РОБЕРТ ЯНСИ

Я должен был что-то придумать, что-то предпринять. Прежде всего – это было ясно – следовало установить контакт. Пока мне удалось побеседовать с ней только дважды. Я уговаривал себя относиться к ней, как к любой другой женщине. Когда знакомишься с женщиной, главное – это не то, что ты ей скажешь, а как ты скажешь. Поэтому не крути вокруг да около, а говори сразу. Она поймет, что ты хочешь, и либо зажжет тебе зеленый свет, либо красный. Дурачить незачем, надо только, чтобы все шло как по маслу.

Значит, предстоит подыскать подходящую для разговора тему. Понятно. О чем может начальник полиции говорить с женой губернатора? Попросить ее помочь в каком-нибудь благотворительном деле. Или присутствовать на открытии чего-нибудь. Или помочь ему в беседе с губернатором.

Конечно, первое или второе было бы лучше. Но никаких благотворительных дел не ожидалось и открывать было нечего. Поэтому мне предстояло просить ее помощи в беседе с Томми. Это, конечно, выглядело бы ужасно глупо, если бы я действительно нуждался в помощи. Но поскольку я нуждался лишь в предлоге для разговора с Адой, то все средства были хороши.

Я мог бы попросить ее оказать мне содействие в получении дополнительных средств на содержание полиции. Я начал было писать ей письмо, но потом решил, что лучше позвонить. Только после второй попытки мне удалось застать ее дома. Я сказал, что мне нужно с ней кое о чем посоветоваться.

Секунду она оставалась в нерешительности.

– Пожалуйста, полковник, – наконец согласилась она. Голос ее звучал оживленно, она, казалось, ничуть не была удивлена. – Сегодня во второй половине дня я как раз свободна. Если вам не трудно зайти к нам... Превосходно. Значит, в четыре.

Она приняла меня в комнате, которая была не то кабинетом, не то гостиной. На ней был белый полотняный костюм довольно свободного покроя, но тем не менее рельефно обрисовывающий ее фигуру, что не могло не произвести на меня соответствующего впечатления. Она протянула мне руку, и я почувствовал, как краснею. "Она знает, она не может не знать", – подумал я. Но нужно было, чтобы она чем-то проявила, что знает, намекнула, что может получиться.

– Простите, что заставила вас прийти сюда, полковник. – Она улыбалась, но улыбка ее не поощряла, как я того ждал. Но и не обескураживала. – У меня в этом здании нет кабинета, поэтому...

– О чем вы говорите, миссис Даллас? Я бесконечно благодарен за то, что вы сумели найти для меня время.

Она улыбнулась, словно говоря: "Чем могу быть вам полезной?" – и я сразу же принялся излагать ей причину своего прихода, которая в действительности вовсе не была причиной.

– Дело в том, миссис Даллас, что я хочу просить вас, как вы, наверное, и сами догадались, об одном одолжении. – Я улыбнулся, надеюсь, достаточно обаятельной улыбкой. – Мне предстоит решить ряд довольно острых проблем, которые в ближайшем будущем потребуют самого пристального внимания, поэтому хотелось бы, поскольку вы были настолько любезны принять меня, обсудить их с вами.

– Пожалуйста, полковник, но почему со мной? Должна признаться, я вовсе не собираюсь принимать участия в общественных мероприятиях, проводимых в штате.

– Я знаю, миссис Даллас. Но губернатор сейчас очень занят, и я решил, что хорошо бы разъяснить положение вещей вам на тот случай, если губернатор решит обсудить их с вами.

Интересно, звучало ли это для нее так же неубедительно, как и для меня? Я посмотрел ей в лицо: оно оставалось непроницаемым.

– Пожалуйста, раз вы считаете это необходимым, – кивнула она.

