Александр ТЮРИН
      В КРУГУ ДРУЗЕЙ
      повесть о тихом ужасе
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЫ - МАТЕРИАЛИСТЫ
      1
      Врач Петрова Антонина Федоровна работала на "скорой". Когда в 9.30 утра она приехала по вызову с Малой Албанской, 15, 24, на ней красовалась обувка фирмы "Salamander" (на самом-то деле произведенная кооперативом "Привередница"), причем левая туфля была узка, а правая - безнадежно велика. Этот парадокс занимал Антонину Федоровну настолько, что на все другие проблемы оставался автопилот, худо-бедно имеющийся у нас всех.
      - Где больной? - спросил автопилот у вышедшей встречать женщины с густым слоем бигудей на голове.
      - Сейчас покажется, - и с нервным смешком добавила, - хотя он, наверное, уже и не болен.
      Автопилот разразился гневной тирадой в защиту цивилизованного отношения к номеру "03".
      - Да помер он, - кратко отразила женщина.
      - Зачем он это сделал? - продолжал работать автопилот.
      - Вас не спросил, - буркнула женщина с бигудями.
      Тут Антонина Федоровна поняла, в чем дело, и испугалась:
      - А я-то что могу?
      Действительно, привычных уколов "от сердца, головной боли и температуры" уже не требовалось.
      - Что положено, то и моги, - женщина незаинтересованно зевнула.
      Тем временем распахнулась еще одна дверь, и перед глазами появился тот, из-за которого все неприятности. Окна были зашторены, и покойник пользовался этим вволю, хищно клюя натянутую на него простыню и жутко поигрывая тенями под нервным светом ветхого ночника. Врачиха старалась не смотреть и не подходить близко. Ей почему-то казалось, что кто-то может цапнуть ее за палец.
      - Когда умер? - собравшись с силами спросила она.
      - А про "когда", верно, только он сам знает. Василий Егорович по бюллетеню сидели, неделя тому будет. Раньше не болел почти, а тут на глазах исчах. Еще пошучивал: "Выпили меня, как шкалик. Теперь пора туда, где за тучей белеет гора". Вечером у него товарищ был, в карты играли. А утром, часов в восемь, он вдруг в стенку как забарабанит. Муж-то у меня с ранья на работу уходит, вот я и побоялась сразу посмотреть, что с ним.
      - Как же так? Человек, можно сказать, кончался, а вы... - нашла отдушину врачиха, - и не можно сказать, а точно.
      - Я крайняя, что ли? - засопротивлялась соседка. - А если бы он приставать начал?
      - Да как бы он стал приставать с сердечным приступом, - сказала врачиха и покраснела, потому что вспомнила кое-чего...
      - Прошел бы у него приступ, так он бы и пристал на радостях, возразила женщина и тоже что-то вспомнила.
      Врачиха прикинула, что хотя все ясно, неплохо бы вызвать милицию.
      Они пришли вдвоем, лейтенант и сержант, вялые, как мокрые простыни на веревке. Тяжело походили по комнате, заглянули в письменный стол. Лейтенант Батищев лениво отодвинул простыню и сказал себе: "Одним меньше стало". Лейтенант уже имел с навек угомонившимся гражданином не слишком дружественные встречи. Даже сейчас, разглаженное смертью, лицо Василия Егоровича не внушало ведомственного доверия.
      - Значит, сердце, - произнес милиционер, еле скрывая удовлетворение.
      - Ах вы, мужчины, слабенькие же у вас моторчики, - хихикнула желающая нравиться врачиха, но мгновенно присмирела под оловянным взглядом Батищева.
      - А это что? - Батищев показал на два багровых пятнышка, еле заметных на шее покойника.
      - Клопики покусали, - пожала плечами врачиха.
      - Имеется, имеется, - соседка живо подтвердила наличие вредных насекомых.
      - От такой фигни не окочуришься, - согласился милиционер, - а как звали того приятеля, который заходил к нему вечером?
      - Да Летягин звать. Он в десятом доме живет, - с готовностью подсказала соседка.
