Семь верст до небес

Еще один вопрос очень беспокоил. Станет ли она носить мужу передачки, а?

И еще один — где все-таки он видел ее раньше?

И еще вот — сколько же ей лет на самом деле?

И как ее зовут, а?

Ну, и самое главное — почему ему так приспичило найти ответы на эти дурацкие вопросы?!

* * *

Допустим, сама она может в школу и не ходить. Потеряет работу, только и всего. Конечно, жалко и обидно, но — не смертельно. А как быть с Ташкой? Ребенок должен учиться, причем каждый день! Уж в этом-то Алена уверена на сто процентов. Пожалуй, это вообще единственная вещь, в которой она еще уверена. Все остальное вызывает сомнения, подозрения и опасения.

Какой ужас! Она совершенно сбрендила!

— Я ухожу, — решительно сказала Алена, проходя мимо кухни, где Юлька размышляла над бедами подруги.

— Куда?! Совсем ополоумела?

— Буду ждать их дома. Постараюсь объяснить, что к Лешкиным делам не имею никакого отношения и знать не знаю, где он сейчас. Ну невозможно же нам с Ташкой прятаться всю жизнь!

— А если они не поверят? — простонала Юлька.

— Придется поверить, — пожала плечами Алена.

И все. Удержать ее было немыслимо. Влад, правда, по Юлькиному наущению, попытался перехватить Алену во дворе и провести беседу. Беседы не получилось. Алена, использовав навыки недавней борьбы с Кириллом, вынырнула из крепких объятий Влада и была такова. Ташка решила, что взрослые свихнулись.

В общем-то, она была недалека от истины.

Дома Алена первым делом вооружилась молотком. И принялась ждать бандитов, подбадривая себя тем, что другого выхода все равно нет.

Вечером раздался звонок в дверь.

И хотя она ждала именно этого, дернулась так, что молоток выпал из рук.

Ну что ж. Она подняла его и на всякий случай прихватила еще и нож. Судя по всему, переговоры должны были пройти в теплой, дружественной обстановке.

За дверью обнаружился господин Панин, и Алена поняла, что на этот раз ей не убежать.

…Кирилл пришел извиняться. Во всяком случае, для себя он придумал именно эту причину. Потому как оказалось, что Ольга права, а он — полный дурак. Это стало очевидным после душеспасительной беседы с Балашовым, который с жалостливыми подробностями изложил историю своего грехопадения. Выяснилось, что рыжая бестия не принимала в ней никакого участия. Эта новость показалась Кириллу ошеломительной, и он, буквально не приходя в сознание, совершил очередную глупость: Балашов был отпущен на все четыре стороны с условием никогда больше не появляться в Пензе. Миша Терехин попытался было шефа вразумить, толковал что-то о показаниях и следствии, но Кирилл сделался добрым и снисходительным до такой степени, что плевать хотел на мелочи вроде суда.

Ему было стыдно и вместе с тем легко, и не хотелось думать о будущем и о последствиях, которые повлечет за собой отъезд Балашова. Думалось только о том, что рыжая обижена зря, и что, возможно, она не уедет вместе с мужем, раз у того имеется брюнетка с весьма легкомысленной наружностью.

Не уедет, и Кирилл тогда сможет извиниться.

По дороге он даже репетировал проникновенную речь.

Но увидев Алену с молотком в одной руке и с ножом в другой, не смог произнести даже вступления.

Все, на что он был сейчас способен, уложилось в междометия:

— Ой… Э… Ах… Ик…

Со своей стороны она внесла в беседу некоторое разнообразие, пробормотав нечто вроде:

— Угхм…

Содержательный диалог продолжался минуты две, потом они разом опомнились и одновременно воскликнули:

— Добрый вечер!

И еще минут пять глядели друг на друга с сомнением. А действительно, что ж тут доброго-то?

Алена думала, что он пришел ее убивать. Кирилл был такого же мнения о ней, косясь на колюще-режущие предметы в ее руках. Наконец, вспомнилось, что он — мужчина, что ему — тридцать шесть, что опыт общения с женщинами у него не так уж мал и что надо приступать к активным действиям.

