– Собираешься за ним бегать? Я разрешу тебе поехать только, если ты возьмешь с собой Бекку. Нужно соблюдать приличия, девочка. И хотя поздно запирать конюшню, когда лошадь уже украли, но ты должна дать мне слово, что не станешь спать с ним, пока он не поведет тебя к алтарю.

– Я ни за кем не бегаю, бабушка. Он даже не узнает о моей поездке. И я не собираюсь оставлять тебя здесь одну…

– За мной присмотрит экономка Сирхэя. Мы с ней уже подружились. Она, как и я, выросла на руднике. – Старческая рука с искривленными пальцами взяла бледную, изящную руку Джессалин. – Он разорен, да? Вот почему он не хочет на тебе жениться. Он сдался, а ты решила заняться его спасением.

Джессалин вздохнула. От бабушки ничего невозможно скрыть.

– Я хотя бы попытаюсь, – сказала она.

– Но спасая его, помни, что ты наносишь страшный удар его гордости. Он тебе этого не простит.

– Значит, я позабочусь о том, чтобы он никогда не узнал, – ответила Джессалин.

«…Чтобы он никогда не узнал».

Джессалин повернулась спиной к долговой тюрьме. Она поплотнее запахнула плащ, засунула руки в меховую муфту и пошла навстречу ветру. Туман был густым и холодным, воздух – зловонным. Такая погода больше подошла бы для января, чем для апреля.

Она прошла вдоль покрытых копотью кирпичных домов, стоявших тесными рядами, словно книги на полке. Мимо лавок, торговавших чайными подносами, шнурками и другой мелочью. В воздухе стоял густой запах капусты и печеной картошки.

Здание, являвшееся целью ее путешествия, оказалось кособоким складом у самой реки. Здесь пахло морем и пенькой. Из распахнутой двери кабачка, стоявшего напротив, доносился грубый смех. Краем глаза Джессалин у своих ног заметила какое-то движение. Решив, что это крыса, она быстро подобрала юбки, но, присмотревшись, разглядела женщину, склонившуюся над орущим младенцем в выстеленной соломой корзине для яиц. Джессалин с ужасом увидела, как женщина, окунув сахарную соску в бутыль с джином, сунула ее ребенку в рот.

От волнения желудок Джессалин сжимали спазмы. Единственное окошко склада было забрано железной решеткой, черная краска на дверях облупилась. Если бы не маленькая табличка с надписью «Предприятие Титвелла», она бы подумала, что ошиблась адресом. Немного поколебавшись, стучать или нет, Джессалин толкнула дверь и вошла в маленькую, тускло освещенную комнату.

Несколько клерков сидели на высоких табуретах лицом к стене и быстро-быстро что-то писали, отчаянно скрипя перьями. В комнате было не теплее, чем снаружи. Несчастные служащие не нашли ничего лучше, чем набросить на плечи пустые мешки из-под картошки. Пальцы, торчавшие из потрепанных митенок, были синего цвета.

Заметив Джессалин, один из клерков встал и подошел к ней, утирая рукавом красный и распухший нос.

– Я бы хотела поговорить с мистером Титвеллом, если это возможно, – сказала Джессалин. Изо рта шел пар.

Клерк внимательно посмотрел на нее сквозь замусоленные очки в роговой оправе.

– Его сейчас нет. Он как раз собирает арендную плату.

– Тогда я подожду.

Клерк чихнул и жестом пригласил ее следовать за ним.

В комнате, куда он ее провел, было немного теплее, потому что в крохотном камине горел уголь. Убогая обстановка состояла из нескольких обшарпанных шкафов, деревянной вешалки и темного дубового стола без каких бы то ни было украшений. Стены были оклеены замусоленными, местами отстающими обоями. Небольшое, грязное оконце выходило в темный двор, который оживляли лишь кучи мусора да ржавый насос.

Несколько мгновений спустя Джессалин услышала голоса – Кларенса, клерка и еще какого-то мужчины с грубым деревенским акцентом.

