Ада Даллас

Она отпила сразу полстакана. Я взглянул на нее. Виски было почти неразбавленным.

– Ну как, губернатор? – спросил я.

– Прекрасно. – Ее щеки вспыхнули при этом слове, но она ничего не сказала.

Я тоже выпил с ней сначала один виски, потом другой, а затем налил только себе.

Я опять взглянул на нее. Она выглядела отлично. Она показалась мне такой, какой была два года назад, и два года превратились в две минуты. Потом они стали двумя веками, и я возненавидел ее. Я ненавидел и одновременно желал ее, а больше всего мне хотелось заставить ее заметить меня. Мне хотелось ударить ее, причинить ей боль, сделать что-нибудь такое, что заставило бы ее признать мое существование.

Я поставил стакан и направился к ней.

Чуть нахмурившись, словно недоумевая, смотрела она на меня, и вдруг глаза ее расширились – она поняла. Она начала отступать, но было уже поздно. Я схватил ее и притянул к себе. Она застыла, упершись руками мне в грудь, но я был сильнее, я прижал ее к себе и принялся целовать, чувствуя сквозь шелк тепло и упругость ее тела. И вдруг я почувствовал, что она больше не сопротивляется.

Я поднял ее и понес на диван.

– Нет, – сказала она. – Не здесь, глупый.

– Нет, здесь, – сказал я.

Много позже она приподнялась и стала рассматривать меня.

– Знаешь, – сказала она, – а в тебе что-то есть.

– Совершенно справедливо.

Еще никогда за последние шесть лет я не чувствовал себя столь превосходно. Кое-что мне все-таки удалось.

После этого я порвал с блондинкой из секретариата и все время проводил с Адой. Она несомненно была гораздо лучше других. Я уже многое забыл, знаете, как забываешь, когда ничто не может напомнить, но теперь все вернулось, я вспомнил и старался наверстать упущенное.

Иногда я приоткрывал дверь ее кабинета и подмаргивал ей, и она подмигивала мне в ответ, дотрагиваясь кончиком языка до губ, и я знал, что мы пойдем домой вместе и мне не придется ждать.

Чертовски смешно вот так терять голову из-за жены. Из-за собственной жены. Но зато я заставил ее признать, что я существую. Что я не пустое место. Я смотрел в зеркало и видел в нем человека. И когда пришло время, мне ничуть не было жаль назначить ее вице-губернатором.

СТИВ ДЖЕКСОН

С верхних ступеней лестницы я смотрел вниз на стреловидные верхушки вечнозеленых кустов, на бледные в неровном свете желтых прожекторов лица людей, собравшихся на лужайке перед бронзовым Хьюи. Это были молодые лица, нетерпеливые, требовательные, яростные лица толпы, а не просто людского сборища, толпы, стеной стоявшей за Аду.

Я говорил в микрофон:

– Назначение миссис Даллас происходит под перекрестным огнем, который ведут политические деятели и пресса. Ее муж, губернатор Томми Даллас, предложил ей второй по значимости пост в штате Луизиана. История Луизианы не помнит случая...

Говоря, я смотрел на прыгающие и изгибающиеся над головами, то вздымающиеся вверх, то ныряющие вниз белые плакаты: "ДАЕШЬ АДУ!", "АДА ЛУЧШЕ ВСЕХ!" "АДА – ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗ ВЕЛИКИХ!" А на других было написано: "ЛИГА МОЛОДЕЖИ ЛУИЗИАНЫ".

Я посмотрел на разрубленное надвое лучом прожектора непроницаемое и благородное лицо Хьюи, навеки запечатленное в бронзе, а потом перевел взгляд на украшенный лентами трон, воздвигнутый на вершине лестницы для Ады Даллас. Шесть часов назад я – проверенный друг, бывший любовник и телекомментатор – сидел напротив нее за столом в ее новом кабинете.

– Пусть эти мерзавцы кричат, что хотят, – сказала она. – Я уже здесь. Пусть вопят изо всех сил.

