Под голубой луной

Маккейди набрал полную грудь воздуха, гоня разрывавшую ее боль.

– Джессалин, ради всего святого, не делай этого… – Каждое слово давалось ему с трудом, в нелегкой борьбе с гордостью. – Ты что, на самом деле собираешься замуж за Кларенса Титвелла?

– Да.

– Ну, тогда убирайся к черту! – прорычал он и, резко развернувшись на каблуках, пошел прочь.

– Маккейди!

Его спина напряглась, как будто она хлестнула его бичом, но он не обернулся. Потерять Джессалин для него равносильно агонии, смерти. Но он продолжал идти вперед, не оглядываясь. Даже когда услышал ее сдавленные рыдания. Так плачут те, чье сердце разбито.

«Как сердце дьявола», – подумал Топпер. Ночь была черна, как сердце дьявола.

Он весь обмяк, прислонившись к стене. Панический страх сдавливал грудь. В конюшне уютно пахло навозом и лошадиным потом. Господи, какая же кругом темнота! Если бы только можно было зажечь свечу, но риск слишком велик – совсем рядом раздавался храп Майора.

Когда он подходил к стойлу Голубой Луны, под ногами зашуршала солома. Топпер с трудом сдержал крик от страха и провел дрожащей ладонью по лицу. Несмотря на холод, ладонь стала липкой от пота.

Крупная гнедая лошадь приветствовала его радостным фырканьем и потерлась о его щеку бархатистым носом. У Топпера защипало глаза. «Я не смогу, – думал он, – просто не смогу». Он повторял это снова и снова, даже когда открывал кувшин и лил его содержимое в ведро.

В канареечном вине хватило бы крысиного яда, чтобы убить любую лошадь в Англии.

– Посмотри, что я тебе принес, моя девочка, – прошептал он Голубой Луне в самое ухо. Кобыла склонилась, но Топпер вдруг резким рывком выхватил ведро у нее из-под носа. Голубая Луна любила вино – это была специальная награда после каждых тяжелых скачек.

«Я не смогу…»

Молоток упал на пол с такой силой, что на деревянном полу осталась круглая вмятина. Эта картина снова и снова возникала в воспаленном мозгу Топпера. Молоток поднимается и опускается… бьет, бьет, бьет… По его пальцам.

Сдавленный хрип вырвался из горла Топпера. Он с такой силой вцепился в ведро, что часть жидкости выплеснулась на солому. Голубая Луна согнула шею и ткнулась носом в его руку.

– Прости, девочка моя, но я должен это сделать. Прости, но я должен… Прости…

Он протянул ей ведро, и кобыла склонилась над отравленным пойлом.

Но Топпер все-таки не выдержал и, резко развернувшись, швырнул ведро о стену. Ведро упало на кипу сена, и отрава пролилась. Но Топпер этого уже не видел. Он растворился в ночи. Темной, как сердце дьявола.

– Топпер исчез, – сказал Майор, глядя не на Джессалин, а на свои сапоги, чтобы она не видела набежавших на глаза слез.

Джессалин облокотилась на дверку стойла. Голубая Луна смотрела на нее ничего не выражающим взглядом. Впрочем, у нее всегда был такой взгляд в день скачек.

– Все эти несчастные случаи… – с трудом проговорила она, рыдания сдавливали горло. Ее охватила какая-то безысходная грусть. Кларенс, а теперь вот Топпер – казалось, все люди в мире совсем не такие, как представлялись ей. Она чувствовала себя обманутой, преданной. – Я-то думала, что это просто наше фатальное невезение. А оказывается, дело было в Топпере.

Майор деловито приоткрыл рот Голубой Луны, посмотрел на язык и прислушался к дыханию.

– Может, он и испортил лошадь, но я пока не вижу никаких признаков. Однако теперь это не имеет значения. Топпер исчез, другого жокея у нас нет…

Джессалин вошла в стойло. Погладив Голубую Луну по спине, она провела рукой по бабке, сломанной в прошлый раз. Она казалась совершенно здоровой.

