Местные власти пребывали в полном замешательстве, что не помешало им казнить сотню-другую ни в чем не повинных людей. Панику это только усилило, просто хассасины паниковали беззвучно, молча, чтобы не навлечь на себя еще большие неприятности. Совершенно очевидно, что истинных виновников этого страшного происшествия ни в Аджа-Бале, ни в Бахр-Бале не нашли, как ни пытались втолковать обратное аукары-градоправители разъяренному маттею.
      Храмы были выжжены изнутри, а потому не оставалось ни малейших надежд на то, что какие-либо свитки, книги или записи могли сохраниться. Огонь был настолько силен, что Пелентонг обнаружил расплавленные золотые кляксы у закопченного и растрескавшегося алтаря. Очевидно, когда-то это были золотые статуэтки, либо посуда, либо - вообще подсвечники. Маттей сделал на основании находок следующий вывод: храмы Ишбаала уничтожили не люди. Он не представлял себе, какой человек сможет пройти мимо храмовых сокровищ; какой человек сможет позволить золоту плавиться у него на глазах. Только существо не-человечьей крови, презирающее золото, способно так поступить.
      Граф Пелентонг не разочаровал своих владык. Он и впрямь был тем человеком, которого следовало послать с этим поручением, потому что, несмотря на охвативший его ужас, он не ринулся к своим королям, дабы переложить всю ответственность на их плечи, но остался там на некоторое время, чтобы провести расследование. К сожалению, аукары слишком запугали простой люд своими ненужными и поспешными казнями. Поэтому все боялись сказать лишнее, мялись и молчали. Угроза пыток не подействовала; да Пелентонг и не стал всерьез об этом думать - он ведь понятия не имел, кого конкретно нужно пытать. Ему были необходимы добровольные свидетели. Граф был уверен в том, что не мог никто ничего не видеть. Так не бывает в огромном городе, где на храмовой площади толпятся сотни нищих и бездомных.
      Правда, почти всех их - распространявших слухи - и казнил в глупом рвении аукар Аджа-Бала, а уж потом последовал его примеру и градоправитель Бахр-Бала. Маттей не взял на себя смелость предать аукаров жестокой казни, но заключил обоих под стражу, чтобы владыки Эль-Хассасина решали судьбу этих тупиц и трусов - ведь только тупостью и трусостью можно было объяснить их поведение. Закованных в железо градоправителей везли следом; они должны были достичь столицы к утру, если повелители возжелают их допросить лично.
      И все же кое-каких успехов матгей добился. Он нашел в обоих городах по нескольку человек, избежавших смерти. Они были профессиональными нищими и имели особый вес в преступном мире. Потому их прятали за определенную плату. Выяснив эти подробности, граф Пелентонг предложил укрывателям сумму втрое большую за возможность побеседовать с их подопечными и даже дал слово рыцаря, что не станет преследовать ни тех, ни других, удовлетворившись устным свидетельством.
      Здесь граф остановился, выжидательно глядя на своих королей. Он понимал, что его поступок был беспрецедентным, однако и ситуация ему соответствовала. Меджадай знаком дал понять, что не осуждает маттея и понимает, что священное слово рыцаря было дано преступникам ввиду крайней необходимости.
      Двое свидетелей выжили в Аджа-Бале и трое - в Бахр-Бале. Может, их нашлось бы еще больше, однако, услышав главное, маттей не стал терять драгоценное время на поиски остальных. Пелентонг подробно, стараясь не упустить ни одной детали и мелкой подробности, передал владыкам слова одного из нищих, справедливо рассудив, что всякая мелочь может пригодиться магам и мудрецам, когда они станут разгадывать эту тайну.
      Человек этот, чье имя никто толком не смог запомнить, рассказал, что все случилось около полудня. Это время, когда в храм идут толпы людей, жрецы суетятся, а нищие собирают самые щедрые пожертвования. В характере людей пытаться откупиться мелочью от любого божества, даже такого, как Ишбаал, которому на добрые дела смотреть не хочется. Но поскольку служители этого грозного и мрачного бога постоянно требуют от посетителей храма денег, то и нищим никто не отказывает. Хоть медяк, но попадет в протянутое деревянное блюдо либо в подставленную ладонь. Оттого места поближе к ступеням ценятся выше.
