Под голубой луной

– Чья?

– Как это – чья? Его милости, конечно. Графа, который эти рельсы построил.

Джессалин подумала было, что диковинная женщина собирается вызвать ее на поединок за право обладания Маккейди. Ради него она, конечно, готова почти на все, но как-никак всему есть предел.

– Он там, – проговорила Джессалин, махнув рукой в сторону «Кометы».

– Конечно. Где ж ему еще быть? – Бабища вынула из кармана большую желтую луковицу и вгрызлась в нее, словно в яблоко. Она была одета, как обычный землекоп, – в плисовые штаны и прочные сапоги. На могучей шее красовался яркий платок. Мышцами она вполне могла посоперничать с Дунканом. – Он с нами часто и киркой махал, когда строил дорогу, не то что другие белоручки. Не брезговал и выпить за компанию. – Она еще раз придирчиво оглядела Джессалин. Ее огромный нос подрагивал, как будто она пыталась что-то учуять. – Так ты его женщина или нет?

– Полагаю, что да. Если говорить точнее, я его жена.

– Бьюсь об заклад, что вы женаты недавно. Я видела, как он смотрел на тебя. – Землекопша запрокинула голову и издала громоподобный звук, который, по-видимому, должен был означать смех. – Хотя ты и право ничего. Хорошенькая. – Своей огромной лапой она схватила руку Джессалин и крепко пожала. – Хотя не мешает нарастить немного мяска, если хочешь удержать его милость. Он сказал как-то, что построит железную дорогу через весь остров. Надо же такое придумать!

Джессалин гордо улыбнулась.

– Обязательно построит! Из одного конца Англии в другой.

– Да, он такой! Этот может. – Женщина посмотрела на Джессалин слезящимися от лука глазами. – Мне нечем особенно угостить тебя, но, может, когда все кончится, пропустим по стаканчику? Уж я бы порассказала тебе кое-что о твоем мужичке. Отчаянный, дьявол, а сердце золотое. Да, золотое, – повторила бабища и заковыляла прочь.

Оставшись одна, Джессалин торопливо оправила темно-красный шерстяной костюм для верховой езды, пригладила волосы и бросила критический взгляд на свои ботинки. Конечно же, они были все в пыли.

Быстро обмахнув их платком, Джессалин задумалась о том, каким образом она обязательно ухитряется в самые ответственные моменты выглядеть замарашкой. А здесь сегодня столько народу. И все будут смотреть на нее, когда она встанет рядом с Маккейди на «Комету». Джессалин хотелось, чтобы он гордился ею.

Она почувствовала на себе чей-то взгляд и резко обернулась. На нее смотрела пара черных, пронзительных глаз, глаз ее падшего ангела. Вспыхнув оттого, что он застал ее за прихорашиванием, она все же не удержалась и спросила:

– Как я выгляжу?

Маккейди оглядел ее с головы до ног, и в его черных глазах, несмотря на их обманчиво-ленивое выражение, вспыхнули знакомые огоньки.

– Могу только посоветовать тебе побыстрее все с себя снять, когда мы останемся вдвоем. Иначе я не ручаюсь, что эти тряпки уцелеют.

– Нет, Маккейди, в самом деле, если ты так будешь рвать мои платья, у меня скоро одни лохмотья останутся.

Однако на лице Маккейди не промелькнуло ни тени раскаяния. Он широко ухмыльнулся и хотел было что-то еще сказать, но его окликнул какой-то правительственный чиновник, потребовавший, чтобы он подписал скрепленный ленточками и печатями документ.

Джессалин охватило возбуждение. Очередь «Кометы» наступит не раньше, чем через час. По условиям испытаний локомотивы должны были стартовать поочередно, с получасовым интервалом. Победит та машина, которая пройдет двадцатимильный участок пути за самое короткое время. А победа означала контракт на поставку всех локомотивов для Национальной железной дороги в течение десяти лет. Победа означала огромное богатство и осуществление мечты.

Однако Джессалин хорошо помнила любимую бабушкину поговорку: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь». А потому решила осмотреть другие машины, прикидывая их возможности. Одна, ярко-красная, с голубыми колесами, была почти вдвое больше «Кометы».

