Необыкновенно густой туман для этой поры. Шагалану довелось после рассвета просидеть в кустах еще часа четыре, пока в вязкой массе проявились первые разрывы. Дольше рисковать не стоило — прыгнув в лодчонку, он вышел в море. Когда берег пропал из виду, поднял парус, и тут вдруг туман закончился. Просто внезапно оборвался, точно обрезанный ножом. Бескрайняя, сияющая на солнце рябь разливалась впереди, где-то далеко на юге скрывалась полоска холмов Валесты, а прямо за кормой громоздилось что-то невнятное и темное, словно поглощенное обрушившимся с небес облаком, — его родина. Впрочем, от грустных сравнений Шагалан лишь отмахнулся.
      Путь был несложен и привычен, однако юноша по-прежнему чутко оглядывал раскинувшуюся кругом лазурь — не мелькнет ли где острая тень хищницы-галеры. В последнее время у варваров завелась дурная манера патрулировать пролив. Доныне вроде бы одинокие рыбацкие лодки ни разу не привлекали их внимания, и все равно надлежало стеречься. За минувшие месяцы постоянное чувство опасности успело стать обыденным, хотя на долгие годы он, чудилось, забыл о таком. Возродились, конечно, не те давние, ребячьи страхи, но что-то ощутимо знакомое, схожее с ними.
      В миле от побережья Шагалан повернул на солнце и двинулся на веслах вдоль скалистого обрыва. Здесь за галерами молено было уже не следить — при всей видимой неприступности берег был вполне по плечу хорошему пловцу. Мелонги же, пускай и легко относившиеся к чужим границам, вряд ли отправились бы за беглецом в глубь его страны… Шагалан не в первый раз поймал себя на том, что называет эту землю своей. Нет, родиной для него оставался именно Гердонез, та темная мглистая лента, утонувшая за горизонтом. Просто слишком уж долго он касался родины исключительно в воображении, в снах. Детские воспоминания, беседы Иигуира, сама цель их жизни накрепко привязывали к Гердонезу, однако со временем он сроднился и с узкой полоской валестийского песка. Вероятно, раньше подобная раздвоенность сильно досаждала бы, но сейчас он отнесся к ней спокойно. Точнее, не отнесся никак.
      Он очень изменился, и сам это понимал. Скоро девять лет, как мирские бури выбросили горстку мальчишек сюда, на чужой берег, и годы не были потрачены впустую. Он не только вырос в стройного, жилистого юношу — тяжелейшие, изнурительные тренировки не могли не сделать свое дело. И речь даже не о просвещении, хотя ежедневные занятия с Иигуиром не имели цены. Он стал другим. Крошка Ванг Согрон умер, родился Шагалан. Глупое мальчишечье прозвище теперь служило чем-то вроде символа, знаком произошедшей перемены. Ее день он запомнил навсегда.
      Как, впрочем, запомнил и еще один. Они с ребятами бегут по закатному прибою, как бегали уже тысячи раз. Песок, переполненный обжигающе стылой ноябрьской водой, хлюпает под босыми подошвами. Огненно-блестящие спины друзей впереди и пульсирующий гул многих голосов, задающих ритм дыхания, — в это погружаешься с головой, забывая о времени, холоде и усталости… Движущийся справа Скоха внезапно издает оглушительный вопль, совершает невероятный кульбит в воздухе, катится по песку и растягивается на нем, бессвязно крича в темнеющее небо… Остальные не прекращают бег, косясь назад и переглядываясь между собой. Они понимают, что произошло, часто слышали рассказы об этом, но впервые видят воочию. Они продолжают оборачиваться в сгущающуюся тьму даже без надежды разглядеть товарища. Они знают — их прежнего Скохи больше нет. Он перешел, переродился, сделал шаг, который предстоит всем…
      Днище лодки вязко въехало в песок. Едва путник спрыгнул в воду, над редким кустарником поднялась фигура Дайсара — одного из них, четырех учеников мастера Кане. Как ни скромно, если не бедно, был одет Шагалан, его платье смотрелось роскошно на фоне лохмотьев, украшавших Дайсара. Зато лицо друга лучилось таким сонным умиротворением, что не оставалось сомнений в том, как он провел последние часы. Взмокший от долгой гребли, Шагалан хмуро дождался, пока ему помогут вытащить лодку на берег, достал из нее свой посох и молча направился к лесу. Затаившаяся в тени деревьев прохлада дала наконец шанс перевести дыхание.
      — Как? — безмятежно спросил подошедший сзади Дайсар.
      — Неплохо… — Шагалан, пропустив товарища вперед, пошел за ним по едва различимой тропке. — Но и хороших новостей нет. С ватагой Омута ничего не получилось.
      — Жулье?
      — Висельники. Имелась бы возможность, сам бы ими занялся.
      — Понимаю. Я уже дважды с таким сталкивался. Возможно, еще повозимся с этой грязью.
      — Давно с острова?
      — Вчера вечером вернулся.
      — Ну и отсыпался бы. Разве не Скоха должен меня встречать?
      — Должен, — хмыкнул Дайсар. — Непоседа опять на Камнях тянет свои сети. И ведь рыбы-то почти нет, охота им пустую воду просеивать…
      Негромко переговариваясь, юноши наконец достигли гребня поросшего лесом холма. Шагалан, остановившись на секунду, оглянулся на пройденный путь — без малого четверть часа потратили они там, где в другое время обошлись бы десятком скачков, но горе тому, кто попробует проделать такие скачки нынче. Недаром больше месяца корпели, оборудуя эту тропинку, ведущую в лагерь. Вся изобретательность Иигуира и опыт хардаев понадобились, чтобы превратить извилистую стежку в дорогу смерти, насыщенную сложными, многоуровневыми ловушками и западнями. Теперь путешествие по безобидной тропке напоминало странный танец из прыжков, приседаний и пируэтов. Пренебрежение любой из фигур повлекло бы тяжкие последствия. Шагалан и сам уже не помнил точно, где вылетало бревно, а где спрятан самострел, да и не стремился уточнять. Сейчас здесь была вотчина мастера Кане, только он знал и поддерживал в порядке тайные механизмы. Исполнение хитрого лесного танца требовало регулярной практики, а потому из ребят осилить его могли лишь ученики мастера. Прочие соваться сюда и не пытались. Местные же крестьяне, раньше изредка забредавшие в эти места в поисках ягод, после того как покалечилась пара человек, вовсе шарахались от зловещего леса, как черт от ладана.
      Еще сотня шагов через заросли терновника, и друзья спустились к лагерю. На этот момент основу его составляло полдюжины землянок, вытянувшихся в два ряда. Самые древние, выкопанные в первую осень изгнания, успели обветшать и подернуться бурьяном. В стороне находилась линия хозяйственных построек: кухня, сараи, хлев, амбар и большой Зал Собраний. Эти мастерились из переплетенных веток ивняка, обмазанных глиной: технология предельно простая и дешевая, но требующая некоторых навыков. Каждое очередное сооружение было все изящнее, все меньше его украшало заплат и следов ремонта. Недавно перестроенный Зал Собраний выглядел даже весьма солидно, а по правую руку от землянок уже возвышались остовы нескольких новых домиков. Дальше за хозяйственным кварталом располагались тренировочные площадки, а затем и обширный огород. Снаружи лагерь плотным кольцом опоясывал лес, кое-где старый, чаще — высаженный поселенцами. Прерывалось кольцо лишь в двух местах: на юге — уходящей в глубь страны узкой дорогой, а на востоке — просекой, ведущей к крохотной бухте, их главному порту. Возможно, кто-то раскритиковал бы такую планировку за ее бестолковость и хаотичность, однако надлежало учитывать растянутость строительства и скудость имевшихся сил.
      Сейчас время текло к обеду, переулки зияли пустотой. Только с кухни ветер доносил шум и ароматный дымок, да несколько согнутых фигур виднелись среди огородных грядок. Две лохматые собаки подняли головы, но, признав гостей, опять развалились в тени.
      — Куда это все подевались? — насторожился Шагалан.
      — Наверно, на занятиях в Зале. — Дайсар пожал плечами.
      Шагалан даже остановился:
      — Хочешь сказать…
      — Я услыхал сегодня — старик Иигуир третий день как возобновил свои лекции.
      — Невообразимо. Какого дьявола ему позволили работать?! Когда уезжал, он едва-едва пришел в себя, не мог пальцами пошевелить! Вы что, решили его доконать?
      — Успокойся, брат. — Дайсар придержал товарища за плечо. — Мессир сам настоял на занятиях. Воля у него по-прежнему железная и переубеждению поддается слабо. Не силком же смирять? Впрочем, вчера он выглядел совсем неплохо.
      — Неплохо… — фыркнул Шагалан.
      — Хочешь, прямо сейчас пойдем и посмотрим? Кстати, допускаю, и мастер там, он любит послушать мессира Бентанора.
      Юноши пересекли ряд землянок и приблизились к Залу Собраний. На месте древнего барака теперь возвышался круглый дом шагов двадцать в поперечнике. Основание его было приподнято более чем на локоть, и к массивным двустворчатым дверям вело несколько укрепленных камнями ступеней. Сам вход обрамлялся затейливой резьбой — среди ребят нашлись недурные умельцы, что не жалели свободного времени для украшения жизни всех. Перед дверьми — две деревянные фигуры, изображавшие вооруженных воинов. Первоначально вроде бы мыслилось соорудить подобия каменных статуй, суровых стражей ворот замков, о которых рассказывали мастера Диадона. Но, то ли повлиял иной материал, то ли нехватка опыта у юных скульпторов, а возможно, их шаловливый нрав. Большие, в рост, долбленные из цельных стволов истуканы получились совершенно не грозными, а скорее забавными, превратившись во всеобщих любимцев.
      В просторном Зале царил полумрак, несмотря на распахнутые настежь окна и двери. Вокруг помоста у дальней от входа стены находились человек двадцать — двадцать пять: они словно застыли, сидя на утрамбованном земляном полу. Снаружи изнывал жаркий августовский полдень, но в центре Зала пылал огонь, и мускулистые спины блестели бисером пота. В самодельном кресле на помосте полулежал прославленный сын своей эпохи Бентанор Иигуир. Ему было за семьдесят, но он по-прежнему оставался величественным — от согбенного седовласого старца веяло мудростью и духовной силой. Только телесно Иигуир резко сдал за последние годы. Он почти оглох и очень плохо видел, в жару его бил озноб, а грудь раздирал сухой кашель. На иссохшем, морщинистом лице жили одни глаза — ясность мысли не покидала старика. Сейчас, завернувшись в одеяло, он о чем-то рассказывал своим молодым слушателям, временами пытался далее жестикулировать, но едва мог приподнимать руку. Замершему в дверях Шагалану пришлось напрячь слух, чтобы различить слова тихого прерывистого голоса.
