Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Дальний полет

Дальний полет 
Сборник научно-фантастических произведений     

Предисловие

      В предлагаемом вниманию читателя сборнике научно-фантастических рассказов “Дальний полет” представлены произведения, в основе которых лежит та сугубо фантастическая пока ситуация, когда жители Земли сталкиваются с разумными существами, населяющими иные обитаемые миры.
      Проблема контакта — так для краткости мы будем называть весь круг вопросов, сопутствующих встрече человека с инопланетными разумными существами — отнюдь не нова. Была поставлена она еще тогда, когда Джордано Бруно впервые сформулировал свой тезис о множественности обитаемых миров. С тех пор идея контакта живет в умах людей, видоизменяясь вместе с изменениями социального, культурного и технологического облика человечества. В эпохи потрясений и разрух она отходила на второй план, а затем опять овладевала умами людей.
      Мы едва ли сильно ошибемся, предположив, что каждый грамотный человек в какой-то момент своей жизни задумывался над этой проблемой. Причин к тому, по нашему мнению, несколько. Первая, самая очевидная — простое любопытство. Вторая кроется в общественном характере человеческой психики. Людям свойственно стремиться к общению с себе подобными. Впрочем, как и многие другие побуждения, основанные на неотчетливо осознанных психологических мотивах, это стремление может не выдержать проверки жизнью. Мало надежды на то, что наши гипотетические собратья по разуму будут отвечать привычным стандартам человеческой привлекательности.
      Третья причина представляется нам наиболее глубокой, хотя осознается она, по-видимому, реже. Мы имеем в виду стремление к интеллектуальному общению. Желание пополнить свои знания о природе и передать уже накопленные отражает, помимо всего прочего, тягу к самоутверждению и продлению жизни коллективного разума человечества в масштабах времени и пространства, не поддающихся воображению.
      До недавнего времени наука мало что могла сказать о проблеме контакта, которую относили к сфере чистой фантастики. Лишь несколько лет назад развитие астрономии, биологии и техники позволило ученым сделать первые шаги в исследовании проблемы внеземной жизни. Появился целый ряд научных работ, выполненных во всеоружии современных астрономических, физических и биологических знаний. В числе авторов этих исследований можно встретить признанных ученых, пользующихся мировой известностью.
      Результаты, полученные учеными, могут и обнадежить, и разочаровать. Мы узнали, что вокруг огромного числа звезд в пределах только одной нашей Галактики могут существовать планеты, пригодные для поддержания органической жизни. Правда, расстояния между такими звездами слишком велики и, казалось бы, исключают возможность посылки экспедиций. Зато не так уж трудно обмениваться информацией, посылаемой, скажем, в виде пучка радиоволн непосредственно с поверхности планеты или со специального космического зонда. Строго говоря, мы уже и сейчас могли бы обнаружить космические радиосигналы или даже послать сообщение к некоторым соседним звездам, где можно подозревать существование планеты, пригодной для жизни. Трудности здесь в основном технические и организационные, так как подобная деятельность обошлась бы очень дорого при минимальных шансах на успех. Но все же такую ситуацию можно назвать обнадеживающей.
      Теперь о разочарованиях: мы до сих пор не знаем, сколь вероятно возникновение даже простейших форм жизни на планете с самыми благоприятными условиями. Не знаем мы и того, сколь неизбежно единожды возникшая жизнь достигает уровня разумных форм, способных создать технологическую цивилизацию, подобную нашей. Ответы на эти вопросы можно ждать от биологии будущего.
      Однако есть еще несколько проблем, более драматических и настолько сложных, что даже не вполне ясно, какая отрасль науки может заняться их исследованием. Не выяснено, например, сохранит ли высокоразвитая цивилизация стремление к общению с себе подобными, каких именно партнеров она будет выбирать и с какой целью осуществлять контакт.