Джессалин подошла к мужу, который сидел на корточках, осматривая пустую топку.

– Знаешь, Маккейди, этот «Сокол» на вид такой большой и мощный. Как ты думаешь, мы сможем обогнать его?

Маккейди бегло взглянул на красный локомотив.

– Слишком велик. К тому же, чтобы выдержать такую тяжесть, наверняка понадобилось шесть колес. Он ни за что не преодолеет длинный крутой подъем за Эксетером. Нет, если нам чего и опасаться, так только «Молнии Эссекса». – Он кивком головы показал на оранжевый с черной каемкой локомотив красивой обтекаемой формы. – Очень быстрая машина, – продолжал Маккейди. – Правда, у нее не очень удачно размещен паровой котел. В случае поломки к нему не подберешься. Но очень быстрая, черт бы ее побрал.

– Мы быстрее, – уверенно заявила Джессалин. Она и правда ни на секунду в этом не сомневалась.

Маккейди улыбнулся ей одной из своих неотразимых улыбок и вскочил на площадку. Снизу вверх смотрела она на его любимое лицо. Сегодня в черных глазах совсем не было тени, в них, как маленькие солнца, вспыхивали золотистые искры. Джессалин еще никогда не видела своего возлюбленного таким оживленным.

Любовь переполняла ее сердце. И ей захотелось сказать об этом вслух, пусть даже на его глаза снова набежит тень и закроет солнечные всполохи.

– Я люблю тебя, Маккейди Трелони.

– Джесса… – Его руки легли ей на плечи и сжали их почти до боли. Его горло сводила судорога, и оно никак не могло вытолкнуть слова.

– Джессалин, я…

– Что?

– Я… – Он отвернулся и посмотрел туда, где ждала готовая рвануться вперед «Молния Эссекса». Его лицо напряглось, на скулах заходили желваки.

– Маккейди, что случилось?

– Я… Я должен переговорить кое с кем. – Он прижал Джессалин к груди, поцеловал ее и пошел, почти побежал, прочь.

Джессалин смотрела ему вслед до тех пор, пока он не смешался с толпой рабочих, коротавших время у пивнушек во дворе «Крукедстафф». Нет, наверное, она никогда так и не поймет его до конца. А может быть, именно поэтому ее так тянет к нему. Джессалин подумала, что у них впереди еще целая жизнь, и широко улыбнулась собственным мыслям. Постояв еще немного рядом с «Кометой», она отправилась на поиски бегемотоподобной землекопши, чтобы послушать рассказы о том, как Маккейди Трелони строил свою дорогу.

Кларенс Титвелл наблюдал, как огромный красно-голубой паровоз, пыхтя, ползет в направлении Эксетера. Его тонкие губы скривились в недоброй усмешке. «Сокол». Какое дурацкое, претенциозное имя. Как будто это рычащее, грохочущее чудовище можно сравнить со свободно парящей, гордой птицей.

Следующий участник уже начал разогревать паровой котел, пар со свистом поднимался в теплый, словно застывший, воздух. Кларенс вспоминал о том далеком лете, когда они с Маккейди строили локомотив, собираясь испытать его на старых рудничных рельсах. Он вспомнил долгие часы, проведенные в чугунолитейных цехах Пензанса. Вспомнил, как Маккейди собирал машину, а он, раскрыв рот, следил за работой. Как Маккейди рассказывал о планах на будущее, о железной дороге, своей главной, самой заветной мечте. Кларенс и верил и не верил в эти мечты, а в конце лета в первый раз обрадовался постигшей Маккейди неудаче.

Сегодня «Сокол» вез мешки с песком, уложенные на небольшие, сцепленные друг с другом платформы, напоминавшие нанизанную на травинку клюкву. И внезапно Кларенс как наяву увидел, что паровоз везет уголь и сено. И даже крытые вагоны, заполненные людьми. И Кларенс почувствовал какое-то странное стеснение в груди. Ему вдруг захотелось вернуться в прошлое, снова оказаться в цеху, услышать стук многочисленных молотов и ощутить жар от раскаленных печей. Ему захотелось снова быть рядом с Маккейди, который доверял ему свои мечты и улыбался ослепительной, неотразимой улыбкой.

