Все это я увидел за какую-то долю секунды. А потом мы начали быстро спускаться, как лифт в высотном здании, когда все внутри замирает от ожидания, и, съехав с моста, очутились на западном берегу реки.

– Куда? – спросил я.

– Прямо.

Ее лицо оставалось таким же непроницаемым, каким было, когда мы выехали из города. Я думал, что скрывается за этой изваянной из мрамора или изо льда маской, и ждал, когда это случится. Я ехал в нетерпении и все время предвкушал свою победу.

Не поворачивая головы, одними губами она сказала:

– Сверните сюда.

Я увидел узкую дорогу – две колеи в рыхлом черноземе, – уходящую с шоссе в лес. Я снизил скорость и сделал поворот.

Машина запрыгала по проселку, на который с запада падали темные тени. Дорога уходила в лес. И воздух был насыщен запахом леса. В густой желтой траве среди холмов дорога почти не проглядывалась. Вести машину приходилось наугад. Я так и не мог понять, куда мы едем.

Так мы ехали минут семь-восемь, удалившись от шоссе примерно на две мили.

– Далеко еще? – спросил я.

– Не очень, – спокойно ответила она, а я, взглянув на ее неподвижное лицо, еще раз подумал, что таится в ее мыслях.

Мы углублялись в лес и проехали, наверное, еще миль пять, когда она сказала:

– Сейчас будет полянка. Там и остановимся.

У подножия огромного дерева с черным стволом я увидел покрытую зеленой травой прогалину. Над прогалиной нависал толстенный сук от этого дерева.

Я затормозил и съехал с дороги, почувствовав, как осела под тяжестью машины мягкая почва. Я повернул ключ в зажигании, и машина, вздохнув, замерла.

Между вершинами деревьев проглядывал, склоняясь к западу, большой оранжевый шар солнца. Но на тенистой полянке было прохладно и тихо. Лишь с деревьев доносился веселый гомон соек да похожий на шепот напуганных женщин шелест листьев, хотя стояло полное безветрие.

– Ну и дорога! – заметил я, не зная, что сказать.

– Это старая охотничья тропа. Теперь по ней никто не ездит.

– Еще бы, – рассмеялся я. В тишине смех прозвучал как-то нелепо и гулко.

– Мы здесь одни, – сказала она.

– Да. – Я чувствовал себя отлично, я рос, как растут, одержав победу.

Да, мы были одни. Одни в целом мире. Я выглянул из окна и, чуть повернув голову, посмотрел на большой черный сук, нависающий прямо над нами, как крестовина или перекладина. Меня пробрала дрожь. В тени было прохладно. Хорошо бы полянку обогрело солнце.

Итак, она в моей власти. Долго же мне пришлось ждать. А я-то думал, что тогда в коридоре все испортил. Вот еще одно доказательство тому, что я узнал много лет назад: когда делаешь ход, то приводишь в движение такие силы, о каких и не подозреваешь. И может произойти все что угодно. Здесь нечего рассуждать. Здесь идет игра, и если с первого захода не получается, делай второй. А там, глядишь, и повезет.

Я протянул руку, чтобы обнять ее, но она отодвинулась. Потом повернулась ко мне и улыбнулась. Мне стало тревожно.

– Я давно нравлюсь вам, полковник?

– Очень давно.

– Полковник, может, ваш день и пришел.

Она придвигалась все ближе и ближе, взгляд ее буравил мне лицо, а на губах играла недобрая улыбка. Я слышал ее дыхание, слышал биение собственного сердца, и в мозгу у меня стучало: "Сейчас!" Атака бомбардировщика.

Перед тем как соприкоснулись наши губы, она на мгновенье словно споткнулась, а потом прильнула ко мне.

Она целовала меня, а я, сидя в машине в этом месте, где царила мертвая тишина, если не считать гомона соек, шепота листьев и биения моего сердца, думал о том, что такое происходит впервые в моей жизни.