      Еще раз отметим, что обоснованных ответов на эти вопросы пока нет, и маловероятно, чтобы мы получили их в ближайшем будущем. В то же время ясно, что затронутый комплекс биологических, социальных и психологических факторов может радикально изменить наши надежды на осуществление контакта — как в ту, так и в другую сторону.
      Нам остается обсудить еще один аспект проблемы контакта, которого неоднократно касались как ученые, так и писатели-фантасты. Назовем его “парадокс преждевременного контакта”. Сейчас у нас больше шансов быть обнаруженными, чем самим обнаружить какую-либо цивилизацию. Нетрудно понять, что в этом случае мы столкнемся с цивилизацией, более развитой технологически и, наверное, социально. Такой контакт мог бы дать нам новую, лучшую систему знаний о природе и обществе. Но способен ли принять ее современный мир, раздираемый социальными, национальными и экономическими противоречиями?
      Хорошо, если, скажем, новые знания помогут разрешить проблему рака, а что если они будут способствовать углублению этих противоречий?
      Парадокс преждевременного контакта наводит на мысль, что до объединения человечества, которое наступит при становлении мировой коммунистической системы, контакт мог бы оказаться даже вредным. Человечество еще не готово выступать в роли космического индивидуума.
      И все же проблема контакта не перестает привлекать умы. Возможно, что, когда человечество решит насущные проблемы социального благоустройства нашей планеты, поиски собратьев по разуму станут такой же возвышенной целью жизни землян, какой сейчас является идея построения коммунизма.
      Как мы попытались показать, современная наука о природе и обществе пока не в состоянии дать исчерпывающую трактовку проблемы контакта. К счастью, ограничения, свойственные научному творчеству, не присущи творчеству литературному. Писатели-фантасты могут моделировать любую ситуацию, нимало не заботясь при этом о возможности ее реального воплощения. К их услугам, кроме богатого арсенала современной технологии, весь комплекс ее фантастических дополнений — от телепатии и до передвижения со сверхсветовой скоростью. Но людей середины XX века трудно удивить одной техникой: вера во всемогущество науки и техники укоренилась в нас как нечто естественное. Действительно, можно ли всерьез поразить наших современников каким-нибудь “боевым треножником марсиан” по Г.Уэллсу?
      В результате подобных психологических сдвигов изменились и традиционные формы научно-фантастических произведений. Теперь описания техники будущего все больше отходят на задний план, освобождая сцену для человека. Научная и особенно космическая фантастика в лучших своих образцах достигает уровня фантастики социальной.
      Сейчас люди научились в какой-то степени прогнозировать развитие экономики, техники и даже самой науки. Однако поведение отдельного человека прогнозировать трудно. Только писатель со своей интуицией может как-то предсказать, что будут чувствовать, как поведут себя люди, попав в принципиально новую, фантастическую ситуацию. Привлекательная для многих из нас — пускай по разным причинам — перспектива контакта с инопланетным разумом продолжает возбуждать воображение писателей, и мы с интересом следим за игрой их фантазии.
      Сборник “Дальний полет” по праву открывается повестью английского писателя Дж.Уиндема “Чокки”. Дж.Уиндем уже известен советскому читателю благодаря интересному фантастическому роману “День триффидов”. Герой повести “Чокки” симпатичный английский школьник — стал объектом телепатического контакта с существом из иной планетной системы. Замысел тех, кто установил этот контакт, — помочь людям, ибо разумная жизнь — это самая большая редкость и ценность во Вселенной. Однако уже с первых страниц повести нас не оставляет чувство обреченности. Действительно, ситуация, в которую в роли своего рода медиума попал мальчик, слишком необычна для провинциального английского общества с его обывательским стремлением “быть как все”. Как и следовало ожидать, неосторожный шаг неискушенного в житейских делах мальчика делает его объектом внимания со стороны падкой на сенсации буржуазной прессы. Под конец необыкновенным мальчиком начинает интересоваться то ли военно-промышленный комплекс, то ли научно-техническая разведка. Но так или иначе, их намерения совершенно определенны, и прозорливые инициаторы контакта спешат разорвать его, чтобы не принести людям бедствия вместо добра.
