Шибуми

Каждый вид оружия в этой комнате предназначен для использования в определенной ситуации. Это, в частности, незаменимо при стрельбе с близкого расстояния, в темноте или для того, чтобы, ворвавшись в комнату, полную сильных, вооруженных мужчин, в одно мгновение уложить их всех на месте. На расстоянии двух метров от прицела пули ложатся, поражая окружность диаметром в один метр.

Зеленые, точно старинное стекло, глаза Хела остановились на Даймонде:

— Вы намереваетесь провести вечер, беседуя со мной о достоинствах оружия?

— Нет. Я полагаю, мисс Стерн обратилась к вам с просьбой помочь ей уничтожить сентябристов в Лондоне?

Хел кивнул.

— И она, конечно, была уверена, что ваша помощь ей гарантирована, поскольку вы были дружны с ее дядей?

— У нее были такие надежды.

— Ну и каковы же ваши намерения?

— Я собираюсь выслушать ваши предложения.

— Мои предложения?

— Разве не так ведут себя обычно торговцы? Ведь они предлагают свою цену?

— Я бы, пожалуй, не назвал это предложением.

— А как бы вы это назвали?

— Я назвал бы это демонстрацией ответных акций, частично уже запущенных в действие, частично готовых к запуску в том случае, если вы окажетесь настолько неразумны, чтобы вмешиваться.

Глаза Хела чуть сощурились в улыбке, которая, однако, не затронула губ. Он мягко повел рукой, как бы приглашая Даймонда продолжать.

— Признаюсь вам, при других обстоятельствах ни Компания, ни интересы арабов, с которыми мы связаны, не были бы ни в малейшей степени обеспокоены судьбой этих, одержимых манией убийства, маньяков из ООП. Но сейчас наступили другие времена; ситуация в арабском мире изменилась, и ООП теперь стала чем-то вроде знамени, под которым объединились все проарабские силы; в наши дни это скорее вопрос общественных отношений, чем личного вкуса. Именно по этой причине Компании и поручено защищать их. А это значит, что вам не позволят вмешиваться и вставать на пути тех, кто собирается угнать самолет из Лондона.

— Как же мне помешают?

— Надеюсь, вы не забыли, что у вас имелось несколько тысяч акров земли в Вайоминге?

— Я полагаю, употребленное вами время не является результатом грамматической небрежности?

— Совершенно верно. Часть этой земли находилась в округе Бойл, остальная — в Кастере. Если вы свяжетесь с чиновниками из контор в этих округах, вы обнаружите, что не осталось никаких записей о том, что вы когда-либо приобретали эту землю. В действительности все документы указывают на то, что территория в течение уже многих и многих лет принадлежит одному из филиалов Компании. В недрах ее нашли уголь, и теперь там планируется начать горнодобывающие работы.

— Должен ли я понимать это так, что в том случае, если я соглашусь с вами сотрудничать, земля будет возвращена мне?

— Вы не совсем правы. Земля, представляющая, по сути дела, большую часть того, что вы приберегли себе на старость, отобрана у вас в наказание за то, что вы осмеливались вмешиваться в дела Компании и вставать на ее пути.

— При этом идея наказания исходила именно от вас. Моя догадка верна?

Даймонд чуть-чуть склонил голову набок:

— Не стану скрывать, я имел это удовольствие.

— А вы порядочный стервец, а? Вы хотите сказать, что, если я откажусь от этого дела, земля останется нетронутой и никто не станет ее ковырять?

Даймонд оттопырил нижнюю губу.

— О, боюсь, я не смогу дать вам и таких заверений. Америка нуждается в своих натуральных ресурсах; это сделает ее независимой от иностранных источников.

Он улыбнулся, повторяя эту истасканную фразу правящей партии.

— К тому же вы ведь не положите красоты природы в банк.

Даймонд явно любовался сам собою.

