Жизнь с отцом

      - Да прочтите же, прочтите!
      Мы пробовали записывать его бред, но чувствуя, что записанное не имело смысла, он не удовлетворялся и снова просил прочитать.
      Не зная, что делать, я разбудила Владимира Григорьевича. Когда отец обратился к нему с той же просьбой, мне вдруг пришло в голову почитать отцу "Круг чтения". Это помогло. Отец успокоился.
      Почти всю ночь мы поочередно читали "Круг чтения", и отец замолкал и внимательно слушал, иногда останавливая читающего, прося повторить нерасслышанные им слова, иногда спрашивая, чья была прочитанная мысль. Утро также было тревожно. Отец что-то говорил, чего окружающие никак не могли понять, громко стонал, охал, прося нас понять его мысль, помочь ему.
      И мне казалось, что мы не понимаем не потому, что мысли его не имеют смысла, - я ясно видела по его лицу, что для него они имеют глубокий, важный смысл, а мы не понимаем их только потому, что он уже не в силах передать их словами.
      Минутами он говорил твердо и ясно. Так, Владимиру Григорьевичу он сказал:
      - Кажется, умираю, а может быть, и нет.
      Потом сказал что-то, чего мы не поняли, и дальше:
      - А впрочем надо еще постараться немножко.
      Днем проветривали спальню и вынесли отца в другую комнату. Когда его снова внесли, он пристально посмотрел на стеклянную дверь против его кровати, и спросил у дежурившей Варвары Михайловны:
      - Куда ведет эта стеклянная дверь?
      - В коридор.
      - А что за коридором?
      - Сенцы и крыльцо.
      В это время я вошла в комнату.
      - А что эта дверь, заперта? - спросил отец, обращаясь ко мне.
      Я сказала, что заперта.
      - Странно, а я ясно видел, что из этой двери на меня смотрели два женских лица.
      Мы сказали, что этого не может быть, потому что из коридора в сенцы дверь также заперта.
      Видно было, что он не успокоился и продолжал с тревогой смотреть на стеклянную дверь.
      Мы с Варварой Михайловной взяли плед и завесили ее.
      - Ах, вот теперь хорошо, - с облегчением сказал отец. Повернулся к стене и на время затих.
      Появился еще новый зловещий признак. Отец не переставая перебирал пальцами. Он брал руками один край одеяла и перебирал его пальцами до другого края, потом обратно, и так без конца. Это ужасно встревожило меня. Я вспоминала Машу...
      Временами отец лежал совершенно неподвижно, молчал, даже не стонал и смотрел перед собой. В этом взгляде было для меня что-то новое, далекое. "Конец" - мелькало у меня в голове.
      Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то свою неотвязную мысль. Он пробовал говорить, но чувствовал, что говорит не то, громко стонал, охал.
      - Ты не думай! - сказала я ему.
      - Ах, как не думать, надо, надо думать.
      И он снова старался сказать что-то, метался и страдал.
      Измучившись, он заснул. Проснулся около трех часов как будто в более спокойном состоянии и попросил пить. Варвара Михайловна принесла ему чаю с лимоном. Когда она вышла из комнаты, он, обратившись ко мне, сказал:
      - Какая Варечка хорошая сиделка, только женщины умеют так ухаживать!
      Я предложила ему умыться. Он согласился. Я взяла теплой воды, прибавила туда одеколону и стала ваткой обмывать его лицо. Он улыбался, жмурился, лицо было ласковое и спокойное, по-видимому, ему было очень приятно это обтирание. Когда я кончила обтирать одну сторону, он повернулся к мне другой и ласково сказал:
      - Ну, теперь другую, и уши не забудь помыть.
      Несколько часов он провел спокойно. Мы снова ободрились и стали надеяться.
      Ввиду того, что требовалось постоянное присутствие врача, Семеновский не всегда мог приезжать, а Душан Петрович был измучен волнениями и бессонными ночами, я предложила Никитину вызвать на помощь доктора Григ. Моис. Беркенгейма. Он охотно согласился.
