– Конечно, я помню,- говорит он о медальоне в виде четырехлепесткового клевера и подходящих к нему серьгах. К моей радости, он тут же достает фотографии и эскизы серег.
Когда мы опять садимся в машину, Генри сообщает:
– Папа, я хочу есть.
– Мы можем заехать куда-нибудь и съесть по гамбургеру, если, конечно, Рита не возражает.
– Но мне надоели гамбургеры! – капризничает Генри.-Я хочу бифштекс или что-нибудь большое…
– Это – только вечером, когда доберемся домой.
– Нет, я хочу сейчас!
Рита с улыбкой наблюдает, кто кого.
– У меня есть идея, – вступает в разговор она.
Генри с интересом смотрит на нее. Я спрашиваю:
– Какая?
– Генри, ты когда-нибудь был в зоопарке?
Мой сын отрицательно мотает головой.
– Это такое место, где много разных животных.
Мы могли бы отправиться туда, перекусить, а за одно и посмотреть на них. Правда, кормят там не слишком хорошо.
– Много животных? – переспрашивает Генри.
– Обезьяны, львы, змеи, медведи – в общем, все. Хочешь, Генри?
Генри смотрит на меня:
– Можно, папа?
Мы вновь подъезжаем к стоянке Монти только около шести вечера. Генри, утомленный беготней от клетки к клетке и знакомством с экзотическими существами, съевший два не слишком хорошо приготовленных гамбургера, мороженое и пакетик попкорна, крепко спит и даже почти не шевелится, когда Рита выносит его из машины. Пока я опускаю верх «корвета», она держит ребенка на руках. Его щечка касается ее щеки.
– Он такой славный! – говорит она.
Я делаю ей знак передать его мне.
– Можно, я донесу его до катера? – спрашивает она.
Ее щеки и нос слегка покраснели от долгого пребывания на солнце.
– Конечно,- отвечаю я с улыбкой.
Мы не произносим ни слова, пока спускаемся к причалу. Люди, проведшие выходной на воде, возвращаются на берег, швартуют свои лодки, драят палубу, выбрасывают вещи на причал, чтобы потом погрузить их в автомобили. Запах выхлопных газов смешивается с запахом жареной рыбы и пива из ресторанчика Монти. Ресторанные музыканты начинают вечер Марлеем, таким громким, что он, должно быть, слышен даже у самого дальнего причала. Мне искренне жаль, что мой сын проспит все это. Около самого катера Рита говорит:
– А знаете, он был прав.
– Кто?
Я беру у нее мальчика и кладу его на лавку, позади сиденья рулевого.
– Этот ювелир. Кем бы ни была та девушка, для которой вы покупаете эти серьги, – ей повезло.
Я пожимаю плечами:
– Это еще надо посмотреть.
Рита морщит лоб:
– Разве она уже не с вами? Что же еще смотреть?
– Все это очень сложно, – отвечаю я, думая о Хлое. Интересно, как бы она отреагировала, например, увидев меня с этой женщиной. Может, ей вообще было бы все равно. – Пожалуй, это трудно объяснить.
Я вылезаю из лодки, подхожу к Рите и протягиваю ей руку:
– Спасибо за помощь… и за зоопарк. Это была прекрасная идея!
– Ой, погодите минутку! – восклицает она. – Мистер Гомес кое-что передал для вас. – Она убегает назад, к своей машине, и скоро возвращается с конвертом. – Он сказал, что вы знаете, как с этим поступить.
Я беру конверт, складываю его вдвое и кладу в карман.
– Еще раз спасибо, – повторяю я и направляюсь к своей лодке.
Рита не трогается с места.
– Питер, – говорит она, – нельзя ли мне поехать с вами и посмотреть ваш дом? Ну, в общем…Мне было хорошо с вами сегодня. И вам, по-моему, тоже. – Она замолкает, ожидая ответа. Возвращаюсь на несколько шагов:
– Мы прекрасно провели время, – говорю я, глядя на нее и чувствуя, как давно не ощущал тепла другого тела, прижатого к моему.