      Он учил их все эти девять лет. Начиналось с чтения, письма, счета, потом пошли математика, инженерия, языки, наконец, история и культура. «Мы делаем из вас воинов, а мессир Иигуир — гердонезцев», — как выразился однажды мастер Кане. Все многовековое наследие родины и целого Архипелага, литературу и поэзию, песни и предания Бентанор торопился передать ученикам.
      Наибольшие трудности возникли с религией. При своих бесчисленных конфликтах с Церковью Иигуир всегда оставался истово верующим человеком. Ревностному единотворцу непросто год за годом наблюдать, как его питомцы растут вне Бога, зачастую лишь прежние договоренности удерживали от вмешательства. Со временем тревога за детей поутихла, долгие беседы с хардаями породили если не понимание, то уважение к их необычному мировосприятию. Но затем всплыл другой вопрос: «Если мы растим наших мальчиков для жизни в Гердонезе, как они смогут стать частью страны, не зная того, во что эта страна верит?»
      «В разговоре со мной, — рассуждал Бентанор, — Верховный Магистр Энго давал совет не ограничивать устремления освобождением родины. Не ведаю, скольким из ребятишек суждено дожить до мирных дней и доживет ли вообще кто-нибудь, однако готовить их нужно не только к войне. Их должен принять Гердонез!»
      К удивлению старика, хардаи легко с ним согласились. Почти полгода Иигуир читал и толковал Писание, обучал истории и традициям Церкви, ухитрился организовать путешествие группы любопытствующих по окрестным храмам. И конечно, занятия свои Иигуир проводил особо пламенно и вдохновенно, не без тайной надежды заронить искру веры хоть в некоторые сердца. Надежда не оправдалась. Ребята слушали учителя, как всегда, внимательно, с интересом, но без лишнего трепета, спокойно. «Даже если все, читаемое вами, мессир, — истина до последней буквы, во мне ничего не изменится», — произнес как-то один из них, и Бентанор понял, что для единотворчества эти души потеряны…
      Сейчас, насколько удавалось расслышать, старик повествовал о планетах, созвездиях, путях небесных светил. Боясь потревожить его, юноши не решились приблизиться, а встали в дверях, где учитель вряд ли бы их увидел. Чуть в стороне от группы ребят, у стены Шагалан отыскал глазами статную фигуру, единственную одетую в холщовую накидку. Мастер Вакамо Кане уже заметил вновь прибывших. Обменялись знаками, хардай бесшумно поднялся с пола и мягко отошел, почти отплыл к выходу. В своей манере двигаться, далее достигнув солидного возраста, он оставался неподражаем. Короткое приветствие кивком, и все трое переместились на улицу, в пасть обжигающему зною.
      — Собираемся у меня. — Кане прищурился, поглядел из-под ладони куда-то за спины друзей. — И прихватите с собой вон того рыбаря.
      Юноши обернулись. По тропинке между огородных грядок к ним тянулась цепочка молодых парней. Мокрые с головы до пят, но веселые, они несли весла, рыболовные снасти и корзины, совсем не казавшиеся тяжелыми.
      — Подобной добычей не прокормите и кошку, — фыркнул Дайсар, когда первый из рыбаков поравнялся с ним.
      — Не ворчи, брат, — улыбнулся тот в ответ, опуская на землю полупустую плетенку. — Знаешь, что не сезон.
      — Так зачем тогда воду баламутить?
      — Не все же делается пользы ради. Иногда приятно поработать и для души.
      — Но полопать ты, Скоха, при этом не забываешь, — отмахнулся Дайсар. — Идем, мастер ждет. Брось кому-нибудь свою корзину, не в тягость будет.
      Дайсар озлился на друга не случайно — главной и неизменной проблемой колонии всегда оставалась еда. Каждый месяц в окрестные деревни отправлялись две-три телеги за мукой, пшеном, горохом и прочей снедью, но покупаемого продовольствия хватило бы только на полуголодное выживание толпы здоровых парней. Пришлось разбивать огород, заводить скот. Летом, в сенокос и жатву, команды колонистов помогали селянам, те рассчитывались на месте натурой. И все равно чувство сытости почти исчезло из памяти. Мясо вкушалось исключительно по праздникам, оттого серьезным подспорьем оказалась рыбная ловля. Цепочка крошечных островков, или «Камней», в миле от берега несколько месяцев в году снабжала их изрядным количеством рыбы, в удачные дни ее даже вялили впрок. С самого начала работой этой занимались шесть человек, и среди них Скоха, веснушчатый русоволосый парень, весельчак и балагур. Когда мастер Кане отобрал его в состав четверки для особой миссии, Скоха подыскал себе замену, но при любой возможности был всегда готов снова сорваться в море к своим неводам.
      Друзья по очереди спустились в маленькую землянку. Комнатка размером три на четыре шага содержала из мебели лишь пару деревянных топчанов, весь остальной скарб впихивался в ящики под ними. Сидевший на краю жесткого ложа Кане, прищурившись и отклонившись к двери, читал какие-то бумаги. Вошедшим ученикам он махнул рукой, и те, пригибаемые низким потолком, разместились на топчанах. Через минуту мастер отложил свиток, повернулся к юношам.
      За десятилетие жизни на чужбине Вакамо Кане достиг той солидной заматерелости, следом за которой идет только старость. Первые седые волосы и первые морщины уже размечали ей дорогу. Здесь, в Валесте, диадонец отрастил усы, чтобы, как он шутил, меньше выделяться среди западного люда, — сейчас и в них поблескивали серебристые нити.
      — Разберем наши дела, — заговорил хардай. — Жаль, нет Кабо, но возвратится он еще не скоро. Прежде с тобой, Дайсар. Отчет я слышал, тем не менее хотелось бы ознакомить и остальных.
      — Стоит ли, учитель? — Юноша понурился. — Я все понял.
      — Хорошо, но требуется, чтоб понимали и они. — Кане обратился к двум другим ученикам. — Мы во многом создали из вас тех, кто вы есть, посему способны предположить, что вы чувствуете во время вылазок. Мир кругом кишит несправедливостью и жестокостью, верно? Душа зовет прийти на выручку каждому обиженному? Только не забывайте, вы не просто постигшие, не просто воины. Вы разведчики, глаза и уши; ваша цель единственная — сведения. Случайно ускользнувшее от внимания слово может стоить жизни всем вашим товарищам. И стало быть, вам нельзя рисковать своей зря! Что бы ни довелось увидеть!
      — Сдержаться порой тяжело, — заметил Шагалан. — Наступаешь на горло собственной природе, а это гадкое чувство.
      — Да, здесь заключена большая проблема. Как хардаи вы обречены следовать своей натуре, как разведчики — часто действовать вопреки. Именно в этом главная трудность пути разведчика, или, как говорят на Диадоне, охотника, а вовсе не в умении стрелять из лука или прятаться в лесу. Пусть я охотником не был, но то, с чем удалось познакомиться, постарался передать целиком. Возможно, этого недостаточно, однако основы-то вам ведомы!… Дальше предстоит идти уже самим…
      Воцарившуюся тишину нарушил Шагалан:
      — А что же все-таки произошло?
      — Дайсар наткнулся на двух солдат, издевавшихся над крестьянином… — рассеянно ответил мастер. — И забил обоих.
      — Опасно, конечно, — Скоха пожал плечами, — но, в конце концов, двумя захватчиками меньше.
      — Там оказались даже не мелонги, а стражники губернатора. Кстати, в последнее время они заботят меня все больше: продажные твари, никудышные воины, при всем том их довольно много. Если суммировать известное сегодня, на три-четыре тысячи человек имперского гарнизона придется не менее пяти-семи тысяч всяческих изменников, стражников, шпионов, прочей нечисти. И желательно бы увериться, что с поражением своих хозяев они сразу сложат оружие. То же относится к другой любопытной компании — фригольдерам. Эти приплывают в Гердонез чуть ли не ежемесячно, пускают здесь корни, а как бывшие солдаты Империи, вероятно, преданы мелонгам. Возьмите, друзья, опять же на заметку — нащупать ходы ко всей этой пестрой публике было бы весьма полезно… Какие новости у тебя, Шагалан?
      — Как и планировали, учитель, через Нестиона я вышел на ватагу Омута. Провел там целый день. Пустышка. Обычная разбойничья шайка, на разговоры о свободе реакции никакой, одни алчность с гнусностью.
      — Удалился тихо?
      — Да, получилось ускользнуть во время всеобщей попойки. Хотя тоже подмывало помахать руками.
      — Понимаю, — кивнул мастер. — Как оцениваешь самого Нестиона?
      — По-моему, надежный человек. Правда, знает немного, и связей с гулькин нос, вряд ли отыщет еще кого-то, но кров в трудную минуту предоставит всегда.
      — Пускай так. — Кане, поднявшись, зашагал взад-вперед по узкому проходу между топчанами. — Ладно, давайте подведем итоги последних недель.
 
      Решение об активных разведывательных действиях принималось в конце зимы — аккурат ко второй годовщине того, как мастер Кане сформировал их четверку и занялся ее подготовкой. Можно лишь догадываться, по каким признакам хардай отбирал в ученики столь непохожих людей: весельчака Скоху, рассудительного Шагалана, степенного Дайсара и хромого Кабо. Но с того дня они превратились в единую команду, выделенную из прочей массы ребят. Их почти не отвлекали на работы по хозяйству, зато к ежедневным тренировкам добавилось еще несколько часов специальных, совершенно отличных от всех прежних.
      В этом своем обучении юноши прошли как бы два этапа. Сначала преподавалось выживание на природе — в лесу, горах, открытом поле, — они осваивали искусство прятаться, двигаться, наблюдать и нападать. В качестве своеобразного выпускного испытания Кане отвез группу в какую-то чащу в полусотне миль от лагеря. Пятнадцатилетних подростков оставили одних в промозглом ноябрьском лесу, выдав только по ножу и плащу на каждого. Пожалуй, тогда впервые они почувствовали дыхание подлинной опасности. Обеспечивать себя теплом, кровом, едой довелось две недели. Там, в утлом шалашике, под завывания ледяного ветра и волков, друзья выстояли.