– Вместо него поскачу я, – заявила Джессалин. Майор сплюнул на сено.

– Нельзя. Вы же женщина.

– Ну и что? Нет такого правила, что женщина не может быть жокеем. Значит, дисквалифицировать меня нельзя. К тому же с моим ростом и худобой никто ничего не заметит. Вы скажете им, что я новенький. – Джессалин попыталась улыбнуться, но губы предательски дрожали. – Я поскачу вместо Топпера, – решительно сказала она.

Майор задумчиво насупился. Вытянув толстые губы, он еще раз сплюнул на сено.

– Ладно. Мы с Голубой Луной будем ждать вас у весов. Но старайтесь прикрывать лицо и держать рот на замке. Потому что иначе они сразу смекнут, что вы женщина.

Черно-красный костюм и жокейские штаны Топпера висели на крючке. Майор их заботливо почистил и даже загладил утюгом аккуратные стрелки. Снимая одежду с крючка, Джессалин внезапно почувствовала себя такой одинокой, что ей захотелось плакать. Убедившись, что никто не видит, Джессалин дала волю слезам.

Услышав скрип гравия под сапогами, она оглянулась, ожидая увидеть помощника конюха. Перед ней, небрежно прислонившись к дверному косяку, стоял Маккейди Трелони. Сильные руки были скрещены на груди. Восходящее солнце отбрасывало на его лицо причудливые тени. Его глаза горели, как у дикого кота. Сердце Джессалин разрывалось от боли и тоски, но она не могла заставить себя отвернуться.

Маккейди сделал глубокий вдох.

– Джессалин…

Между ними упала чья-то длинная тень, и голос Кларенса произнес:

– Вот ты где, моя дорогая. – Он был в элегантном костюме для верховой езды и узких черных кожаных брюках. Оглянувшись по сторонам, он недовольно нахмурился. – Я только что видел, как грум подводит Голубую Луну к весам. Ты меня разочаровываешь, Джессалин. Несмотря на все мои уговоры, ты все-таки решила участвовать в этих скачках.

– Пойди погуляй где-нибудь, Титвелл, – презрительно протянул Маккейди. – Она еще тебе не принадлежит. – Граф отделился от косяка, и в воздухе повисло такое напряжение, что Джессалиy ощущала его каждой клеточкой своего тела.

Вполголоса напевая, Кларенс заглянул в пустое стойло.

– Где же твой жокей? Я хотел дать ему гинею на счастье. Джессалин как щит прижала к груди красно-черную жокейскую курточку.

– Я… я как раз собиралась отнести ему это. Он сейчас проходит взвешивание.

Кларенс широко улыбнулся своему кузену.

– Сирхэй, ты, наверное, слышал, что у нас с Джессалин в следующую пятницу свадьба. Ты не хочешь пожелать ей счастья.

Маккейди насмешливо приподнял бровь.

– Неужели ты действительно думаешь, что она может быть счастлива в аду.

Отрывистый, резкий смех Кларенса неприятно прорезал тишину раннего утра.

– Ладно, кузен. Забудем обиды. В любви и на войне все средства хороши. Разве ты этого не знал? Что с тобой, Джессалин? Ты плакала? – спросил он с таким видом, будто только что заметил это, и вытер ее мокрую щеку костяшка пальцев. Маккейди весь подобрался, и в пустой конюшне послышался сдавленный стон.

Только ради любимого человека Джессалин заставила себя выдержать прикосновение Кларенса. Она даже ухитрилась улыбнуться.

– Это всего лишь обычное волнение перед скачками, дорогая, – сказал Кларенс, ласково улыбаясь. Его улыбка вызвала у нее тошноту. Кларенс прищелкнул языком. – Бедняжка. Однако женская чувствительность – загадочная штука, – продолжал он. – А потому, когда мы поженимся, я надеюсь, ты займешься тем, что подобает жене члена парламента.

Кларенс потрепал ее по щеке, как будто она было бессловесным домашним животным, и повернулся, чтобы уходить. На пороге он замедлил шаг и изучающе оглядел кузена с головы до ног.

