Ада Даллас

В тот день сквозь стеклянную перегородку, отделявшую мой кабинет от приемной, я увидел, как в дверь входят, сохраняя определенный порядок: высокий, красивый седой мужчина в сером костюме, рослый, похожий на тяжеловеса молодой человек в зеленой с причудливой отделкой ковбойке и сером стетсоне, лицо у него было открытым и в то же время каким-то стертым; и четыре молодых ковбоя в таких же рубашках и шляпах, с музыкальными инструментами в руках.

Это были Сильвестр Марин, Томми Даллас и его квартет. Мне полагалось их встретить и отвести к Аде.

Поскольку я участвовал в выпуске теленовостей, мне, разумеется, было известно о них все, что могло быть известно. Сильвестр Марин, бывший сенатор штата от сент-питерского округа, играл немаловажную роль в политической жизни Луизианы, а Томми Даллас был его ставленником на должность губернатора.

Я вышел им навстречу.

– Доброе утро, сенатор, – сказал я. – Доброе утро, шериф.

– Здравствуйте... – Сенатор сделал секундную паузу, и я почувствовал, как завертелись колесики его памяти: – Стив! Как поживаете?

Он широко улыбнулся, но я сразу почувствовал, каким ледяным холодом от него веет. Почувствовал я и как меня внутри словно обожгло – такое ощущение испытываешь от стаканчика неразбавленного виски, – я даже не сразу понял, что это. Это был страх. Я слышал, что Сильвестр Марин умеет внушать страх и знает, как им пользоваться, и теперь он испробовал свое умение на мне. Мне стало стыдно, поэтому, когда пришлось в этот день разговаривать с ним, я старался, чтобы мои ответы звучали отрывисто и коротко.

– Неплохо, – отозвался я и пожал руку Томми Далласу. – Как самочувствие будущего губернатора?

Томми улыбнулся, что-то добродушно и неразборчиво промычав. Я знал многих деятелей от политики, способных произносить целые фразы, в которых не было ни капли смысла. Знал и таких, кто умел произносить слова, не складывая из них предложений. Но Томми Даллас был первым на моем жизненном пути, кто умел произносить звуки, не составляя из них слов.

Не талант, а прелесть! И не только потому, что нельзя было неправильно его понять. Нельзя было и правильно понять. В итоге: ничего.

Свою нечленораздельную речь Томми завершил тремя совершенно отчетливыми словами:

– Как жизнь, Стив?

Таков был поющий шериф сент-питерского округа, признанный идол публики, чиновник полиции, который, наверное, без чужой помощи не задержал бы и бродячей собаки, и будущий – можно было биться об заклад – губернатор штата Луизиана.

– Мисс Мэлоун сейчас придет, – сказал я сенатору, стараясь говорить отрывисто, но не совсем уж невежливо. – Прошу, джентльмены, садиться и чувствовать себя как дома.

В знак согласия Сильвестр наклонил голову, наверно, миллиметра на два. Профессиональная учтивость исчезла, не потому что я раздражал его, а потому, что с обменом любезностями было покончено. Лицо его было суровым, но не лишенным привлекательности, а небольшие морщинки сосредоточились только в уголках холодных глаз. Пока я говорил, он стоял совершенно неподвижно, затем кивнул, и его глубоко сидящие черные глаза – под глазами у него были отечные мешки – уставились на меня. Я взглянул в их черноту, и снова меня охватил страх. Что-то в нем напоминало мне Аду. Я подумал и понял: он тоже видел. Я заставил себя ответить взглядом на его взгляд, и он улыбнулся с иронической вежливостью.

В комнату вошла Ада.

– Добрый день, сенатор, – сказала она. – Добрый день, шериф. Как хорошо, что вы приехали!

Сенатор с той же насмешливо-элегантной почтительностью наклонил голову.

– Как хорошо, что вы нас пригласили!

– Нам и вправду очень приятно, дорогуша, – отозвался Томми.