– Конечно, считаю. – Я помолчал секунду и затем принялся рассказывать то, что приготовил: – Меня очень тревожит вопрос уличного движения, миссис Даллас. Количество нарушений и несчастных случаев со смертельным исходом неуклонно растет, и это, естественно, не может не вызывать опасений. – Я назвал несколько цифр, дал дополнительные объяснения, словом, говорил еще несколько минут. Наконец, я закончил: – Хорошо бы принять какие-либо меры, способные приостановить рост происшествий.

Она кивнула.

– Значит, вы полагаете, что если бы вам прибавили людей, дали большие полномочия и выделили дополнительные фонды, то это бы помогло. – Это был не вопрос, а утверждение.

– Да. Должен признаться, меня поражает, как быстро вы уловили суть дела.

– Спасибо. – Что-то похожее на иронию прозвучало в ее голосе; Она посмотрела мне в лицо, и мне показалось, я увидел насмешку в ее глазах. Но уверен я не был. – Благодарю вас за намерение посоветоваться со мной, полковник, но, как я уже объяснила, ничем помочь вам не могу. Я считаю, что вы должны поговорить с губернатором или с его помощником, и, если вам удастся прийти к взаимопониманию, можно будет вынести этот вопрос на рассмотрение законодательного собрания. Но это лишь мое мнение, вам ясно.

– Я очень ценю ваше мнение, миссис Даллас.

– Благодарю за доверие, полковник.

Она встала и снова протянула мне руку. Глаза ее щурились, на губах играла улыбка, но я не понимал ее значения. По-видимому, знает, решил я.

– А теперь извините меня, я должна одеться к обеду.

– Разумеется, миссис Даллас. Разрешите еще раз поблагодарить вас за высказанное вами мнение и внимание, которое вы мне уделили.

– Что вы, полковник! Очень жаль, что ничем не могу быть вам полезной.

Я почувствовал, что краска бросилась мне в лицо, но я не знал, к чему относятся ее слова.

Лицо ее по-прежнему было непроницаемым.

– Я к вашим услугам, миссис Даллас. Всего хорошего.

– Всего хорошего, полковник.

Стоял июньский полдень, тополя отбрасывали длинные остроконечные тени на мостовую, а воздух без единого дуновенья ветерка был тяжел и неподвижен. Я ехал и мысленно повторял каждое слово и каждую фразу нашей беседы. Ни зеленого света, ни красного, ни желтого. Ничего.

Что дальше?

СТИВ ДЖЕКСОН

Уходили дни насыщенных влагой и жарой мая и июня. Наступил сезон дождей; они начались внезапно. Нежданно-негаданно на солнце наползало облако, слышался шепот первых капель, а вслед за ним отчаянная барабанная дробь, которая не ослабевала, пока в канавах не появлялись стремительные потоки бурой воды. А иногда этот шепот так и оставался шепотом, то оживая, то замирая, пока не растворялся совсем в серой пелене. И после дождя, если солнцу удавалось пробиться сквозь облака, оно жгло так, словно мстило, и над влажным асфальтом стоял пар.

Тем временем продолжались заседания законодательного собрания, то принимающего, то не принимающего сотни законоположений, порой таких непонятных, что нельзя было догадаться, откуда они взяты и для чего предназначены, а порой изложенных столь витиеватым языком, что истинный смысл их был схоронен навечно.

Оказалось, что администрация лишь на словах готова провести в жизнь предложения в области социального обеспечения. На деле все это выглядело совсем по-иному.

Законопроекты пропускались через комитет, который должен был в обеих палатах высказаться в их пользу. Но как в законодательном собрании, так и в сенате они были словно опоясаны шелковыми путами. Никто не выступал против, все были за. Но почти каждый выступавший желал внести поправку. И было ясно, что они обречены. Избитый прием! В обеих палатах законопроекты будут долго исправлять, поправлять, переправлять, потом направят в объединенный от обеих палат комитет для обсуждения разногласий. Комитет попытается или, по крайней мере, сделает вид, что пытается, прийти к какому-то компромиссу. Снова все это подвергается обсуждению в каждой из палат. А там и сессия придет к концу. Проекты эти и не отвергнут, и не примут, и вроде против тоже никто не выступал. Все в порядке.