      К вечеру снова начался бред, и отец просил, умоляя нас понять его мысль, помочь.
      - Саша, пойди, посмотри, чем это кончится, - говорил он мне.
      Я старалась отвлечь его.
      - Может быть, ты хочешь пить?
      - Ах, нет, нет... Как не понять... Это так просто.
      И снова он просил:
      - Пойдите сюда, чего вы боитесь, не хотите мне помочь, я всех прошу...
      Чего бы я ни дала, чтобы понять и помочь!
      Но сколько я ни напрягала мысль, я не могла понять, что он хочет сказать. Он продолжал говорить что-то невнятное.
      - Искать, все время искать...
      В комнату вошла Варвара Михайловна. Отец привстал на кровати, протянул руки и громким радостным голосом, глядя на нее в упор, крикнул:
      - Маша! Маша!
      Варвара Михайловна выскочила из комнаты испуганная, потрясенная.
      Всю ночь я не отходила от отца. Он все время метался, стонал, охал. Снова просил меня записывать. Я брала карандаш, бумагу, но записывать было нечего, а он просил прочитать свои слова.
      - Прочти, что я написал. Что же вы молчите? Что я написал? - повторял он, возбуждаясь все более и более.
      В это время мы старались дежурить по двое, но тут случилось, что я осталась одна у постели отца. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным движением он привстал на подушках и стал спускать ноги с постели. Я подошла.
      - Что тебе, пап?ша?
      - Пусти, пусти меня! - и он сделал движение, чтобы сойти с кровати.
      Я знала, что если он встанет, я не смогу удержать его, он упадет, я всячески пробовала успокоить его, но он изо всех сил рвался от меня.
      - Пусти, пусти, ты не смеешь меня держать, пусти!
      Видя, что я не могу справиться с отцом, так как мои увещания и просьбы не действовали, а силой его удерживать у меня не хватало духа, я стала кричать:
      - Доктор, доктор, скорее сюда!
      Кажется, в это время дежурил доктор Семеновский. Он вошел вместе с Варварой Михайловной, и нам удалось успокоить отца. Видно было, что он ужасно страдал.
      Я разбудила Владимира Григорьевича, который стал читать отцу, как и в предыдущую ночь, "Круг чтения", и он затих, только изредка охал и икал. Утром он усталым, измученным голосом сказал:
      - Я очень устал, а главное, вы меня мучаете.
      В этот день из Москвы приехал Беркенгейм и привез, как мы его просили в телеграмме, новую кровать. Та, на которой лежал отец, была очень старая, плохая, с испорченными, выпирающими пружинами. Никитин предложил отцу перейти на новую кровать, но он отказался. За последние дни он вообще неохотно исполнял то, что требовали доктора. Он уже не только не просил мерить температуру, но с трудом соглашался на это. Ему хотелось полного покоя и было неприятно, когда его тревожили.
      Через некоторое время он все-таки позволил себя перенести на другую кровать, сказавши Никитину ласковым голосом:
      - Ну, перенесите меня, если это доставит вам удовольствие.
      Беркенгейм был в комнате, когда устанавливали кровать. Отец следил глазами за тем, что делали, потом вдруг спросил:
      - Кто со мной не здоровался?
      И когда ему сказали, что все поздоровались, он сказал:
      - Нет, кто-то не поздоровался.
      Тогда Григорий Моисеевич, не решавшийся побеспокоить отца, подошел к нему. Отец ласковым голосом сказал:
      - Спасибо вам, голубчик.
