Несколько дней - до пятницы - событий не было. В пятницу я заработался, пообедал в городе и домой вернулся часам к десяти. Мэри кому-то звонила. Как раз, когда я вошел, она нажимала на рычаг, не кладя трубки.
      – Его нет, - сказала она. - Обзваниваю больницы.
      Мэри позвонила еще два-три раза; список ее кончился, и она положила трубку. Я достал виски.
      – Выпей, - сказал я. - Лучше будет.
      Она с благодарностью выпила.
      – В полицию сообщила?
      – Да. Сначала я позвонила в школу. Он ушел оттуда вовремя. Ну, я позвонила в участок, сказала приметы. Обещали сообщить, если будут новости, - она выпила еще. - Дэвид, Дэвид! Спасибо хоть ты пришел. Я себе такое воображала… Знаешь, раньше мне казалось: только бы кончился Чокки! А теперь вот он замкнулся. Ничего не говорит, даже мне… И ушел куда-то в понедельник… Ты не думаешь…
      Я сел к ней и взял ее руку.
      – Конечно, нет. И ты не думай.
      – Он так замкнулся…
      – Это ведь все-таки удар. Он привык к своему Чокки. Теперь надо как-то приспосабливаться - но он старается…
      – Ты правда так считаешь? Ты не утешаешь меня?
      – Ну что ты! Если б мы сморозили какую-нибудь глупость, он бы ушел недели две назад, а он и не собирался. Он мучился, бедняга, но уходить не хотел. Это точно.
      Мэри вздохнула:
      – Дай Бог.. да, надеюсь, ты прав. Но тогда я совсем ничего не понимаю. Он же знал, что с нами будет. Он же не злой.
      – Да, - согласился я. - Это меня и беспокоит.
      Утром мы позвонили в полицию; они посочувствовали нам, но ничего нового не сказали.
      – Его, наверное, похитили, - предположила Полли. - Подсунут записку, потребуют огромный выкуп.
      – Вряд ли, - отвечал я, - да и не можем мы дать огромный выкуп.
      Молчание мучило ее, она ерзала и наконец сказала снова:
      – Когда похитили Копытце, его хотели сделать боевым пони…
      – Помолчи, - сказал я. - А не можешь - иди к себе.
      Полли укоризненно взглянула на меня и сердито вышла из комнаты.
      – А может, напишем в газеты? - предложила Мэри. - Они так хотели взять у него интервью.
      – Сама знаешь, что будет. "Юный художник исчез", "Где ангел?" и прочее.
      – Бог с ними, только б его найти.
      – Ладно, попробую, - сказал я.
      В воскресенье утром зазвонил телефон. Я схватил трубку.
      – Мистер Гор?
      – Да.
      – Моя фамилия Боллот. Вы меня не знаете, но наши дети вместе учатся. Сейчас прочитал в газете. Какой ужас! Как там, ничего нового?
      – Ничего.
      – Вот что, мой Лоуренс говорит, что видел вашего Мэтью в ту пятницу. Он разговаривал недалеко от школы с каким-то типом в машине - кажется, "мерседес". Лоуренсу показалось, что они спорили. Потом ваш Мэтью сел в машину, и они поехали.
      – Спасибо вам, мистер Боллот. Большое спасибо. Я сейчас позвоню в полицию.
      – Вы думаете, это… Да, наверное. Ну, они его быстро найдут.
      Но они его не нашли. В понедельник газеты писали о нем радио говорило, телефон звонил все время, а новостей не было.
      Никто не подтвердил истории, рассказанной Боллотом, сам он твердо стоял на своем. Расспросы в школе ничего не дали - в тот день никого из мальчиков не подвозили на машине. Значит, это был Мэтью.
      Зачем его красть? Для чего? Если бы нам грозили. требовали выкупа, и то было бы лучше. А так - он исчез неизвестно куда, и мы могли думать что угодно. Я видел, что Мэри все хуже и хуже с каждым днем, и с ужасом ждал, что она вот-вот сорвется.
      Неделя тянулась без конца. Особенно долгим было воскресенье, а потом.