Она явно была довольна собой и даже не скрывала этого. "Наконец-то я на верном пути, – безошибочно говорил ее вид. – Все, что было прежде, только мешало, но теперь все препятствия устранены, и вам предстоит либо убраться с дороги, либо примириться с последствиями".

Это было днем, а теперь уже наступил вечер, прожекторы бросали тусклый свет на темную лужайку, лишь вершина лестницы была ярко освещена, и мы ждали Аду.

Толпа кричала: "Ада! Ада!" – а я знал, что она стоит в башне и выйдет именно тогда, когда нужно, ни секундой раньше, ни секундой позже.

Крики становились все громче, толпа волновалась, и только я подумал: "Сейчас!" – как в круге желтого света возникла она. Я не видел, как она подошла. Она появилась там, словно материализовавшись из пустоты, и стояла, торжествуя, вскинув вверх руки. Толпа разразилась нечленораздельным воплем.

Вы понимаете, это происходило не во дворце спорта, на лужайке собралось несколько сот человек, но впечатление все равно было огромным.

Затем Ада заговорила. В ее словах не было ничего значительного. Я не слушал ее слов, я слушал ее голос и смотрел на ее лицо. Такое выражение я видел и прежде, на других лицах: на лице с усиками на фоне свастики в кинохронике, на гладко выбритом лице под треуголкой на картинах, изображающих баталии, и на лице длинноносой лысоголовой скульптуры, изваянной из белого мрамора два тысячелетия назад.

Это было – как бы получше сказать – выражение собственной полноценности. Как будто тому, на чьем лице оно покоилось, было предсказано, что его подъем будет безостановочным, что ничто не помешает ему достичь верховной власти, стать первым в мире и что нынешний момент – это лишь начальный шаг триумфального марша. Когда-то и я не сомневался в себе, но было это давным-давно, и уже ничего не осталось в памяти.

Ада же испытывала такое ощущение сейчас. И, посмотрев на нее, я понял, что оно не пришло к ней здесь на митинге и не исчезнет никогда. Теперь мне стало понятно то благоговение, которое испытывали члены "Лиги молодежи штата Луизиана". Мы все верили, что ей уготована необыкновенная судьба. И я понял, как нелепо выглядело бы, если бы она предпочла меня даже за много лет до этого.

Она говорила, а они выкрикивали лозунги и трясли своими плакатами. Я больше не видел глупых лозунгов, я видел только молодые хищные лица и огонь, который она зажгла в их сердцах. Они были целиком в ее власти.

В эту минуту я вдруг ни с того ни с сего подумал, что вот теперь она в полной безопасности, что никто никогда не узнает о Мэри Эллис из Мобила и о ста долларах за ночь (семьдесят пять, если вам повезет).

Она попросила меня встретиться с нею попозже. И как верный друг и бывший любовник, я ответил согласием.

* * *

В моем "бьюике" мы переехали через реку, остановились, я достал сверток с сандвичами и две бутылки с виски и содовой. Она жадно ела и пила. Я видел и слышал, как она глотает.

– Ничто так не возбуждает аппетит, как общение с простым народом, а?

Мои слова прозвучали как насмешка. Я вовсе этого не хотел.

У нее был полный рот. Она взглянула на меня, проглотила и сказала отчетливо:

– Ничто. И сравнивать не приходится. Там были сплошные сопли-вопли.

– Пожалуй, да.

– Знаешь...

Она замолчала, и это слово так и осталось висеть в воздухе. Я помнил, что сам определил условия моих с ней отношений. Если я не участвовал более полно в ее жизни, то это моя собственная вина. Я мог изменить условия в любую минуту. То есть я мог немного увеличить свои весьма ограниченные права. Нет, не буду.

Незачем превращаться в полное ничтожество.

– Извини, – сказал я.

Она улыбнулась и положила руку мне на плечо.

– Чепуха. Не терзайся угрызениями совести.