Однако все это было возможно только до того черного дня, когда между ними встала Джессалин.

Кларенс был уверен, что она где-то здесь, и жадно выискивал ее взглядом в толпе. Впрочем, встречу лучше отложить на потом, когда ей понадобятся его твердая рука, его утешения.

Он заметил ее почти сразу – высокую женщину с волосами цвета осенних листьев. Она совершенно не изменилась, и это удивило его. Кларенсу казалось, что ночи, проведенные в постели Трелони, обязательно должны были наложить на ее лицо особый отпечаток. А она была все та же – девочка со слишком яркими волосами, слишком большим ртом и бесконечными, длиннющими, словно у необъезженного жеребенка, ногами. Та же самая Джессалин, которую он шесть лет назад поцеловал на летней ярмарке.

Наблюдая за ней издали, Кларенс вдруг увидел, как ее лицо будто осветилось изнутри, а все тело затрепетало. В какую-то минуту Кларенсу показалось, что она заметила его, и эта широкая, лучистая улыбка предназначена ему. Он даже сделал шаг по направлению к ней, но застыл на месте, увидав Маккейди, выходящего из «Крукед-стафф» и направляющегося к ней.

Джессалин бросилась навстречу мужу. Тот, видно, сказал что-то смешное, и ее резкий, громкий смех зазвенел в воздухе. Маккейди властным движением обнял ее за талию и притянул к себе. А она улыбалась и лучилась счастьем.

Косматый старик с изъеденным оспой лицом привалился спиной к высокой каменной ограде. Он жевал хлеб с сыром, запивая его элем. Рядом с ним на земле, на блюдце стояли зажженная свеча и открытая канистра с порохом. Время от времени старик, просунув голову в щель в ограде, смотрел на овражек, полого спускавшийся к выходу из туннеля, прорубленного в желтом граните скалы.

Джеки Стаут закончил свою трапезу и грязной тряпкой отер пот с лица, оставив на нем черные разводы. Взглянув на лежащий на коленях молоток, он тотчас же отвел глаза. С некоторых пор он не мог видеть свое излюбленное оружие без содрогания.

Господи, как же кричал тот мальчишка…

Вопил, как петух, перед тем как ему перережут горло. Но еще страшнее был звук, производимый самим молотком – жуткий хруст, вроде того, который получается, если наступишь на огромного черного жука, которыми кишит любая шахта. Все кругом было в крови, а из искалеченной руки торчали острые белые кости. Под конец Стаут рыдал едва ли не громче, чем его жертва.

Правда, хозяину он об этом не рассказал. Не рассказал того, что не смог опустить молоток во второй раз. Что искалечил только одну руку.

Вот почему эту, сегодняшнюю работу надо сделать безукоризненно. Он подложил на рельсы столько пороха, что взрыв услышат даже в Лондоне. Таким количеством можно разнести на кусочки сотню локо-как-их-там…

Вдруг по спине Стаута пробежал холодок, и он молниеносно оглянулся, всматриваясь в небольшую рощицу прямо за своей спиной. Никого, только две вороны каркали друг на друга, сидя на ветке. Мелькнул заяц и тут же шмыгнул в кусты. Джеки потер мясистый нос и пожал плечами. Нервы на пределе, вот и мерещится всякая всячина. Ведь здесь частное владение, полно егерей с собаками, откуда же взяться посторонним. Особенно охрана усердствует сегодня, когда понаехало столько народу, чтобы смотреть на эти… локо-как-их-там. Нет, нечего беспокоиться, никто к Джеки Стауту незамеченным не подкрадется. Эта земля принадлежит хозяину, и он может быть совершенно спокоен.

Хозяин сказал, что локо-как-его-там выедет из туннеля около четырех часов. Джеки вынул из кармана золотые часы с репетиром. Хозяин дал их ему в награду за то, что он хорошо позаботился о руках их маленького друга… точнее, о руке. Джеки снова взглянул на молоток и вздрогнул. Прищурившись, он принялся изучать черные отметины, на циферблате. Ведь он так и не осмелился признаться хозяину, что не умеет определять время по часам.