      В девятом часу, во вторник, на перекрестке в Бирмингеме остановился мальчик, воззрился на полисмена и терпеливо ждал, пока тот его заметит. Управившись с потоком машин, полисмен склонился к нему:
      – Привет, сынок! Что случилось?
      – Простите, сэр, - сказал мальчик. - Я, кажется, заблудился. А это очень жаль, потому что мне не на что вернуться домой.
      Полисмен покачал головой.
      – Плохо дело, - посочувствовал он. - А где ты живешь?
      – В Хиндмере, - ответил мальчик.
      Полисмен посмотрел на него с внезапным интересом.
      – А как тебя зовут? - осторожно справился он.
      – Мэтью, - ответил мальчик. - Мэтью Гор.
      – Ах ты черт! - сказал полисмен. - Стой, где стоишь, Мэтью! Стой и не двигайся!
      Он вынул микрофон из нагрудного кармана, нажал кнопку и что-то сказал. Минуты через две рядом с ним остановилась полицейская машина.
      – Это тебе подали, - сказал полисмен. - Отвезут домой.
      – Спасибо вам большое, сэр, - сказал Мэтью, уважавший полицию.
      Они привезли его часов в шесть. Мэри позвонила мне, и я поспешил домой. Вызвали мы и Эйкота.
      Мэтью, явно подружившийся с полицейскими, пригласил их зайти, но они сослались на служебные обязанности. Тогда Мэтью поблагодарил их, мы их поблагодарили, и они уехали, чуть не столкнувшись со следующей машиной. Водитель отрекомендовался полицейским хирургом, и мы вошли в дом.
      Мы выпили; минут через десять доктор Прост что-то мягко сказал Мэри, и она увела Мэтью, несмотря на его заявление, что его уже кормили в полиции.
      – Прежде всего, - сказал Прост, когда дверь за ними закрылась, - вы можете наконец успокоиться. Он в полном порядке, мы ничего не нашли. Он даже не напуган. В жизни не слышал о таком безвредном похищении. Вам нечего опасаться, что это подействует на его здоровье или психику. Однако кое-что я должен отметить. Потому я и хотел вас видеть, доктор Эйкот. Первое - ему делали инъекции. Больше десяти, в оба предплечья. Что ему вводили, абсолютно неясно. Повторяю, это не оказало никакого воздействия, состояние - превосходное. И все же надо за ним последить. Беспокоиться нет оснований, тем не менее, доктор, примите это к сведению.
      Эйкот кивнул.
      – Второе особенно странно. Мэтью убежден, что попал в катастрофу и сломал ногу. Правую. Он говорит, что она была "в гипсе" и там, "в лечебнице", его вылечили новым, ускоренным способом. На ноге действительно есть слабое раздражение - от гипса. Мы сделали рентген ноги, но не нашли и следов перелома.
      Он помолчал, хмуро глядя на стакан, потом залпом выпил виски.
      – Обращались с ним, по-видимому, прекрасно. "В лечебнице", по его словам, все его любили и успокаивали. По-видимому, они все продумали и всячески старались не напугать мальчика. Ему и в голову не пришло, что его похитили. Он только удивлялся, почему вы с миссис Гор не приходите и не отвечаете на его письма. И еще он удивился, что его высадили в Бирмингеме. Впечатление такое, что кто-то хотел убрать его на десять дней, - он пристально взглянул на меня. - Если вы знаете или подозреваете кого-нибудь, советую вам сообщить полиции.
      Я покачал головой:
      – Совершенно не понимаю, зачем его похищали. Чепуха какая-то.
      Прост пожал плечами:
      – Что ж, другого объяснения придумать не могу, - и больше об этом не говорил, хоть явно со мной не согласился.
      Потом врачи посовещались и ушли вместе. Эйкот обещал утром зайти.
      Мэтью, Мэри и Полли были на кухне. Видимо, в полиции кормили не очень сытно.
      Я сел и закурил.
      – Расскажи-ка нам все, Мэтью, - попросил я.
      – Еще раз? - испугался он.
      – Нам ты не рассказывал, - напомнил я.
      Мэтью набрал воздуху.