      Те люди сразу привлекли его внимание. Ведь в Эль-Хассасине народ сплошь буйный и даже в храм идет без особого почтения: женщины наряжаются побогаче, мужчины хвастают дорогим оружием. Не принято входить в храм Ишбаала так, словно нет на земле места священнее. Происходит это еще и по той причине, что все хассасины от мала до велика знают, что их жестокий бог на самом деле живет в недрах Медовой горы Нда-Али и его храмы - не более чем способ связаться с его духом, не более чем дань преклонения перед ним.
      Потому целая процессия - человек десять - пятнадцать - в темных длинных одеждах, в капюшонах, надвинутых на самое лицо, выглядела несколько нелепой на фоне шумной и разряженной толпы. Тот нищий протиснулся к ним поближе, рассуждая так: что раз уж они настолько благочестиво настроены, что поступают вопреки давним традициям, то, может, и подадут больше. Он подполз к одному из этих паломников и подергал его за полу темного одеяния, умильно заглянув снизу вверх ему в лицо. И тут же отшатнулся в ужасе.
      Он не разобрал всего, потому что большая часть лица паломника была скрыта в тени, однако глаза его он каким-то образом разглядел. И он утверждал, что они были сплошь черные. Огромные и черные, словно обсидиановые.
      Паломники бесцеремонно растолкали толпу; однако вместо протестов или хорошей драки, которую непременно учинили бы неистовые хассасины в подобном случае, все поспешно разошлись. Нищий и сам почувствовал животный ужас, настоящую панику. Оглядевшись по сторонам, увидел, что и его товарищи по ремеслу тоже как-то странно озираются и лица у них перекошенные. Он и решил не испытывать судьбу, а уносить ноги, пока цел.
      Спеша убраться подальше, он заметил только, как поднялись к дверям храма эти невероятные существа и как захлопнулись тяжелые бронзовые двери, едва они ступили за порог.
      - Все ясно и все сходится, - сказал Харманли Терджен, когда его повелители удалили из зала Малого совета всех посторонних. - Маттей Пелентонг - разумный человек, и он сделал больше, чем смог бы на его месте кто-либо другой.
      - Что тебе ясно? - нетерпеливо спросил Рорайма.
      - Те туманные фразы и намеки, которыми я по горло насытился в Ятте. Теперь, выслушав доклад маттея, я понимаю, что никаких намеков никто не делал мне все рассказывали простым и четким языком, только вот я не был готов принять истину. А она печальна, мои повелители.
      Когда я переступил порог здания магистериума, мне навстречу вышел какой-то невероятный старик, похожий на ожившую мумию, и сказал, что меня уже с нетерпением ждут. Им было известно о том, что храмы Ишбаала разорены, а жрецы убиты. Но жители Ятты не поклоняются нашему богу, оттого смотрят на вещи трезвее; правда, я подумал, что это ересь...
      Не стану утомлять вас подробностями: мне поведали, что погром в храме учинили приспешники второй - и главной - сущности Ишбаала.
      - Это еще что за вторая и главная?
      Меджадай Кройден был готов к любым неожиданностям, но Ишбаала привык почитать с младых ногтей и разные толкования своей религии умел искоренять только огнем и мечом. Существование какой-то второй, скрытой, главной части его божества повергло отважного воина в ужас.
      - Нам придется привыкать ко многим неприятным вещам, владыка, - склонился перед ним Терджен. - Мне самому многих усилий стоило сдержаться и не покарать нечестивцев, позволивших себе столь вольно рассуждать о нашем божестве. Однако я очень рад, что мне удалось соблюсти приличия.
      Знания не несут радости и облегчения, а одну лишь печаль и ответственность, сказал мне тамошний глава.
      Выслушай же ответ магов Ятты: все, что случилось в Эль-Хассасине, - и трагическая гибель сыновей Пелентонга, и смерть многих наших воинов, и погибшие храмы - все это произошло с ведома и по одобрению самого Ишбаала. Но деяния сии были совершены не его приспешниками, а некими морлоками - проклятыми эльфами, которые служат повелителю Зла, Мелькарту.