      Тому же парадоксу преждевременного контакта посвящен рассказ Рышарда Саввы “Дальний полет”. Вышедший из-под контроля космический информационный зонд, посланный иной цивилизацией, может передать на Землю не предназначенную для нее научную информацию. По оценкам существ, пославших зонд, эта информация, принятая в разобщенном земном мире, должна вызвать гибельные для него последствия. И более высокоразвитые разумные существа уничтожают зонд, жертвуя для этого жизнью одного из своих собратьев.
      Хорошее впечатление оставляет рассказ Т.Старджона “Крошка и чудовище”. Пришелец из космоса, по-видимому, совершивший вынужденную посадку на Земле из-за неисправности своего космического аппарата, устанавливает жизненно необходимый для него контакт с группой людей через посредство умного пса — датского дога Крошки. Несмотря на полную несхожесть внешних обликов пришельца и землян, контакт оказывается обоюдно полезным. Все же основное, по-видимому, — это общность разума, а любому высокоразвитому уму, наверное, свойственна определенная доля альтруизма.
      В рассказе А.Порджеса “Погоня” мастерски воспроизводится драматическая ситуация встречи современного “джентльмена удачи” с автоматом для сбора зоологических коллекций, забытым некогда пришельцами из космоса. Этот рассказ, как и коротенький рассказ-шутка Э.Шварца “Страшная месть”, принадлежит к числу произведений, вызванных к жизни имевшей хождение несколько лет назад гипотезой о посещении Земли пришельцами из космоса в доисторические времена. Гипотеза эта весьма спекулятивна и отнюдь не может считаться вполне обоснованной, что, впрочем, не мешает писателям фантазировать на данную тему.
      Идея социальной несправедливости находит свое отражение в рассказе М.Куэвильяса “Пастух и пришелец из космоса”. Интеллект человека, находящегося на нижней ступени общественной иерархии, оказывается неизмеримо выше, чем у того, кто вознесен на вершину социальной пирамиды капиталистического общества.
      Характерной реакцией на поток научно-фантастической макулатуры является юмористический рассказ К.Буиса “Исповедь Гратса”. Прибывший с губительным для землян заданием разведчик-инопланетянин, впоследствии прижившийся на нашей симпатичной планете, предотвращает ее завоевание, передавая в свой штаб устрашающие описания космических баталий, заимствованные из фантастических комиксов.
      В рассказе О.Дерлета “Звезда Макилвейна” описывается грустная, хотя и не столь уж редкая история непризнанного открывателя нового. Незаметный, чудаковатый астроном-любитель устанавливает связь с космическим кораблем инопланетных существ, пролетающим через Солнечную систему. Если бы это событие стало известно людям, оно ознаменовало бы начало новой исторической эпохи. Но одиночка-изобретатель встречает лишь злобные обывательские насмешки и недоверие. И он предпочитает скрыться, омолодившись с помощью пришельцев. А может быть, просто исчезает…
      В коротком рассказе А.Моралеса “Взгляд издали” ставится вопрос, вскользь затронутый нами ранее, — о том, как мало шансов, что, встретившись с собратьями по разуму, мы понравимся друг другу “с первого взгляда”. Мы привыкли рисовать в своем воображении чудовищные облики инопланетных жителей, но было бы поучительно взглянуть на себя со стороны чужими глазами, представить, как мы сами выглядим.
      Любителей научной фантастики, знающих творчество Г.Уэллса, С.Лема, А.Кларка, Ф.Хойла, А.Азимова, трудно чем-либо удивить. Однако любое добросовестно написанное произведение на тему о контакте всегда содержит что-то новое, дополняет картину еще несколькими штрихами. Мы надеемся, что сборник “Дальний полет” не составляет в этом смысле исключения.