Я ощутил тепло ее голоса и улыбки и подумал, что стоит лишь ласково протянуть руку, как она тотчас прильнет ко мне. Я почувствовал, как мышцы мои отвердели, а рука чуть приподнялась с сиденья, но в ту же секунду упала обратно.

– Ты и вправду держалась отлично, – сказал я веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций голосом друга, который занимает позицию наблюдателя.

Она, разумеется, заметила и мое движение, и то, что я убрал руку. Лицо ее стало хмурым, и она ответила таким же веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций тоном:

– Благодарю. Все, кажется, прошло превосходно. Уж очень отзывчивая аудитория.

– Да, они реагировали на каждое твое слово.

Она улыбнулась уже совсем по-иному и с гордостью подтвердила:

– Реагировали отлично.

– И что же дальше? – Теперь я был в безопасности.

– А ты не знаешь?

– Станешь губернатором? После очередных выборов?

– На следующих выборах, – кивнула она.

Ее уверенность была забавной.

– Считаешь, что это в твоих силах?

– Если бы не считала, не стала бы тратить время. Или точнее, если бы Сильвестр не считал, он не стал бы тратить время.

– Чего он добивается?

– Разве ты не помнишь его слова? – Ее голос был тусклым. – На пленке? Он хочет за свой вклад получить двойную прибыль. Сначала на Томми, потом на мне. По его мнению, женщина – сейчас самая подходящая кандидатура. – Она помолчала. – Он все продумал. Мне остается только заучить свою роль. – Она старалась говорить беспечно, но это ей плохо удавалось.

– Вот, значит, как обстоят дела?

– Вроде этого. Но не совсем, как в случае с Томми. Он по крайней мере позволяет мне, – в ее голосе снова зазвучала насмешка, – спорить с ним. Если бы ты слышал, как мы спорим!

– Мысль назначить тебя вице-губернатором принадлежат Сильвестру?

Она коротко рассмеялась.

– Так он думает. А может, позволяет мне думать, что это моя идея. На самом деле, вероятно, придумал это он. Как часть его генерального плана.

Я ничего не сказал, и она продолжала голосом еще более резким в своем насмешливом оживлении:

– А знаешь ли ты, что в его плане вышла небольшая осечка? Совсем небольшая. Со мной. Видишь ли, на некоторое время я несколько отошла от дел. Я расстроилась из-за того, что заставила Марианн Ленуар размозжить себе черепную коробку. Знаешь ли ты, что это дело моих рук? Это был мой триумф. – Она улыбнулась, глаза ее блестели, видно было, что она вот-вот заплачет. – Мой величайший триумф. Но после этого политика перестала меня интересовать. После этого я, если можно так сказать, утратила вкус к игре в политику.

– Хватит, – сказал я.

– У него нашлось лекарство. Доктор Сильвестр Марин умеет лечить любое заболевание.

– Хватит, – повторил я, положив руку ей на плечо. Мне хотелось успокоить ее, утешить. Но она быстрым движением высвободилась из-под моей руки.

– О нет, Стив. – Она явно смеялась надо мной. – Будь осторожен. Никакой интимности. Никаких вольностей. Не забывайся, Стив.

Я откинулся на спинку сиденья. С минуту мы оба молчали.

Затем она сказала совершенно спокойно:

– Извини, я несколько заговорилась.

– Ничего, переживу.

– Конечно, переживешь. Ни восторгов, ни боли. Почему бы нам не сделать еще одну попытку?

* * *

На мосту, вознесенном над медленной, цвета тусклой меди рекой, я снова взглянул на нее. Ее золотоволосая голова покоилась на подушке сиденья, красивое лицо было бледным и спокойным. Интересно, подумал я, что таится за этой маской, какое горючее выводит эту женщину на орбиту борьбы со вселенной?

Вскоре мы снова очутились на полуосвещенных, вымерших улицах города.

– Домой? – спросил я и неловко добавил: – В особняк?

– Нет, – ответила она. – Я должна взять свою машину. Довези меня до Капитолия.