      - Стой, - поднял руку Ретимнон. - Я вообще ничего не понимаю. Какие морлоки? Какой Мелькарт? Я был уверен, что Ишбаал гневается на нас за то, что мы допустили смерть короля и утратили два талисмана - главное наследие Нонгакаев.
      - Талисманы тоже сыграли свою роль, но не это главное. Все эти события предопределены заранее. Маги Ятты утверждают, что мир приходит к своему концу и Зло поднимает голову. Морлокам нужна кровь, Мелькарту нужна власть над этим миром, Ишбаалу нужна свобода...
      - А разве он несвободен?
      - Нет, конечно. Он не обитает в горе Нда-Али, но заточен в ней и не имеет возможности выбраться наружу. А потому он своей силой призвал на помощь Мелькарта, являющегося его большей и гораздо более могущественной частью...
      - Ничего не понимаю, - упрямо повторил Меджадай Кройден.
      Ему казалось, что сейчас, прямо у него на глазах, рушится весь его мир. Теперь он не знал, как поступать, что делать, и тяжесть ответственности давила на него, словно весь небесный свод.
      - Объясни подробнее, Харманли.
      Великий магистр вздохнул:
      - Владыки! Вынужден признаться, что я не создан для таких сложностей. Я никогда не считал себя глупым человеком, однако здесь разум бессилен; здесь нужна вековая мудрость, которой нет у нас. Я уверен, что Чаршамба знал гораздо больше, нежели мы, но и он оказался бы неподготовленным к тому, что происходит здесь и сейчас. Без понимания мы окажемся бессильны предпринять верные шаги. Я устал от собственной беспомощности и глупости - всего сутки я провел в магистериуме, а кажется мне, что долгие годы вырваны из моей жизни. Безумцем, несчастным узником, вышедшим на свет из своего подземелья впервые за десятки лет, чувствую я себя сейчас. И горестно мне, что не могу я дать своим владыкам взвешенный и мудрый совет - потому что проблема лежит вне времени и пространства.
      - Терджен прав, - согласился Рорайма Ретимнон. - Что же нам делать, если наш бог оказался столь вероломен по отношению к своим детям? Долго ли будут продолжаться кровавые трагедии, этого не сказали маги?
      - Всегда. Морлокам нужны реки крови, смерть же невинных увеличивает силу Ишбаала и Мелькарта. Маги Ятты посоветовали звать на помощь эльфов.
      - Они не согласятся, - наморщил лоб Рорайма, соображая, что Древнему народу не прикажешь, а зла хассасины причинили им столько, что на добровольное сотрудничество рассчитывать не приходится.
      - Маги сказали - если эльфы не захотят помогать нам, нужно напомнить им о проклятии Гаронмана. И тогда они явятся сражаться с морлоками...
      - Ты слышал когда-нибудь об этом проклятии? - обратился Рорайма на сей раз к Меджадаю.
      - Нет, - ответил тот. - Да разве люди могут что-либо понять в делах эльфов? И нужно ли тебе знать больше? По мне, все тайны у них грязные и отвратительные. Не люблю я эльфов.
      - И я не люблю, - сказал Ретимнон. - Не за что. Особенно теперь. Но скажи мне, Харманли, как же мы дозовемся эльфов? Куда гонца отправлять?
      - В Хахатегу, - невозмутимо ответил Терджен. - Герцогу Талламору, а он найдет способ передать.
      - Герцог может и не захотеть.
      - Маги сказали, герцог захочет. Нужно только не забыть о проклятии.
      Меджадай дернул за шелковый шнур, вызывая слугу, дежурившего в передней. Была уже поздняя ночь, и тот явился заспанный, отчаянно стараясь скрыть сей факт от грозных своих владык.
      - Вина и холодного мяса, я голоден, - бросил Меджадай.
      Когда легкий ужин был принесен, все трое набросились на еду.
      А потом говорили до самого рассвета, до тех пор, пока в распахнутом окне не стало подниматься из моря яркое солнце Чеджудо...
