Мертвецы

Он припарковался в закоулке около манфилдской дороги. Я сразу узнал это место. Мы, когда были мелкими, ограбили здесь ремонтную мастерскую. Такое дерьмо не забывается.

– А почему мы прячемся от Мантонов?

– Поч… ты че, ниче не помнишь? Они тебя мудохали на кладбище. Джесс и Мэнди, едрена кочерыжка. Я тебя спас. Мэнди ударила тебя по башке надгробием, хотела в гроб вогнать. Сечешь, да, хе-хе? Надгробием!

– Мэнди?

– Ну да.

– Зачем? То есть с чего бы Мэнди…

– Так ты пытался уёбать Джесса. Я уже лет сто не видел, чтобы ты так грубо дрался, Блэйк. Двинул ему ботинком по яйцам, бля буду.

– Но Мэнди…

– Ага. А че? Она ж из Мантонов.

– Да, но…

– Но что? Мантоны за Мантонов горой. К тому ж они ее все ебут. Братья, да. Типа, дело семейное, все такое.

Я снова потер затылок. Ощущение было такое, будто трешь сырой дерн. Но по крайней мере туман в голове начал немного проясняться.

– Брешешь.

– Да не, Блэйк.

– А?

– А че ты ваще на кладбище-то делал?

– А ты че там делал?

– За тобой присматривал, вдруг ты опять в какое-нить дерьмо вляпаешься. И тебе повезло, что я там оказался. Че ты творишь-то?

– Я… – Мысли у меня в голове кипели, будто в оба уха залили горячего свиного жира. Легавый. Бармен Нейтан. Фентон и его хреновина. «Хопперз». Мое имя над дверью. – Что ты с ней сделал?

– С кем?

– С Мэнди.

– Не ссы. Никто ниче не видел. На сигарету.

– Спасибо. Так че ты с ней сделал, уебок?

– Эй, притормози. Я еще раз спас твою задницу. Я тут опять из-за тебя подставляюсь, и че я получаю взамен? Одни грубости и сплошную ругань. Это по-честному? – Он скрестил руки на груди и выпятил нижнюю губу.

Мы чуток посидели молча. Я покурил и выкинул бычок в окно.

– Фин?

– Ну?

– Спасибо, что помогаешь.

– Да забей. Для этого и нужны друзья.

– Ага. Фин?

– Че?

– Что ты с ней сделал?

– Да что за бля на хуй? Ну, стукнул чутка. Все.

– Стукнул? Куда? Насколько сильно?

– Бля, мне-то откуда знать. Дал ей по уху или еще куда. Какая, хуй, разница? Девахи быстро вырубаются. Она тя чуть не замочила.

– Ты ее чего, покалечил?

– Не знаю. Она упала.

– Кровь была?

– Слегка.

– Она дышала?

– Какого хуя, Блэйк?

– Дышала?

– Ну да. Не знаю. Не, я ее не грохнул, верняк.

– У нее что-нибудь с собой было? Че-то типа сумки или еще чего?

– Какое еще чего?

– Ну, знаешь… Какая-нибудь хреновина. Было у нее что-нить?

– Ну… – Он вперился куда-то в пространство, видимо, вовсю шевелил мозгами. Вообще большинству людей не очень сложно вспомнить, что они делали час назад. Но это ж был Финни. – Ебаный в рот, – сказал он.

– Что? – Я напрягся. Сейчас только Финни мог сказать, где эта хреновина. – Что там?

– Вон, – он кивнул на дорогу впереди, – это ж место, которое мы вынесли как-то давным-давно. Да?

Я вздохнул.

– Да, вроде оно.

– Ебаный в рот. Во, помнишь старого пердуна, которого мы тогда грабанули? Я его тут видел вчера. Сидел на скамейке в парке Флокфорд, с двумя или тремя другими психами и сиделкой. Приколись.

– Охренеть. Значит, он съехал, так, что ли? Это ж ты его тогда головой о батарею приложил.

– Знаю. Клево, да? Я так, типа, возгордился, когда увидел, какой он теперь, пялится в никуда, слюна изо рта капает. Прям круто возгордился. – Он покачал головой и снова закурил.

– Ну?

– Че?