      - Значит, Летягин, - меланхолично отозвался лейтенант. - Всему свой черед. Пошли, сержант.
      - И я пошла, - радостно пропела врачиха.
      - А с ним-то что мне делать? - озадачилась соседка.
      - То же что и с другими. В ЖЭУ позвоните, скажите, так и так. Там они знают, - бросил, не оборачиваясь, Батищев.
      - И в поликлинику, - врачиха вписалась в квадрат удаляющейся спины лейтенанта.
      - Гостеприимно распахнулись двери крематориев... - раздалось с лестницы ржание очнувшегося сержанта и громоподобное сморкание лейтенанта.
      - Лучше бы ты ко мне пристал, Егорыч, - покачала головой женщина в бигудях и подошла к окну распахнуть шторы. На улице она заметила старичка в шляпе типа кепка-папаха, который уставился прямо на нее.
      - Молодые мужики загибаются, а этих кощеев ничего не берет.
      2
      Летягин не страдал стенокардией, так как был не по его мнению довольно молод. Примерно в этом возрасте герой Данте заблудился в сумрачном лесу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Предшествующая жизнь Георгия Летягина состояла из одного продолжительного подъема, который давно завершился, достигнув возможного максимума, и одного нескончаемого спада - точка минимума не предвиделась и даже не планировалась. В подъем вошли следующие основные события. Переселение из поселка городского (по количеству реализуемого портвейна) типа в сердцевину большого города. Учеба в мореходке, состоящая из снов на последней парте. Посещение островов, населенных свободолюбивыми людоедами, у которых можно было выменять джинсы не только на доллары, но даже на родные червонцы. Прописка в отдельной однокомнатной квартире (правда, этаж последний). Женитьба на активистке кафе "Метелица". Удачная игра "Докера".
      Упадком можно было назвать и лишение визы за нарушение таможенных правил, и как следствие, прощание с заморским барахлом, и случившийся после этого развод с Ниной, и бездарная игра "Докера", и свойственный деквалифицированным элементам переход в программисты. Теперь уже досуг Летягина заполняли не очереди в рестораны, а борьба с невероятно быстрым, переходящим в распад, износом жилой площади, которая дополнялась охотой на тараканов и прочую дичь местного значения. Однако, ускоренное старение жилища, как и любой закон природы, было сильнее человека. А братские могилы и газовые камеры, устраиваемые насекомым, вызывали только яростное демографическое сопротивление с их стороны под лозунгом: "Всех не перебьешь".
      Можно добавить "за кадром", что страдальцев подобных Летягину имелось немалое число. Жилищно-эксплуатационное управление имело полное право всем коллективом сойти с ума от преступно быстрого течения времени во вверенном участке городского хозяйства и от нехватки надежных, как говорят в романах, людей. Но управления тем и хороши, что в целом сохраняют психическое здоровье. Поэтому не смущали ЖЭУ ни трескающиеся стены, ни смещающиеся крыши, ни рассыпающиеся перекрытия. На случай полного развала уже намечался фазовый переход в состояние отрешенности, попросту, энтомологически, говоря, окукливание.
      Приметы развала и запустения перешли с окружающей среды на самого Летягина. Теперь в любое время дня и ночи он выглядел непричесанным, потертым, неумытым и не стиранным, даже если улучшал свой облик перед тем три часа кряду и одел все, что почище. Нельзя сказать, что молодой человек дошел до состояния полного безразличия, нет, он остро подмечал каждый брезгливый взгляд, брошенный в его сторону, каждое пренебрежительное слово о нем, он скорбел о каждом волосе, безвинно павшем с его головы. Ему даже казалось, что он не поселился в этой квартире со всеми удобствами и неудобствами, а завелся в ней от грязи и сырости, как это бывает с мокрицами и другими домашними животными.
      Вот пришла очередная осень, а значит, стихия стала вести себя еще более агрессивно. Струйки дождя, вытекая из свинцового неба, с успехом преодолевали все препятствия и проникали в жилище Летягина в смягченном виде капели. Если Летягин не успевал ловить капли в батареи тазов и банок или непосредственно на голову (под звон, в котором иногда прослушивались мелодии и ритмы зарубежной эстрады), то наступала финальная часть драмы. Вода, застенчиво хлюпая, собиралась в лужицы и начинала фильтроваться в квартиру ниже этажом.