Тут до его ушей донесся звук, похожий на пыхтение кипящего чайника. Потом из устья туннеля повалил пар. Выругавшись, Джеки отбросил молоток, схватил свечу и начал перелезать через ограду. Из туннеля показалось изрыгающее огонь чудище на колесах. Красные бока сверкали на солнце.

– Черт возьми! – воскликнул Стаут. Паровоз был красно-голубым.

По широкому рябому лицу ручьями тек пот. Красно-голубой, будь он неладен! А ему нужен желто-зеленый.

Снова спрятавшись за оградой, Джеки Стаут еще раз припомнил все напутствия хозяина. В тот момент, когда желто-зеленый локо-черт-бы-его-побрал выедет из туннеля, надо поджечь запал. Джеки отмерил ровно 450 шагов от устья туннеля и подложил взрывчатку под шпалы, на которых крепились рельсы. Это было несложно – ему уже приходилось проделывать подобное в «Уил Пэйшенс». Он пробурил отверстие в скальной породе, наполнил его взрывчаткой и залепил комком глины, предварительно проткнув его гвоздем. Затем вытащил гвоздь, и в глине осталось узкое отверстие. В это отверстие Стаут вставил полую тростинку, набитую порохом, – запал.

– Как только нос покажется из туннеля, сразу поджигай запал, – говорил ему хозяин, рисуя на бумаге запутанные линии и твердя какую-то ерунду о том, на какой скорости движутся эти самые локо-как-их-там, о времени, которое нужно, чтобы проехать такое-то и такое-то расстояние. Джеки не понял ни слова, да и к чему? Он знал то, что ему нужно было знать, – заложить взрывчатку нужно в четырехстах пятидесяти шагах от выхода из туннеля, а запал поджечь, как только появится желто-зеленое чудовище.

Вот только хозяин не предупредил Джеки Стаута о том, насколько трудно будет различить цвета на ярком солнце, да еще в клубах дыма и пара.

Руки Маккейди напряглись, он поднял полную лопату угля и забросил ее в топку. Пот застилал глаза. Вдруг его ноздрей коснулся слабый аромат примулы.

Резким движением головы отбросив с лица волосы, он снова вонзил лезвие лопаты в кучу угля. Но взгляд не отрывался от стройной женской фигуры в темно-красном костюме для верховой езды. Волосы цвета восхода солнца были прикрыты желтой соломенной шляпкой, но на щеки все равно падал золотисто-розовый отсвет. Как же она красива!

Она стояла внизу, а он на площадке, и ее голова едва доходила ему до середины груди. Она наклонилась вперед, якобы что-то ему сказать, и ее рука скользнула в расстегнутый ворот рубашки. Нежные пальцы погладили мокрую от пота кожу, легонько подергали волосы на груди и скользнули к соску. Эта мимолетная чувственная ласка, незаметная для окружающих, зажгла у Маккейди в крови огонь, который был горячее раскаленной топки «Кометы».

– Только что почтовые голуби принесли результат «Молнии Эссекса», – сказала Джессалин, стараясь перекричать свист парового котла. – Семьдесят две минуты.

«Черт побери, – подумал Маккейди. – Хорошее время». Швыряя в топку очередную лопату, он что-то сердито пробурчал себе под нос. По условиям участники выходили на старт с холодной водой в бойлере и пустой топкой. И потому дорога была каждая минута. Паровой котел пыхтел и свистел. Семьдесят две минуты. Черт побери! Он так жаждал победить, что это желание оставляло во рту солоноватый, кровавый привкус. Он должен победить ради нее.

Огонь в топке наконец разгорелся, и Маккейди воткнул лопату в кучу угля. Теперь он мог вдоволь любоваться женой. И, как всегда, сладкая боль пронзила его сердце. Джессалин – удивительная женщина. Без нее он – никто и ничто. Она подарила ему целый мир, и он знал это.

Джессалин подняла голову и широко улыбнулась, заставив его сердце забиться еще сильнее.