С женщинами он умеет разговаривать достаточно членораздельно, подумал я.

– Очень рада, – тепло повторила она, обращаясь к Томми, и мне, хоть и не хотелось себе в этом признаваться, стало неприятно. Ее лицо сияло, в улыбке проглядывалось благоговение. Все шло как по маслу.

– Я столько раз вас слышала, шериф!

– Благодарю, мэм. – Томми оценил ситуацию и, по-видимому, наслаждался ею. – Большое вам спасибо.

– Нам не часто удается заполучить на нашу программу губернатора. Однако лиха беда начало, как говорится.

– Не стоит верить всему, что слышишь, дорогуша. Я еще не губернатор.

– Чистая формальность, – ослепительно улыбнулась Ада и переменила тему разговора: – Так что мы делаем в передаче? Репетировать не будем, а выступление строим следующим образом: я вас представлю, вы споете, затем я задам несколько вполне невинных вопросов. Потом вы снова споете. Вот и все. Согласны?

– Ты как полагаешь, Сильвестр? – спросил Томми.

На его привлекательной, чувственной, не слишком смышленой физиономии отразилось усиленное старание понять услышанное. По-видимому, это ему не удалось, потому что взгляд его заметался, как у тонущего, который тщетно надеется, что кто-нибудь бросит ему спасательный круг. Меня охватило чувство симпатии к нему, мне стало жаль его, хотелось сказать: "Давай, парень, выплывай сам. Спасательного круга нет и не будет".

Но я ничего не сказал и только услышал, как Сильвестр Марин спросил у Ады:

– А что за вопросы?

Она перечислила. Сильвестр кивнул и сказал, что все в порядке. Томми тоже кивнул и сказал, что все отлично.

Позже в студии, когда красная секундная стрелка подошла к цифре "60", оператор двинул камеру вперед для крупного плана, четверка музыкантов заиграла, а Томми Даллас запел. Он пел свою песню "Ты и я", обращаясь к Аде и завывая по-волчьи. Она сидела выпрямившись – лицо ее выражало восхищение – и не сводила с Томми глаз, лишь время от времени бросая мимолетный взгляд на Сильвестра, причем выражение ее лица чуть менялось.

Сильвестр сидел рядом со мной за стеклянной перегородкой, не выпуская из угла рта сигары, а глаза его рыскали поочередно от Ады к Томми и обратно. Тщетно я пытался разгадать его мысли.

Томми закончил свою песню, и Ада принялась задавать ему вопросы: как мог такой певец, как вы, шериф, пренебречь своим даром и отдать себя на служение обществу, как вам нравится, шериф, быть шерифом, каким образом, шериф, вы стали певцом. Затем Томми обратился к "народу", потом снова пел, и на экране появилась реклама – упитанный кролик, превозносящий до небес продукцию своего патрона.

Сильвестр, а за ним и я встали и вошли в студию.

– Все прошло изумительно, – говорила Ада, пожимая руку Томми. – Изумительно.

– Спасибо, дорогуша, – ответил Томми и, казалось, хотел еще что-то сказать, но, увидев Сильвестра, тотчас умолк.

Сильвестр внимательно – а может, оценивающе – посмотрел на Аду.

– Надеюсь, мы снова увидимся с вами, мисс Мэлоун?

– Я тоже надеюсь, сенатор.

– Значит, договорились. – Его глаза смотрели лишь оценивающе, вожделения они не выражали. – Пойдем, Томми, – повернувшись, сказал он.

И будущий губернатор Луизианы, словно на невидимом поводке, покорно последовал за одетым в отличного покроя костюм человеком с седой шевелюрой, а за ним тяжело зашагали четверо молодцов в зеленых ковбойках и серых шляпах.

Но Томми, должно быть, все-таки ухитрился кое-что сказать Аде и почти с того дня стал настойчиво за ней ухаживать.