Но вот дверь открылась, и в комнате, сопровождаемый туманом и облачком ледяного воздуха, появился Кларенс. Он выглядел безукоризненно – высокий и красивый, в элегантном шерстяном пальто и цилиндре. Но его изысканная внешность почему-то совершенно не трогала сердце Джессалин.

Кларенс широко улыбнулся, его бутылочно-зеленые глаза вспыхнули от радости.

– Джессалин! Какой приятный сюрприз! – Сняв подбитые мехом перчатки, он быстро потер руки. – Бр-р! Какой же сегодня холод.

– Да, особенно страдают от него твои клерки. В самом деле, Кларенс, я не могу поверить, неужели ты настолько скуп, чтобы не обеспечить бедняг даже камином?

– Бодрящий холодок способствует добросовестной работе. Джессалин, чтобы добиться того, чего добился я, надо очень много работать, – спокойно заявил он, подбрасывая уголь в камин. Покончив с этим, он огляделся по сторонам, как будто видел свой кабинет впервые. – А где твой лакей? Не могла же ты прийти сюда одна.

– У меня нет лакея, Кларенс, и тебе это прекрасно известно.

– Ну тогда горничная. Ты должна была хотя бы взять с собой девушку – ну, ту, с ужасным шрамом.

– Бекка плохо себя чувствует. Она говорит, что у нее подагрические боли в голове. Послушай, Кларенс, – раздраженно добавила она, – я пришла сюда не затем, чтобы ты читал мне нотации.

Кларенс снял пальто и повесил его на вешалку. Со времени их последней встречи прошло всего лишь несколько месяцев, но Джессалин заметила, что он сильно изменился. Он теперь по-другому зачесывал волосы, прикрывая пробивающуюся плешь, у рта появились жесткие складки.

– Извини, если я обидел тебя, – мягко проговорил он, подходя ближе. – Ты ведь понимаешь: это только оттого, что я о тебе беспокоюсь. – Он собирался поднести ее руку к губам, но остановился на полпути. На его красивом лице появилось испуганно-удивленное выражение. – Что с твоими руками? Это похоже на ожоги.

Джессалин отняла руку. Волдыри постепенно заживали, но по-прежнему болели слишком сильно – она даже не могла надеть перчатки.

– Энд-коттедж сгорел. Нам с бабушкой повезло, что мы остались в живых.

– Вы находились в доме, когда случился пожар? Но… – Кларенс осекся. Было видно, что он очень огорчен. Джессалин тронуло его участие.

Она подошла к окну. Во дворе над корытом какой-то мужчина поливал себе голову водой. Он выпрямился и повернулся, и Джессалин успела заметить изрытое оспинами лицо и неопрятную копну мокрых волос. Однако человек моментально скрылся в дверях конюшни.

Джессалин напряглась. Ведь это же… нет-нет, этого просто не может быть… О Господи, после пожара ей повсюду мерещится Джеки Стаут!

Она отвернулась от окна. Кларенс наблюдал за ней, задумчиво сдвинув брови.

– Джессалин, ты выглядишь измученной. Что-то случилось.

– Кларенс, я… – Сжав руки за спиной, она заставила себя встретиться с ним взглядом. – Я пришла сказать тебе, что наша свадьба невозможна.

Кларенс стоял совершенно неподвижно, и лишь легкий вздох выдал его волнение.

– Понятно. И что же сделало ее невозможной?

– Ах, Кларенс! Я однажды уже пыталась объяснить тебе… Ты замечательный друг, я тебя очень люблю, но это совсем не та любовь. И теперь я окончательно поняла, что та любовь уже никогда не возникнет.

– Извини, но я не разделяю твоей уверенности. Я надеялся, что со временем…

– Кларенс, я не выйду за тебя замуж. Никогда. Закрыв глаза, Кларенс задумчиво потер переносицу.

Потом резко отошел от Джессалин – его руки были сжаты в кулаки. В комнате стало так тихо, что было слышно, как в кабачке напротив пьяницы затянули песню. Закусив губу, Джессалин смотрела на напряженную спину Кларенса. То, что она сказала, далось ей нелегко; но то, что предстояло, было стократ хуже.

Сделав глубокий вдох, она собрала все свое мужество.