— Я не могу вас понять, Даймонд. Если вы намереваетесь забрать землю и испоганить ее, независимо от того, как поведу себя я, тогда какой же рычаг остается у вас, чтобы как-то влиять на мои действия?

— Как я уже объяснил вам, конфискация земли — это нечто вроде предупредительного выстрела в воздух. И наказание.

— А, понимаю. Личное наказание. С вашей стороны, За брата?

— Совершенно верно.

— Он заслужил свою смерть, это вы знаете. Меня пытали три дня. Даже теперь лицо мое еще недостаточно подвижно, и это после всех операций.

— Он был моим братом! А теперь давайте перейдем к тем санкциям и взысканиям, которым вы подвергнетесь в случае отказа от сотрудничества. Под ключевой группой К-443, кодовый номер 45-389-75 у вас имелось приблизительно полтора миллиона долларов в золоте в Федеральном банке в Цюрихе. Это составляло почти все денежные сбережения, отложенные вами на старость. Попрошу вас снова обратить внимание на употребление мною прошедшего времени.

Хел немного помолчал.

— Швейцарцам тоже нужна нефть?

— Швейцарцам, как и всем остальным, нужна нефть, — словно эхо, откликнулся Даймонд. — Эти деньги вновь появятся на вашем счету в банке через семь дней после того, как сентябристы успешно справятся с угоном самолета и дочиста ограбят его пассажиров. Так что, как видите, в ваших интересах держаться подальше от Лондона и не строить никаких планов насчет того, чтобы убрать их; гораздо полезнее для вас будет сделать все, что в ваших силах, чтобы их операция прошла благополучно.

— И мои деньги, по всей вероятности, придержат ради вашей личной безопасности?

— Вы угадали. Случись что-нибудь со мной или с моими друзьями у вас в гостях, и эти деньги исчезнут, в результате бухгалтерской ошибки, досадной небрежности банковских служащих.

Хел внимательно всматривался в раздвижные двери, выходящие в японский садик. Дождь наконец пошел, шурша в гравии дорожек, легкой, чуть заметной тенью пробегая по серебристо-черным купам деревьев.

— Это все?

— Не совсем. Нам известно, что у вас, по всей видимости, имеется пара сотен тысяч, разбросанных там и сям на всякий пожарный случай. Психологическая характеристика, выданная на вас “Толстяком”, дает нам основания предполагать, что вы вполне способны поставить такие вещи, как преданность умершему другу и его племяннице, выше любых расчетов и личной выгоды. Мы подготовились и к такому возможному безрассудству с вашей стороны. Во-первых, британские MI-5 и MI-6 уже предупреждены; они будут наблюдать за вами и арестуют вас в ту минуту, когда вы ступите на землю Англии. Для того чтобы помочь им в выполнении этой задачи, Французским международным силам безопасности поручено неусыпно следить за тем, чтобы вы не покинули пределы вашего непосредственного местонахождения. Описания вашей внешности розданы всем сотрудникам. Если вас заметят в какой-либо деревне, за исключением вашей собственной, вас пристрелят на месте. Теперь вот что. Я ознакомился с перечнем операций, проведенных вами в совершенно невероятных условиях, когда у вас, казалось бы, не было ни малейших шансов на успех, и, конечно, понимаю, что все предпринятые нами действия могут показаться вам скорее досадными неприятностями, чем серьезными помехами. И все же мы не можем сидеть сложа руки. Компания должна показать всем, что она делает все от нее зависящее, для того чтобы защитить от вас лондонских сентябристов. Если же это ей не удастся — а я почти надеюсь, что так оно и будет, — Компания — опять же на глазах у всех — должна определить вам меру наказания — причем наказания настолько сурового, чтобы оно могло удовлетворить наших арабских друзей. А вы знаете, каковы вкусы этих людей. Для того чтобы утолить их жажду мести, нам придется придумать что-нибудь особенное, требующее богатого воображения и выдумки.

Хел помолчал с минуту.

— В начале нашей беседы я сказал вам, что у меня есть к вам вопрос. Вот он. Почему вы здесь?