Но когда я попытался прикоснуться к ней, она оттолкнула мои руки и выпрямилась. Глядя прямо мне в глаза, она проговорила:

– Я сказала, может, ваш день и пришел. Но это зависит от вас.

– От меня?

Она не ответила, снова прильнув ко мне, и я способен был только думать: "Сейчас!"

Мы довольно долго пробыли там, на поляне, под покровом черного сука. Я ласкал ее, сколько было дозволено, с каждым разом все больше и больше, но ни разу так, как мне бы хотелось.

– Я вам нравлюсь?

– Я уже два года влюблен в вас.

– Неправда. Никто ни в кого не влюблен. Вы хотите меня, но это не любовь.

Вместо ответа я еще раз поцеловал ее.

Ее дыханье коснулось моего уха, и внутри у меня что-то так сжалось, что я чуть не задохнулся.

– Ты хочешь меня, – повторила она. – И может, получишь. Сегодня.

Будь проклято это "может"! Но я ничего не сказал.

– Ты хочешь меня? – прошептала она.

– Ты сама знаешь.

– Очень? Сильно?

В эту секунду я ненавидел ее. После всего дозволенного, после того, куда мы зашли, она превосходно владела собой. Она, казалось, старалась подцепить меня на крючок, что-то выманить у меня. Мне хотелось ударить ее.

– Что ты способен сделать ради меня? – спросила она.

– Все что угодно, – ответил я, ненавидя ее.

– Это слишком широкое понятие.

– Именно это я и готов совершить.

– Правда?

– Попробуй.

– Хорошо. – Она говорила совсем тихо, и голос ее словно существовал сам по себе, не имея с ней ничего общего. – Попробую.

Я ждал. Прошло три или четыре секунды, но они показались мне вечностью. Затем чужим, незнакомым голосом она сказала:

– Меня шантажирует одна женщина.

Я молчал, ждал, что она скажет еще. Но продолжения не последовало.

– И это все? – Я почувствовал облегчение, проблемы не существовало. – Я ее арестую в один момент, она и не сообразит, в чем дело.

– Я не хочу, чтобы она попала в тюрьму.

– Почему? – Облегчение исчезло. Я снова испытывал злость. Если она еще будет тянуть, я просто возьму ее силой.

– Потому что она будет болтать.

– Не будет. Я лишу ее этой возможности.

– Нет, будет. То, что она может сказать, так или иначе обнаружится, а я именно этого не хочу.

– А какая тебе разница, если это неправда?

– Ты что, дурак? – В ее голосе появилась резкая нота. – Разумеется, это правда. Поэтому-то я ее и боюсь.

– А что ей известно про тебя?

– Чтобы помочь мне, совсем необязательно это знать.

– Что же, по-твоему, я должен сделать?

Я спросил это автоматически, испытывая лишь волнение и ни о чем не думая, как вдруг понял. Заряд попал в точку. Я почувствовал реакцию. Так реагирует преступник, когда судья читает слова: "...приговаривается к смертной казни". Теперь я знал, что испытывает подсудимый, стоя перед судьей в черной мантии.

Должно быть, на моем лице отразились все эти переживания. Она чуть приметно улыбнулась.

– Что же, по-твоему, я должен сделать? – Я услышал, что почти кричу, и мне стало стыдно. Нельзя показывать свой страх.

Она не сводила с меня глаз и улыбалась.

– Что? – повторил я.

Но я уже знал.

Она улыбалась.

– Нет, – стараясь говорить твердо, сказал я. – Ни за что.

Она продолжала смотреть на меня. Ее лицо было по-прежнему непроницаемо-спокойным, и я понял, что впервые вижу его по-настоящему.

– Ни за что.

– Ты сказал: "Все что угодно".

– Но не это.

– Она злая женщина.

– Нет.

– Мир станет без нее лучше.

– Меня мало волнует мир.

– Боишься?

– Не боюсь. Но попасть на электрический стул у меня нет никакого желания.