– Я понимаю, что с моей стороны очень нехорошо, отвергнув твое предложение, тотчас же обращаться за помощью, но… – Во рту пересохло, и она судорожно сглотнула. Происходящее было почти невыносимым ударом по ее гордости. – Дело в том, Кларенс, что я нахожусь в очень стесненных обстоятельствах и хочу попросить в долг.

Кларенс разжал кулаки и кашлянул. Подойдя к столу, он присел на уголок, но глаз не поднял, продолжая рассматривать сжатые руки. Его лицо было бледным, как полотно рубашки.

– Сколько… – Голос Кларенса сорвался, ему пришлось как следует откашляться. – Сколько тебе нужно?

Пальцы Джессалин нервно мяли толстую ткань юбки.

– Десять… десять тысяч фунтов. Боюсь, что я мало что могу предложить в залог. Лондонский дом заложен и перезаложен. Остаются только лошади. – При упоминании о лошадях ее сердце сжалось, но она заставила себя говорить дальше. – Сейчас они, конечно, не слишком дорого стоят, но если Голубая Луна выиграет дерби…

Кларенс поднял голову. Жалкая улыбка не обманула Джессалин. В его глазах стояли слезы.

– Господи, Джессалин! Ты же знаешь, что, выйдя за меня замуж, будешь полностью обеспечена. Ты сможешь удовлетворить любую свою прихоть, пусть самую нелепую и дорогую. А если ты в таких стесненных обстоятельствах, то… То как твой муж я буду обязан оплатить все твои долги.

– Я уже объяснила, что не смогу выйти за тебя, Кларенс. И причины, по которым мне нужны деньги… личного характера.

– Джессалин, Джессалин… – Кларенс покачал горловой, как будто разговаривал с несообразительным ребенком. – Ты что, принимаешь меня за дурака? Деньги тебе нужны для него, для Сирхэя. Он все-таки добился своего, да? Сделал тебя своей шлюхой.

Джессалин вспыхнула от негодования.

– Да как ты смеешь?

– Этот человек женат. У тебя что, совсем кет стыда?

– Эмили мертва! – выкрикнула Джессалин. Кларенс резко выпрямился, и его бледное лицо внезапно оживилось.

– Умерла! Вот это да. А ребенок? Это был мальчик? – Запрокинув голову, он рассмеялся резким, отрывистым смехом. – Бедный кузен. Казалось, цель уже так близка, и вдруг – фьюить, – Кларенс щелкнул пальцами, – и он остался с носом. – Встав, он начал расхаживать взад-вперед по комнате, улыбаясь каким-то своим мыслям, но вдруг резко остановился и посмотрел на Джессалин. – И ты думаешь, что он женится на тебе? Сейчас, когда ему угрожают позор и банкротство? Теперь, когда маленькая Гамильтон мертва, у него нет ни малейшей надежды избежать долговой тюрьмы.

Джессалин смотрела на него и видела тонкое, красивое лицо мальчика, с которым они носились верхом по пустошам, соревновались, кто глубже нырнет в пруд, молодого человека, который впервые поцеловал ее у костра, ночью на летней ярмарке… Конечно же, Кларенс раскошелится, чтобы спасти своего кузена из тюрьмы.

Она протянула руку, как будто хотела вызвать к жизни того мальчика, с которым вместе росла.

– Кларенс, я прекрасно понимаю, что гордость Маккейди не позволяет ему попросить у тебя взаймы. Но тебе-то что мешает предложить ему деньги, в которых он так нуждается?

– Дорогая моя, основная часть его долга – это долг мне. Его векселя и долговые расписки хранятся в моем банке. – Кларенс снова принялся расхаживать по комнате, сложив руки словно в молитве. – Клянусь Богом, я всю жизнь мечтал о том, чтобы поставить Маккейди на колени. Если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость, он давно бы последовал за своими братьями, а я унаследовал бы его титул. Но за неимением большего, я хотя бы получу удовлетворение… – Кларенс остановился, и его зеленые глаза сузились. – Видно, он действительно в отчаянном положении, раз послал тебя ко мне.

