ОШИБКА ГАРОЛЬДА

Леофрик сдержал слово, Гарольд стал восприемником отца, был провозглашен графом Эссекским. Свое прежнее графство он передал Альгару, с кем совсем недавно находился в непримиримой вражде. Этот шаг молодого талантливого государственного деятеля говорил о многом: Гарольд не хочет распри на родной земле, он мудр и незлопамятен, он готов идти на компромисс, в ущерб себе, лишь бы в стране царили мир и согласие, процветание и спокойствие.

Гарольд был слишком гармоничным для столь напряженного, негармоничного времени. Этот вывод кому-то может показаться необоснованным, опрометчивым и необъективным. Этот приговор может оскорбить, как соотечественников – современников Гарольда, так и любого человека доброго сердца, но… что такое гармония в государственном смысле слова? Это – мир, это – справедливость. Гарольд в своей политике исходил именно из высшей справедливости и огромного желания примирить народы, пустившие на Альбионе могучие корни, сроднившиеся с землей Альбиона, но не породнившиеся друг с другом. Сын Годвина мечтал породнить народы, обитавшие на острове, или хотя бы примирить их. Зла он не хотел никому.

Гармония – это мир. Война – это дисгармония, хотя часто она служит средством достижения мира, гармонии. Не странно ли устроен мир? Не странно ли устроена гармония, к которой добраться можно лишь дорогами дисгармонии? И можно ли оправдать средства достижения цели – гармонии? Никто не знает, задавал ли себе подобные вопросы Гарольд, но решая даже самые путанные государственные проблемы, он искал средства, прежде всего, мирные, и только в исключительных случаях брал в руки оружие, вел войска в поход, бился с врагами не щадя себя. С каждым годом, с каждым днем его авторитет в стране возрастал.

Эдуард Исповедник относился к нему благожелательно, поощрял все его действия, чрезвычайно высоко оценивая сына Годвина как мудрого тонкого политика. Со стороны могло показаться, что с годами король медленно уходил от дел государства, передавая бразды правления Гарольду. Но это было не так. Эдуард продолжал свою игру, ни на секунду не упуская из виду самые важные дела.

Он все прекрасно понимал! Он видел, с какой грустной миной покинул Лондон брат Гарольда Тости, чувствовал, что этот буйный человек никогда не примирится с ролью второго человека в семье ли, в роде. Гарольд, получив права на графство отца, мог бы передать свое графство Тости. Он этого не сделал, понимая, что резкое возвышение их рода может всколыхнуть недовольных.

В 1054 году умер датчанин Сивард, правитель Нортумбрии, оставив после себя малолетнего сына Вальтеофа. Богатую область передали Тости. Эдуард не возражал, отправив Гарольда усмирять валлийцев.

Тот первым делом предложил противнику миром закончить дело, но, получив отказ, одержал блестящую победу, заключил с валлийцами договор о неприкосновенности границ, построил мощную систему укреплений, прибыл в Лондон в ореоле славы. Эдуард Исповедник принял победителя с благодарной улыбкой. Он не мешал возвышению первого советника и даже искренне радовался этому. Хочется тебе славы и авторитета, хочется власти – бери ее. Мне не жаль. Только вот брат твой, Тости, худо правит в Нортумбрии: нарушает обычаи, обложил огромными, непосильными налогами население, без суда, по своей воле и прихоти, расправляется с недовольными… Как бы в Нортумбрии не вспыхнул пожар.

Крут и жесток, беспощаден был Тости. Нортумбрийцы терпели его выходки, надеялись, что брат Гарольда угомонится. Нет! Тости казнил нескольких человек. Чаша терпения переполнилась. Люди направились в Йорк говорить со своим правителем. Большая толпа плохо вооруженных нортумбрийцев в тот день еще не думала о войне – сначала нужно было поговорить с Тости. Но правитель, узнав о том, какая огромная толпа приближается к замку, сел на быстрого коня и ускакал от греха подальше, как нашкодивший школяр. Бегство правителя разозлило народ. Окружив Йорк, люди ворвались в замок, перебили друзей и соратников Тости, захватили казну, склады с оружием. Через несколько часов многоликая, неуправляемая толпа, получив оружие, превратилась в организованное, пусть плохо обученное, но готовое драться войско. Безоружная толпа – это толпа. Настроение у нее меняется хаотично, в любую минуту она может с неистовым ором броситься на штурм любого бастиона, но вдруг под воздействием какой-либо силы, а то и крика, а то и визга, отпрянуть назад, рассеяться, развеяться, как труха соломы под порывом ветра. Безоружная толпа – это хаос. Вооруженная толпа – это уже не хаос. Это огромная сила, которую, впрочем, далеко не все вожди могут использовать.