Ее лицо выразило отвращение.

– Герой! Отважный воин! Извините меня, полковник, но я думала, что ради меня вы готовы на любой подвиг. Прошу меня извинить.

– Ради тебя я готов ее арестовать.

– Скажите, какой храбрец! Он ее арестует ради меня. При помощи пистолета и полицейского знака. Он не боится арестовать старую женщину. Он это сделает ради меня. Какой герой!

Ее слова разили меня как пули.

Я чувствовал, что терпение мое иссякает.

– Послушай, я солдат и полицейский. Но это еще не значит, что я убийца.

Она посмотрела на меня.

– Отвезите-ка меня домой.

Черта с два, подумал я. Губернатор Ада Даллас, вы заслужили, чтобы вас изнасиловали по всем правилам.

– Ничего не выйдет, – спокойно возразила она, наверное, прочитав на лице мои мысли. – Попробуй, и я тебя убью.

Я расхохотался.

– Думаешь, не сумею? – тем же ровным тоном спросила она.

– Совершенно справедливо, думаю, что не сумеете. И не вздумайте пробовать, миссис Даллас.

– Ладно, – переменила она тон. – Может, тебе и удастся овладеть мною силой. Надеешься получить от этого удовольствие?

– Может, и нет.

Она была права. Как я ни был зол, я все равно не мог овладеть ею силой. Если, конечно, она сама не заставит меня это сделать.

На мгновенье мне пришла в голову мысль пригрозить ей, что я, если она не согласится, привлеку ее к ответственности за намерение совершить убийство. Но не успел я об этом подумать, как сразу же понял всю нелепость этой затеи.

Будь она проклята за то, что пообещала и обманула!

Я включил зажигание, дал задний ход и выехал на коричневую колею в желтой траве. Теперь поездка будет совсем другой. Без "сейчас". Останется только "никогда"!

А ведь удача была у меня в руках, я держал ее, а теперь потерял навсегда.

Машина запрыгала по кочкам.

Мне было тяжело дышать, сердце вырывалось из груди.

Нет. Ни за что. Я не совершу убийства. Я убивал во время войны, но это совсем другое, это как в футболе, только противника надо убивать. И ты даже не знаешь, погиб он или нет. Это не преднамеренное убийство. Никогда я его не совершу.

– Она правда очень плохая женщина, – вдруг подала голос сидящая рядом Ада. – Очень плохая.

Я вздрогнул. Она словно читала мои мысли.

– Нет, – сказал я как можно тверже. – Замолчи.

Она ничего не ответила. Я взглянул на нее. Ее грудь колыхалась в такт прыжкам машины. Она поймала мой взгляд, и я тотчас отвернулся.

Спустя минуту она сказала:

– Никто никогда не узнает.

– Узнают всегда.

– Так говорят на уроках в воскресной школе.

Я не ответил. Машина ударилась о камень, подняв тучу пыли.

– Она даже не из Луизианы. Никто не узнает, что она была здесь. Никто ее и искать не будет.

– Не хочу.

– Даже если ее найдут, то никогда не узнают, кто она. У нее нет с нами ничего общего.

– Нет.

Я остановил машину у въезда на шоссе. Руки у меня дрожали, а сердце выскакивало из груди. В желудке я ощущал болезненную пустоту.

А я-то считал себя решительным человеком. Но ни у кого, кроме профессиональных убийц, не хватает решимости совершить убийство. Конечно, другое дело, когда ты в форме. Меня даже пугало само слово. И вдруг я понял, что это возможно, что я мог бы убить человека, и мне стало страшно.

Ада продолжала уговаривать:

– Ее никогда не найдут. Никогда не узнают. Им и в голову не придет, что это сделали мы.

– Я не хочу попасть на электрический стул, – повторил я.

– Тебе и не придется.

Я въехал на шоссе. Белой лентой в зеленой траве оно уходило на мост, а мост, высокий и отчетливый на фоне голубого неба, пересекал реку и снова превращался в дорогу. Я нажал на газ. Мне хотелось скорее перебраться через мост.