– Никто меня не посылал. Более того, я прошу тебя не говорить ему о моем визите. Ты же знаешь, какой он гордый. Он никогда не простит мне этого…

Джессалин замолчала. Она разговаривала с ним так, как будто он был тем, прежним Кларенсом. Однако сейчас перед ней стоял совершенно незнакомый человек.

На лице Кларенса появилось отчужденное выражение. Он поправил шейный платок, одернул полы сюртука, как будто раскаивался в том, что дал волю чувствам. Он подошел к столу, сел и, окунув перо в чернильницу, начал что-то писать в переплетенном в кожу гроссбухе.

Джессалин сделала глубокий вдох, собираясь заговорить, но передумала. Подойдя к вешалке, она взяла свой плащ, муфту и направилась к двери.

– Я дам тебе десять тысяч фунтов, Джессалин, – раздался голос Кларенса.

Джессалин, уже взявшаяся за ручку двери, обернулась и посмотрела на его склоненную голову. Она боялась пошевелиться, боялась даже дышать. Кларенс продолжал писать, перо скрипело по бумаге.

– В самом деле, Кларенс, правда? – наконец не выдержала Джессалин. – А что я должна буду дать тебе взамен?

Кларенс отложил перо и откинулся на стуле, позвякивая монетками в жилетном кармане. Его взгляд был холоден и безжалостен, как зимний ветер.

– Взамен ты дашь мне себя, конечно.

– Понятно. – На глаза Джессалин навернулись слезы, но она их сморгнула и гордо вздернула подбородок. – Я немало знаю о подобного рода сделках: в свое время кое-кто мне это очень хорошо объяснил. Значит, я должна стать твоей любовницей. И как надолго? На одну ночь? Или ты рассчитываешь на более продолжительные отношения?

– Что ты, Джессалин. Я по-прежнему хочу, чтобы ты стала моей женой.

У Джессалин перехватило дыхание. Почему-то стать женой этого человека казалось еще немыслимей, чем любовницей.

– Нет, – решительно произнесла она. Кларенс удивленно приподнял светлую бровь.

– Даже ради того, чтобы спасти жизнь твоего любовника? Ведь даже в долговой тюрьме, чтобы выжить, нужны деньги. Теплые одеяла, еда, джин, матрас – за все надо платить. Даже за то, чтобы с твоих ног сняли кандалы, а то так и останешься прикованным к полу. Без денег он просто не выживет там, Джессалин.

Она не хотела слушать его злые, жестокие слова. Она не хотела, чтобы ее ставили перед таким выбором. Кларенс взял перо и пощекотал им ладонь.

– Как там говорят философы: не хлебом единым? Кроме еды, человеку необходимы планы, стремления, мечты. Трелони уже пришлось унижаться, чтобы построить сорок миль железной дороги. Они дались ему потом и кровью. Говорят, он даже лопатой махал, как простой рабочий. – Голос Кларенса был мягок, но в нем чувствовалась угроза. – Ты спасешь его мечту, Джессалин.

– Но я не… – Джессалин чувствовала себя бабочкой, попавшей в ведро с патокой. Ей стоило огромных усилий даже думать. – Я не понимаю, почему ты хочешь, пусть и такой ценой, спасти человека, которого твердо решил уничтожить.

– Потому что тебя я хочу еще сильней.

В голове Джессалин одно за другим замелькали воспоминания. Маккейди на деревянной лошадке карусели – веселый и беззаботный. Маккейди, держащий крошечного ребенка в больших, покрытых ссадинами руках. Маккейди, склонившийся над топкой, в которую подбрасывает уголь.

Черные глаза, пылающие страстью. Глаза, которые смотрят на ее обнаженное тело, руки, касающиеся его. «Я хотел тебя еще тогда, когда тебе было шестнадцать…»

Джессалин сжала руки за спиной н гордо выпрямилась. Она сверху, вниз посмотрела на сидевшего перед ней внука рудокопа.

– Ну что же, мистер Титвелл, – сказала она, – в таком случае вы получите меня. Но десяти тысяч фунтов недостаточно. Вы погасите все его долги. Все без исключения. До последнего фартинга.