– Было у Мэнди что-нибудь?

– А, ну да. Коробка. Она ее бросила в траву, когда начала колотить тебя надгробием.

Мы еще помолчали. Я сидел на своем месте, глядя на мастерскую с забитыми окнами, расписанную граффити. Я думал о том чуваке и том, что еще за минуту он был на коне, владелец собственности, крутой механик, оттягивающийся с местной шлюхой. А тут входим мы, все из себя красивые, и все переворачивается с ног на голову. Мы вырубаем все лампочки у него в голове, просто чтобы надыбать мелочи на игровые автоматы и пивка попить. Мы их вырубили качественно, навсегда, и это нормально. Нам казалось нормальным пиздить народ, раз уж это весело и можно поиметь сколько-то бабок. И на них было насрать, сами напрашивались. Должны были соображать, что мы идем, так, нет? Мы-то были тогда мелочью пузатой.

– Скажи еще раз, – попросил я, прикуривая последнюю сигарету. – Давай. Повесели меня. Скажи еще раз, что ты сделал с коробкой?

– Ну же, не будь таким, Блэйк. Я ж тебе уже сказал, как все было. Я ниче не мог сделать.

– Скажи еще раз, бля.

– Ладно. Я ее пнул. Услышал, что идет какой-то мудила. Ну, чувствую, сейчас спалимся. Я тебя схватил под руки и поволок к машине. Вижу, коробка эта на траве, там, где эта сука пряталась, наверное, и пнул. Не мог я ее взять. У меня руки были заняты.

– И куда она полетела, когда ты ее пнул?

– Ну…

– Давай говори. Хочется поржать. – Мне и правда хотелось.

– Ну, короче, там была эта собака. Старый пархатый пес с одним ухом. Он, короче, взял коробку в зубы… Ты бы видел, Блэйки. Никогда б не поверил, что собака может взять коробку в зубы. Она ж все-таки тяжелая. Эта коробка. У меня большой палец на ноге до сих пор болит как сволочь.

– А собака…

– Ну, убежала.

– С коробкой?

– Да.

– Блэйк. Это глупо.

Я осветил фонариком аллею. Кошка. Ебаная, кошка, растудыть ее в качель.

– Езжай.

Финни снова тронулся. Он ехал с выключенными фарами на скорости под двадцать миль в час, съезжая на обочину при виде любой другой машины.

– Я тебе говорю, это глупо.

Я покачал головой, закусил губу и посчитал до десяти. «Аллегро» Финни, стоящая посреди Норберт Грин, – не лучшее место для ссоры. Но ссора все равно будет, как ни крути.

– Глупо?! – заорал я. – Глупо! Да че ты ваще знаешь о том, что глупо, а что умно? Да ты умное не опознаешь, даже если оно у тебя отсосет и даст десятку.

– Успокойся, Блэйк, ладно? Скажи, что тебе во мне вообще нравится. Я знаю, что такое глупо. И это – глупо.

Я сидел в темноте, и меня трясло от ярости.

– Значит, знаешь, что глупо, да? Значит, типа, знаешь? А что насчет того, что ты стырил труп База у меня из подвала? Ты не заметил, что это было глупо? И что возил с собой это уебище по городу несколько дней? Вот это глупо.

– Я тебе скажу, что глупо. Держать его у себя в подвале – в первую голову. И убивать его. Тоже глупость.

– Ты… – Это было знакомое чувство. Меня настолько захлестнула ярость, что как будто все тело парализовало. Это было не только из-за того дерьма с трупом База. Мне в голову кучей полезли воспоминания; все те разы, когда Финни что-нибудь засирал, а я молчал. – Ты… Ты, блядь, жену мою сжег. Вот это глупо, это я понимаю. А? Как насчет этого?

Вдруг наступила тишина. Потом пара звуков у меня в ушах все-таки появилась. Дыхание. Стук сердца. Гул холостых оборотов мотора «Аллегро». У меня появилось странное чувство. Я хотел извиниться. Но какого хуя? Я не собирался извиняться перед Финни. Он убил Бет и рузрушил мою гребаную жизнь.