      Однако следующий курс получился куда сложнее: им предложили притвориться другими. Сымитировать иного человека казалось столь легко, что подвох не сразу уловили. Веселая игра в перевоплощения резко прервалась, когда мастер обличил: далее переодевшись, они остаются самими собой, при малейшей неожиданности их собственная натура реакцией выдает себя. И опять потянулись многочасовые тренировки, не требовавшие особых телесных усилий, но изматывавшие до предела. Зажать в кулак все свои порывы, контролировать любой жест и вздох — они, по сути, учились тому, от чего отучались предыдущие годы. И вот прошлой осенью для испытания группа отправилась в столицу Валесты Амиарту. Каждому досталась роль: нищего бродяги, наемного работника, пилигрима или начинающего торговца. За те же две недели следовало не только избежать разоблачения, но и врасти в выбранный слой общества. Лишь успешное выполнение задания позволило впервые завести речь о действиях в Гердонезе.
      Пренебрегая всяческими умствованиями, убеждениями и мольбами, Варварская Империя продолжала накапливать мощь. С трепетом и страхом наблюдал за ней Архипелаг, гадая, на чью шею в этот раз опустится тяжелая лапа. Чудилось, какие-то высшие силы до последней секунды оттягивают очередной скачок северного зверя. Девять лет минуло с момента покорения Гердонеза, а единственным новым приобретением мелонгов послужил обширный, но не слишком процветающий Овелид-Кун. Да и тот, вконец развалившись от внутренних свар, сдался практически без боя: упорство отдельных доблестных сеньоров роли не сыграло. Ощутимее, почти на два года, задержала завоевателей страшная эпидемия чумы, потрясшая всю Поднебесную. Едва они принялись поднимать голову, как разразилась междоусобная война: генерал Венгус, лучший полководец Императора Вингрелла, повелитель Бордена, нежданно повернул оружие против сюзерена. Три года переговоров, интриг и кровопролитных боев, когда удача склонялась то к одной, то к другой стороне, завершились поражением мятежников, но опять ослабили варваров. И все равно, не обращая внимания на тревожные приметы, захватчики упрямо продолжали двигаться к цели. На бескрайних землях Империи вовсю готовились новые полки, ковались новые горы оружия, закладывались новые корабли. На пространные рассуждения мелонгов об укреплении границ знающие люди только усмехались: «Они тратят деньги на грузовой флот, а старые крепости толком даже не ремонтируют. Какой баран поверит тут песням про оборону?»
      Хардаи не скрывали, что боятся не успеть. Кане был убежден — останавливать нашествие предстоит Диадону, какой бы неимоверной цены это ни потребовало. Здесь, за тысячи миль от родины, учителя по-прежнему трудились ради нее — выращенным воинам надлежало ударить в спину врагу, принеся свободу Гердонезу и помощь Диадону. Опоздание же с выступлением лишило бы многолетние усилия смысла, это страшило более прочего.
 
      — …Не желая высаживать вас в неизвестность, — мастер мерил шагами комнатку, — мы опросили всех уроженцев Гердонеза, которым могли доверять. В результате, как помните, набралось два десятка имен: ученые, художники и клирики Иигуира, купцы Бойда, крестьяне и рыбаки Беронбоса. Судя по рекомендациям, исключительно честные, смелые люди. И первым вашим заданием было исследовать полученное, отобрать самых надежных, создав, таким образом, начальную сеть осведомителей и убежищ. На сегодняшний день эта работа близка к завершению. Итоги неоднозначные… Мессир Иигуир известен как знаток человеческих душ, оттого указанные им люди вызывали максимальное доверие. К сожалению, мелонги не разделяют нашего уважения к лучшим умам страны — за прошедшие годы большинство ученых и художников покинули свои дома, а возможно, и Гердонез. Те же немногие, кто остался, влачат жалкое существование, им самим впору помогать. Священники бедствуют меньше, однако самые порядочные из них обычно несдержаны на язык. Вероятно, обличительные проповеди и укрепляют дух паствы, но уж точно привлекают внимание врага. Чересчур рискованными могут порой оказаться подобные связи. Что в результате?
      — Всего два человека, учитель, — вздохнул Дайсар. — Нищий ученый, перебивающийся гончарным ремеслом, да сельский священник.
      — Далее. Гораздо чаще по старым адресам продолжает обитать простой люд. Знакомые Беронбоса и Саткла, от бедных до зажиточных, весьма надежны и самоотверженны. Их главные минусы — слабая осведомленность, узость контактов, запуганное и ограниченное окружение. Практически они в состоянии лишь обеспечить кров. На сегодняшний день отработано шестеро?
      — Шесть человек, — кивнул Скоха. — С Нестионом, когда закончит Шагалан, может быть семь. И хочу заметить, учитель, некоторые живут в малолюдных местах. Особую информацию там добыть неоткуда, зато укрытие найдется не только одинокому путнику, но и целому отряду.
      — Согласен. Теперь по поводу третьей группы — купцы, торговцы, ростовщики. Люди весьма живучие, приспособившиеся к новым условиям, а главное — отлично осведомленные. По роду занятий постоянно в гуще событий, в курсе всех слухов. Лучших союзников трудно бы пожелать, да вот беда — очень сомнительная публика. Немногие из них свободу страны поставят выше выгоды и собственного покоя. Недаром Бойд с его десятками и сотнями знакомых едва выдавил имена пятерых верных людей.
      — А пообщался я с ними — осталось двое, — хмыкнул Шагалан. — Народ, конечно, интересный и полезный, но опасный чертовски. С ними, как с ядовитыми змеями, всегда держишь ухо востро. После такого работа с простодушным Нестионом казалась настоящим отдыхом.
      Мастер Кане опустился на топчан рядом.
      — На днях приезжал Бойд. Мы поговорили, и он назвал еще три адреса. Однако сам предупреждает — далее менее надежные. Использовать только в крайнем случае. Присмотрись, друг мой, но аккуратно, издали.
      Шагалан глянул мельком на протянутый ему клочок бумажки и сунул за пазуху.
      — Итак, сейчас у нас одиннадцать человек, — продолжил хардай. — Не бог весть какая сила, но для первых месяцев работы неплохо. Потом пойдет труднее. Вы все понимаете, что полезность нашей новорожденной сети пока невелика, путей же для ее расширения я вижу лишь два. Либо мы беремся за вербовку, сами или через старых агентов, либо пытаемся присоединиться к сетям, созданным другими.
      — Вы опять насчет повстанцев, учитель? — Скоха скривил губу. — От них больше слухов, чем дел. Похоже, эти лесные братья очень уж заботятся о своем выживании и сидят тише воды.
      — Без серьезной поддержки жителей, без множества осведомителей и помощников они за девять лет не сумели бы уцелеть. Не забывайте, друзья мои, с ними боролся годами не кто-нибудь, а Бренор Гонсет — едва ли не самый талантливый мастер тайных операций в мире. Вся разведка Мелонгеза — плод его рук, агентура в соседних странах частью по-прежнему замыкается на нем. Такого противника опасно недооценивать.
      — Говорят, сейчас он в опале? — заметил Шагалан. — Вроде бы Император подозревал его в сочувствии мятежному Бордену.
      — Как бы то ни было, возможности наместника еще велики. И я готов благодарить Бога, что в преддверии большой войны Император лишился сразу двух своих опытнейших военачальников: Венгуса и Гонсета.
      — Жаль, угробил не обоих, теперь с этаким талантом схлестываться нам… Вы всегда возражали против устранения отдельных личностей, учитель, но разве это не удобный случай? Если Гонсет столь одарен, его гибель послужит залогом нашей победы.
      — Почти согласен с тобой, Шагалан. Фигура нерядовая, удалось бы дотянуться… Впрочем, пока у нас все равно нет подходов. Гонсет — опытный лис, ему ли не знать, как организуются покушения и как их избежать.
      — Мне рассказывали байки о нем, — добавил Скоха. — Шепчутся, будто наместник крайне неохотно ездит по стране, чаще челночит между столицей и замком Тьюнир. И обязательно в сопровождении двух-трех десятков отборных головорезов. Безлунная ночь, черные лошади, черные плащи… короче, общий ужас.
      Шагалан ухмыльнулся:
      — Ну, если мы попадем в нужную точку…
      — Это далекое будущее, — прервал его Кане. — А до тех пор нам, друзья, предстоит помериться с Гонсетом разумом. Задача не из легких, но, думаю, имеются шансы на успех, особенно если действительно обретем доступ к агентурным кладовым мятежного Гердонеза. Все вы наслышаны об «Армии Сегеша», должно быть самой крупной повстанческой ватаге. Как недавно уточнил Кабо, она вправду существует по сей день в лесах западнее Галаги. Не прекращая других поисков, попытайтесь каждый со своей стороны нащупать контакт с Сегешем.
      — Н-да, — фыркнул Дайсар. — Если верить молве, старик Сегеш стал бы великолепным союзником. Ни о ком не говорят в Гердонезе больше, чем о нем. Ни за чью голову не предлагают таких денег мелонги. Если же у него вдобавок и сотня-полторы бойцов… Загвоздка в том, как выйти на отряд, раз его тщетно ловит много лет сам Гонсет?
      Хардай улыбнулся:
      — Не знаю. Но нужны настойчивые усилия, нацеленность на встречу. Только это вкупе с чутьем способно помочь.
      — Учитель, — Шагалан задумчиво теребил ворот рубахи, — среди адресов, что вы передали, есть и Галага…
      — Поосторожней с этими адресами, друг мой! — Кане посмурнел. — Явившись туда, рискуешь в мгновение ока очутиться не у Сегеша, а в городской тюрьме. Считай это исключительно запасом на черный день.
      Спустя еще некоторое время совещание завершилось, и все потянулись на улицу, на слепящее солнце. Щурясь после сумрака землянки, Шагалан задержался рядом с Кане.
      — Учитель, когда, по-вашему, ожидать войну на Диадоне?
      — В будущем году, — не колеблясь, ответил тот. — Предельно — через два года.
      — Откуда подобная уверенность?
      — Удивишься, Шагалан, но, прежде всего, из ваших донесений. — Хардай похлопал юношу по плечу. — В придачу щепотка слухов, расчетов да интуиции. Однако можешь не ломать над этим голову: сигнал к выступлению дадут сами мелонги.
      — ?
      — Поверь, Император однажды уже обломал зубы на Диадоне и теперь соберет для него все имеющиеся силы. То есть едва только большая часть гарнизона запылит в сторону портов, приспеет срок точить клинки и стаскивать лодки на воду.
      — Будь Гонсет воистину столь хитер, как его рисуют, постарался бы перебросить полки тайно.
