СТИВ ДЖЕКСОН

Я усиленно пытался придумать что-нибудь такое, чем можно было бы заткнуть рот этой женщине из Мобила, но тщетно. Даже если бы Ада напустила на нее специально отобранных полицейских, все равно история вышла бы наружу. Если же Ада начнет платить, платежам не будет конца. Единственным надежным решением вопроса было физическое устранение женщины, но это, разумеется, исключалось.

И все же я кое-что придумал. Вместе с Адой мы можем собрать соответствующие материалы и предъявить этой особе обвинение в шантаже и вымогательстве. Это будут меченые банкноты, разговор при вручении денег, записанный на миниатюрный магнитофон, спрятанный в сумочке, мои свидетельские показания (я буду присутствовать при уплате денег, притаившись где-нибудь в укромном месте), фотоснимки, сделанные скрытой камерой. Собрав эти улики, мы предъявим их шантажистке. Я скажу ей: "Двадцать пять лет тюрьмы вам обеспечены. Судья в этом районе наш человек... Если вы оброните хоть слово, если кто-нибудь начнет болтать, мы возьмемся за вас. Зарубите себе на носу: неважно, кто и где начнет чесать язык, отвечать будете вы. Мы засадим вас на всю жизнь в тюрьму со строгим режимом, причем в наших силах сделать этот режим еще более строгим".

Потом ее припугнет Ада, а я добавлю еще кое-что.

План этот мне нравился, и чем больше я о нем думал, тем сильнее проникался уверенностью в успехе. Я поехал в Батон-Руж и обо всем переговорил с Адой в углу Охотничьей комнаты ресторана при Капитолии. Я вынул блокнот и, беседуя с Адой, время от времени делал заметки, будто брал интервью.

– Что ж, – согласилась Ада. – План недурен. Я и сама обдумывала нечто подобное. Примерно так все бы и сложилось.

– Значит, начнем действовать?

Ада посмотрела мне в глаза:

– Я не могу пойти даже на минимальный риск.

– Ты предпочитаешь платить?

– Надеюсь, не придется. – Она провела кончиком языка по губам и опустила глаза. – Видишь ли, я уже уплатила, и немало. Думаю, что на время заткнула ей рот. Во всяком случае, сейчас она меня не беспокоит.

– Будем надеяться.

Ада снова взглянула на меня.

– Стив, но это так, поверь.

– Тебе виднее.

– Я в этом убеждена и прошу тебя больше не беспокоиться.

Ада на мгновенье прикоснулась к моей руке и тут же приняла прежнюю позу.

Мы провели в ресторане около часа. С того дня, как на горизонте появилась эта особа из Мобила, у меня уже не возникало никаких иллюзий относительно Ады. Возвращаясь в Новый Орлеан, я размышлял о том, что всякий раз, встречаясь с Адой, я делаю еще шаг к... К чему?

Наша следующая встреча с ней состоялась при совершенно иных обстоятельствах.

РОБЕРТ ЯНСИ

Итак, я стал убийцей. Я совершил убийство. Не то, какое вы совершаете, когда на вас солдатская форма, а настоящее убийство. Интересно, изменился ли я сам, думал я. И что испытывает человек, ставший убийцей?

Я начал бояться. Боялся, что меня найдут и посадят на электрический стул. А главное, чувствовал себя виновным. Ощущение вины и чувство боязни вовсе не одно и то же. Когда вы только боитесь, то знаете, чего боитесь. А когда вы виновны, то боитесь, сами не зная чего. Вы чувствуете, что что-то вас преследует. Что именно, вам не понятно, но оно существует и не дает вам покоя.

Но этим мои переживания не исчерпывались. Испытывал ли я жалость к своей жертве? Скорее всего, нет: эта женщина была настоящим подонком, причинила много вреда и вполне заслужила смерть. И все же у меня в ушах до сих пор звучит повторяемая на одной ноте мольба: "Прошу вас, не надо!", а перед глазами стоит ее лицо, на котором написано, что она сразу все поняла, едва увидев меня. Кажется, она действительно вызывает какую-то жалость, хотя это по меньшей мере странно.