      Беркенгейм поцеловал руку отца и, зарыдав, вышел из комнаты. Хотя Григорий Моисеевич меньше Никитина и других врачей надеялся на хороший исход болезни, он хлопотал больше всех. Он потребовал, чтобы из комнаты отца были вынесены все оставшиеся картины и мягкая мебель. Он сейчас же велел мне сварить овсянку и пробовал хоть понемногу давать ее отцу. Он привез с собой из Москвы кефир, и отец, узнав об этом, попросил дать ему и выпил полстакана. Сваривши овсянку и смешавши ее с желтком так, как это всегда делал отец дома, я принесла ее. Нас всех очень обрадовало и утешило, когда отец немного поел. Пока мы были погружены в уход за отцом, следя за малейшими ухудшениями и улучшениями, то падая духом, то снова ободряясь, за стенами нашего дома кишмя кишели корреспонденты, ловя каждое слово, телеграфисты не успевали отправлять подаваемые телеграммы. Их было столько, что срочные телеграммы шли, как обыкновенные. Киносъемщики поминутно снимали все, что только могли: мою мать, братьев, наш домик, станцию. Приехал старец из Оптиной пустыни - отец Варсанофий и просил всех моих родных пустить его к отцу для того, чтобы вернуть его перед смертью "в лоно православной церкви".
      Все это до меня доносилось из разговоров окружающих, но один раз я тоже чуть не попала в кинофильму. Гольденвейзер, дежуривший в сенях, позвал меня, сказав, что на крыльце стоит моя мать и просит выйти к ней на минутку, чтобы расспросить о здоровье отца. Я вышла на крыльцо и стала отвечать на ее вопросы, но она попросила меня пустить ее в сени, клянясь, что в дом она не войдет. Я собиралась отворить дверь, как вдруг услыхала треск и, обернувшись, увидала двух киносъемщиков, вертевших ручку аппарата. Я замахала руками, закричала, прося их перестать снимать и, обратившись к матери, просила ее сейчас же уйти.
      - Вы меня не пускаете к нему, - ответила она на мои упреки, - так пускай хоть люди думают, что я у него была!
      С тяжелым камнем на сердце вернулась я в наш домик!
      А Душан Петрович писал тетушке Марии Николаевне в Шамордино:
      "Вчера мне С.А. сказала, что больше от Льва Николаевича не отстанет. Если Лев Николаевич выздоровеет, в чем Софья Андреевна почти не сомневается, и если уедет на юг, за границу, она за ним, не пожалеет 5000 руб. сыщику, который будет за Львом Николаевичем следить, куда поедет. Это вам сообщаю не ради осуждения Софьи Андреевны, а ради характеристики.
      Вчера и сегодня строчили ее речи пять корреспондентов (2 русских, 3 еврея), которые ходили к ней в вагон. Софья Андреевна говорила им вроде того, что Лев Николаевич уехал ради рекламы".
      Мы с сестрой Таней сидели около отца. Он все время икал. Таня спросила меня, не дать ли ему что-нибудь выпить.
      - Как, должно быть, мучительна ему эта икота, - прибавила она.
      - Нет, совсем не мучительна, - сказал он, услыхав наш разговор.
      Днем мы все сидели в столовой. Около отца были Таня и доктор Семеновский. Сестре показалось, что отец среди бреда сказал слово: "Соня" или "сода". Она не расслышала и переспросила:
      - Ты хочешь видеть Соню?
      Отец ничего не ответил и отвернулся к стене.
      Когда доктора ставили компресс, брат Сергей сказал, что, кажется, компресс плохо поставлен. Отец спросил:
      - Что, плохо дело?
      - Не плохо дело, а плохо компресс поставлен, - ответил брат.
      - А, а, а!
      В этот день положение резко изменилось к худшему. Все сознавали, что надежды почти нет. Мне же казалось, что лечение - впрыскивания, кислород, клизмы, все это бесполезно и только нарушает покой отца, мешает той внутренней работе, которой он был весь поглощен, готовясь к смерти.
      Вечером отец спокойно уснул. Когда он проснулся, я предложила ему умыться. Он сказал:
      - Пожалуй, вымой.
      И когда я обтирала ему усы и бороду, он ловил ватку губами и старался забрать ее в рот. Вероятно, во рту сильно сохло. Окончив, я просила его поесть. Он сначала отказался, но потом согласился и съел полстаканчика овсянки и выпил миндального молока.
      Ночь с 5-го на 6-е прошла сравнительно спокойно. К утру температура 37,3, сердце слабо, но лучше, чем накануне. Все доктора, кроме Беркенгейма, который все время смотрел на болезнь безнадежно, ободрились и на наши вопросы отвечали, что хотя положение серьезно, надежда еще есть.