Вот так просто это началось, и кому было тогда догадаться, что на доске сделан очередной ход! Собственно говоря, ход этот сделала сама Ада, ибо ясно, что она с совершенно определенной целью пригласила в студию Томми Далласа. Я не хочу сказать, что у нее уже был готов тщательно разработанный план и предусмотрены все дальнейшие события. Она просто знала, какой вариант ей предстоит разыграть, и неуклонно следовала ему, но в то же время чутко реагировала на любое изменение позиции. Не размениваясь, она вела атаку только в одном направлении. Но когда я гляжу в прошлое, это приглашение Томми Далласа, как и любой другой сделанный ею ход, представляется мне точкой на вычерченной в пространстве и времени кривой, похожей на траекторию снаряда. Такой циклической параболой баллистических диаграмм мне видится ее жизнь. Возможно, жизнь любого человека вычерчивается в кривую. Меня же волнует жизнь Ады, потому что только она дорога моему сердцу.

Итак, я следил – с болью, но пристально, – как Ада шла в наступление на Томми Далласа. Я видел, как она, одетая с большей тщательностью, чем всегда, менее неприступная, чем всегда (Томми не отличался душевной тонкостью), торопилась в дамскую комнату подкраситься, затем мчалась к лифту и бежала – я был уверен – на свидание с Томми. Однажды, чувствуя себя полнейшим ничтожеством, я последовал за ней и, прячась за дверью коктейль-бара, увидел их там. Даллас сидел, опираясь локтями на стол, и на его сытой, но привлекательной, хотя, быть может, и хитроватой физиономии ясно было написано желание. А напротив расположилась Ада с восторженной и выжидающей улыбкой на лице. Я быстро отошел от двери: у меня засосало под ложечкой.

Как-то я встретил их на Ройял-стрит: Даллас о чем-то рассказывал и сам же с удовольствием хохотал над своими словами, а Ада понимающе вторила ему. Она бросила на меня лишь мимолетный взгляд, сказав словно по обязанности "Привет, Стив!", и перевела взор обратно на Далласа.

Вскоре в газетах появились их фотографии: на бегах, на собраниях в его округе, на его концертах. Он еще два раза выступил по телевидению. На них обратили внимание репортеры, и в газетах высказывались предположения о том, скоро ли зазвонят колокола на свадьбе королевы телевидения и будущего губернатора?

Прочитав один из таких прогнозов, я тотчас же сообразил, что именно эту цель она и преследует. (Все понимали это давным-давно. Я же просто не знал, потому что не хотел знать.) Она хотела быть женой губернатора Луизианы. А Томми почти наверняка будет губернатором. Знакомясь с ним, она, конечно, рассчитывала со временем стать первой леди штата.

Что же, это вполне осуществимо. Год назад она была проституткой, а через год будет женой губернатора. Как предположение, это казалось невероятным. А как возможный факт – пугающе реальным.

Почему пугающе? Я поспешил оставить этот вопрос без ответа.

Возможность у нее была. Но не вполне реальная по двум причинам.

Первая причина: Томми любил женщин. И это было не просто увлечение, это было призвание. Его должность обеспечивала ему деньги и свободу действий для этого занятия. Он встречался с десятками девиц, но ни одна из них не сумела его заарканить. Порой им удавалось кое-что у него выудить, потому что, хоть срок их годности истекал довольно быстро, в политике молчание считается исключительно дорогим товаром. Но если верить слухам, а я думаю, верить им можно, Томми еще ни разу по-настоящему не был под угрозой утраты собственной свободы.

Ада, конечно, ошибки не допустит. В этом я не сомневался. Она не позволит ему того, чего он так усиленно добивается, но уж наверняка постарается, чтобы Томми это понял. Надеясь, что, поняв, он не постоит ни за чем. Но женится ли он?

Вторая причина: Сильвестр Марин.