Но вот мотивы Риты мне ясны не до конца. Она – человек, притом человек честолюбивый. Она прекрасно осведомлена о том, что я богат. Она – у меня на службе. Все это – веские доводы, чтобы избегать неформальных связей. И потом: Хлоя. С другой стороны, не хотелось бы ранить чувства Риты. Она еще пригодится мне, если все пойдет как надо.
– Сегодня вы ездили со мной выбирать подарок для другой женщины, – говорю ей я. – Через два месяца я уеду из страны, чтобы жениться на ней.
Мне следует быть честным по отношению к вам…
– Почему вы не предоставите мне самой решать, что честно по отношению ко мне, а что нет. -
Рита делает шаг мне навстречу. – Здесь никто не рвется замуж. – Она подступает еще ближе. Наши тела почти соприкасаются.
Аромат ее духов напоминает жасмин. В сочетании с ее собственным запахом, запахом ее сексуального возбуждения и моим воздержанием длиною в четыре года он делает ее почти неотразимой. Проклиная себя за слабость, я кладу ладони ей на бедра, притягиваю к себе, в одну секунду преодолев те несколько сантиметров, что оставались между нами, и приникаю губами к ее губам.
Нас беспощадно печет послеполуденное солнце. Мы не обращаем внимания ни на жару, ни на свежий морской бриз, треплющий нашу одежду. Мимо проходит парочка. Они только что вылезли из своей лодки и теперь отводят глаза, посмеиваются и шепчутся о нас, да так громко, что все слышно. Рита обнимает меня еще крепче.
– Пошли они! – шепчет она
– Папа! – беззвучно зовет меня Генри. – Почему она все еще здесь? Мы ведь не собираемся съесть ее?
– Нет. Не собираемся, – так же беззвучно отвечаю я, отстраняясь от Риты.
– Вот и хорошо,- отзывается Генри.- Она мне нравится.
– Мне тоже.
Повернув голову в сторону лодки, я громко говорю:
– Глядите-ка, кто проснулся!
Рита улыбается Генри, приглаживает растрепавшиеся волосы.
– Ну что, мне сегодня на катере не покататься, а?
– Сегодня – нет, – качаю я головой. – И возможно, это к лучшему.
Она пожимает плечами:
– Ну что ж, вы знаете, где меня искать.
И она уходит, прежде чем я успеваю еще что-то сказать.
6
Я уже готов ехать и встаю каждое утро с мечтой о том, чтобы этот день поскорее прошел. Я так часто звоню Тинделлу с вопросом, как идет приготовление к нашему отъезду на Ямайку, что в конце концов он начинает ворчать:
– Ради бога, Питер! Вы думаете, нанять дизайнера и целый штат слуг в новый дом – минутное дело? Дом будет готов к вашему приезду, не сомневайтесь. Ваш «лендровер» пока в Кингстоне. Как только я найму управляющего, велю ему перегнать машину.
С того дня как мы ездили с Ритой в зоопарк, прошла уже неделя. Генри радует меня своими успехами в общении с обыкновенными людьми. Я уже сожалею, что назначил отъезд через два месяца
На днях Генри получил разрешение поиграть со стайкой детишек в торговой зоне Дейдленд, на одной из детских площадок, которые владельцы магазинов устраивают специально для того, чтобы заставить родителей раскошелиться. Все шло хорошо, пока одна девочка, на голову выше моего сына, решительно не отпихнула Генри в сторону. Она хотела завладеть салазками и первой съехать с горки. Я затаил дыхание. Случись такое еще несколько недель назад – я бы всерьез опасался за ее жизнь. Но вместо того чтобы укусить или поцарапать ее, Генри подождал, пока она съедет вниз, подошел и толкнул ее так, что она упала. Он со счастливой улыбкой повернулся ко мне, а девочка с ревом помчалась к своей маме. Потом Генри победоносно взял салазки, сел на них и съехал с горки.
Теперь, когда я хожу по дому и проверяю, все ли в порядке, Генри следует за мною по пятам. Я осматриваю каждый этаж, пробую каждый ставень, включаю и выключаю генераторы, ветровые турбины и солнечные панели, которые обеспечивают остров энергией.
