Глава 17

Кларенс стоял перед Джессалин с двумя бокалами шампанского. На его обычно спокойном лице застыло изумленное выражение.

– Мы не можем уйти сейчас, – говорил он, – Еще нет и полуночи. Что подумают люди?

– Мне безразлично, что они подумают. Скажи им, что бабушке стало нехорошо.

– Если это из-за Сирхэя, если он оскорбил тебя, то я… я потребую сатисфакции.

– Ты собираешься с ним стреляться на рассвете? – саркастически поинтересовалась Джессалин, но тотчас же пожалела об этом. – Кларенс, – со вздохом сказала она, – мы всего лишь танцевали.

«Всего лишь танцевали». Джессалин не могла понять, почему ее охватило такое горькое чувство потери. Но она знала, что не в состоянии больше ни минуты находиться в этой танцующей, смеющейся толпе.

– Пожалуйста, Кларенс, отвези нас домой. Кларенс отдал бокалы проходившему мимо лакею и взял Джессалин под руку.

– Ну что ж, хорошо. Но я надеюсь, ты понимаешь, как важно для меня было приехать сюда сегодня вечером.

Хотя у Алоизия Гамильтона и нет титула, он обладает огромным влиянием в правительственных кругах. Таким влиянием, о котором ваши драгоценные герцоги и графы могут только мечтать. А ты, как моя будущая жена, должна беспокоиться о моей карьере в парламенте.

Джессалин с трудом подавила желание заявить, что никогда не выйдет за него замуж. Зачем портить настроение человеку, который по-прежнему оставался ее самым верным, самым дорогим другом.

Они уже почти пробились к двери, когда в зале раздался резкий звук рога. Разговоры, музыка и смех мгновенно стихли.

Все взгляды устремились в тот конец зала, где на небольшом возвышении с рогом в руке и дурацкой улыбкой на губах стоял Алоизий Гамильтон.

– Теперь, когда наконец мне удалось привлечь ваше внимание… – начал он, и в зале послышались отдельные смешки облегчения.

Речь Алоизия была достаточно сумбурной, и Джессалин мало что разобрала, но она и без того догадалась, о чем говорит хозяин дома – о помолвке Эмили с ее Титулом. И действительно вскоре Эмили присоединилась к отцу на возвышении. Алоизий взял руку дочери и поднес ее к губам. Продолжая держать ее руку в своей, он жестом пригласил кого-то из толпы гостей встать слева.

Несмотря на грусть, точившую ее изнутри, Джессалин не смогла удержаться от улыбки, глядя, как ее новая подруга, Эмили Гамильтон, протягивает свободную руку своему жениху. Она все еще улыбалась, когда этот человек целовал руку своей невесте. Улыбалась даже тогда, когда нестерпимая боль, поднявшаяся в груди, почти ослепила ее.

Как сквозь туман она видела изумленное лицо Кларенса и слышала вокруг голоса: «Помолвка…», «Она выходит за этого графа, Сирхэя…», «У них в роду все с причудами, но этот просто сумасшедший. Прокладывает железную дорогу отсюда в Корнуолл и собирается пустить по ней железных: коней…», «Зато теперь Гамильтон, этот богач-выскочка, будет иметь внука-графа…»

Не обращая внимания на сотни устремленных на него глаз, Сирхэй невозмутимо оглядывал бальный зал. Лишь, один раз его взгляд ненадолго задержался – когда встретился с глазами Джессалин. Но лицо Трелони по-прежнему ничего не выражало. Абсолютно ничего.

Если бы у нее оставалась хоть капля гордости, она бы подошла к нему, улыбнулась и пожелала счастья, пожелала бы счастья им обоим. И держалась бы так, словно и сама она счастлива, счастлива, счастлива и ей на всех наплевать. О Господи…

Джессалин огляделась по сторонам в поисках Кларенса, но тот исчез. Она попыталась пробиться сквозь плотную толпу гостей, разом устремившуюся к возвышению, чтобы принести свои поздравления. Джессалин почувствовала, что задыхается, что вот-вот эта возбужденная толпа сомнет и раздавит ее.