— Это должно быть очевидно.

— Возможно, я не совсем точно расставил ударения в вопросе. Почему вы лично приехали сюда? Почему не послали посредника? Для чего было самому показываться мне на глаза, рискуя, что я могу вас запомнить?

Мгновение Даймонд пристально смотрел на Хела.

— Я буду честен с вами...

— О, бога ради, не отказывайтесь ради меня от своих привычек!

— Я хотел лично сообщить вам о том, что вы потеряли свою землю в Вайоминге. Я хотел лично продемонстрировать вам все те карательные меры, которые я определил для вас на тот случай, если вы окажетесь настолько безрассудны, чтобы ослушаться Компанию. Я сделал это в память о моем брате.

Равнодушный, непроницаемый взгляд Хела остановился на Даймонде, который стоял перед ним набычившись, изо всех сил стараясь показать свое пренебрежение к опасности; на глазах его от напряжения выступили слезы, выдававшие глубоко затаившийся в нем страх. Он нырнул на опасную глубину, этот купец. Он вышел из-под защиты законов и структур, за которыми привыкли находить себе укрытие подобные винтики общественной системы и из которых они обычно черпают свою силу, и он пошел на риск, решившись оказаться лицом к лицу с Николаем Александровичем Хелом. Даймонд подсознательно ощущал свою безликую зависимость, бесцветную анонимность, свою жалкую, незавидную роль общественного насекомого, отчаянно карабкающегося наверх, в надежде ухватить побольше денег и успеха. Как и другие люди подобной породы, он находил утешение в мифах о бесстрашных героях-одиночках.

В этот момент Даймонд, без сомнения, воображал себя мужественным ковбоем, который, нащупывая в кобуре кольт, широким, размашистым шагом шагает по пыльной улочке, воссозданной на голливудской площадке для съемок. Для американской культуры весьма характерно, можно даже сказать, что это обнажает ее сущность, что ее главный герой — ковбой — грубый, неотесанный фермер, переселенец Викторианской эпохи, в действительности же роль Даймонда в этот момент была довольно смешна и нелепа: этакий Том Микс большого бизнеса лицом к лицу с “йоджимбо” и его садом. В распоряжении Даймонда была самая широкая компьютерная сеть в мире; у Хела — допотопная картотека. Даймонд мог считать, что правительства всех индустриально развитых стран Запада у него в кармане; у Хела было всего лишь несколько друзей-басков. Даймонд олицетворял собой атомную энергетику, мировые поставки нефти, военно-промышленный комплекс, коррумпированные и коррумпирующие правительства, избранные Толпою, Посредственностью, освобождающей себя. таким образом, от какой-либо ответственности за свою собственную судьбу; Хел олицетворял шибуми — смутное, исчезающее понятие не поддающейся определению красоты. И все же не оставалось сомнения, что у Хела значительные преимущества в любом поединке, который может возникнуть между ними.

Хел отвернулся от Даймонда и слегка покачал головой:

— Как это, должно быть, неприятно — быть вами.

Даймонд молчал; ногти его глубоко впились в ладони. Он кашлянул.