– Знаешь, в чем твоя беда, Трелони? Ты никогда не умел вовремя отступить.

– А знаешь, в чем твоя беда, Титвелл? – надменно отозвался граф Сирхэй. – В том, что ты не Трелони и никогда им не станешь.

Кровь отлила от лица Кларенса, его кулаки судорожно сжались. Двое мужчин стояли друг перед другом, словно кобели, готовые сцепиться из-за кости. Кларенс первым заставил себя улыбнуться.

– Надеюсь, ты придешь на нашу свадьбу? Если не успеешь на венчание, приходи хотя бы на завтрак. Кто знает? Может быть, именно тебе достанется счастливая фасолина из свадебного пирога?

С этими словами Кларенс Титвелл гордо удалился. Джессалин дрожащими руками собрала жокейскую экипировку. Мимо прошел пирожник – в конюшню проник запах жира и свежей выпечки. Она не могла заставить себя посмотреть на Маккейди, хотя и чувствовала, что он не сводит с нее глаз. Этот взгляд был так же ощутим, как прикосновение руки к обнаженной коже.

Однако ей надо было миновать его, чтобы попасть в раздевалку. Сильная рука преградила ей путь.

– Не выходи за него, Джессалин. Ты же видишь, что это за человек. Он не позволит тебе даже дышать самостоятельно.

Джессалин посмотрела на смуглые пальцы, сжимавшие рукав ее розового кашемирового платья. Если это прикосновение продлится хотя бы минуту, она просто не выдержит. Это было все равно, что подносить горящую свечу к тонкому шелку.

– Я должна идти, – внезапно осипшим голосом сказала она.

Пальцы Маккейди еще крепче сжали ее руку. – Не выходи за него, Джессалин, – повторил он, в его голосе звучала ничем не прикрытая боль.

– Я… меня ждет Майор, – с трудом выговорила Джессалин и бросилась прочь. Если бы они так постояли еще хотя бы полминуты, она бы рассказала ему все. И тогда, вместо того чтобы спасти его, она бы только ускорила его гибель.

Голубая Луна стояла, неуклюже расставив ноги, а служитель измерял ее рост в холке. Большая голова лошади слегка покачивалась, как будто она задремала на солнце.

Джессалин подошла к Майору. Она чувствовала себя очень неуютно, каждую секунду ожидая разоблачения. Ее волосы, тщательно заколотые шпильками, скрывал алый жокейский картузик Топпера. Она добросовестно вымазала щеки, чтобы скрыть их женскую гладкость и бледность. Больше ей почти ничего не потребовалось, разве что – плотно перебинтовать грудь. Она всегда была узкобедрая, а сапоги Топпера пришлись как раз впору, словно их шили специально для ее крупных ступней.

– Как я выгляжу, – Майор? – спросила она, стараясь говорить как можно более низким голосом.

Тот метнул на нее пристальный взгляд.

– Выглядите вы, как самый настоящий жокей, но вот ходите, как какая-нибудь раскрашенная кукла. Бедрами виляете, точно последняя шлюшка с Ковент-Гардена. Надо ходить важно, враскоряку, так ходят все нормальные жокеи.

– Понятно. – Джессалин попыталась изобразить описанную Майором походку. Она даже попробовала сплюнуть сквозь зубы, но только испачкала сапоги. И все это время она не сводила глаз с Голубой Луны. Лошадь, казалось вот-вот уснет. – Ты уверен, что ей ничего не подсыпали?

– Наша девочка всегда просыпается только тогда, когда выходит на беговую дорожку. Вы же сами знаете. Идите лучше взвешивайтесь и не открывайте рта, пока все не будет кончено.

Джессалин поднесла руку к губам и подмигнула Майору. Он ответил свирепой ухмылкой, и большие губы Джессалин расплылись в широченной улыбке.

– О Господи, только не это! – испуганно воскликнул Майор. – Еще не родился мужчина, который умел бы улыбаться так, как вы.

– Да никак это комплимент, старый брюзга? Я обязательно тебя за него поцелую, когда сниму с себя все это.

– Договорились.