Кто-то взял ее за руку. Кларенс почему-то был очень бледен, под правым глазом у него пульсировала жилка.

– За помолвку он получил ровно столько, чтобы оплатить долги своего брата. – Джессалин с изумлением услышала в голосе Кларенса нотки облегчения. – Остальное получит после того, как родится наследник.

Джессалин показалось, что ее лицо стянуло, словно накрахмаленную ткань. Надо срочно уходить отсюда, пока оно не начало трескаться на миллион мелких кусочков.

– Кларенс, пожалуйста… отвези нас домой. Немедленно.

Он стоял в тени колонн портика и смотрел, как она уезжает. Вся улица была запружена экипажами, кучера переругивались. Гости еще и не думали разъезжаться.

Он видел, как щегольской экипаж Титвелла свернул за угол и пропал из виду.

– Лорд Сирхэй?

Он обернулся. В свете мерцающих факелов перед ним стояла Эмили Гамильтон. На ее хорошеньком личике застыла смесь обожания и страха.

– Что вам угодно? – сухо поинтересовался он. Но тотчас же пожалел о своей невольной грубости. Они помолвлены уже три дня, но девушка все еще не могла заставить себя называть его по имени. Видимо, и в брачную ночь она назовет его лорд Сирхэй.

– Отец хочет поговорить с вами, милорд. – Эмили попыталась улыбнуться, но губы предательски дрожали.

Ему хотелось ненавидеть эту женщину, но ненависть не приходила. Ведь не ее вина, что она – не та, другая.

– Я никак не могу понять, зачем тебе и Титвеллу понадобилось ехать на это сборище, – ворчливо сказала леди Летти, едва они вошли в дом. – Но раз уж мы оказались там, то могли задержаться еще на пару часов. Однако тебе срочно приспичило уезжать как раз в тот момент, когда мне начала улыбаться удача. Ну ладно, хватит об этом. Я ложусь спать.

– Извини, бабушка. Спокойной ночи, – сказала Джессалин ей вслед. Она стояла на пороге, открыв входную дверь и подставив лицо легкому бризу, дувшему с реки. Внезапно ей страстно захотелось обратно в Корнуолл. Домой.

Горло сжималось от невыплаканных слез, требовавших немедленного выхода. Начав плакать, Джессалин уже не могла остановиться. Слезы продолжали течь и течь.

– Добрый вечер, мистер Титвелл, сэр, – сказала Бекка. – Вы сегодня такой красивый. И одеты с иголочки. Любой девушке голову вскружите. – Бекка хихикнула, подмигнула Кларенсу и отправилась догонять леди Летти.

Кларенс нерешительно коснулся руки Джессалин.

– Постоишь со мной над рекой?

– Без дуэньи? – Джессалин заставила себя улыбнуться. – Разве можно? Подумай о своей репутации.

Ответной улыбки не последовало. Кларенс, как это бывало всегда, не понимал шуток Джессалин. Бедный Кларенс. В его мире все было так до ужаса серьезно.

– Джессалин, я тебя знаю всю жизнь, – вымолвил он наконец. – Разве мое поведение когда-нибудь хоть чем-то угрожало твоей репутации?

– Никогда, – вздохнула Джесалин. Почти никогда. Он дважды целовал ее. Второй раз в тот день, когда она согласилась стать его женой, а первый – на ярмарке, в то лето, когда ей было шестнадцать. В то самое лето, когда она узнала, что такое любовь. Правда, любовь эта предназначалась отнюдь не Кларенсу.

Она подошла вместе с ним к решетчатому парапету. Внизу виднелись крыши складов, где сейчас не было никого, кроме бродяг, живших в норах, будто кроты. Тихими ночами оттуда доносились потрескивание костров и пьяный смех. Сегодня река была совершенно спокойна, и в ней отражались огни лодок и фонарей.

Кларенс откашлялся.

– Джессалин, скажи, ты наконец решила, на какой день лучше назначить нашу свадьбу?

– Ах, Кларенс… – Джессалин заставила себя повернуться к нему лицом. Она боялась, что даже в темноте он увидит, как она несчастна.

– Мне казалось, что ты так же, как и я, хочешь поскорее начать нашу совместную жизнь.