Я посмотрел на мост – он рос в размерах! – а потом на Аду. Затем я снова взглянул на дорогу, опять на Аду, и вдруг машина сама съехала с шоссе и остановилась на обочине.

Я тут был ни при чем. Я этого не делал. Машина остановилась сама.

Грудь моя вздымалась, словно кузнечные мехи, а руки были холодными как лед. Я хотел что-то сказать, но не мог проронить ни слова.

"Это не ты, – думал я. – Нет, конечно, ты тут ни при чем".

Она улыбнулась, наклонилась ко мне. Я проглотил комок, застрявший в горле, и сумел только проговорить:

– Согласен.

Она продолжала улыбаться.

– Согласен, согласен!

Конечно, это был не я, а кто-то другой. Я только слышал, как этот другой сказал: "Ладно, сделаю".

– И ты не пожалеешь, – сказала она.

– Где? – спросил этот другой. – Когда?

– Там, где мы были, – совсем тихо ответила она. – В лесу.

– Когда? – спросил опять чужой голос.

Она перестала улыбаться и, взяв меня за руку, ответила:

– Через час.

Удар в челюсть. Ноги у меня стали ватными.

Она прижалась ко мне, прильнула к моим губам, уже не отталкивая мои руки, и я понял, что ради нее готов совершить десяток убийств.

– После, – прошептала она мне на ухо. – После.

Она отодвинулась и с минуту молчала, давая мне возможность перевести дыхание. Затем она сказала, тщательно подбирая слова:

– А теперь слушай. Обычно я встречаюсь с ней на шоссе у рекламного щита в трех или четырех милях отсюда. Она влезает в машину, я отдаю ей деньги и везу ее мили две к ее машине. Она уезжает, и мы не видимся до следующего раза. Сегодня я должна встретиться с ней в четыре часа. Осталось пятьдесят минут. – Она замолчала. – Что... – Она снова остановилась. – Что ты предлагаешь?

Я приказал себе думать, но не мог собраться с мыслями.

– Я... Я не знаю.

Она глубоко вздохнула.

– Что ты скажешь насчет такого плана: ты спрячешься на заднем сиденье, а когда она сядет и я поеду, ты... ты что-нибудь сделаешь.

Колесики завертелись.

– Я ничего не смогу сделать. Слишком опасно. – Небо над мостом было ослепительно синим, облака белыми и пушистыми. Я сидел в машине, замышляя убийство. – Я арестую ее, и мы отвезем ее куда-нибудь...

– Туда, где мы были сейчас.

– Пусть так. Мы отвезем ее туда.

Нам обоим трудно было досказать остальное.

– Отлично, милый, – нашлась она. – Я так и знала, что ты что-нибудь придумаешь.

В машине повисла тишина. Снаружи доносились рокот моторов, шуршанье шин. Чирикала поблизости какая-то птица, на этот раз не сойка. По зеленому полю шел человек.

– А как... Каким образом ты... Как ты это сделаешь?

– Может, мне выстрелить в нее, когда она будет брать у тебя деньги?

– Нет, это надо делать бесшумно. – Секунду она молчала. – Своим пистолетом тебе, наверное, нельзя пользоваться?

– Нельзя. Легко определить, из какого пистолета выпущена пуля. И шум от выстрела.

– А нож?

– Нож годится. Но у меня другая мысль.

Какая?

– Я просто сверну ей шею.

Я слышал, как она ахнула. Впервые она проявила свои истинные чувства. И мне сразу стало легче. Да, замышлять убийство куда легче, чем его совершить.

– Если ее найдут, не станут ли искать человека, знакомого с приемами дзюдо или с чем-то вроде этого? – спросила она.

– Может, и станут.

Мы опять замолчали.

– У меня нет ножа, – сказал я.

– У меня есть.