– Папа,- говорит мальчик, когда я начинаю проводить инвентаризацию в кладовой и в холодильнике на нижнем этаже,- когда мы снова поедем на материк?
– Не раньше, чем через несколько дней, – отвечаю я, входя в кладовую – сосчитать, сколько говяжьих туш висит на крюках под потолком.
Генри тем временем слоняется неподалеку, заходит то в одну камеру, то в другую. От скрипа железных дверей, от этого, слишком хорошо знакомого мне визга, клацанья и скрежета мои зубы сжимаются.
Но я сдерживаюсь и не делаю мальчику никаких замечаний. Он и знать не знает о тех несчастных, которые томились в этих камерах, и об их печальном конце. И разумеется, он не знает о тех двоих, что пытались провести меня, и о том, как я близок был к смерти.
Генри тоже заходит в кладовую. Его очень забавляют белые облачка пара, которые он выдыхает здесь. Он наблюдает за тем, как я проверяю температуру в помещении и что-то записываю в блокнот.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает он.
– Надо,- отвечаю я, намереваясь ограничиться таким ответом.
Генри смотрит на меня, сердито насупившись:
– Папа, так нечестно! Ты всегда так говоришь. Как же я смогу все узнать, если ты мне не расскажешь?
Я не в силах сдержать улыбку. Мальчик прав. Этот вопрос не из тех, какими дети попусту одолевают своих родителей, вроде «почему облака плывут?» или «что у собак внутри?».
Или вот еще, мой любимый вопрос, – «почему я всегда должен делать то, что ты говоришь?».
– Генри, мы собираемся на Ямайку надолго, и мне надо быть уверенным, что здесь все остается в полном порядке.
– А зачем нам ехать? Мне тут нравится.
– Там тебе тоже понравится. Мне нужно повидать кое-кого кто живет на Ямайке. Думаю, мы с ней понравимся друг другу.
– Ты собираешься жениться на ней?
– Возможно.
– И она будет моей новой мамой?
Я тяжело вздыхаю. С Генри всегда так: один вопрос влечет за собой другой и ответ на него тянет за собою новый вопрос.
– Я не знаю, сынок. Это зависит от того, понравимся ли мы с ней друг другу, и от того, понравится ли она тебе.
Пока он не успел задать следующий вопрос, я говорю:
– Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное.
Взяв Генри за руку, вывожу его из кладовой.
– Ой, у тебя рука холодная! – ежится Генри.
Мы выходим на галерею. Я подвожу сына к массивной дубовой двери.
– Смотри, – говорю я.
Сделав свою руку тоньше и просунув ее в щель, с той стороны двери я нащупываю защелку, освобождая тем самым обитые железом перекрещенные балки. Отодвинув ее, тут же слышу громкий щелчок.
Пока я вынимаю руку и позволяю ей обрести свой прежний вид, перекрещенные балки под действием противовесов расходятся в стороны. Распахиваю дверь. Спертый воздух, насыщенный запахами масла и пороха, просачивается в коридор. Генри морщит нос и отступает на шаг.
Подавив смешок, я говорю:
– Все нормально, сынок. Это одна из оружейных твоего деда. Здесь есть очень старые вещи.
Мальчику ни к чему знать, что со дня смерти Элизабет мне ни разу не приходилось переступать порога оружейных, устроенных отцом в четырех угловых комнатах этого дома.
Хорошо зная, сколько здесь пороха, приходится сожалеть, что природная лень помешала мне провести электричество и сюда. Приказав Генри оставаться в коридоре, я вхожу внутрь, беру факел и возвращаюсь в коридор, чтобы там зажечь его. Потом осторожно, прижимаясь к стене и держась подальше от пороха, вношу факел в оружейную.
– Все в порядке, Генри, можно заходить.
С круглыми от восхищения глазами мальчик разглядывает старинную пушку, стоящую посередине комнаты, кремневые пистолеты, мушкеты, ружья на полках, свинцовые канистры с порохом, мешки с патронами, горки пушечных ядер.