       Г.Хромов

Джон Уиндем
Чокки

Фантастическая повесть

Глава 1

      Я узнал о Чокки весной того года, когда Мэтью исполнилось двенадцать. В конце апреля или в начале мая - во всяком случае весной, потому что в этот субботний день я без особого пыла смазывал косилку в сарае и вдруг услышал под окном голос Мэтью. Я удивился: я и не знал, что он тут, рядом. Он с явным раздражением отвечал кому-то, а вот кому - непонятно.
      – Почем я знаю? Так уж оно есть.
      Я решил, что он привел в сад приятеля и тот спросил его о чем-то по дороге. Я ждал ответа, но так и не дождался. И тут снова заговорил мой сын, сменив гнев на милость:
      – Ну, время, за которое Земля оборачивается вокруг своей оси, - это сутки, и в них двадцать четыре часа, и…
      Он замолчал, словно его прервали, но я ничего не услышал.
      – Не знаю я почему! - снова ответил он. - И ничем тридцать два не лучше! Всем известно, что двадцать четыре часа - это сутки, а семь суток - неделя…
      Его прервали опять. Он возразил:
      – Нет, не глупо! Семь не глупей восьми. (Пауза.) А зачем ее делить на четвертушки? Ну зачем? В неделе семь дней - и все! А четыре недели - это месяц, только в нем тридцать дней или тридцать один… Нет, тридцать два никогда не бывает! Дались тебе эти тридцать два!.. Да, я понял, просто нам такой недели не надо… И вообще Земля делает оборот вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней. Все равно ты их не разделишь на твои половинки и четвертушки.
      Мое любопытство было настолько возбуждено этим односторонним разговором, что я осторожно выглянул из окна. Мэтью сидел под самым окном на перевернутом ведре, привалившись к нагретой солнцем кирпичной стенке, и я увидел сверху его светловолосую макушку. Смотрел он, по-видимому, на кусты, что росли по ту сторону газона. Но в этих кустах, да и вообще нигде вокруг никого не было. Однако Мэтью продолжал:
      – В году двенадцать месяцев. - его снова прервали, и он чуть-чуть склонил голову набок, словно прислушивался. Прислушался и я, однако не услышал ни словечка, даже шепотом.
      – Совсем не глупо! - возразил он. - Одинаковые месяцы в год не втиснешь, хоть ты их…
      Он снова оборвал фразу, но на этот раз прервавший его голос был слышен весьма отчетливо. Это крикнул Колин, соседский мальчишка, в саду за стеной. Мэтью мгновенно преобразился - серьезность слетела с него, он вскочил, взревел и помчался по газону к дырке в нашем заборе.
      Я же принялся за косилку, и все это не шло у меня из головы, но шум, поднятый мальчишками в соседнем саду, немного успокоил меня.
      Я постарался не думать об этом, но позже, когда дети легли, мне снова стало не по себе.
      Беспокоил меня не этот разговор - дети, в конце концов, часто говорят сами с собой; я удивился тому, на какую тему говорили, и не понимал, почему Мэтью так упорно и явно верил в присутствие невидимого собеседника. Наконец я спросил:
      – Мэри, ты ничего не замечала странного… или… нет, как бы это получше выразиться?.. необычного, что ли… у Мэтью?
      Мэри опустила вязанье.
      – А, и ты заметил! - Она взглянула на меня. - Да, "странное" - не то слово. Он слушал невидимку? Или говорил сам с собой?
      – И то и другое. Это с ним давно?
      Она подумала.
      – В первый раз я это заметила… ну, дней двадцать назад…
      Я не очень удивился, что так долго ничего не замечал: на неделе я мало вижу детей.
      – Беспокоиться не стоит, - говорила Мэри. - Детская блажь… Помнишь, он был машиной, углы огибал, тормозил. Слава Богу, это скоро кончилось. Надо думать, и тут недолго протянется…
      В голосе ее было больше надежды, чем уверенности.
