СИЛЬВЕСТИК

– Нас благословил Херлуин! – сказал матери Сильвестик, и она обмерла от страха: сам Херлуин, тот самый Херлуин, который отпустил ее когда-то из плена, которого она в тайне ото всех тихонько уважала, боясь даже самой себе сознаться в большем, сам Херлуин благословил ее единственного сына, теперь Сильвестика не остановишь, он пойдет в поход на Альбион вместе со своим другом.

Кто из них рвался на войну, увлекая другого, она не знала, и не слышала она никогда песен других стран и народов, тем более песен Древнего Китая. Да и никто в небольшом селении между приходом Пульдрегатом и приходом Пуларе ничего не знал о дальних странах и тех песнях, которые пели там люди. Может быть, в этом незнании кроются все беды Земли и ее обитателей.

Мать наблюдала, уже бессловесно, молча, за сборами молодых дворян, помогала им, чем могла, и слушала бравую песню сына Сильвестика, которая была очень похожа на ту песню, что пели молодые воины Древнего Китая 2000-2500 лет назад до броска Вильгельма на Альбион. Ах, Сильвестик, не послушал ты матушку родную, воинская слава затуманила твою юную головушку. Почему молодые все делают по-своему! Почему не живется им по советам родителей?

Армия Вильгельма ушла в поход. В битве на холме Сенлак при Гастингсе Сильвестику повезло. Он остался жив и быстро богател, хотя еще и не очень разбогател. Его друг погиб на Сенлаке, но к тому времени Сильвестик приобрел много друзей из тех, кто поддержал дюка Нормандии. Матушку он любил, посылал ей с оказией весточки о себе, только редки были такие случаи и не все послания – часто словесные – доходили до местечка между приходом Пульдрегатом и приходом Пуларе.

Мать Сильвестика часто не могла уснуть, думала ночи напролет о сыне. Прошло уже несколько месяцев, полгода, а он все не возвращался. Однажды теплой летней ночью она услышала громкую песню сына. Пели ее дочери Керлаза, соседа. Голоса у девушек были звонкие. Но сам Керлаз был не очень богат…

Мать приподнялась с постели, вздохнула:

– Господи Боже! Сильвестик, где ты теперь?

Никогда раньше песен она не сочиняла, не до этого ей было, сына она ставила на ноги, поставила! Такого красавца во всей Бретани не сыскать. Многие, куда побогаче дочерей Керлаза, мечтали выйти за него замуж. Поставила мать сына на ноги, а он воевать ушел. Странно-то как. Жалко-то как и сына родного, и себя. Никогда она не сочиняла песен, а тут слова сами полились негромким ручейком под грустную мелодию материнской мечты:

Что еще может сочинить мать в ожидании сына, ушедшего на войну? Больше ничего. Ни японка, ни китаянка, ни тюркютка, ни монголка, ни арабка, ни гречанка, ни итальянка, ни норвежка, ни исландка… Никакая другая мать на этой земле. Так у них, матерей, заведено, так устроены их души.

Не рассчитывала она ни на кого, даже на Бога не рассчитывала, просить не смела, чтобы Он помог песнь ее короткую доставить сыну. Никто не слышал песни ее, лишь дочери Керлаза, проходившие мимо. Они умолкли, заслушались, застыдились громких своих голосов. Тоже ведь – женщины, хоть и незамужние, хоть и молодые да звонкие.

Пошла в то утро мать на пристань, передала свою ленточку воину, отправлявшемуся на Альбион. Тот обещал ей помочь. Женщина она была известная в округе, муж ее, смельчак, погиб в бою против нормандцев еще пятнадцать лет назад. Теперь сын ее с нормандцами воевал на Альбионе.

Очень похожи матери мира друг на друга. Очень похожие песни поют и пели и будут петь люди Земли своим матерям. В них так много общего, родного. Что нужно сделать тому или иному человеку, чтобы убедить подданных пойти войной на кого-либо? Нужно убедить людей в том, что этот кто-то – враг. Но почему он – враг? Потому что он не такой, как ты. А разве это отличие (в чем-то, очень малом, несущественном) дает любому из людей право убивать? Разве Бог дал человеку такое право? Разве не Бог творил и творит и будет творить во веки веков грустные песни матерей, очень похожие во всех точках земного шара? Разве сыновья не отвечают матерям тем же?

Почему же удается убедить человека в том, что точно такой же человек – не точно такой человек, но враг, вражина проклятый? В чем тут дело?