Иначе он так и состарится на коврике возле ее двери.

— Разрешите войти, — утвердительно произнес он и оттеснил Алену в прихожую.

Она отерла пот со лба той рукой, в которой был молоток. А той, где нож, гостеприимно махнула в сторону вешалки.

— Раздевайтесь.

— Благодарю вас, — галантно поклонился Кирилл.

— Вы принесли мне мой шарф? — вдруг догадалась Алена.

Ведь убивать ее он не спешил. И орать вроде бы не собирался. Значит, заскочил на минутку вернуть забытый шарфик. Иначе — зачем?

Затем.

Были у нее мысли на этот счет, но она запихнула их глубоко-глубоко. В тот угол, где хранилось белое пальто, Эйфелева башня и ветер с набережной Сены.

— Шарф? — переспросил Кирилл с кривоватой улыбкой.

— Ну да. Эта такая длинная вязаная штука, которую обматывают вокруг шеи. Или на голову повязывают.

— Спасибо, — поблагодарил он за объяснение. Длинную вязаную штуку он не видел с тех пор, как выставил из кабинета Ольгу. Помнится, сестрица рвалась вернуть шарф владелице, а Кирилл все возмущался и грубил. Вот сволочь!

Сестра оказалась права, а он — болван! Как всегда. Сначала наорал, потом подумал. Сначала сделал, теперь пришел прощения просить.

Впрочем, ничего особенно страшного он и не сделал. Только теперь рыжая девица знает, что Кирилл Иванович Панин умеет орать, стучать кулаками и топать ногами, как стадо слонов в маразме.

Вряд ли эти его навыки произвели хорошее впечатление на веснушчатую барышню с глазами, круглыми, как орешки.

Ну и откуда снова чужие мысли в его голове, хотелось бы знать? Какие еще к черту «орешки»?! Пришел извиняться — извиняйся. Конечно, тебе стыдно. Конечно, ты виноват. Скажи это вслух и скатертью дорожка!

Барышня и так дрожит от страха.

Ну, зачем ты приперся-то? Говори уже!

Ох, если бы он знал…

Бабушка всегда называла девиц барышнями. Только с тех пор как Кирилл закончил школу, в его жизни барышень не встречалось. Были подружки. Были бизнесвумен. Были соплячки, возомнившие себя женщинами-вамп.

Барышень — не было.

— Так что, шарф принесли?

От страха и растерянности Алена запиналась, но смотрела вызывающе.

— Нет, не принес, — пробормотал Кирилл. — Я просто… извиниться пришел. Мне очень неловко.

Еще бы ему было ловко! Эта рыжая стоит тут, молотками размахивает, а он забыл, что подготовил целую извинительную речь, и только бормочет себе под нос что-то невнятное.

Коньячку надо было для храбрости, вот что.

В последний раз Кирилл принимал для храбрости в десятом классе, когда ходил с ребятами на местное кладбище девчонок пугать.

— Я не понимаю, — призналась Алена, — вы что, пришли, потому что вам неловко?

— Да. Я вел себя отвратительно. Орал на вас. Извините.

Детский сад, штаны на лямках. Еще упомяни, что никогда так больше не будешь! Мямля!

— Извиняю, — сказала Алена.

— Пожалуйста, уберите молоток, а? — вдруг попросил Кирилл. — И ножик тоже. Если вас не затруднит.

Она покосилась на оружие с удивлением, будто не узнавая.

— Конечно. Это я приготовила… не для вас, в общем. Проходите. Кофе будете?

— Буду.

Я пропала, подумала Алена. Сейчас нагрянут амбалы, а в кухне пьет кофе неизвестный мужик с синими глазами. То есть, известный, конечно, но она-то о нем ни черта не знает. Кроме того, что он громогласный и с припадками.

Несчастные бандиты!

Может, предупредить их?

Еще бы неплохо скорую вызвать. Лучше поздно, чем никогда. В голове, похоже, навеки обосновался театр абсурда.

— Как вас зовут? — затормозив в коридоре, обернулся к ней Кирилл.

— А… Алена.