– Ах, Кларенс… Мне так неловко перед тобой. – Джессалин коснулась его напрягшейся руки. – Ты мой самый лучший друг, и я люблю тебя: Но теперь я понимаю, что это совсем не та любовь, которая тебе нужна. Не та, которая связывает мужа и жену. Я…

– Другими словами, ты хочешь мне сказать, что передумала?

Джессалин тяжело вздохнула.

– Прости.

– Понятно. – Кларенс отвернулся и крепко сжал руками чугунные перила. Его голос прозвучал спокойно и веско. – Ваши долги в Лондоне и Ньюмаркете растут, хотя мне известно, что ты всеми силами пыталась скрыть истинное положение вещей и от меня, и от бабушки. Но так не может продолжаться вечно, Джессалин. И что же тогда? Стать гувернанткой? Или компаньонкой у какой-то капризной старухи с бесчисленными болячками и кучей вонючих собачонок?

Джессалин вспомнила о своей авантюре в воксхолльской ротонде и невольно хихикнула.

– В случае чего я всегда могу под вымышленным именем поступить в цирк.

Кларенс резко повернулся к ней.

– Ты что, смеешься надо мной?

– Нет-нет, Кларенс, что ты. Прости.

«Вот и все, что я могу ему сказать, – подумала она. – Прости, прости, прости…» В груди тлела тупая, неослабевающая боль. Джессалин попыталась освободиться от нее, глубоко вздохнув. Но это не помогло.

– Я совсем не в таких стесненных обстоятельствах, как ты пытаешься представить, – сказала она. – До весны мы как-нибудь перебьемся, а потом переедем в Энд-коттедж, чтобы бабушка могла дышать морским воздухом. Затем, если Голубая Луна поправится, мы снова поедем в Эпсон на дерби. Победитель получит тысячу фунтов. Кларенс рассмеялся резким, неприятным смехом.

– Надо еще победить! О Господи, Джессалин… – Он нервно потер переносицу. – Я люблю тебя. Я люблю тебя уже много лет. Все, чего я достиг в этой жизни – место в парламенте, дом на площади Беркли, приличное состояние, близкое получение титула, – всего этого я добивался, чтобы стать достойным тебя. – Теперь его голос звенел. – Джессалин, я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Джессалин закрыла глаза. Он ее близкий друг, а она невольно причинила ему боль. Мысль об этом была невыносима.

– М-может быть, мне просто нужно еще немного подумать, – пролепетала она и тотчас же поняла, что это всего лишь трусливая отговорка. Но в ту минуту она была просто не в состоянии говорить серьезно.

Рука Кларенса до боли сжала ее плечо.

– Сколько? Сколько времени тебе нужно, чтобы ре шить, хочешь ты выйти за меня замуж или нет. Джессалин открыла глаза. На лице Кларенса отражалась целая гамма чувств – и обида, и отчаяние, и проблеск надежды. Она знала его с шести лет. Они были друзьями. Они были…

– Просто еще немного, Кларенс. Пожалуйста. Дай мне подумать до весны, как мы и планировали.

Маккейди… Лорд Сирхэй к тому времени уже будет женат на богатой наследнице. И, может быть, ей удастся до тех пор смириться с этой мыслью. Хотя… О Господи, как же можно смириться с таким?

Кларенс отпустил ее руку и поправил галстук, словно приводя себя в порядок после вспышки несвойственных ему эмоций.

– Надеюсь, ты все же хорошенько поразмыслишь над тем, что я тебе сказал, Джессалин. Видимо, тебе трудно преодолеть характерный для многих женщин страх перед таким ответственным шагом. Это пройдет. Потом ты и сама поймешь, что я был прав.

Джессалин, обрадовавшись, что ей удалось успокоить его, вновь почувствовала угрызения совести. Кларенс легонько потрепал ее по щеке.

– Подумай о том, какую жизнь я могу предложить тебе и твоей бабушке. А еще лучше – подумай о том, как сильно я тебя люблю.

Джессалин посмотрела в серьезные глаза Кларенса, и боль, мешавшая дышать, усилилась. Теперь она стала просто невыносимой.