Сильвестик – так звала его мать, Сильвестром звали его рыцари – отправил на родину письмо. Он так сказал матери:

– Вернусь домой через три года и один день.

И прислал он матери богатые подарки, и она на некоторое время успокоилась, поверила, что так надо, что на Альбионе живут «не точно такие же люди», а значит их можно грабить, насиловать и убивать. Но прошло время, и мать опять затосковала, и вновь сын прислал ей богатые дары, которые, естественно, видели не только бедные соседи Керлазы, но и люди побогаче.

И так прошло три года.

И собрался Сильвестик домой. Очень богатый. Очень знатный. Теперь он мог купить в окрестностях прихода Пульдрегата и прихода Пуларе большое имение, построить замок. И мать знала об этом, и ей было хорошо. Корабль с рыцарями, разбогатевшими на чужой земле, на чужой крови людской, почти уже пересек пролив, уже крутые берега Бретани были видны, пока еще неясные. Как вдруг разразился небывалой силы шторм. Он бросил корабль Сильвестика на острые скалы с такой силой, что почти все пассажиры и матросы погибли.

Шторм бушевал еще день, будто там, в глубине моря, кто-то очень злой правил тризну по погибшим. Буйную тризну, страшную.

Мать узнала о несчастье на третий день после крушения. Сына своего она отыскала под обломками корабля, похоронила, крест на могиле поставила, крепкий, дубовый, хотела сходить в монастырь Ле Бек к Херлуину, но раздумала, не решаясь тревожить человека, с которого началось у нее в жизни все хорошее и нехорошее. На могилы сына и мужа ходила часто, но потом – все реже. Умерла она в один год с основателем монастыря Бек, хотя и не знала об этом.

Херлуин в последние годы жизни, казалось, смирился со всем, со всеми. Ланфранк, хоть и стал архиепископом Кентерберийским, не забывал о Ле Беке, о Херлуине, да и Вильгельм часто посылал в этот монастырь дары с Альбиона. Только не нужны они были Херлуину. Он мечтал в последние годы лишь об одном. Он умереть хотел позже Вильгельма. Он зла ему не желал. Он лишь хотел умереть после дюка Нормандии, ставшего королем Англии. Ему это не удалось. Он умер раньше, в 1078 году.

КТО ПРЕНЕБРЕГ ХАРАЛЬДОМ СУРОВЫМ

Слухи о победах Вильгельма сына Роберта Дьявола, ставшего королем Англии, доходили до Эллисив. Она относилась к ним равнодушно. Ее не интересовали дела королей, князей, императоров, она жила в доме, построенном еще при Харальде на скалистом берегу моря, иной раз выходила по вечерам под навес, где когда-то англичанин Тости уговаривал ее мужа пойти войной на Англию, на короля Гарольда. Море слушало ее думы, порою что-то шептало недовольное, со злобой било волной о скалы, а то и ревело штормово, но никогда Эллисив не замечала в голосах моря осуждения ее мужа, короля Норвегии Харальда сына Сигурда Свиньи. Быть может, дочь конунга русов так себя настраивала: слышать только хорошее о муже. А, может быть, море и люди жалели скромную, тихую женщину. Кто знает? Но ей было приятно, что о бывшем конунге Норвегии, Харальде Суровом, плохо не говорят.

Однажды – три года минуло после гибели Харальда – в дом на прибрежной скале прибыл путник из Альбиона, сказал, что ему нужна Эллисив по важному делу. По какому, не сказал, хотя все в Норвегии знали, что у Эллисив самым главным делом жизни является память о погибшем муже.

– У госпожи нет важных дел, – слуги пытались отказать бедному путнику.

– Есть. Я знаю, – упрямо заявил тот и спокойным голосом добавил: – Я не уйду отсюда.

Из покоев вышла во двор Эллисив. Путник узнал ее, смело сказал:

– Я был на корабле Харальда. Меня ранили. Я потерял много крови и чудом остался жив. Я должен передать тебе вису Харальда.

– «Висы радости», все до единой, он прислал мне по пути из Византии в Гардарики.

– Он сочинил еще одну вису.

– До чего же упрям! – не сдержался слуга, слушавший их разговор. – Тебе ясно сказано…

– Сказано мне, но зачем говоришь ты?

– Тебе нужны деньги? – спросила Эллисив.

– Много вас тут шляется, – буркнул слуга.

– Я не шляюсь.

– Проходи, проходи в дом! – Эллисив заметно устала от словесной перепалки двух мужчин, путник охотно последовал за ней.