– Но ведь это около сорока тысяч фунтов!

– Таковы мои условия. Можете согласиться или отказаться.

Кларенс встал и подошел к ней. Его губы были плотно сжаты, а зеленые глаза смотрели пристально, как бы оценивая степень ее решимости. Колени Джессалин дрожали, но она выдержала его взгляд.

Кларенс моргнул.

– Ну что ж, Джессалин, я согласен. – Он поднял руку, и в его голосе послышалась угроза. – Но у меня тоже есть условие. Став моей женой, ты не должна будешь даже близко подходить к Сирхэю. Даже упоминать при мне его имени. После нашей свадьбы этот человек для нас с тобой умрет.

Джессалин чувствовала себя так, как будто у нее в горле застряла кость. Не в состоянии говорить, она молча кивнула.

– Значит, мы заключим такое соглашение: ты выходишь за меня замуж, и на следующий день после свадьбы я отдаю тебе все его оплаченные векселя.

Джессалин посмотрела на бледное лицо человека, которого когда-то считала своим лучшим другом. В глазах стояли слезы. Джессалин попыталась их сдержать, но ей это не удалось.

– Но почему, Кларенс? Мне казалось, что ты любишь его. Что ты любишь нас обоих.

Он отер ее слезы ладонью, и его голос смягчился.

– Я сумею сделать тебя счастливой, Джессалин. Ты сама в этом убедишься. А его со временем забудешь. Ты перестанешь его любить и полюбишь меня.

– Я никогда его не забуду. И никогда не перестану любить.

Тонкие ноздри Кларенса затрепетали, но он продолжал, словно ничего не слышал:

– Мы поженимся немедленно. Я без труда получу разрешение…

– Нет. Мы поженимся через неделю после дерби. Кларенс покачал головой.

– Джессалин, зачем эта лишняя отсрочка? Зачем заставлять его ждать.

Джессалин отвернулась и взялась за ручку двери. Если она немедленно не уйдет из этой убогой комнатушки, то ее просто стошнит.

– Потому что дерби – это моя мечта, и я не хочу, чтобы она исполнилась, когда я буду твоей женой. Это испортит все впечатление.

Кларенс взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. Его поцелуй был настойчивым и болезненным.

– Ты не имела права отдавать ему то, что принадлежало мне, – сказал он, оторвавшись от ее губ. – Пройдет еще много времени, прежде чем я смогу простить тебя.

Джессалин вырвалась и демонстративно вытерла рот рукой.

– Я вам не принадлежу, мистер Титвелл.

– А вот здесь ты заблуждаешься, дорогая. Я только что купил тебя за сорок тысяч фунтов.

Топпер шагал по Флит-стрит и чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Он присвистнул, увидев розовощекую служанку из таверны, выливавшую ведро помоев. Он бросил пенни безногому калеке, выпрашивавшему милостыню, играя на трубе. Навстречу ему по улице двигался фонарщик с длинным шестом и один за другим зажигал круглые фонари. В темноте их огоньки напоминают жемчужное ожерелье, подумал Топпер.

Приподняв шляпу, он пропустил вперед джентльмена, перед которым важно шествовал ливрейный лакей, помахивая тростью с набалдашником из слоновой кости. «Когда-нибудь, – подумал Топпер. – я буду таким же важным, как этот хлыщ». Когда-нибудь он тоже будет богат и станет разъезжать в запряженном двойкой экипаже с форейтором. А если захочет, то перед ним тоже будет идти лакей в ливрее.

Из пекарни донесся аромат свежих булочек. Топпер купил пирог с бараниной, но заставил себя отказаться от клубничного пирожного на десерт. Скоро дерби, и жокею приходилось следить за своим весом. Он подумал, что когда-нибудь сможет есть, сколько влезет. Когда-нибудь, когда он будет богат.