— Очень приятно. Меня — Кирилл.

— Я знаю, — застеснялась она.

Дура! Идиотка! Возьми себя в руки! Тебе не пятнадцать лет и ты не на первом свидании! Это вообще не свидание!

«А что же?!» — оскорбленно удивился кто-то в ее голове.

Отвечать было нечего.

— Садитесь, пожалуйста. Вам кофе черный или со сливками? Вон сахар. Вот печенья. Меня, к сожалению, сегодня не было дома, и ничего приготовить я не успела, но…

О Боже! Что она несет?!

Лучше бы она прикусила себе язык от страха, еще тогда, при амбалах!

Кирилл во все глаза таращился на нее, позабыв, что надо дышать.

Сколько ей лет? Перед ним была школьница, жутко смущенная, с пунцовыми щечками и ускользающим взглядом, будто впервые в жизни забыла выучить урок.

Нет. Она — не школьница, мысленно возразил он самому себе очень сердитым тоном. У нее — муж. Хоть вор, негодяй и бабник, и в данный момент уезжает из города навсегда, но — муж.

Значит, когда-то — ему хотелось думать, что очень давно, — они с Аленой — что за дивное имя! — встретились и поженились. Поженились, ясно тебе, болван?

Оставалось надеяться, что свадьба у них была без бубенцов и путешествия на край света.

Это не твое дело, подвел итог Кирилл. И спросил все-таки, разглядывая узор на шторах:

— Вы знали, где ваш муж?

— Что?!

— Вы знали?

— Нет. А что, вы нашли его?

Кажется, она обрадовалась. Сейчас попросит свидания.

— Нашли. Я пришел, потому что он все рассказал и стало известно, что вы в его махинациях не участвовали…

Алена с тяжелым, бабьим стоном опустилась на стул.

— Ка-каких махинациях? Что он натворил?

Хм… Как будто о сыне-проказнике, который снова запулил мячом в соседское окно. Кирилл напомнил себе еще раз, что все это — не его ума дело. Он пришел извиняться.

И каждую секунду думает о том, как бы подольше не уходить.

Хватит об этом, решил он. Серьезно — хватит! Барышня даже не в его вкусе! Ну, смотри — рыжая, веснушки, нос длинный, ноги… Ноги хороши! Просто блеск! И волосы…

Нет, нет, нет, она точно не в его вкусе.

Конечно, если закрыть глаза на волосы и ноги. И на тоненький голосок, которым она предлагала ему кофе. И на немыслимый огонь, который вспыхивал в ее взгляде тогда, в кабинете, где они орали друг на друга.

Эдак придется жить с закрытыми глазами.

— Что вы молчите? Расскажите, что с Лешкой? С кем он связался?

— Ему не пять лет, чтобы он связывался с кем-то! — рассердился Кирилл. — У него все отлично. Но ему пришлось уехать и, возможно, навсегда. Так надежней. К тому же он сам виноват. Его, конечно, подставили, но не надо было лезть на рожон!

В синих глазах мелькнуло злорадство, и Алене стало противно.

— Зачем вы пришли? Обсуждать поведение моего мужа? Мы не на парткоме, ясно? Уходите! Ну же, убирайтесь! Вон из моего дома!

— Что вы его защищаете?! — возмутился Кирилл. Ну, конечно! Про украденную печать и подделанную подпись ей ничего не известно. К тому же она и про шлюху, у которой жил Балашов, не знает.

Можно рассказать, предложил ехидный голосок у него внутри.

Поди к черту, велел ему Кирилл и вылез из-за стола.

— Аленушка, — вырвалось вдруг, — вы не волнуйтесь…

— Я вам не Аленушка!

— А кто же? — он сделал удивленное лицо, смутно желая рассмешить ее, — Иванушка?!

Но Алену шутейный тон покоробил и, оскорбленно дернув подбородком, она вскрикнула:

— Убирайся! Тут тебе не цирк, понятно?

— А почему вы мне тыкаете? — На сей раз искренне изумился он и плюхнулся обратно на стул.

— Потому! — выдохнула она и с силой провела по волосам, будто успокаивая саму себя.