– Ого! – вырывается у него.
Я киваю и похлопываю пушку по стволу. Когда-то их здесь было две, как и в других оружейных. Но вторая пушка лежит теперь на дне морском, проржавевшая и покрытая улитками и кораллами. Надеюсь, она неуклонно разрушается и придет день, когда от нее не останется и следа.
Вижу в глазах сына живейшее любопытство. Не успевает он произнести очередное «почему», как я говорю:
– Твой дедушка привез все это на остров очень давно. Ты ведь знаешь, Генри, что мы, Люди Крови, можем жить очень долго.
Мальчик кивает. Моя память подсказывает, каким ветхим сварливым существом стал мой отец под старость. Жизнь так несправедлива!
– Некоторые из нас, как твой дедушка, живут столетиями.
– А тебе сколько лет, папа?
Мне требуется несколько секунд, чтобы подсчитать. В конце концов, для того, кто способен принимать любое обличье и управлять своим организмом так хорошо, как это умею я, хронологический возраст не имеет значения. Окружающие видят во мне тридцатилетнего. Какое имеет значение, что на самом деле мне гораздо больше? Среди Людей Крови я считаюсь еще молодым.
– Мне шестьдесят два. Но, Генри, никогда не говори этого никому из людей. Этим ты только собьешь их с толку. Обещай мне.
Он торжественно наклоняет голову, потом показывает мне четыре растопыренных пальца:
– А мне уже четыре.
– Да, – улыбаюсь я. – Твоему дедушке было почти пятьсот, когда он умер. Он дождался, пока я найду себе жену.
– Маму?
Я молча киваю и думаю: мой отец уважал бы меня, если бы мне удалось продержаться так долго.
– Ну так вот, когда-то, очень давно, дон Генри командовал пиратским флотом.
– И меня назвали в его честь?
– Да. Ты знаешь, кто такие пираты?
– Я видел по телевизору. У них большие корабли с парусами, и еще они стреляют из пушек.
Я смеюсь:
– Вот именно, Генри. Вот именно.
Теперь пора приступить к смазке оружия.
Артуро приезжает навестить нас на следующий день. Я разрешаю ему привезти с собой его старшую дочь по имени Клаудиа.
– По-моему, моей дочери пора начинать работать на фирму, – предлагает Артуро.
– Согласно традиции твой старший сын, а не дочь, должен работать на фирму, – напоминаю я.
Латиноамериканец глубоко вздыхает.
– Попробуй-ка убеди в этом Клаудию! Девочка решила заниматься бизнесом с того самого времени, как впервые услышала о старом Эвилио Гомесе, который приплыл на пиратском корабле вместе с твоим отцом. Все остальные байки она тоже знает. Она твердо усвоила, что наша семья всегда служила вашей, и понимает, что между нами – особые отношения, которые разорвать нельзя. Поверь, мы с женой пробовали отговорить ее от этой идеи. Мы оба предпочли бы, чтобы она вышла замуж за хорошего парня и нарожала нам внуков. Честно говоря, я бы не хотел, чтобы моя дочь делала то, что иногда приходилось делать мне. Но у нее свои планы на жизнь. К тому же моему старшему сыну восемь лет. Не думаю, что сейчас от него будет много проку. Приходится считаться со временем, Питер. Клаудии сейчас двадцать пять. Она с детства готовила себя к этой работе. Она знает все о том, чем мы занимаемся. В то же время она прекрасно понимает, что кое-чего ей знать не положено.
– Ты думаешь, она справится?
– У нее прекрасно получится, – уверяет Артуро. – Клаудиа полностью осознает, за какое дело берется. Девочка понимает, что ее работа должна будет еще больше укрепить связь между нашими семьями. Ведь мы с вами с тех пор, как первый Гомес начал работать на де ла Сангре в Новом Свете. Клаудиа очень способная и будет стараться. И, кроме того, ты собираешься бог знает сколько времени отсутствовать, и черта с два я буду все это время сидеть в лодке, сторожить твой остров и кормить твоих жутких псов! Позволь мне привезти Клаудию на остров. Когда ты с ней познакомишься, уверен, ты согласишься взять ее на службу.