Такой волокиты могло бы не быть лишь при одном условии: нужно, чтобы этого захотел Сильвестр. А почему бы ему не захотеть? А вот почему: он вовсе не собирался сразу выполнять все предвыборные обещания. Кое-что следовало оставить для следующей сессии, которая состоится через два года, кое-что – для очередных выборов через четыре года и для очередного губернатора – Сильвестр сам решит, кто им будет.

На последней неделе июня в области социального обеспечения был принят один-единственный закон – об увеличении пособия по безработице на пять долларов в неделю.

И только неугомонная деятельность Ады Даллас нарушала неподвижность тех жарких дней начала лета.

Вместе с женами членов законодательного собрания которые называли себя "третьей палатой", она металась по приемам, коктейлям и обедам. Она была королевой всех этих сборищ, и я понимал, что это одновременно и льстит ей, и вызывает у нее отвращение.

Я знал, что вместо этого ей хочется присутствовать на обедах в лучших домах Нового Орлеана, участвовать в благотворительных базарах, в карнавалах и празднествах, быть в центре внимания на весенней фиесте, покровительствовать молодым девушкам в минуты их дебюта в свете и хозяйничать на приемах. Я знал, что ей хочется быть принятой в высшем обществе Нового Орлеана.

Раза три-четыре нам довелось повстречаться в коридорах Капитолия, но только в последний раз она заметила меня, глаза ее расширились, она попыталась поймать мой взгляд. Я ответил ей быстрой улыбкой и повернулся к своему собеседнику. Еще раз я увидел ее в компании жен законодателей в ресторане отеля при Капитолии. Она над чем-то старательно смеялась. Оторвав взгляд от накрытого белой скатертью стола, она увидела меня, и на мгновенье какое-то облачко грусти набежало на ее лицо. Но уже через секунду оно исчезло, и я так и не понял, было ли оно на самом деле.

Закончилась первая половина сессии, и побежали вторые тридцать дней. Во вторник после очередной передачи последних известий я вышел из Капитолия, чтобы отправиться к себе в отель. Я сел в машину и включил стартер, но зажигание не сработало, хотя машина только вышла из ремонта и должна была бегать "как новая". "Позвоню в автоклуб из отеля", – решил я и отправился пешком. Я вышел из парка и, миновав одну тенистую улочку, только свернул на Третью улицу, как увидел, что рядом остановилась желтая машина. Я повернулся и увидел за рулем Аду.

– Привет! Подвезти тебя? – спросила она.

Я сел в машину. Я был слишком удивлен, чтобы сделать что-нибудь другое. Машина тронулась.

– Какое совпадение! – заметил я. – Моя не завелась.

– Правда?

Я смотрел на ее лицо на фоне убегающих назад деревьев и домов. А потом перевел взгляд на грудь, чуть касающуюся руля, и прикрытые юбкой бедра, плотно прижавшиеся к подушкам сиденья, и от ее физического присутствия меня словно обдало жарким дыханием. В горле пересохло, ладони стали влажными. Я закрыл глаза, силясь представить пустынный дощатый настил и яхту, отваливающую от пристани. А когда открыл, снова увидел лицо Ады, такое спокойное и прекрасное, словно того дня никогда не было и с той поры ничего не произошло. Если стереть все из памяти, мелькнула мысль, может, ничего и не было и ничего не произошло. Кроме Ады, живой и невредимой. Если стереть...

Нет, было и произошло.

Она вдруг улыбнулась застенчиво и вместе с тем вызывающе, и я ощутил не только ее физическое присутствие, но и то обаяние, которое так сильно влекло меня к ней.

– Это было не совпадение, – сказала она. – Я увидела тебя из окна.