Он проследил за ее жестом мимолетным, бездумным взглядом. И почему-то перестал дышать. На секунду, на один миг, но услышал отчетливо, как пусто внутри него, как страшно тихо. Ни понять, ни осознать целиком это было невозможно. И заглохшее сердце, будто почувствовав, что дальше молчать нельзя, надавило на грудь, встопорщилось и поскакало, как прежде.

Тогда мелькнуло почти ликующее: «Она тоже волнуется!»

— Может, присядешь? — осторожно спросил он. Алена ощетинилась моментально, услышав издевку, которой и не было в помине.

— Что вы распоряжаетесь в моем доме, а? И так весь день коту под хвост из-за вас!

— Из-за меня?! Ну, да. Вообще, да. Но я же извинился. Он улыбнулся вдруг, но она на него не смотрела.

Уткнулась в окно и пробурчала оттуда:

— И шарфик не принесли. Мой любимый, между прочим. Все кувырком!

— Ну, простите меня! Найду я шарфик!

— Да идите вы к черту со своим шарфиком…

— Это ваш шарфик, — напомнил Кирилл.

— Как вы мне надоели!

— А я думал, мы друг другу нравимся.

Им овладело вдруг жутковатое веселье, когда точно не знаешь, почему смеешься, зато уверен, что скоро вместо смеха останется пустота. И полынная горечь во рту.

Ну, зачем, зачем?

Что ты тут сидишь, в который раз спросил у себя Кирилл.

И вдруг отчетливо понял. Словно кто-то подсказал, внятным, горячим шепотом: «Она волнует тебя».

Как-то странно волнует. Прикоснуться к ней вроде не хочется. Или хочется все-таки? Нет, не в этом дело.

На нее невозможно смотреть спокойно. И слушать ее тоже спокойно нельзя.

То и дело его прошибает электрическим разрядом, и не разберешь, злость это или восхищение.

Чем восхищаться-то, а?

Обычная девица. Нет, женщина. Но ведь — совершенно обыкновенная. Затюканная домашним хозяйством и мужем, охочим до богатства. Ребенок опять же. Кажется, она говорила, дочка. До самой себя давно нет дела, и руки не доходят, и времени жаль, и надежда кончилась. Крупными буквами на лбу: «Мне все равно!» Глаза можно спрятать за темные очки. Волосы запихать под шарфик. И юбку до колен, раз уж никак нельзя спрятаться целиком и полностью в скафандре! И осторожно топтаться на месте. Потому как шаг в сторону неизвестно к чему приведет.

Вот и все. Ничего особенного.

Остальное он просто придумал.

Взгляд с робким ожиданием чуда. Детское лукавство веснушек. Беспокойный рот. Творог на завтрак, комедию на ужин. Одиночество пощечиной в тишине повседневных хлопот. Неверие. Доверчивость. Слабость зябких пальцев. Сила темных, внимательных глаз. Неразделенность случайной улыбки, неприкаянность беспричинных слез, слякотной лысой осенью — надежда на лето.

Ничего подобного. Очнись, ну же!

Ты просто чувствуешь себя виноватым, вот и наплел невесть что!

— Может быть, достаточно шуток на сегодня? — учительским тоном произнесла Алена. — Что вы расселись? Уходите.

— Конечно. Извините, — он суетливо вскочил и, едва не вихляя задницей, боком протиснулся в коридор.

Краем глаза уцепил молоток и нож на полочке. Озабоченно крякнул.

— А для кого эти штуки? — запоздало поинтересовался Кирилл.

— Будете шута горохового изображать, так и для вас сгодятся, — устало откликнулась она.

Он помрачнел, но не от ее тона, а — догадавшись.

— Вы ждали тех бандитов? Не бойтесь, они не придут больше.

— Откуда вам знать? — отмахнулась Алена.

— Я же говорю, Балашов уехал из города, а вы их интересовали только из-за него. И вообще, дело закрыто. Почти закрыто. Вас больше никто не побеспокоит.