      Летягин, стараясь предупредить худшее, писал пространные заявления в ЖЭУ, более напоминающие обращения в ООН. Однако, ушлое учреждение нутром чуяло, что действовать надо по старому гипнотическому принципу "разделяй и живи не тужи". Тамошние умельцы изготовили чучело вредителя и спекулянта с этикеткой "Летягин", которое было убедительно представлено нижним соседям - семье Дубиловых. Эта многоголовая кобра с готовностью откликнулась и поднялась из горшка своей квартиры с самыми истовыми чувствами ненависти.
      Уже ушел за свою тучу Потыкин, местный Карнеги, что мог игрой на словесной дудочке унять озверение народа и даже доказать: "братство и сестринство всех людей не есть тепличное растение". Были только угрюмый Летягин, который предпочитал в одиночестве мечтать о выигрыше по лотерейному билету, и семья Дубиловых, в свою очередь собиравшаяся узнать вражину с верхнего этажа поплотнее. Очередная трагедия индивидуалиста не заставила себя долго ждать.
      Дубиловы, воспользовавшись его беспечностью, вдруг возникли в квартире. Их было трое. Мамаша и два сына, недавно совершившие ритуал совместного пожирания аленького цветочка из лепестков-бифштексов. Короткие ножки-столбики, мощные загривки, попы "на коленках", сдвинутые вперед челюсти и, в противовес, утопленные глаза типа "букашки" не предвещали ничего светлого.
      "Поговорим, как мужчина с мужчиной", - сделала странное предложение Дубилова. Кстати, она еще обладала выдающимся бюстом, которым с ходу атаковала Летягина, после чего тот стал видеть встречу хозяина и гостей как бы "со стороны". Встречу комментировала та же гражданка Дубилова:
      - Ой, убили маменьку, - когда Летягин случайно увернулся и вся энергия движущегося женского тела ушла в стену, образовав вмятину.
      - Умел бедокурить, умей и ответ держать, - когда Летягин был обездвижен юными штангистами, наступившими ему на ноги.
      - Чего их жалеть, басурманов, - когда юные хоккеисты плющили Летягина, заложив его между шкапом и собой.
      - Будет ему наука, - прозвучало мнение о роли науки в обществе, когда расплющенный Летягин уже стелился по полу, пытаясь глотнуть воздуха.
      - Они у меня такие. Маманю в обиду не дадут, - женщина засочилась материнской гордостью, - каждый день им по две авоськи с рынка тащу белки для силы, а фосфор для мозгу.
      - Да, да, способные ребята, - поддакивал Летягин снизу, обрадованный тем, что пытки, кажется, прекратились. Обладатели откормленного мозга смущенно переминались в дверном проеме.
      - Давай перевоспитывайся, Летягин. К доктору психическому сходи. Может, тебе жрать больше надо, чтобы паскудой не быть: колбасы, цыпляток, - почти умиротворенно подытожила соседка, подчеркнув необходимость здоровой основы для их будущей дружбы. Но этой дружбе не суждено было состояться, так как Летягин не смог, а по версии Дубиловых - не захотел исправиться. Обстоятельства носили, как говорят на флоте, характер непреодолимой силы. А соседи воплощали собой тот самый принцип "ни шагу на месте", который гнал кочевые орды из Азии в Европу. Естественно, что рейды возмездия, они же разбойничьи нападения, повторялись и носили все более разрушительный характер.
      И вот Дубиловы, мстя за польский гарнитур, размоченный Летягинской водой, топчут с подчеркнутым сладострастием портрет первой любви, одноклассницы Любови (сам рисовал: хорошо получилось, хоть она еще юной маляршей выскочила замуж за сиамских близнецов, то есть двух сросшихся граждан дружественного Таиланда).