      – Ты не волнуешься за него? - спросил я.
      Она улыбнулась:
      – Ну что ты! Он в порядке. Я больше волнуюсь за нас.
      – За нас?
      – Может, нам грозит новый Пиф.
      Мне стало не по себе.
      – Ну нет! - вскинулся я. - Только не Пиф!
      Мы с Мэри встретились шестнадцать лет назад и через год поженились. Встречу нашу можно приписать и совершенной случайности, и чрезмерной предусмотрительности судьбы, смотря как взглянуть.
      Во всяком случае обычной она не была, и - насколько нам обоим помнится - нас никто никогда не знакомил.
      К тому времени я несколько лет работал не за страх, а за совесть в фирме "Энсли и Толбой" что на Бедфорд-сквер, и как раз тогда меня сделали младшим компаньоном. Теперь уж я не помню, почему я решил как-то особенно, по-новому провести лето - то ли хотел отпраздновать повышение, то ли просто устал, а может, тут было и то и другое.
      Теоретически я мог поехать куда угодно. В действительности же не все было мне по карману, и времени могло не хватить, и за пределы Европы тогда не очень выезжали. Но, в сущности, и в Европе много хороших мест.
      Поначалу я носился с мыслью о круизе по Эгейскому морю. Залитые солнцем, острова манили меня, я тосковал по лазури вод, и пение сирен уже ласкало мой слух. К несчастью, оказалось, что все места, кроме недоступного мне первого класса, проданы до октября.
      Потом я решил просто побродить по Европе, беззаботно шагая от деревни к деревне; но, поразмыслив, понял, что моих школьных знаний французского будет маловато.
      Тогда, как и тысячи других людей, я стал помышлять о туристической поездке; в конце концов, вам покажут много интересных мест. Я снова подумал о Греции, но, сообразив, что добираться до нее очень долго, даже если и делать по сто миль в день, нехотя отложил это на будущее и сосредоточил внимание на более доступных мне красотах Рима.
      Мэри Босворт в эти дни была без работы. Она только что окончила Лондонский университет и не знала, кому нужны - и нужны ли вообще - ее познания в истории. Они с подругой после экзаменов решили отправиться за границу для расширения кругозора. Правда, у них были разногласия насчет того, куда ехать. Мэри тянуло в Югославию. Подруга ее, Мелисса Кэмпли, стремилась в Рим - из принципа, а главное потому, что такую поездку она считала паломничеством. Сомнения Мэри - может ли паломник ехать поездом - она отмела и стояла на том, что путешествие с гидом, снабжающим вас по пути ценными сведениями, ничуть не хуже поездки верхом, сдобренной сомнительными историями . Спор кончился сам собой: туристическое агентство сообщило, что набирает группу туристов для путешествия в Рим.
      За два дня до отъезда Мелисса заболела свинкой. Мэри обзвонила друзей, но никто не смог собраться так быстро, и ей пришлось отправиться одной туда, куда ехать не хотелось.
      Так цепочка помех и уступок привела к тому, что мы с Мэри и двадцатью пятью другими туристами сели в розовый с желтым автобус, и, сверкая золотыми буквами, он повез нас к югу Европы.
      Но в Рим мы так и не попали.
      Кое-как устроившись на ночь в гостинице у озера Комо, где удобства были ниже всякой критики, а еда - и того хуже. мы проснулись в одно лучезарное утро и, глядя на то, как солнце сгоняет туман с ломбардских холмов, поняли, что дело наше плохо. И гид, и шофер, и автобус исчезли.
      После бурного совещания мы решили послать срочную телеграмму в агентство; ответа не было.
      Время шло, настроение портилось - не только у нас, но и у хозяина. Кажется, он ждал к вечеру новых туристов. Наконец они прибыли, и наступил полный хаос.
      Все начали снова совещаться, и вскоре стало ясно, что мы с Мэри - единственные одиночки - не можем рассчитывать на постели; стащив из ресторана стулья полегче, мы расположились на них. Все же лучше, чем на полу.