Хоры и высокий алтарь церкви святой Маргариты в Вестминстере украшали огромные кусты живых золотистых хризантем. Солнечные лучи, проникая сквозь витражи, чертили на каменном полу причудливые красно-сине-желтые узоры. Гости сошлись во мнении, что более удачного дня для свадьбы и быть не могло.

Невеста у алтаря в платье из бело-серебристых кружев казалась ослепительно красивой. Длинная фата была расшита сотней жемчужин. Жених в синем фраке с длинными фалдами и соломенного цвета брюках смотрелся не хуже. Из-под шелкового цилиндра на плечи волной спадали длинные темные волосы. В ухе сверкала золотая серьга.

На торжественный завтрак после церемонии были приглашены практически все, кто обладал в Лондоне хоть каким-то весом. Но на самом венчании присутствовали только самые близкие друзья семьи Гамильтонов. Мужчины завидовали жениху, отхватившему такое приданое. Женщины, все как одна, мечтали оказаться на месте невесты. Но по совсем другой причине. Все пятьдесят избранных приглашенных заняли свои места.

Однако в церкви оказалась еще одна гостья, которую, правда, никто не приглашал.

Она стояла сбоку, спрятавшись за колонной и двумя высокими коваными подсвечниками. До самой последней минуты она не верила, что свадьба состоится.

Джессалин и сама не знала, что ее привело в церковь, ибо зрелище это доставляло ей нестерпимые мучения. Глядя на витраж с изображением распятия, она молча молилась. «О Господи, я хочу умереть. Пожалуйста, сделай так, чтобы я умерла».

Голос священника раскатисто звучал под каменными сводами.

– Объявляю вас мужем и женой.

Маккейди Трелони, двенадцатый граф Сирхэй, даже не взглянул на свою законную супругу. Его глаза обшаривали церковь, словно он почувствовал присутствие Джессалин. И вот их взгляды встретились. Сердце Джессалин тупо заныло, когда она увидела, как исказилось его лицо. 11а нем было написано беспредельное отчаяние…

Как будто у него украли душу.

Повернувшись, Джессалин бросилась прочь. Ее мягкие кожаные туфли ступали по каменным плитам пола совершенно бесшумно. Она ускорила шаг, потом побежала. Спускаясь по ступеням церкви, она, как в тумане, услышала звон свадебных колоколов.

Глава 18

Они приехали в Корнуолл, как раз когда расцвели первые примулы. И в воскресное утро Джессалин шла в церковь вдоль изгородей, усыпанных желтыми цветами. Она оглянулась по сторонам и, увидев, что вокруг ни души, подобрала юбки и взобралась на каменную стену. Широко раскинув руки и подставив лицо солнцу, девушка полной грудью вдыхала насыщенный весенними ароматами воздух. Громко рассмеявшись, Джессалин побежала вперед по верху каменной ограды, как любила бегать, когда была ребенком. Ветер развевал ее волосы, щекотал щеки, уносил ее смех, далеко в море.

Первые примулы в этом году. А это значит, что зима окончилась и начинается новая жизнь. Надо будет на обратном пути нарвать цветов и принести бабушке. В Лондоне примулы не растут.

К тому времени, как она добралась до церкви, ветер усилился, предвещая добрый шторм. Море потемнело и покрылось рябью. Однако случайный проблеск солнца и цветущие примулы сделали свое дело – они заставили Джессалин вновь почувствовать себя живой.

Церковь, которую по большей части посещали рудокопы и рыбаки, была посвящена Святому Дженни, Дженезию, древнему кельтскому святому, обезглавленному за свою веру. Говаривали, что порой он блуждает по вересковым пустошам, зажав под мышкой окровавленную голову. Однажды ночью много лет назад Джессалин и Кларенс отправились на старое кладбище, намереваясь изловить его сетью. Но дело закончилось очередной нотацией преподобного Траутбека, а бедного Кларенса просто еще раз выпороли.

Построенная из серого камня, крохотная церковь с квадратной зубчатой башенкой больше напоминала крепость. Внутри ее всегда пахло плесенью, а колокольню облюбовали летучие мыши. В дождливые дни место нужно было выбирать с осторожностью, ибо, несмотря на неусыпные заботы преподобного Траутбека, крыша немилосердно протекала.