      Потерпевший, с сердцем, изрядно облитым кровью, преждевременно решает, что терять ему больше нечего. К тому же домашняя живность берет окончательный "реванш колыбелями", а "Докер", связанный с ним незримыми узами (Потыкин говаривал: "Только "Докер", не будь предателем"), вылетает в низшую лигу. Не чувствуя в себе моральных сил для сопротивления, имея внутренний мир, в котором не укроется и мышонок, Летягин приходит в отделение милиции и жалуется там в письменной форме.
      Но видно, Летягинская звезда забрела в созвездие Скорпиона. Милиционер Батищев, к которому попало заявление, оказался близким другом субъективно привлекательной гражданки Дубиловой и возможным автором одного из сынов. Он сосредоточенно подумал, где мог слышать фамилию "Летягин" и вспомнил свой визит к покойнику Потыкину. До убытия в пока не контролируемую область того света Потыкин страдал изъянами общественного поведения (совался, мешал, буянил), и сотоварищи у него должны быть, по идее, в ту же масть. "Я никогда ничего не забываю", - удовлетворенно отметил Батищев. Он-то и посоветовал Дубиловым нанести по Летягину превентивный удар - подать гражданский иск. Колеблющаяся (в прямом и переносном смысле) дама сходила в ЖЭУ, и там окончательно развеяли все ее сомнения, горячо поддержав наступательную линию. Ведь обстановка-то - всем известно, какая сейчас обстановка. Подавать в суд - и точка. Дубиловы плюс простой трудовой народ против так называемого программиста Летягина.
      "Понаехали тут всякие бизнесмены... Ишшо потягаемся, супостат", - при встрече сказал свое "иду на ты" этот осколок матриархата. Потом в руку Летягина легла повестка в суд - врученная неким неразличимым на фоне стены курьером, обладающим громовым стуком известного из поэзии командора. Этот стук активизировал в Летягине сначала воспоминания из школьного учебника: "Брось ее, все кончено. Дрожишь ты...". А потом и генную память: заседание трехглавого энкавэдэшного змея с прицелами вместо глаз под хоровое пение публики: "Собаке - собачья смерть".
      Летягин не раз проснулся ночью в холодном поту, почувствовав затылком кирпичную стену цвета запекшейся крови. Не отринул он это горе для ума, не прочистил свою бредовую голову морковными котлетками и утренним бегом, а наоборот, дал ей волю. Перед мысленным взором проходила длинная вереница свидетелей обвинения. Товарищи-контрабандисты из прежней морской жизни: специалисты по надеванию дюжины часов на одну руку, полста цепочек на одну шею, трех джинсов на одну задницу. Нынешние сослуживцы с попрекающим словом. Начальник сектора со сложившимся мнением, узким, как удавка. Веселые юноши из режимных институтов, сдающие интегрированные пакеты программ (что были некогда свистнуты на диком западе бесстрашными советскими разведчиками) в обмен на чистые флоппи-диски. Сумрачные дяди васи из техсекторов, отпускающие искомые флоппи за канистры спирта. Разбитные бабы маши из отделов снабжения, сдающие спирт за...
      Чтобы вынырнуть из омута со страхами и ужасами, невротик-Георгий стал искать себе свидетелей защиты. Нет, к ним нельзя было причислить старушек, высаженных грядкой на скамейке у подъезда - те демонстрировали только рефлекс одновременного поворачивания головы вслед за крупными движущимися предметами. Это и не люди в кожаных куртках, которые отказывались помещать Летягина в поле зрения, даже проходя мимо на расстоянии вытянутого пальца. Внушал надежду только Головастик.
      Долгое время Георгий принимал его, вернее, его голову, за глобус, стоящий на подоконнике и, больше того, различал материки и океаны. Со временем выяснилось, что у "глобуса" есть глаза, с ласковым любопытством глядящие на мир, улыбающийся рот, большие красные щеки. "От нечего делать он следит за всеми, - решил Летягин, - надо ненавязчиво выудить из него сведения, компрометирующие истцов, или просто узнать что-нибудь полезное. А старичку, главное, что? Внимание".
