Глава 14

Петарда взлетела ввысь и взорвалась над головами сотней сверкающих звездочек. Искрящийся звездный дождь осветил стволы деревьев, превратив ветви в узловатые руки ведьм, а тени – в резвящихся дьяволят. Ночь выдалась теплая, но Джессалин дрожала, стараясь поплотнее закутаться в плащ.

– Вам холодно, мисс?

Тяжело вздохнув, Джессалин отрицательно покачала головой.

– Нет, Топпер. Просто я, наверное, не смогу. О Господи, если бы бабушка узнала, она мне никогда этого не простила бы.

– А она и не узнает, мисс. Откуда ей узнать? – Маленький жокей, скрестив руки на груди, прислонился к стволу могучего вяза. Красные фонарики, свисавшие с ветвей, бросали кровавые отблески на его лицо. – В этом костюме вас в жизни никто не узнает. А деньги, как ни крути, нужны.

В небо, рассыпая снопы огненных искр, взвилась римская свеча, и вокруг стало светло, как днем. Джессалин невольно вздрогнула и потрогала черную лакированную маску, украшенную блестками, будто хотела лишний раз убедиться, что та на месте. Страх разъедал ее изнутри, как скисшее вино.

На ветвях мерцали разноцветные – красные, синие, желтые – фонарики. Треск фейерверка заглушал веселые звуки вальса. Колоннады и сводчатые галереи окружали усаженный деревьями парк Воксхолл, где можно было встретить нищего и банкира, герцога и сапожника, как и охотившихся за незадачливыми гуляющими карманников и проституток. В небольших, укромных беседках флиртовали дамы и джентльмены за роскошными столами, уставленными ветчиной, цыплятами, сдобными ватрушками и взбитыми сливками с вином и сахаром.

И совсем скоро, вот только закончится фейерверк, большинство гуляющих отправится в деревянную ротонду на вечернее представление. И тогда Джессалин придется…

Желудок снова сжала ледяная рука страха. И все равно ей придется пойти на это. Денег, которые она заработает, хватит надолго. Они с бабушкой смогут прожить на них несколько месяцев. И не только они. Ведь корм для четырех чистокровных лошадей стоит целое состояние, не говоря уже об аренде конюшни в Ньюмаркете…

Над головой, плюясь искрами, изогнулась огненная змея. Чья-то рука легла на плечо Джессалин, и она резко обернулась, чуть не подпрыгнув от испуга. Гоппер, улыбаясь своей обезоруживающей щербатой улыбкой, протягивал ей стакан знаменитого воксхоллского пунша.

– Я купил вам выпить, мисс. Глоток этого пойла, и вы отправитесь в пляс хоть с самим дьяволом.

Джессалин дрожащей рукой взяла стакан, но все же нашла в себе силы улыбнуться пареньку. Сделав первый глоток, она чуть не поперхнулась – пунш растекся по горлу жидким огнем. Но уже через несколько секунд она почувствовала себя гораздо лучше.

Спасибо пуншу, он дал ей мужество подойти к заднему входу в ротонду и смешаться с толпой других исполнителей в расшитых блестками и украшенных плюмажами костюмах. Артисты ждали своего выхода на арену. К Джессалин тотчас же подковылял пузатый толстяк с намазанными маслом, прилизанными кудрявыми волосами. Его тугой воротничок был накрахмален так сильно, что, казалось, если толстяк резко повернется, жесткая ткань просто отсечет ему голову. Это и был мистер О'Хара, нанявший ее на этот вечер, чтобы открыть представление цирковых наездников.

– Мисс Браун? – Тонкие губы толстяка искривились в многозначительной ухмылке. Девица, придумавшая себе такой псевдоним, явно не отличается оригинальностью. – Вы опоздали.

Джессалин не ответила – у нее пересохло во рту, и она при всем желании не могла бы произнести ни звука.

– Снимите плащ.

Несколько секунд она не могла пошевелиться – руки только крепче впивались в грубую ткань. Но Джессалин все-таки заставила себя ослабить завязки, и плащ соскользнул на пол. Мистер О'Хара выдал ей костюм, который, судя по всему, прежде принадлежал мужчине: узкие, с блестками белые трико и ярко-алый, расшитый золотой нитью короткий камзольчик, напоминавший костюмы придворных кавалеров давно минувших дней. Маску в виде головы попугая украшали настоящие, разноцветные перья. Большой изогнутый клюв отклеился и болтался, стоило Джессалин резко мотнуть головой.