Алена согласно кивнула. Это точно подмечено. Никто ее не побеспокоит. В первую очередь — он сам. Чудеса — странные, нелепые, страшные — кончились. Как он сказал? Дело закрыто…

Какое дело? Почему закрыто?

Меньше всего на свете она хотела думать о Балашове, но заставляла себя, чтобы не сверзнуться мыслями в бессмысленное и прекрасное ничто. В пустоту, никуда ни ведущую.

Значит, дело закрыто. Балашову ничего не грозит. И главное — Ташке тоже. Все хорошо. Все замечательно. Восхитительно и чудесно.

Еще как? Придумай, ты же филолог, ну!

— Всего доброго, — безыскусно попрощалась она.

Он молча кивнул, задев ее раздраженным взглядом. Злится, что пришел, поняла Алена. Сожалеет.

Когда он ушел, она села на кухне, уткнувшись в окно. Было видно, как в полумраке двора размашисто движется высокая фигура.

Богатырь. Илья Муромец просто, только коня не хватает. Впрочем, вот и он, железный да о четырех колесах. Пискнула сигнализация, уютно зажглись фары, и Алена проводила взглядом выезжающий со двора джип.

Она встала и подошла к зеркалу.

Очень хотелось влепить самой себе затрещину. А лучше — две. Может, полегчало бы и в голове прояснилось. Почему, почему она его выгнала? Неужели нельзя было просто поговорить? На один вечер забыть, что есть другая, настоящая жизнь, где богатыри с синим блестящим взглядом, на джипах, в свитере от «Армани» (да хоть от черта лысого!), устроенные, уверенные, не ведут разговоров с учительницей русского языка, рыжей и длинноносой. Если только, конечно, их дети не учатся у нее в классе!

Интересно, есть у него дети?

На вечер — на один лишь вечер! — даже об этом можно было забыть.

И вести неспешную беседу за чашечкой кофе. Болтать ни о чем, вспоминать первую — ах нет, уже вторую! — встречу, когда друг друга совершенно не поняли, а только орали.

Можно было подружиться. Хи-хи. Домами. Семьями.

Ну, или хотя бы обменяться телефонами и время от времени перезваниваться. «Как там мой шарфик? Не нашелся еще?» — «Увы! Такая утрата! Но я куплю тебе новый, хочешь?» Обычный треп. Почему бы и нет?

Почему бы и — да?

Когда это у нее было «да»? С ней не случается «да»! Ничего похожего на «да». Только «не знаю», «наверное» или «быть может». А потом все равно выясняется, что — не может, не может быть!

Как в анекдоте про поезда, шедшие навстречу друг другу. Шли они, шли, а не столкнулись. Потому что — не судьба.

Вот и ей — не судьба, стало быть. Так что лучше уж сразу: «Убирайся, пошел вон!» и все такое.

От звонка Алена машинально схватилась за молоток. Это уж точно амбалы. Хотя теперь — все равно.

Нет. Так нельзя. У нее Ташка, и все равно быть не может.

Стоп, а какие еще амбалы? Он же сказал, что все выяснилось и теперь никто ее не побеспокоит.

А если… если вернулся? И к бесу судьбу!

Молоток она отложить забыла, помчалась к двери, про глазок снова не подумала, вялыми, внезапно обессилевшими пальцами долго возилась с замком.

— Здрасте, — весело сказала девушка, обнаружившаяся на пороге.

И попятилась, оглядев Алену с ног до головы.

* * *

Чертов сосунок!

Он думает, что может играть с ним?! Потешаться взялся?!

Когда секретарша принесла записку от этого ублюдка, злость все-таки вырвалась из-под контроля, злость швырнула клочок бумажки этой дуре в лицо, злость расплескала кофе ему на брюки, злость — убийственная, сверхъестественная, бесконечная!

Он был взбешен.

«Если вам понадобится господин Балашов, позвоните…»

Что он себе позволяет, этот сопляк, этот молокосос, эта сволочь?! Или ему жить надоело?

Кое-как успокоился. Понял, что сопляк выиграл этот сет. Причем провел свою партию безукоризненно. Ничего теперь не поделаешь, он все правильно продумал — лезть на рожон и убирать Балашова, когда о нем все уже известно, было глупо. Проучить самого сопляка тоже пока не получится. Сладкое слово «пока» помогло прийти в себя окончательно.