Собаки с рычанием и лаем мчатся к причалу. Они замечают приближение Гомеса раньше нас с Генри. Мы с ним идем к берегу, отгоняем псов. В бухту вплывает тридцатипятифутовый катер «Луч» с Клаудией на носу. Собаки заливаются лаем, высовываясь из кустов. Дочка Артуро приветливо нам улыбается, не обращая никакого внимания на собак. Она умело швартуется и, сойдя на берег, сразу обращается ко мне.
– Мистер де ла Сангре, – говорит она, протягивая мне руку, – спасибо, что вы разрешили мне приехать.
Я восхищаюсь крепостью ее рукопожатия. Она ведет себя со мной с подкупающей естественностью и свободой. Потом Клаудиа поворачивается к Генри и приветствует его с той же безукоризненной вежливостью, что и меня. Отступив на несколько шагов, я с интересом рассматриваю ее, пока она разговаривает с моим сыном. Девушка по плечо своему отцу. Если бы не разница в росте, она могла бы показаться его клоном, женской ипостасью. У нее та же широкая улыбка, тот же тяжелый подбородок, те же густые черные волосы, только длиннее, чем у Артуро. К счастью для нее, дочка Артуро не унаследовала его склонности к полноте, хотя широкие плечи и крепкие мышцы указывают на то, что физической работы Клаудиа не боится.
Поймав мой оценивающий взгляд, она спрашивает:
– Я прошла тест?
Коротко кивнув, я поворачиваюсь к Артуро:
– Она похожа на тебя. Если похожа и в работе, проблем у нас не будет.
– Не беспокойтесь, мистер де ла Сангре, – говорит Клаудиа. – Я тут за всем присмотрю. Папа обещал иногда приезжать мне на смену, так что я не сойду с ума от уединенной жизни на острове. Думаю, мне здесь понравится. Мне ведь ничего не надо, кроме рыбалки и хороших книг.
– Папа, можно я покажу Клауди свою комнату? – спрашивает Генри.
– Клаудии, – поправляю я. – Конечно, покажи, если она захочет.
– Разумеется, – кивает девушка, позволяет Генри взять себя за руку и повести вверх по ступенькам.
Артуро некоторое время смотрит им вслед, потом говорит:
– Плохие новости.
– Тебе не удалось расстроить сделку Тинделла.
– Я пока не уверен. Но племянница Диринга приняла сделанное ей предложение и получила кругленькую сумму.
– Предложи ей вдвое больше.
– Я так и сделал, но она теперь опасается, что ей предъявят иск.
– Возмести возможные издержки.
– Мы предлагали, но она что-то тянет резину.
– Припугни ее.
– Питер, это мы прибережем напоследок. А пока у меня есть другие идеи. Доверься мне.
Я вскидываю брови:
– Артуро, если вернувшись с Ямайки, я обнаружу у себя под носом курорт, настроение у меня не улучшится.
Он смеется:
– До этого не дойдет, Питер, поверь мне. Кстати, пригодилась ли тебе информация о том катере?
Не думаю, что владелец может представлять для тебя какую-то опасность. Он просто какой-то патологоанатом на пенсии.
– Я просмотрел твою информацию несколько раз. Это то, что мне было нужно. Разумеется, я собираюсь разобраться со всем этим до отъезда на Ямайку. Возможно, мне придется навестить старого доброго доктора, поучить его вести себя на воде.
7
Оставшиеся недели ползут медленно-медленно. Я продолжаю возить Генри на большую землю. Мы с ним ходим по магазинам, в кино, в рестораны и в музеи. Чтобы подготовить его к путешествию на самолете, мы даже несколько раз ездим в автобусе и в метро, по метромосту – из Южного Майами до центра города.
По просьбе Генри к нам иногда присоединяется Рита Сантьяго.
– Я рада, что вы с Генри по-прежнему приглашаете меня с собой,- говорит она.- У вас чудесный сын, и мне очень нравится проводить время с вами обоими. Но не волнуйтесь: я знаю свое место. Вы сделали мне весьма существенную прибавку. Я намерена оправдать ее.