      Наутро ответ от агентства все еще не пришел. Мы снова послали срочную телеграмму. Кое-как нам удалось раздобыть кофе и булочек.
      – Так далеко не уедешь, - сказал я Мэри за завтраком.
      – Как по-вашему, - спросила она, - что случилось?
      Я пожал плечами:
      – Может, агентство обанкротилось. Эти двое - шофер и гид - как-то узнали и поспешили смыться.
      – Вы думаете, не стоит тут ждать?
      – Конечно. А деньги у вас есть? 
      – До дома доехать не хватит. Фунтов пять-шесть и лир тысячи четыре. Я думала, мне много не надо.
      – И я так думал. У меня фунтов десять, а лир совсем мало. Давайте подумаем, как нам быть.
      Мэри огляделась. Наши спутники раздраженно спорили или мрачно молчали.
      – Ладно, - согласилась она.
      Мы взяли чемоданы, вышли и сели у дороги ждать автобуса. Он привез нас в городок, где была железнодорожная станция, и оттуда мы поехали в Милан. Консул не очень нам обрадовался, но с облегчением вздохнул, когда узнал, что мы просим лишь денег для проезда домой вторым классом.
      Следующей весной мы поженились. Это оказалось не так просто. У Мэри было столько родных, что на свадьбе я чуть не задохнулся.
      Мои родители скончались за несколько лет до моей свадьбы; родных у меня мало,, так что с моей стороны были только Алан Фрум - мой шафер, дядя с тетей, две кузины, старший партнер по фирме и несколько друзей. Все остальное пространство в церкви занимали Босворты. Там были родители Мэри; ее старшая сестра Дженет с мужем, четырьмя детьми и явными признаками пятого; другая старшая сестра - Пэшенс, с тремя детьми; братья Эдвард (Тед) и Фрэнсис (Фрэнк), с женами и неисчислимым количеством детей; дяди, тети, кузины, друзья, приятели и просто знакомые - все столь плодовитые, что церковь уподобилась яслям или школе. Выдавая замуж последнюю дочку, мой тесть решил устроить все на славу, и это ему удалось.
      Мы немного пришли в себя и решили воплотить в жизнь заветную мечту - провести медовый месяц в Югославии и на греческих островах.
      Потом мы купили домик в Чешанте - оттуда было легко доехать почти до всех Босвортов.
      Когда мы его покупали, мне, помнится, стало чуть-чуть не по себе, словно я почувствовал, что поступаю не совсем благоразумно; однако я приписал это личному предубеждению. Я не привык к родственным связям, не знал их с детства, а то, что я видел, мне не очень понравилось, но ради Мэри я решил стать настоящим членом клана. Она-то к родным привыкла! К тому же, думал я, ей будет не так одиноко при моих отъездах в город.
      Намерения мои были благими, но все вышло не так, как думалось. Я скоро понял, что из меня не сделаешь полноценного представителя клана; боюсь, это поняли и другие. И все же, быть может, со временем я нашел бы себе место в клане, если б не особые обстоятельства.
      В первый же год после нашего знакомства Дженет родила пятого и поговаривала о том, что шесть - более круглое число. Другая сестра, Пэшенс, поспешила создать квартет. Фрэнк тоже подарил Мэри племянника, и ее то и дело приглашали в крестные матери. У нас же не было надежд на появление ребенка.
      Прошло два года с тех пор, как мы поженились, а ребенка все не было. Мэри сменила старого доктора на нового и, не поверив ему, отправилась к третьему. Третий тоже сказал, что беспокоиться не о чем… но Мэри беспокоилась.
      Я, надо сказать, не знал, к чему такая спешка. Мы были молоды, и времени у нас хватало - все впереди! Мне даже хотелось пожить свободно еще несколько лет, и я говорил об этом Мэри.