      В 10 часов утра приехали вызванные из Москвы моими родными и докторами врачи Щуровский и Усов.
      Увидав их, отец сказал:
      - Я их помню.
      И потом, помолчав немного, ласковым голосом прибавил:
      - Милые люди.
      Когда доктора исследовали отца, он, очевидно, приняв Усова за Душана Петровича, обнял и поцеловал его, но потом, убедившись в своей ошибке, сказал:
      - Нет, не тот, не тот.
      Щуровский и Усов нашли положение почти безнадежным.
      Да я знала это и без них, хотя с утра все ободрились, но я уже почти не надеялась. Все душевные и физические силы сразу покинули меня. Я едва заставляла себя делать то, что было нужно, и не могла уже сдерживаться от подступавших к горлу рыданий...
      Все слилось в моей памяти в какое-то сплошное страдание*.
      В этот день он точно прощался со всеми нами. Около него с чем-то возились доктора. Отец ласково посмотрел на Душана Петровича и с глубокой нежностью сказал:
      - Милый Душан, милый Душан!
      В другой раз меняли простыни, я поддерживала отцу спину. И вот я почувствовала, что его рука ищет мою руку. Я подумала, что он хочет опереться на меня, но он крепко пожал мне руку один раз, потом другой. Я сжала его руку и припала к ней губами, стараясь сдержать подступившие к горлу рыдания.
      В этот день отец сказал нам с сестрой слова, которые заставили меня очнуться от того отчаяния, в которое я впала, заставили вспомнить, что жизнь для чего-то послана нам и что мы обязаны, независимо от каких-либо обстоятельств, продолжать эту жизнь, по мере слабых сил своих стараясь служить Пославшему нас и людям.
      Кровать стояла среди комнаты. Мы с сестрой сидели около. Вдруг отец сильным движением привстал и почти сел. Я подошла.
      - Поправить подушки?
      - Нет, - сказал он, твердо и ясно выговаривая каждое слово, - нет. Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва.
      И снова опустился на подушки.
      Это были последние слова, обращенные к нам.
      Положение сразу ухудшилось. Деятельность сердца сильно ослабела, пульс едва прощупывался, губы, нос и руки посинели, и лицо как-то сразу похудело, точно сжалось. Дыханье было едва слышно. Все думали, что это конец.
      Но доктора все еще не теряли или делали вид, что не теряют надежды. Они что-то впрыскивали, давали кислород, клали горячие мешки к конечностям, и жизнь снова стала возвращаться. Пульс стал сильнее, дыханье глубже.
      Никитин держал мешок с кислородом. Отец отстранил его.
      - Это совершенно бесполезно, - сказал он.
      Вечером кто-то сказал мне, что меня желает видеть отец Варсанофий. Все родные и доктора наотрез отказали ему в просьбе видеть отца, но он все же нашел нужным обратиться с тем же и ко мне. Я написала ему следующее письмо:
      "Простите, батюшка, что не исполняю Вашей просьбы и не прихожу беседовать с Вами. Я в данное время не могу отойти от больного отца, которому поминутно могу быть нужна. Прибавить к тому, что вы слышали от всей нашей семьи, я ничего не могу.
      Мы - все семейные - единогласно решили впереди всех соображений подчиняться воле и желанию отца, каковы бы они ни были. После его воли мы подчиняемся предписанию докторов, которые находят, что в данное время что-либо ему предлагать или насиловать его волю было бы губительно для его здоровья. С искренним уважением к Вам Александра Толстая. 6 ноября 1910 г. Астапово".
      На это письмо я получила от отца Варсанофия ответ, который я здесь привожу:
      "Ваше Сиятельство,
      Достопочтенная графиня Александра Львовна. Мир и радование желаю Вам от Господа Иисуса Христа.