Он не разрешит Томми ни единого шага политической значимости, который лично им не будет полностью одобрен. А женитьба – это политически важное мероприятие. Одобряет ли Сильвестр желание Ады стать миссис Даллас? На его вкус, я уверен, она слишком независима. Кроме того, красивая жена, с точки зрения политики, величина опасная. Порой это качество может повредить мужу. Оно вполне понятно вызывает у избирательниц чувство ревности.

И наконец, через некоторое время Сильвестр разузнает о ней все, что можно, и в один прекрасный день ему станет известно про Мобил. Если, конечно, до сих пор неизвестно.

Разумеется, ни на какой риск он не пойдет. Томми – его козырь, и этим козырем он собирается завоевать наконец штат Луизиана.

Сильвестр уже давно подбирался к завоеванию штата. Десять лет назад он овладел сент-питерским округом, правил им, как средневековый феодал, и, сидя в нем, как в крепости, год за год осторожно расширял свои владения. Теперь он уже почти полностью контролировал жизнь и деятельность еще трех соседних округов и был самым богатым человеком в Луизиане. Источником накопления его капиталов – никто не знал точно, сколько у него миллионов, – послужили те благоприятные возможности, которыми общественная деятельность награждает самых прилежных. Сильвестр так усердно изучал право в Луизианском университете, что сразу же после окончания был допущен к адвокатской практике и начал накапливать политический капитал. С дальновидным простодушием, присущим всем великим людям, он двинулся прямо к власти, подвизаясь на первых порах на грязных подмостках скромного округа. В двадцать пять он был членом совета торговой палаты, заставив ее заключить с фиктивными компаниями – за ними в действительности стоял он сам – долгосрочные договоры на аренду земли, в которой "случайно" оказалась нефть. Затем, став членом еще нескольких общественных организаций и осуществив в течение десяти лет ряд удачных операций в масштабах округа, заставил выбрать себя в геологический совет штаба. Занимая это положение, он имел возможность осуществлять контроль над заявками на нефтяные концессии, а так как самые богатые нефтью земли чаще всего доставались некоей "Биг дил дивелопмент компани", то вскоре Сильвестр оказался миллионером.

И тут он сумел завершить то, с чего так хорошо начал: овладел полным контролем над сент-питерским округом. Поскольку деньги у него были, то это оказалось не столь уж сложным делом для такого дальновидного и изобретательного человека.

Он не пожалел денег, чтобы посадить своих людей на место шерифа, затем прокурора, потом в исполнительный комитет демократической партии и в избирательную комиссию. Его же люди проводили выборы, собирали бюллетени и подсчитывали голоса. Этим он забил последний гвоздь. Округ был в его власти.

И тогда он разрешил открыть в округе игорные заведения. Он согласился с существованием мафии, но лишь с одним четко выраженным условием: без права на монополию. Любой, у кого были деньги, мог финансировать существование игорного дома, мог его открыть, правда, по предварительной договоренности с организацией Сильвестра. Такая преданность свободному предпринимательству привела в неописуемый восторг граждан округа, которые с тех пор и превратили игорные заведения в основной источник своих доходов. А популярность Сильвестра и его людей так возросла, что они могли бы одержать победу и на никем не фальсифицированных выборах.

Но Сильвестр лишь расхохотался бы, если бы ему предложили предоставить даже такое, почти обеспеченное мероприятие, как выборы, на волю судьбы. Сильвестр никогда ничего не предоставлял судьбе. Сильвестр все делал наверняка.

Теперь, на шестом десятке лет, Сильвестр был высоким, широкоплечим мужчиной с шапкой седых волос и хорошо поставленным от природы голосом. Голос его мог воспроизвести любую эмоцию в зависимости от ситуации или, скорее, согласно тактике, ибо ситуацию всегда создавал сам Сильвестр. Один газетный редактор сравнил его с мильтоновским сатаной – "вечный мятежник, одаренный исключительными способностями, направленными на овладение полным господством".