Нортумбрийцы, почувствовав тяжесть мечей и дротиков, копий и луков в руках, первым делом собрались на большой совет. Говорили недолго. Лишили Тости полномочий правителя Нортумбрии, объявили его вне закона, избрали правителем Моркара сына Альгара. Моркар собрал войско и выступил против Тости, разгромил его в быстром сражении, погнал на юг.

Брат Моркара Эдвин обратился за помощью к валлийцам, те с удовольствием вступили в его войско наемниками, присоединились к нортумбрийцам.

И только теперь король решил заняться проблемой Нортумбрии, послал туда Гарольда. Очень вовремя: пламя войны полыхало там вовсю.

Гарольд имел прекрасное войско, кроме того у брата Тости было много людей, опытных, вооруженных. Но первый советник короля воевать против соотечественников не стал, предложил им переговоры. Он и в этом сложном деле остался верен своим принципам, своей конечной цели: счастье и процветание сограждан. Нортумбрийцы приняли предложение. Ни у кого из тех, кто присутствовал на переговорах, не было ни малейшего сомнения в том, по чьей вине вспыхнула война, но с какой страстью, с каким тактом пытался Гарольд доказать правоту Тости! Нортумбрийцы с уважением выслушали первого советника короля, но отвергли все его попытки примирить их с бывшим правителем.

– Мы родились свободными, – заявили они. – Мы воспитывались в свободе. Несправедливости, жестокости мы не потерпим. Передай это королю.

Гарольд исполнил просьбу нортумбрийцев, закончил дело миром. Все – воины и мирные жители, знать и простолюдины – были благодарны ему за то, что он не поддался искушению силой оружия решить спор, а интересы страны поставил выше интересов своего рода, своего брата, в лице которого он приобрел заклятого врага. Тости уехал во Фландрию, на родину жены.

В семействе Годвина разгорелся огонь войны, пока еще никому невидимый, но очень опасный для всех обитателей острова. Как относился к Гарольду и к Тости Эдуард Исповедник? Можно ли сказать или даже предположить, что король мог служить своего рода ветром, раздувающим пламя внутрисемейной распри? Нет! Он был мудрее. Он делал свое дело… ничего не делая!

Эдуард, если не знал наверняка, то чувствовал душой, что внутренние распри среди народов Альбиона неизживны, что справиться с этим тысячелетним злом не способен ни он сам, ни Гарольд, никто из соотечественников… Никто из соотечественников. Может быть, Эдуард Исповедник был слишком слабым, невоинственным человеком, чтобы так отчетливо, так зримо увидеть Альбион в широком тысячелетнем срезе истории и сделать этот вывод слабых людей – вывод верный. Может быть, правы те, кто называет его слишком вялым и слишком неподходящим королем в столь ответственный период истории, но стоит повториться, многие ходы его, как политического деятеля и короля могущественного государства, были глубоко продуманы и взвешены.

В конце 1065 года Гарольд в одном из доверительных разговоров поднял неоднократно обсуждаемую с королем тему заложников, своего брата и племянника, которые находились уже около 15 лет в Нормандии в замке Вильгельма сына Роберта Дьявола.

– Они должны вернуться на родину, – сказал первый советник.

– Ты прав, – согласился король и замолчал.

– Страдает моя мать, хочет видеть сына, – продолжил Гарольд. – Я решил отправиться в Нормандию, к Вильгельму.

Эдуард лишь устало поднял глаза.

– Я обязан это сделать.