– Я хочу поехать с вами, лорд Сирхэй. Маккейди молча протянул ей руку и помог встать рядом на площадке. Ему вспомнилась их первая поездка на паровозе – в то далекое лето. Вспомнилось, как ее дыхание касалось его шеи, как она по-детски задавала искренние, смешные вопросы, как вокруг нее витала атмосфера чистоты, невинности и бьющей через край жизнерадостности. Уже тогда он хотел ее так, как никогда и ничего не хотел в жизни. И сейчас он хотел ее точно так же.

И точно так же, как тогда, он обхватил руками ее тонкую талию, приподнял и поставил в тендер, где стояли корзины с углем и бочка с водой.

– Надеюсь, на этот раз обойдемся без взрывов? – насмешливо поинтересовалась Джессалин, и Маккейди понял, что и она вспоминает о том же. Однако теперь их общие воспоминания были светлыми, без малейшего привкуса горечи.

Наклонившись, он нежно поцеловал ее в губы.

– Мы обязательно победим, Джессалин.

В ее серых глазах светилась такая твердость, что они напоминали скалы Корнуолла.

– Пусть «Комета» летит как можно быстрее, Маккейди. Все или ничего!

Улыбнувшись ей своей задорной, бесшабашной улыбкой, он нажал на педаль, ловко орудуя двумя рукоятками, и машина заработала. Конечно же, при этом он, как всегда, обжегся о раскаленный бок топки. Механизм пришел в движение настолько быстро, что если бы он тысячу раз прежде не повторил каждое движение, то наверняка потерял бы несколько пальцев.

Громыхая и кашляя, локомотив тронулся с места – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Отработанный пар уходил в трубу, но ветер приносил его обратно, увлажняя лица Маккейди и Джессалин и обдавая их угольной копотью. И вот уже «Крукедстафф» остался далеко позади. Вдоль всей дороги выстроилась плотная толпа. Люди приветствовали каждого нового участника радостными криками, свистом и барабанным боем. Джессалин смеялась и махала в ответ рукой. Она окликнула богатыршу в брюках, и та бросила ей какой-то предмет – что-то похожее на большую желтую луковицу.

Но вскоре, когда «Комета» набрала скорость, все вокруг слилось в одно сплошное, пестрое, расплывшееся пятно. Поначалу путь шел под уклон, и вскоре они уже буквально летели по рельсам. Правда, слово «летели» не совсем правильно описывало ощущения Джессалин. Как ни старался Маккейди, «Комета» при движении подпрыгивала вверх-вниз, словно лошадь, идущая галопом. Нужно обязательно доработать, думал Маккейди. «Комета» должна покачиваться плавно, как ребенок в колыбели.

Ветер развевал волосы Маккейди и трепал рукава его рубашки. Он чувствовал под ногами вибрацию мощной машины, всегда напоминавшую ему биение огромного сердца. Краем глаза он заметил крытый соломой домишко, но уже через считанные секунды они оставили его далеко позади. Они проехали сначала по дну глубокого оврага, потом через обширное поле, с которого недавно скосили сено, по деревянному виадуку пересекли заросший ежевикой овраг с узенькой ленточкой воды. Теперь впереди, как широко открытый рот, зияло отверстие в скале. Оно становилось все больше и больше, готовясь поглотить «Комету».

«И все это построил я, – подумал Маккейди, почувствовав прилив гордости. – Наконец-то хоть один из Трелони что-то построил». Что-то такое, что останется и после него.

Локомотив въехал в туннель, и на них обрушилась темнота, казавшаяся совершенно непроглядной после яркого солнечного света. Стало даже немного страшно. Поначалу Маккейди вообще ничего не видел, а грохот машины, отдаваясь эхом от стен, был громче самых сильных раскатов грома. Через несколько мгновений глаза уже различали отблески огня на раскаленной дверце топки и искры, летящие из трубы. Черное пространство заполнилось дымом, паром и эхом неповторимого смеха его единственной женщины на свете.