      Почтительно благодарю Ваше Сиятельство за письмо Ваше, в котором пишете, что воля родителя Вашего для Вас и всей семьи Вашей поставляется на первом плане. Но Вам, графиня, известно, что граф выражал сестре своей, а Вашей тетушке монахине матери Марии желание видеть нас и беседовать с нами, чтобы обрести желанный покой своей душе, и глубоко скорбел, что это желание его не исполнилось. Ввиду сего почтительно прошу Вас, графиня, не отказать сообщить графу о моем прибытии в Астапово и, если он пожелает видеть меня хоть на две-три минуты, то я немедленно приду к нему. В случае же отрицательного ответа со стороны графа, я возвращусь в Оптину пустынь, предавши это дело воле Божьей.
      Грешный игумен Варсанофий, недостойный богомолец Ваш.
      1910 год ноября 6-го дня. Астапово".
      На это письмо я уже не ответила. Да мне было и не до того.
      Нам всем казалось, что состояние отца лучше, и снова вспыхнула надежда. Ставили клизму из соляного раствора.
      Отцу было неприятно всякий раз, как его тревожили доктора, что он несколько раз выражал. Когда Никитин предложил ему ставить клизму, говоря, что от этого пройдет икота, отец сказал:
      - Бог все устроит.
      В другой раз он сказал:
      - Все это глупости, все пустяки, к чему лечиться.
      Вечером в столовую пришли братья доктора. Щуровский много говорил с Владимиром Григорьевичем о болезни отца, причем не отчаивался. Он находил, что силы у отца еще есть.
      Затем все разошлись спать, и остались только Беркенгейм и Усов.
      Я заснула. Меня разбудили в десять часов. Отцу стало хуже. Он стал задыхаться. Его приподняли на подушки, и он, поддерживаемый нами, сидел, свесив ноги с кровати.
      - Тяжело дышать, - хрипло, с трудом проговорил он.
      Всех разбудили. Доктора давали ему дышать кислородом и предложили делать впрыскивание морфия. Отец не согласился.
      - Нет, не надо, не хочу, - сказал он.
      Посоветовавшись между собой, доктора решили впрыснуть камфару для того, чтобы поднять деятельность ослабевшего сердца.
      Когда хотели сделать укол, отец отдернул руку. Ему сказали, что это не морфий, а камфара, и он согласился.
      После впрыскивания отцу как будто стало лучше. Он позвал Сережу.
      - Сережа!
      И когда Сережа подошел, сказал:
      - Истина... Я люблю много... Как они...
      Это были его последние слова. Но тогда нам казалось, что опасность миновала. Все успокоились и снова разошлись спать, и около него остались одни дежурные.
      Все эти дни я не раздевалась и почти не спала, но тут мне так захотелось спать, что я не могла себя пересилить. Я легла на диван и тотчас же заснула, как убитая.
      Меня разбудили около одиннадцати. Собрались все. Отцу опять стало плохо. Сначала он стонал, метался, сердце почти не работало. Доктора впрыснули морфий, отец спал до четырех с половиной утра. Доктора что-то еще делали, что-то впрыскивали. Он лежал на спине и часто и хрипло дышал. Выражение лица было строгое, серьезное и, как мне показалось, чужое.
      Он тихо умирал.
      Говорили о том, что надо впустить Софью Андреевну.
      Я подошла к нему, он почти не дышал. В последний раз поцеловала я его лицо, руки...
      Ввели мать. Он уже был без сознания. Я отошла и села на диван. Почти все, находившиеся в комнате, глухо рыдали, мать что-то говорила, причитала. Ее просили замолчать. Еще один, последний вздох... В комнате мертвая тишина. Вдруг Щуровский что-то сказал громким, резким голосом, моя мать ответила ему, и все громко заговорили.
      Я поняла, что он уже не слышит...
      ПРИМЕЧАНИЯ
      С. 17. Алеша и Ванечка - сыновья Толстых, умершие в детстве.
      С. 20. Семирамида - царица Вавилона, с ее именем связывают создание ассиро-вавилонских памятников и висячих садов.
      Тетушка Татьяна Андреевна - Т.А.Кузминская.