Ну да, конечно! Авторитет сына Годвина достиг апогея, многие на Альбионе, вспоминая его отца, сравнивая их, говорили кто-то с гордостью, кто-то с завистью, а кто-то со страхом, что Гарольд превзошел Годвина в умении разрешать сложные проблемы, исходя из принципов высшей справедливости… Высшая справедливость! Высшие человеческие добродетели! К ним стремится все живое. К ним тянутся злые и добрые, старики и дети, матери…

Мать Гарольда около пятнадцати лет не видела сына. Всесильный Гарольд, для которого, казалось, не существовало в решении государственных задач никаких преград, просто был обязан решить эту наполовину семейную, наполовину государственную проблему, и все его друзья прекрасно знали, что от того, как завершится это дело, зависит многое в судьбе Гарольда и всего Альбиона.

– Пошли кого-нибудь в Нормандию, – словно бы нехотя произнес Эдуард, которому прекрасно было известно, сколько самых знатных послов побывало за эти годы у Вильгельма.

– Это бессмысленно, – сказал Гарольд. – Мне нужно ехать самому.

Эдуард задумался. Часто в подобные минуты он так уставал, что лицо его болезненно бледнело, дыхание учащалось, разговор прерывался на неопределенное время. Но в этот раз Эдуард успел сделать дело. Он вздохнул:

– Не запрещаю тебе, но и согласия не даю. Вильгельм тебя ненавидит. Он хитер, как лиса, беспощаден, как лев. Он очень сильный и опытный враг. Пошли кого-нибудь другого. Я боюсь за тебя.

Гарольд, не проигравший за свою жизнь ни одного сражения, сделавший так много полезного для страны, для соотечественников; Гарольд, имеющий беспрекословный авторитет на Альбионе; молодой, сильный Гарольд, услышав эти слова, твердо заявил:

– Я поеду сам. Это мой долг. Я верну брата и племянника на родину.

Лицо Эдуарда покраснело, король учащенно задышал, выдавил с отеческой лаской:

– Будь осторожен, он очень опасный противник. – И добавил, уже едва слышно: – Я так устал…

Сцена была разыграна великолепно! Граф Гарольд покинул покои короля в полной уверенности, что выполнит свой сыновний долг и вернет заложников на родину, в объятия родных и близких.

Но… была ли эта сцена?

Нормандские летописи рассказывают о том же событии, о том же разговоре короля и первого советника несколько иначе, о чем зафиксировано на знаменитом Байекском гобелене[10] – огромном ковре, сотканном, по одной версии, женою Вильгельма Нормандского Матильдой Фландрской, а по другой – тоже Матильдой, но женою Генриха II, внука Вильгельма.

Нормандцы представляли дело так.

Бездетный Эдуард Исповедник, в поисках наследника престола останавливает свой выбор на двоюродном брате, дюке Нормандии Вильгельме, и обещает ему королевство. В 1065 году он приказывает графу Гарольду: «Отправляйся в Нормандию, подкрепи обещание!»

На Байекском ковре, сохранившемся до наших времен в прекрасном состоянии, ничего не сказано о заложниках, о противостоянии на Альбионе английской партии и нормандской партии, о выдворении любимцев Эдуарда Исповедника с острова в 1052 году, но не стоит винить кропотливых мастериц, соткавших руками и душами своими великолепный ковер, чудесное произведение искусства, пережившее самих мастериц, и тех, кого запечатлели они на своем гобелене. Мастерицы ни при чем. Они за факты не отвечают. За факты отвечают те, кто приказал им писать так, а не иначе.

Между прочим, нормандские летописцы, повествуя о дальнейших событиях на Альбионе, не ставят под сомнение сам факт подобного разговора между королем и графом Гарольдом.

Но Гарольд уже собрался в путь.

Он взял с собой лучших своих воинов, а так же свору собак и несколько соколов и прибыл в порт Бошам. Здесь в церкви он долго молился, просил Иисуса Христа о безопасном плавании.

Покинув церковь, Гарольд с соколом в руке отправился на берег моря.

Почему-то у графа в тот день было замечательное, веселое настроение. Перед отплытием путешественники хорошо пообедали. Игристое вино, вкусная пища, задумчивый шепот волн, легкое покачивание кораблей в нескольких метрах от берега, шумные возгласы крепких, молодых воинов, приятные лица. Гарольд чувствовал себя самым счастливым человеком. На некоторое время он даже забыл о том, зачем они здесь собрались.

Слуга напомнил ему о деле.