Протягивая ей несколько тонких пластинок свинца, Майор продолжал ворчать. Но Джессалин уже не обращала на него внимания. Засунув свинец в специальные кармашки в седле, она важно проковыляла к весам. Рот ее, по совету Майора, тоже был накрепко закрыт. Однако служитель не удостоил ее даже лишним взглядом – он молча накладывал гири. Затем, не поднимая взгляда, черканул какую-то пометку на доске и жестом показал ей, что она свободна.

Майор забрал у Джессалин упряжь и сам оседлал Голубую Луну. Потом он подсадил Джессалин в седло. Ей показалось, что она взобралась на гору – такой мощной и широкой была спина Голубой Луны.

Майор придирчиво осмотрел обеих и, подумав, решил укоротить стремена. Джессалин посмотрела вниз, на его покрытую шрамами седую голову.

– Бабушка знает, что мы с тобой затеяли?

– Конечно. Я сказал ей. – Майор поднял голову, и Джессалин даже показалось, что его суровое лицо на мгновение расплылось в улыбке. – Она ответила, что лучше погибнуть в бою, чем умереть, как трус.

Джессалин нервно рассмеялась, облизнув нижнюю губу. Ей казалось, что сердце бьется где-то в пятках.

– Майор, посоветуй мне что-нибудь на прощание.

– Обязательно. Главное – не упадите с лошади. С этим напутствием Джессалин направилась к старту, пробираясь сквозь скопление экипажей и толпы зрителей. Большинство лошадей уже были на месте. Джессалин очень боялась остальных жокеев – ведь все они знали Топпера и, естественно, ожидали увидеть его верхом на Голубой Луне. Она натянула жокейский картузик на самые уши.

Жокеи в последний раз оглядывали лошадей, проверяли надежность упряжи. День выдался просто идеальный. Покрытое дымкой солнце лениво светило с белесого неба. Дул легкий ветерок, и шкуры лошадей были влажными, как умытая росой трава.

Джессалин никогда раньше не замечала, что зрителей так много. Они сидели повсюду – на крышах экипажей, по бокам трибун, у стойки букмекеров. Королевская ложа была отделана, словно миниатюрный готический замок. Король не приехал – он был занят приготовлениями к коронации. Поэтому Джессалин удалось подкупить служителей и добыть для бабушки место в ложе – подальше от солнца и посторонних глаз.

Появление Джессалин вызвало перешептывания жокеев и кое-кого из публики – они узнали ее цвета. Ею овладело приятное возбуждение. Настроение наездницы передалось Голубой Луне, и она несколько раз нервно переступила ногами. В воздухе пахло дерном, тимьяном и можжевельником. Зеленый газон был ровный, как биллиардный стол. Белая ограда казалась старинным кружевом. Джессалин внушала себе, что ограждение очень непрочное, что оно легко сломается, если кто-то из жокеев упадет, но сама не верила своим мыслям.

Последней к старту подошла лошадь-фаворит – темно-гнедой жеребец по кличке Мерлин. Богато одетый мужчина с угольно-черными волосами и задиристыми глазами-бусинками ехал верхом рядом, давая жокею последние наставления.

– Перед финишем хорошенько гони его. Если понадобится, вышиби из него дух. Вы должны прийти первыми.

Джессалин мгновенно оценила Мерлина – великолепная лошадь. Крупная, мускулистая. Но все же в нем чувствовалась какая-то слабина, какое-то чрезмерное напряжение. Он напоминал, слишком туго натянутую струну. И было совсем не похоже, что он послушается удара хлыста, как бы сильно его ни вытянули.

– Привет, парень. – Чей-то хлыст похлопал Джессалин по плечу. Она испуганно обернулась. На нее смотрели большие, обманчиво-печальные глаза спаниеля, принадлежавшие жокею в пестрой, расшитой золотом куртке. – Я смотрю, ты сидишь на лошади Топпера.

Джессалин сплюнула сквозь зубы. На сей раз ее усилия увенчались успехом.

– А ты кто такой? – просипела она.