      Она соглашалась, но только для проформы. Создавалось впечатление, что она благодарна мне за притворство, но уверена, что сам я страдаю так же, как она.
      Я не понимаю женщин. Никто их не понимает. А сами они понимают себя хуже всех. Например, ни я, ни они не могли бы сказать, почему им так хочется поскорее родить: биологическая ли это потребность или тут играют роль и другие факторы - желание оправдать надежды близких, доказать свою нормальность, укрепить семью, утвердить себя, убедиться, что ты совсем взрослая, не отстать от людей, выдержать соревнование. Не знаю, какой из этих факторов весомее и есть ли иные, но все вместе оказывают мощное воздействие. Стоит ли говорить, что замечательнейшие из женщин - скажем, Елизавета I или Флоренс Найтингейл - не утвердили, а потеряли бы себя, роди они ребенка. В мире, где и так хватает детей, все еще мечтают о детях.
      Я начал сильно беспокоиться.
      – Она с ума сходит, - говорил я Алану. - И совершенно зря. Доктора уверяют ее, что все в порядке, и я уверяю - но тут все горе в том, что очень уж давит среда. Весь ее клан помешан на детях, они больше ни о чем не говорят. Сестры рожают и рожают, и невестки, и подруги, и с каждым новорожденным Мэри чувствует себя все более неполноценной. Я теперь не знаю - да и она не знает, - хочет она ребенка для себя или это что-то вроде соревнования.
      Алан ответил так:
      – Думаешь, ты прав? Вряд ли. Очень ли важно, в инстинкте дело или в среде? Она хочет ребенка, вот что главное, очень хочет. Мне кажется, выход тут один.
      – Да, Господи, мы столько советовались…
      – Я хочу сказать - надо бы найти замену. Как ты считаешь?
      И мы усыновили Мэтью.
      Какое-то время казалось, что все улажено. Мэри очень его полюбила, и дел у нее прибавилось. А кроме того, теперь она могла толковать о детях, как все. Как все? Нет, не совсем… Когда прошел первый восторг, Мэри поняла, что все же она не совсем полноценная мать.
      – Мы переезжаем,- сказал я Алану месяцев через шесть.
      – Куда? - спросил он.
      – Да я нашел тут местечко в Хиндмере. Хороший дом, побольше этого, и стоит повыше. Меньше похоже на город. Воздух, говорят, лучше.
      Он кивнул.
      – Так, так, - сказал он и снова кивнул. - Правильно.
      – Ты о чем?
      – Далеко отсюда. На другом конце Лондона… А Мэри что думает?
      – Она очень рада. Вообще она теперь редко радуется, - но попробовать ей хочется. - Я помолчал. - Иного выхода нет. Я очень боялся, что она вот-вот сорвется. Увезу ее от этих влияний. Пусть ее родственники услаждаются своей плодовитостью, а ей лучше пожить самостоятельно. В новом месте никто не будет знать, что Мэтью - не ее сын, если она сама не скажет. Кажется, это и до нее дошло.
      – Да, лучше не придумаешь, - отвечал Алан.
      Так оно и было, Мэри ожила. Через несколько недель она совсем оправилась, завела друзей и нашла себе место в жизни.
      А через год мы сами стали ждать ребенка.
      Я сказал двухлетнему Мэтью, что у него появилась сестричка. К моему удивлению, он заплакал. Не без труда я допытался, что он ждал овечку. Но парень быстро смирился и отнесся к Полли с большой ответственностью.
      Так мы стали хорошей и правильной семьей из четырех человек - правда, одно время нас было пятеро. К нам присоединился Пиф.

Глава 2

      Пиф был невидимый маленький друг. Полли завела его лет в пять, и, пока он был с нами, он нам очень мешал.