      Георгий порылся в серванте, где хранился след от пребывания Потыкина на земле - заначенная им у Летягина для пущей сохранности бутылка виски. Сунув ее под пиджак, новоиспеченный интриган приблизился к двери Головастика, но не успел позвонить, как из динамика над звонком послышался ободряющий голос:
      - Заходите, товарищ Летягин. Дверь открыта.
      Такая осведомленность Головастика в доме, где никто ни с кем даже не здоровался, делала честь предположениям. Приободрившись, молодой человек толкнул дверь и тут же стал прикидывать, какие телодвижения у него лишние. В обычном недоразвитом коридорчике стояла и пялилась на него очень здоровая, можно даже сказать, зажравшаяся собака. Летягин решил, что она тянет не столько на собаку, сколько на помесь гиены и волка. Пытливый взгляд замечал еще в странном гибриде что-то от свиньи и даже от крысы.
      - Как там тебя, Шарик, Тубо. Джек, аппорт.
      Но гибрид стоял незыблемо, с вниманием во взоре, молча, чуть склонив голову набок. По счастью, из глубины квартиры раздался тот же голос, что и из динамика.
      - Трофим, веди себя полюбезнее. Быстренько проводи ко мне гостя.
      Домашнее животное повернулось и сплюнуло. Нет, Летягину, конечно, показалось. На самом деле пес Трофим просто фыркнул. Затем он действительно повел гостя за собой, наблюдая за ним одним красным глазом. Шел Трофим неграциозно, переваливаясь и шаркая когтями, как пенсионер тапками. До борзой ему было далеко. Судя по всему, он это знал и не старался.
      - Всякое бывает, - сказал вместо приветствия хозяин квартиры. Он располагался в высоком кресле у окна, и его аккуратно подстриженная круглая голова действительно напоминала глобус на подставке. Головастик показал взглядом на кресло:
      - Вам - туда... А ты, Трофим, не стой здесь зря. Иди на кухню и делай свое дело.
      Трофим шмыгнул носом и ушел, напоследок отразив в глазах лень и хитрость старого лакея. А Летягин плюхнулся в кресло. Очень мягкое кресло. Даже колен оказались на уровне подбородка. Сразу напала дремота, хотя надо было так много выяснить.
      - Я тут вроде фараона в пирамиде, ни с места, - сказал Головастик.
      - У консервированных фараонов румянец поменьше, - постарался утешить Летягин приболевшего старичка.
      - Пирамида - это прекрасно, - вздохнул Головастик, - надо быть, наверное, очень убедительным, чтобы тебе согласились ее построить.
      - Да, с пирамидами проблема, да и вообще с жилым и заупокойным фондом, - Летягин решил прекратить беспредметный разговор. - У меня в квартире плохо. Все течет, все изменяется в худшую сторону, как говаривали классики философии. А тут еще соседи, клеветники и насильники, подали на меня иск.
      - Но что-нибудь хорошее у вас есть? - не без ехидства спросил Головастик.
      - А как же? Всем хорошим у себя, от шузов до плаща, я обязан загранрейсам, - признался Летягин, - даже Нинка вышла за меня, имея ввиду мое барахлишко.
      Как раз появился Трофим, он катил тележку с угощениями, положа на нее передние лапы и перебирая задними.
      Спохватившись, Летягин налил в две рюмки. Но вместо Головастика выпил Трофим. Взял рюмку зубами и опрокинул в глотку, как алкоголик циркового типа. Глаза его посветлели, словно ветер раздул тлеющие угольки. Он одобрительно, почти мягко оскалился.
      - Собачонка у вас ничего дрессирована, - сделал комплимент Летягин, получше будет официанта из ресторана "Кавказ".
      - Называй его не собачонкой, а Трофимом. Меня же Сергей Петровичем, твердо заявил бывший Головастик и сразу же глянул "в корень". - Итак, жизнь ваша беспросветна. Ощущение загнанности, скованности, тоски на фоне непрекращающейся вялости умственных и физических сил. "И рад бежать, да некуда, ужасно..."
      - Откуда вы знаете? - Летягин был рад, что его верно поняли.