– Хозяин, пора отправляться в путь, – сказал он. – Корабли готовы к отплытию.

– Корабли – игрушка рокового ветра, – молвил веселый Гарольд. – Но мои кормчие справятся с любым ветром. Верно я говорю?!

– Верно, Гарольд!

Гарольд залпом осушил кубок вина, поднялся из-за стола под легким, сооруженным на скорую руку, навесом, посадил на левую руку любимого сокола, подошел к берегу, крикнул, обращаясь к друзьям, к морю:

– Соколы и охотничьи собаки – это знак того, что мы плывем в Нормандию с миром.

– Мы с миром плывем! – подтвердили друзья и, подобрав туники, пошли вброд по отмели на корабль.

Море спокойно шлепало мелкой волной о борт боевого судна, свежий ветер набирал силу, словно бы повинуясь воле Гарольда, его желанию поскорее добраться до цели.

Матросы занялись каждый своим делом. Один из них установил мачту, другой поднял якорь. Гребцы вставили в уключины весла. Слуги, оставшиеся на берегу, с нескрываемой завистью смотрели на красивое боевое судно, на разноцветные щиты, прикрепленные по всей длине планшира, на парус, вздувшийся под напором ветра. Не спеша разгоняясь, словно важная птица, полетел корабль по волнам моря. На мачту забрался наблюдатель, посмотрел на родной берег, махнул рукой оставшимся на Альбионе, отвернулся от них и стал внимательно разглядывать морские дали впереди по курсу корабля. В тот век даже столь короткое путешествие через пролив могло закончиться печально для любого смельчака. Морские разбойники, хоть и поутихли к тому времени, хоть и меньше их стало, все же могли внезапно появиться на пути графа Гарольда, у которого, ко всему прочему, был еще и личный враг, семейный – Тости. Долгое время он не слышал о нем ничего. Но даже редкие сведения о брате говорили о том, что Тости затаил на него обиду.

Наблюдатель всматривался вдаль, удивлялся спокойствию графа Гарольда, сам успокаивался, не догадываясь о самом страшном враге, который, набирая злобную силу, уже летел к проливу, туда, где бежал по морю одинокий корабль первого советника английского короля.

Шторм налетел на путешественников внезапно. Матросы делали все, чтобы спасти корабль, спастись самим. Буйный ветер отнес судно к местечку Сен-Валери. Воины Альбиона победили в этой схватке с морем, но не успели сойти на берег, как оказались в окружении крупного отряда графа Гюи, вассала дюка Нормандии.

Гарольд с соколом в руке пошел навстречу воинам Гюи, пытался начать с ним мирный разговор. У меня сокол мира на руке, я приехал на материк с благими намерениями, мы никому не желаем зла. Так он хотел говорить с ними. Но у жителей прибрежной полосы Бретони и всей Франции, испытавших на себе весь ужас трехвековой, непрекращающейся ни на день борьбы с морскими разбойниками – викингами, – появился к тому времени очень жестокий, негостеприимный обычай: все, что выбрасывало море во время штормов на берег, становилось полной собственностью местного хозяина, который мог делать с добычей все, что ему захочется. Суровый обычай. Но – море! Как часто оно приносило местным жителям горе, смерть родных и близких! Как часто викинги – эти злобные дети северных морей – уничтожали на побережье селения, города, постройки, здания, оставляя после себя огонь и пепел, слезы и неизживную беду матерей.

Море кормило, море ласкало. Море губило. Люди не могли спокойно относиться к налетам викингов, обиделись на море, и родился столь жестокий обычай в здешних краях.

Знал ли об этом Гарольд? Может быть, и знал, но он верил в свое красноречие, неотразимое на Альбионе, в своего сокола мира, и в охотничьих мирных собак. Он был слишком гармоничным человеком, и ему нравилось быть таким.

– Вы являетесь нашей добычей! – нагло крикнул командир отряда. – Следуйте за нами в Бюрэйн, в замок нашего хозяина, графа Гюи.

Гарольд с соколом в руке, в окружении друзей, последовал в замок. Хозяин, граф Гюи, встретил его в мрачной большой комнате, сидя на высоком кресле. Первый советник короля Англии смотрел снизу вверх на гордого надменного человека и пытался объяснить ему, что он случайно оказался в его владениях, что отправляется он к дюку Нормандии по важному делу и требует отпустить его во избежание всевозможных неприятностей. Граф Гюи перебил Гарольда:

– По древнему, не мной заведенному обычаю, ты являешься моим пленником, моей добычей.