Окруженные десятками машин, мы ехали по Флоридскому бульвару.

– Угостишь меня кока-колой? – спросила она.

– Даже виски.

– Только в закусочной, где можно не выходить из машины. Сам понимаешь, жена Цезаря и все прочее...

– Конечно, – согласился я. – Сделай одолжение.

Она быстро взглянула на меня, и губы ее дрогнули.

Мы остановились в тени возле экстравагантной закусочной. Мальчишка-официант в белой треуголке принял заказ и принес две бутылочки кока-колы.

С минуту мы молчали. Потом, оторвав взгляд от соломинки, она отчетливо проговорила:

– Почему ты ведешь себя как дурак?

– Наверное, такое уж у меня счастье.

Эти фразы прозвучали отзвуком тех, что были сказаны в Мобиле несколько лет назад.

– Давно, да? – чуть улыбнулась она, тоже, по-видимому, уловив это эхо.

– Давно, – бессмысленно подтвердил я, и мы снова замолчали.

– Почему... Почему ты так резко порвал со мной?

Она смотрела не на меня, а вперед, на стену здания.

– Кто с кем порвал?

Она снова безрадостно улыбнулась и ничего не ответила. Мы сосали свои соломинки. Наконец она сказала:

– Хорошо бы, если в ты смотрел на вещи более реально.

– Я самый что ни на есть реалист.

– Нет. Ты видишь вещи, как они есть, но принимать их как таковые не хочешь. Если они не совпадают с твоим мнением о них, ты не желаешь их принимать.

– Это ты так считаешь.

– Я знаю. Тебе нужно все или ничего, Стив.

Я разозлился и принялся обороняться:

– К твоему сведению, от тебя я ничего не жду и ничего не хочу.

– Именно об этом я и говорю. – Она помолчала, а потом осторожно добавила: – А кое-чего мог бы и ждать.

– Я же сказал: меня это не интересует.

– Ты все еще ненавидишь меня?

– Я никого не ненавижу. Незачем тратить на это энергию.

Я чувствовал себя в ловушке.

– Ладно, – устало сказала она. – Забудь про это.

Мы допили кока-колу, и она довезла меня до отеля. Я вылез из машины, но не спешил закрыть дверцу. Без всякого зазрения совести мне хотелось стереть из памяти все случившееся, жить только настоящим. Мне хотелось забыть все сказанное. Я готов был все отдать за один только поцелуй, за возможность дотронуться до нее. Но я не мог себе этого позволить.

– Спасибо, что подвезла, – сказал я.

– Пожалуйста, – четко ответила она.

Я смотрел, как, рванувшись, помчалась прочь машина, потом повернулся и прошел сквозь вращающиеся двери отеля.

ТОММИ ДАЛЛАС

Я был губернатором штата и вместе с тем пустым местом. Я был нуль и знал это, как знали и все остальные.

Ничего другого я и не ожидал. Я давно принадлежал Сильвестру, а когда принадлежишь ему, то уж целиком. Я знал это, и поскольку раньше не беспокоился, то нечего было беспокоиться и сейчас. По-видимому, просто сессия законодательного собрания и все люди, которые действительно много делали, все, кроме меня, который ничего не делал, заставили меня видеть и чувствовать это, как никогда раньше. Мне было неприятно, но что я мог предпринять?

Поэтому я и начал таскаться по укромным местечкам с женой законодателя из северной Луизианы, рыжеволосой толстушкой, сладкой, как бочка с медом. Ее муж возглавлял один из правовых комитетов, он просто тонул в делах, и она была ужасно одинока.

Меньше чем через неделю после того, как я принялся помогать ей забыть про свое одиночество, Сильвестр пригласил меня к себе в кабинет. Смешно, ей-богу, когда помощник губернатора приглашает губернатора к себе да еще дает ему взбучку.

Но я пошел.