Осталось выяснить, кто виноват и что делать сейчас.

Он позвонил. Сначала тем придуркам, что следили за Балашовым. Разговор был коротким. Теперь, когда он точно знал, что они — придурки, проворонившие все на свете, их дальнейшая судьба его нимало не интересовала. В качестве гонорара предлагалось пустить себе пулю в лоб немедленно, иначе это сделают другие, более квалифицированные специалисты.

Он не сомневался, что уже к вечеру обоих кретинов в городе не будет. Что и требовалось доказать. Совершенно ни к чему, чтобы эти кретины, выполняющие черную работу и не справившиеся с очередным ее этапом, теперь ошивались где-то поблизости.

Скатертью дорожка.

Потом он позвонил своей карманной красотке и разговаривал очень долго. Она была вовсе не дура, и сопротивлялась из последних сил, пока, наконец, не рассказала, какова ситуация на самом деле. Узнав, что Балашов уплыл буквально из-под носа, он снова впал в неистовство. И велел красавице явиться в офис получать заслуженную порку, а сам принялся раскидывать по кабинету бумажные катыши и даже пепельницей, случайно попавшейся под руку, запустил в стенку.

Вот до чего докатился!

Но это пока, пока.

Он возьмет себя в руки и непременно придумает страшную, мучительную, сногсшибательную месть. К черту Балашова! Он как был, так и остался пешкой, пусть считает, что ему повезло.

А вот с господином Паниным поговорим отдельно. Чуть позже, может быть, но разговор этот обязательно случится, вот тогда-то и посмотрим, кто смеется последним.

Хо-хо! Тем более, что этот сопливый идиот решил, что обошел его, осмелился издеваться над ним, чувство юмора, твою мать, демонстрировал. Теперь он расслабится. Вот и возьмем самоуверенного молокососа тепленьким и неподготовленным.

Куда уж проще?

И репутация «Русского дома» так или иначе все равно останется подгаженной, ничего Панин с этим не поделает. Надо ждать. Терпеливо ждать, и в самый темный, тихий, благодатный час выйти на тропу войны, уже настоящей, а не — хи, хи! — партизанской.

А пока… Запастись терпением и оружием.

Что там нам известно про него самого? Не женат, детей вроде нет — это узнать поточней. Девиц меняет часто, но как будто неохотно. Ленивый придурок. Родная сестрица живет в Москве. Близких больше никого, или это просто не афишируется.

Он потер ладони и вызвал давешнюю красотку, зализывающую раны от предыдущей встречи с боссом.

— Панин Кирилл Иванович, — сказал он ей сиплым от ненависти голосом.

— Так мы же и так про него все…

— Я говорю, Панин Кирилл Иванович! Собрать свежую информацию, ясно? Что он делает в данный момент, кого будет трахать сегодня ночью и во сколько завтра отправится в сортир! Выполняй.

Ну, вот и все, господин Панин, вот и все.

Если ты будешь сопротивляться и дальше, тебе придет конец. Не твоей конторе, заметь, на которую давным-давно положили глаз большие люди. А тебе самому, как биологическому виду.

Так что лучше тебе уйти с дороги!

* * *

— Я так сначала перепугалась, — в сотый раз вспоминала Ольга, уминая горячие бутерброды, — слушай, а ты правда, сразу поняла, что я — его сестра?

— Вы же похожи, — пожала плечами Алена.

Тот же блеск антрацита в волосах, та же синева глаз, только у нее позадорней и с лукавинкой. А его… Нет, она не станет об этом думать.

— Знаешь, у меня на самом деле к тебе просьба, — голос Ольги вытащил из опасности, — скажи, где ты взяла этот шарфик, а?

— Так ты же принесла, — растерялась Алена. Принесла, извинилась за свинское поведение брата, не зная, что он сделал уже это самостоятельно, в две минуты выпытала подробности загадочного дела Балашова. Естественно те только, что были известны Алене. Устоять под натиском панинской сестры она не смогла. Та подобно Ташке лезла напролом, со слоновьей неуклюжестью и очарованием маленького беззащитного кутенка.