Сильвестр никогда не раздумывал, никогда на размышлял, никогда не предполагал. В его голове был заключен сложный механизм, который безостановочно подсчитывал доходы, расходы, прибыли и коэффициенты. Сильвестр всегда был уверен.

И Аде, прежде чем договориться о чем-либо с Томми Далласом, предстояло завоевать расположение Сильвестра.

Однажды я встретился с ней в коридоре и, не удержавшись, спросил:

– Как дела с губернатором?

Она холодно взглянула на меня.

– Неплохо.

– Надеешься стать первой леди?

Ее серые глаза сверкнули.

– А что тут смешного? Если хочешь знать, он готов на мне жениться.

– При условии, что ему разрешит Сильвестр.

Ее лицо побелело от гнева, она стремительно повернулась на своих высоченных каблуках и убежала.

Удар попал в цель. Значит, Томми действительно хочет на ней жениться, но решение зависит от Сильвестра. Мне сразу стало не по себе. Я не хотел, чтобы она выходила замуж за Томми или за кого-нибудь еще. Я хотел... Я прогнал эту мысль.

Итак, решение оставалось за Сильвестром.

Я вспомнил тот оценивающий взгляд, которым он окинул ее в студии. Он знал, что произойдет между ней и Томми. Видел ли он в ней союзника или противника?

Наверняка и то и другое. Он в каждом видел и противника, и союзника. Люди были его противниками до тех пор, пока он плетью не заставлял их полностью подчиниться, а потом использовал в своих интересах. Если вообще их можно было использовать.

Теперь, оглядываясь назад, я догадываюсь, что он видел в Аде определенную статью дохода и, разумеется, был прав. Он, наверное, считал, что ее можно заставить повиноваться без особых усилий. И в этом была его единственная ошибка. Даже сейчас я не мог понять, как он допустил эту ошибку. Но это сейчас, а то было раньше. Тогда он решал, что делать с Адой. И наконец решение было принято.

Недели через две после нашей размолвки в коридоре Ада вошла ко мне в кабинет. Она улыбалась застенчивой, чуть ли не робкой улыбкой, и я более, чем всегда, почувствовал себя негодяем. Мне стало ужасно неловко, и я хотел было сказать ей, как сожалею о случившемся.

– Ада, я...

– Не нужно, – перебила она меня. – Забудь об этом. – На секунду улыбка ее стала еще шире. – Можешь оказать мне услугу, Стив?

– Конечно.

– Послушаешь одну запись?

Я словно с неба упал.

– Пожалуйста.

Она, должно быть, заметила мое разочарование.

– Это не простая запись, Стив. Мне удалось ее сделать, потому что у меня был с собой в сумке портативный магнитофон, которым я пользуюсь, когда беру интервью. Знаешь, о чем я говорю?

– Знаю.

Она установила катушку.

– Что там на ней? – спросил я.

– Слушай, – ответила она, включая магнитофон, и повернулась ко мне. – Молчи и слушай.

Катушки пришли в движение. Сначала послышалось жужжанье, потом какие-то неразборчивые звуки и, наконец, низкий и вкрадчивый голос:

– Спасибо, что вы пришли, мисс Мэлоун.

– Ну что вы! – Голос Ады с ленты звучал чуть механически.

– Садитесь, пожалуйста. – Мужской голос казался мне знакомым.

– Спасибо.

– Вы, наверное, догадываетесь, зачем я пригласил вас? – И тут я узнал Сильвестра Марина.

Я почувствовал, что он немного волнуется. В голосе Ады не было и следа смущения. Ее слова звучали холодно, весело и непокорно.

– На это может быть несколько причин, сенатор.

Я понял, что начинается дуэль.

– Верно, – усмехнулся Марин. – Я знал, что вы так ответите. И был бы весьма удивлен и разочарован, если бы ошибся.

– Благодарю вас.

Даже в записи отчетливо чувствовалось ледяное равнодушие Ады. Пока счет в ее пользу, подумал я.

Я смотрел, как вращались катушки, и тщетно старался представить себе, что происходило в кабинете Марина.