Жокей ухмыльнулся и хлестнул бичом прямо у нее перед носом. Если бы Джессалин вовремя не отклонилась, то он наверняка вышиб бы ей глаза. Но тут прозвучал сигнал к старту…

Лошади рванулись вперед, и теперь Джессалин видела перед собой только клубы пыли.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они настигли остальных. Джессалин слегка сбавила темп, хотя каждый ее нерв кричал, требуя продолжать сумасшедшую гонку. Было очень трудно наблюдать, как тебя обгоняют, и беречь силы для главного, последнего рывка.

Джессалин старалась ничего не упустить, она внимательно смотрела по сторонам. Мимо пролетали жокеи в куртках всех цветов радуги. В ушах свистел ветер, напоминая шум зимнего моря. Топот копыт отдавался в крови. Джессалин вдыхала запах травы, во рту появился привкус пыли, а в крови взыграло необычайное возбуждение.

Но вот между всадниками образовался просвет, и она решила им воспользоваться. Голубая Луна рванулась вперед – казалось, она заранее предчувствует каждую команду наездницы. Они вышли на свободное пространство почти нос в нос с фаворитом.

Лошади скакали впритирку, и пестрый жокей метнул на нее косой взгляд. Резко взмахнув согнутой в колене ногой, он сделал попытку выбросить Джессалин из седла.

Она потеряла оба стремени и не упала только потому, что мертвой хваткой вцепилась в густую гриву Голубой Луны. Перед глазами с фантастической скоростью летела земля. Ей казалось, что она пытается усидеть на смазанном жиром тонком бревне. Но наконец ей все же удалось поймать ногой одно стремя и сесть поровнее. Пожалуй, такого опасного трюка ей еще не доводилось выполнять.

Несмотря на происшествие, Голубая Луна каким-то образом ухитрилась не сбавить темпа и по-прежнему скакала нос в нос с фаворитом. Краем глаза Джессалин заметила взмах бича и, быстро вытянув руку, выхватила его у пестрого жокея. Перед ней мелькнули обе подошвы его сапог.

Оставшись без всадника, пегая лошадь сбавила темп, и Голубая Луна заняла место лидера. Джессалин украдкой оглянулась назад. Пестрый жокей, бормоча ругательства, торопливо откатывался под ограждение, чтобы не попасть под копыта.

Они уже приближались к финишной прямой. Каждое движение большого, мускулистого тела Голубой Луны сливалось в гармонии с внутренним ритмом всадницы. Они оторвались от основной группы на добрую четверть мили и стремительно нагоняли темно-гнедого фаворита.

В крови Голубой Луны наконец-то взыграл дух скачек. Она мчалась, как ветер, но Джессалин вдруг с ужасом осознала, что им все равно не успеть. Она слишком долго выжидала, прежде чем послать лошадь в последний рывок.

Жокей Мерлина услыхал их приближение и быстро оглянулся через плечо. Его глаза расширились от удивления – он никак не ожидал увидеть их так близко. Он яростно хлестнул своего жеребца, тот испуганно прижал уши. Как раз в эту секунду Голубая Луна настигла их и пересекла финишную черту. Она опередила фаворита буквально на несколько дюймов…

Джессалин перевела лошадь на шаг, только теперь до ее ушей донесся рев трибун. А ведь он наверняка сопровождал весь заезд. Свист, улюлюканье, радостные возгласы валом обрушились на нее и оглушили. Голубая Луна остановилась. Мокрые от пота бока кобылы тяжело вздымались. Джессалин, переполненная гордостью за это удивительное животное и любовью к ней, прижалась щекой к влажной шкуре.

– Ты удивительная, – тихо сказала она.

Вокруг сгрудились другие лошади, какие-то люди дергали Джессалин за рукава, выкрикивали что-то, задавали какие-то вопросы… Майор, ловко орудуя единственной рукой, пробивался через толпу.

– Дайте пройти, черт вас побери! – кричал он. – Дайте пройти.

Джессалин соскользнула с седла, и Майор заслонил ее от напиравшей толпы.