      – Ну, шел я из школы, а этот "мерседес" меня обогнал и остановился впереди. Вышел какой-то дядя и смотрит туда-сюда, как будто что-то ищет, - начал он.
      Мужчина увидел Мэтью и вроде бы хотел заговорить с ним, но стеснялся. Однако когда Мэтью проходил мимо, он спросил:
      – Простите, не могли бы вы нам помочь? Мы ищем Дэншем-роуд, а здесь нет табличек.
      – Пожалуйста, - ответил Мэтью. - Сверните направо, а потом еще через два квартала - налево. Это Олд-лейн, а за перекрестком она называется Дэншем-роуд.
      – Спасибо, - сказал мужчина, пошел на место и вдруг обернулся. - А не могли бы вы нам сказать, где тут живет мистер Гор?
      Конечно, Мэтью сказал и согласился, чтоб его подвезли. Дальше он помнит только, что проснулся в больнице.
      – Почему ты решил, что это больница? - спросила Мэри.
      – Ну, очень похоже, - сказал Мэтью. - Я думаю, они как раз такие. Белая кровать и вокруг все белое, пусто и очень чисто. И сестра сидит, тоже очень чистая.
      Он понял, что не может пошевелить ногой, а сестра сказала, чтоб он не шевелил, потому что нога сломана, и спросила, не больно ли ему. Он сказал, что не больно. Она сказала "хорошо" и объяснила, что ему кололи какое-то обезболивающее и лечат его новым способом, от которого очень быстро срастаются кости, особенно детские.
      Доктора там тоже были, штуки три - в белых халатах, как по телевизору - очень хорошие, веселые. Кололи его все время. Сперва ему не нравилось, а потом ничего, привык. Что поделаешь, ведь ноге-то становилось лучше!
      Иногда он скучал, но ему давали книги. Радио у них не было, они так и сказали, зато пластинок было много. Кормили просто здорово.
      Одно плохо: что мы к нему не ходили.
      – Мы бы сразу пришли! - сказала Мэри. - Мы же не знали, где ты.
      – Они сказали, вы знаете, - возразил Мэтью. - А я вам два раза писал.
      – Никто нам не сообщал, и писем мы никаких не получали, - сказал я. - А какой их адрес?
      – Эпфорд Хауз, Уонерш, под Гилдфордом, - быстро сказал Мэтью.
      – Ты в полиции его назвал?
      – Да.
      Видел он только свою палату. За окном был луг, а дальше - изгородь и высокие деревья. Позавчера сняли гипс и сказали, что все в порядке, завтра он поедет домой.
      Выехали они затемно - он не знает, в котором часу, потому что часов там не было. Он попрощался с сестрой. Один доктор, на этот раз без халата, повел его вниз, к машине. Они в нее сели, и доктор сказал, что свет лучше зажечь, а шторку опустить, чтоб шоферу не мешало. Когда машина тронулась, он вынул колоду карт и стал показывать фокусы. Потом достал два термоса: кофе - для себя и какао - для Мэтью. А потом Мэтью заснул.
      Проснулся он от холода. Машина стояла, было светло. Он приподнялся и увидел, что никого с ним нет, а машина - не та, другая, и стоит она неизвестно где. Он вышел. По улице шли люди и не замечали его.
      Дойдя до угла, он увидел табличку; улицы не запомнил, но очень удивился, что сверху написано: "Город Бирмингем". Перед ним была улица побольше, а прямо напротив - кафе. Он понял, что хочет есть, пошарил в карманах и ничего не нашел. Оставалось одно - посоветоваться с полисменом.
      – Правильно, - одобрил я.
      – Да… - неуверенно сказал Мэтью. - Правда, они потом очень много спрашивали.
      – Домой везли в полицейской машине? - спросила Полли. - Без наручников?
      – В трех машинах, - ответил Мэтью. - Сперва в свой участок и там спрашивали. Потом - сюда, в наш, и тоже спрашивали и покормили. А потом - домой.
      – Везет тебе! - позавидовала Полли. - Когда украли Копытце, пришлось нанять вагон для лошадей. Это очень дорого.