К счастью, больше никаких поцелуев и объятий не было. Теперь она не пытается флиртовать со мной, не просится на остров. И что более важно, Рита еженедельно предоставляет мне нечто вроде отчета обо всем происходящем в офисе.
Пока ничего существенного не случилось. Тинделл на неделю отбывает на Ямайку, чтобы нанять управляющего моим новым домом и все подготовить к моему приезду. Когда Артуро приводит Клаудию в офис и сажает ее в кабинет рядом со своим, поднимается волна сплетен. А в остальном все нормально.
Я все больше и больше думаю о Ямайке и о своей невесте, которую надеюсь завоевать. Мне опять снятся полеты над коническими холмами и глубокими долинами Страны Дыр. Иногда во сне я преследую Элизабет, иногда – Хлою. Но если Элизабет мне изредка удается догнать, то Хлоя от меня всегда ускользает. Как быстро я бы ни летел, как искусно ни маневрировал бы, она недосягаема. А если мне и удается вплотную приблизиться к ней и схватить ее, то я просыпаюсь, не успев увидеть и почувствовать ее реакцию.
Наконец наступает последняя неделя ожидания. Звонит Тинделл и заверяет меня, что все готово:
– Клаудиа на «Луче» доставит вас на материк, так что не придется ломать голову, что делать с твоей лодкой. Артуро отвезет вас в аэропорт. У него паспорта для тебя и твоего сына. В аэропорту Монтего вас встретит человек, которого я нанял. Его зовут Грэнвилл Моррисон – Грэнни. Он до ставит вас на место. Грэнни весьма услужлив и расторопен. Вообще-то он отвечает за дом, машину и землю, но также знает все об окрестностях. А если вы с Генри захотите завести конюшню, он и в лошадях понимает. Его жена Вельда будет вести дом и следить за прислугой.
– За прислугой?
– Всего две девушки. Не беспокойтесь, Питер, они знают, что вы любите уединение. Я сказал им, что самое позднее в пять часов вечера духу их не должно быть в доме.
Начав собирать вещи, я обнаруживаю, что располагаю только чемоданчиком Элизабет и старинной дорожной сумкой отца. Артуро смеется, узнав об этом.
– Но у меня никогда не было нужды ни в чем подобном, – оправдываюсь я. – Когда я в последний раз путешествовал на Ямайку, то просто побросал свои вещи в катер Тинделла.
– Не волнуйся, – успокаивает меня Артуро, – Клаудиа об этом позаботится.
На следующий день девушка, которая теперь знает дорогу к нам на остров, привозит мне новые чемоданы.
– Я купила их в Дейдленде сегодня утром, – говорит Клаудиа, выставляя чемоданы на причал.-
Может быть, помочь вам уложить вещи?
– Думаю, с этим я справлюсь.
Она пожимает плечами.
– Папа хотел, чтобы вы кое на что взглянули. – Клаудиа снова прыгает в лодку и через несколько минут возвращается с номером «Геральд». Она указывает на фото в центре страницы.
Я беру у нее газету и смотрю на фото. Мужчина в рубашке с короткими рукавами обращается к толпе протестующих. Он мне знаком, это Дэвид Мунц, конгрессмен из Южного Броуорда. Губы мои сами складываются в презрительную улыбку. Мне-то известно, какой он осел и до какой степени не способен кого-нибудь в чем-нибудь убедить. Если бы не его простодушная физиономия, еврейское происхождение и мои деньги, избиратели – пожилые евреи, обитающие в густонаселенных домах, – ни за что не избрали бы его. Ну что ж, он, конечно, болван, но он – мой болван.
На плакатах демонстрантов написано: «ОТСТОИМ СВОЕНРАВНЫЙ РИФ, СКАЖЕМ НЕТ БИСКАЙСКОМУ НАЦИОНАЛЬНОМУ ПАРКУ! СПАСЕМ ПТИЦ!»
Подпись под фотографией: «Конгрессмен Мунц призывает спасти Своенравный риф от „развития"».