Они вылетели из темноты. От солнечного света глаза начали слезиться. Быстро сморгнув, Маккейди наслаждался солнцем, окружающим миром и упоительным, никогда не надоедавшим ему зрелищем – смеющейся Джессалин.

И внезапно, в этот самый момент, в его душу снизошла уверенность. Уверенность в том, что в ее глазах никогда не погаснет свет, что их страсть будет длиться вечно. Даже если сегодня он проиграет, даже если ему придется пережить бедность и позор, он все равно не потеряет ее. Она всегда будет его Джессалин, его женой. Он верил в это точно так же, как в то, что в следующую секунду сделает вдох. Он верил, что у них родятся дети, что они состарятся вместе, вместе пройдут через радости и разочарования, трагедии и минуты истинного счастья. Но вместе. Всегда вместе. Впереди у них целая жизнь…

Желто-зеленый. Джеки Стаут снова перелез через ограду и потрусил вниз по склону, прячась за камнями, как затравленный заяц. Сделав последнюю остановку за стволом боярышника, он побежал к железнодорожному полотну. Желто-зеленый. Желто-зеленый.

Черт побери! При такой беготне недолго и свечу затушить. Сняв шляпу, Джеки махал на дымящийся фитиль, пока тот снова не разгорелся. Он поднес огонек к запалу и услышал, как тот зашипел, плюясь во все стороны искрами.

Стаут повернулся и, пригнувшись, бросился прочь, стараясь как можно скорее достигнуть спасительной ограды. Перевалившись через нее, он соскользнул на землю и прижался, тяжело отдуваясь, спиной к камням.

Отдышавшись, он снова прильнул к Щели. Да, это он, желто-зеленый. Как раз сейчас он поравнялся с боярышником. Четыреста пятьдесят шагов. Джеки рассмеялся. Осталось всего несколько секунд. Желто-зеленый. Желто-зеленый… Ба-бах! Желто…

За его спиной кто-то был. Скрипнула кожаная подметка. Джеки прошиб ледяной пот. Он быстро повернулся, прикрываясь рукой от слепящего солнца. И увидел над головой черный тупой конец молотка…

Больше он не видел ничего.

Кларенс почувствовал, как у него похолодело в животе. Достав часы, он посмотрел на время и засунул их обратно в карман. «Комета» сейчас проходит туннель.

– Да, он сам ведет. Конечно, сам! Его милость все сам делает.

Кларенс обернулся на голос и уткнулся в огромный крючковатый нос на круглом лице самой толстой женщины, которую он когда-либо видел в жизни. Да, вероятнее всего, это женщина, хотя пол этого создания определить было не так-то легко. Кларенс поднес к носу платок. От богатырши разило луком.

– Отчаянный, дьявол, а сердце золотое. Прежде чем решиться отнять от лица платок, Кларенс набрал в грудь побольше воздуха.

– Прошу прощения?

– Я о его милости, графе Сирхэе. Простой землекоп – тот, понятно, знает, что его жена может махать киркой не хуже любого мужика, Но чтобы такое было у благородных? Кто еще из них взял бы с собой свою женщину, как будто она ему ровня? Вот я и говорю – золотое сердце.

Кровь бросилась в лицо Кларенсу, он даже покачнулся, с трудом удержав равновесие. Вновь обретя дар речи, он вцепился в твердую, как железо, руку женщины.

– Вы хотите сказать, что леди Сирхэй находится на «Комете»?

– Ну да. Рядом с ним. Как равная! Они так хорошо смотрятся. Она тоже красивая. Как королева.

– Нет, нет, он не взял ее с собой! Он просто не мог. Женщина смотрела на него, удивленно разинув рот. И тут послышался страшный грохот…

Глава 28

Он убил ее. О Господи, он убил ее!

Кларенс Титвелл сидел за старым, покрытым чернильными пятнами столом в своем номере в гостинице «Крукедстафф». Глаза горели от невыплаканных слез, к горлу подступали рыдания. Он открыл рот, надеясь дать им выход, но ничего не произошло. Так он и сидел, снова и снова открывая рот и глотая воздух, как утопающий.