– Что я велел тебе делать? – спросил он.

– Вы о чем?

– Я велел тебе сдерживать твои пагубные наклонности, пока сессия не закончится. Так или не так?

Я промолчал.

– Отвечай. Я тебе говорил это или нет?

– Вероятно, говорили.

– Ты прекрасно знаешь, что говорил. А теперь слушай. Ты сейчас же прекратишь эту связь и до конца сессии будешь настоящим монахом. Понятно?

– Понятно.

Я вышел из кабинета, хлопнув дверью – единственное, что я мог себе позволить и что он вынужден был проглотить. Но у себя в кабинете, в губернаторских апартаментах, когда я вытащил из тайника под письменным столом бутылку виски, мне пришло в голову, что на этот раз я вовсе не дрожал перед Сильвестром, как раньше.

Тем не менее рыжеволосую я бросил.

В один из июльских четвергов ровно в полдень сессия в полном мире и согласии завершила свою работу. В заключение я спел, законодатели пускали бумажные самолетики, а потом состоялся пикник. И там, после того как мы сытно поели и попили из бумажных стаканов, я услышал, как один из законодателей сказал другому:

– Счастливчик этот Томми! Что за жизнь! Никаких волнений.

– Да, старина, только пенки снимать, ни одной заботы.

Что за жизнь!

Господи, подумал я, что понимают эти люди?

Сразу после пикника в отеле при Капитолии еще часа два творилось черт-те что, а потом часам к девяти Батон-Руж стал похож на город, из которого только что ушла армия. Я чувствовал себя как... Как кто? Как человек, который очутился в большой комнате, где только что выключили радио. Когда выключают радио, слышен треск, потом он исчезает, и ничего не остается. И человек один в пустом мире.

РОБЕРТ ЯНСИ

Итак, попытка была предпринята, но чего я добился? Придется попробовать еще раз. Если нельзя занять позицию с первой атаки, значит, надо начать вторую под другим углом захода. Предстояло определить этот угол.

Я сообразил, что в течение дня в Капитолии она обязательно должна спуститься в кафе. Поэтому я решил через каждые двадцать пять минут подходить к стеклянным дверям кафе, проверять, не там ли она. На девятый раз, в час тридцать шесть, я увидел ее за столиком вместе с женой Хадсона. Она сидела спиной к дверям, но я сразу ее узнал по волосам, форме головы и плечам. Я вошел в кафе и, притворяясь, будто не вижу ее, сел за столиком напротив, а потом, когда она подняла глаза, сделал вид, что страшно удивлен и доволен.

– Добрый день, полковник. – Голос ее был ровным, а улыбка безразличной. – Как поживаете?

– Подсаживайтесь к нам, полковник, – предложила миссис Хадсон.

Ада промолчала.

– Спасибо, – поблагодарил я, – если, конечно, я вам не помешаю.

– Ни в коем случае, – заверила миссис Хадсон.

Ада опять промолчала, чуть улыбнувшись, как будто ее мысли были где-то далеко-далеко. Я сел.

– Итак, – сказал я, – сессия позади.

– Да, – сказала она.

– Вы, дамы, наверное, были очень заняты?

– Но это приятная работа, – с энтузиазмом откликнулась миссис Хадсон.

Мы еще поговорили. Я не уходил. "Пересижу", – решил я.

Первой поднялась миссис Хадсон.

– О, я опаздываю! – воскликнула она. – В два пятнадцать я должна быть в парикмахерской, а сейчас уже два. Придется бежать, извините меня.

Она ушла. И тут Ада сказала:

– Я тоже должна идти. У меня встреча. – Должны? – спросил я.

– Да. – Она пристально взглянула на меня, но чуть улыбнулась. – Должна. Спасибо за кофе, полковник. – В ее голосе опять послышалось равнодушие. Загорелся красный свет.