Но слышал только голоса:

– Так, с чего же мы начнем? – с почти насмешливой вежливостью спросил Сильвестр.

– Приглашение было от вас, сенатор, поэтому выбор за вами. – Воплощенная любезность, она держала его на расстоянии, не хотела помочь ему.

– Да, да, пожалуй. – Низкий голос его журчал. Если он и чувствовал себя обманутым в ожидании, то ничем этого не проявлял. – Итак, вы намерены выйти замуж за Томми Далласа. – Это было утверждение, не вопрос.

– Разве?

– Будем откровенны, мисс Мэлоун. Вы намерены выйти замуж за Томми Далласа.

И опять удивительно ровный, ничего не выражающий голос Ады:

– Что ж, пусть будет так. По-вашему, я намерена выйти замуж за Томми Далласа.

Молодец!

Но вкрадчивый бас не выразил ни гнева, ни возмущения, ничего.

– Вы хотите выйти замуж за Томми. Хотите быть женой губернатора. Хотите, я полагаю, играть видную роль в делах штата. Что же, намерения весьма похвальные.

– Рада слышать ваше одобрение, сенатор. Значит, по-вашему, мои намерения являются похвальными?

– Я не сказал, что одобряю их. – Пауза. – Правда, я не сказал также, что не одобряю.

– Вот как?

– Да, так. Сначала я должен побеседовать с вами, чтобы убедиться, способны ли мы понимать друг друга.

– А если да?

Голос Ады теперь звучал чуть более дружески, но ровно настолько, насколько ей хотелось. Она вполне владела собой.

– Если да... – Еще одна пауза, на этот раз более ощутимая. – Если да, то могут открыться исключительно интересные возможности. Возможности, по-моему, представляющие значительно большие перспективы, чем вы думаете.

Эти слова должны были пронять ее. Видит бог, они должны были пронять ее. Самое трудное – сохранить позу тогда, когда счет в игре в твою пользу. Но Ада по-прежнему держала себя в руках.

– Меня всегда привлекали интересные возможности. Не будете ли вы так добры прояснить некоторые детали?

– С удовольствием. – В его голосе явно звучало удовлетворение. Он шел к намеченной цели. – Полагаю, что до сих пор ваши мечты не шли дальше роли только супруги. Так? Я хочу сказать, что пока вы ограничивались только ролью жены губернатора, вы не размышляли о влиянии и силе, поддерживающих трон. Не так ли?

– Предположим.

– Думаю, что так. Прежде всего силы, поддерживающей трон, не существует. – Снова в голосе зазвучала ирония. – Я лично, так сказать, возглавляю мою команду, и в штате это известно всем. Никто из членов команды об этом никогда не забывает. Это первый, последний и непреложный факт. Ясно?

– Ваши слова мне ясны, – ответил голос Ады, и я в душе зааплодировал ей.

И вдруг Сильвестр Марин сказал:

– Я могу предложить вам нечто гораздо большее, чем вы думаете. Как, например, насчет того, чтобы в один прекрасный день самой включиться в политику? Непосредственно в качестве кандидата или, например, занять определенную должность?

– Почему я? – Ее голос звучал совершенно равнодушно. Как это ей удавалось? – Ведь я женщина.

Он усмехнулся – с симпатией, надо думать.

– В политике произошли большие перемены. Значительно большие, чем мы думаем. Почему вы? Во-первых, женщина в определенных условиях может оказаться даже более подходящим кандидатом, чем мужчина. Во-вторых, ваша работа на телевидении – вы, профессионалы, называете это контактом с аудиторией – сейчас самое ценное качество для кандидата, а вы им обладаете, это доказано. В-третьих, я потратил на Томми много денег и немало времени, пока сумел, сделав из него достойную фигуру, привлечь к нему внимание общественности. И теперь хочу извлечь из этого вклада максимальную прибыль, особенно в отношении времени, ибо оно представляет большую ценность, нежели деньги. Вам, разумеется, знакомо имя Евы Перрон, слышали вы, наверно, и о чете Фергюсонов из Техаса? Вы следите за моей мыслью?