Он встал из-за стола, и ему Показалось, что его ноги превратились в камень. Открыв чемодан, он достал отделанный слоновой костью футляр, в котором хранились два французских дуэльных пистолета. Он всегда возил их с собой, когда путешествовал. «Осторожность никогда не помешает, – подумал Кларенс, доставая пистолет из обитого изнутри бархатом футляра. – Уж, конечно, не помешает, ведь страна прямо-таки кишит разбойниками и бандитами».

Титвелл провел большим пальцем по серебряным гравированным накладкам на рукояти. Охотничья сцена. Глядя на нее, Кларенс всегда испытывал тупую боль в груди. Потому что эта сцена напоминала ему о его отце. Нет, не о Титвелле, конечно. Тот всегда ненавидел охоту. Нет, о его отце… Сирхэе.

Перенеся пистолет и футляр на стол, Кларенс зажег свечу в оловянном подсвечнике, чтобы как следует все видеть. Его рука погладила гладкий, холодный ствол. Затем он повернул пистолет и направил себе в лицо.

Однажды, еще мальчиком, он плавал в бухте Крукнек и на несколько чудовищных мгновений угодил в один из ее коварных водоворотов. В тот день он познал, что такое ужас, бездонный, ледяной ужас, усугублявшийся чувством полной беспомощности. Тогда он все хотел кому-то объяснить, что все это ошибка, что он совсем не хотел плавать, что никогда-никогда больше не пойдет купаться, что всегда будет хорошим мальчиком, если только на этот раз судьба пощадит его. Но водовороту не было никакого дела до маленького Кларенса Титвелла. Водоворот утопил бы его, несмотря на все мольбы и обещания.

Кларенс вспомнил о Джессалин, о том, что он убил ее, и почувствовал себя так, будто его снова подхватил мощный, неуправляемый водоворот.

Он засунул холодное дуло в рот.

Металл был горьким, с привкусом серы, с привкусом смерти. Кларенс вынул дуло изо рта, облизал губы и сглотнул. Медленно он опустил пистолет на стол и вытер потные, дрожащие ладони о замшевые брюки.

Он не заметил, как в комнату кто-то вошел. Его внимание привлек только щелчок замка.

– Привет, хозяин.

Кларенс резко обернулся и с трудом встал из-за стола. В круг отбрасываемого свечами света вступил Топпер. Челюсть Кларенса отвисла от ужаса – вошедший был больше похож на привидение, чем на человека. Дикие глаза на бледном, туго обтянутом кожей лице с заострившимися чертами горели неистовым огнем. Лицо трупа. Губы растянулись в странной гримасе, обнажив зубы. Как будто паренек с трудом сдерживал смех. Или крик.

Кларенс перевел взгляд на его руки. Одна была полностью обмотана окровавленными тряпками, из которых выглядывали скрюченные, как птичьи когти, пальцы. Вторая, тонкая и белая, была совершенно цела, и она-то и сжимала рукоятку большого молотка. В мерцающем свете свечей молоток казался темным и влажным.

Топпер протянул к нему изуродованную руку, и Кларенс закусил нижнюю губу, чтобы не закричать.

– Он все-таки сделал это со мной, – проговорил Топпер.

– Но ты же… ты же не выполнил приказа, – заюлил Кларенс. Его голос сорвался на визг, как будто он был возмущен такой несообразительностью со стороны Топпера. Ведь это так логично – если человек не выполняет приказа, его наказывают.

Топпер приподнял молоток, как будто собирался бросить его, и Кларенс невольно вздрогнул.

– Ладно. Со Стаутом я уже поквитался – я размозжил его гнусную башку. А теперь я пришел за тобой.

Кларенс схватил со стола пистолет и направил его в грудь юноши.

– Я буду стрелять.

Топпер перевел взгляд с лица Кларенса на пистолет и обратно. Он казался немного удивленным, но отнюдь не испуганным. Несколько секунд он над чем-то размышлял, а потом улыбнулся. Однако улыбка была настолько натянутой, что не обнажила даже щербинки между передними зубами. Топпер пожал худенькими плечами.