Когда мы свернули к темному и пустому паркингу, я увидел ее машину, стоявшую в одиночестве: даже неподвижная, она казалась длинной и быстрой и при свете звезд мерцала, отливая золотом.

Я остановился.

– Не вылезай. – Не успел я двинуться, как она уже открыла дверцу. Но на мгновенье замешкалась. – Спасибо за виски. – Я увидел во тьме, как сверкнули в улыбке ее белые зубы. – Спокойной ночи, Стив. Извини, что я тебе нагрубила.

Она наклонилась ко мне и запечатлела на моей щеке легкий, как дыханье, поцелуй. Затем она вылезла и, сказав еще раз "спокойной ночи", пошла к своей машине, стуча каблуками по бетону. Я подождал, пока не заработал мотор, – мало ли что может случиться, – и видел, как желтая машина скользнула во тьму.

Я доехал до конца аллеи и, прежде чем свернуть, еще раз посмотрел на башню. Черным остроконечным силуэтом уходила она в ночное небо, устремляясь куда-то далеко, к звездам.

Я остановился на углу, посмотрел направо и налево и сделал поворот. Машины Ады уже не было видно.

* * *

Когда оглядываешься в прошлое на цепь связанных между собой событий, ты склонен считать, что они так и следовали одно за другим. В действительности же это вовсе не так, в это же время произошла еще куча разных эпизодов, которые не имели никакого отношения к той цепи, но тем не менее сыграли значительную роль в твоей жизни. Та цепь – лишь одна из нитей, из которых соткана наша жизнь. Но когда смотришь назад под определенным углом, то тебе видится эта нить.

За месяцы, последовавшие за назначением Ады вице-губернатором, в моей жизни было много перемен. У меня завязался роман с рыжеволосой вдовой из Венесуэлы – я познакомился с нею в самолете из Каракаса, куда летал на открытие новой авиалинии, – из-за нее я чуть не лишился своей квартиры после бурной сцены, во время которой я служил мишенью для бутылок, сковород и пепельниц. Я получил повышение по службе, став главным в передаче последних известий у нас на студии, и соответственно увеличение в жалованье. И продолжал выпуск собственного тележурнала, для которого еженедельно сочинял помимо текста к хроникальным событиям и сценарий документального фильма. Из нескольких десятков подобных произведений я помню, например, интервью с убийцей полицейского, которое состоялось за два дня до его казни на электрическом стуле. Я часто играл в теннис на кортах новоорлеанского теннисного клуба, проводил свободные дни на побережье, но, оглядываясь назад, на эти месяцы, вспоминаю только Аду.

А она с головой ушла в политику. Ни с того ни с сего она вдруг объявила себя совестью общества – к этой ее роли не сразу удалось привыкнуть. Она не говорила ничего нового, все это уже было сказано и Хьюи Лонгом, и кое-кем из президентов, но, ораторствуя, она выдавала эти речи за собственные мысли, и избиратели слушали ее взахлеб.

Я бывал на многих из ее выступлений и порой после них беседовал с нею. Она объясняла мне с полной искренностью – а может, и нет, – в чем состоял их с Сильвестром стратегический план. Выборы в конгресс показали, что приспело время повторить политику Нового курса как в границах штата, так и всего государства. Конечно, это должен быть весьма обтекаемый Новый курс. В ее обязанности входило олицетворять его приход, стать его символом задолго до выборов.

– Это тоже часть генерального плана Сильвестра? – спросил я.

– А что же еще? – скривила она губы.

Я встречался с ней регулярно, хотя и нечасто, но отношения наши оставались прежними. Мы оба крепко придерживались определенного статуса: мы стали друзьями, какими иногда бывают бывшие любовники. Я не знал, долго ли смогу играть эту роль; я чувствовал, что моя решимость с каждым разом слабеет. А она после той поездки за реку ни разу не подавала виду, что ей хочется изменить наши отношения. Может, она теперь уже и не хотела. Но эта мысль не доставляла мне удовольствия.