      С. 21. ...пел у нас в Москве Шаляпин. - По приглашению Толстого 9 января 1900 г. Шаляпин вместе с С.В.Рахманиновым посетил хамовнический дом писателя, где спел "Судьбу" (музыка Рахманинова, стихи А.Н.Апухтина) и "Старого капрала" (музыка А.С.Даргомыжского, стихи П.Ж.Беранже). Отзыв Толстого относится вообще к репертуару Шаляпина и сделан им много позднее.
      С. 23. Дядя Костя - дядя С.А.Толстой.
      Сережа - С.Л.Толстой, старший сын Толстых.
      С. 25. Тигр Тигрович - это прозвище Л.Л.Толстому было дано критиком В.П.Бурениным.
      С. 29. ...отказ от своей части имущества... - Толстой принял решение отказаться от своих прав на принадлежавшую ему частную собственность и разделил ее между всеми членами семьи. 17 апреля 1891 г. им была подписана дарственная бумага. М.Л.Толстая тогда отказалась от своей части, которую сохранила для нее Софья Андреевна.
      С. 32. Боря Бугаев - писатель Андрей Белый; одноклассник Миши Толстого, с которым вместе посещал гимназию, возглавлявшуюся известным педагогом Л.И.Поливановым. Эти годы учения описаны Белым в книге "На рубеже двух эпох".
      С. 37. От Ходынки только и осталось в памяти... - 18 мая 1896 г. в Москве на Ходынском поле, где по случаю коронации Николая Второго проходили массовые гуляния с раздачей бесплатных подарков, в давке погибли тысячи людей. Толстой запечатлел это событие в очерке "Ходынка".
      С. 38. Юша Померанцев - Ю.Н.Померанцев, дирижер и композитор. Несколько романсов он посвятил С.А.Толстой.
      Учитель Курсинский - А.А.Курсинский, поэт, автор стихотворных сборников "Полутени" (М., 1896), "Сквозь призму" (М., 1904).
      С. 39. "А соловей не то рыдает..." - Строки из стихотворения Курсинского "Серенада". С.И.Танеев, написавший к нему музыку, посвятил романс Т.Л.Толстой.
      С. 41. "Темными" С.А.Толстая называла последователей Толстого, придерживавшихся его проповеди опрощения.
      С. 43. Александр Никифорович - А.Н.Дунаев, один из директоров Московского торгового банка.
      ...кто такой Иван Иванович Горбунов... - И.И.Горбунов-Посадов на протяжении многих лет являлся редактором созданного по инициативе Л.Н.Толстого издательства "Посредник", выпускавшего доступную для народа художественную и просветительскую литературу.
      С. 44. "Чем люди живы", "Два старика" - народные рассказы Толстого. "Первые христиане" - вероятно, речь идет о брошюре "Жизнь древних христиан".
      ...со своей подругой Ольгой Александровной... - О.А.Баршева, классная дама Николаевского женского училища.
      С. 45. ...странички Иловайского... - Д.Н.Иловайский, автор учебников по русской и всеобщей истории.
      С. 46. ...у них отняли детей за то, что они не крестили их. - В апреле 1897 г. у нескольких крестьянских семей, принадлежавших к секте молокан, были отняты дети, не подвергшиеся обряду церковного крещения, и помещены в монастырь для воспитания в православной вере. Толстой дважды обращался к Николаю Второму с просьбой принять меры для возвращения детей. В начале марта 1898 г. детей вернули родителям.
      ...начали преследовать друзей отца: Черткова, Бирюкова, Трегубова. - Эти единомышленники Толстого в феврале 1897 г. по распоряжению министра внутренних дел "за пропаганду и незаконное вмешательство в дела сектантов" были высланы: П.И.Бирюков и И.М.Трегубов - в Курляндскую губернию, а В.Г.Чертков - за границу.
      С. 47. За то, что распространяла книги отца! - Врач М.М.Холевинская была арестована в Туле в декабре 1893 г. за то, что дала одному рабочему книгу Л.Н.Толстого "В чем моя вера?".
      С. 48. ...Суллера посадили... - Л.А.Сулержицкий в ноябре 1895 г. за отказ от военной службы был сначала помещен на испытание в отделение для душевнобольных Московского военного госпиталя, а затем сослан для несения военной службы в селение Кушка на границе с Афганистаном.
