СТИВ ДЖЕКСОН

Утром я проснулся от кошмаров, которые мучили, давили, терзали мой мозг, и сел на постели. Я был в 703 номере отеля при Капитолии. Теплый, желтый луч солнца лежал поперек кровати. Я взглянул на часы: десять часов двадцать восемь минут. Я вспомнил все.

Двадцать восемь минут назад должны были казнить генерала Роберта Янси. Полмиллиона получасов ушло в ничто с тех пор, как он родился, но последние полчаса тянулись для него дольше, чем все вместе взятые, потому что в начале этого получаса он был еще жив, а в конце мертв уже в течение нескольких минут.

Я снова лег и закрылся подушкой от безжалостного света.

Какой прок от того, что равнодушная (а может, дрожащая?) рука рванула рычаг, вспыхнула красным светом целая панель огней, что-то тихо и безжалостно загудело? Возмездие восторжествовало. Зло наказано. Но кому от этого легче?

Может быть, Янси. Парадоксально, но именно Янси. Ибо он осознал смысл прожитого и принял ответственность за содеянное. Он окинул взглядом свою жизнь и осудил ее. Он заклеймил свои поступки и смирился с их последствиями. Все это я видел в нем, когда накануне посетил его.

А что сделал я?

Вчера вечером я сел в машину и поехал на запад от Нового Орлеана и Батон-Ружа. Ночь стояла безлунная. Я промчался по высокому мосту над темной рекой, через долину, напоенную сладким ароматом, к расплывчатому пятну горизонта. Но горизонт отступал все дальше и дальше. Как я ни убегал, все равно я не мог уйти от мысли о том, что произойдет в окружной тюрьме в десять утра. Поэтому я повернул, не останавливаясь, и помчался обратно на восток, где небо уже начало бледнеть, потом розоветь и наконец заалело. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда я въехал на стоянку при "Капитол-хаузе", вошел, опустошенный и усталый, в вестибюль отеля и зарегистрировался. Поднявшись в номер, я разделся, сбросив одежду прямо на пол, лег и тотчас же уснул.

Но ночью я что-то понял, или решил, или просто до меня дошло, а то и все вместе. Янси помог мне в этом.

Я перестал ненавидеть себя за то, что случилось с Адой. Я сделал выбор, а потом дал задний ход, и это может произойти с каждым.

Я оказался частью того, что адвокаты называют "причинной обусловленностью", которая завершилась смертью на ступенях Капитолия. Но источником этой обусловленности была сама Ада. Возможно, другого конца для нее и не существовало.

Цена оказалась выше, чем я думал. Цена оказалась чересчур высокой.

Но я несу полную ответственность за свои поступки. И за тот выбор, что я сделал.

У меня появилось ощущение, что завершилось нечто, начавшееся давным-давно, еще до Ады, до моего Ничто, даже до того, когда при наличии четырех тузов в меня угодил осколок снаряда.

Я ничуть не удивился, когда, спустившись в тот день на лифте в вестибюль, увидел там Томми Далласа. Да и чего удивляться? В этом отеле можно было встретить множество знакомых. А особенно, когда в штате происходило какое-нибудь важное событие, как и, пожалуй, в этот раз. Кроме того, вероятно, сама судьба пожелала, чтобы мы встретились.

Как только я вышел из кабины лифта, он повернул голову в мою сторону и отыскал меня взглядом. Он ждал меня. Интересно зачем. Может, поговорить об Аде с единственным, кроме него, человеком, который тоже играл какую-то роль в ее жизни. Мы были в некотором смысле родственниками.

Мы смущенно поздоровались. Про Янси не было упомянуто ни словом.

– Мне сказали, что вы здесь, – начал он. – Нам не пришлось встретиться в Новом Орлеане, и я решил разыскать вас в Батон-Руже.

– А в чем дело? – спросил я.

– Пошли чего-нибудь выпьем.

Мы вошли в бар, сели за столик в углу, нам подали виски.

– Я намерен снова баллотироваться, – взглянув на меня через стол, сказал он. – В губернаторы.

Я не удивился, но сделал вид, что удивлен.

– Ну что ж, желаю удачи.

– Мне нужна ваша помощь.

– Моя? Вы же знаете, что я во время предвыборной кампании держу полный нейтралитет.

– Я говорю не о кампании. После выборов.

– Вы уверены, что вас выберут?

Он покраснел.

– Я понял, о чем вы думаете, – усмехнулся он. – Но меня и правда выберут.

– А что вам нужно от меня?

– Я бы хотел иметь вас, так сказать, в советниках.

– Меня? Но я никогда не занимался политикой. За каким чертом я вам понадобился?

– Я знаю, что вы не занимались политикой. Но меня не это интересует. Мне просто нужен хороший совет. Вам понятно, о чем я говорю?

– Нет, не понятно. О чем?

– Мне нужен человек, который смотрел бы на меня со стороны, помогал поддерживать порядок. Лицо, так сказать, незаинтересованное.

– Бить ваших мальчиков по пальцам, если они начнут капризничать?

– Именно. Иногда такой, как вы, может сделать гораздо больше, чем я сам. Я буду поддерживать с вами тесный контакт. – Он опять усмехнулся. – Вы будете чем-то вроде моей совести. – Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Я вас кем-нибудь назначу. В какой-нибудь комитет.

– О боже! – отозвался я. – Меня!

Все это я уже когда-то слышал. Что-то в таком духе говорила и Ада, в шутку, по-моему. Ну не смех ли?

– Ну и ну! – покачал я головой. – Шутить я тоже умею не хуже других. А вы не боитесь, что я заставлю вас ходить по струнке?

– По струнке? Нет, по струнке я ходить не умею.

– Тогда напрямик, и не шатаясь.

Он протянул мне руку и был явно горд тем, что вроде доказал что-то самому себе.

Я поехал назад в Новый Орлеан. Облака, которые уже давно заволокли небо, вдруг нависли прямо над шоссе и разразились дождем. Словно миллионы автоматов, застучали тяжелые струи по крыше машины и асфальту. В боковое стекло мне была видна пелена воды, окутавшая темно-зеленое болото, а впереди лило так, что щетки на ветровом стекле не справлялись со своей работой. Мне казалось, будто я сижу в снегоочистителе под темным, сумеречным небом, хотя было всего четыре часа.

Сквозь щель в боковом стекле в машину потянуло свежестью; и меня почему-то охватило чувство грусти, одиночества и какой-то отчужденности. Наконец я выбрался из низины и ехал мимо полей, где дождь был не такой сильный. Возле новоорлеанских пригородов он совсем перестал. В черном небе ярко светилась красно-бело-зеленая неоновая реклама придорожной закусочной, прохладный воздух был чист и прозрачен, желтый свет уличных фонарей отражался в мокром асфальте. Я въехал в город.

1

Как остроумно! (франц.)

2

А-да! Душка! Вон она! (франц.)