Я встретился с Адой во время ее очередного приезда в Новый Орлеан недели через две после скандала с вдовой из Венесуэлы. Она держалась явно холодно. Почти перед уходом она сказала:

– Надеюсь, тебе со мной было не слишком скучно. Ведь не пришлось ни кричать, ни увертываться от ударов.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь что.

Наверняка она слышала о моем скандале с вдовой. Она все еще сердилась, когда мы попрощались, а мне нравилось, что она ревнует.

Через неделю я явно стал испытывать желание увидеть ее и договорился взять у нее интервью по поводу какого-то благотворительного проекта: создание фонда то ли для лишенных прав несовершеннолетних преступников, то ли для незаконнорожденных. И отправился в Батон-Руж.

Я прошел через вестибюль, где стояли бюсты навеки запечатленных в бронзе прежних губернаторов, верных сынов своего отечества, и очутился в коридоре, который вел в приемную перед кабинетом Ады. Из приемной вышла женщина. Лет пятидесяти, она была неплохо, но несколько вызывающе одета. Рыжевато-коричневые крашеные волосы увенчаны лиловой шляпкой, а лицо застыло в злой или, скорей, ожесточенной улыбке. Мельком взглянув на меня, она прошла мимо, не проявив интереса, но мне сразу показалось, что я где-то ее видел.

В приемной я попытался вспомнить, где ее видел, но тщетно. Взяв кем-то оставленный экземпляр "Морнинг адвокейт", я принялся было читать статью "ЧЕТВЕРО ПОГИБЛИ В КАТАСТРОФЕ", как вдруг отбросил газету и встал. Я вспомнил.

На лбу у меня выступили капельки пота. Я подошел к окну и сделал глубокий вдох: мне было душно.

– Входи, Стив.

Голос Ады был ровным и беззвучным. Я повернулся и увидел ее на пороге кабинета.

Я вошел. Дверь за мной захлопнулась.

– Это она? – спросил я.

– Да. – Ее голос был лишен всяких эмоций. – Из Мобила. – Солнечный луч желтым пятном лег ей на щеку. – Через четыре года. Восстала из прошлого, из того прошлого, которое может погубить меня.

Только для того, чтобы не молчать, я спросил:

– Что ей нужно?

– Что ей может быть нужно? Деньги. Много денег.

Из-за стены доносился приглушенный треск пишущей машинки, гул разговора, слабый шум шагов. За дверью мир оставался таким, каким был прежде. А в этой комнате какое-то одно мгновенье все перевернуло.

Чем определяется время? Проходит год, и о нем забывают навсегда. И одна-единственная секунда способна погубить весь мир. Что помнится дольше: год поездок в трамвае, где аккуратно пробиваешь билет, или одна пятая секунды, когда из-под ног преступника выбивают табуретку?

– Что ты намерена делать? – спросил я. – И чем я могу помочь?

– Платить, что же еще? У нее, по-видимому, есть фотографии. Красноречивые, по ее словам.

Мне стало нехорошо.

– Вызови полицию. Твою полицию. Они заставят ее молчать.

– Не заставят.

Я и сам это понимал.

– Подожди, я что-нибудь придумаю.

Она с усталым видом повернулась ко мне – теперь ее лицо было в тени.

– Нет, нет, не нужно. Незачем тебе вмешиваться. Придется платить.

– Я обязан вмешаться. По-твоему, я могу оставаться в стороне, пока...

Она продолжала, словно не слыша моих слов.

– Удивительно, что она не появилась давным-давно. По-видимому, ей ни разу не приходилось видеть луизианские газеты. Только на прошлой неделе она впервые увидела мою фотографию. Тогда-то она и поняла, что Мэри Эллис и Ада Даллас – одно лицо.

Я ничего не сказал.

– А я-то надеялась, что об этом можно забыть. Что это было в другой стране и что женщина эта давно умерла. Но прошлое никогда не умирает; даже если ты похоронил его, в один прекрасный день оно может восстать из могилы. – Она криво улыбнулась. – Да, придется платить.