Ладно, ладно. Может, я и сделал второй звонок в ту ночь, когда сгорел «Хопперз». Все довольно запутано, к тому же у меня голова была забита, и я поэтому не могу быть полностью уверен, честно, не могу. Но не думаю, что что-то следует из того, что она поехала. Разве я мог ее убить? Да, я ее доставал иногда, да, иногда чего-то не делал. Но убивать? Она ведь женщина, типа. Нельзя убивать женщин.

– Ну, да, – сказал он. – Извини.

Я посмотрел на него. Он глядел на свои руки. Как я уже говорил, терпеть не могу, когда пацан страдает.

– Забудь, – сказал я. – Ты ведь не знал, что она внутри.

– Ага.

Я закурил.

– Ага? Что ага?

– Ага. Я знал, что она там.

– Повтори.

– Сказал, что слышал. Я знал, что она была в «Хопперз». Когда его поджигал.

– Как? Откуда?

– Я сам ее туда оттащил. Ты ведь этого хотел?

Я посмотрел на Фина. Он по-прежнему глядел на свои руки, ждал, пока я что-нибудь отвечу. И может, надо было что-то сказать. Что-то значительное, как полагается в такие моменты. Но в конце концов я сказал:

– Заткнись.

– Ну я ж, бля, для тебя это сделал, Блэйк. Ты ведь не был с ней счастлив. Она тебе не подходила. А я хотел, чтобы мои старые друзья вернулись. Я, ты и Легз. Как сейчас. Она тебе не подходила, Блэйк. Поверь мне.

Я посмеялся. Но смех был ненормальный.

– Ладно, Фин, хватит.

– Но я должен тебе рассказать, Блэйк, Я не могу это всю жизнь держать в себе. Я ударил ее по голове бутылкой виски и связал… понимаешь… хорошо так, крепко. Я все качественно сделал, Блэйк. Связал руки, потом ноги, потом перевернул ее и привязал руки к ногам.

– Фин, еб твою мать, заткнись.

– Она потом пришла в себя, типа, начала скулить. Ну, я тогда ударил ее ботинком по голове и заткнул ей рот своими носками. Облил керосином, оставил за барной стойкой и вышел… Я все это для тебя сделал, Блэйки… А потом поджег. Блэйк.

Блэйк? Послушай меня, Блэйк. Я должен был это сделать. Я…

– Заткнись.

– Не кричи на меня, Блэйк. Я, бля, тебе Одолжение сделал. Ты бы сам ее замочил рано или поздно. Я бы замочил, если бы моя жени ходила налево. У меня, правда, жены нет…

– Че?

– Блэйк.

– Ты че, назвал мою жену потаскухой?

– Блэйк, отпусти меня. Я так дышать не могу.

Лицо у Финни медленно багровело. Света было немного, Но я знал, что оно багровеет, потому что именно такое происходит с лицом, если схватить человека за горло. Он вцепился в мои руки, но я этого почти не заметил. Потом увидел за окном какое-то движение. Через дорогу.

– Видишь? – спросил я.

Финн закашлялся и что-то пробормотал.

– Это ж блядская собака. Видишь? Там, у парка.

Я посветил туда фонариком, но Финни было не до того. Я открыл дверь и выскочил.

Перешел дорогу. На другой стороне остановился, чтобы прикурить, зажигалка щелкнула так громко, будто грузовик проехал через мост. Это было неправильно. Но выбора у меня не было. Псина должна быть где-то здесь. Я полез сквозь колючие кусты, цепляясь штанами за шипы.

– Пиздопроебина мандоблядская… – сказал я, ну, и еще кое-что. Наконец я выпутался, но у меня на штанах, под яйцами, осталась дырка в виде буквы L. Терпеть не могу портить одежду. Одежда пацана много что о нем говорит. Посмотрите на Финни. У него на шмотках большими буквами написано «уебок». Я посветил вокруг фонариком.

И увидел псину. Этот гад что-то вынюхивал в траве. Я был уверен. Во всем Норберт Грин двух таких собак не сыщешь.

Я шагнул к нему. Пес поднял голову, увидел меня и навострил единственное ухо. Я надеялся, что он нюхает коробку, но это была всего лишь куча старого собачьего дерьма. В общем да, глупо ожидать, что пес будет носиться с коробкой в зубах всю ночь. Нет, он ее где-то спрятал. Он потрусил по парку.