Итак, я был испуган, чувствовал себя виновным и немного жалел эту женщину.

Что еще?

Я заважничал. Не всякий способен совершить подобное. Я доказал, что не лишен решительности, что со мной снова нужно считаться. По-хорошему ли, по-плохому, но считаться. И еще я казался самому себе в известной мере победителем.

Итак, убийца чувствует себя испуганным, виновным, сожалеющим, важным. И еще – победителем. Таким образом, кем бы я ни был в действительности, заурядной личностью меня не назовешь.

Ада принадлежала мне, а я ей. Мы оба это понимали. Мы знали, что, если один из нас предаст другого, оба мы люди конченые. Вот что сильнее всего связывает мужчину и женщину. Страсть остывает, деньги кончаются, любовь – лишь красивое слово для дураков, а вот такая взаимозависимость может длиться вечно.

Совершив то, что мы совершили, мы стали частью друг друга, и теперь уже не могли существовать порознь, сколько бы ни пытались. Иногда у меня появлялось желание убить ее, даже если бы потом пришлось покончить с собой. Я знал, что еще чаще, именно из-за того, что мы не могли существовать порознь, у нее возникала мысль убить меня. Но ни она, ни я на это не решались. Мы оба были одним существом.

Оставаясь наедине, мы не только отдавались друг другу, но словно горели на медленном огне, который сами подогревали.

Иногда я чувствовал, что и во время самой интимной близости она ненавидит меня. На одной из встреч она прямо сказала:

– Будь ты проклят! Будь проклят на веки вечные!

– Я уже давно проклят, – спокойно ответил я. – Во всяком случае, в аду мы будем вместе.

Ада застонала, будто ее засасывало в болото, хотела вцепиться мне в лицо, но я увернулся, и ее ногти до крови расцарапали мне горло и грудь. В следующее мгновенье я поймал Аду за руку и несколько раз ударил. На белой щеке заалели пятна. Она разрыдалась, но не от боли. Не так уж сильно я бил. Расправа с ней доставила мне удовлетворение. Ада вырвалась и отскочила в сторону.

– Мерзавец! – крикнула она. – Попробуй еще раз поднять на меня руку! Только попробуй!

Я чувствовал, что ее ненависть вонзается в меня, наверное так же, как и моя – в нее. Такую ненависть испытываешь к самому себе – ведь мы были одним существом.

Я стал ей служить. Она тоже оказывала мне кое-какую помощь, но я делал для нее неизмеримо больше. Я был ее телохранителем, шофером, ближайшим советником, рассыльным. Я передавал поручения Ады различным людям в штате, охранял ее, когда она выступала с речами, снабжал материалами, компрометирующими ее противников (все подобные документы сосредоточивались у меня). И все же мне хотелось делать для нее еще больше. Мне хотелось избить до полусмерти всякого, кто становился на ее пути. Но Ада охлаждала мой пыл.

– Я уже говорила, – заметила она как-то. – Нужно обходиться без насилия.

– Но я хотел бы только немного припугнуть их.

– Никаких угроз! Ни прямых, ни косвенных. Разве только...

– Разве что? – спросил я.

– Разве только в тех случаях, когда это абсолютно необходимо.

– Ну, если ты настаиваешь...

– Да, настаиваю.

Я никак не мог понять, чего добивается Сильвестр. Без его согласия она не могла бы так действовать. Хитрый и замкнутый, он был откровенен с вами только в пределах того, что было выгодно ему самому. Я не мог понять, действительно ли он хочет, чтобы Ада стала губернатором, или на уме у него было что-то другое.

– Ты уверена в Сильвестре? – как-то спросил я Аду.

– Мысль о моем губернаторстве принадлежит ему в такой же мере, как и мне самой.

– Да, но ты ему веришь?

– Я никому не верю.

– Даже мне?

– Тебе еще меньше, чем другим.

Она, как обычно, криво улыбнулась. Я поцеловал ее. Сначала она укусила меня, потом ее губы раскрылись.

Каждое утро я прежде всего принимался просматривать пачку газет, лежавшую у меня на столе, но лишь бегло скользил глазами по строчкам. Со страхом ожидал я момента, когда в руках у меня окажется газета из Мобила, штат Алабама.

Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получать ее ежедневно. Я мог бы навлечь на себя подозрение, если бы подписался только на эту газету. Я даже не хотел покупать ее в киосках. Мне пришлось подписаться на целую кипу газет, выходящих в штатах Луизиана, Миссисипи и Алабама. В виде обоснования я написал в докладной записке, что они необходимы руководимому мною департаменту, чтобы следить, как в этих штатах решаются проблемы регулирования движения на улицах и дорогах и как осуществляются меры административного воздействия на нарушителей установленных правил.

Я никогда не позволял себе сразу хвататься за эту газету или специально отыскивать ее в общей пачке. Я заставлял себя ждать. На этот раз она оказалась шестой по порядку, и я тщательно, дюйм за дюймом, просмотрел ее.

Ничего не было.

Я с облегчением перевел дух.

ТОММИ ДАЛЛАС

Теперь я знал, чего добивается Ада, и терпеливо ждал. Все должно было произойти довольно быстро, поскольку Ада могла рассчитывать на успех лишь в том случае, если пробудет в должности губернатора не меньше года. Я ждал, Ада действовала, а Сильвестр посмеивался.

Ада получила от него разрешение. Это ясно. Иначе она ни за что не сделала бы первого шага. Я пытался уяснить, что выгадает Сильвестр от затеянной комбинации, что заработает на Аде. Почему его выбор пал на нее? Он мог бы выставить кандидатуру любого из десятка-двух своих помощников и, вероятно, добиться их избрания.

Может, он считал, что не очень рискует, не играет с огнем, вовлекая Аду в политику и баллотируя ее в губернаторы. Но по-моему, риск был велик. Она женщина. Еще никогда в этом штате не выбирали в губернаторы женщину. Поднимется крик, что мы намереваемся облапошить избирателей, и тогда они с дьявольским упорством примутся доказывать, что не так-то легко с ними договориться.

Ни в коем случае нельзя позволить избирателям понять, что их легко провести. Избиратели – все равно что женщины. Согласны, но без боя не сдаются. Дашь им понять, что их согласия добиться нетрудно, и они тебя возненавидят.

Почему Сильвестр остановил свой выбор на Аде? Я не мог понять. Может, потому, что считал ее тем человеком, кто был ему нужен и кто на блюдечке поднесет ему весь штат. Как в свое время сумел сделать Хьюи Лонг.

Но она-то не обладала способностями Хьюи. Она же не Хьюи. Чем же она располагала... тем, чего не было у меня?

Затем я вспомнил обращенные к ней лица, представил, как она стоит в круге света среди обступившей ее тьмы, и у меня молнией сверкнула догадка.

Может, она тот человек, кому уготована блестящая карьера? Может, она находится лишь в начале этой карьеры? Может, она тот человек, и Сильвестр, поняв это, решил вести ее до самого конца?

Может, он считает, что она будет идти и идти вперед и ничто ее не остановит?

От таких мыслей мурашки забегали у меня по спине. Но мне не оставалось ничего другого, как ждать.

И вот час пробил. Я понял это, когда однажды, словно в день Страшного суда, из телефонной трубки, напугав меня, как автомобильный гудок над ухом, раздался голос Сильвестра.

– Томми, – сказал он, – у тебя найдется сейчас свободная минутка?

Прекрасно понимая, о чем пойдет речь, я сказал:

– Конечно, конечно!

С этими словами губернатор Луизианы вышел из своего кабинета и покорно направился в соседний кабинет, как приказал один из его помощников.

Сильвестр и Ада сидя ждали меня – Сильвестр за своим j письменным столом, Ада рядом в кресле, закинув ногу на i ногу. Я прикрыл за собой дверь. Они не смотрели друг на друга; Ада не удостоила меня взглядом.

Я сел в кресло и ссутулился.

– Ах, Томми! – заметил Сильвестр и одарил меня отеческой улыбкой.

"Точно, как с Хадсоном", – мелькнуло у меня. Но я знал, что за этим последует.