      – Украли… - повторил Мэтью. - А разве… - он замолчал и глубоко задумался. - Разве меня украли, папа?
      – Похоже на то, - сказал я.
      – Но ведь они… они… они были очень хорошие. Они меня вылечили. Они совсем не похожи на воров! - Мэтью снова задумался, потом спросил: - По-твоему, все это липа? Я ногу не ломал?
      Я кивнул.
      – Нет, не может быть, - сказал он. - Гипс правда был и вообще… - он подумал снова. - Чего меня-то красть? - он помолчал. - Ты много выложил, папа?
      Я опять покачал головой:
      – Ничего я не платил.
      – Значит, это не похищение, - заключил он.
      – Ты устал, - вмешалась Мэри, - поцелуй меня, и бегите оба наверх. Мы к вам зайдем.
      Дверь за ними закрылась. Мэри посмотрела на меня. Потом опустила голову на стол и заплакала в первый раз с тех пор, как Мэтью пропал.    

      Это было во вторник.
      В среду доктор Эйкот зашел к нам, как обещал. Он очень внимательно осмотрел Мэтью и сказал, что все в полном порядке и нет никаких оснований пропускать завтра школу.
      В этот же день Мэри позвонила своей сестре и сообщила ей, что Мэтью не совсем здоров. Ей пришлось довольно долго объяснять, что ему еще не под силу семейное нашествие.
      В четверг Мэтью отправился в школу и вернулся очень гордый - ведь вся страна волновалась о нем; правда, он жалел, что не может рассказать ничего интересного.
      Еще в пятницу все было в порядке.
      К вечеру Мэри устала и ушла наверх в начале одиннадцатого. Я остался внизу - хотел поработать, чтобы освободить субботу и воскресенье.
      В двенадцатом часу я услышал стук в дверь. Мэтью просунул голову в щелку и осторожно огляделся.
      – Мама легла? - спросил он.
      Я кивнул:
      – Уже давно, Да и тебе пора.
      – Вот и хорошо, - сказал он и тщательно прикрыл за собой дверь. Он был в халате и шлепанцах, волосы его стояли Дыбом, и я подумал, что ему приснился страшный сон.
      – Что с тобой?
      Он оглянулся, словно хотел проверить, закрыта ли дверь.
      – Там Чокки.
      Я приуныл.
      – А я-то надеялся, что он ушел! - сказал я.
      Теперь кивнул Мэтью.
      – Он и ушел. А сейчас вернулся. Он хочет тебе что-то рассказать.
      Я вздохнул. Так хорошо было думать, что с этим покончено! Однако Мэтью был очень серьезен и немного расстроен. Я закурил сигарету и откинулся на спинку кресла.
      – Так, - сказал я. - Что же именно?
      Мэтью как будто и не слышал. Он глядел в пространство. Но он заметил, что я помрачнел.
      – Прости, папа. Я сейчас. - Он снова уставился в пустоту. Лицо его менялось, он кивал, но молчал - словно я смотрел телевизор с выключенным звуком. Наконец он кивнул последний раз и произнес не совсем уверенно:
      – Хорошо. Попробую.
      Потом взглянул на меня и объяснил:
      – Он говорит, это будет очень долго, если он скажет мне, а я - тебе. Понимаешь, я не всегда могу подыскать слова. Ты понимаешь?
      – Кажется, да, - отвечал я. - Многие люди бились над этим. У тебя это вроде перевода. Трудное дело!
      – Да, - решительно кивнул Мэтью. - Вот Чокки и считает, что лучше ему прямо говорить с тобой.
      – А! - сказал я. - Что ж, пусть попробует. А мне что делать?
      – Нет, не как со мной, по-другому. Не знаю почему - наверное, так не со всеми выходит. С тобой не выйдет, и он попробует по-другому.
      – Как же? - поинтересовался я.
      – Ну, это я буду говорить, то есть - он через меня… Как с рисованием… - не очень связно объяснил Мэтью.
      – А… - сказал я, на сей раз неуверенно. Я растерялся, не все понимал, не знал, соглашаться ли. - Не знаю… Ты-то сам что думаешь?..