Я шел за ним. Он бежал очень медленно, как Лесси, когда она ведет какого-нибудь чувака с веревкой и блоком к старой шахте, в которую упал какой-нибудь засранец. Может, это дворняга знала, что мне нужно, и вела меня туда, где она это сныкала. Собаки иногда понимают такие вещи. Я как-то поставил десять фунтов, один к восьми, на собаку по имени Тед Флетч на стадионе Блендер. На половине последнего круга она шла второй и отставала. Я всем сердцем пожелал, чтобы лидер – черно-белая псина по кличке Свиногрыз – упал. Ну, и он упал. Слишком быстро вышел из последнего поворота и поскользнулся, сломав заднюю лапу. И это был конец Свиногрыза, зато я понял, что собаки подвержены телепатии. И выиграл восемьдесят фунтов.

Ну так вот, я шел за этим псом прям до угла парка. Потом он снова посмотрел на меня прям как Лесси и пролез в дыру в заборе.

Я встал на колени и заглянул в дыру. Похоже, за забором был обычный сад. Я слышал, как пес шел по дорожке, потом остановился – я надеялся, там, где он закопал коробку. Забор был высотой примерно шесть с половиной футов. Я подпрыгнул и схватился руками за верх. На мне была кожанка, так что я не боялся что-нибудь порвать. Но испортить одежду – это самый меньший геморрой из тех, что у меня были. Я попросту не мог перелезть через забор. Я закидывал ногу, но ботинок беспомощно скользил по дереву. Я пыхтел, потел, но отступить не мог. Еще и потому, что Лесси стоял там, по другую сторону забора и смотрел на меня, подняв ухо.

Он хотел, чтобы я перелез. Я, блядь, это точно знал. Он хотел, чтобы я перелез, потому что он был на моей стороне. Я подмигнул ему, набрал полную грудь воздуха и снова закинул ногу.

На этот раз мне удалось зацепиться. Я подтянулся. Это было ни хуя не удобно, семнадцать стоунов живого веса жопой на деревянной жердочке. Нужно было передохнуть, так что какое-то время я не двигался с места. Посмотрел вниз, чтобы как-то отвлечься от боли и узнать, куда безопаснее спрыгнуть. А потом забор подо мной рухнул.

Как кошка, которая всегда приземляется на лапы, я всегда приземляюсь на жопу. Есть, конечно, шанс ее отбить, но уж лучше жопу, чем голову. Особенно если голова и так не в порядке, как у меня, например. Ну вот, я отряхнулся и выпрямился, покачал головой и заметил, что забор рухнул по всему периметру. В доме одно за другим стали загораться окна, а Лесси начал на меня лаять.

– Ну, хороший мальчик, – сказал я, протягивая руку, как обычно обращаются с собаками. Он подошел и невозмутимо тяпнул меня за палец.

Когда я уже протянул руку, чтобы ухватить его за ухо, задняя дверь открылась, и из дома вышел чувак в клетчатом халате и тапочках. Он показался мне знакомым. Собака побежала и начала прыгать около него.

– Кто? Что? Кто ты, черт тебя дери? – сказал он. И по голосу я понял, что этот тот парень с кладбища, которого я видел пару дней тому.

– Ну, – сказал я, пытаясь вспомнить, что я тогда ему гнал. Но я не помнил. Помнил только, что нужно было избавиться от него как можно скорее, пока он не наткнулся на База. Хуй знает, как мне это удалось. – У тебя столбы заборные неправильно вбиты, – сказал я. Наверное, этого было мало. – Поэтому упал весь забор, а не одна секция. Ты их недостаточно глубоко вбил.

Он жался и мялся, как будто не знал; то ли ему выйти и что-нить со мной сделать, то ли уйти в дом. А такое сомнение пацан может попользовать, выжать досуха. – Эта собака, – сказал я, показав на дворнягу, которая теперь терлась мордой, об халат хозяина, – твоя, да?

– Бэзил? Да, он м… а что? Что тебе нужно от Бэзила?

– Если ты его хозяин, то ты по уши в дерьме. Понимаешь, собака не отвечает за свои действия. Она считает, что весь мир у нее в миске, и такого понятия, как собственность, не существует.