      - Я искал их повсюду, но ни одного морлока не нашли мои воины, - так закончил Рогмо свой рассказ.
      Он уже третий день гостил в Хахатеге, у наместника Каэтаны, Банбери Вентоттена. Этот славный человек был живым свидетелем недавнего прошлого, которое казалось Рогмо самым прекрасным, что случалось в его жизни. В первый же вечер они с бароном засиделись допоздна, поглощая в неограниченных количествах знаменитый салат, приготовленный по фамильному рецепту Вентоттенов, и вспоминая о своих приключениях.
      Банбери, получивший вместе с наместничеством в Хартуме титул герцога Талламора, с тоской вспоминал о своей гостинице Ноттовей в далеком Ронкадоре, о том дне, когда большой отряд остановился у него на ночлег, о Кахатанне и Бордонкае. Воспоминания его были светлыми и радостными, и даже трагическую гибель сайнанга Эльбескоя он теперь воспринимал как благо, как прощение, дарованное молодому человеку.
      - Я очень изменился, дорогой Рогмо, - сказал Вентоттен. - Вот, возьмите эту чашку: горячий шоколад с ванилью и цукатами - это так вкусно, что мировая скорбь моментально покинет вас. Посмотрите на меня, я стал неисправимым оптимистом. Я верю в возможности нашей драгоценной госпожи - она сумеет переиначить любое предсказание. Выше голову, король! Заметьте, что все, что касалось ее, сбылось либо наполовину, либо на треть, а то и вовсе позабылось за ненадобностью.
      Ну, сказал какой-то старый ипохондрик, что мир клонится к закату, - и что с того? Пускай себе клонится, главное, чтобы после наступил рассвет. Морлоки это, конечно, неприятно, однако я уверен, что вы в состоянии покончить с ними раз и навсегда.
      - Ваша уверенность вселяет в меня надежду, однако, боюсь, вы ошибаетесь, ответил король эльфов.
      - Меня пугает ваше настроение, - признался герцог. - Не вы ли готовы были умереть только для того, чтобы дать жизнь Вещи? И что же - стоило нашей дорогой госпоже избавить вас от неизбежного, вы начинаете жаловаться на жизнь. А ведь вы живете сверх нормы уже достаточно долгий срок - ну так оправдайте же его. Дорогой Рогмо, я уже немолод и поэтому точно знаю, что не бывает полной безысходности. Не может все быть совсем плохо.
      - Вы правы, Банбери, - сказал Рогмо, прикрывая глаза от наслаждения. Шоколад с ванилью оказался настолько восхитителен, что превзошел все ожидания. - Вы правы, просто я захандрил. Я люблю свой народ, я выполню свое предназначение, но мне все-таки не по себе среди них - таких прекрасных, сияющих и холодных. С ними меня связывает долг, но как же мне не хватает Салмакиды, маленького храма, стоящего над озерами, ажурных мостиков, старого парка, похожего на дремучий лес! Как я истосковался по фонтану с веселым дельфином; знаете, герцог, там есть такой фонтанчик - в центре круглого бассейна вздымается зеленая стеклянная волна, а на ней будто летит улыбающийся дельфин. Одни только боги знают, отчего мне так не хватает этого дельфина!
      - Оттого, наверное, что он веселый, - тихо ответил Банбери Вентоттен.
      - А еще я смертельно тоскую по священной роще, по ручью, который протекает через нее, по скульптурам, стоящим по обе стороны ручья. По утрам, когда солнце только-только выплывает на край небосвода и никто не ходит по этим местам, Каэ отправляется поговорить со своими друзьями. И даже если кому-то случается застать ее там, то все уходят, потому что есть вещи, которые нельзя видеть.
      Номмо и Магнус разговаривают в беседке. Куланн муштрует своих воинов, и они стонут от него. А все равно ни за какие блага не променяли бы его ни на кого другого. Барнаба шастает по парку, путается у всех под ногами и жует хурму или медовые печенья. А верховный жрец Истины в длинных белых одеждах пытается оказаться одновременно всюду, и у него это отчасти получается...