Но я с самого начала знал, что победа будет нелегкой. Да я и не хотел, чтобы было легко. Но, господи, еще больше я не хотел, чтобы дело это не двигалось с места. Пусть чуть-чуть, но вперед. А у меня ничего не получалось.

Удача во многом зависит от тебя самого. Нет, не обязательно поставить себе целью ее тотчас добиться. Надо лишь привести в движение определенные силы, и тогда события, по всей вероятности, начнут работать на тебя. По всей вероятности. Бьешь кием по шару, он начинает прыгать, задевает другой шар, и тот, глядишь, оказывается в лузе. Вот и в футболе так же. Гоняют, гоняют мяч, и вдруг удар, и мяч в воротах. Или ведешь заградительный огонь, не имея и понятия о расположении противника, и, тем не менее, выведешь из строя несколько вражеских огневых точек. Вот и в жизни удача приходит, когда ее не ждешь. Я верю, что все, и хорошее и плохое, во многом зависит от себя.

Во многом, но не целиком. Ни в коем случае. Существует какая-то граница, но где она проходит, никто не может сообразить. Существует, и все.

Итак, я должен продолжать. Не обязательно выдумывать что-то необыкновенное, просто надо действовать по-другому. Но шли дни и недели, а я все не мог ничего придумать.

ТОММИ ДАЛЛАС

Спустя неделю после окончания сессии от нее не осталось и следа, и жизнь в Капитолии замерла. Все мои обязанности состояли в приходе на службу в девять, пожимании рук тех, кого Сильвестр вводил ко мне здороваться, исполнении тех песен, которые он советовал мне петь, и в возвращении в четыре тридцать домой, где я иногда встречал Аду.

Однажды вечером я сидел в гостиной и слушал разговор Ады по телефону. Она смеялась тем высоким, взлетающим вверх и там обрывающимся смехом, каким обычно смеется женщина в разговоре с другой женщиной.

– Да, – говорила она. – А что я могла сделать? Что еще я могла сделать?

Она была в платье из серебристого шелка. Руки ее были обнажены и ослепительно белели на фоне платья, длинные золотистые волосы распущены по плечам, и выглядела она на миллион долларов.

И не меньше она, вероятно, тратила на себя. И на свои туалеты. Господи, сколько она потратила на свои туалеты! Как вспомню эти счета и чеки! Этих денег мне хватило бы на виски на весь остаток жизни или по крайней мере на ближайшие два года.

Она опять рассмеялась.

– До свидания, дорогая, – сказала она и подошла ко мне, все еще улыбаясь, с румянцем на лице.

– Идешь куда-нибудь, куколка? – спросил я.

Улыбка изменилась, стала какой-то манерной, усталой, но тем не менее дружелюбной.

– На чай, – ответила она. – В "Розали".

– Ты чудесно выглядишь. Все будут тебе завидовать.

Продолжая улыбаться, она явно думала о чем-то другом, когда я сказал:

– Ты настоящая королева, малышка. Ты моя королева.

Она похлопала меня по плечу.

– Мне пора. Не перетруди себя, милый.

Что она хотела, черт побери, этим сказать? Неужели она узнала обо мне и той брюнетке из управления общественных работ?

Если узнала, дела мои совсем плохи. Мы уж бог знает сколько времени не были близки, а я все не терял надежды на ее благосклонность.

Глядя ей вслед, на ее переливающееся серебром платье, я думал: "Все равно она лучше всех. Я готов на адовы муки, только бы быть с ней. Не моя вина, что я связался с этой брюнеткой".

Она создавала вокруг себя напряженную атмосферу, и я не понимал почему. Отчасти это было вызвано тем, что она все еще не могла забыть случившегося с Марианн Ленуар. А вторая причина гнездилась в чем-то еще, но в чем, я не знал.