      - Оттуда. Но столь ли пессимистичен прогноз? Подспудно вы ищите новый принцип существования. Вы чувствуете, что он должен быть. Ведь это неестественно, что карлики топчут поверженного гиганта, а он корчится от боли.
      - Здорово сказано, - у Летягина увлажнился левый глаз.
      - Но гигант может подняться и сбросить с себя всю шантрапу.
      - Конечно, может, - Летягин поддел вилкой патиссон, - так их.
      - Природа колоссально расточительна и избыточна на первый взгляд. Например, мы, ее венец, используем не больше одной десятой нервных клеток и генетического материала. Вы, наверное, слышали такую теорему: "избыточность рождает надежность" или хотя бы аксиому "все есть во всем". Она поможет вам решить уравнение со многими неизвестными.
      "Неужели философ попался? Прямо несчастный случай, - с тревогой подумал Летягин. - Время теряю, да и бутылки "Джонни Уокера" на дороге все-таки не валяются".
      - Что-то слыхал, - отозвался гость, - только звучит немного иначе: "У некоторых есть все".
      - И у вас есть все! - наконец проявил эмоции Сергей Петрович, даже Трофим подключился, зарычав.
      - Где? - с горькой, как ему показалось, усмешкой вопросил Летягин.
      - Оглянитесь, слепец. Соседи, участковые, сослуживцы, начальство, судьи - те, перед кем вы испытываете страх и недоверие - они могут быть в вашей руке.
      - Очень приятно вас послушать, - Летягин запил речь Сергея Петровича и снова ощутил приступ дремоты, - но они сильнее меня. Они меня побьют, в переносном, конечно, смысле.
      - Пока у них энергии больше, чем у вас, побьют, и в прямом, и в переносном смысле. Причем будут бить вашими же знаниями, вашими мыслями и чувствами. Так что в первую очередь надо отнять у них энергию.
      - Цель поставлена четко? Четко, - с подчеркнутой обидой в голосе произнес Летягин, - не хуже, чем с высокой трибуны. В таких случаях спрашивать "а как?" не принято, не дурак же, - и он чокнулся жестом экскаватора с освоившемся за столом Трофимом.
      - Мы поможем вам открыть в себе новый принцип существования, убедительно сказал Сергей Петрович. - Если вы, конечно, не против.
      - Я, конечно, за, - поспешил согласиться Летягин, - только мне с Дубиловыми сперва разобраться надо. Узнать, где у них слабое место.
      - Там же, где и у остальных. И это вы тоже поймете.
      - Но тогда, точно "за", - и Летягин снова чокнулся с Трофимом, икнув от обилия чувств. - Молодец, что не лаешь. Ценю.
      - Вот и чудно. Главное, ваше согласие, - с не укрывшимся от Летягина облегчением сказал Сергей Петрович.
      - Что ж я, душу продал, а? - мрачно пошутил гость.
      - Ну-у, не ожидал, - мягко пожурил Сергей Петрович, - мы же материалисты.
      - А что за новый принцип? - вдруг спохватился Летягин. - Уж не воровать ли? Сажать-то по старому принципу будут.
      - Нет, воровством это никак не назовешь, - успокоил Сергей Петрович, - скорее, получением своей доли.
      - У нас и раньше ничего не было, хотя мамка говорила, что деда раскулачили, пока он сам ходил у соседа шмонать. Вернулся и пшик - даже горшок забрали... Но если вы какой-нибудь должок ввернете, то я не откажусь.
      - Вернем, и очень скоро, - с несомненной убежденностью сказал Сергей Петрович, а вы, юноша, кстати, читали Геродота?
      - Сергей Петрович, да пес с ним, с Геродотом, - не побаловал ответом Летягин и понял, что мысли начинают спутываться в клубок макарон, а хозяин до сих пор еще ничего толком не объяснил, - что со мной будет? Суд ведь на носу. То есть, извини, Трофим, пес тут ни при чем.
      - Сейчас идите домой и ничего не бойтесь, - распорядился Сергей Петрович. Ваша судьба будет устроена.
      - Как это можно устроить мою судьбу, если вам даже не известно, что вообще мне надо, - запротестовал Летягин.