      — Верно, друг мой. Поэтому так нужны многочисленные глаза и уши в Гердонезе.
      Помедлив, Шагалан наконец отважился на вопрос, последнее время деликатно всеми обходимый:
      — Вы пойдете с нами, учитель?
      Кане пожал плечами:
      — Все возможно… По совести, очень хочется возвратиться к началу боев на Диадон. Думаю, мы с Очатой лишними бы там стали… Ну, а если не судьба сразиться с врагом дома, то, конечно, мы и здесь…
      Хардай смолк, лишь через секунду юноша сам услышал чьи-то торопливые шаги. Со стороны Зала Собраний к ним спешил Борхи, один из двух братьев-близнецов, различаемых только по тщательности в выбривании голов. Потом заметили и суматоху у дверей Зала. По обеспокоенному виду подбежавшего поняли, что случилось недоброе.
      — Мессиру Иигуиру плохо!
      Крик тотчас сорвал с места.
      — Он потерял сознание во время занятия, прямо на полуслове, — объяснял Борхи на бегу. — Сперва хотели перенести его в дом, но потом решили не тревожить и устроили в Зале. Слишком уж скверно выглядел…
      В конце Зала на помосте рядом с креслом было сооружено подобие ложа из одеял и плащей. Вокруг суетились женщины: подносили воду, полотенца, пучки каких-то трав. Чуть поодаль с сумрачными лицами переговаривались Беронбос и мастер Очата. Прочие поселенцы густой беззвучной волной застыли вдоль стен, обрамляя озаряемый пламенем круг.
      Кане оставил учеников у входа, сам прошел к помосту, осмотрел больного, обменялся короткими фразами с другими руководителями лагеря. Затем подозвал Шагалана, в напряженном ожидании теснившегося среди друзей.
      — Совсем плох, — вполголоса произнес хардай. — Насколько могу судить, отказывает сердце. Первый удар он переборол, однако сейчас надежда слабая. Мы способны только малость облегчить страдания, но не изменить финал. Пойдем, поможешь…
      Повинуясь указаниям мастера, Шагалан приподнял старика в полусидячее положение, подсунул под спину набитые соломой подушки. Иигуир все еще пребывал без сознания, лишь частое хриплое дыхание свидетельствовало о тлеющей жизни в изнуренном годами теле.
      — Побудь около него, Ванг, — срывающимся басом вымолвил Беронбос. — Если придет в себя, ему понадобятся самые близкие люди.
      — Тяжело говорить, сударь, — заметил Кане, — но здесь скорее понадобится священник.
      Беронбос в отчаянии схватился за голову, потом кое-как совладал с собой:
      — Конечно, я немедленно поеду. Может, поискать и врача?
      — Боюсь, господа, в целой Поднебесной не найти лекаря, способного на такое чудо. А вам ехать не обязательно — ребята управятся легче и быстрее.
      — Я распоряжусь. — Очата двинулся к выходу, вызывая знаками кого-то из толпы.
      — Прочим тоже выйти. — Казалось, Кане стремился в большей степени отвлечь Беронбоса от горестных мыслей, нежели освободить зал. — Займитесь этим, сударь. Больному требуется больше воздуха.
      Ребята вытекали на улицу медленно, неохотно. Долго топтались у порога, растерянно оглядываясь на смертное ложе любимого учителя. Их перекатывающиеся отточенные мускулы и крепкие кулаки на сей раз пасовали перед неизбежным.
      В конце концов в зале остались только Кане, Шагалан и Марика, жена Беронбоса. Женщина время от времени протирала лицо старика мокрой тряпкой, мужчины отступили к окну.
      — Он еще придет в себя? — тихо спросил Шагалан.
      — Вероятнее всего. — Хардай помолчал, потом добавил, словно размышляя вслух: — Хотя, возможно, лучше бы ему не приходить…
      Смысл загадочной фразы Шагалан постиг поздно вечером. Он сидел в одинокой задумчивости рядом с учителем, когда тот с резким всхлипом вдруг дернулся и сел на ложе. Отчаянно выпученные глаза, всклокоченные волосы, широко открытый рот — он явно задыхался в большом пустынном зале. Юноша, в два прыжка подлетев к окну, пронзительно свистнул. Через минуту около больного собрались Кане, Беронбос, Марика и их дочь Ринара. Немалых трудов стоило Очате сдержать в дверях остальных, снаружи теперь доносился обеспокоенный гул. К этому моменту Иигуир обессиленно упал на подушки, непрекращающаяся одышка дополнилась тяжелым кашлем, на губах показалась пена. Осмотрев старика, Кане лишь покачал головой.
      Пока женщины оттирали с лица Иигуира липкий пот, Шагалан упрямо размахивал самодельным опахалом из натянутой на ивовый обруч холстины. Безнадежная, но неистовая борьба за жизнь не прерывалась ни на миг. Юноша уже начал уставать, когда приступ наконец пошел на спад, кашель стих, совершенно изможденный Бентанор смог ненадолго забыться. По распоряжению Кане на дежурство у ложа заступил Лансар, а Шагалана хардай отозвал в сторону:
      — Привезли местного священника. Бери Скоху и Дайсара, в лагере сопровождайте гостя неотлучно. Считайте это специальным заданием: теперь вы — богобоязненные единотворцы. Постарайтесь, чтобы клирика не шокировало окружающее.
      — А как же мессир?! — вскинулся юноша.
      — Не волнуйся, друг мой, здесь хватит заботливых рук. Как только он проснется, спросим об исповеднике. Чужие уши, конечно… однако, мыслю, без их участия господину Иигуиру душевного покоя не получить. А уж в последнюю-то минуту он его точно заслужил.
      На улице темнело, малиновые отсветы заката утопали за лесом, открывая дорогу силам ночи. Церковника нашли у заставы на въезде в лагерь. Полнотелый мужчина средних лет в простой серой рясе неподвижно сидел на таком же упитанном муле. С боков их поджимали два поселенца: Керман и Гош, державшие своих коней под уздцы. Все движения священника заключались в непрерывном разворачивании головы от одного безмолвного, мрачно-ледяного спутника к другому.
      — Похоже, милейший пастырь здорово перетрусил, — шепнул Шагалан Дайсару, приближаясь к заставе. — Работаем, братцы…
      Столь пылкое почтение не всегда, пожалуй, достается и епископам. Священник даже оторопел от резкого поворота дела, но вскоре оправился, чинно сполз с седла и по-отечески благословил свою боголюбивую паству. Пропустив товарищей к руке служителя Церкви, Шагалан аккуратно отпихнул в густеющие потемки его суровых стражей.
      — И на черта вы расшаркиваетесь перед этим надутым каплуном? — беззлобно буркнул Керман.
      — Валите, валите, ребята, — прошипел Шагалан, тесня его спиной. — И остальным скажите, чтоб не попадались на дороге. Кроме нас больше расшаркиваться некому.
      — Часто посещаете церковь, дети мои? — Священник успел совсем размякнуть. — Я не замечал вас у себя.
      — Мы лишь бедные сироты, изгнанные со своей родины, святой отец, — весьма натурально сетовал Скоха, меняя классический валестийский на диалект северных земель. — Все время и силы уходят на то, чтобы хоть как-то свести концы с концами. В поте лица добывая себе пропитание, мы, к прискорбию, действительно редко посещаем Храм Божий.
      — Тем не менее всегда спешим при первой же возможности причаститься святых даров… — поддакивал Дайсар, — однако по преимуществу в… соседней с вашей деревне.
      — Похвально, дети мои, — расплылся в улыбке священник. — Рад буду увидеть вас и на своей службе. Почаще припадайте к чистому роднику матери Церкви, это поможет утвердиться в вере и пережить нынешние нелегкие дни.
      — А теперь еще ужасное горе, святой отец. — Скоха предпочел переменить тему. — Мессир Иигуир, наш наставник как в светских, так и в духовных делах, покидает нас. Мы просто в отчаянии!
      — Крепись, сын мой, все в руках Творца. Любой из нас рано или поздно предстанет на Его суд. У господина же Иигуира за плечами славная жизнь, удивительная не только свершениями, но и продолжительностью. Немногим Всевышний отпускает столь долгий век.
      — Вы тоже наслышаны об учителе?
      — Безусловно, сын мой. Один собор Святого Гемлиса Орхенского в Амиарте обессмертил бы его имя. Правда, я что-то слышал и о разногласиях с иерархами Гердонеза… Впрочем, ведь господин Иигуир остался преданным единотворцем, не так ли? Огромная честь для скромного сельского священника быть духовником незаурядного человека…
      Под этот разговор они приблизились к Залу Собраний. У входа толпилось едва ли не все население лагеря, глухой гул выдавал накал общих чувств. При виде зловещего гостя глум чуть стих, тесные ряды раздвинулись, образовав узкий коридор до самых дверей. Священник, распираемый гордостью от важности выпавшей на его долю миссии и преклонения окружающих, прошествовал, щедро одаривая направо и налево благословениями примерную паству. То ли сказалась его погруженность в собственные грезы, то ли — плотная опека разведчиков, а может, и неверные блики редких факелов, но он так и не заметил, что на его величественные пассы почти никто не отреагировал.
      В дверях Шагалан остановился, быстро глянул внутрь:
      — Можете начинать, святой отец. Мы подождем на улице.
      Пока набожные Марика с дочерью раскланивались со священником, Кане бесшумной тенью проскользнул за порог. Здесь его догнал Шагалан:
      — Как он?
      — Проснулся в ясном сознании, хотя очень слаб.
      — Я тут подумал, учитель… — Юноша промедлил. — Мессиру Иигуиру ведь предстоит исповедовать все совершенные грехи… Не окажется ли церковник посвященным в наши планы? Боюсь, мессир до сих пор считает свою затею пускай и вынужденным, но богопротивным поступком.
      — Передачу воспитания невинных отроков в руки безбожников? — усмехнулся мастер. — Весьма вероятно. Что ж теперь? Неужели предлагаешь прирезать святого отца?
      Юноша посмотрел серьезно:
      — Нет, лишнее. Он представляется человеком не слишком умным, но вполне преданным своему долгу, тайну исповеди, скорее всего, сохранит. Другой вопрос, если кто-то целенаправленно пожелает выдавить из него сведения…
      — Потерпим чуток, Шагалан. Полагаю, едва гость выйдет, как тотчас развеет сомнения. Следом зайдешь ты.
      Ждать пришлось изрядно. Наконец одна из створок дверей, скрипнув, приоткрылась, показался священник. Весь взъерошенный, растерянный и даже испуганный, то и дело отирая с лица пот, он невидящими глазами озирался вокруг. Кане и Шагалан многозначительно переглянулись.