Наглый взгляд О'Хары, казалось, ощупал ее с головы до ног, и Джессалин почувствовала, как под маской ее щеки залила краска стыда. Но вот наконец толстяк масляно улыбнулся, продемонстрировав вспыхнувший в свете фонариков золотой зуб, и удовлетворенно пробормотал:

– Годится, малышка. Ты вполне подходишь.

Он сделал знак конюху, и тот подвел лошадь, на которой Джессалин предстояло сегодня выступать. Обычная цирковая лошадка – белоснежная кобыла с удобным кожаным седлом на широкой, ровной спине и роскошным плюмажем из страусовых перьев на голове.

Бормоча кобыле на ухо какие-то ласковые слова, Джессалин ждала, пока канатоходец, жонглер и шпагоглотатель разогреют публику. Время тянулось удручающе медленно, и, чтобы хоть чем-нибудь себя занять, Джессалин уже в десятый раз проверяла, крепко ли затянута подпруга. Но вот наконец раздались долгожданные слова: «смертельный номер… только у нас… бесстрашная наездница!» В последний раз проверив подпругу, Джессалин подумала о том, что ее сейчас стошнит.

О'Хара махнул рукой, и Джессалин, звонко прищелкнув языком, послала свою лошадь вперед. Схватившись за подпругу, она запрыгнула ей на спину, встала на колени, нашла устойчивое положение, вытянула назад правую ногу и подняла голову. Лошадь, прорвав натянутую на обруч бумагу, вылетела на арену. Оглушительный громкий треск так напугал Джессалин, что она едва не упала. Но удержалась, сообразив, что это всего-навсего грохот аплодисментов.

Джессалин неслась вокруг арены. Лица зрителей в ложах и на галерке, разноцветные платья и мерцающие огни факелов слились в сплошной сверкающий круг. Постукивание тростей, щелчки табакерок, смех и разговоры – ротонда гудела, как потревоженный улей. Каждая мышца тела Джессалин напряглась от страха и возбуждения. Ладони вспотели. Она сделала глубокий вдох, чтобы немного успокоиться и получше приноровиться к ровному бегу лошади. Мало-помалу разговоры и смех стали тише и напоминали теперь равномерный шелест волн, набегающих на песчаный берег. Джессалин наконец-то удалось сосредоточиться – все ее чувства сконцентрировались на пыльном запахе опилок, которыми посыпали арену, и на осязании гладкой, чуть маслянистой кожи подпруги, за которую она крепко держалась руками.

Все трюки она выполнила безупречно – и «флаг», и «мельницу», и «ножницы», и даже «смертельный номер» – «казацкий кувырок». И вот как раз свисая вниз головой по левому боку лошади, Джессалин увидела его.

Увидела всего на какую-то долю секунды – лицо мелькнуло стремительно среди вращавшихся перед ее глазами херувимов, украшавших купол, и несшихся мимо лож верхнего яруса. Но это лицо Джессалин выделила бы и из тысячи. Даже, вися вниз головой, на скачущей во весь опор лошади.

Выпрямившись, Джессалин поспешила рассмотреть его получше. Трелони сидел в одной из передних лож в компании двух мужчин и трех дам. Публика рукоплескала и подбадривала лошадь оглушительными выкриками, а мрачное лицо Сирхэя не предвещало ничего хорошего. Его взгляд, казалось, пронизывал ее насквозь, словно он безошибочно угадал, кто скрывается под нелепой птичьей маской. Джессалин с трудом подавила в себе желание пришпорить лошадь, ускакать с арены и мчаться прочь во весь опор, пока хватит сил.

Она еще раз объехала вокруг арены, не в силах оторвать взгляд от ложи. Как будто кто-то натягивал невидимые вожжи, не давая ей опустить голову. Он всегда относился к ней, как к глупому, сумасбродному ребенку, и похоже, сегодняшним своим поступком она укрепила его в этом мнении. Но ведь теперь сердце Джессалин свободно от него, разве не так? Ну и отлично. Ей безразлично его мнение, значит, он не сможет больше причинить ей боль.

По договору она была обязана выполнить еще один «смертельный номер», и Джессалин решила сделать сальто – то самое, которое она так неудачно пыталась продемонстрировать ему в тот день, когда он впервые поцеловал ее. И она упала в пруд. И влюбилась, влюбилась беззаветно, позабыв обо всем на свете.