– Совсем неплохо, девочка, – прохрипел он и, к великому изумлению Джессалин, поцеловал ее в щеку.

Джессалин переполняла радость, однако она так устала, что даже не могла говорить. Ноги ее подогнулись, и она бы просто осела на землю, словно спущенный воздушный шар, если бы Майор не поддержал ее под руку.

– Рано превращаться в слабенькую женщину, – просипел он, ослабляя подпругу. – Еще предстоит взвешивание.

Она увидела его по пути к весам. Своего темного ангела. Он стоял у лавочки под веселеньким красно-белым полосатым тентом пивной лавки, сжимая в руке высокую кружку. Их взгляды встретились, и Джессалин поняла, что он ее узнал. Но разве не говорил Маккейди и раньше, что узнает ее где угодно?

Он приподнял шляпу, но не улыбнулся. Выплеснув остаток пива, Он резко повернулся и своей обычной, размашистой, чуть прихрамывающей походкой направился прямиком к игорным столам.

Джессалин взвесили, и служитель сделал на доске положенную отметку. Чтобы красно-черная куртка не привлекала лишнего внимания, она одолжила у одного из жокеев плащ. Плотно завернувшись, она торопливо пошла мимо многочисленных лавочек и лотков к королевской ложе. Как жаль, что она не видела выражения лица бабушки, когда Голубая Луна пришла первой! Однако вернуть время назад невозможно, и Джессалин тешила себя тем, что бабушка и сейчас, конечно же, в блаженном состоянии – состоянии победительницы.

Перепрыгивая через две ступеньки, она поднялась наверх. На самом верху она на секунду задержалась и достала кое-что из кармана жокейской курточки – чтобы купить это, пришлось заложить гранатовое ожерелье матери. Джессалин верила, что этот своеобразный амулет принес ей удачу, помог прийти первой и сделал ее не просто победительницей – отныне Летти всегда будет улыбаться удача.

Леди Летти сидела в шезлонге у самых перил. Она смотрела прямо перед собой – туда, куда так часто они смотрели вместе с покойным баронетом.

Несколько секунд Джессалин молча стояла рядом, глядя на вспаханный копытами ипподром и прислушиваясь к все не утихавшему реву толпы. На глаза набегали слезы – слезы радости и гордости за Голубую Луну, за себя, за то, что давнишняя мечта наконец осуществилась. Она нежно положила руку на плечо бабушки.

– Мы все-таки добились своего, бабушка. Мы выиграли дерби.

Но леди Летти не шелохнулась, не произнесла в ответ ни слова.

Джессалин упала на колени рядом с шезлонгом. Внизу какие-то два джентльмена затеяли драку за места на очередной забег. Солнце садилось, поднялся легкий бриз, неся с собой запах лошадей и навоза. И сладкий, горячий запах победы.

– Бабушка… – прошептала Джессалин и вложила в безжизненную руку дорогую перламутровую табакерку изящнейшей работы.

Глава 24

Темно-красную парчовую портьеру раздвинули с такой силой, что тюлевые гардины уцелели только чудом.

Маккейди оторвал голову от стола и затуманенным взглядом огляделся вокруг. Яркий солнечный свет вонзился в его мозг, как шило.

– Черт подери! – стонал он и метнул убийственный взгляд на жестокого изверга, по недоразумению бывшего его слугой. Желто-коричневые глаза Дункана глядели невозмутимо, словно у монахини в борделе.

– Мне показалось, вы звонили, милорд.

Маккейди с трудом сглотнул. Во рту было такое ощущение, как будто туда забралась крыса и сдохла, не сумев выбраться наружу. В бокале, стоящем на столе со вчерашнего дня, еще оставалось бренди. Маккейди осушил его одним глотком, чтобы хоть как-то избавиться от мерзкого привкуса.

– Сейчас половина десятого, сэр.

– Ну и что? – прорычал граф. Не плеснуть ли себе еще капельку, подумал было он, однако какой-то идиот поставил графин на совершенно недосягаемом расстоянии. И вдобавок тот же идиот вылакал все до дна.