      — Дайсар! — позвал хардай негромко. — Вы со Скохой проводите святого отца до самой деревни. Время уже слишком позднее для одиноких путников.
      Еще больше понизив голос, добавил:
      — Возьмите у Беронбоса пару золотых на пожертвования. И постарайтесь по дороге убедить церковника в своем глубинном тяготении к вере предков. Она пробивается в ваших душах сквозь все чары и заблуждения воспитателей, ясно? Только сыграйте искренне, вдохновенно. Пускай теперь почувствует себя миссионером…
      Когда Шагалан вновь подошел к ложу Иигуира, то понял, что развязка близка. Старик часто, с хрипом хватал ртом воздух и никак не мог отдышаться, на пепельно-серой коже натужной паутиной вздулись вены, пена на губах стала розовой.
      — Плохой знак, — прошептал Кане, наклонившись. — Боюсь, зреет очередной приступ, который он едва ли перенесет. Если вдобавок пойдет кровь горлом, то…
      Юноша опустился на пол у изголовья. Сзади, еле слышно ворча, Гош возился с опахалом, а Ринара, устроившись по другую сторону ложа, вытирала лицо и грудь умирающего. В этот момент взгляд Иигуиpa, до того воспаленно-блуждающий, внезапно обрел прежнюю ясность.
      — Ванг! — голос был глухим и хриплым. Шагалан даже не сразу понял, что прозвучало его имя.
      — Я здесь, учитель.
      — Слушай меня, сынок… — Старик с трудом подыскивал паузы между волнами удушья. — Тебе с друзьями завершать начатое… Я уже, сдается… не поднимусь… Вам карать злодеев… освобождать страну… Жалею лишь, не довелось… самому обратно… Не вовремя истекает отпущенный… Помните, вы — гердонезцы, и… и родина ждет вашей помощи… Воздух горит… Да хранит вас… хранит вас Бог…
      Какое-то движение на секунду отвлекло Шагалана. Повинуясь жесту Ринары, к ложу подступил мастер Кане. Девушка молча показала ему полотенце, которым только что протирала губы Иигуира, — на влажной светлой ткани отчетливо расплывались алые пятна…

      Шагалан медленно брел по прибрежному песку. Теплая пена резвилась вокруг босых ног. Освеженный грянувшим накануне ливнем, воздух струился в солнечных лучах. Несколько чаек деловито расхаживали по пляжу, нимало не пугаясь соседства человека. Чудилось, они своими крошечными мозгами поняли, что, погруженный в свои мысли, тот не обращал на окружающее никакого внимания.
 
      Бентанор Иигуир умер на самом исходе той тяжелой ночи. День лагерь провел в звенящем, отчаянном молчании. Ни занятий, ни тренировок. Не произнося ни слова, люди точно призраки слонялись с места на место, то сбиваясь в беззвучные группы, то рассыпаясь поодиночке. После нескольких таких бесцельных перемещений они снова и снова возвращались в Зал Собраний, дабы постоять у тела учителя. Величественное лицо старца застыло в умиротворении и покое, тревоги суетного существования теперь переходили на плечи его воспитанников. Минута-две у смертного одра, и люди опять отправлялись в свои странные путешествия, чтобы затем снова сюда вернуться. Получался бесконечный поток, непрерывно протекавший через Зал. Горестную тишину над лагерем лишь однажды нарушил вой голодной скотины из хлева: животные, не считаясь ни с чем, требовали возобновления привычного хода бытия.
      Назавтра тело Иигуира перевезли в Вильтон, скромный городок милях в десяти от побережья. По дороге повозку сопровождали только Беронбос, Шагалан и Дайсар, но печальное известие разлетелось далеко, и небольшая древняя церковь оказалась переполненной. Создавалось впечатление, будто сюда собрались все успевшие доехать до городка. Главным образом это были окрестные землепашцы, особняком держались несколько незнатных дворян, горожане и торговцы. Мало кто из них встречал Иигуира при жизни, но славного имени достало, чтобы созвать сюда людей. Чувство приобщения к истории витало под сводами храма, некоторые даже принесли с собой грудных детей, давая им хоть краем глаза увидеть похороны великого человека.
      Службу вел епископ из Амиарты. В провинциальную глухомань его вытащил Бойд, ведавший организацией всей церемонии и определенно не поскупившийся на расходы. Кроме того, купец заполучил второго епископа, Гердонезского. По слухам, высокий жилистый старик с лицом аскета являлся приближенным принца Демиона, брата покойного Сигельвула Артави и формального наследника престола. Законность притязаний прозябающего на чужбине принца действительно никто не оспаривал, вот только шансы на их осуществление представлялись сейчас совершенно эфемерными. Первые годы изгнания корона Валесты еще терпела активные попытки Демиона собрать войско из гердонезского дворянства и наемников, но затем политика взяла верх над состраданием. Вдобавок денег на серьезную армию у принца не хватило, посему, когда его оголодавшие отряды занялись банальным грабежом, власти категорично настояли на их роспуске.
      И вот теперь бывший епископ Оронский Мариус Штиль восседал в трех шагах от гроба своевольного Иигуира рука об руку с Тинасом Бойдом, торговцем с весьма плутовской репутацией. Шагалан, почти не спавший и не отходивший от тела учителя двое суток, располагался прямо за этой парочкой. Сквозь дрему, нагоняемую монотонным речитативом молитв, он наблюдал, как длинная фигура епископа то и дело склоняется к толстяку-купцу и после короткого перешептывания словно маятник возвращается в прежнее положение. К концу службы собеседники смотрелись вполне довольными друг другом. Какой-то жесткий, фанатичный отблеск во взгляде епископа Шагалану не понравился, но понимал он и Бойда с вечным принципом «Враг моего врага…», а потому промолчал. Вообще они с Дайсаром старались вести себя как можно незаметнее, беззвучно плывя по течению красивой, хоть и кажущейся бессмысленной, церемонии.
      Похоронили Иигуира на маленьком, опрятном кладбище Вильтона. Едва бросив горсть земли на крышку гроба учителя, молодые люди аккуратно растворились в толпе и вскоре уже вышагивали по пыльной дороге назад в лагерь, позволив Бойду и Беронбосу самим завершать свои тягучие ритуалы…
 
      Шагалан на мгновение вынырнул из глубокой задумчивости. Песчаный пляж, на котором еще кое-где виднелись его недолизанные прибоем следы, здесь внезапно обрывался, упираясь в поднимавшуюся прямо из моря каменную гряду. Ничего не оставалось, как повернуть вдоль нее к лесу, темнеющему неподалеку…
      Возможно, впервые за долгое время непонятные чувства бередили душу юноши. Если среди них и присутствовали печаль, горечь, тоска, то совсем немного, легким привкусом. Скорее, то, что сейчас происходило, напоминало растерянность и опустошенность. Шагалан лишился не только основателя и вдохновителя главного дела его жизни, но и самого близкого человека, последней ниточки, связывавшей его с детством. И эта не столь болезненная, сколь назойливо звенящая пустота лишала его покоя. Мнилось, пошатнулись устои бытия, он даже засомневался в способности продолжать начатый путь. Со всеми накопившимися тревогами Шагалан обратился к Вакамо Кане. Мастер, терпеливо выслушав сбивчивые объяснения юноши, покачал головой:
      — Тебе не в чем себя винить, друг мой. Поверь, почти любой познавший истину хоть однажды да сталкивается с колебаниями… Кое-кто и не раз… прежде чем осколки обыденного сознания покинут душу… Могу также сказать: ты не одинок в своих терзаниях, многие в лагере переживают сейчас подобное — очень уж велика утрата. Ты же был наиболее близок с покойным, тебе и достались самые суровые испытания. Что до совета… — Хардай помолчал, затем по его губам скользнула тень усмешки. — Пожалуй, я не стану давать его. Думаю, тебе хватит сил самостоятельно вернуть утраченное равновесие. На сегодня освобождаешься от занятий и тренировок, наши дела в Гердонезе тоже по такому случаю подождут… Погуляй, побудь один… и приходи сюда вечером, посмотрим, что получится…
 
      Вступив под полог леса, Шагалан побрел куда глаза глядят. Пока состояние не улучшилось ни на йоту. Удивительно — он успел пережить немало тяжелых ударов, но никогда раньше не ощущал ничего подобного.
      Острее всего ему, вероятно, надлежало бы почувствовать потерю родителей, семьи. Однако, дополненное прочими ужасами варварского нашествия, это горе совершенно подавило тогда крошечного мальчика. Забившись в угол какого-то полуразрушенного дома, он только и мог, что тихо завывать, размазывая слезы по грязным щекам. Вздрагивал от каждого шороха, боялся вылезти наружу даже на поиски еды и наверняка умер бы там же от страха и голода. Лишь забота и ласка старика Иигуира спасли его в тот момент, отогрели съежившуюся душу.
      Следующее несчастье встретилось уже в Валесте. Первым наставником малыша Ванга в воинском деле был Мацуи Иригучи, самый пожилой и уважаемый из приехавших хардаев. Собственно ратных премудростей ребята в ту пору почти не касались, все дни они проводили в бесконечных веселых играх, изредка прерываемых физическими упражнениями, занятиями Иигуира или помощью по хозяйству. Иригучи, быстро освоивший основы незнакомого языка, всегда оказывался в гуще событий. Ребята с восторгом принимали от него все новые и новые игры, все более сложные и изощренные. Развлечения продолжались дотемна, до изнеможения, чтобы наутро возобновиться с прежним азартом. Такая развеселая жизнь съедала день за днем, неделю за неделей, и мальчишки не замечали, как постепенно становятся все более крепкими, ловкими, выносливыми, а постоянно усложнявшиеся игры превращаются в полноценные тяжелые тренировки. Окончательно метаморфозы завершились года через три, однако Иригучи, главный их зачинатель, этого уже не увидел.
      На другое лето после прибытия в Валесту он вместе с Тинасом Бойдом отправился в глубь страны, в город Риньед. Купец ехал туда на ежегодную ярмарку, пытаясь возродить испорченную мелонгами торговлю, ехал налегке, только с деньгами, потому требовался спутник и охранник в долгом пути. Неизвестно, как он уговорил хардая, но тот, движимый, вероятно, любопытством, желанием получше узнать чужие края, даже переложил на товарищей проведение своей части тренировок. Путешественники рассчитывали на полтора месяца, но и половины срока не прошло, как в лагерь на запаленной лошади влетел измученный, перепуганный насмерть Бойд. Немалых трудов и времени стоило добиться от него связного рассказа о случившемся.