– Погоди секунду. Э… – Он засунул голову в дом и сказал: – Ма, оставайся там, Потом опять повернулся ко мне и спросил; – Что он в этот раз натворил?

– Что он натворил? Не говори мне, что ты не знаешь. Это…

– Откуда мне знать-то? Я не знаю, чем он там занимается. Он не… Он ведь не начал опять кусать за задницы? Людей то есть?

– Ну, если честно, то начал. Он укусил меня. И еще кое-что.

– Твою мать, – сказал он, оглядываясь, чтобы убедиться, что мать его не слышит. – Ну что я могу сказать, мистер? Извини уж, что так вышло. Это худший пример собаки как друга человека на этой земле. Ему уже четырнадцать. Я б его давно закопал под теми розами, если б не мамаша. Это ее собака. И ей кажется, что Бэзил ничего плохого сделать не может. Он даже меня однажды за жопу укусил, так она сказала, что я это заслужил.

Он подошел поближе и прошептал:

– Когда папаня покинул эту грешную землю, она вышла и нашла щенка, который родился в тот самый день. В тот день, когда умер папаша. Ну, короче, Бэзил – это папаня и есть. То же имя и все такое. Мамаша у меня верит в переселение душ и прочую фигню. Типа, что посеешь, то пожнешь.

– Охуеть не встать, – сказал я, покосившись на Бэзила с уважением. – А ты что про это все думаешь?

– Про переселение душ? Да фигня все это. Но иногда я смотрю на него, и у меня мурашки по спине бегают. Понимаешь, он ведет себя как папаша. Похож на него, вплоть до…

– Чего? Уха, что ли?

Он оглянулся и подошел ближе:

– Он тогда еще щенком был. Однажды возвращаюсь я домой, а у него голова забинтована. И что ты думаешь? Остался без уха. Без того же, что и папаша.

– А как папаша ухо-то потерял?

– Так же, как и этот. – Мы оба посмотрели на дом: из окна кухни на нас смотрела старушенция, мы оба вздрогнули. Я так точно.

– Слушай, друг, – сказал я. – У тебя никаких проблем не будет, если ты поможешь мне разобраться с тем, что он еще сделал.

– А что еще?

– Он меня ограбил. Гоп-стоп, в натуре. Подбежал сзади. Появился из ниоткуда, пока я себе спокойно шел. Подбежал и укусил меня за задницу. Я заорал, типа, от боли. И уронил то, что нес. Коробку. А Бэзил схватил и унес, пока я пытался просечь, что к чему. Я его с тех пор ищу. Поэтому здесь и оказался.

– Коробку, говоришь?

– Ага.

– Какая коробка?

– Ну, он была… квадратная, да. И довольно маленькая, собака может взять в зубы. Но не слишком. Да, и тяжелая еще. Вполне можно отбить палец, если пнуть. А ты че, знаешь, где она?

Он скрестил руки и быстро глянул через плечо. Когда он повернулся обратно, жевал губу и смотрел вниз.

– А что, че-то ценное?

– А тебе-то что?

– Эээ… Эта штука… Она у меня была.

– Да ну? И где она теперь?

– Ну, я… – Он отступил назад. – Слушай, мистер, ты б то же самое сделал. Откуда мне было знать? Он…

– Кто? Что?

– Спокойно, мистер, – сказал он, поднимая руки. – Сюда раньше еще один кекс пришел, вот. Где-то в полдесятого – в десять. Сказал, что собака убежала с его коробкой, и он проследил за ней досюда. Ну, он, типа, казалось, приличный такой чувак. Я и отдал ему. А что было делать? Ты б то же сделал.

Но я его уже не слышал. Даже не видел его. Я видел только себя, как я сижу за стойкой в «Хопперз», в дорогом костюме, с сигарой, киваю пацанам и лапаю всех девах, до которых могу дотянуться. Но теперь все это исчезало. Картинка исчезала.

– А что там было? Бутылка виски или еще что? А? Может, Библия? Что-то ценное? Я больше ничего не могу придумать. Ну, что скажешь?

– А как тот чувак выглядел, а?