– Добычу берут победители после сражения, – пытался возразить Гарольд. – Меня случайно выбросило море…

– Море ничего не делает случайно! На все воля Божья. Я брошу всех вас в темницу! – голос графа Гюи был жестким.

Гарольд наконец-то понял в какую страшную попал беду, задумался.

– Я могу сделать с тобой все, что мне захочется: пытать, даже убить тебя, даже продать в рабство! – злобно сверкнули глаза хозяина замка, и сын Годвина покорно промолчал, хотя рядом стоявшие воины графа Гюи могли заметить, как дрожат в бессилии его крепкие руки, как напряглось все его тело, приготовилось к прыжку, к смертельной схватке за честь.

– Уведите пленных, – рявкнул хозяин.

– В темницу? – спросил начальник стражи.

– Нет, пока в комнату для пыток.

Гарольд уже решил, что никаких пыток не будет, что лучше он голыми руками бросится на врага… но благоразумие все же взяло верх: пленники покорно прошли, окруженные стражей, в указанное помещение.

Эту грустную для Гарольда историю нормандские и саксонские источники описывают по-разному, что вполне понятно и объяснимо, но и та и другая «заинтересованные стороны» не могут проигнорировать неопровержимые факты, которые – как бы они не были интерпретированы – говорят гораздо больше, чем того хотелось бы тем или иным хронистам.

Долго и разными путями шли навстречу друг другу два совершенно непохожих человека, наконец, судьба свела их, началась, если так можно выразиться, неравная дуэль. Почему неравная? И кто был явно сильнее в той схватке?

По происхождению, по занимаемому положению в обществе Гарольд и Вильгельм были приблизительно равны. Хотя некоторым может показаться, что по этому показателю английский граф находился в более выгодном положении, даже оказавшись пленником графа Гюи. По образованности и начитанности, пожалуй, он тоже превосходил своего противника. Одержанные на Альбионе победы говорили о том, что как полководец он ничуть не уступает дюку Нормандии, хотя тому приходилось выводить свои войска на поля боя гораздо чаще. В государственных делах Гарольд проявил незаурядные способности… Так может быть, у него и было преимущество? Нет! Преимущество перед схваткой имел дюк Нормандии, потому что… Гарольд был слишком гармоничным.

Гармония – это прежде всего мир. Мир в себе, в сердце своем, и вне себя. К миру стремилась душа Гарольда, искала пути к миру, находила их. Мир – это прежде всего доверие: к себе самому, ко всем окружающим тебя людям. Без доверия мир невозможен. Без мира гармония нарушается. Без гармонии нет доверия – этого удивительного средства сочленять несочленимое, примирять непримиримое. Внутренний мир Гарольда был настроен на постоянный поиск этого средства достижения «внутреннего мира» в окружающей его действительности. Такие люди рождаются редко. Таким людям редко удается жить в гармоничном соединстве с миром людей, с миром вещей. Такие люди редко побеждают. Это – опыт истории. Гармония – если ее и удается воссоздать в каком-либо пространственно-временном поле бытия – быстротечна, как молния…

Жизнь – это прежде всего стремление всего сущего к гармонии.

Дюк Нормандии был слишком раздраженным человеком, чтобы стать гармоничным. Кроме того, он слишком любил побеждать, доказывать, убеждать. Даже если когда-нибудь он вдруг подумал бы о гармонии, то она предстала бы в его воображении не как некое положение в том самом пространственно-временном поле бытия, но именно как стремительное действо, борьба, движение. Жизнь – это прежде всего стремление побеждать, нацеленность на победу; постоянное желание носиться по полю бытия в поисках побед делало Вильгельма чрезвычайно опасным противником.

Жизнь в движении, в ускорении. Даже не в скорости. Но в ускорении. Движение, ускорение требует колоссальной энергии от тех, кто мечтает жить в постоянной готовности встретить на любом повороте, извороте любое препятствие и преодолеть его, используя любые средства. В том числе и доверие, если оно поможет… жить.