      Странники, без особых происшествий одолев три четверти пути до Риньеда, заночевали на постоялом дворе крохотного городишки у реки. Всю ночь чуть недомогавший до того старик Иригучи кашлял и беспокойно ворочался на постели. Когда же наступило утро, в комнате его не оказалось, лишь на одеяле валялся кусок пожелтевшей бумаги, явно вырванный из какой-то книги. Бойд шагнул было поближе рассмотреть обрывок, но отскочил как ужаленный: прямо поперек цепочек чужеземных букв чернело единственное, коряво выведенное углем слово «ЧУМА». Купец опрометью бросился на улицу, в дверях столкнулся с хозяином постоялого двора, не меньше гостя бледным и перепуганным. Тот сбивчиво сообщил страшную новость: в соседнем селении скончались двое нищих, забредших откуда-то с юга, и причина смерти сомнений не вызывала — кровяная чума. Вроде бы уже несколько поколений на Срединных Островах не встречались с этой напастью, однако жуткая память сохранилась прекрасно. Городок, еще вчера купавшийся в довольстве, на глазах погрузился в панику, улицы опустели. Одни затаились в своих домах, надеясь пересидеть несчастье за плотными ставнями, другие спешно собирали вещи и покидали обернувшиеся опасностью места. Уезжали, не разбирая подчас дороги, не осознавая, что, возможно, сами разносят заразу в сопредельные земли.
      В отличие от них у Бойда цель имелась. Спутник исчез бесследно, да и времени для поисков не оставалось. Загнав пару лошадей, купец проделал обратный путь к побережью вдвое быстрее, даже слухи о начавшейся эпидемии не поспели за ним. Пока весь лагерь в смятении обсуждал тревожные известия, руководящая роль как-то сама собой перешла к Вакамо Кане. По первому же его приказу Бойда посадили в крохотную отдаленную землянку, запретив высовываться под любым предлогом. Воду и пищу спускали через дыру в потолке. В ответ на негодующие вопли торговца хардай только ворчал под нос:
      — Потерпит. Если за неделю не заболеет, я лично пойду извиняться. Но проберись зараза в лагерь… здесь не уцелеет никто.
      Приняли все возможные меры предосторожности. В окрестностях еще текла безмятежная жизнь, а въезды в лагерь забаррикадировали и круглосуточно охраняли, вылазки наружу также были строжайше запрещены. Иигуир и Кане ежедневно осматривали каждого поселенца и при малейшем недомогании изолировали в отдельные шалашики. Колония непрерывно мылась, чистилась, кипятилась, выжаривалась на солнце. Через несколько дней уяснили, что Бойд, к счастью, не привез бедствие с собой. Зато вокруг лагеря опускалась мгла эпидемии, и главной заботой стало защититься от хвори извне.
      Потянулись долгие, тяжелые недели добровольного затворничества. Лишившись закупок провизии, поселенцы вскоре оказались на грани голода. Скот, оставшийся без пастбищ, вынуждены были пустить под нож. Только огород да рыба позволяли сводить концы с концами. Когда же косяки пропадали неизвестно куда, сидели на сухарях и воде.
      — Дьяволово семя! Не знал, что возможно голодать, имея под кроватью сундук золота! — вяло бранился осунувшийся Бойд.
      Тем временем вокруг разливалась беда. Под неумолчный звон колоколов новые и новые ряды могил вырастали у каждого города или села, вымирали целые кварталы, запах гари и смерти повис над страной. Толпы обездоленных в безумном страхе носились по ней, лишь раздувая пламя мора. Несколько раз подобные оборванцы пытались подойти к лагерю беженцев, взрослые самодельными пиками отталкивали их от пограничных баррикад. Одного человека высматривали гердонезцы в этой убогой, жалобно скулящей толпе, но он так и не появился.
      — У хардаев Диадона существовал старинный обычай, — объяснил как-то мастер Очата. — Если воин чувствует, что заразился опасной болезнью, то отправляется в безлюдные места, чаще в горы, не желая допустить распространения бедствия среди близких. Там он или перебарывает недуг сам… или умирает…
      — Он отказывается от чьей-либо помощи? — с сомнением спросил тогда Дайсар.
      — В некоторых случаях нет пользы от посторонней помощи, — прозвучал ответ. — А нас всегда было чересчур мало, чтобы рисковать жизнями остальных.
      Чума отступила от Валесты через три с лишним месяца, к холодам. Отзвуки чудовищного несчастья и на второй год доносились из отдаленных земель, а люди по всей Поднебесной долго приходили в себя после испытанного ужаса. Едва схлынула опасность, поселенцы снарядили поочередно две экспедиции в окрестности Риньеда, однако никаких следов мастера Иригучи так и не отыскали…
 
      Невероятно, но опять к этой истории Шагалан вернулся спустя годы. Тогда, в тревожной суете, ему просто некогда оказалось думать горькие думы о любимом учителе, да и робкая надежда на чудо не уставала теплиться в сердце. И вот прошлой осенью, обживаясь под видом купеческого сына в торговых рядах Амиарты, юноша услышал от одного менялы загадочный рассказ.
      Дело в том, что в тот раз мор черной волной прокатился с юго-запада на северо-восток Архипелага, и обильную дань горем со смертью заплатила ему каждая страна. За исключением только новоявленной державы мелонгов. Спаянная железной дисциплиной Империя сразу нашла единственно верный способ защититься: она замкнулась в себе. Все границы закрыли, приплывавшие корабли, угрожая обстрелом, разворачивали обратно, некие подозрительные суда из числа прибывших ранее якобы даже сожгли вместе с командами прямо в гаванях. Подобные безжалостные меры какое-то время позволяли варварам отстраненно созерцать несчастия соседей. Болезнь настигла их месяцем позже, внезапно, мощно, поразив самое сердце — Мелонгез. За пару недель высокомерные захватчики потеряли едва ли не больше людей, чем за все свои громкие походы. Такой невиданный взрыв в благополучной до того стране озадачил многих. Некоторые искренне верили в кару, ниспосланную наконец-то высшими силами. Меняла же божился, что, пускай и через десятые руки, добыл разгадку этой тайны. По его словам, незадолго до вспышки болезни после ночного шторма мелонги обнаружили на скалистом берегу разбитое утлое суденышко, выброшенное морем. Ни команды, ни какого-либо груза. На всякий случай останки корабля сожгли, а спустя считанные дни в окрестных поселениях воцарилась чума. Редкие же уцелевшие из тех мест исступленно твердили о нашествии необычных черных крыс. Наклонившись, рассказчик хрипло дышал юноше в ухо перегаром:
      — Потом мелонги действительно находили дохлых тварей. Осмотрели, а крысы-то… южной породы, может, даже валестийские! И думаю я, не сыскались ли сумасшедшие, которые на верную смерть пошли, но проскочили мимо вражьих кордонов и завезли-таки белокурым нашу заразу. Смекаешь, парень? И ведь ежели б не та болезнь, где бы нынче развевались знамена варваров?…
      Меняла слыл отъявленным болтуном и плутом, к тому же изрядно выпил, однако что-то в его рассказе зацепило Шагалана. Безумно и нереально, но юноше вдруг остро захотелось, чтобы человеком, на несколько лет задержавшим развитие Империи, оказался именно его старый мудрый учитель… Впрочем, подлинных следов Мацуи Иригучи они и тогда не выявили…
 
      Шагалан, не заботясь о цели, медленно брел по лесу: машинально раздвигал руками ветви, перелезал через упавшие стволы. Ненадолго очнулся, лишь почувствовав под ногами холодную воду: он стоял посередине едва различимого лесного ручья. Юноша вышел на берег и улегся прямо на землю, закинув руки за голову. Лохматые папоротники сомкнулись над ним, заслоняя и без того стиснутый кронами деревьев лоскуток неба…
 
      Третье несчастье началось с крика. Тот истошный, полный непередаваемого ужаса вопль, срывающийся в хрип, вот уже который год звучит в ушах Шагалана. Он сидел тогда в Зале Собраний на очередном занятии Иигуира. Крик полоснул по размеренному течению лекции и на мгновение ошеломил всех. Затем, с грохотом вскочив, ребята метнулись к дверям. Образовалась неизбежная толчея. Краем глаза Шагалан заметил, как мастер Кане, укромно расположившийся на отшибе, вместо участия в общей давке легко выпрыгнул в окно. Юноша ринулся за ним, сзади запыхтели самые сообразительные из друзей. Бегом обогнули здание Зала.
      Никаких сомнений: что-то творилось на краю огородных полей. Несколько фигур ожесточенно и молча дрались, множество других неподвижно лежали на земле. А совсем рядом, шагах в десяти, шевелился в траве маленький серый комочек. И здоровенный мужчина в латах и с мечом несся от него по направлению к дерущимся. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать эти латы, наборную чешую мелонгов со знаменитыми лисьими хвостами на плечах! Группа устремилась вперед. Шагалан, чуть задержавшись у серого комочка, тронул его рукой и отшатнулся. Малыш Лерт, брат Ринары, неугомонный девятилетний проказник и любимец лагеря. Сейчас на лице мальчика застыла гримаса боли, глаза быстро стекленели, тело стянулось калачиком, пытаясь прикрыть живот, где расплывалось темное пятно. Юноша понял, кому принадлежал крик, ощутил весь кошмар ребенка, не добежавшего считанных шагов до спасения.
      Тем временем ребята во главе с Кане уже настигали убийцу. Почувствовав топот за спиной, мелонг наконец оглянулся: на него неслась целая толпа, и убежать он явно не успевал. Да и не счел нужным. Развернулся, с гортанным рыком махнул мечом. Мастер, которому предназначался удар, не снижая скорости, нырнул под руку, лезвие только рассекло воздух. Ладонь хардая змеей скользнула на лицо негодяю. Небольшой, точный нажим, и огромная туша, теряя равновесие, завалилась на спину. Прежде чем позволить ему упасть, Кане сильно дернул, скручивая, косматую голову — хруст, и туша сразу обмякла.