– Ну… – Он улыбнулся, думая, что сорвался с крючка. Ну, он, собственно, и сорвался. Если бы я его отпиздил, хреновину бы это мне не вернуло, так, нет? Я ж не отморозь какая-нибудь. – Он был такого примерно роста, волосы у него. И длинные брюки.

– Длинные?… А волосы какого цвета?

– Не помню. Темные.

– Какого роста?

Он снова поднял руку, только разница с прошлым разом была в фут где-то.

Мы еще постояли, я придумывал вопросы, а он дрожал в своем халате. Но это было бесполезно.

– Извини за забор, – сказал я.

– А, забор, – ответил он. – Забей. Ты ж с этим уже ничего не сделаешь. К тому же ты прав. Столбы недостаточно глубоко вбиты. – Но я уже уходил.

Я остановился как раз перед упавшей секцией забора, услышал, что он еще что-то говорит.

– Чего?

– «Регал»! – снова закричал он. В соседних домах на верхних этажах начал загораться свет. – Он курил «Регал».

– Точно?

– Да, абсолютно. Точно, как и то, что моя мамаша жива и ее не сбил автобус, как ты тогда сказал.

Я видел с другой стороны улицы, что в машине Финни никого нет. Я оглядел парк, может он где ссыт или срет за кустом. Но и там его не было. На улице было пусто, никакого движения. Даже кошки какой-нить. Или одноухой собаки. Я дернул дверь со стороны водителя.

Финни считал, что его «Аллегро» – предел мечтаний любого вообще чувака. Он думал, что при одном виде «Аллегро» в какой-нить офисной крысе проснется преступник, и он, проходя мимо, попробует дернуть за ручку. Не могу сказать, что я был с ним согласен. Вот «Капри» – это первоклассная тачка, с этим мало кто поспорит. Но запирать дверь – все равно хорошая идея, даже если ты водишь «Хиллман Имп». И Финни это знал. Поэтому, когда дверь открылась, я зачесал репу.

Внутри ничего такого не было. Только сигареты и зажигалка Финни на торпеде и ключи в зажигании. Я сел в машину и запер дверь. Он скоро вернется. Наверное, увидел Бэзила и рванул за ним. А Финни может часами за собакой бегать, если из виду не потеряет.

Да, точно, так все и было.

Меня снова начал доставать запах. Я закурил и приоткрыл окно. Потом посмотрел на ключи и подумал, что надо поискать Финна. Было темно и тихо, чудесная ночь, все такое. Передо мной болтался желтый месяц. Голова, вместо того чтобы болеть, начала неметь. И когда я на секунду закрыл глаза, мне стало очень хорошо.

16

Я, Баз и Бет сидели за кухонным столом. Мой старик сидел где-то у меня за спиной, но я не мог повернуть голову и посмотреть на него. Но я его слышал, это его тяжелое дыхание, которое я всегда ненавидел. Мы играли в карты. Чувак, которого я убил на берегу реки, вошел в дверь насквозь мокрый, с него текло. В каждой руке у него было по усачу, каждый из них больше, чем те два, которых у него утащил Финни. Они были такие здоровущие, что волочились по полу, оставляя на линолеуме широкие красные полосы. Бет посмотрела и бросила на пол «Мэнджел Иннформер», чтобы он туда встал. Потом взяла швабру и стала вытирать рыбью кровь.

– Не против, если я присоединюсь? – спросил чувак.

– Против, – сказал Баз, не отрываясь от карт. – Я против. Ты выглядишь как уебок. И пахнешь как уебок. А теперь пшел на хуй.

Бет встала и поставила швабру с ведром на стол, но Баз, казалось, не заметил. Сложно было понять, во что мы играем. Вроде как у меня было слишком много карт на руках, сотни две, не меньше. И все червовые короли. Только это были не короли, а бармены Нейтаны. Бет взяла у чувака усачей, облепила тестом с картошкой и луком и сунула в духовку. Дверь распахнулась только на пару секунд, но я увидел, что там стоит уже несколько пирогов. Потом она вернулась к мокрому чуваку и начала гладить его по лицу и лизать его шею. Вообще жены себя так не ведут, честно говоря. Но это был сон, и я ничего не мог поделать. Бет сняла майку. Лифчика на ней не было. Она взяла руки того чувака и положила себе на сиськи. Соски у нее были как желуди, а в жизни я что-то такого не помнил. Я сглотнул и моргнул, а когда снова поднял глаза, они уже оба были голые и лапали друг друга, он тягал ее за сиськи, а она дрочила его член, который был немного похож на молодого усача. Потом он ее поднял, посадил на столешницу и начал шпарить.