Она указала ему скамью в большой затемненной комнате, он отказался сесть, извлек из котомки свиток, передал ей. Первые несколько строк Эллисив читала без воодушевления, но вдруг лицо уже пожилой женщины, судьбой приученной ждать, напряглось.

– Но почему?! – шепнула она, продолжив чтение висы.

Эллисив несколько раз прочла неслышным шепотом последние две строки, удивленно посмотрела на путника, спросила:

– Где взял ты эту вису? Здесь – рука Харальда.

– Он пел ее перед тем, как мы высадились на берег. Я удивился, потому что он записал вису на свитке. Мне удалось сохранить его.

Эллисив не дослушала его, углубилась в чтение:

Вдова оторвала глаза от свитка, посмотрела удивленно на странного гостя. Тот робко заговорил, не зная, как вести себя:

– Я потерял много крови. Сначала с поля боя убрали раненых. Пришла ночь. Холод разбудил меня. Я пополз к своим. Наткнулся на какие-то вещи. Чьи они, не могу сказать.

– Скажи, почему он так написал? – спросила и испугалась своего вопроса Эллисив.

– Как? – путник, было видно, хотел поговорить.

– Так, – отрезала, впрочем негрубо, хозяйка и неожиданно добавила: – Я устала! Мне нужно отдохнуть. Утром мы закончим нашу беседу. Не уходи.

– Я не уйду, – путник понял ее.

Набросив на плечи большую темную шаль, она вышла под навес с жировой лампой в правой руке и со свитком – в левой.

– Что ты такое выдумал, Харальд?! – воскликнула, обращаясь к морю, Эллисив. – Ты лучше меня знаешь, как я страдала без тебя те долгие годы, когда ты, по уговору с отцом, добывал себе богатство и славу на Юге. Почему ты сочинил такую вису?

К ней подошла старая служанка, сказала:

– Пора отдыхать.

– Погоди, – ответила Эллисив, передала ей лампу. – Держи. Я буду читать.

Ей очень хотелось понять, почему так грустна эта виса, почему в своем последнем походе Харальд сочинил ее.

Эти висы без сомнения принадлежали Харальду Суровому. Юношеский задор, гордость непобедимого поединщика, смельчака, – все было в висе его, Харальдово. Никто из известных Эллисив сочинителей не обладал столь искренней радостью и бахвальством: в этом был весь Харальд, посылавший ей «Висы радости». Но сейчас она услышала новое в его висах. Что же это? Всего две повторяющиеся строки? Но какой в них смысл? Какой? Харальд знал, как любит и любила его дочь конунга русов? В чем тут дело? Почему помудревший Харальд написал эту вису?

Да, ты такой привычный, горделивый, хвастунишка – ты такой, каким видела тебя всю жизнь Эллисив, каким ждала всю свою жизнь! Почему, почему ты сочинил у берегов Альбиона эту вису? Почему закончил ее отчаянным рефреном;

– Пора отдыхать, госпожа, – напомнила служанка и добавила, догадываясь о том, что читает Эллисив, что встревожило ее: – С судьбою не спорят.

– Верно! – воскликнула вдова Харальда Сурового, поднимаясь со скамьи. – Он это понял. Он всю жизнь гонялся наперегонки с ветром судьбы, спорил с судьбой. А она… но разве она бежала от него, разве она пренебрегла им?

– Кто? – служанка со вздохом зевнула. – Кем пренебрегла?

– Путника накормили? – спросила Эллисив уже в доме.

– Да, – недовольным был голос служанки.

– Я с ним буду завтра говорить. Предупреди его.

Зачем нужен был Эллисив этот разговор, она толком и сама не знала. Но уснула вдова Харальда Сурового быстро и спала крепко. Проснулась в добром здравии. Вспомнила вчерашние думы, вздохнула:

– Все они бегают наперегонки со своей судьбой, но как часто она пренебрегает ими.

Это она подумала о мужчинах, подобных мужу ее, Харальду Суровому.

– Где путник? Почему он не сидит за нашим столом? – спросила она слугу.

– Его нет, – ответил тот спокойно. – Он исчез. Как появился, так и исчез. Мы искали его.

– Он – путник, – вздохнула служанка. – Куда хочет, туда и идет. Разве можно его найти? Земля большая.

– Молчите. Не до вас, – перебила слуг Эллисив, но больше она этого путника никогда не видела.