      А еще, Банбери, вдруг, внезапно воздух начинает мерцать и переливаться серебром и ртутью. И появляется он - Жнец, Древний бог, самый опасный, самый грозный... В любом другом месте этой планеты люди бы с криками бежали прочь, сходили бы с ума от ужаса, умирали в конце концов! А здесь один жрец кричит другому через полпарка: "Передай госпоже, что пришел Владыка Ада Хорэ! И скажи виночерпию, чтоб подавал к столу зеленое!!!" И Вечный Воин, сидя верхом на своем драконоподобном коне, смеется: "Ради меня так не бегают. Любят здесь тебя, Жнец". И Тиермес отвечает: "Так ведь и я их люблю".
      Рогмо замолчал, сжимая в побелевших пальцах серебряную чашку из-под шоколада. Желваки у него на щеках перекатывались, словно король эльфов испытывал сильную боль.
      - Вы невероятно счастливый человек, Рогмо, - сказал Вентоттен. - Вы так тоскуете по этому волшебному месту, и мне искренне жаль, что вы не там, но рассмотрите дело с другой точки зрения: я, например, этого вообще никогда не видел. И обречен тосковать по несбыточному, по тому, чего у меня не было ни одного раза в жизни. Ни одной минуты. Вы понимаете, насколько это страшнее?
      - Кажется, да, - ответил Рогмо.
      Посланцы Эль-Хассасина прибыли на четвертые сутки.
      Орден унгараттов переживал смутные и нелегкие времена. Найти замену Катарману Керсебу в столь краткий срок было делом невыполнимым. Угроза войны с Эль-Хассасином пугала даже самых отчаянных: в ордене учили не только сражаться, но и думать. И все рыцари понимали, что шансов на победу у унгараттов сейчас нет. Ронкадор тоже не оставлял надежд на лучшее - матарии, кажется, стремились вернуть все кровавые долги.
      Единственным утешением было то, что всегдашняя борьба за власть в ордене приутихла - теперь только безумец мог принять бразды правления без сомнений и колебаний. Несмываемым пятном на репутации ордена являлась и нелепая история с пленением Интагейя Сангасойи - если бы унгараттам удалось одолеть ее в честном бою и завладеть известными на весь Арнемвенд мечами Гоффаннона, то позора бы не было. Однако юная богиня оказалась сильнее, и даже бесконечные слухи, распространяемые шпионами по всему континенту, из которых следовало, что богиня использовала всю силу бессмертного существа против смертных рыцарей, мало помогали. Потому что вся эта история, наспех состряпанная, звучала глупо и неубедительно. Ничего удивительного не было в том, что в нее никто и не верил. В первую очередь те, кто должен был ее рассказывать.
      Вот почему старший магистр Эльмарен Уджайн пребывал в сквернейшем настроении. Сегодня прибыло письменное распоряжение от короля Барги Барипада, изобилующее таким количеством глупостей, что стыдно было его читать. А воспротивиться... Вот Эльмарен и высчитывал, можно ли воспротивиться приказу короля; по всему выходило, что именно теперь и нельзя. Хотя... был у него один план, который мог разом переменить положение вещей. Только Эльмарен Уджайн не знал никого, чтобы обратиться за советом и помощью, чтобы просто поговорить. Его запросто могли предать - нынче в ордене еще и не то случалось.
      Несколько дней подряд Уджайна одолевала заманчивая идея: что если атаковать Тиладуматти? Рыцарских замков на территории этой страны более чем достаточно, и никаких сомнений нет в том, что унгаратты, обитающие в них, не станут поддерживать шеида Теконг-Бессара. А о золотом запасе Тиладуматти ходили легенды по всей Имане. Конечно, Хартум гораздо богаче, но в Хартуме помимо неисчислимых сокровищ есть еще озеро Эрен-Хото и Лунные горы, населенные гномами и эльфами. Опять же - теперь это королевство принадлежит Интагейя Сангасойе. Вспомнив о богине, Уджайн раздраженно сплюнул. Нет, нет, к демонам этот Хартум - потом горя не оберешься: боги мстительны, злопамятны и злокозненны. Достаточно вспомнить о том, что Кахатанна одновременно разрушила Большой Бурган при помощи драконов, а сама в то время, как древние ящеры кружили над стенами, выбивала зубы Керсебу.