Алена хотела рассердиться на бесцеремонность, а вместо этого развеселилась и вот уже час поит чаем сестру господина Кирилла Ивановича. И безумно ей благодарна за это. Возвращение шарфа, конечно, сыграло свою роль. Но второстепенную. Гораздо лучше другое. Что бы она делала, спрашивается, оставшись сейчас одна? Сорвалась бы за Ташкой, и старалась бы сдержать слезы, и перепугала бы всех, и ничего бы толком не смогла рассказать, и пришлось бы отворачиваться от родных, теплых лиц, не умея, не смея произнести вслух то, чего сама не понимала.

С Ольгой проще.

Особенно если забыть, чья она сестра. И слово «судьба» выбросить из головы.

Только что-то про шарф она не поняла.

— Понятно, что я тебе его принесла, — нетерпеливо заговорила Ольга, — ты мне расскажи, кто тебе его продал? Или, может, подарил? Бабушка, да?

Алена моргнула.

— Какая бабушка?

— Ну, кто шарфик связал? — ласково и медленно, как у ребенка, спросила Ольга. — Это же вязанный, правильно я понимаю?

— Правильно. Это я вязала, — сказала Алена и хихикнула, обнаружив, что Ольга сидит с открытым от изумления ртом.

— Ты что? Не веришь, что ли? Пойдем-ка.

Она решительно потянула Ольгу в комнату, открыла шкаф и выгрузила оттуда пакеты с шарфами и шалями. С чего бы вдруг? Хвалиться никогда не любила.

Но детское, простодушное удивление на лице, так похожем на его лицо, Алену будто заворожило.

— Ты хотела себе такой же заказать, да? — догадливо осведомилась она у ошеломленной гостьи. — Выбирай любой.

— Значит, не бабушка, — пробормотала Ольга.

— Не-а, — покачала головой Алена, — не бабушка! Это меня дед научил. Он уже совсем старенький был, ходил плохо, вот и пристрастился вязать. Знаешь, я его почти не помню, а вот вяжу с детства, как он первый раз мне спицы дал, так и пошло. Крючком я уже сама научилась, дедушка не успел…

Алена улыбнулась виновато.

— Ты не слушай меня, ты выбирай.

— А я деда ни разу даже не видела. Киру года два было, когда он умер. Нас бабушка растила. Она не вязала, хотя, умела, наверное. С нами некогда было.

А как же родители, хотела спросить Алена, но не стала.

— Кирилл, наверное, смешной был маленький, — поспешила сказать она.

Ольга повернулась к ней, просветлев лицом.

— Это точно! Я недавно фотографии смотрела, он там такой забавный. Толстый, румяный, и уши торчат! Куда что делось?! Сейчас и поглядеть не на что, ходит серый какой-то, высохший…

— Да что ты! — пылко воскликнула Алена. — Какой же он серый?!

Ольга посмотрела на нее внимательно.

— А он тебе понравился, да?

— Он? Ну, да, в общем, да, — она принялась перекладывать шарфы с места на место, — представительный мужчина.

Щеки горели, и Алена наклонялась все ниже и ниже, чтобы скрыть нелепое, девичье смущение. Ольга у нее за спиной лукаво хихикнула.

— Значит, представительный? А больше ты ничего не заметила?

— В каком смысле?

— Ну, вообще-то женщины от него обычно в полном восторге! Фигура внушительная, с лица симпатичный, да и богат опять же. Полный набор. Так что?

— Ты о чем?

— Да так, — смилостивилась Ольга, — давай шарфики посмотрим. Ого! Какая красота! А этот вообще блеск! Узоры сама придумываешь?

Алена тоном отличницы отрапортовала, что сама. А в голове билось неумолимое: «женщины от него в восторге!» Ну да, это же очевидно. Наверное, он тоже в восторге от женщин. Но что это значит? Неужели его до сих пор никто не захомутал окончательно и бесповоротно?

— Оль, а ты замужем? — будто мимоходом осведомилась Алена, подбираясь издалека к главному вопросу.