— Что бы вы там ни думали обо мне, но я не могу поверить, что вы пожертвуете оставшимися вам годами жизни ради одного жеста, поступка, который не оценит никто, кроме этой жалкой, невзрачной клецки, пышногрудой дурочки, абсолютно ни на что не годной дочки зажиточных родителей, которую я видел сегодня за обедом. Думаю, вы и сами знаете, чем рискуете, мистер Хел. Поразмыслите над этим дельцем на досуге, и вы придете к выводу, что горстка арабских садистов не стоит этого замка и той жизни, которую вы создали для себя здесь; вы поймете, что никакой долг чести не связывает вас с безумными надеждами тяжелобольного, одурманенного наркотиками человека; и в конце концов вы примете решение отступиться. Одной из причин, которая побудит вас совершить это, будет то, что вы сочтете для себя унизительным делать пустой, никому не нужный жест мужества и отваги только чтобы произвести впечатление на меня — человека, которого вы презираете. Так вот, я не жду, что вы объявите мне о своем отступлении прямо сейчас. Это, конечно, было бы для вас слишком унизительно, чересчур глубоко затрагивало бы ваше драгоценное чувство собственного достоинства. И все-таки в конце концов вы это сделаете. По правде говоря, я почти желал бы, чтобы вы продолжали настаивать на своем. Мне жаль будет, если та чаша, которая вам назначена, минет вас. Однако, на ваше счастье, Председатель Компании непреклонен — он требует, чтобы сентябристы остались целы и невредимы. Мы собираемся провернуть одно мероприятие, которое будет называться Кэмп-Дэвидскими мирными переговорами, в результате чего Израиль, подчиняясь нажиму, будет вынужден оголить свои южные и восточные границы. В качестве побочного результата этих переговоров Организация Освобождения Палестины будет выведена из ближневосточной игры. Они уже сыграли свою роль катализатора и раздражителя. Однако Председатель хочет, чтобы палестинцы сидели смирно, пока этот ход не будет сделан. Так что, как видите, мистер Хел, вы плаваете в глубоких водах, и вам придется иметь дело не только с пистолетами типа дробовиков или с очаровательными, оригинальными садиками, в стиле... гуков.

С, минуту Хел молча смотрел на Даймонда. Потом отвернулся, глядя в сад.

— Наш разговор окончен, — произнес он спокойно.

— Понятно, — Даймонд достал из кармана свою визитную карточку. — Со мной можно связаться по этому телефону. Через десять часов я буду на месте, в своем офисе. Как только вы сообщите мне, что решили не вмешиваться в это дело, я приступлю к размораживанию ваших швейцарских вкладов.

Поскольку Хел, казалось, не замечал больше его присутствия, Даймонд положил карточку на стол.

— На данный момент нам больше нечего обсуждать, а потому я удалюсь.

— Что? Ах, да. Надеюсь, вы найдете дорогу обратно, Даймонд. Хана подаст вам кофе, прежде чем отправить вас и ваших лакеев назад, в деревню. Пьер за последние несколько часов наверняка успел подкрепиться несколькими стаканчиками вина, так что он, должно быть, сейчас в хорошей форме и сделает вашу поездку незабываемой.

— Хорошо. Но сначала... Я так и не задал вам один вопрос.

— Да?

— То розовое вино за обедом, Что это все-таки было?

— “Тавел”, разумеется.

— Я так и знал!

— Нет, вы не знали. Вы полагали, что знали.

* * *

Тот изгиб сада, который протянулся к японскому домику, был создан для того, чтобы слушать дождь. Каждый дождливый сезон Хел босиком, в одних лишь промокших шортах, подолгу работал здесь, настраивая свой сад словно тонкий музыкальный инструмент. Канавки и водостоки бесконечно прочищались, и им придавалась определенная форма, растения высаживались в землю и вновь пересаживались, песок и гравий распределялись с определенной толщиной слоя, поющие камни перекатывались в ручье, пока, наконец, певучая гармония дождя, ведущего партию сопрано, басы капель, стекающих на широкие листья растений, тонкий резонанс трепещущих листьев бамбука, контрапункт журчащего и льющегося потока не сливались в стройную, звучную мелодию, в которой — если сесть точно посреди комнаты, покрытой татами, и слушать, — ни единый звук не преобладал над другими. Сосредоточившись, слушатель мог, по своему желанию, извлечь какой-либо тембр из этого слитного многоголосья или позволить ему вновь раствориться в этой чуть колышущейся глади — ему стоило только чуть-чуть иначе сфокусировать свое внимание, как если бы он — то извне, то проникая внутрь механизма — слушал бессонное тиканье часов. Усилий, которые требовались для того, чтобы постоянно поддерживать правильный настрой этого сложного, многоголосого инструмента, было вполне достаточно, чтобы успокоить душу, очистить ее от повседневных забот и тревог, однако наслаждаться этим, присущим саду, свойством утешать и успокаивать отнюдь не являлось главной Целью садовника, который всего себя должен посвятить созданию сада и самозабвенно творить его, а не пользоваться им.