      Расправившись с одним врагом, группа бросилась дальше. Бой на краю огорода близился к финалу. Из поселенцев на ногах там было двое: Керман и Аусон, один с мечом, явно трофейным, другой с мотыгой. Варваров четверо. Все как на подбор высокие, мощные, закованные в броню и вооруженные до зубов, они тем не менее с трудом отбивались от юных противников, едва доросших им до плеча. Окончательный перелом наступил, когда мелонги заметили мчащихся к ним. Стоило заколебаться и подумать об отходе, как еще двое повалились наземь. Теперь уж последние решили спасаться бегством, однако изнуренные, перемазанные грязью и кровью юноши не собирались так легко прощать пришельцев. В отчаянном прыжке маленький Аусон дотянулся до врага мотыгой и перебил ему шею. Керман же, понурившись и тяжело дыша, лишь наблюдал за несущимся к лесу мелонгом. Понимая, что упускать неприятеля никак нельзя, Шагалан с товарищами уже рванулись следом, когда Керман сделал широкий плавный замах и кинул свое оружие. Меч совсем не годился для метания, враг, защищенный броней, успел удрать довольно далеко, парень казался крайне измотанным, да и ранее никогда не блистал в метании особым мастерством, — короче, шансы на удачу были ничтожны. Сообразив это, Шагалан не замедлил бега, но тут варвар рухнул, проскользив по траве. Лезвие вошло аккурат между пластинами панциря у правой лопатки. Все остановились, переводя дух и приходя в себя после внезапных событий.
      — Хороший бросок, брат. — Шагалан придержал пошатнувшегося Кермана. — Пожалуй, лучший из всех, что я видел.
      Тот лишь махнул рукой и опустился на землю. Со стороны хижин подбежал мастер Очата с десятком ребят, вооруженных чем попало. Кане обозрел поле боя, затем поднял валявшийся мелонгийский кинжал и коротко распорядился:
      — Акару, собирай лагерь, осмотри раненых. Я выясню, откуда они взялись и остался ли кто еще.
      Очата деловито кивнул, зато вмешался Шагалан:
      — Я с вами, учитель!
      — Мы с вами, — уточнил Дайсар.
      Хардай внимательно поглядел на обоих и неожиданно легко согласился.
      Нырнув в заросли боярышника, медленно двинулись к берегу. Первым шел Кане, неотступно следовавшие за ним юноши в основном полагались на мастерство учителя — их уроки разведчика были впереди. У кромки леса хардай умерил свой кошачий ход: дальше на сотню шагов простиралась открытая полоса песка, усеянная редкими островками травы и камней. Ребята отлично знали это место, часто проводили здесь тренировки, но теперь все казалось абсолютно чужим. Слева виднелось небольшое судно, уткнувшееся носом в песок. Парус спущен, весла убраны, рядом не заметно ни души.
      — Если это весь их флот, — негромко промолвил через плечо Кане, — то приплыло максимум тридцать человек. Пройдем краем леса, осмотримся.
      Невесомыми тенями они заскользили между деревьями и вскоре очутились напротив корабля. Отсюда наконец обнаружилась и охрана — двое бородатых мужчин, отложив пики, развалились в тени борта. Несколько минут поселенцы внимательно изучали их и корабль, однако картина оставалась безмятежной.
      — Что скажете? — ни с того ни с сего спросил Кане.
      — Не похожи на мелонгов, — зашептал сзади Шагалан. — Без лат, и вообще как деревенщина.
      — Толково, — согласился хардай. — Ну что, ребята, попробуем их захватить? — Юноши единодушно закивали. — Только держите уши востро. И готовьтесь сами рвануть назад в случае серьезной опасности. Без лишних подвигов, договорились?
      Обогнув корабль, они бесшумно достигли противоположного к стражникам борта. Даже сквозь шелест прибоя пробивался храп одного из них, признаков других людей не наблюдалось. Подкравшись к форштевню, Кане покосился на спутников и первым кинулся в атаку. Ближайший из чужаков не спал, но был совершенно ошарашен нападением. Все, что он успел сделать, прежде чем получил сокрушительный удар в лицо, — чуть приподняться на локте. Второй стражник проснулся уже с кинжалом у горла. Умиротворенное сопение круто перетекло в сдавленный хрип, выпучившиеся глаза налились кровью.
      — Разве можно постовому дрыхнуть, приятель? — почти ласково произнес Кане по-гердонезски. — Сколько человек на борту?
      Стражник перевел взгляд с лезвия на хардая и тотчас опустил глаза:
      — Один лоцман.
      — Сколько воинов всего приплыло?
      Здесь пленный промедлил, зажевал губами, но скорее потому, что находился не в ладах со счетом, а не силясь чего-то утаить.
      — Пятнадцать… или шестнадцать.
      — Отправились общей толпой?
      — Да, все вместе.
      Хардай обернулся и снова внимательно посмотрел на юношей:
      — Я постерегу его, а вы, друзья, осторожно обследуете корабль. Кого найдете — волоките сюда. Если бедняга дерзнул наврать — отступайте.
      Шагалан, засунув за пояс трофейный меч, первым подтянулся на руках. Действительно никого не было, только под навесом на корме что-то шевелилось. Ребята перелезли через борт и, стараясь не шуметь, пробрались туда. За пологом возились, увлеченно гремели металлом. Дайсар, с минуту прислушивавшийся к невнятному шуму, показал Шагалану один палец, тот, пожав плечами, резко откинул полог. Они готовились к смертельному бою, однако не получилось: внутри был маленький, тщедушный человечек, ошеломленный и напуганный их вторжением. Вместо оружия в руках он держал медное блюдо. Поняв, что сопротивления не будет, Шагалан опустил клинок:
      — Бросай миску и топай с нами. Если жить хочешь.
      — Конечно, господа, конечно. — Лоцман кое-как обрел дар речи. — Поверьте, я мирный человек, у меня семья, дети. Мне велели провести корабль к этим берегам. Разве мог я возражать? Не отрицаю, обещали заплатить. Но надо же чем-то кормить семью? И я только управлял кораблем, на мне нет крови, поверьте…
      Не особо внимая жалобным стенаниям, друзья проводили его к учителю. Троих усаженных в рядок пленников мастер Кане оглядел весьма добродушно, что, впрочем, отнюдь тех не успокоило.
      — Гердонезцы? — начал хардай.
      В ответ угрюмо закивали.
      — А работаете на мелонгов. За деньги?
      Очередное неохотное кивание.
      — Ваши хозяева, братцы, напали на нас. Как подобает поступить с вами, их пособниками? Догадываетесь?
      Тщедушный лоцман не выдержал, вновь залопотав свою скороговорку. Хардай остановил его жестом:
      — Отвечаем быстро и четко на мои вопросы. Сделавший это шустрее сбережет жизнь. Итак, цели высадки?
      — Наш отряд чистит уже не первый лагерь беженцев с Гердонеза, сир. — Лоцман и один из сторожей затараторили наперебой. Другой охранник продолжал мрачно дуться. — Неужто не слыхали? Вроде бы мелонги считают, что в поселениях готовят ратников для нападения… простите, сир, освобождения страны. За последний месяц преданы огню четыре лагеря, загублена куча народу, однако мы…
      — Много таких карательных отрядов?
      — Нам известно только о нашем, сир. Кажется, в него отбирали лучших воинов гарнизона.
      — Их не смущает… не смущало, что здесь территория чужого государства?
      При этой оговорке пленники испуганно переглянулись.
      — Мелонги к подобным вещам относятся легко, сир. Хотя операция все равно засекречена.
      — Господин молчун не желает ничего добавить от себя?
      Хмурившийся стражник дернулся, точно обожженный плетью, заозирался, потом пробурчал:
      — Гонсет мечтает очистить побережье Валесты от гнезд бунтарей. Но и нарушать мирное соглашение с валестийцами ему не с руки. Отсюда секретность. Лагерь спалили, а кто, зачем — неведомо.
      — Несложно догадаться.
      — Валесте тоже скандал не нужен. Мы не поднимаем шума, они закрывают на случившееся глаза.
      — Интересно, откуда такие сведения? — усмехнулся хардай.
      Стражник вздохнул:
      — Не первый год у них служу, капельку понимаю, чего лопочут. Слово там, слово тут, только сообразить.
      — Сообразительный… Ладно, друзья, ведите гостей в лагерь. Думаю, вряд ли их хозяева, если и выжили, будут столь же откровенны, но разбираться предстоит со всеми вкупе.
      На месте недавнего боя толпились, возбужденно переговариваясь, обитатели колонии. Многие успели вооружиться — главным образом, имелись длинные палки, хотя в умелых руках и они грозная сила. Поле боя уже осмотрели: бездыханные тела, освобожденные от лат, свалили кучей в одной стороне, несколько шевелившихся — под охраной — в другой. Пленников с берега без церемоний пихнули к уцелевшим.
      Не сразу Шагалан осознал, что народ концентрируется вокруг чего-то. С мастером Кане они протолклись в самую сердцевину. На земле четыре человека. Одного Шагалан видел — маленькое застывшее тельце Лерта выпрямили, и оно не так отчаянно отражало ужас последних секунд. Рядом лежали его товарищи: Вайнор, Испос и Круглик. Какой-то час назад они балагурили, смеялись, здоровые и веселые, а сейчас их располосовывали страшные рубленые раны, заволоченные темной смолой спекающейся крови.
      Когда около погибших возник мастер Кане, все замолчали, ожидая его реакции, лишь несчастная Марика по-прежнему стенала над сыном. Хардай обвел взором окружающих.
      — Это были славные воины, — прозвучал негромкий голос. — И сделали то, что следовало сделать. Даст Бог, у каждого из нас получится так же.
      И точно камертон настроил души ребят. Горька смерть друзей, только звала она не к отчаянию, а к еще большей твердости на избранном пути.
      Откуда-то сбоку подошел мастер Очата.
      — Керман и Аусон легко ранены, — он протянул Кане меч, настоящий, едва изогнутый меч хардаев, — Бакораш совсем плох. Мессир Иигуир считает, шансы слабые.
      Кане кивнул в ответ, и Очата продолжил:
      — Явились шестнадцать. Вероятно, первым с ними столкнулся у кустов малыш Лерт, побежал к лагерю, те устремились за ним. На огороде работали Круглик, Вайнор, Аусон и Бакораш. Сразу завязался бой. Со скотного двора подоспели Керман и Испос. Но эти мелонги — опытные бестии: несмотря на жаркую схватку, один все же бросился за перепуганным Лертом, не дав ему поднять тревогу…
      — Что у врага?
      — В живых семеро. Кроме того, двое при смерти, скоро отойдут. Трое тяжело…
      — Отдайте их мне, господа! — рявкнули рядом хрипло, с надрывом.
      Беронбос. Взлохмаченные волосы, растрепанная борода, совершенно безумные глаза. Он буквально шатался от горя.
      — Отдайте! Они ответят за моего мальчика!