– Наш старина Томми, – добродушно продолжал Сильвестр и посмотрел на меня поверх очков. – Наш Томми.

"Боже мой! – снова подумал я. – Ну точь-в-точь как с Хадсоном!"

– Так вот, мой мальчик, – заметил Сильвестр. – Полагаю, ты догадываешься, о чем идет речь.

– В некотором роде, да.

Сильвестр засмеялся. Ада чуть заметно улыбнулась.

– Я не сомневался. Совсем не сомневался, Томми. Ты слишком умен, чтобы не догадаться.

– Да, – промямлил я.

– Вот так я и сказал Аде. Наш Томми, сказал я, большая умница и сразу все поймет.

Я улыбнулся и промолчал.

– Да, сказал я, наш Томми немедленно схватит суть вопроса. Томми немедленно схватит что к чему.

– Вы уверены? – усомнился я.

– Да, да, мой мальчик! И какое время тебе предстоит! – Голос Сильвестра был подобен кисти художника, рисующего умилительные картинки. – Какое время! К тому же у меня припасены два дельца, которые позволят тебе грести деньги лопатой. Понимаешь, лопатой!

– Вы уверены? – повторил я.

– И никаких забот по службе. Ни о чем не надо беспокоиться. Живи-поживай! – Широкий жест. – Одна дума: как лучше провести время.

Сильвестр гулко рассмеялся.

Ада вперила взор куда-то в пространство, рассматривая не то облако в небе, не то еще что-то. Лицо ее было мрачным и неподвижным.

– Все это звучит прекрасно, – заметил я.

– Не правда ли? И скоро ты получишь все это... Ну так вот. Мы не можем попусту тратить время. Твой срок пребывания в должности истекает через год с небольшим, нам надо торопиться.

Я кивнул; я вообще старался держаться как можно вежливее.

– Мы уже сейчас должны придумать какую-то вескую причину твоего ухода. – Он впервые назвал вещи своими именами, причем сделал это с такой непосредственностью, словно актер, хорошо заучивший свою роль. – Конечно, речь должна идти о твоем здоровье, только о нем, но не надо придумывать ничего серьезного, например инфаркта, ничего такого, что превратило бы тебя до конца дней твоих в беспомощного инвалида. Ты согласен? – невинным тоном осведомился он.

– Конечно, ничего похожего на инфаркт, – таким же тоном подтвердил я.

– Вот и хорошо! Что ты скажешь о таком плане? Мы угробим твою машину. А потом посадим в нее тебя. Доставим в больницу – с ее администрацией уже достигнута полная договоренность – и объявим, что твое состояние очень серьезно. Настолько серьезно, что оно вынуждает тебя уйти в отставку. Ради родного штата ты считаешь необходимым передать бразды правления в здоровые руки... Ну, что скажешь?

– Превосходно, – отозвался я.

– Видишь, моя дорогая? – Сильвестр повернулся к Аде. – Я говорил тебе, что на Томми можно положиться. Я знаю этого мальчика как родного сына и не сомневаюсь, что мы можем положиться на него.

Ада подняла брови, это могло что-то означать, но могло и ничего не означать. До сих пор она ни разу на меня не взглянула.

– Дорогой мой Сильвестр! – воскликнул я. – Моя верная жена!

Направляясь в кабинет Сильвестра, я думал, что мне придется натерпеться страху. Я и в самом деле боялся еще несколько минут назад. Однако сейчас, когда самое трудное осталось позади, я чувствовал себя отлично.

– В чем дело? – совсем иным тоном спросил Сильвестр, внимательно всматриваясь в меня.

– Хочу сообщить вам одну новость. – Я помолчал, внимательно наблюдая за их лицами. Внутри у меня что-то расправилось, словно пружина, и я крикнул: – Я отказываюсь играть в вашу игру!

Это мгновенье я запомню навсегда, как самое прекрасное в своей жизни. Я впервые увидел, что Сильвестр утратил способность управлять выражением лица, на котором читались одновременно и ярость и удивление. Ада, казалось, была готова выпрыгнуть из кресла.

Но не выпрыгнула и теперь не сводила с меня холодного, безжалостного взгляда.