      – Я тоже не знаю, - перебил он. - А вот Чокки знает, что все выйдет, и я ему верю. Он всегда оказывается прав в таких делах.
      Мне было не по себе, словно меня втягивали в какое-то сомнительное дело, вроде медиумического сеанса.
      – Вот что, - решил я. - Если это долго, ты лучше ложись. Теплее будет.
      – Ладно, - сказал Мэтью.
      И мы пошли наверх. Он лег, я сел рядом в кресле. Мне было не по себе; я чувствовал, что не надо бы все это допускать и, будь Мэри здесь, она бы воспротивилась. Оставалось одно: надеяться, что в кровати Мэтью сразу заснет.
      Он положил голову на подушку и закрыл глаза.
      – Ни о чем не буду думать, - сказал он.
      – Послушай, Мэтью, - не сразу ответил я, - разве ты сам?.. - но я не кончил: глаза его открылись снова. Они глядели не на меня, они никуда не глядели. Губы его дрогнули, зашевелились беззвучно, и голос его сказал:
      – Говорит Чокки.
      Это не было похоже на сеанс. Мэтью не бледнел и дышал ровно, только смотрел в одну точку.
      Голос продолжал:
      – Я хочу вам кое-что объяснить. Это нелегко, ведь Мэтью не все понимает, а его… - он помедлил, - словарный запас очень простой, небольшой, да и не все слова, что он употребляет, ему понятны. - Голос был его, Мэтью, манера говорить - чужая. Казалось, рекордсмена по бегу заставили бежать в мешке. Зачарованный, помимо воли, я ответил:
      – Говорите. Я постараюсь понять.
      – Я хочу поговорить с вами, потому что я больше не вернусь. Вам будет приятно это слышать, а другой половине его родителя… то есть маме… будет еще приятнее. Она меня боится. Она считает, что я порчу Мэтью, и это она зря. Вы понимаете?
      – Кажется, да, - осторожно ответил я. - А может, вы лучше скажете мне, кто вы и что и почему вы здесь?
      – Я - исследователь, то есть разведчик… миссионер… нет, я учитель. Я здесь, чтобы учить.
      – Вот оно что! Чему же именно?
      Он помолчал.
      – У Мэтью нет для этого слов… он их не понимает.
      – Не все вам удается?
      – Да, не все. Мэтью слишком молод. Его слова просты для сложных идей. Когда я думаю о математике или о физике, он не понимает. Даже с числами плохо.
      Я передаю как можно подробнее нашу беседу, но передать ее дословно нельзя. Простые слова шли легко, на словах посложнее голос нередко запинался. Кроме того, он часто искал слово, находил приблизительно, уточнял, а иногда совсем не мог найти, и мы оставались ни с чем. Наконец, мне приходилось пробиваться сквозь любимые словечки Мэтью, не совсем подходящие к теме: "так", "вроде", "вот", "ну"; и сейчас я передам не точно все, а скорее главное, суть -. то, что Чокки хотел рассказать мне и что я понял.
      Я догадался сразу, что разговор мне предстоит нелегкий. Мэтью лежал передо мной, говорил, а лицо его не двигалось, глаза глядели в пустоту, он был безжизненней, чем кукла чревовещателя, и смотреть на него было так тяжело, что я не всегда как следует вникал в слова. Чтобы сосредоточиться, я выключил свет. Кроме того, я трусливо надеялся, что в темноте он заснет.
      – Слушаю, - сказал я во мрак. - Вы - миссионер, учитель, разведчик. Откуда же вы?
      – Издалека.
      – Какое же расстояние до тех мест?
      – Не знаю. Много, много парсеков.
      – 0-го! - сказал я.
      – Меня послали узнать, что у вас за планета.
      – Так, так… А зачем это знать?
      – Во-первых, мы хотели выяснить, можно ли извлечь из нее пользу. Понимаете, мы - очень старый народ, наш мир куда старше вашего. Мы давно поняли: чтобы выжить, нам нужны новые планеты. На путешествие со скоростью света уходит слишком много времени. Наугад лететь не стоит. Планет - миллионы, и случайно найти подходящую - бесконечно малый шанс.