– Я слежу за вашей мыслью, – бесстрастно ответила Ада.

– Короче говоря, если у Томми будет жена, которая сама способна стать политической фигурой, его популярность автоматически распространится и на нее, и она незамедлительно станет заметной личностью. Для нее уже подготовлен трамплин. Я еще раз обращаю ваше внимание на мамашу Фергюсон и Еву Перрон. Как жена Томми, а также предприняв определенные шаги, вы будете представлять из себя весьма внушительную фигуру. В политическом отношении.

Я заметил, что он говорил уже не о жене губернатора, а обращался непосредственно к Аде.

– И все-таки, – сказала Ада, – почему я?

Басистый смех.

– Во-первых, потому что вы достаточно умны, чтобы спросить: "Почему я?" Совсем как в тексте для первокурсников в вашем же "Ньюкомбе". – Он снова засмеялся, а я по меньшей мере был поражен. Оказывается, он тщательно подготовился к разговору. – И, конечно, потому, что Томми без ума от вас. – Своим тоном он явно хотел дать ей понять, что эта причина не была главной. – Если вы выйдете за него замуж, он будет думать, что это его собственная идея.

– Что вас вполне устраивает, правда? – спросила Ада.

Но он пропустил ее слова мимо ушей.

– Вы наделены многими качествами, желательными для кандидата, – рокотал он. – Скромное происхождение: родились в Айриш-Чэннеле, но сумели собственными силами выбиться в люди. Прекрасно. Работа в баре выглядит на первый взгляд неважно, но в действительности это обстоятельство можно превратить в политический капитал. Ребенком подвергались эксплуатации, спасены добротой хорошего человека и так далее. Социальное положение: выпускница колледжа Софи Ньюкомб. Широкие массы против не будут, поскольку вы собственным трудом зарабатывали деньги себе на учебу. Еще один плюс. Политикой раньше не занимались, значит, у вас нет промахов и нет врагов. За исключением, разумеется, меня. – Смех. – Таким образом, вы полностью удовлетворяете всем моим требованиям, мисс Мэлоун, полностью.

Мне стало страшно. Интересно, знает ли он о Мобиле?

– А что потом? – спросил голос Ады. В нем не было ни восторга, ни страха, но не было и безразличия.

– Вот именно, что потом? Я хочу, чтобы между нами была полная ясность. Мне незачем тратить время на то, чтобы удивлять вас знанием подробностей вашей биографии или задавать вам различные вопросы. Вы будете в моей команде, я буду вашим капитаном. Только я. Я один. – Пауза. – Вы должны это отчетливо понимать с самого начала.

– Вы, пожалуй, прояснили это достаточно четко.

– Надеюсь. – В низком голосе явно звучала ирония. – Думается, мне незачем говорить вам, что я могу в ту минуту, когда я этого пожелаю, прекратить ваши с Томми отношения. Или что я способен направить мысли Томми в совершенно противоположную сторону.

– Нет. Вам незачем говорить мне это.

– Отлично. Я вижу, что тесты в вашем колледже проводились не зря. Вы знаете свое место, и я могу говорить дальше. Томми вполне соответствует губернаторской должности, но на дальнейшее его продвижение я не возлагаю никаких надежд. Вы... – Он остановился.

Несколько секунд царило молчание. Он явно ждал, чтобы Ада заговорила. Но она не произносила ни слова.

– Отлично. – Впервые в его голосе зазвучала властность. – Так как же?

И Ада таким тоном, будто, самое большее, соглашалась на свидание, сказала:

– Хорошо.

Я смотрел на вращающиеся катушки – они молчали, слышно было лишь их жужжанье – и думал: ему не удалось взять над ней верх, она держалась с ним на равных, она получила то, чего так упорно добивалась.