      - Всем надо одного и того же, - успокоил его Сергей Петрович. Трофим, помоги товарищу.
      - Да какой он мне товарищ, тамбовский волк ему товарищ. - Летягин собрался встать, но это оказалось не просто. Расслабление и дремота превращали все его усилия в какие-то конвульсии.
      Он заметил, что Сергей Петрович с брезгливой улыбкой разглядывает его, и рванулся, желая показать инвалиду бойцовский мужской характер. Услышал свой спортивный крик, кресло куда-то испарилось, и перед зрачками возник ворс ковра, в значительном увеличении более похожий на шерсть пещерного медведя, а может и мамонта. Сергей Петрович скомандовал: "Взять", и Георгий едва не завопил снова, но уже от жути, представив клыки Трофима, рвущие в клочья беззащитную задницу. Худшие ожидания, казалось, начали оправдываться, когда рука оказалась в чьих-то плотных тисках. Но тиски всего лишь поставили гостя на четвереньки - Трофим был рядом и услужливо предоставлял спину для опоры. Повиснув на гибриде, как подстреленный боец на санитарке, Летягин заскользил вдоль стенки, а потом вдруг оказался на лестничной площадке один на один с нагло прущей в глаза синей лампой.
      Лифт уже давно отключился и видел сны, где летел ввысь без всяких канатов. В итоге, подъем стал таким же тяжелым, как у тех советских альпинистов, что карабкались на Эверест ночью и без кислорода. По дороге, правда, Летягин позволил себе шалость - так яростно плюнул в ворованный дермантин дубиловских дверей, что чуть не упал. Когда он, наконец, добрался до родного пепелища, пот обильно катился со лба, скапливаясь в щетине похожего на мочалку подбородка. "Надо бриться, - внушительно сказал Летягин, заметив себя в зеркале, - и производить благоприятное впечатление". Потом он стал исследовать шею, которая слегка побаливала, и увидел на ней розовую полоску, похожую на след от надавливания. "Я ранен, сестра, может даже убит, - пробормотал он, - но иду снова в бой. Труба зовет." После чего рухнул на койку.
      Среди ночи Летягин проснулся от страшной ломоты в зубах. Поднялся. Щелкнул выключателем. Лампа прощально мигнула и скончалась. "Нет абсолютно надежной техники", - утешился Летягин, затепливая свечу. И снова, как принято у одиноких людей, хотел полюбоваться запущенностью и болезненностью своего отражения в зеркале - чтобы полусознательно пожалеть себя. Он сморгнул несколько раз, пытаясь отогнать плывущие перед глазами красные пятна. Но пятна не желали исчезать. Тогда он вынужден был признать, что у отражения не летягинские черные глаза, а красные, как у Трофима.
      Георгий взвесил все и заключил: "Это не криминал. Просто глаза измученного человека. Не голубые же". К тому же надо было срочно понять, почему рот совершенно раскрыт как у дебила, и закрыть его не удается. Тщательный осмотр вызвал шоковое состояние. То, что вначале показалось бликами от нервного огонька свечи, было клыками, спускающимися из верхней челюсти сантиметра на два вниз. Хорошие такие клыки, белые, без малейших признаков кариеса. Из нижней челюсти, как сталагмиты к сталактитам, стремилась вверх пара других клыков, правда, покороче, тянущих сантиметра на полтора. Как и любой молодой человек, Летягин попытался для начала спрятать свой конфуз. Поворочав челюстями, кое-что удалось выправить. Верхние клыки оказались хорошо подогнаны к нижним. В конце концов, оттопыренная верхняя губа совершенно скрыла столь неожиданно появившийся атавизм - однако, общее выражение лица оставалось до неприличия глупым. К тому же начали обозначаться и другие изменения - нижняя челюсть потянулась вперед, глотка стала сужаться, волосы поднялись по стойке "смирно", щеки таяли, обозначая благородный размер носа.