      Старший магистр невольно закрыл рот рукой. Нет, он больше не допустит ошибок. Золотой запас Тиладуматти, знаменитая казна Теконг-Бессара - вот то, что ему сейчас нужно. Захватив эту страну, орден снова воспрянет духом. Купит оружие, отстроит крепости. И сможет с новыми силами встретить армии хассасинов. Иначе ордену унгараттов грозит гибель. Было, правда, у Уджайна одно сомнение все же нынешний король Кортеганы являлся потомком основателя ордена, самого Пэтэльвена Барипада, и негоже было так с ним поступать. Многие рыцари могут не согласиться на это предприятие именно из-за уважения к особе монарха. Надо заметить, что на личность короля им было глубоко плевать, однако он являлся тем самым символом, за который они умирали на протяжении веков. Возлюбленные смерти - унгаратты - должны были иметь какую-то идею.
      "Что ж, - подумал Уджайн, - значит, короля мы возьмем с собой. Он будет знаменем нашей победы".
      Окончательно убедившись в том, что идея его не так уж и безумна, как казалось поначалу, он велел трубить сбор. И ровно в полдень выступил перед своими собратьями, стоя на перевернутой бочке посреди мощеного двора. Замок унгараттов в Кайкосе был велик, и более двух тысяч рыцарей одновременно выслушали его зажигательную речь.
      Выслушали и одобрили.
      Вечером того же дня послали гонцов во все концы Кортеганы и в Тиладуматти. Оповестили и короля Баргу Барипада. Оказалось, что его величество в целом одобряет затею, советует только не мешкать, чтобы не дождаться вторжения армий Кройдена и Ретимнона.
      Через неделю Эльмарен Уджайн был единогласно избран великим магистром ордена унгараттов и принес присягу. А спустя три часа после этого значительного события длинные колонны всадников двинулись по направлению к границе Тиладуматти.
      Хотя Теконг-Бессар больше любил город-крепость Эль-Матарию, который стоял на самом берегу моря Тирелл, официальной столицей являлась древняя Маягуана. Именно сюда и должны были приплыть в самом скором времени обещанные Баяндаем войска.
      Уже несколько недель прошло с тех пор, как явился ко двору Золотого шеида этот удивительный человек, а восторг и восхищение, которые он вызвал у владыки, все не угасали. Баяндай оказался на редкость сдержанным, и даже после того, как было заключено соглашение, отказался разглашать тайны своего народа. Теконг-Бессар не слишком настаивал, понимая, что много знать в данном случае просто опасно. Не подписали они никаких бумаг, заключив договор только на словах, ибо Баяндай с неподражаемой улыбкой спросил:
      - Ты же не собираешься после обмануть нас?
      - Нет, - отчаянно замотал головой Теконг-Бессар, вспомнив, с какой легкостью расправился гость с его охраной.
      - Вот видишь, нам не нужно письменного подтверждения твоего согласия. А мы, поскольку золота не получали, тебя и подавно обмануть не сможем. Логично?
      - Действительно, - сказал шеид.
      Единственное, что он узнал о своих наемниках, - это то, что называют они себя лурдами, убивать умеют в совершенстве, а обещания выполняют неукоснительно. Похоже, что законов в их мире вообще не было, все строилось только на строгом соблюдении давно установленных правил. Видимо, лурдам и в голову не приходило, что кто-то из них может нарушить данное слово; это они считали качеством других обитателей Арнемвенда.
      Отправляясь в путь, Баяндай пообещал, что вернется спустя три недели. Каким образом он собирается обернуться до Гобира и обратно за такой короткий срок - Теконг-Бессар решил не выяснять. И две с лишним недели ждал довольно спокойно, развлекаясь тем, что строил догадки о происхождении народа лурдов и о том, почему они не завоюют себе любую страну и не станут там жить. Диковинным образом он был абсолютно уверен в собственной безопасности. Баяндай за одну-единственную беседу сумел убедить его в том, что слово лурдов крепче камня, а Золотому шеиду он пообещал поддержку, защиту и верность.