– Подожди, что-нибудь придумаем. – Я чувствовал, что лгу.

– Нет, Стив. – Теперь ее улыбка стала почти ласковой. – Деньги я могу заплатить. Но, к сожалению, это не конец, это только начало.

И я снова почувствовал, как она мне дорога. Пришлось взглянуть в глаза истине. Я не изменился. Я не мог измениться. Я любил ее. С той минуты мне пришлось с этим мириться.

* * *

На следующей неделе я увидел ее в телепередаче. Она открывала какой-то молодежный центр в Элизиан-Филдз и выглядела лучше прежнего.

Почти три месяца я пытался придумать, как помешать этой женщине. И ничего хорошего не придумал. Мы виделись с Адой несколько раз, но не наедине и поэтому поговорить не могли. Почти все время с ее лица не сходило выражение плохо замаскированного беспокойства. Однажды после интервью, которое она давала представителям прессы в Новом Орлеане, мы на несколько минут оказались вдвоем в гараже отеля.

– Я все еще думаю, – сказал я.

– Не нужно, Стив. Бесполезно. Я в ее руках.

– Должен же быть выход.

– Выход есть. – Она устало улыбнулась уголком рта. – Платить.

– Что-нибудь еще.

– Я взвешивала каждую возможность, – усмехнулась она, но в пещерном мраке гаража было видно, как она вдруг побледнела от страха.

Подъехала, резко затормозив, ее машина. Она села, я захлопнул за ней дверцу, подошел к окну и наклонился.

– Стив... – Лицо ее стало спокойным. – Прошу тебя, не беспокойся больше об этом. Прошу тебя.

Большая желтая машина, выехав из широкого проема, скрылась на улице.

РОБЕРТ ЯНСИ

С того вечера в болотах, когда я обнял ее, она не подпускала меня к себе и на ярд. Она не избегала меня. Она вела себя так, будто меня вообще не существует.

Я специально подкарауливал ее в холле, она вежливо улыбалась и проходила мимо, и вправду меня не замечая. Раза два я заходил к ней в кабинет поговорить на тему, какую был способен придумать; она отвечала ровным, бесцветным голосом, словно говорила: ты начальник полиции штата, и ничто больше. Но я упрямо сидел возле ее стола и смотрел на нее. Под тонким шелком блузы обрисовывалась ее грудь, и я чувствовал дрожь во всем теле. И когда она шла по коридору, я провожал ее взглядом: высокие каблуки цокали по бетону, бедра покачивались над стройными, обтянутыми шелковыми чулками ногами, и я чувствовал, что она должна стать моей.

"Не дразнит ли она меня?" – иногда думал я. Но потом перестал обманывать себя. Просто она давала мне понять, что надеяться не на что.

Наблюдая за ней даже на расстоянии, я видел, что она задумала нечто грандиозное. Затем ее назначили вице-губернатором. А я сходил по ней с ума еще больше прежнего. Мне ведь хотелось обладать ею еще и потому, что она вознеслась так высоко и до нее трудно было дотянуться. А теперь она поднялась еще выше.

Предстояло так или иначе что-то придумать.

Иногда я прятался в мужском туалете по другую сторону холла и ждал. Я следил, когда она появится, и выходил ей навстречу, чтобы пройти мимо, посмотреть на нее, а то и перекинуться словом-двумя.

Все равно никакого толку. Она могла улыбнуться, но очень вежливо и холодно, сдержанно здоровалась и проходила мимо. А меня потом в течение часа терзало ощущение пустоты.

Она видела меня насквозь, но я уже не мог остановиться. Я должен был довести дело до конца.

Однажды я шел за нею на расстоянии двух-трех шагов, а затем громко, по-деловому позвал:

– Миссис Даллас!

Она остановилась, обернулась, но, увидев меня, раздраженно нахмурилась.