– Папа сказал, что вам это должно понравиться. И еще он велел передать вам: «Есть несколько способов остановить Тинделла». – Клаудиа смеется. – Вот бы сейчас посмотреть на Йена! Он, наверно, весь позеленел от злости.
– Должно быть, – соглашаюсь.
После отъезда Клаудии я долго брожу по острову, слоняюсь по дому, чтобы удостовериться, что ничего не забыл. Снова и снова проверяю объекты, за которыми нужен особый присмотр, – это колодцы и цистерны. Генри ходит за мною по пятам:
– Папа, что мне делать?
– Пойди поиграй.
– Мне надоело. Я хочу на материк.
Я качаю головой:
– Теперь только когда мы будем уезжать.
– Почему?
– Потому что мне еще кое-что нужно сделать.
– А может, это сделает Рита?
– Нет. Но знаешь что? Как насчет того, чтобы полетать сегодня, как стемнеет? А потом я поохочусь для нас.
– Свежая еда? – У него текут слюнки при одном упоминании об этом.
Я киваю, и рот мой тоже наполняется слюной. Уже сама мысль об охоте пробуждает во мне острый голод, учащает сердцебиение, заставляет меня с нетерпением ждать темноты.
– Сегодня вечером, – шепчу я, копаясь в информации, предоставленной мне Артуро, – мы проверим, как поживает доктор Син Миттлмен.
Уже давно стемнело. Я захожу в комнату Генри. Он уснул поверх покрывала, не раздевшись. Рядом с ним лежит его розовый кролик. Включив ночник на тумбочке, смотрю на спящего ребенка. Он выглядит сейчас таким маленьким в своей кроватке. Да и она кажется совсем крошечной в этой огромной комнате с потолками в двенадцать футов высотой и широкими дубовыми дверьми – одна из них выходит на галерею, вторая ведет в глубь дома.
Строя дом, отец о детях не думал. Каждая комната здесь, каждый предмет обстановки был рассчитан на наши размеры, когда мы находимся в нашем естественном обличье. Поэтому любая спальня в этом доме – не меньше гостиной в любом другом.
– Ведь полно места, Питер! – убеждал он меня, когда я пристрастился спать в человеческом обличье в постели. – Все, что нам нужно, – сухая просторная комната и несколько охапок сухого свежего сена.
Генри только недавно начал подражать мне – спать в кровати.
– Я теперь слишком большой для этой травы, -сказал он мне.
И все-таки в углу его спальни всегда лежит охапка сена на случай, если он решит вернуться к старым привычкам.
Я присаживаюсь на край постели и слегка поглаживаю Генри, чтобы разбудить его. Он продолжает крепко спать, приходится наклониться и прошептать ему на ушко:
– Уже темно, Генри. Пора на охоту. Не хочешь полетать со мной немного?
Мальчик зарывается лицом в подушку, но по его щеке и уголку рта видно, что он улыбается.
– Так как насчет полетать, Генри?
Он кивает подушке.
– Тогда вперед! – Я встаю и иду к двери.
Генри свешивает ноги с кровати и предоставляет им опуститься на пол под действием силы собственной тяжести. За собой он тянет розового кролика
– Хватит играть,- говорю я.- Оставь его здесь.
Он послушно кивает, тщательно усаживает игрушку, прислонив ее спиной к подушке, и стремглав мчится за мной, то и дело взвизгивая от предстоящего удовольствия. Я позволяю ему догнать и опередить меня. Мы поднимаемся по толстым деревянным ступенькам винтовой лестницы. Догнав Генри на площадке третьего этажа, хватаю на руки, целую и обе щеки и в макушку. Он визжит и вырывается:
– Нет, папа, отпусти меня! Я сам! Я хочу сам.
Сейчас покажу тебе, как я умею.
Поставив мальчика на пол, я иду за ним в большую комнату, включаю свет. Он садится на пол и снимает одну кроссовку, потом другую.
– Поесть не хочешь? – спрашиваю я.