      ...замечала особенное, преувеличенно-любовное отношение мам? к Танееву... - Увлечение С.А.Толстой композитором Танеевым принесло большое горе всем членам ее семьи и более всех Толстому, который в неотправленном ей письме от 1 февраля 1897 г. писал, что для него это "ужасно больно и унизительно стыдно", а выход видел в том, чтобы им расстаться. Сама Софья Андреевна свое увлечение Танеевым объясняла музыкой, приносившей ей, безмерно страдавшей от утраты маленького Ванечки, "спокойную радость".
      С. 49. "О, как на склоне наших лет..." - Строки из стихотворения Ф.И.Тютчева "Последняя любовь".
      С. 55. ...она высказывала свое возмущение против Синода и духовенства и... написала письмо митрополиту Антонию. - С.А.Толстая 26 февраля 1901 г. направила письмо обер-прокурору Синода К.П.Победоносцеву и митрополитам, подписавшим "Определение" об отлучении Толстого от церкви, с обвинениями в нарушении христианского "закона любви, всепрощения".
      С. 56. За свой поступок он получил выговор от государя. - Л.Д.Вяземский, генерал-лейтенант, член Государственного Совета, не только получил "высочайший выговор", но и был выслан из Петербурга.
      ...правительство закрыло "Союз писателей"... Снова писали адрес... - Союз взаимопомощи русских писателей был запрещен распоряжением петербургского градоначальника 12 марта 1901 г. за то, что выступил с протестом против действий полиции и казаков во время народной демонстрации 4 марта у Казанского собора. Литераторы подверглись жестокой расправе и арестам. Комитет Союза прислал Толстому текст заявления, который был им основательно отредактирован и подписан. Подписали его и члены семьи писателя - за исключением несовершеннолетней Александры Львовны.
      С. 57. ...статьи отца "Ответ Синоду" и "Царь и его помощники"... - 24 февраля 1901 г. в "Церковных ведомостях" (№ 8) было опубликовано "Определение Святейшего Синода" об отлучении Толстого от церкви. Реакция на этот акт была очень бурной и неоднозначной. Писатель получал множество как сочувственных, так и злобно-клеветнических писем, побудивших его выступить со статьей "Ответ на Определение Синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому поводу письма". Статья "Царю и его помощникам" - выступление Толстого в защиту студенческих волнений и с протестом против репрессивной политики самодержавной власти в отношении них. Обе статьи были напечатаны в Лондоне.
      С. 61. "Слышу ли голос твой..." - Стихотворение М.Ю.Лермонтова цитируется неточно. На музыку было положено М.И.Глинкой, А.Г.Рубинштейном, М.А.Балакиревым и др.
      С. 62. ...писала свои воспоминания... - Т.А.Кузминская в последние годы жизни напряженно работала над начатыми еще в 1914 г. воспоминаниями "Моя жизнь дома и в Ясной Поляне". Она умерла, успев написать три части и три главы четвертой. Неоднократно издавались.
      С. 63. Через несколько дней она умерла. - Ошибка памяти. Татьяна Андреевна Кузминская скончалась на семьдесят девятом году жизни 7 января 1925 г.
      С. 67. Один из его последователей, служивший на железной дороге... Б. ... - Имеется в виду П.А.Буланже, служащий Правления Московско-Курской железной дороги, приверженец учения Толстого; сопровождал его в поездке в Крым и пробыл там до 22 февраля, помогая в уходе за больным. Автор воспоминаний "Болезнь Л.Н.Толстого в 1901-1902 гг." (Минувшие годы. 1908. № 9).
      С. 70. Отец... начал работать... - Толстой работал над статьей "Что такое религия и в чем сущность ее".
      С. 72. ...описанная доктором Волковым... - К.В.Волков - земский врач, живший в Мисхоре. Был одним из врачей, лечивших Толстого. Цитата взята из его очерка "Наброски к воспоминаниям о Л.Н.Толстом" (Толстой: Памятники жизни и творчества. Вып. 2. М., 1920. С. 80-95).