      "Прямо мультфильм какой-то", - подумалось растерянному Летягину. Он вспомнил по фильмам, что сходящих с ума начинают зверски бить по щекам, в результате чего они возвращаются к здоровому образу жизни. Летягин ударил себя по щекам, а вдобавок по уху и в пах. Когда стало не так больно, он заметил, что это ему ничего не дало. Наоборот, даже убавило. В нижней части лица не осталось ничего, кроме черного зияющего провала, от которого еще тянулась трещина к груди. И уже находясь во власти совершенно заурядных эмоций, вполне понимая, что делает дурость, страдалец нехорошо обозвал отражение и швырнул в него свечку. Огонек исчез, и тут выяснилось - комната залита серым сумеречным светом. Летягин вначале обрадовался, что будет видеть во мраке, как кот, однако, то, что новое освещение не давало тени, его несколько насторожило. Он поднес руку к обоям - никакого эффекта. Опять занервничав, Летягин пнул стену ногой, и стена упала. Вернее было бы сказать, что коробка комнаты вдруг раскрылась, развернулась в одну плоскость. А другие комнаты, коридоры, лестничные площадки уже преобразились в ровную поверхность. Все неживое стало просто поверхностью, а живое...
      Люди лопались, как перезревшие сливы, выворачивались и становились яйцевидными телами. Эти овоиды лежали неподвижно или катились по разным траекториям, словно гонимые сильным ветром. Они были пронизаны множеством темно-красных прожилок потолще и потоньше, поэтому еще смахивали на искусно подстриженные кусты. Летягин, как моряк, умел пристально вглядываться вдаль, и, сейчас, он не мог не заметить, что линия горизонта очень тесная, доступна для обозрения лишь небольшая часть звездного неба. А потом заметил: имеется и второй горизонт - далеко внизу. Там поверхность уходила во тьму, вернее в матово-черную бездну. А когда Летягин заметил, что у этой самой поверхности имеется сильный наклон, наблюдаемая картина стала напоминать воронку. После чего оставалось проследить, что большая часть бедолаг-овоидов катится не куда-нибудь, а в преисподнюю - давящую чернотой горловину воронки.
      Не только невротику Летягину, любому на его месте стало бы неуютно. Он, стараясь дышать глубже, опустился на четвереньки и встретился со своим отражением - под ним как раз оказалось его старое доброе зеркало. Оттуда пялилась отвратная даже на самый либеральный взгляд тварь. Плоское тело на четырех изогнутых лапах, вместо шеи бугор, сплющенная голова и "морда лица" с зубастой смертельной улыбкой. От отвращения Летягин упал на живот и отражение представило существо безглазое, безмордое, с телом, как отрубленный язык, с каким-то отверстием впереди и отверстием сзади.
      "Нравится? - поинтересовался кто-то. - С такими внешними данными грех жаловаться... А вот твои товарищи работают."
      Действительно, повсюду оживленно сновали, сокращаясь и растягиваясь, безмордые твари, не то личинки, не то пиявки. Улучив момент, они прилипали своими отверстиями к овоидам и, понежившись тесным общением, пускали их катиться дальше по прежней траектории, но уже в изрядно отощавшем виде. Летягин поискал того, кто еще мог отразиться в зеркале, и понял, кроме него, больше некому. Новый облик настолько противоречил с сидевшими где-то глубоко в нем представлениями об образе и подобии, что вызвал страшный приступ дурноты. Летягина рвануло изнутри, выворачивая наизнанку...
      3
      Он очнулся, когда бледный солнечный луч осторожно коснулся его век. Летягин открыл глаза и увидел грязные половицы. "Вроде только вчера мыл пол. Уборщица я, что ли?" Он сел. Машинально обернулся к зеркалу. Ничего там не нашел, кроме опухшей скверной физиономии, которая пригодилась бы разве что художнику-абстракционисту. И срисовывать не надо, достаточно сделать отпечаток. А за рамкой картины остались бы зуд по коже, ломота в костях и гудение в голове в унисон сливному бачку. "Всю ночь пролежал на полу. Вчера, наверное, не меньше двух фугасов принял. Хорошо хоть не обмочился, а то бы еще простуду подхватил и оскорбил свое человеческое достоинство". Все-таки самого худшего он избежал, и поэтому было немного приятно.