– В десять часов, сэр, – повторил Дункан, демонстративно взбивая подушки и собирая разбросанную по полу одежду. – В десять часов мистер Титвелл и мисс Летти обвенчаются.

– Я тебя еще раз спрашиваю – ну и что?

Маккейди очень хотелось заехать кулаком по красивым зубам слуги, но это потребовало бы слишком больших усилий. И потом, отдача от удара причинила бы еще большие страдания его раскалывающейся голове.

Однако раз мерзавец все равно раздвинул портьеры, Маккейди решил подняться и выглянуть на улицу. Красные и коричневые дымоходы упирались в тусклое небо, и клубы дыма медленно поднимались вверх. Улица была запружена экипажами и пешеходами, как будто у всего Лондона вдруг срочно появились неотложные дела.

Где-то вдалеке слышался звон церковных колоколов.

Маккейди подумал, что гигантский купол собора Святого Павла виден из любой точки Лондона. В этом соборе через каких-то полчаса она станет миссис Титвелл. Он взглянул на часы. Нет, не через полчаса. Через двадцать минут.

Наверное, они с Клари совьют себе гнездышко в Лондоне. А ему придется всякий раз думать, как бы случайно не встретиться с ней. У них не будет ни общих друзей, ни общих интересов. Ведь Клари начнет таскать ее на все эти омерзительные светские балы и приемы, и не пройдет и пяти лет, как она превратится в обычную скучающую лондонскую матрону. Она увянет в Лондоне так же быстро, как вянет сорванная дикая примула. Но для него она навсегда останется непредсказуемой, босоногой девчонкой вересковых пустошей и корнуолльских скал.

Маккейди удивился про себя, до какой степени, казалось бы, чужой человек может повлиять на твою судьбу.

До встречи с Джессалин весь мир для него был окрашен в ровные, серые тона. И вдруг, в один прекрасный летний день, он встретил девушку с волосами цвета солнечного восхода, веснушчатым носом и большим, постоянно смеющимся ртом. С тех пор переменился не только мир вокруг. Переменился и он сам.

Он снова и снова вспоминал, как шел по берегу бухты Крукнек. Сейчас он готов был положить к ее ногам все – и свое сердце, и свою судьбу. Он бы лежал с ней в постели и никогда, никогда не отпустил бы ее, даже удовлетворив сполна свой голод.

А может быть… может быть, случится чудо, и голод останется навсегда.

– Дело, конечно, не мое, сэр, – заметил Дункан, подавая ему бокал. – Но тут какое-то недоразумение. Готов поклясться, что мисс Летти по какой-то непонятной причине любит именно вашу мерзкую физиономию.

– Ты просто сентиментальный болван! Она выходит за него из-за денег.

По крайней мере, так она сказала. Правда, он ей не поверил. Но только верить в иное было еще хуже – в то, что она любит Титвелла больше, чем… Черт бы ее побрал! Ну почему она не похожа на всех остальных женщин в мире? Он не хотел испытывать такие чувства! Он никогда не думал, что способен на такие чувства! Нет, это всего лишь зуд в паху и огонь в крови. Его насмешливые слова возвращались к нему рикошетом, мучительно язвя. «Я просто ложусь с ней в постель, и к утру все проходит». Но, если это так, тогда почему же ему так больно потерять ее?

– Она выходит за него из-за денег, – упрямо повторил Маккейди. Но это ничуть не уменьшило мучительной боли в груди.

Дункан преувеличенно тяжело вздохнул.

– Конечно, может, и так, но…

– Не «может», а так оно и есть, – отрезал Маккейди и сделал большой глоток из поданного слугой бокала. Бедняг едва не поперхнулся от горькой лечебной настойки, приняв ее за бренди. – Черт бы тебя побрал!!!

Дункан придирчиво осмотрел чахлое растение на подоконнике и прищелкнул языком.

– Бедненький ты мой. Боюсь, он долго не протянет, – сказал он, приподнимая пожелтевший лист. – Если бы я сам не ухаживал за ним, то подумал бы, что кто-то специально подливает в горшок яд, причем каждое утро. А помните, сэр, как мы с вами в этой чертовой Испании впятером стояли против пятидесяти французов? Помните, что вы сказали нам в тот день?