– Я все равно до тебя доберусь, хозяин. Если не сегодня, то в какой-нибудь другой день. Я подожду. Времени у меня предостаточно. Ведь мне все равно больше нечем заняться, правда? Единственное, что я умел, – это скакать верхом…

– Тебя повесят, – сказал Кларенс. Точнее, надеялся, что сказал. Он чувствовал, что его губы шевелятся, но кровь так громко шумела в ушах, что он не слышал собственного голоса.

Топпер еще раз небрежно пожал плечами.

– Мне безразлично, что со мной сделают. У меня сифилис. Слышал про такую болезнь, хозяин? Пусть лучше завтра меня повесят, чем я буду гнить заживо несколько лет. – Нет, – продолжал он, – лучше уж так. – Топпер любовно прижал молоток к щеке. – Подумай об этом, хозяин. Я всегда буду где-нибудь поблизости, готовый расправиться с тобой в первый же подходящий момент. Как только у меня возникнет такое желание. Может быть, завтра, а? Или послезавтра. Видишь ли, хозяин, мне теперь нечего терять. А когда парню нечего терять, то ему все равно, что с ним произойдет. Единственное, что его интересует, – это месть. Но месть – плохое утешение, если ты уже на том свете, а потому лучше свести счеты еще при жизни, правда? Ведь я получаю удовольствие даже от того, как ты сейчас тут потеешь от страха.

Кларенс облизал пересохшие губы. Пистолет в его руке слегка дрожал. Одна его часть презирала этого мальчишку за отсутствие воли, а другая испытывала колоссальное, ни с чем не сравнимое облегчение, от которого хотелось плакать. Страх постепенно отступал. Но на его место пришло другое чувство – глухого отчаяния. Она мертва. А что на этом свете может иметь хоть какое-то значение, если Джессалин погибла?

Топпер засунул молоток за пояс и открыл дверь. На пороге он немного помедлил, повернулся… На сей раз его улыбка была искренней и широкой. Щербинка между передними зубами делала его моложе на несколько лет, и Топпер становился похож на озорного школьника, который успел напроказить, пока учитель выходил из класса.

– Кстати, хозяин, ты слышал новость? Его светлость, граф Сирхэй победил. Его время оказалось самым лучшим.

– Что? – Кларенс почувствовал, как его сердце на добрую минуту остановилось, а потом снова начало биться. Его тяжелые и гулкие удары пушечной канонадой отзывались в мозгу Титвелла. – Но ведь взрыв…

Топпер отрывисто рассмеялся.

– Да, взрыв для всех оказался неожиданностью. Начисто снес футов двадцать блестящих новеньких рельсов. Его светлости повезло: он проехал мимо до того, как эта проклятая штука грохнула. – Топпер еще продолжал смеяться, но его глаза стали холодными и хитрыми. «Лучше уж безумие, которое в них отражалось раньше», – подумал Кларенс. – Очевидно, железный конь оказался более быстроходным, чем ты рассчитал, хозяин. А, может быть, твой цепной пес неправильно отсчитал шаги. Он всегда был глуп, этот Стаут.

Топпер ушел. Кларенс видел захлопнувшуюся дверь, слышал щелчок замка, но ничего не воспринимал. В его голове стоял странный шум, будто тысяча ворон взмыла в воздух, громко хлопая крыльями. Она жива! Но в ту же минуту радость сменил леденящий страх.

Если жива она, значит, жив и Сирхэй!

Кларенс снова сел за стол и взял пистолет. Он повернул стул так, чтобы видеть окно. Какие-то мужчины играли в кегли на аллее, разделявшей гостиницу и конюшни. Чуть поодаль прямо на земле расположилась кучка землекопов, они пустили кувшин по кругу и, отпивая, похлопывали друг друга по спине. Между ними, толкая перед собой тележку, шныряла какая-то старуха. До Кларенса донесся запах жареных каштанов. Солнце уже коснулась вершин холмов и окрасило пшеничные поля в цвет огня, в цвет ее волос. А железные рельсы мечты Маккейди превратились в убегающую вдаль огненную ленту. Он узнает, подумал Кларенс. Обязательно узнает, кто стоит за этим взрывом. И тогда он примчится сюда и убьет меня.