Вместе с Джессалин в церковь ворвался порыв ветра, зашелестел страницами псалтырей и едва не сорвал парик с головы доктора Хамфри. Джессалин скользнула на изъеденную жучком скамейку, слушая, как преподобный Траутбек дрожащим сопрано допевает последние слова псалма.

Закончив, он с трудом взобрался на кафедру. На стихаре почтенного священника отчетливо виднелись следы пирога, который он ел за завтраком. Сделав глубокий вдох, он открыл рот да так и остался стоять, ибо дверь снова распахнулась, впустив очередной порыв ветра.

Все прихожане, как по команде, повернулись к двери, и сердце Джессалин сначала куда-то провалилось, потом подпрыгнуло и застряло где-то в горле. В дверях стоял лорд Сирхэй собственной персоной. Утреннее солнце освещало высокие скулы и темные глаза. Он был в костюме для верховой езды, словно в последнюю минуту вздумал заглянуть на богослужение. Рядом с ним стояла его молодая жена, разрумянившаяся и с ног до головы закутанная в голубой мужской плащ.

Маккейди увидел Джессалин, их глаза встретились. Она сидела очень прямо, высоко вздернув подбородок, и не отводила глаз, хотя знакомая боль снова начала разрывать ей грудь. Любовь не зависела от ее воли – как она ни старалась, она не могла любить его меньше. Она ненавидела его за то, что он постоянно причинял ей страдания, и все равно продолжала любить каждую черточку его лица, каждый взгляд. И сознавала, что так будет до самой ее смерти. И даже после смерти, если только жива ее душа, она будет продолжать любить его.

Он смотрел на нее, и его лицо казалось таким же каменным, как утесы Корнуолла.

Эмили тоже заметила Джессалин, и ее хорошенькое личико осветилось удивленной улыбкой. Это было последней каплей. Джессалин отвернулась и выронила свой молитвенник. Она нагнулась, чтобы подобрать его, и увидела ноги Маккейди в блестящих сапогах и Эмили в мягких кожаных туфельках, идущие рядом по проходу. На глаза набежали слезы, и Джессалин не спешила разгибаться, стараясь проглотить застрявший в горле комок. Лишь через минуту она смогла выпрямиться и уже сухими глазами посмотреть на преподобного Траутбека.

Даже в лучшие времена тот не был вдохновенным проповедником, а уж сегодня, ошарашенный присутствием графа в своей церкви, вообще лишился дара речи. Пока священник бубнил что-то маловразумительное, Джессалин сидела, как натянутая струна, не сводя глаз с тоненькой струйки песка в песочных часах. Она не смотрела на лорда Сирхэя, но ощущала его присутствие каждой клеточкой тела.

Ветер гулял под сводами церкви, и наконец преподобный Траутбек начал заключительную молитву.

– Господи, кажется, ты посылаешь нам очередной шторм, и мы молим тебя о том, чтобы не было кораблекрушений… – Его высокий голос то и дело срывался на фальцет, особенно когда он чувствовал, что окончательно теряет почву под ногами. Ведь все знали, что много поколений назад именно Трелони, испытывая вечную нехватку и деньгах, специально устраивали кораблекрушения, подавая ложные сигналы с высоких утесов бухты Крукнек.

Теперь даже те прихожане, кто раньше не смотрел на графа, как по команде, повернулись к нему. Граф, до сих нор сидевший совершенно неподвижно, не сводя глаз с собственных рук, лежавших на рукояти его трости, поднял насмешливый взгляд на незадачливого Траутбека.

– Мы, конечно, молимся о том, чтобы кораблекрушений не было, но если они все-таки будут, то давайте помолимся о том, чтобы это произошло в бухте Крукнек. Не правда ли, святой отец?

После этого заявления в церкви стало так тихо, что Джессалин услышала, как на колокольне возятся летучие мыши. Но вот наконец раздался чей-то сдавленный смешок, через минуту уже вся паства весело хохотала. Преподобный Траутбек покраснел, как рак, но быстро опомнился и завел новую молитву, ненавязчиво намекнув, что неплохо бы соорудить в церкви новую крышу.