      С. 73. ...имение великого князя Николая Михайловича. - Николай Михайлович, великий князь, внук Николая Первого, историк, председатель Русского исторического общества. Автор уникального издания "Русские портреты XVIII-XIX столетия" (СПб., 1900) и ряда монографий. Толстой был знаком с его трудами, изучал их и использовал в своих исторических сочинениях. Великий князь посвятил своим встречам с Толстым очерк "Мои свидания осенью 1901 года в Крыму с гр. Л.Н.Толстым" (Красный архив. 1927. № 2. С. 235-236).
      С. 75. ...второе письмо отца к царю... - Речь идет о письме Толстого к Николаю Второму от 16 января 1902 г. с изложением программы преобразования России. Приводится фрагмент послания к Николаю Второму, не вошедший в окончательный текст.
      С. 78. "Зачал старинушка покряхтывать!.." - Четверостишие, опубликованное критиком В.П.Бурениным в фельетоне "Критические очерки. Разговор с разочарованным. Разговор третий" (Новое время. 1902. 18 января), было переписано в дневник с пометой: "Что за прелесть народная речь, и картинно, и трогательно, и серьезно".
      С. 101. ...не мог удовлетворяться одной художественной работой. - По возвращению из Крыма Толстой возобновил работу над повестью "Хаджи Мурат", но "в неотделанном виде отложил" и вернулся к работе над ста-тьей "К духовенству" и в качестве иллюстрации к ней написал легенду "Разрушение ада и восстановление его". С.А.Толстая нашла, что легенда проникнута "дьявольским духом", ее текст вызвал у нее "болезненное негодование".
      С. 110. ...испытать радость совершенную... - Смысл проповеди Франциска Ассизского в том, что "радость совершенную" человек получает, если может "перенести незаслуженный позор, терпеть от него незаслуженное наказание и не испытывать враждебности к причине укора и страданий". Эти положения были близки Толстому. Проповедь Франциска Ассизского писатель включил в "Круг чтения".
      С. 116. Брат Андрей... поехал на войну... - Андрей Толстой в августе 1904 г. поступил на службу унтер-офицером в 6-й пехотный кромский полк, расквартированный не в Твери, а в Тамбове, куда прощаться с ним приезжали С.А.Толстая, братья Лев и Михаил. Участвовал в военных действиях, но по болезни получил увольнение сроком на один год.
      С. 118. "Круг чтения" - избранные и расположенные на каждый день мысли многих писателей и философов об истине, жизни и поведении; над этой книгой Толстой работал с большим увлечением с 1904 по 1908 г.
      С. 120. В статье "Правительству, революционерам и народу"... - Точное название статьи - "Обращение к русским людям, правительству, революционерам, русскому народу".
      С. 121. ...к отцу обратился тульский крестьянин... - Крестьянин Тверской губернии, служивший лакеем у вдовы министра внутренних дел Д.А.Толстого, Д.А.Суворов в письме от марта 1905 г. Толстой ответил ему статьей "Как освободиться рабочему народу". Позднее она была переработана и получила название "Истинная свобода".
      ...бомбой убит Сергей Александрович. - Сергей Александрович, великий князь, московский генерал-губернатор, был убит эсером И.П.Каляевым.
      С. 122. ...Лева был у царя... - Л.Л.Толстой направил Николаю II послание с проектом земского собора для решения вопроса о положении народа, о его нуждах, переданное по назначению свитским генералом А.В.Олсуфьевым. Лев Львович был принят царем. Александра Львовна передает его рассказ: "Царь сказал ему, Льву, что доволен, что принял депутацию рабочих, с которыми поплакал, что земский собор нужно созвать, но не теперь, пока еще война продолжается" (Александра Толстая. Отец. М., 1989. С. 403).
      С. 124. Генри Джордж - американский экономист. Согласно его концепции, трудящихся можно спасти от нужды и обнищания национализацией земли, введением единого государственного налога на землю. Толстой был знаком с его основными работами и одобрял эту концепцию.