      Вот ты садишься на пустой стул, и вдруг тоскливый вопль удерживает тебя в самой неустойчивой позе - ты чуть не задавил Пифа. Любое твое движение могло обеспокоить неприкосновенную тварь, и Полли кидалась утешать ее, самозабвенно бормоча что-то о неосторожных злых папах. Часто в самый разгар телеспектакля или бокса из детской, сверху, раздавался зов; в большинстве случаев Пифу хотелось попить. Когда, зайдя в кафе, мы вчетвером садились за столик, Полли отчаянно молила изумленную официантку принести пятый стул. Или в машине включишь сцепление, а дети тут же взвоют - оказывается, Пиф еще не сел, надо открыть дверцу. Как-то раз я отказался взять Пифа на прогулку и зря - моя жестокость омрачила весь день.
      Для существа своей породы Пиф был не слишком долговечен. Он пробыл с нами добрую часть года, которая показалась нам длинней, чем была, а летом его обидели. Увлекшись более осязаемыми друзьями, Полли бессердечно покинула его, и в город мы вернулись вчетвером.
      Я был рад его исчезновению, но пожалел беднягу, обреченного навеки бродить по пустынным пляжам Сассекса. И все-таки без него стало легче - кажется, и самой Полли. И вот теперь Мэри намекнула, что нам грозит еще один такой друг. Об этом страшно было и подумать.
      – Да, - печально ответил я. - К счастью, этого быть не может. Пиф годится для маленькой девочки. Если одиннадцатилетний парень хочет кем-нибудь командовать, у него всегда найдутся мальчишки поменьше.
      – Ох, надеюсь, ты прав, - неуверенно сказала Мэри. - Хватит с нас одного Пифа.
      – Тут совсем другое, - продолжал я. - Если помнишь, Пифа вечно бранили, и он кротко терпел. А этот все ругает, обо всем судит…
      Мэри удивилась:
      – Как это? Я не понимаю…
      Я повторил, как мог, все, что слышал.
      Мэри нахмурилась.
      – Ничего не пойму, - сказала она.
      – Очень просто. В конце концов, календарь - условность…
      – Нет, Дэвид! Для детей - нет! Для мальчика это закон природы, как день и ночь или зима и лето. В неделе семь дней, иначе быть не может.
      – Мэтью примерно так и отвечал. Понимаешь, казалось, будто он спорит с кем-то… или с самим собой. В любом случае - дело темное.
      – Наверное, он спорил с тем, что ему в школе сказали - учитель или кто еще.
      – Да, наверное, - согласился я. - И все равно неясно. Кажется, теперь кое-кто хочет, чтобы в каждом месяце было по двадцать восемь дней. Но чтобы в неделе - восемь, а в месяце - тридцать два… нет, такого я не слышал. - Я подумал немного. - Ничего не выйдет. Куда-то надо деть еще девятнадцать дней. - Я покачал головой. - Во всяком случае, я не хотел бы раздувать из этого историю. Просто разговор мне показался необычным и все. А ты ничего не замечала?
      Мэри снова опустила вязанье и пристально изучала узор.
      – Нет… не то чтобы… Иногда он что-то бормочет, но бормочут все дети. Боюсь, я не очень прислушивалась… Понимаешь, не хотела помогать рождению нового Пифа. Но вот что важно: он теперь все время спрашивает…
      – Теперь! - повторил я. - А раньше он не спрашивал?
      – Сейчас - по-другому. Понимаешь, раньше он спрашивал, как все… А теперь…
      – Я не заметил никаких перемен.
      – Да, он и по-старому спрашивает, но еще и по-новому, иначе.
      – Как же это?
      – Ну, вот хотя бы: "почему у людей два пола?" Он говорит, зачем нужны два человека, чтобы сделать одного? И еще - "где Земля?" Нет, подумай - как это "где"? По отношению к чему? Он знает, что она вращается вокруг Солнца, но где само Солнце? И еще много другого - совсем не те вопросы, что прежде.
      Я ее понимал. Раньше Мэтью спрашивал много и о разном, но интересы его были ближнего прицела, скажем "почему тут гайка?" или "почему лошади едят одну траву, а мы так не можем?"