Ольга крутилась перед зеркалом, замотавшись в тонкую бледно-голубую шаль с помпонами вместо кистей. Судя по всему, была очень занята.

Но, перехватив в зеркале напряженный взгляд Алены, помотала головой:

— Никогда не была. У меня, знаешь, характер очень противный. Я от самой себя иногда волком вою, куда уж мужику справиться.

— А причем тут характер? — тихо удивилась Алена.

— Как это? Что ж, по-твоему, можно жить с грымзой?

— Легко. И с грымзой, и с грымзом. Если любовь. У меня родители такие. Если бы ты мою маму знала, сразу бы выкинула из головы эту дурь про характеры. Я всю жизнь удивлялась, как папа маму терпит. А потом поняла. Если любишь, плевать!

Что это она тут про любовь разговорилась? Откуда ей про нее знать? Из семейной жизни? Романов у нее никогда не случалось, даже мимолетных, даже платонических. Таких, чтобы поджилки тряслись только от звука его голоса, и дрожь по телу от одного лишь касания пальцев, и нетерпение, и ожидание, и неуемный восторг. Не было этого. А впрочем, это и не любовь, наверное.

А что тогда любовь?

Самое время об этом думать, в двадцать девять-то лет! «Кака любовь?!» — вспомнилось простодушное изумление Надежды Кузякиной из старой комедии.

Вот-вот. Никакой.

Во всяком случае, Алене про нее не известно. Каждый раз, когда казалось, что вот-вот раскроется эта волшебная шкатулка с секретом, то замок ломался, то ключ не подходил, то руки повисали непослушными плетьми. И дальше — ничего.

Ничего, кроме осени в чужом, любимом городе, осени, в которую она никогда не войдет.

— Слушай, давай еще чайку попьем, а?

Ольга встревоженно глядела на нее, забыв про шарфы.

— Пойдем, — равнодушно пожала плечами Алена. Напрасно она думала, что с Ольгой проще. Остаться бы одной, нареветься вдоволь, придумать, как вкусно пахнет жареными каштанами, и ветер приносит с Сены прохладу и свежесть, и в узком проулке к маленькому кафе подъезжает мотоцикл. Придумать в подробностях, ярко, сочно. И заснуть, устав от слез и фантазий. Одной.

— Ты из-за мужа переживаешь, да? — решилась спросить Ольга. — Я слышала, он что-то с Кириллом не поделил. А где он сейчас?

Алена пожала плечами.

— Извини. Это, конечно, не мое дело. Просто, может, помочь надо, я могу с Киром поговорить.

— Я с ним уже сама поговорила, — призналась, наконец, Алена, — он был здесь, до тебя.

Ольга удивилась несказанно, забросала вопросами, причитала, словно старушка, обнаружившая, что внук-шалопай умеет нормально себя вести, не сморкаться в пальцы, например, и даже говорить «добрый вечер» вместо пренебрежительного «здрсти».

— Вообще-то, Кирилл умеет ошибки признавать, — задумчиво пробормотала она, слегка утомившись, — но чтобы вот так прийти, извиняться, это на него не похоже. Скорее он бы прислал курьера с букетом да коробкой конфет.

— Но курьер бы не рассказал мне про мужа, — возразила Алена, — а Кирилл… Иванович пришел именно для этого. Я же не знала, что там произошло с Балашовым.

— А должна была?

— Да нет. Он вообще-то ушел от нас незадолго до этого. Я сейчас думаю, что ушел не просто так. Наверное, боялся нас подставить, понимаешь? А теперь уже обратно не вернешь. Ему нельзя было в городе оставаться. Опасно.

Ольга подумала, что в таком случае он мог бы позвать жену с собой. Не все ли равно где жить, если вместе? Наверное, это не ее дело. К тому же звучит, как фраза из романа. «За тобой на край света и все такое». Еще неизвестно, какие отношения были у Алены с мужем. Да и обручального кольца, кстати, у нее что-то не видно. Или сняла? Остался бы след.

— Ты шарф-то себе выбрала? — перебила Алена ее размышления.