ВАРИАНТ ВИЛЬГЕЛЬМА

Вильгельм находился в Нормандии, когда узнал о восстании саксов в окрестностях Дувра. Не успел он принять какое-либо решение, как к нему пожаловал с повинной граф Булонский Евстафий, который согласился возглавить восстание, неумело руководил войсками при штурме крепости, чудом остался жив, покинул своих людей и саксов и явился в Руан. Король Англии Вильгельм I Победитель пожурил Евстафия, но крепко наказывать его не стал, простил: покорных людей он любил всегда, неплохие это люди в руках победителей.

В том же 1067 году в Герфордской области организовал сопротивление нормандцам Эдрик. Саксы и бритты Корнваллиса заключили впервые в истории своих взаимоотношений союз. Вильгельм уже был в Англии. Без особого труда взял он город Эксетер, оплот Эдрика, разогнал восставших.

Год закончился. Англосаксы не сложили оружия. Покидая родные края, они уходили на север от Лондона. В Нортумбрию и Мерсию прибыли, бежав от Вильгельма, Эдвин и Моркар, включились в освободительную борьбу. Они контролировали большую территорию от Оксфорда до Твила, заключили с вождями валлийских племен оборонительный союз. Столицу сопротивления, «Большой стан Независимых», они устроили в городе Йорке. Здесь, однажды вечером, бойцы дали клятву не спать под кровлей до тех пор, пока на Альбионе не останется ни одного норманна.

Узнав об этом, иноземцы назвали этих людей дикими.

На север перебрался законный король Англии Эдгар. Почему же бежали от Вильгельма люди? Кто был повинен в том, что содеяли нормандцы на Альбионе в ближайшие три года? Сторонники дюка Нормандии могут обвинить во всем англосаксов, вспомнив и «обещание» Эдуарда Исповедника, и нарушение клятвы Гарольдом, и законную коронацию архиепископом Йорка Альредом победителя Гастингской битве… Логика таких ответов ясна, она – корыстна, и, если принять эту корысть, эту логику, тогда можно, вслед за нормандцами, обвинить в мятежных действиях, в разбое, в бандитизме всех, кто с оружием в руках встал на защиту своей родины, тогда можно и оправдать все злодеяния нормандцев на Альбионе.

Король Шотландии Малькольм (его еще называли Кенмором) принял Эдгара, юного, безвольного красавца, его сестер, родственников и многочисленных друзей, как законного и настоящего короля, даже женился на его сестре Маргарите, что, естественно, повысило шансы саксов в борьбе против нормандцев… и не об этом ли мечтал коварный Вильгельм, просчитав, как хороший игрок, сложнейшую партию на несколько ходов, на три-четыре года вперед, и не потому ли он содержал Моркара, Эдвина, Эдгара и других знатных пленников в прекрасных условиях, предоставив им возможность свободно передвигаться по городу, доверяя им полностью?!

Обладая великолепным политическим чутьем, Вильгельм, изучив с помощью Ланфранка историю острова за последние полторы тысячи лет, прекрасно чувствовал, что Альбион можно и нужно завоевать. Именно завоевать остров, а не покорить англов, данов, норвежцев, скоттов, пиктов, ирландцев, как то делали все полководцы, вожди, короли до 1066 года. Для того, чтобы выполнить эту сверхзадачу, вновь коронованному королю короны было мало. Нужна была война. Война на разорение, на порабощение, на уничтожение не только самых сильных и стойких вождей племен и народов, не только духа этих же племен и народов, но и самих этих народов. Ни о каком покорении двух-трех племен не могло быть и речи. Только завоевание всего острова.

Жадные глаза тех, кто видел привезенные в Нормандию сокровища Альбиона, толпы желающих – и простолюдинов, и представителей знати – готовых пойти за Вильгельмом, говорили о том, что у него появилась прекрасная возможность именно завоевать Альбион, сделать в исторически кратчайшие сроки то, что не удалось еще никому.

Человек, который опутал Гарольда сына Годвина своей словесной вязью, вынудил его дать страшную клятву… такой человек ничего и никогда не делал на авось. Авось не убегут! Нет! Он должен был знать, он знал, что плененные и покорившиеся вожди обязательно убегут и попытаются организовать борьбу. Именно это ему было нужно. Именно это и случилось.

Вильгельм не стал ждать, пока враг перейдет к активным действиям, сам пошел в наступление, осадил Оксфорд. Жители сопротивлялись упорно. Несколько дней нормандцы безуспешно штурмовали город. Оксфордцы отражали атаки, кричали со стен обидные слова иноземцам и самому Вильгельму. Тот горячился, посылал людей в бой. Защитники сражались стойко, и вдруг одна из стен не выдержала напряжения битвы и рухнула! Вильгельм злорадно улыбнулся. Его воины сработали прекрасно. Под беспрестанный шум сражения они сделали подкоп под мощную стену, та рухнула, образовав огромный проем, в который ринулись люди с бритыми затылками.