Хел сидел в Оружейной, но лишенный того внутреннего покоя, который необходим, чтобы слышать музыку дождя. Было во всем этом деле плохое “аджи”, и это волновало его. Оно не вытекало из самого дела, и оно было предательски... личным. Хел обладал своим методом игры: он всегда играл против той ситуации, которая складывалась на доске, а не против противников, живых, из плоти и крови, зачастую непоследовательных, руководствующихся не логикой, а чувствами. Сделанные сейчас ходы не будут вытекать из логических предпосылок; между причиной и ее следствием будут стоять фильтры из человеческих эмоций. От всего этого за милю несло страстью и потом. Хел медленно, сквозь зубы, выдохнул. — Ну? — произнес он. — И что же вы из всего этого вынесли?

Ответа не последовало. Хел ощутил, как аура находящейся где-то рядом женщины отчаянно пульсирует и трепещет, точно разрываясь между желанием сейчас же убежать и страхом шевельнуться. Он отодвинул дверную панель, закрывавшую вход в чайную комнату, и поманил девушку пальцем.

Ханна Стерн стояла в дверях; волосы ее были влажными от дождя, промокшее насквозь платье липло к ногам и торсу. Ей было стыдно, что ее поймали за столь неприглядным занятием, как подслушивание, но держалась она вызывающе, даже и не думая извиняться. По ее мнению, важность того, что сейчас происходило, значительно перевешивала какие-либо соображения о приличиях или правилах хорошего тона. Хел мог бы объяснить ей, конечно, что в конечном счете именно эти “маленькие”, “незначительные” достоинства и добродетели и являются единственно важными в жизни личности. Вежливость куда надежнее и внушает куда большее доверие, чем такие расплывчатые, слезливые добродетели, как сочувствие, отзывчивость и сострадание; точно так же, как честная игра несравненно важнее такого абстрактного понятия, как справедливость. Большие добродетели имеют способность распадаться, мельчая под влиянием соответствующих, как правило, весьма выгодных их обладателю размышлений. Но хорошие манеры остаются хорошими манерами, и никакие житейские бури и штормы не в силах ничего с ними сделать.

Хел мог бы сказать все это Ханне, но он вовсе не собирался заниматься ее духовным воспитанием, и у него не было ни малейшего желания украшать то, что нельзя улучшить. В любом случае, она, вероятно, поймет только слова, их внешнюю оболочку, а если бы ей даже и удалось проникнуть в их смысл, какую пользу могли бы принести заставы и крепости хороших манер женщине, чья жизнь пройдет в каком-нибудь Скарсдэйле или другом подобном местечке?

— Так что же? — спросил он опять. — Какие выводы вы сделали из всего этого?

Она покачала головой.

— Я даже представить себе не могла, что они так... хорошо организованы, так... жестоки и хладнокровны. Теперь у вас большие неприятности из-за меня, да?

— По-моему, вы не несете никакой ответственности за то, что произошло. Я всегда знал, что рано или поздно закон кармы, закон воздаяния за содеянное должен вступить в действие. Не надо забывать, что моя работа шла вразрез со всеми принятыми в обществе нормами, а значит, нельзя было исключить из нее вероятности некоторого количества неудач. Но неудачи обходили меня стороной, а долг кармы, соответственно, рос, увеличивалась тяжесть возмездия, ждущего своего часа. Вы — не более чем орудие кармы, средство для восстановления нарушенного равновесия, но я не могу считать вас причиной. Вы поняли что-нибудь из того, что я сказал?

Ханна пожала плечами:

— Что же вы теперь будете делать?