      В середине третьей недели с границы примчался взмыленный всадник и сообщил, что армия унгараттов в полной боевой готовности движется к Маягуане. Несколько крепостей, находящихся на северо-востоке Тиладуматти и только формально принадлежащих этой стране, открыли ворота перед своими братьями по ордену. Сейчас армия встала на отдых, но должна вот-вот двинуться в путь. А в царстве нет реальной силы, способной ей противостоять. Похоже, что дней через десять они окажутся в столице, и тогда правление Теконг-Бессара придет к концу.
      Мрачный шеид вернулся в свою опочивальню, где его осмелился побеспокоить сановник, занимавшийся иностранными делами. Он принес кучу депеш, однако Теконг-Бессара они уже не интересовали. Ему было абсолютно все равно, поддержал ли Барга Барипад идею этого похода или оказался таким же бессильным, как и он сам.
      В последний день третьей недели Золотой шеид Тиладуматти отправился на смотровую площадку самой высокой башни Маягуаны. Он твердо решил ждать до полуночи, и если лурды не прибудут сегодня, то никто не сможет помешать ему броситься вниз с этой головокружительной высоты. Может, это был и не самый лучший выход, но Теконг-Бессар не хотел становиться ни заложником, ни изгнанником, ни входить в историю как монарх, заколотый в своем дворце рыцарями противника или того хуже - собственными придворными-предателями. Мысли шеида одолевали самые невеселые, и он рассеянно попивал вино, неподвижно уставясь в одну точку на светлом горизонте.
      Спустя два часа он заметил, что точка эта значительно увеличилась в размерах; а еще через час стало ясно, что это несколько кораблей под всеми парусами несутся по зеленым волнам моря Сейбо.
      ... Каэтана бросилась к ним.
      Хлопоча над телами бессмертных, она не заметила, как исчез, будто растаял легким облачком, Олорун. Как скрылся в одном из проемов Сокорро. Она была целиком и полностью поглощена своими друзьями. Справедливости ради нужно отметить, что за Веретрагну и Вахагана она все же беспокоилась гораздо меньше.
      Не прошло и минуты, как Тиермес снова начал сиять неземным серебристым светом. Он легко вскочил на ноги, расправил изумительные драконьи крылья и воскликнул, словно пропел:
      - Я победил! Ты видела, Каэ, как я победил?!
      Она кивнула головой, соглашаясь. Ей было трудно что-либо объяснять Тиермесу - драгоценные минуты и так утекали, словно вода сквозь пальцы. Рядом завозился Вечный Воин. Поскольку он был военачальником, то всегда видел печальный результат, даже если глаза его видеть этого не хотели.
      - Ты здесь, - заявил он. - Это хорошо, потому что мы живы, остались собой и... Не помню, что случилось. Куда делись тела этих чудовищ?
      Каэ отвела взгляд:
      - Знаешь, Траэтаона, тебе все равно не нужны мертвые тела. Давай побыстрее смотаемся отсюда, а то закончится отведенное нам время и останемся мы здесь искать эти самые тела до скончания вечности. - И, заметив, что оба бога собираются спросить о чем-то, оборвала их: - Вы можете просто поверить мне на слово?
      - Придется, - проворчал Траэтаона.
      Наклонился, поднял из воды все еще бесчувственные тела Веретрагны и Вахагана и, пробормотав: "Хилая нынче молодежь пошла", двинулся к выходу.
      Тиермес оказался придирчивее.
      - А где кони? - спросил он, обращаясь к Каэ. - А где эти отвратительные существа? Как ты вообще сюда прорвалась?
      - Жнец, уймись с вопросами. Коней нам сейчас вернут, мой ждет меня на поверхности. И давай убираться отсюда быстрее. Иди вперед, я тебя догоню.
      Тиермес изобразил изумление на своем прекрасном лице, но тоже двинулся туда, где по всем законам логики и разума должен был находиться выход из зала. Однако такового не обнаружил. Видимо, он попытался сделать что-то с пространством, потому что обернулся к Каэтане и спросил серьезно:
      - Что с нами было? Я не могу перенести нас на поверхность...