Джессалин сорвалась с места, не дожидаясь окончания последнего гимна. После полумрака церкви бледное весеннее солнце ослепило ее. Сглатывая упорно набегающие слезы, она быстро пошла прочь по каменистой дорожке. Ветер уже завывал, словно ведьмы на шабаше. Он нес с собой запах моря, соли, песка и надвигающегося шторма. Джессалин уже схватилась рукой за калитку, когда сзади ее окликнул тихий голос:

– Джессалин? Мисс Летти?

Джессалин обернулась. Перед ней стояла Эмили Гамильтон. Точнее, Эмили Трелони. Ветер развевал тяжелый, подбитый мехом плащ, а светлые волосы сверкали на солнце, как золотая корона. Она была одна. Граф задержался в церкви, чтобы поговорить с преподобным Траутбеком.

Джессалин стояла у калитки и ждала. Она не собиралась трусливо спасаться бегством. Но как же тяжело это ей давалось! В глазах стояли слезы. Наверное, от яркого солнца.

– Леди Сирхэй, – начала она, когда Эмили подошла поближе.

Улыбка Эмили тотчас погасла.

– Иет-нет, прошу вас, не называйте меня леди Сирхэй. Я… я думала, что мы друзья.

Джессалин удалось улыбнуться в ответ.

– Ну тогда здравствуйте, Эмили.

– Мы с милордом думали, что вы еще в Лондоне. – Эмили оглянулась, словно надеясь увидеть позади мужа, который подтвердит ее слова. Джессалин не удержалась и проследила за ее взглядом. Маккейди стоял к ним спиной – она не видела его лица. Впрочем, это не имело значения, сама мысль о нем заставляла ее сердце неистово биться. А ведь ей, как никогда раньше, нельзя ничем выдать себя. О Господи, только бы не выдать себя!

– Сельский воздух идет вам на пользу, – говорила тем временем Эмили. – Вы выглядите чудесно. Милорд тоже так считает.

– В самом деле? – Джессалин не верила своим ушам. Эмили мелодично рассмеялась.

– Честно говоря, я сама заговорила об этом. Но он со мной полностью согласился. Вы давно в Корнуолле? Мы – уже почти три месяца, с самого Рождества;– Она вздохнула и с мягкой улыбкой огляделась по сторонам. – Здесь так красиво. И в то же время так дико…

Честно говоря, когда Сирхэй сказал, что хочет поселиться в своем родовом поместье, я очень расстроилась. Но теперь я бы ни за что отсюда не уехала.

Джессалин сделала глубокий вдох. О том, что Маккейди приехал в Корнуолл вместе с молодой женой, она знала от Кларенса. Кларенс же сказал ей, что граф Сирхэй снова, по уши в долгах, потому что на содержание поместья уходят огромные деньги, и вдобавок он строит в Пензансе новый локомотив для предстоящего конкурса. И даже зачем-то решил открыть старый, заброшенный рудник, презрительно добавлял Кларенс, покачивая головой.

– Он рассчитывает спасти свою железнодорожную компанию, ввязавшись в новую авантюру. На этот раз с рудником. Только Трелони может пойти на такой безумный риск.

И вот перед Джессалин стояла женщина, вышедшая замуж за человека, которого Джессалин любила. Но мягкое лицо Эмили было настолько светлым и безмятежным, что Джессалин невольно чувствовала к ней симпатию. У нее не было причин ненавидеть эту милую женщину, ведь та невиновна в причиненной ею боли. Но, Господи, как же это все было тягостно и невыносимо!

– Я очень рада, что вы нашли здесь свое счастье, – проговорила Джессалин.

– Счастье? – неуверенно переспросила Эмили. – Ах, да, видимо, я его нашла… – Но в ее взгляде, устремленном на мужа, читалась затаенная боль.

Очередной порыв ветра чуть не сбил Эмили с ног. Она покачнулась и упала бы, если б Джессалин не поддержала ее за руку. Ветер распахнул голубой плащ, и Джессалин увидела уже довольно большой живот, в котором шевелился ребенок. Его ребенок.