Она открыла свою сумку и достала небольшой нож с черной рукояткой. Я увидел на нем желтый бойскаутский знак.

– Где ты его взяла?

– Несколько месяцев назад в Капитолии побывал отряд бойскаутов. Когда они ушли, я нашла этот нож и сохранила его, сама не знаю для чего.

Я ничего не сказал. Она продолжала:

– Наверное, понимала для чего.

– Нужно что-то придумать и насчет ее машины, – сказал я. Мне явно стало лучше. Теперь это уже была обычная полицейская задача, решить которую мне предстояло, исходя из чуть других условий. – Ты знаешь, где она ее оставляет?

– Прямо на обочине. Возьмем ключи и отвезем ее куда-нибудь.

– Откуда эта женщина?

– Из Алабамы, – не сразу ответила она.

– Придется, когда стемнеет, отвезти ее машину в Алабаму. Ты будешь ехать за мной, я потом пересяду к тебе.

– Хорошо. – Она помолчала минуту. – Ты можешь снять форму?

– У меня всегда с собой спортивные брюки и рубашка.

– Тогда лучше переодеться.

Правильно. И как это мне не пришло в голову? Я понял, что все еще не хочу об этом думать. Когда ты в форме, все по-другому. Ты почти солдат или почти полицейский. А без формы ты – это ты.

Я взял с заднего сиденья рубашку и брюки, зашел за машину и переоделся.

Мы выкурили по сигарете, и Ада сказала:

– Пора.

Я включил зажигание.

За целых полмили я увидел на обочине шоссе худощавую женщину в коричневом платье и коричневой шляпе. Я узнал ее в ту же секунду и сообразил, что ее мне предстоит убить.

Ада ехала медленно. Коричневая фигура приближалась, я мог различить лицо под шляпой. Оно было не старым, но и не молодым. Оно было никаким, и только ожидание застыло на нем. Лицо хищника. Нет. Паука. Только на этот раз, красотка, ты и не ведаешь, что тебя ждет. Нет, не ведаешь.

Мы были совсем близко, и я видел, что это злое лицо. Как сказала Ада, этой женщине не место на земле. Убив ведьму, я сделал бы миру одолжение. Старую ведьму-паука.

Тщетно я пытался вызвать в себе ненависть. Я смотрел на нее – она ходила взад и вперед на своих высоких каблуках, – на ее уродливое, застывшее в ожидании лицо, жадно обращенное к потоку машин на шоссе, вглядывающееся и не ведающее, что это мы, потому что она не могла знать моей машины, и думал: "Через полчаса ты будешь мертвой. Сейчас ты жива, но скоро умрешь. В течение секунды ты перейдешь из мира живых в мир мертвых и никогда не вернешься обратно. Никогда".

Я смотрел на нее, и на мгновенье мне почудилось, что это я сам стою на дороге в ожидании смерти.

Если бы я был в форме!

Я дрожал, как дрожишь, когда не знаешь, от холода или от страха. Но день-то был теплым. Я дотронулся до ножа, достал из кобуры свой пистолет и укрылся за спинку переднего сиденья. Пистолет ледяным холодом обжигал мне руку. Машина остановилась, открылась дверца, и сквозь щель у сиденья я увидел две костлявые, обтянутые шелком чулок ноги. Я поднялся, держа в одной руке пистолет, а в другой полицейский знак, и сказал:

– Сидеть тихо!

Женщина крякнула, как утка, и ее злое уродливое лицо налилось темной, как свекла, краской.

– Ты пожалеешь! – крикнула она Аде. – Подожди, ты еще пожалеешь, черт бы тебя побрал!

Она даже не обернулась ко мне, увидев пистолет и знак. Не сводя с Ады безумного взгляда, она не переставала повторять, словно утратив разум:

– Ты пожалеешь, пожалеешь.

Ада не спеша ехала по шоссе. Солнце озаряло своими лучами зеленые плантации хлопка на коричневых полях. Мы миновали приземистый белый дом, одна сторона которого была освещена солнцем, а другая оставалась в тени. Во дворе стояли мужчина и женщина и чему-то смеялись. Наша пассажирка продолжала хныкать.

