по себе; я чувствовал, что не надо бы все это допускать и, будь Мэри здесь, она бы воспротивилась. Оставалось одно: надеяться, что в кровати Мэтью сразу заснет.
Он положил голову на подушку и закрыл глаза.
– Ни о чем не буду думать, - сказал он.
– Послушай, Мэтью, - не сразу ответил я, - разве ты сам?.. - но я не кончил: глаза его открылись снова. Они глядели не на меня, они никуда не глядели. Губы его дрогнули, зашевелились беззвучно, и голос его сказал:
– Говорит Чокки.
Это не было похоже на сеанс. Мэтью не бледнел и дышал ровно, только смотрел в одну точку.
Голос продолжал:
– Я хочу вам кое-что объяснить. Это нелегко, ведь Мэтью не все понимает, а его… - он помедлил, - словарный запас очень простой, небольшой, да и не все слова, что он употребляет, ему понятны. - Голос был его, Мэтью, манера говорить - чужая. Казалось, рекордсмена по бегу заставили бежать в мешке. Зачарованный, помимо воли, я ответил:
– Говорите. Я постараюсь понять.
– Я хочу поговорить с вами, потому что я больше не вернусь. Вам будет приятно это слышать, а другой половине его родителя… то есть маме… будет еще приятнее. Она меня боится. Она считает, что я порчу Мэтью, и это она зря. Вы понимаете?
– Кажется, да, - осторожно ответил я. - А может, вы лучше скажете мне, кто вы и что и почему вы здесь?
– Я - исследователь, то есть разведчик… миссионер… нет, я учитель. Я здесь, чтобы учить.
– Вот оно что! Чему же именно?
Он помолчал.
– У Мэтью нет для этого слов… он их не понимает.
– Не все вам удается?
– Да, не все. Мэтью слишком молод. Его слова просты для сложных идей. Когда я думаю о математике или о физике, он не понимает. Даже с числами плохо.
Я передаю как можно подробнее нашу беседу, но передать ее дословно нельзя. Простые слова шли легко, на словах посложнее голос нередко запинался. Кроме того, он часто искал слово, находил приблизительно, уточнял, а иногда совсем не мог найти, и мы оставались ни с чем. Наконец, мне приходилось пробиваться сквозь любимые словечки Мэтью, не совсем подходящие к теме: "так", "вроде", "вот", "ну"; и сейчас я передам не точно все, а скорее главное, суть -. то, что Чокки хотел рассказать мне и что я понял.
Я догадался сразу, что разговор мне предстоит нелегкий. Мэтью лежал передо мной, говорил, а лицо его не двигалось, глаза глядели в пустоту, он был безжизненней, чем кукла чревовещателя, и смотреть на него было так тяжело, что я не всегда как следует вникал в слова. Чтобы сосредоточиться, я выключил свет. Кроме того, я трусливо надеялся, что в темноте он заснет.
– Слушаю, - сказал я во мрак. - Вы - миссионер, учитель, разведчик. Откуда же вы?
– Издалека.
– Какое же расстояние до тех мест?
– Не знаю. Много, много парсеков.
– 0-го! - сказал я.
– Меня послали узнать, что у вас за планета.
– Так, так… А зачем это знать?
– Во-первых, мы хотели выяснить, можно ли извлечь из нее пользу. Понимаете, мы - очень старый народ, наш мир куда старше вашего. Мы давно поняли: чтобы выжить, нам нужны новые планеты. На путешествие со скоростью света уходит слишком много времени. Наугад лететь не стоит. Планет - миллионы, и случайно найти подходящую - бесконечно малый шанс.
И вот мы посылаем разведчика… исследователя… У разума нет массы, и на такое путешествие не нужно время. Разведчик сообщает, что и как. Если он говорит, что планета подходящая, посылают других - проверить. Если и они ее похвалят, астрономы начинают искать, где она. Если до нее не так уж далеко, добраться можно, посылают космический корабль. Это редко бывает. Четыре раза за вашу тысячу лет. И мы нашли всего две планеты.
– Понимаю. А когда же нам ждать вас?
– Ваша планета не подходит. Другой такой нет, здесь очень красиво, но для нас холодно и воды слишком много. И еще есть причины, почему она - не для нас. Я сразу это понял.
– Зачем же вы тут оставались? Почему не искали другой планеты, получше?
Чокки терпеливо ответил:
– Мы - исследователи. Насколько я знаю, мы - единственные исследователи во Вселенной. Мы долго считали что жизнь может быть только у нас. Потом нашли несколько других таких планет. Еще дольше мы думали, что разум есть только у нас, что мы - крохотный, немыслимый островок разума в пустом, огромном мире… И снова узнали, что ошиблись. Разумная жизнь встречается редко… Очень редко… реже всего. Но это самая большая ценность. Только она дает миру смысл. Она - священна, ее надо беречь. Без нее нет начала, нет конца, ничего нет, кроме бессмысленного хаоса.
Вот мы и должны поддерживать все формы разумной жизни. Мы должны раздувать в пламя любую искру разума. Если разум в оковах - надо сломать их. Если разуму трудно - надо ему помочь. Если разум высок - надо самим поучиться. Потому я и остался.
Все это показалось мне возвышенным, хотя и слегка высокопарным.
– К какой же из этих разновидностей, - спросил я, - вы относите нас?
Голос Чокки, то есть голос Мэтью, ответил сразу:
– У вас разум сдавлен, ему тесно. За последнее время вы сами сломали несколько стенок, и это уже неплохо для вашего возраста. Сейчас вы застряли в колее примитивной техники.
– А мы думаем, что она очень быстро развивается.
– Да. Вы за сто лет неплохо разобрались в электричестве. Но все у вас такое громоздкое, отдача так мала… А ваши двигатели внутреннего сгорания - просто ужас: грязные, вредные, и машины какие-то варварские, опасные…
Я прервал его:
– Вы уже говорили это Мэтью. Но ведь у нас есть атомная энергия.
– В самом элементарном виде. Вы медленно учитесь. А главное - вы еще слишком зависите от Солнца.
– От Солнца?
– Да. Все, что у вас есть, идет от его излучений. Прямое излучение сохраняет вам жизнь, и растит вам пищу, и дает воду; оно могло бы поддерживать вас миллионы лет. Но разуму мало просто выжить. Чтоб развиваться и расти, ему нужна энергия.
Недавно вы научились использовать накопленную энергию вашего Солнца - так называемое горючее - и зовете это прогрессом. Это не прогресс. Прогресс - движение к цели. А какую цель вы поставили?
Вы не знаете. Может быть, вы идете по кругу? Вы и правда по нему идете, истощая свои запасы. Истощите - и очутитесь там, где были до их открытия. Это не прогресс, а мотовство. Конечно, горючее использовать надо. Клад под спудом пользы не приносит. Но использовать - не расточать. С его помощью надо производить другой, лучший вид энергии.
Да, вы имеете некоторое представление об атомной энергии, и вы ее, конечно, изучите глубже. Но кроме нее у вас почти ничего нет на будущее. Вы тратите чуть ли не все, чтобы строить машины, пожирающие энергию все быстрее; а источники ее у вас ограниченны. Конец один, и он вполне ясен.
– Не спорю, - согласился я. - Так что же нам делать?
– Пока не поздно, используйте ваши ресурсы, чтобы овладеть неисчерпаемым источником энергии. Только тогда вы выйдете из порочного круга. Кончится ваше одиночество, увеличатся возможности для творчества - ведь источник бесконечной энергии и возможности дает бесконечные.