Я взглянул на База. Не хотел смотреть, но это был сон, а во сне всем насрать на то, что ты хочешь. Он смотрел на меня, шевелил бровями, хмурился, вздыхал и постукивал пальцами по столу. Видимо, был мой ход.

– Ну, – сказал Баз, – и что ты будешь с этим делать?

Я посмотрел на свои карты. Теперь это были сплошь джокеры. Бет и тот чувак сношались, пыхтели и стонали на столешнице. Старик был где-то у меня за спиной, дышал там…

Я сразу понял, что это сон. Так что не было такого, что просыпаешься и говоришь, спасибо, блядь, что в жизни все совсем не так. Кроме того, в реальности творилось такое, от чего мне хотелось вернуться к кухонному столу и всему, что к нему прилагалось. Дюймах в шести от моего правого уха раздавались какие-то дикие вопли.

Я зажал руками уши и выяснил, что сижу в «Аллегро» Финни, на улице светло и кто-то орет на меня через стекло. Перебираясь через рычаг на пассажирское сиденье, я подумал, что это, может, все еще снится. Ебаный кошмар, судя по звукам. Но если я открою эту дверь, смогу превратить кошмар в обычный сон. Я вылез на тротуар и пошел по дороге, бежать не мог, ноги слишком затекли.

Последнее, что мне сейчас было нужно, – это разборка с кем-нибудь из Норберт Грин, не важно, Мантоны – не Мантоны. Может, если я буду идти опустив голову, смогу просто улизнуть, кто бы там ни был у меня за спиной. Но вскоре я услышал звук быстрых шагов. Какой-то мудак бежал, чтобы засветить мне кулаком по волосатому затылку. Я не мог больше получать по голове, учитывая удар Джесса, удар Мэнди, удар на лестнице у Салли и всякие мелочи типа База. Что-нибудь круче стрижки или сушки – и я превращусь в овощ. Так что я развернулся и выставил руку.

– Блэ… – сказала она, впечатавшись в мой кулак.

– Ой, блядь, – сказал я. – Прости, Мэнди. Ты в порядке?

Через минуту она смогла встать, по-прежнему закрывая нос рукой.

– Платок есть? – спросила она.

Я дал ей старую тряпку, которую нашел в кармане.

– Откинь голову. Кровь скоро остановится.

Я, конечно, врал. Я своей жизни сломал много носов – большую часть головой, но и руками немало – и знал, как это обычно бывает. Она постаралась вытереть кровь с лица, а потом прижала мокрую тряпку к носу.

– Я думал, это мужик, – сказал я, заметив, что с ногами у меня уже все в порядке и я могу бегать. У меня была куча дел. Я все вспомнил. Пес Бэзил. Могильщик в клетчатом халате. Коробка. «Регал». Я погладил Мэнди по руке и спросил: – Ты как, все нормально?

Она посмотрела на меня, и я увидел, что она вроде как плачет. Странно, некоторые девахи плачут молча. Большинство орет, будто ты им руки режешь. Но у некоторых просто слезы из глаз текут, будто у них глаза под это заточены. Еще я заметил, что у нее рука перевязана.

– Кто это сделал? – спросил я, ткнув в повязку.

– Отвали, псих криворукий, – сказал она; голос был такой, будто у нее сильная простуда. – Это твой дружок сделал, там, на кладбище. Такой тощий чувак со сросшимися бровями. Как его зовут? Финни, что ли?

– Ах, да. Финни. Мерзкий уебок… Подожди, я с ним поквитаюсь. Ишь чего надумал – бить девочек вроде тебя.

– Он это, между прочим, для тебя сделал. Ты же не будешь наказывать своих друзей, а?

– Ну да. Сделал, да. Ну… – Затылок точно молнией прошило, будто мне хотели напомнить о приоритетах. По крайней мере чувство было такое. И вдруг я перестал страдать по поводу того, что сломал Мэнди нос. – А какого хуя ты меня по башке ударила, Мэнди?