– Да? – Лицо ее было непроницаемым, как белая стена, брови сдвинуты, а губы сжаты. Мне хотелось одновременно и ударить и поцеловать ее.

Сохраняя абсолютно деловой вид, я спросил:

– Можно вас на минутку?

– Пожалуйста, полковник. – Ее лицо чуть разгладилось, но особой радости она не проявила. – В чем дело?

Я схватился за первое, что мне пришло в голову.

– Я насчет вашей поездки в Шривпорт. – Я изо всех сил старался держаться официально. – Нужны ли вам сопровождающие?

– Нет, – коротко ответила она.

– Тогда мы возьмем с собой лишь наряд полиции, чтобы сдерживать толпу, – согласился я.

– Отлично.

Она не была рассержена, просто холодная стена, и только, и не успел я сообразить, что делаю, как схватил ее за руку и прошептал:

– Когда же мы увидимся, черт побери?

Она вырвала руку, лицо ее от злости еще больше побелело, и она прошипела:

– Сейчас же прекратите!

– Когда мы увидимся? – повторил я, не отпуская ее.

– Убирайтесь! – В ее голосе явно слышались раскаты грома.

– Я спрашиваю, когда мы увидимся?

– Никогда! – швырнула она. – И больше не лезьте ко мне. Никогда, говорю я вам.

Я был груб. Я решил быть помягче.

– Ада...

– Убирайтесь!

Она швырнула это слово мне в лицо, как нож, а где-то поодаль открылась дверь, раздался чей-то голос, и я отпустил ее. Она двинулась по коридору, от гнева еще больше раскачивая бедрами, и, пройдя через холл, скрылась в своем кабинете.

Лицо у меня пылало, уши горели. Я еще никогда в жизни так не ненавидел.

Но не думать о ней я не мог. Как ни старался. Горящее бледное лицо, сжатое в тугой комок тело и голос, швыряющий в меня камнем: "Никогда!" Я ежедневно помнил это слово. Я мог забыть его на десять, двадцать, а то и тридцать минут кряду и чувствовал себя превосходно, не думая о ней, а потом вдруг мне приходила на ум мысль: "Господи, ведь ты не вспоминал о ней целых полчаса", – и я снова принимался думать о ней. Опять она стояла передо мной, и я вновь слышал ее ледяной голос: "Никогда!" – и вновь оставалась лишь пустота в сердце и тяжесть в желудке.

Я старался заняться работой. Без толку. Виски, женщины. Тоже бесполезно.

Когда я был с женщиной, передо мной вставала она, и я видел белое лицо с кровоподтеками от моих пощечин и тело, исхлестанное кнутом. Это была моя месть ей.

Если бы я мог причинить ей боль! Оскорбить ее, а потом овладеть ею! "Никогда!" – сказала она.

Однажды я вернулся к себе в кабинет после проверки гаража. Слишком много неполадок в моторах. Я лично проверил все случаи, уволил двух механиков, которые были не гражданскими лицами, а служили у нас в полиции, и вернулся в значительно лучшем расположении духа.

Я сел. И тут увидел на столе записку: "Просила позвонить миссис Даллас". Больше ничего. Даже время не было указано.

Что надо этой золотоволосой суке? Хочет сказать, что я уволен? Именно. Наверное, заставила этого паяца Томми рассчитаться со мной. А теперь решила получить удовольствие, лично сообщив мне эту приятную новость. Черт с ней! Постараюсь не доставить ей этой радости.

Я попытался было сочинить несколько приказов, но ничего не получилось. Будь она проклята! И Томми вместе с ней! Будь они все прокляты!

И вдруг раздался официально-бесстрастный голос моей секретарши:

– Полковник, вас просит миссис Даллас.

– Скажите ей... – Пусть она скажет, что я еще не пришел. Но остановился, взял трубку и как можно тверже произнес: – Полковник Янси у телефона.

Если эта сука думает, что заставит меня ползать перед ней на коленях, она очень ошибается.

– Здравствуйте, полковник. – Мягкий, приятный голос.

Меня этим не купишь.