Маккейди метнул на него очередной убийственный взгляд.

– Нет, не помню. Более того, плевать я на это хотел.

– Вы сказали: «Давайте возьмем этот проклятый мост и избавим бедняг от еще большего несчастья».

Несколько секунд Маккейди смотрел на слугу, но не видел его. Он разглядывал свое собственное будущее и видел там только одно – вечное, безысходное одиночество. В комнате стало так тихо, что он отчетливо слышал стук собственного сердца. Его мысленный взор видел женщину с непослушными рыжими волосами. Вот она лежит в постели, и Кларенс Титвелл раздвигает эти длинные, длинные ноги. Вот он целует ее грудь, приникает к ее большому, смеющемуся рту.

– Дункан…

Слуга слегка приподнял светлую бровь:

– Да, сэр?

– Быстро подай экипаж. Дункан взглянул на каминные часы.

– Сию минуту, сэр. Хотя, по-моему, вы несколько затянули с отъездом.

– Пусть все катится к черту!!!

С заднего сиденья своего фаэтона Маккейди видел огромную телегу с углем, перегородившую Стрэнд. Они застряли в длинном хвосте экипажей, телег, ландо, кабриолетов. Впереди слышались крики и проклятия, рев какого-то осла и звук медного горна. А издалека доносились барабанный бой, звон цимбал и прочие звуки, всегда сопутствующие ежеутренней смене караула конной гвардии.

Маккейди выпрыгнул из фаэтона и пустился бегом. Он сбил с ног мальчишку, который именно в это время решил выйти на улицу, чтобы собрать навоз. Подняв ребенка, он отряхнул его и помчался дальше.

Повернув за угол Темпл-бара, он налетел на торговца пуговицами, раскладывавшего свой товар. Оглянувшись, чтобы извиниться, Маккейди чуть сам не упал, споткнувшись о метлу дворника, однако, ни на секунду не замедлив бега, продолжал свой путь, словно посланный умелой рукой биллиардный шар.

Он решил срезать угол и едва не потерял сознание, налетев шеей на бельевую веревку, натянутую между двумя домами. Гигантские панталоны обвились вокруг его головы, словно тюрбан. Он с яростью отшвырнул их в сторону, сбив парик с головы проходившего мимо адвоката.

Маккейди несся по Ладгейт-хилл, дыша, как затравленное животное. Впереди показались башни и огромный белый купол собора. Он уже решил, что успел вовремя, но тут зазвонил большой колокол.

Не обращая внимания на адскую боль в ноге, Маккейди взлетел по ступеням. Там на минутку остановился, чтобы перевести дух и оглядеться. Она стояла в противоположном конце нефа, слушая напутствия архиепископа Кентерберийского. А Кларенс Титвелл уже взял ее руку, готовясь надеть кольцо.

– Джессалин! – крикнул Маккейди, и его голос эхом отразился от высокого купола. Он бежал к ней, вдоль мраморных колонн и скульптур, крича: – Джессалин! Джессалин!

И она, и Клари повернулись одновременно. Оба побледнели от изумления.

– Да как ты смеешь… – начал было жених, но кулак Маккейди запечатал ему рот. Не удовлетворившись этим, он с наслаждением врезал своему дорогому кузену в пах.

Кларенс охнул и начал медленно оседать на пол.

Затем Маккейди повернулся к Джессалин. Она выглядела так, словно ей самой заехали кулаком по зубам. На мертвенно-бледном лице выделялись только широко распахнутые глаза, приобретшие оттенок потускневшего от времени серебра. А он смотрел на нее, как будто она – единственная в мире женщина, не обращая внимания на растерявшегося архиепископа, который бормотал:

– Вы не можете… Вы не имеете права…

– Ты пойдешь со мной, – тихо, чтобы не напугать ее еще больше, сказал Маккейди.

– Нет! – выдохнула Джессалин.

Но он уже схватил ее за руку и потащил за собой.