Дождь прошел, оставив после себя влажный, порывистый ветер; налетев из сада, он заставил Ханну вздрогнуть и поежиться в своем мокром платье.

— В этом сундуке есть теплые кимоно. Снимите с себя все это.

— Да нет, все нормально.

— Делайте, как я сказал. Трагическая героиня, страдающая насморком, — что может быть смешнее и нелепее?

То, с какой легкостью Ханна расстегнула молнию и спокойно перешагнула через упавшее к ногам платье, прежде чем удосужилась поискать себе сухое кимоно, вполне сочеталось с ее чрезмерно короткими шортами и полурасстегнутой рубашкой. У Ханны всегда вызывало удивление (по всей видимости, искреннее), как недвусмысленно мужчины реагировали на нее. Она никогда не признавалась самой себе в том, что пользуется определенными общественными преимуществами благодаря своему телу — столь желанному и казавшемуся таким доступным. Но если бы даже молодая американка и дала себе труд подумать об этом, она, вероятно, просто назвала бы свои бессознательный, непреднамеренный стриптиз чем-нибудь вроде здорового восприятия собственного тела или же отсутствием “устаревших предрассудков”.

— Так что же вы собираетесь делать? — снова спросила она, заворачиваясь в просторное кимоно.

— Правильнее было бы спросить, что вы собираетесь делать. Вы все еще настаиваете на том, чтобы продолжать? Хотите спрыгнуть с волнолома в бурное море в надежде, что я прыгну вслед за вами?

— А вы согласны? Прыгнуть вслед за мной?

— Не знаю.

Ханна, не отрываясь, смотрела в темноту сада, кутаясь в уютное, теплое кимоно.

— Не знаете... Я и сама ничего не знаю. Еще вчера все казалось так ясно и просто. Я знала точно, что должна сделать, знала единственно верный путь.

— А теперь?

Пожав плечами, она покачала головой:

— Вы бы, конечно, хотели, чтобы я уехала домой и забыла бы обо всем этом, правда?

— Да. И это может оказаться не так просто, как вы думаете. Даймонду о вас известно. Потребуются некоторые усилия для того, чтобы доставить вас домой в целости и сохранности.

— А что будет с сентябристами, которые убили наших спортсменов в Мюнхене?

— О, они умрут. С каждым в конце концов это случается.

— Но... Если я просто уеду домой, ведь тогда гибель Аврима и Хаима окажется бессмысленной!

— Это верно. Это была бессмысленная гибель, и тут вы ничего не можете изменить.

Ханна шагнула к Хелу и подняла на него глаза; на лице ее были написаны сомнения и растерянность. Она хотела ощутить поддержку, хотела, чтобы ее успокоили, утешили, сказали бы ей, что все в конце концов будет хорошо.

— Вы должны принять решение достаточно быстро. Пойдемте в дом. До утра еще можно подумать.

* * *

Они нашли Хану и Ле Каго на террасе, где было прохладно и сыро. Гроза оставила после себя порывистый ветер; воздух был свежий, омытый дождем и все еще пропитанный влагой. Хана поднялась им навстречу и ласково, с присущей ей чуткостью, взяла Ханну за руку.

Ле Каго раскинулся на каменной скамье; глаза его были закрыты, стакан с остатками коньяка выпал из беспомощно свесившейся руки; его тяжелое дыхание время от времени прерывалось легким храпом.

— Он заснул на полуслове, рассказывая очередную свою историю, — объяснила Хана.

— Хана, — сказал Хел. — Мисс Стерн уедет завтра, еще до наступления вечера. Не могла бы ты проследить, чтобы ее вещи к утру были уложены? Я хочу отвезти ее в домик в горах.

Он повернулся к Ханне:

— У меня есть хорошее место в горах, где можно укрыться. Вы можете пожить там, вдали от всех опасностей, пока я не найду способ доставить вас к вашим родителям в целости и сохранности.

— Я еще не решила, хочу лия ехать домой.