– Болван! – прошипела она. – Настоящий кретин.

– Допустим. А все же играть в вашу игру я отказываюсь.

Я встал, вышел из кабинета и направился по коридору к лифту, на дверце которого висела табличка: "Только для губернатора". Нажав кнопку, я почувствовал, как кабина плавно двинулась вниз.

Конечно, это еще не было концом. Сильвестр дважды предоставлял мне возможность изменить свое решение, и моя неуступчивость больше удивляла, пожалуй, не его, а меня самого. В конце нашего последнего разговора он проявил удивительное дружелюбие.

– Что ж, хорошо, Томми, если ты так настаиваешь.

Вот тут-то я понял, что тучи над моей головой сгустились.

Но проходили день за днем, неделя за неделей, а все оставалось по-прежнему: никаких неприятностей, ни единого выпада с их стороны. Как женщина в положении ощущает в своем чреве растущего младенца, так и я чувствовал усиливающийся страх.

Но я не сдавался.

С Адой у меня, конечно, было покончено. Все то, что заново началось между нами в ночь, когда я силой овладел ею, оборвалось в день ее возвращения из Нового Орлеана. После ее попытки столкнуть меня с поста губернатора я уже не испытывал к ней ничего даже отдаленно напоминающего прежнее чувство. И все же наше последнее мимолетное сближение, или, если хотите, наш последний роман, оказал мне кое-какую услугу. Не будь его, я бы не смог отказать Сильвестру. Нет, определенно оказал.

Итак, я ждал.

Спустя пять недель и два дня (потом я точно подсчитал), ровно через пять недель и два дня после того, как я сказал Сильвестру "нет", мне пришлось поехать в Новый Орлеан на встречу с крупными профсоюзными деятелями.

Я опасался, что в Новом Орлеане со мной может случиться что-нибудь непредвиденное, а потому вызвал двух своих прежних помощников по Сент-Питерсу и велел им встретить меня в вестибюле гостиницы "Монтлеоне". Приняв меры предосторожности, я было почувствовал себя в безопасности, но, когда вспомнил, что это не столько мои люди, сколько Сильвестра, мое хорошее настроение мигом улетучилось.

Утром в тот день мой шофер сообщил по телефону, что заболел; это произвело на меня неприятное впечатление. Но дела требовали моего присутствия в Новом Орлеане, и я решил, что поведу машину сам, иначе, кто знает, не подставит ли мне Янси одного из своих головорезов.

Из-за большого движения в городе и в пригородах мне пришлось ехать черепашьим шагом, лишь миль через пятнадцать поток машин на дороге поредел. Мне предстояло выступать в десять тридцать; часы показывали уже девять. Выбрав сравнительно пустынный участок шоссе, я нажал на акселератор и сразу почувствовал, как рванулась вперед машина, услышал усиливающийся стук мотора, увидел, как полетели навстречу белая лента дороги и зеленые поля. Я взглянул на спидометр: стрелка переползла с цифры "60" на "65", коснулась "70". Я снова перевел взгляд на дорогу.

И тут лавина грохота обрушилась на меня, голубое небо и зеленая трава закружились в диком хороводе, словно я качался на огромных качелях, потом машина взлетела вверх тормашками, меня придавило, и я потерял сознание.

Я очнулся в мрачном океане, в который погрузился мир. Мне казалось, что отдельные части меня самого всплывают на поверхность этого безбрежного простора, но никак не хотят слиться воедино, не слушают моего приказа. Лишь огромным усилием воли я добился своего и в конце концов снова ощутил себя самим собой.

Да, я стал самим собой, открыл глаза и вперил взгляд в нечто белое, большое и плоское. Снова смежив веки и снова раскрыв их, я понял, что смотрю в белый потолок. Медленно поводя глазами, я увидел белые стены, часть белой койки, видимо моей, а сбоку женщину в белом халате и белой шапочке.

Женщина улыбнулась, и я осмелился сказать: "Привет, крошка!" – с тем, чтобы сразу придать нашим отношениям нужное направление.