В другой раз, когда я вернулся домой, ее не было, и я вспомнил, что она приглашена на бридж. Вечером, когда за окном уже совсем стемнело и похолодало, потому что пошел дождь – он мягко стучал по стеклу, предвещая, что будет идти всю ночь, – я услышал, как хлопнула большая парадная дверь, а потом ее шаги по покрытому ковром полу. Даже пушистый ковер не заглушал ее шагов – будто дьявол идет за твоей душой. Она вошла в комнату. Ее бледно-лиловое платье было все забрызгано дождем, капли мерцали даже на волосах и лице. Губы ее были крепко сжаты, она выглядела расстроенной.

– Попала под дождь, дорогуша?

Она кивнула, взглянув на меня, но тотчас же отвела глаза.

– Да, по дороге от гаража.

Что ее мучило? Я думал, что теперь-то она будет довольна. Оказывается, нет. Напряжение росло и росло. Брюнетка была тут ни при чем. Наплевать ей на брюнетку, если она и знает. Дело в чем-то еще.

– Хорошо было? – предпринял я еще одну попытку.

– Неплохо.

Голос ее звучал равнодушно.

– Что случилось, дорогуша? Устала немножко?

– Устала? – Полное безразличие. – Нет. Не устала.

Я встал, прошел по комнате и вернулся с двумя стаканами. Она взяла один, кивнула в знак благодарности и отпила немного. Потом отпила еще, и по ее лицу я понял, что она вот-вот заговорит. Не со мной, потому что я – это я, а просто потому, что ей нужно было высказаться, а я рядом. Глядя поверх стакана куда-то вдаль, она сказала:

– Это не в счет. Совсем не в счет.

– О чем ты говоришь?

– Здесь все в порядке, потому что это Батон-Руж, а не Новый Орлеан. Вот и не в счет.

– Черт побери, малышка, но это же столица Луизианы. Что же тут не в счет?

– Ты сам знаешь что.

Я посмотрел на нее, на стиснутые губы, на серые, глубоко посаженные глаза с их напряженным взглядом.

– Поезжай тогда в Новый Орлеан. Отправляйся туда и заставь их считаться с тобой.

Она ничего не сказала.

– Ты же можешь это сделать. Ведь ты жена губернатора.

– Да. – Взгляд ее изменился, губы раскрылись. – Да, могу. – Как будто она только что это поняла. – Наверное, могу.

– Устроить? Конечно, это можно устроить, – сказал Сильвестр.

Спустя два дня мы все были у него в кабинете. Жара, казалось, ничуть не влияла на него: такой же отутюженный темной шелковистой ткани костюм, словно он сидит под стеклянным колпаком.

– Все можно устроить. Можно, разумеется, устроить и прием в клубе "Орлеан".

– Я хочу спросить, можем ли мы сделать так, чтобы все прошло гладко? И получилось?

Я еще никогда не слышал, чтобы она о чем-то просила: еще минута, и она будет молить. Она не сводила с Сильвестра жадного взора широко открытых глаз.

Он посмотрел на нее сверху вниз с улыбкой всезнающего человека.

– Кто знает? Разве предусмотришь все последствия, моя дорогая?

Она кивнула, не спуская с него жадного взгляда.

– Я решусь на это. Я готова. – Она вздернула голову. – Какое время вы предлагаете?

– Пожалуй, конец ноября.

Лето перешло в осень, да и осень уже кончалась. Университет Луизианы одержал победу над Райсом и Алабамой, и мы неплохо по этому поводу повеселились, но Ада мечтала только о поездке в Новый Орлеан, и ни о чем другом. Наконец, дня за два до Дня благодарения, мы очутились в белом доме на Сент-Чарлз-авеню, который она сняла для нас почти до лета, чтобы провести там великий пост и побивать на белом карнавале. В День благодарения мы поехали на бега и сидели в своей ложе все восемь заездов. То и дело мелькали магниевые вспышки, нам отвели целую страницу в одной из газет. Но Ада снова бесновалась, потому что в светской хронике про нас не было ни строки.