Из 720 домов в Оксфорде было разрушено около 400. Убитых победители не считали. Считали только богатство. Отшельники монастыря Святого Фридесвинды защищались до последнего. Их всех выгнали. Монастырь ограбили, опозорили.

Не останавливаясь в Оксфорде, нормандцы взяли город Варвик, Лейчестер, который истребили почти полностью, Дерби, где разрушили (видно, от усталости) «всего» треть домов, Ноттингем. Здесь Вильгельм повелел построить мощную крепость, доверил ее Гильому Певерелю вместе с 55 имениями, разбросанными по ближайшим окрестностям. Гильом построил на вершине скалы замок. Снизу казалось, будто огромная хищная птица зависла в воздухе, высматривая свои жертвы: кто еще хочет сопротивляться?

Жители Альбиона сопротивлялись, невольно помогая Вильгельму в его коварном и жестоком деле. А разве могли даже самые мудрые из них, понимая, что сопротивляться смертельно опасно, не защищать свои города, дома, семьи, родину? Нет. Они обязаны были драться. Умирать и драться. Потому что народ с полуторатысячелетней историей обязан умирать в бою, если так порешила судьба. Иначе это – не народ. И даже не семья народов.

Альбионцы дрались с нормандцами за каждый город, за каждый дом.

Враг ворвался в Линкольн, разрушил 166 домов. На их месте иноземцы поставили крепость. В этом городе обитало много датчан. Вильгельм опасался могучей Дании, взял заложников. Но многим из них удалось сбежать на «историческую родину».

На подходе к Йорку, в месте слияния двух рек, в жестокой битве король Англии разгромил союзное войско скоттов и англосаксов, погнал побежденных, ворвался на их плечах в город – пощады не было никому. Лишь горстке альбионцев удалось уйти в Шотландию.

В Йорке моментально была возведена цитадель, где разместилось 500 рыцарей и несколько тысяч пеших воинов. Архиепископ Альред чувствовал себя вне опасности. Он предусмотрительно проявил лояльность к Вильгельму, собственноручно короновал его и мог надеяться на доброе отношение к себе. Он послал в свои владения обоз за хлебом. Нормандцы захватили его. Оскорбленный архиепископ пришел к Вильгельму и сказал во гневе: «Я венчал тебя королем, сейчас за злодеяния твои я проклинаю тебя и твой род!» Рыцари, услышав это, обнажили мечи, но король с наглой улыбкой остановил их: «Не стоит убивать того, кто уже мертв». Эти слова сокрушили могучего старца. Он понял, какую грубейшую ошибку – одну-единственную! – допустил, согласившись короновать на английский престол дюка Нормандии, вернулся домой и стал ждать смерти. Это очень тяжко: «мертвому человеку» ждать смерти. Это худшее из зол. Особенно для старцев. Архиепископ Йоркский долго ждал своего часа, молча ждал, бездумно: мертвым думать не дано. Лишь изредка его могучий дух оживал, успокаивал себя: «Я хотел как лучше!».

Это был уважаемый всеми на Альбионе архиепископ.

Однако сопротивление нормандцам не угасло, и даже дерзкий в своих замыслах Вильгельм, осознавая взрывоопасность положения на острове, вынужден был в 1068 году отправить жену Матильду в Нормандию.

В начале следующего года из Ирландии на Альбион отплыла дружина Эдмунда сына Гарольда на 60 боевых кораблях. Патриоты вошли в устье реки Авон, осадили Бристоль, взять город не смогли: нормандцы убедительно доказали свое превосходство в военном деле. Рыцари Вильгельма прекрасно разбирались в фортификационном искусстве, взять построенные ими крепости было чрезвычайно трудно, особенно «альбионцам», относившимся к возведению крепостных сооружений и цитаделей в своих городах с прохладцей.

Потерпев неудачу в Бристоле, Эдмунд поплыл вдоль побережья Альбиона в Соммерсетскую область, высадился там, уверенный, что его поддержат в борьбе соотечественники.

Узнав о новом мятеже (а король Англии иначе не называл попытки коренных жителей выдворить пришельцев с острова), Вильгельм отправил на юго-запад острова войско под руководством опытного военачальника.