Преимущество у Вильгельма было огромное, но Гарольд этого не замечал.

Впрочем, пока он вообще ничего не замечал, кроме понурых друзей своих, уже почувствовавших беду. Они стояли в комнате для пыток и мечтали лишь об одном: как сообщить на родину о случившемся?

А в это время из Бретони в Нормандию скакал, не жалея коня, вооруженный всадник. Солнце катилось, быстро розовея, на запад. На восток скакал конь. Лучи вечернего светила били в бритый до макушки затылок всадника, он чувствовал тепло, погонял коня плеткой. На постоялом дворе его встретили уважительно, накормили, спать уложили, коня напоили.

Спал он всего три часа. Разбудили его, вскочил он в седло боевого скакуна, тот резко взял в галоп. Днем он уже был у Вильгельма. Тот, узнав прекрасную для себя новость, вскрикнул так обиженно, будто обидели его любимую жену Матильду:

– Как он мог пленить первого советника моего двоюродного брата, короля Англии Эдуарда Исповедника?!

Артистизмом Вильгельм Нормандский не обладал – в отличие от короля Англии, но в тот день он сыграл свою роль великолепно! Дюк искренне возмущался, шумно шагал по залу замка в Руане, топал уже изрядно потолстевшими ногами, махал могучими руками, не единым движением не выдавал огромной радости, бесившейся у него в груди:

– Граф Гюи, мой вассал, содеял мне зло! Как он посмел пленить моего гостя?!

Долго бушевал Вильгельм, наконец, надоело ему это дело, он быстро остыл и подобрел:

– А ты молодец. Я награжу тебя. Ты будешь счастлив. А сейчас скачи с моими людьми в замок Гюи. Надо вызволить графа Гарольда из плена.

Повеление Вильгельма было исполнено, хотя граф Гюи сделал это с большой неохотой, давая понять пленникам, что в следующий раз он не уступит их даже Господу Богу.

Гарольд спокойно отнесся к его словам, сел на коня, посадил на руку сокола, и кавалькада нормандцев и англичан, возглавляемая Гюи, поскакала навстречу солнцу. Бывшие пленники посматривали на бритые затылки нормандцев и добродушно ухмылялись: зачем они так некрасиво бреют головы? А воины Вильгельма, в свою очередь, то же самое с тем же чувством думали об англичанах, которые затылки почему-то не брили, зато отращивали пышные усы, совсем уж непонятно для чего. Хорошее настроение было у всех. Гарольд скакал в центре своих лучших воинов, думал, глядя на бритые затылки, о странных обычаях у разных народов и не догадывался, какую коварную ловушку готовит ему судьба.

Конечно же, все, что случилось в том путешествии с английским графом, можно назвать кознями и хитростями Вильгельма Нормандского. Во всем, мол, виноват Незаконнорожденный. Он и шторм придумал в проливе, и корабли отнес во владения графа Гюи, и обычаи суровые ввел, и все остальное спланировал с точностью до той клятвы, которую дал ему первый советник Эдуарда Исповедника… Конечно же, во всем, что случилось с Гарольдом, можно обвинить коварного Вильгельма, но благоразумный Гарольд, человек государственного ума, куда смотрел, о чем думал?

О доверии он думал – вот беда.

Не доверял бы он людям – не случилась бы с ним та беда. В конце 1065 года нашей эры отправился он в Нормандию. За полторы тысячи лет до этого путешествия английского графа сказали мудрые люди Древней Индии, древней Греции и Древнего Китая чуть ли не одновременно (и независимо друг от друга), что человек по натуре зол. В те же самые времена другие столь же мудрые люди в тех же странах сказали, что человек по натуре добр. Кто из них был прав? Кто из них зол, кто – добр? И те, и другие были добрыми людьми, и сказали и те, и другие истину.

А разве такое бывает, чтобы два противоположных суждения об одном и том же предмете, были верны. Бывает. Когда речь идет… о человеке, который зол и добр одновременно. И если государственному деятелю нужно в своей работе исходить из того, что человек по натуре зол, то творцам нужно исходить из того, что человек по натуре добр. И тогда всем будет хорошо. Гарольд, граф Английский, потому и совершил роковые для себя ошибки, что часто он был добрым, доверчивым по отношению к человеку.