Затем Ада, настоящая Ада, а не Ада с магнитофонной ленты, поднялась со стула и выключила магнитофон.

– На этом все интересное кончилось.

– Понятно, – отозвался я.

Я взглянул на нее, словно видя ее впервые: высокая красивая блондинка с правильными чертами лица, округлыми бедрами и длинными ногами, и попытался согласовать все это с равнодушным голосом, звучавшим с магнитофонной ленты. И снова констатировал не без удивления: ему не удалось взять над ней верх. Всякий раз, когда я смотрел на нее, я открывал в ней что-то новое для себя.

– Что ж, – начал я нарочито громко, чтобы скрыть свое смятение. – По-моему, это решает все твои проблемы. Тебе преподнесли на тарелочке все, чего ты так упорно добивалась.

– Да.

Мы стояли, с любопытством глядя друг на друга. У меня от отчаяния пересохло в горле и засосало под ложечкой. Я попытался проглотить подступивший к горлу комок и не смог.

– Что ж, – повторил я, – прими мои поздравления.

Я видел, как она судорожно глотнула.

– Спасибо.

Мы продолжали в упор смотреть друг на друга.

– Стив... – начала она и замолчала. – По-твоему, я должна это сделать?

– Разве ты не этого добивалась?

– Скажи ты, Стив, – Ее полуоткрытые губы не улыбались, глаза не могли оторваться от моих глаз, а голос упал до шепота: – Скажи ты.

Впоследствии я всегда удивлялся, как мне удалось сказать, как удалось отыскать те скрытые звезды, к которым я взбирался вслепую. Ибо я не только не был способен это сделать; я не был способен об этом и мечтать. Это было самое последнее на земле, на что я мог бы или сумел бы решиться. Но в ту секунду я решился.

– Нет, – сказал я, – по-моему, тебе незачем это делать. По-моему, тебе незачем выходить замуж за Томми Далласа. По-моему, ты должна выйти замуж за меня.

Ее лицо замерло от удивления, страха, восторга.

– Будь моей женой. – Меня охватило отчаянное чувство свободы, как будто мне удалось пройти сквозь стену и увидеть дневной свет. – Будь моей.

Будто лед унесло весенними водами.

– Стив! – Она отвернулась, чтобы скрыть свои чувства, и, крепко сжав мою руку, спрятала лицо у меня на груди. – Да. – Ее приглушенный голос, казалось, проникал в меня. – Да, да, да.

Самое забавное заключалось в том, что я даже на минуту не мог усомниться в серьезности этого намерения. Даже на минуту. Оно мне казалось совершенно правдоподобным. Я говорю о намерении Ады отказаться стать Адой Даллас ради меня. Позже я убедился, насколько фантастической была эта мысль. Насколько невероятной. Но в ту минуту я целиком в нее верил.

По-видимому, верила и Ада.

* * *

В субботу мы отправились на остров. Он был местом нашей последней встречи, так пусть же станет местом начала новой жизни.

Из открытого окна нам было видно море, полыхающее синим пламенем под лучами ползущего вверх оранжевого шара. Полоса желтого песка уходила до серых пальм, кивающих зелеными верхушками синему простору.

В ресторане на деревянном полу играли солнечные блики, и Ада за столом выглядела чистой, невинной девушкой. Она была в безукоризненно белом платье, и накрашены у нее были только губы.

Я видел, что на нас смотрят – стоял разгар сезона, большинство столиков было занято, – и испытывал чувство гордости. По залу плыла высокая и загадочная хозяйка отеля, красное платье мантией струилось по ее мощному торсу. Она остановилась возле нашего столика и в ответ на мое приветствие лишь молча улыбнулась. Я смотрел на ее лицо и думал: что оно отражает? Удовольствие, участие или просто память о каких-то давних событиях? Она также молча отошла, и только старые половицы поскрипывали под ее ногами. А я перевел взгляд на Аду и забыл про все на свете.