Она сказала, что здесь мы разговаривать не можем, уже почти семь, и народ в любую секунду начнет просыпаться. Так что мы двинули по дороге и свернули на Бликетт Лэйн, я разминал ноги, а она прижимала тряпку к носу. На полдороге был переулок, который заканчивался гаражами. Большинство было заброшено. Они всегда были заброшены, сколько я помню. Несколько лет назад в одном нашли человеческую ногу, от колена и ниже, в ботинке. Остального так и не нашли. И легавые так и не поймали урода, который это сделал, это ж Норберт Грин. Но народ быстренько состряпал из этого очередную байку про Мантонов.

Мэнди потянула одну из навесных дверей. Та заржавела как последняя блядь и не поднималась больше, чем на пару дюймов. Я как следует ее дернул, и она открылась достаточно, чтобы мы смогли пролезть внутрь. В гараже ничего не было, если не считать старого мотора на полу. Похоже, от «Ровера». Мы уселись в углу на пыльном полу. Здоровой рукой она достала из рюкзака трусики и пачку сигарет. Я раньше не замечал, что у нее с собой рюкзак. Особо тяжелым он не выглядел. Ровно настолько тяжелый, чтобы деваха с одной здоровой рукой могла его поднять. Она приложила трусики к своему сломанному носу и протянула сигареты. Я прикурил две и отдал одну ей. Трусики были розовые с черными точечками и кружевом по краям. Я на них только посмотрел, и у меня тут же между ног все начало оживать. Но потом опять успокоилось, когда трусики начали пропитываться кровью.

– Ну, – сказал она, как будто мы сидели за послеобеденным чаем с плюшками.

– Что – ну?

– Ты спрашивал, почему я тебя вчера ударила по голове.

– Ну да. – Я все еще наполовину спал, если честно. Я потер лицо, чтобы немного прийти в себя. – И раз уж мы об этом заговорили, расскажи, почему ты меня до смерти напугала, когда я сидел в своей машине.

– Это не твоя машина. Ты водишь «Капри».

– Ну, эт да. Это машина Финни. – Я и думать забыл про Финни. Он не такой чувак, чтобы долго о нем думать. Даже когда он признается, что убил твою жену и упоминает при этом, что она спала с другим мужиком. Да, меня это парило. Но слишком долго об этом думать я не мог. У меня было до хуя других дел. А что было, то было, так, нет? Но куда он подевался?

– К тому же я только хотела тебя разбудить, – сказала она. – Я сидела через дорогу, в парке, сидела, думала. Про нас. Про моих братьев. Про себя. Я рано из дома вышла, пока братья не проснулись. Пока вообще все еще спят. Я… – Она посмотрела на рюкзак, который лежал рядом с ней на бетонном полу. – Я собиралась свалить, Блэйк.

– Свалить? Куда? – спросил я, в голове опять случился какой-то спазм. Но только спазм. На него можно с легкостью забить.

– Куда угодно. Из Мэнджела. Подальше отсюда, куда глаза глядят. На другую сторону земного шара, если не врут и Земля действительно круглая, а не плоская. – Она посмотрела на меня. Нет, не так. Она не пыталась мне что-то сказать взглядом, для этого ведь обычно смотрят. Нет, она просто взглянула. Чтобы понять, что я думаю.

Я тоже на нее посмотрел, типа, извини, но ничего я не думаю.

Она закрыла глаза и продолжала:

– В общем, я увидела, что ты вырубился в машине, и попыталась тебя разбудить, вот и все. Норберт Грин – не то место, где стоит спать в машине. Особенно ребятам вроде тебя, у которых проблемы с местными.

Мы чуток посидели молча. Черный кошак подошел к приоткрытой двери, принюхался к нам и ушел, продемонстрировав маленькое круглое очко.

У Мэнди перестала идти кровь из носа, хотя выглядел он все равно отвратно. Она выкинула трусики и начала вытирать нос платком.

– Я вроде собиралась тебе сказать, почему огрела тебя вчера по голове.

– Ага. Знаешь, нечестно нападать на человека сзади.

– Это не считается. Я же девушка.