– Молчать! – приказал я, ткнув пистолетом в жилистую шею.

Она смотрела теперь только перед собой, бормоча все те же слова. Я взглянул на ее жилистую шею, куда мне предстояло нанести удар, потом перевел взгляд на зеркало заднего обзора и увидел длинные черные фермы моста, сходящиеся вместе по мере того, как мы удалялись.

И снова мы очутились на той же дороге, колеи которой уходили в лес.

Я следил за лицом, которое было так близко от моего пистолета, и видел, что выражение этого лица менялось. Сначала на нем было написано удивление, потом появился испуг, означавший, что она начала о чем-то догадываться.

– Не хочу сюда. Не хочу. Куда вы меня везете?

Затем она стала кричать, и лицо ее снова изменилось – она поняла, что ее ждет.

Я ткнул ее пистолетом.

– Заткнись!

Но она знала, что терять ей нечего. Она продолжала кричать, и мне пришлось ребром левой ладони нанести ей удар по горлу. Она тяжело осела на сиденье.

Она пришла в себя, когда мы уже проехали полпути. Тогда она стала молить, не громко, не настойчиво, плачущим голосом:

– Не надо. Прошу вас, не надо.

Голос не менялся, он был ровным и лишь повторял:

– Не надо. Прошу вас, не надо.

Клянусь, я не хотел этого, я был вынужден. Мне хотелось сказать ей об этом, объяснить, чтобы она поняла. Но я ничего не сказал. Без формы я чувствовал себя голым.

Мы с ней словно слились в единое целое. Мои руки держали пистолет, и я же ощущал прикосновение дула, я же молил: "Прошу вас, не надо".

И в то же время я был я. Мы снова очутились на полянке, только день уже клонился к вечеру. Сквозь вершины деревьев еще проглядывало голубое небо с белыми, похожими на вату облаками, все так же шептались листья и покрикивали сойки. Деревья не пропускали солнечных лучей, и под их сенью было прохладно. В такой день приятно лежать в траве или кататься на лодке, подумал я.

Затем я взглянул на толстый черный сук и понял, что он мне напоминал все это время.

– Вылезай, – приказал я. Мне хотелось сплюнуть, но ничего не получилось. – Пошли.

– Нет. – Она захныкала и залепетала: – Прошу вас. Прошу вас, не надо. Я больше не буду. Позвольте мне уйти. Я не буду. Никогда.

Я вытянул ее из машины.

Она скрестила руки на высохшей груди.

– Честное слово, не буду. Никогда.

Я переложил пистолет в левую руку, а правой нащупал в кармане нож.

– Обещаешь? – Я достал нож и держал его за спиной.

– Да, да, обещаю. Я сделаю все, что хотите, только не убивайте.

Дай только тебе возможность добраться до телефона, подумал я, и в ту же секунду ты забудешь про свое обещание.

– Даешь слово? – спросил я.

Я снова стал ею, немолодой женщиной, которая просит, чтобы ее не убивали, чтобы ее не переселяли из мира живых в мир мертвых. И в то же время я был я, и мне предстояло отправить ее в это путешествие. Я холодел от ужаса в ожидании ножа, и я держал нож в руке. И я же наблюдал за всем этим с верхушки дерева.

"Это не я, – стучало у меня в голове. – Не я".

– Поверьте мне. Прошу вас, поверьте мне.

Это я молил, и я же ответил:

– Хорошо. Но если ты нас обманешь, мы найдем тебя, где бы ты ни спряталась. А теперь лезь обратно в машину.