И вдруг с удивлением понял, что не слышу своих слов. Еще больше я удивился, когда обнаружил, что рот у меня закрыт и я не в состоянии открыть его. И уже совсем нелепым мне показался тот факт, что я не могу даже пошевелиться.

Медсестра заметила, что я пришел в себя, и снова улыбнулась.

– Ни о чем не беспокойтесь, – сказала она. – И не пытайтесь двигаться.

Прошло два дня, прежде чем Сильвестр и Ада навестили меня. Сильвестр принес большую корзину белых роз. Ада была очаровательна и изображала убитую горем верную супругу. За открытой дверью палаты толпились репортеры.

Сильвестр и Ада словно нависли надо мной.

Ада коснулась моего лба. Ее рука была холодной, мягкой и благоухала.

– Мой бедный, мой любимый! – воскликнула она.

– Стерва! Ненасытная гиена! – ответил я, однако мои слова заглохли в марле, плотно окутывавшей голову.

– Как же это произошло? – расстроенно спросила Ада. – Наверное, мы никогда этого не узнаем.

– Наверное, – подтвердил Сильвестр, будто говорил о покойнике, и, возможно, был не так далек от истины. – Бедняга Томми!

– Мерзавцы! – крикнул я и опять с тем же результатом. – Оба вы мерзавцы!

В ту минуту ничего большего я бы не сказал, если бы и мог. У меня просто-напросто не хватило бы слов, чтобы высказать все, что хотелось.

– Ни о чем не беспокойся, мой мальчик, – снова заговорил Сильвестр. – Ни о чем абсолютно. Мы сами обо всем позаботимся.

– Он прав, любимый. – Ада печально улыбнулась. – Думай сейчас только о том, чтобы поскорее поправиться.

Я не мог даже повернуться к ним спиной. Мое самочувствие было, наверно, ничуть не лучше самочувствия тех несчастных, которых в старину, во время пыток, связывали по рукам и ногам, бросали на землю, клали на живот им крысу и прикрывали ее горшком.

– Если бы не эта поездка, будь она проклята! – сказала Ада, и я заметил, что она говорит искренне. На какое-то мгновенье она выглядела значительно старше своих лет.

"Если бы я вовремя убрался из кабинета губернатора и пустил тебя туда!" – подумал я.

Сильвестр похлопал меня по плечу.

– Так ты не беспокойся. Все в надежных руках. Обязанности губернатора исполняет твоя жена, и дела у нее идут неплохо.

Ада промолчала. Она смотрела на дверь и больше не улыбалась.

– Мы подумали, что тебе захочется знать об этом, – продолжал Сильвестр и снова дотронулся до моего плеча. – Ни о чем не беспокойся. – Он взглянул на часы. – Я подожду тебя на улице, Ада.

Сильвестр ушел.

Я посмотрел на Аду.

– Томми, Томми! Я не... – Она не договорила.

Глаза у нее затуманились. В первую минуту я решил, что это только показалось мне – никогда бы не подумал, что она способна заплакать, но на щеках у нее действительно показались слезы.

– Поправляйся! – крикнула она и выбежала из палаты.

Через закрытую дверь до меня донесся стук ее каблуков и чьи-то голоса, которые затихали по мере удаления.

На следующий день врач сообщил, что у меня перелом шейных позвонков.

– Поправиться-то вы поправитесь, – утешил он, – но потребуется время. Очень много времени.

Предупреждая мой вопрос, он добавил:

– Вы потеряли управление машиной. Возможно, произошел прокол. Лопнули обе покрышки передних колес. Автомобиль трижды перевернулся. – Он засмеялся, словно не знал, что можно сказать еще. – Страшный случай. Это чудо, что вы остались в живых.

Я вопросительно посмотрел на доктора, и он понял мой взгляд.

– Ну, месяцев шесть, а то и год. Можно только гадать.

Спустя неделю верховный суд штата вынес определение о том, что, согласно закону, я не в состоянии выполнять функции губернатора, и передал бразды правления в руки Ады.

Газеты принесла медсестра. Она прочитала кое-что из напечатанного в них и показала первые полосы. Я увидел себя в гипсе и снимок печальной Ады, поднимающейся по ступеням Капитолия.