На этот раз поблизости не было предательских заячьих нор, и трюк ей удался, – как никогда. Она без усилий приземлилась точно на широкую спину лошади и продолжала стоять, вскинув руки над головой, под грохот аплодисментов, пока лошадь делала последний круг по арене. Аплодисменты не смолкали долго, целых несколько минут после того, как лошадь с Джессалин на спине скрылась за кулисами.

Лишь оказавшись за пределами ротонды и спрыгнув на землю, Джессалин почувствовала, как сильно дрожат ее колени. Казалось, кости стали мягкими и превратились в желе.

– Оботри пот и хорошенько ее почисти, – сказала она подоспевшему конюху, похлопала лошадь по шее и поцеловала ее в розовый нос. Ночной ветерок холодил вспотевшее тело Джессалин, и, поплотнее запахнувшись в плащ, она отправилась на поиски Топпера. По ее расчетам, он был где-то в толпе у выхода на арену.

Чья-то сильная рука схватила ее кисть и развернула с такой силой, что Джессалин, чтобы не упасть, ухватилась за плащ остановившего ее мужчины. Взгляд темных глаз был суров и безжалостен.

– Ты отправишься со мной, – сказал граф Сирхэй. Джессалин попыталась высвободить руку из железных тисков.

– Какое вы имеете право мне приказывать? Вы мне не брат и не опекун. Вы мне никто. – Последняя фраза так ей понравилась, что она повторила, наслаждаясь: – Вы мне никто.

– Ты пойдешь со мной, – повторил Маккейди.

– И не подумаю. У меня еще одно выступление… Дальнейшие протесты застряли у нее в горле, потому что Маккейди медленно наклонился к самому ее лицу, и его горячее дыхание защекотало щеки Джессалин, а темные глаза с желтыми искрами в глубине, казалось, смотрели в самое сердце.

– Черта с два у тебя будет еще одно выступление, – отрезал он, и Джессалин подумалось, что, если бы сам дьявол вдруг заговорил с ней из преисподней, то это звучало бы приблизительно так же.

Маккейди стремительным шагом потащил ее прочь по обсаженной деревьями аллее. Тоненькие подметки артистических туфелек Джессалин плохо защищали ступни, в них больно впивались камни.

– Пустите меня, а не то я закричу, – жалобно проговорила она, вцепившись ногтями в намертво держащую ее руку. Но еще не окончив фразу, поняла, что ляпнула очередную глупость. Опять она ведет Себя словно героиня сентиментального романа, попавшая в руки собирающегося ее похитить злодея.

– Давай. Кричи на здоровье, – отозвался Сирхэй таким насмешливым тоном, что Джессалин захотелось его ударить. – Боюсь, что здесь, в Воксхолле, криками юных леди никого не удивишь. Это своего рода брачный зов.

Джессалин поняла, что он прав. Парк изобиловал темными аллеями и укромными местечками, служившими прибежищем для многочисленных парочек. Ночной воздух наполняли плеск фонтанов, шелест листьев и крики девиц, расстающихся со своей добродетелью.

Налетевший ветерок принес сильный запах сирени. Фонарики на ветвях казались волшебными огоньками, а полная луна, круглая и яркая, напоминала начищенную медную монету. Это была удивительная ночь, словно созданная для любви. Маккейди все тащил ее за собой по полутемной аллее, и все усилия Джессалин вырваться из его железной хватки привели только к тому, что она едва не вывихнула руку.

Они миновали центральные ворота, но Маккейди потащил ее дальше, к реке. Он шел так быстро, что, если бы не зажатая, словно в тисках, рука, Джессалин обязательно свалилась бы вниз головой на скрипучие деревянные ступеньки причала.

– Эй, лодочник! – Голос Маккейди разнесся далеко над темной рекой, и уже несколько секунд спустя к ним подплыл маленький ялик. Маслянистая, неприятно пахнущая вода плескалась о покоробившиеся доски набережной.

Маккейди приподнял Джессалин за талию, собираясь посадить в лодку. Воспользовавшись моментом, она резко выбросила вперед ногу, целясь в пах. Но промахнулась. Сильный удар пришелся по голени.

– Черт бы тебя побрал, Джессалин! – прорычал Маккейди, морщась от боли и швыряя ее в ялик, как мешок с репой. Джессалин с размаху плюхнулась на жесткую лавку и, придя в себя, невольно порадовалась тому, что у нее целы все зубы.