Вместо ответа Хел поддал ногой подошву ботинка Ле Каго. Грузный баск вздрогнул, открыл глаза и несколько раз причмокнул губами.

— Где я остановился? А…Я рассказывал вам об этих трех монахинях из Байонны. Ну так вот, я встретился с ними...

— Нет, ты решил не рассказывать об этом, принимая во внимание присутствие дам.

— О? Ну что ж, ладно! Видите ли, моя маленькая девочка, история вроде этой могла бы разжечь вашу страсть. А я хотел бы, чтобы вы, когда придете ко мне, сделали это по собственной воле, не ослепленная вожделением. Что случилось с нашими гостями?

— Они уехали. Вероятно, назад, в Соединенные Штаты.

— Я хочу сказать тебе кое-что с полной откровенностью, Нико. Мне не понравились эти люди. В их глазах видна трусость; и это делает их опасными. Тебе следует собирать у себя более приятное общество, иначе ты рискуешь лишиться моего покровительства. Хана, чудная, очаровательная женщина, не хотите ли вы отправиться в постель вместе со мной?

Она улыбнулась:

— Нет, благодарю вас, Беньят.

— Я восхищен вашим самообладанием. А как насчет вас, малышка?

— Она устала, — сказала Хана.

— А, ну ладно, возможно, это и к лучшему. И все же в моей постели будет теперь, пожалуй, слишком тесно. Она очень пухленькая — эта португалочка из кухни. Итак! Я скорблю о том. что вынужден оставить вас без того блеска и обаяния, которые только мое присутствие может внести в общество, однако великолепный механизм, каковым является мое тело, требует немедленного облегчения и сна. Доброй ночи. друзья мои!

Он с кряхтеньем поднялся на ноги и сделал уже несколько шагов по направлению к дому, как вдруг заметил кимоно, надетое на Ханне.

— Что это? Что случилось с вашей одеждой? О, Нико, Нико! Ненасытность — большой порок! Ну ладно... Спокойной ночи.

* * *

Нежно, легонько, кончиками пальцев постукивая по спине и по плечам лежавшего на животе Николая, Хана сняла с него напряжение, накопившееся за день; теперь она массировала ему затылок, тихонько потягивая его за волосы, пока он не расслабился, покачиваясь на волнах наплывающей дремы. Она вытянулась на нем, прижав колени к его ягодицам, положив свои ноги на его ноги, и руки — на его руки, теплой тяжестью своего тела защищая его от всего на свете, успокаивая, утешая, вбирая в себя его усталость.

— Неприятности, да? — прошептала она. Он пробормотал нечто невнятное, но утвердительное.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю, — выдохнул он. — В первую очередь, увезти отсюда девушку. Они могут решить, что с ее смертью исчезнет и мой долг перед ее дядей.

— Ты уверен, что они не найдут ее? В этих долинах невозможно что-то сохранить в тайне.

— Только горцы будут знать, где она. Они мои друзья и не станут связываться с полицейскими, нарушая свои обычаи и традиции.

— А что потом?

— Я еще не знаю. Мне надо подумать.

— Хочешь я доставлю тебе удовольствие?

— Нет. У меня слишком натянуты нервы. Позволь мне побыть эгоистом. Позволь мне доставить тебе удовольствие.

ЛЯРЕН

Хел проснулся на рассвете и два часа до завтрака проработал в саду; он завтракал вместе с Ханой в комнате, устланной татами, глядя, как морской гравий, который он только что разровнял, серебристой струйкой сбегает к кромке воды.

— Со временем, Хана, это будет очень неплохой сад. И я надеюсь, тогда ты приедешь сюда, чтобы насладиться им вместе со мной.

— Я обдумала все это, Никко. Эта мысль не лишена привлекательности. Прошлой ночью ты был самим совершенством.

— Просто я хотел избавиться от стресса. В этом все дело.

— Если бы я была более себялюбива, я бы пожелала, чтобы ты всегда испытывал такие стрессы. Николай хмыкнул.