Вот хозяин – тот действительно богат, подумал Топпер, сворачивая с шумной Флит-стрит в лабиринт узких улочек, спускавшихся к реке. Он внимательно всматривался в темноту. Эта часть города кишела бандитами, готовыми за пенни проломить человеку голову. Он богат, как король, хозяин, но никто бы не подумал этого, посмотрев на трущобы, где он ведет свои дела. Хотя, может, он и прав, что не щеголяет своим богатством в квартале, сплошь застроенном кабаками и жалкими лачугами. Тем более что большая часть денег идет как раз от аренды за них. По два шиллинга в неделю с каждого жильца.

Топпер прекрасно знал, какова на вкус жизнь в этих темных, кишащих насекомыми, сырых клетушках, освещенных редкими вонючими сальными свечами. Знал он и то, что такое быть настолько голодным, чтобы подбирать гнилые яблочные огрызки с заплеванного тротуара. Или вытапливать немного жира из свечи, чтобы добавить в кашу.

Дверь одного из домов распахнулась, и оттуда, чуть не сбив Топпера с ног, вышел помощник трубочиста. Мальчик сгибался под тяжестью мешка с сажей, а Хозяин подгонял его, колотя метлой по ногам. Топпер поспешил прочь от этого места. И это тоже было ему знакомо. Вылезать на рассвете из холодной постели, сделанной из грязных мешков и соломы. Обдирать в кровь локти и колени, очищая дымоходы. Залезать в дыры, куда не пролезла бы и крыса, и застревать там в темноте…

Топпер постарался отогнать эти жуткие воспоминания. Те дни давно миновали и уже никогда не вернутся. Тем более, что хватает работы и похуже той, которую приходилось делать помощнику трубочиста. Некоторые даже своим телом торгуют, как девушки. Или воруют, а там и в тюрьму угодить можно. Топпер содрогнулся. Одна мысль о том, чтобы оказаться запертым в тесной, темной камере, вызывала у него тошноту. Со времени работы у трубочиста он панически боялся замкнутого пространства.

Только одного он боялся еще сильнее – подхватить сифилис. Это иногда случалось с мальчиками, когда они становились достаточно взрослыми, чтобы спать с девушками. И, подхватив адскую болезнь, беднягам приходилось навсегда отказаться от этого удовольствия. Все они через недолгое время умирали, успев почти полностью сгнить.

Он заметил у себя язвочки полгода назад. Топпер и мысли не допускал о сифилисе. Ему совершенно не о чем беспокоиться. Он подцепил что-то нестрашное у той шлюшки с Кромби-стрит, когда до полусмерти упился джином. Ведь если бы это был сифилис, то язвочки болели бы, правда? А они не болели. Они были твердыми и чешуйчатыми. Он даже пробовал проколоть одну булавкой, но ничего не почувствовал. Нет, это не сифилис. Видно, какая-то другая болезнь.

В кабаке было полно народу. Мужчины толпились у стойки, промачивая горло стаканчиком дешевого джина. Топпер вошел в склад с заднего хода и проскользнул в комнату клерков. Под дверью хозяина виднелась полоска света, табуреты отбрасывали скрещенные тени. За дверью слышался холодный, злой голос.

– Идиот. Ты должен был поджечь дом, когда ее там не будет.

– Но ведь это можно было сделать только ночью, правда? – юлил Джеки Стаут, которого хозяин нанял, чтобы собирать арендную плату и для другой грязной работы. – Как же поджечь дом среди бела дня?

Топпер заколебался. Он не хотел входить в кабинет, пока там был Джеки Стаут. Топпер не понимал, как такой шикарный и образованный господин, его хозяин, мог связаться с грубияном Джеки. Зато Стаут утверждал, что их с хозяином очень многое связывает. Еще с тех пор, когда пять лет назад, совсем молодым, он заплатил Стауту, чтобы тот донес о прибытии корабля с контрабандным бренди.

Топпер вытер рукавом внезапно вспотевшее лицо и взялся за ручку двери.

Хозяин сидел за столом. Увидев маленького жокея, он широко улыбнулся.

– А, Топпер, вот и ты наконец… Можешь поздравить меня, мой мальчик. Мисс Летти снова согласилась стать моей женой.

Топпер попытался улыбнуться.