Она повернулась ко мне спиной, но, когда я нажал на кнопку пружины, услыхала, как выскочило лезвие. Она начала поворачиваться, и опять я стал ею: я поворачивался, видел, понимал, но слишком поздно, слишком поздно. А другое мое "я" шагнуло вперед, сделав быстрое и точное движение рукой. И я же смотрел с дерева, но мне все было безразлично. Нож вошел туда, куда надо, с трудом, хотя я вложил в удар всю силу, она коротко вскрикнула "Ах!", как во время любовных объятий, и умерла.

Она умерла, на дереве никого не было, и я опять стал только я, я смотрел на коричневое платье, на черную рукоятку ножа с серебряным бойскаутским знаком, торчащую из-под коричневой шляпы.

Я превратился в убийцу.

Все оставалось прежним, только мне вдруг стало трудно дышать. Я прислонился к стволу дерева и посмотрел на нависающий надо мной толстый сук. Я слышал собственное прерывистое дыхание. Затем хлопнула дверца машины, и я вздрогнул. Это была Ада. Она подошла и, посмотрев на то, что лежало на земле, отвернулась. Затем она взглянула на меня.

– Дело сделано, – сказала она.

– Да, – подтвердил я и шагнул к ней.

– Сейчас? – На ее лице появился страх. – Сейчас? При ней? – Она указала на убитую. – Прямо здесь?

– Сейчас, – сказал я. – Здесь.

Меня душила ярость: это она заставила меня сделать то, что я сделал, и мне хотелось причинить ей боль, овладев ею тут же, на месте. Я схватил ее так грубо, что она даже всхлипнула.

– Прошу тебя, не здесь.

– Нет, здесь, черт возьми.

Но я не мог. Не мог здесь.

Я повел ее в лес, откуда ничего не было видно. Я впился в ее губы и прижался к ней всем телом. Она вздрогнула, застонала, но вырваться не попыталась. Я раздел ее, сняв одну вещь за другой, и, расстелив свой китель на густой траве в тени деревьев, сделал то, о чем непрерывно мечтал последние два года.

Косые лучи солнца пробивались сквозь ветви деревьев, и тени стали совсем длинными. Мне было холодно, в ногах я ощущал слабость. Она же совсем не выглядела усталой и была сама энергия.

– С чего мы начнем? – спросила она и, сморщив нос, посмотрела на то, что лежало под деревом.

– Сейчас придумаем.

Я положил тело в армейский спальный мешок, что был у меня в машине, добавил туда камней, завязал, и мы вместе втащили мешок в багажник.

– Будем надеяться, что никто меня не остановит, – сказал я. – Иначе мы погибли.

Слова эти сами сорвались с языка, напугав меня. Я вовсе не думал, что мы погибнем так, как то, что лежало в спальном мешке. Я сказал это, лишь бы что-нибудь сказать. И только сказав, понял, что мы действительно можем погибнуть.

У нее в сумке мы нашли ключи, вернулись на шоссе и отыскали ее "олдсмобил". Ада, повязав голову шарфом, чтобы ее не узнали, села за руль.

Мы отправились в путь. Было пять часов, а после одиннадцати мы уже очутились возле Мобила. Ада показала мне мост над небольшой бухтой, я сбросил мешок в воду, а потом, сняв с машины номер, подъехал на ней к обрыву и пустил ее под откос. Место здесь было глубокое, и машина целиком ушла под воду.

Затем я прошагал с полмили до своего "шевроле", где меня ждала Ада.

– Все кончено, – сказал я.

Я надел форму и снова стал прежним полковником Ян-си, хоть он и превратился теперь в убийцу.

Мне хотелось бы еще раз здесь же, на месте, овладеть ею, но это было слишком опасно. Я нажал на газ и, когда мы снова очутились в Луизиане, почти у самого Батон-Ружа, остановился под сенью сельской церкви, белым силуэтом вздымающейся во тьме. Уже светало, когда мы опять тронулись в путь.

Часов в десять утра я встретил ее в коридоре с охапкой бумаг в руках. Она выглядела невозмутимой, как утренняя роза.

– Доброе утро, полковник, – сказала она.

– Доброе утро, миссис Даллас, – ответил я.