— Будь, пожалуйста, так добра, позвони вниз, в деревню, и закажи билет на следующий рейс до Соединенных Штатов для мисс Стерн. Это будет По — Париж, Париж — Нью-Йорк, Нью-Йорк — Чикаго.

— Так, значит, она уезжает?

— Пока нет. Я не хочу подставлять ее под удар. Но заказ будет передан в компьютерный банк воздушных сообщений, а оттуда он немедленно поступит в распоряжение “Толстяка”. Это собьет их со следа.

— А кто такой “Толстяк”?

— Компьютер. Главный враг. Он вооружает разных тупиц полезной информацией.

— Ты говоришь сегодня с такой горечью!

— Да. И даже с жалостью к самому себе.

— Я не хотела обращать внимание, но это слишком заметно. Таким людям, как ты, не подобает отчаиваться.

— Я знаю. — Хел улыбнулся. — Ни один человек в мире не осмелился бы сделать мне подобное замечание, Хана. Ты — чудо.

— Это моя роль — быть чудом.

— Верно. Кстати, а где Ле Каго? Что-то не слышно его громыханья.

— Он ушел около часа назад вместе с мисс Стерн. Он собирается показать ей покинутые деревни. Надо сказать, она была в прекрасном настроении.

— На мелководье и волны не велики. Невозможно ушибить подушку. Когда они вернутся?

— К ленчу, я думаю. Я пообещала Беньяту зажарить баранью ногу. Ты сказал, что увезешь Ханну в домик в горах. Когда ты хочешь ехать?

— Когда стемнеет. За мной следят.

— Ты останешься с ней там на ночь?

— Хм-м. Думаю, да. Мне не хотелось бы возвращаться по этим дорогам в темноте.

— Я знаю, тебе не нравится Ханна, но...

— Мне не нравится ее тип — этакая мелкобуржуазная кошечка, ищущая острых ощущений и щекочущая себе нервы играми в террористов и революцию. Ее существование и так уже дорого мне обошлось.

— Ты собираешься наказать ее там, наверху?

— Я не думал об этом.

— Не будь таким жестоким. Она славный ребенок.

— Ей двадцать четыре года. Она не имеет права быть ребенком в таком возрасте. И ее нельзя назвать славной. В лучшем случае, она “пикантна”.

Хел понимал, что имела в виду Хана, говоря о “наказании” девушки. Иногда он вымещал свою досаду на молодых женщинах, которые раздражали его, вынуждая себя любить их, и использовал всю свою изощренную технику, все необычные, экзотические приемы, которыми он владел, для того чтобы дать такое наслаждение, которого женщина никогда уже не сможет достигнуть вновь и будет тщетно искать его, меняя мужей и любовников, до конца своей жизни.

Хана не чувствовала ни малейшей ревности по отношению к Ханне; это было бы просто смешно. За те два года, что они с Хелом прожили вместе, оба — и она и Николай — были совершенно свободны и могли при желании пускаться на небольшие авантюры в поисках сексуальных развлечений, удовлетворявших их физическое любопытство и разжигавших их вкус к любви, так как, сравнивая, они начинали еще больше дорожить тем, что имели. Хана как-то раз пожурила Николая, шутливо пеняя ему на то, что он находится в лучшем положении, поскольку опытный, хорошо обученный мужчина может достигнуть блаженства, даже имея дело со старательной, полной желания дилетанткой; в то время как самая одаренная и искушенная женщина испытывает трудности, пытаясь хоть что-то извлечь из такого грубого и неуклюжего инструмента, каким является ничего не смыслящий в любви мужчина, и только напрасно дразнит себя, мучаясь с ним. Тем не менее она время от времени получала удовольствие, встречаясь с мускулистыми, спортивного вида молодыми людьми из Парижа или с Лазурного Берега, воспринимая их, главным образом, как красивые, радующие глаз игрушки; так, что-то вроде куклы или плюшевого мишки, с которым хорошо спать.