– Слушаю вас. – Я все еще был тверд. Они могут уволить меня, но получить удовольствие – черта с два.

– Надеюсь, я не очень помешала вам, полковник. – Она помолчала секунду. – Не можем ли мы увидеться сегодня в течение дня?

Я знал, что ей нужно.

– Если вам требуется от меня прошение об отставке, я пришлю его с курьером.

– Отставка? Полковник, о чем вы говорите? Никто не собирается требовать вашей отставки. Просто мне нужно вас видеть.

Что я теряю?

– Хорошо, – сказал я.

– Мы можем встретиться в кафе в два часа?

– Хорошо, – повторил я.

Через стеклянную дверь я увидел, что она сидит за столиком вместе со своей секретаршей. Наверное, нарочно привела ее с собой: респектабельнее выглядит. На столике стояли только чашки с кофе, она не курила. Она никогда не курила на людях. Боялась потерять голоса сельских жителей.

Я толкнул дверь и вошел. Секунду она смотрела мне в лицо, потом ее взгляд скользнул куда-то в сторону, и я понял, что наше свидание должно выглядеть случайным. Я сделал вид, что, проходя мимо, заметил их, поздоровался и попросил разрешения сесть за их столик.

– Пожалуйста, полковник, – сказала Ада.

Я сел. Подошла официантка, я заказал кофе. Я взглянул Аде в лицо: гладкое, свеженапудренное, оно было непроницаемым. Какого черта ей нужно?

Мы немного поболтали, так, ни о чем, а затем Ада сказала:

– Ах! Я вспомнила, что должна ехать в город, а моя машина в гараже.

Я сообразил, что от меня ожидалось.

– Моя машина у дверей, миссис Даллас. Позвольте мне вас отвезти.

– Ну что вы, полковник! Как я могу вас так затруднять?

– Никаких затруднений, миссис Даллас.

Я расплатился, и через боковую дверь мы вышли к черно-белой полицейской машине, которую я оставил перед кафе.

Но когда я начал открывать дверцу, она остановилась.

– Слишком заметная, – тихо сказала она.

В чем дело?

– Возьмем мою собственную, – предложил я.

Мы сели в мой "шевроле". У меня никогда не было шикарной машины, потому что я мог пользоваться любой из тех, что находились в моем распоряжении. Но, увидев "шевроле", она как будто осталась довольна.

– Очень хорошо.

Я дал задний ход и, выруливая, думал, куда она прикажет ехать. Но она молчала, и мне пришлось спросить. Она смотрела не на меня, а вперед, сквозь лобовое стекло. Я решил, что она не расслышала вопроса, и только хотел повторить его, как она ответила:

– За реку.

Я ничего не сказал. Мне даже не хотелось думать о том, о чем я не мог не думать: наконец-то это должно произойти.

Но почему именно так? Для чего она избрала такой странный способ? Может, она из тех, кто, приняв решение, не откладывает дела в долгий ящик? Не усложняй, приказал я себе. Не волнуйся и пожинай плоды.

Мы ехали по шоссе по направлению к мосту.

Я пытался придерживаться официального тона:

– По какому вопросу вы хотели меня видеть, миссис Даллас?

Она недобро улыбнулась и какое-то мгновенье смотрела прямо мне в лицо.

– Наберитесь терпения, полковник. Вас ждет сюрприз.

Мое сердце строчило, как автомат. Неужели она имеет в виду то же самое? И меня обдало жаром: сейчас!

Я свернул за угол, потом мы сделали вираж и очутились на мосту. Я чувствовал, как растет во мне это "сейчас", а впереди, над железной решеткой моста, похожее на оранжево-красный шар, полыхая огнем, висело солнце. Оно слепило мне глаза, потому что я ехал прямо на него.

Я бросил взгляд в сторону и увидел сквозь парапет моста сверкающую коричневую воду, текущую широко и свободно, а потом сворачивающую в темную зигзагообразную полосу зеленых деревьев на фоне голубого неба.