Генри на секунду задумывается, стягивая носок, потом отвечает:
– А можно, когда я поменяю обличье?
– Конечно. Пока ты раздеваешься, еда будет готова.
Я оставляю мальчика, иду на кухню и открываю холодильник. Там полно замороженных бифштексов. Отца никогда не прельщали все эти завоевания цивилизации, которые мало-помалу внедрялись мной в нашем доме.
– Генераторы, – фыркал он, – кондиционеры, электричество… Кому все это нужно?
Правда, он никогда не жаловался на то, что у нас есть возможность достать из холодильника кусок мяса и за несколько секунд приготовить его в микроволновой печи. Достав один огромный бифштекс, другой – поменьше, кладу оба в микроволновку и устанавливаю время, несколько минут, как раз чтобы довести мясо до комнатной температуры и растопить лед внутри куска.
– Папа! Посмотри на меня!
Сын уже разделся и стоит на куче сброшенной одежды.
– Чур, я первый – кричит он.
Я киваю и, подбоченившись, жду, что будет дальше.
Генри хмурит брови, сжимает губы. Он концентрируется. Ничего не происходит. Мальчик хмурится еще больше. И опять ничего. Микроволновая печь коротким звонком сообщает о готовности мяса Я делаю шаг к сыну, чтобы прикоснуться к нему и перевоплотиться вместе с ним. Не помню, чтобы в его возрасте мне было так же трудно менять обличье. Может быть, мне следует заставлять его чаще практиковаться. Меня отец заставлял делать это каждый день.
– У каждого из нас есть наиболее удобные для нас размеры как в естественном, так и в чужом обличьях, – учил он меня. – Это самое простое из превращений. Если ты правильно выберешь себе человеческий облик, то сможешь переходить к нему совершенно естественно, даже не задумываясь.
Но будут случаи, когда тебе понадобится приложить некоторые усилия для того, чтобы приобрести другие размеры и вид. Когда ты немного повзрослеешь, я научу тебя, как это делается.
Генри пятится от меня и качает головой:
– Нет, папа. Я уже большой. – Он разворачивает плечи и улыбается. – Видишь?
Его кожа начинает съеживаться, уплотняться постепенно превращается в чешуйки, а подбородок расширяется, лицо вытягивается, зубы удлиняются, руки и ноги превращаются в когтистые лапы.
– Смотри, папа! – Он расправляет крылья и обмахивает меня ими, как двумя опахалами.
Я гляжу на светло-зеленое существо, стоящее передо мной. Так Генри в два раза больше, чем в человеческом обличье. Единственное, что осталось от обнаженного мальчика, который только что стоял на этом месте,- это изумрудно-зеленые глаза. И все-таки сразу видно, что это ребенок. Со временем легкая припухлость на скулах исчезнет, светло-зеленые чешуйки потемнеют, кремовое брюшко подберется, мускулы станут более рельефными, крылья сделаются длиннее и тоньше. Но время этих изменений еще не пришло.
– Ты очень вырос, – замечаю я.
Вынув из микроволновой печи полусырое мясо, выкладываю бифштексы на тарелки и ставлю их на массивный дубовый стол посередине комнаты.
Генри смотрит на мясо, вдыхая запах крови.
– Можно, папа?
Я разрешаю, и мальчик хватает меньший бифштекс и пожирает его, откусив всего раза три. Видно, что он голоден. Способность изменять свое тело – великое счастье, дарованное нам природой. Но я давно уже понял, что она редко дает что-нибудь просто так, не требуя за это платы. Мы, Люди Крови, расплачиваемся за перевоплощение энергией. Так что после превращения нам всегда необходимо подкрепиться, чтобы не ослабеть.
Сбросив одежду, я заставляю свое тело измениться, в который раз испытав эту блаженную боль от растяжения и отвердения кожи, прорезывания крыльев, роста костей. Развернув крылья во всю их ширь, облегченно вздыхаю. Это единственная комната в доме, где их можно раскрыть полностью. Мое тело от носа до хвоста – восемнадцать футов, а размах крыльев – вдвое больше. Сын рядом со мной кажется лилипутом.