– Мы ждем ребенка через четыре месяца, – покраснев, объяснила Эмили, проследив за ее взглядом.

Мы… Сердце Джессалин пронзила такая резкая боль, что, казалось, оно расколется пополам. На мгновение она снова перенеслась в бальный зал особняка Гамильтонов и услышала голос Кларенса: «За помолвку он получил ровно столько, чтобы оплатить долги своего брата. Остальное получит после того, как родится наследник».

– Как удачно все складывается для милорда, – невольно вырвалось у Джессалин. Но она тотчас же устыдилась этих своих слов. – Я хотела сказать, как замечательно, что после всех этих лет в Сирхэй-холле опять зазвучит детский голос.

Эмили снова вспыхнула.

– Доктора говорят, что у меня слабое здоровье, но, признаться, я никогда не чувствовала себя лучше. И все же мне следует избегать верховой езды и дальних прогулок. Джессалин, может быть, вы как-нибудь навестите нас?

Лорд Сирхэй закончил беседовать с преподобным Траутбеком и теперь, сильно хромая, направлялся к ним. Джессалин невольно подумала о том, что его старая рана, должно быть, особенно сильно болит в сырую погоду. Его жена, наверное, заботится о нем. О Господи, она даже мысленно не могла произносить этого слова – жена.

– Извините, я… мне пора идти, – быстро сказала она. – Бабушка не очень хорошо себя чувствует. Переезд из Лондона слишком утомителен в ее возрасте.

Лицо Эмили омрачилось, и она с искренним сочувствием сказала:

– Простите, я не знала. Пожалуйста, передайте ей от меня привет и пожелания скорейшего выздоровления.

– Спасибо. Обязательно…

Маккейди подошел уже почти вплотную, и их взгляды снова встретились. Джессалин почувствовала, что на глаза снова набегают предательские слезы.

Она резко развернулась и побежала прочь. Рыдания душили ее. Остановившись у ограды, Джессалин прильнула к холодному камню и попыталась унять слезы. Сжатые кулаки с такой силой вжались в грубые камни, что кожа треснула до крови. Но она не чувствовала боли, снова и снова повторяя себе, что самое главное – не оглядываться. И все равно не смогла удержаться.

Граф Сирхэй и его жена стояли у калитки, не касаясь друг друга. Но злобный ветер, как бы желая напомнить Джессалин об истинном положении вещей, снова распахнул голубой плащ Эмили Трелони. Это было последней каплей, и Джессалин зарыдала. Только теперь она поняла то, чего даже там, в церкви Святой Маргариты, во время венчания не понимала, – то, что теперь он навсегда потерян для нее.

«Домой, – подумала Джессалин, – я хочу домой». Ей неистово захотелось поскорее оказаться в Энд-коттедже, где все было таким родным, знакомым и привычным. Она побежала. Сильный ветер дул в лицо, в глазах по-прежнему стояли слезы, от которых цветущие примулы, первые в этом году, сливались в желтое марево. Джессалин не остановилась, чтобы нарвать цветов.

А на следующее утро их уже не было – нежные растения уничтожил свирепый ночной шторм.

В Корнуолле говорили, что у моря переменчивое настроение. В ту ночь оно было злым и суровым. Шторм бушевал вовсю, особенно вокруг бухты Крукнек. Огромные волны разбивались о скалы. Низкое небо сплошь закрывали темные дождевые тучи.

Сирхэй стоял на ветру с непокрытой головой, ветер трепал его длинные волосы. Плаща он тоже не надел, как бы желая ощутить на себе все неистовство шторма, полностью соответствовавшее его собственному настроению. Ему хотелось взреветь так же, как ревело море, и биться о скалы подобно ветру. Он ощущал на губах привкус ярости бури, привкус соленых брызг и морской пены.

Внезапно краем глаза Маккейди уловил на берегу какое-то движение, и тотчас же у него перехватило дыхание, а тело напряглось. Хотя он совсем не удивился, увидев ее здесь. В его воспоминаниях она всегда бежала босиком по песку, и ее волосы развевались по ветру рыжеватым облачком.