      - Не ты здесь хозяин, Жнец. Может, ты бы и совладал с этим сварливым местечком, но у нас на самом деле нет времени. Иди, прошу тебя, сейчас все образуется.
      Тиермес услышал в ее тоне не просто просьбу, а отчаянную мольбу. И уступил. Упрямство не красит никого, даже бога, богу оно вообще противопоказано. Правда, Каэтана не учла, что просить Жнеца уйти вперед еще не означает возможности скрыться от него вообще. Тиермес знал обо всем, что происходит за его спиной. Со странной улыбкой наблюдал он за тем, как выводят из огромного пролома в стене его коня, коня Траэтаоны, щерящегося оскаленной пастью, и скакунов Веретрагны и Вахагана.
      Видел, как прощается с Каэ громадное чудовище - катхэксин в золотом венце на лысой чешуйчатой голове. И то, как Богиня Истины прижалась к груди этого монстра, обхватила его за шею руками и поцеловала - искренне, порывисто и вместе с тем нежно, - тоже видел Владыка Ада Хорэ. Он старался не слушать, как прерывисто шепчут они, расставаясь, но все равно не мог избежать этого знания.
      - Я найду ее и отпущу на свободу. Живи спокойно.
      - Прощай, маленькая богиня, - отвечал катхэксин. - Мы вечно будем ждать тебя.
      Огромный золотистый дракон описал широкий круг в воздухе и опустился на каменное плато, пригнув шею. Каэ забралась на него, рухнула в полном изнеможении.
      - Аджахак, меня нет. Я умерла.
      - Не совсем. У тебя еще много дел, - ответил ящер.
      - Здравствуй, Аджахак, - молвил, подъезжая, Траэтаона. - Это ты сегодня работаешь конем нашей девочки?
      - Так вышло. - В голосе дракона звучали нотки классической скромницы.
      - Спасибо, что побеспокоился о нас, - поблагодарил Тиермес. - Не представляю, что бы мы без вас делали.
      - Благодарность Жнеца - сокровище, которое нужно хранить пуще зеницы ока, - церемонно сказал Древний зверь. - Если ты и впрямь благодарен мне, то давай договоримся: в случае, если душа моя попадет в Ада Хорэ, ты будешь к ней милосерден.
      - Договорились, - кивнул Тиермес.
      Пока они с Каэтаной выбирались на поверхность, она успела рассказать им все, что знала сама о народе катхэксинов, о хорхутах и дапаонах. Тоскливо, отворачивая лицо, чтобы слез не было видно, сообщила об Олоруне.
      - Думаю, это он спас вас. И еще, конечно, помогло то, что сила Мелькарта в этом месте иссякает. Иначе ничего бы у меня не вышло.
      - Что-то я не помню случая, чтобы у тебя ничего не вышло. - Траэтаона наклонился, чтобы поцеловать ее.
      Двух коней он вел в поводу. Веретрагна и Вахаган были перекинуты поперек седел, они все еще находились вне сознания. Видимо, им здорово досталось, да и пробыли они на нижнем Джемаре гораздо дольше остальных.
      Тиермес уже успел послать зов Джоу Лахаталу, а затем Арескои и га-Мавету. Кто-то из Новых богов должен был явиться на Джемар, чтобы забрать своих братьев. Так и вышло.
      Сам Змеебог поджидал недалеко от Белой скалы, коротая время разговорами с Аджахаком. К моменту его появления Древний зверь уничтожил всех хорхутов в округе, и - как результат - эта часть Джемара стала на самом деле пустынной. Теперь, оглядывая поле битвы, дракон думал, что он немного перестарался. Мало того, что тела убитых валялись повсюду живописными грудами, - изменился пейзаж. Вывороченные скалы, разметанные по всему плато обломки камней - каждый размером с хороший дом, глубокие борозды, оставленные чудовищными когтями, и множество прочих деталей, которые были созданы исключительно при вмешательстве грозного сына Ажи-Дахака.