      И вот мы посылаем разведчика… исследователя… У разума нет массы, и на такое путешествие не нужно время. Разведчик сообщает, что и как. Если он говорит, что планета подходящая, посылают других - проверить. Если и они ее похвалят, астрономы начинают искать, где она. Если до нее не так уж далеко, добраться можно, посылают космический корабль. Это редко бывает. Четыре раза за вашу тысячу лет. И мы нашли всего две планеты.
      – Понимаю. А когда же нам ждать вас?
      – Ваша планета не подходит. Другой такой нет, здесь очень красиво, но для нас холодно и воды слишком много. И еще есть причины, почему она - не для нас. Я сразу это понял.
      – Зачем же вы тут оставались? Почему не искали другой планеты, получше?
      Чокки терпеливо ответил:
      – Мы - исследователи. Насколько я знаю, мы - единственные исследователи во Вселенной. Мы долго считали что жизнь может быть только у нас. Потом нашли несколько других таких планет. Еще дольше мы думали, что разум есть только у нас, что мы - крохотный, немыслимый островок разума в пустом, огромном мире… И снова узнали, что ошиблись. Разумная жизнь встречается редко… Очень редко… реже всего. Но это самая большая ценность. Только она дает миру смысл. Она - священна, ее надо беречь. Без нее нет начала, нет конца, ничего нет, кроме бессмысленного хаоса.
      Вот мы и должны поддерживать все формы разумной жизни. Мы должны раздувать в пламя любую искру разума. Если разум в оковах - надо сломать их. Если разуму трудно - надо ему помочь. Если разум высок - надо самим поучиться. Потому я и остался.
      Все это показалось мне возвышенным, хотя и слегка высокопарным.
      – К какой же из этих разновидностей, - спросил я, - вы относите нас?
      Голос Чокки, то есть голос Мэтью, ответил сразу:
      – У вас разум сдавлен, ему тесно. За последнее время вы сами сломали несколько стенок, и это уже неплохо для вашего возраста. Сейчас вы застряли в колее примитивной техники.
      – А мы думаем, что она очень быстро развивается.
      – Да. Вы за сто лет неплохо разобрались в электричестве. Но все у вас такое громоздкое, отдача так мала… А ваши двигатели внутреннего сгорания - просто ужас: грязные, вредные, и машины какие-то варварские, опасные…
      Я прервал его:
      – Вы уже говорили это Мэтью. Но ведь у нас есть атомная энергия.
      – В самом элементарном виде. Вы медленно учитесь. А главное - вы еще слишком зависите от Солнца.
      – От Солнца?
      – Да. Все, что у вас есть, идет от его излучений. Прямое излучение сохраняет вам жизнь, и растит вам пищу, и дает воду; оно могло бы поддерживать вас миллионы лет. Но разуму мало просто выжить. Чтоб развиваться и расти, ему нужна энергия.
      Недавно вы научились использовать накопленную энергию вашего Солнца - так называемое горючее - и зовете это прогрессом. Это не прогресс. Прогресс - движение к цели. А какую цель вы поставили?
      Вы не знаете. Может быть, вы идете по кругу? Вы и правда по нему идете, истощая свои запасы. Истощите - и очутитесь там, где были до их открытия. Это не прогресс, а мотовство. Конечно, горючее использовать надо. Клад под спудом пользы не приносит. Но использовать - не расточать. С его помощью надо производить другой, лучший вид энергии.
      Да, вы имеете некоторое представление об атомной энергии, и вы ее, конечно, изучите глубже. Но кроме нее у вас почти ничего нет на будущее. Вы тратите чуть ли не все, чтобы строить машины, пожирающие энергию все быстрее; а источники ее у вас ограниченны. Конец один, и он вполне ясен.
      – Не спорю, - согласился я. - Так что же нам делать?
      – Пока не поздно, используйте ваши ресурсы, чтобы овладеть неисчерпаемым источником энергии. Только тогда вы выйдете из порочного круга. Кончится ваше одиночество, увеличатся возможности для творчества - ведь источник бесконечной энергии и возможности дает бесконечные.