От сильного порыва ветра факел, освещающий причал, вспыхнул ярче, распространив вокруг крепкий запах горящей просмоленной пакли и высветив резкие линии скул и подбородка Маккейди. Джессалин стало страшно. Ведь сидящий рядом с ней мужчина способен на что угодно – он не признавал никаких правил, не подчинялся никаким законам. Но вскоре страх сменила злость, разгоравшаяся у нее в груди, словно костер на ветру.

Джессалин попыталась встать в раскачивающейся лодке, но ее тотчас же усадили обратно. Даже расплачиваясь с лодочником, Маккейди ни на секунду не выпускал ее из поля зрения.

– Вы что, ослепли? – в отчаянии закричала Джессалин лодочнику. – Разве вы не видите, что этот человек меня похищает?

– А как же?! Вижу, – невозмутимо ответил тот, сплевывая в воду. – Все вы поначалу жалуетесь. Увидите, потом понравится. – С этими словами он оттолкнул утлую лодчонку от набережной, и ее сразу же подхватило течение.

– Куда вы меня везете? – Джессалин снова охватил страх, голос ее слегка дрожал.

Ответом ей был только плеск весел. В темноте мерцали огни Вестминстерского моста и многочисленных прогулочных барж, и казалось, что звезды попадали с неба в реку. И на мосту, и на баржах были люди, но Джессалин прекрасно понимала, что, даже если она закричит, никто не придет ей на помощь.

Они высадились около стоянки наемных экипажей, и Маккейди, подозвав извозчика, запихнул Джессалин внутрь. Сидя на поскрипывающем кожаном сиденье, она зарылась онемевшими от холода ногами в солому на полу и, дрожа, растирала синяки, уже начавшие проступать на запястье. Вскоре, дав указания извозчику, к ней присоединился Маккейди. Экипаж тронулся, трясясь по булыжной мостовой, но Джессалин сидела абсолютно прямо, как будто окаменев.

– Сними эту идиотскую маску.

Она послушно подняла руки, сдвинула набок отклеившийся клюв, и начала возиться с завязками. Маска упала на колени, и ночной бриз, пахнущий копотью и речной тиной, проник под капюшон и остудил пылающие щеки Джессалин. Неровный свет газовых фонарей выхватывал из темноты лондонские улицы и отбрасывал тени на лицо сидящего перед ней человека неровные тени.

Сворачивая за угол, экипаж замедлил ход, и пробегающий мимо мальчишка, воспользовавшись случаем, бросил на колени графа какую-то газету, которую тот тотчас же скомкал и выкинул вон. Сережка поблескивала в его ухе, как глаз хищника.

Протянув руку, Маккейди распахнул плащ Джессалин. Казалось, он смотрел на нее целую вечность, и она вдруг почувствовала себя обнаженной, будто атласный камзол и тонкие шелковые трико ее циркового костюма совсем не прикрывали тела.

Наконец Маккейди заговорил, почти не открывая рта и цедя слова сквозь зубы.

– Ты, конечно, всегда обладала особым даром нарываться на неприятности, но мне кажется, что даже в шестнадцать лет у тебя было достаточно мозгов, чтобы предусмотреть все возможные последствия твоей сегодняшней авантюры. Ты хоть понимаешь, что могла навсегда погубить свою репутацию?

Выдернув полу из его пальцев, Джессалин поплотнее запахнула плащ на груди. Ей и в голову не приходило губить свою репутацию. Она хотела всего лишь заработать немного денег, чтобы они с бабушкой смогли прожить те несколько месяцев, которые остались до свадьбы.

– Ну, ответь же что-нибудь, черт бы тебя побрал!

– Зачем? По-моему, вы прекрасно говорите за нас обоих, милорд.

Ее слова достигли цели – Джессалин заметила, как сжались кулаки Маккейди и задергался уголок тонкогубого рта.

– Завтра я поговорю с человеком, который заведует этим… этим балаганом. Можешь быть уверена, что он больше не будет нуждаться в твоих услугах.

– Даже не знаю, как благодарить вас, милорд. Но, может быть, вы заодно посоветуете мне, на что нам с бабушкой жить, без тех двадцати шиллингов, которые мне каждый вечер должен был, платить мистер О'Хара?

– Мне казалось, что, сорвав куш в Ньюмаркете, вы не должны испытывать особой нужды в деньгах.

– По-моему, я уже говорила вам, что, если кто-то и виноват в том, что произошло на скачках, то не мы. – Джессалин повернула голову и смело взглянула прямо в темные, бесстрастные глаза, не отражавшие ничего, кроме света уличных фонарей. – Уж скорее вы могли такое подстроить. Вполне в духе семейства Трелони.