– Значит, все-таки будет свадьба. – Он украдкой взглянул на Стаута. Тот покачивал в руках молоток – излюбленное орудие устрашения при сборе арендной платы. Стаут ухмылялся, и его зубы напомнили Топперу крыс, которыми кишели трущобы.

Топпер снова перевел взгляд на хозяина. Он старался не думать о мисс Джессалин – о том, во что превратится ее жизнь с таким человеком.

– Я пришел за деньгами, хозяин. Мне причитается пять сотен.

– Боюсь, ты их еще не заработал, мой мальчик.

– Но вы обещали заплатить мне в тот день, когда она покончит со скачками и согласится стать вашей женой.

Джеки Стаут положил молоток на колени и скрестил руки на животе. Топпер старался не смотреть в его сторону. Он не доставит этой обезьяне удовольствия, не покажет, что боится.

Хозяин сидел, подперев руками подбородок, и задумчиво покусывал большой палец. Огоньки свечей в высоком серебряном подсвечнике затрепетали от сквозняка. В комнате было очень тихо – Топпер заметил, что слышит стук собственного сердца.

– Во-первых, она еще не покончила со скачками, – наконец произнес хозяин. – А потому перед дерби ты должен будешь испортить Голубую Луну. И на этот раз так, чтобы она уже никогда не могла участвовать в скачках. И если эта проклятая кобыла хоть когда-нибудь поправится, я тебя кастрирую.

– Но если она согласилась выйти за вас замуж, зачем же вы хотите причинить ей такое огорчение? Я думал, вы все делаете ради свадьбы с мисс Джессалин. – Топпер припомнил всех испорченных лошадей и проигранные скачки за последние два года.

Хозяин ласково улыбнулся, но Топпер ни на секунду не поверил этой улыбке.

– Назовем это подстраховкой, мой мальчик. Топпер решительно покачал головой.

– Я не буду этого делать. И вообще больше не буду этим заниматься. Ни за какие деньги. – Сказав это, Топпер почувствовал гордость за самого себя и одновременно стыд, потому что он совсем так не думал. Гордая тирада вырвалась у него сама собой.

Хозяин откинулся на стуле. Засунув руку в карман, он достал две золотые гинеи и начал вертеть их в тонких, изящных пальцах.

– Топпер, мальчик мой, ты когда-нибудь видел, как молоток дробит руду? – При этих словах Джеки Стаут снова взялся за свой молоток. Топпера охватил ужас. – Если видел, то подумай о том, что может сделать молоток с твоими чуткими руками жокея, – мягко продолжал хозяин. – Говорят, талант жокея – в его пальцах…

Молоток упал на пол с таким грохотом, что здание содрогнулось.

Топпера затошнило, и недавно съеденный пирог оказался прямо на туфлях с большими металлическими пряжками. Он долго не мог разогнуться, истекая холодным потом. Наконец он выпрямился и вытер рот рукавом ярко-желтого пальто.

– Я пойду в полицию, – тихо сказал он. Хозяин рассмеялся.

– Так иди сейчас, мой мальчик. Неужели ты думаешь, что они поверят твоим россказням? Слова жокея никогда не перевесят слов члена парламента. Тебя, наверное, даже посадят в тюрьму. В камеру. В темноту.

Топпер не смог сдержать дрожи, и Джеки Стаут презрительно хрюкнул, словно свинья над лоханью. Хозяин резко повернулся к нему.

– Прекрати, Джеки. У меня для тебя есть еще одна работа.

Смех Стаута был еще омерзительнее, чем он сам.

– Но я же вроде обо все позаботился, хозяин. Ее дом сгорел дотла, а рудник его чертовой светлости вряд ли когда-нибудь откроют снова. Это будет стоит таких денежек, что не окупится и за десять лет.

– Ты знаешь, что такое локомотив, Джеки?

– А?

Хозяин преувеличенно тяжело вздохнул.

– Впрочем, это не имеет никакого значения. Я сам разработаю все-детали плана и познакомлю тебя с ними позднее.

– А что вы хотите, чтобы я сделал с этим лок-как-его-там?

– То же самое, что с рудником. – На губах хозяина заиграла ледяная улыбка. – Взорви его.