      Очата осторожно отвел качавшийся в руках безутешного отца топор:
      — Успокойтесь, прошу вас, господин Беронбос. Переживания не помогут никому: ни вам, ни Лерту, ни общему делу. Убийца вашего сына мертв, участь же прочих, обещаю, будет скорбной… Держите себя в руках, сударь!
      Топор еще пару раз качнулся, потом беспомощно упал. Беронбос, опустившись на землю, обхватил голову мозолистыми ладонями.
      — Мой мальчик, мой малыш… За что?… Он даже не был воином… — доносилось сквозь завывания и слезы.
      Мастер Кане вполголоса обратился к Очате:
      — Попробуй хоть немного успокоить родителей, остальные ребята уже в состоянии правильно вынести удар. Я пойду разберусь с мелонгами.
      Пленники, сидевшие плотной группой, напряженно следили за приближавшимися людьми, чьи лица не сулили ничего хорошего. Шагалан отметил: захваченные варвары, не в пример бестолковым охранникам корабля, оказались крепко сбитыми, матерыми бойцами. Несколько растерянные от внезапного поворота событий, они все равно старались держаться твердо, а то и вызывающе.
      Кане остановился рядом, медленно оглядел каждого, позволяя напряжению вырасти до крайности.
      — Дела наши, господа, просты до чрезвычайности, — наконец произнес он. — Вы напали, ожидая легкой победы, а мальчишки вшестером уничтожили ваш отборный отряд. Признайтесь, мы не бесплодно провели здесь столько лет?
      Сначала было неясно, понимают ли мелонги гердонезскую речь, но тут один из них, не вытерпев, буркнул со злостью:
      — Маленькие дьяволы!
      Кане удовлетворенно кивнул:
      — Именно. Теперь возникает вопрос, как поступить с вами. По всем канонам вас надлежит повесить, — пленники замерли, — однако это процедура хлопотная и грязная. Если же освободить, никто не поручится, что вы не объявитесь у нас через неделю с целой армией, верно? Поэтому предлагаю лишь такой выбор: либо вы наравне с тяжелоранеными умираете сейчас же на месте, либо вас пошлют на юг Валесты в рудники. Перспектива пожизненной каторги, согласен, не из приятных, но это сохранит ваши шкуры. Плата за жизнь одна — правдивые ответы на мои вопросы. Начали, отвечаем быстро и четко. Цели экспедиции?
      Загорелый бородатый верзила, к которому обращался Кане, затравленно глянул исподлобья и огрызнулся на своем наречии. «Тум!» — молниеносный взмах, хардай опустил рукоять кинжала на темечко врагу. Тот рухнул беззвучным мешком.
      — Напоминаю свой вопрос… — Кане повернулся к следующему мелонгу: — Цели экспедиции?
      Второй оказался еще смелее и в запальчивости прохрипел с сильным акцентом:
      — Лучше смерть, чем рабство у таких жалких тварей!
      — Никаких препятствий. — Хардай не менее молниеносно покончил и с ним.
      Оставшиеся два варвара сломались — медленно, точно стыдясь собственной слабости, заговорили. По сути, они лишь подтвердили услышанное на берегу. Видимо, в каких-то лагерях гердонезских беженцев тоже готовили юношей для вооруженной борьбы с захватчиками. Пронюхав о том, Гонсет и организовал тайный карательный отряд. Набранный из лучших воинов гарнизона, он играючи, без потерь прошелся вдоль побережья, сметая все подряд. Об особенностях очередной жертвы никто до сих пор не догадывался, глаза мелонгов доказывали это вернее клятв. Разошлись мнения о реакции на исчезновение отряда. Один из пленников предположил, что за ними вышлют засекреченную поисковую экспедицию, второй сомневался, намекая на уже известные политические и дипломатические затруднения Гонсета.
      В любом случае необходимо было тщательно замести следы. Через неделю, как и обещал мастер Кане, Бойд увез двух мелонгов с тремя пособниками в глубь страны. Там на бесчисленных железных, медных и соляных рудниках постоянно ощущалась нехватка рабочей силы. Официально здесь трудились, главным образом, осужденные на каторгу преступники, однако редкий человек выдерживал в шахте и год. Если учесть чудовищные условия жизни, это не удивительно. Между тем Валеста требовала все больше минералов, и в конце концов горное начальство втихомолку принялось скупать рабов где попало. Платили немного, зато не любопытствовали, откуда взялись невольники в королевстве, давно заклеймившем работорговлю.
      На разговоры вне лагеря об этих событиях наложили запрет. Пришлось избавиться и от корабля мелонгов, как ни облизывались на него рыбаки, — вечером судно отогнали на пару миль в море и затопили. Еще сложнее дался следующий шаг. Настойчивым призывам Иигуира к гуманности не вняли, лагерь не мог себе позволить выхаживать врагов и опасных свидетелей: троих тяжелораненых варваров уничтожили, правда, быстро и практически без мучений. Уроки извлекли также из внезапности нападения. Значительно построжела караульная система, поселение обсадили колючим кустарником, вскоре сомкнувшимся в сплошную стену, а в лесной полосе мастер Кане начал создавать свою смертоносную сеть ловушек и западней.
      Погибших ребят похоронили тут же, на краю леса, рядом с местом боя. Хотя все они являлись крещеными единотворцами, идею о приглашении священника отвергли сразу — истории с карателями надлежало раствориться без следа. Необходимые обряды тогда проделал мессир Иигуир.
      Оглядываясь назад, Шагалан мог бы сказать, что тот удар он и остальные колонисты перенесли на удивление безболезненно. Сама по себе гибель товарищей шокировала мало: они всякого повидали, ко многому себя готовили, да и обычная детская легкомысленность в вопросах жизни и смерти давала знать. Потеря же, как ни цинично это звучит, оказалась небольшой — друзей оставалось еще полно. Ярче отложилось то, как они в первый раз почувствовали своего врага, а заодно и свою все умножавшуюся силу. Их явственно коснулось мертвящее дыхание грядущей войны…
 
      Шагалан вынырнул из потока воспоминаний, словно из воды. Отряхнул с волос лесную труху и внимательно осмотрелся. Он здорово удалился от лагеря, но края определенно были знакомые. С минуту старательно вертел в уме окружающую картинку, не выделявшуюся из окрестностей: те же папоротники, те же кусты, несколько сосен, никаких особых примет, типа поваленных стволов, лишь особое сочетание обычного. И наконец, вспомнив, едва не хлопнул себя по лбу. Неспешно обогнул плотный ком кустарника, поднырнул под лапы огромной ели. Там, невидимая извне, приютилась скромная землянка. Юноша откинул ногой скопившийся у порога мусор и осторожно забрался внутрь. Он не был здесь уже года три, да и вообще никто не наведывался сюда давным-давно: в нос ударило запахами сырости, прения и какого-то зверья. Крохотная, совершенно пустая каморка три на четыре шага. Он провел рукой по потолку, ощупал пальцами податливую скользкость гниющего дерева. Еще лет десять, и стены обрушатся, превратив землянку в заурядную впадинку. А ведь в свое время тут перебывали почти все ребята, поочередно принимая посвящение в лесной келье.
 
      Их, выросших в шумной ватаге сверстников, никогда не имевших возможности по-настоящему уединиться, полное одиночество оглушало, выбивало из колеи посильнее любого шокового упражнения. Вдобавок землянка замуровывалась снаружи, и человек оставался один на один с собой, даже звуки леса едва проникали. Шагалан навсегда запомнил те ощущения: плотный полумрак, изредка переходящий в темноту, и ватная тишина, только с тупой размеренностью стучат капли воды по дну плошки. Все, что можно сделать, — сесть и уйти в себя, натренированный годами разум охотно погружался в прозрачную зыбь небытия. Вскоре человек терял чувство времени, равнодушно замечал смену дня и ночи, исчезало и чувство голода. Глоток воды, короткая разминка, и снова в блестящий, яростный полусон-полуявь. Подобно гусенице, узник терпеливо томился в своем коконе, приближая момент перерождения. Обычно у тщательно подготовленного человека это занимало от четырех до восьми дней. Потом он вышибал плетеную дверь и возвращался обратно в яркий, звонкий мир, но возвращался изменившимся. Изменившимся целиком и безвозвратно. Сам Шагалан провел тогда здесь неделю…
 
      Юноша потоптался на месте, поковырял ногой остатки сгнившего пола, а затем решительно опустился на них коленями. Стоило устроиться поудобнее, как, повинуясь давно и прочно усвоенному порядку, заработал механизм медитации. На сей раз гость вслушивался в себя — ему нужно было именно «эхо тишины», называемое иногда «убийцей чувств». Медленно скользили вослед неугомонному солнцу блики и тени, а он все продолжал свое непонятное для посторонних, но сосредоточенное занятие. Шагалан никому не рассказывал о пережитом три с лишним года назад, да и вряд ли сумел бы описать те переживания, если б и захотел. Сейчас получилось заметно легче. Вернулся в реальность он прежним, спокойным и уравновешенным. А то и лучше прежнего. Вот только возвращение ускорил едва уловимый зов чувства опасности.
      Тень коснулась его кожи или колыхание воздуха, шорох или чуждый запах проник извне… вероятно, все указанное сообща подняло тревогу. Шагалан, медленно разлепив веки, глянул сквозь ресницы. У порога землянки стоял волк. Крупный, серый с желтизной, отъевшийся самец, не сходя с места, раскачивал лобастой головой, изучал непрошеного гостя. Видимо, здесь у него размещалось привычное лежбище, и он ни с кем не намеревался его делить. Даже с таким страшным зверем, как человек. Шагалан открыл глаза полностью. Теперь он и волк пристально смотрели друг на друга. Много раз юноша наблюдал знаменитый взгляд хардая, однако ныне впервые со всей остротой ощутил, что смотрит так сам. В его взгляде не было ничего: ни страха, ни гнева, ни жестокости, ни доброты. Не было и расчета возможных действий — он был готов ко всему. И очень похожие глаза взирали в ответ. Похожие, но, наверное, не столь готовые идти до конца, ибо через пару минут молчаливой борьбы волк фыркнул и опустил голову. Боком, боком он двинулся в сторону, еще пытаясь сохранить достоинство, хотя, безусловно, уступая более могучему сопернику.
      Точно не случилось никакой схватки: сознание юноши осталось безмятежным, а мышцы — расслабленными. Это тоже говорило о готовности — расслабленные мышцы мгновенно выполнят любой приказ. Шагалан вздохнул, потянулся и вылез из землянки. Волк исчез бесплотным призраком. Длинные косые тени прочерчивали лес. Приближался закат, а значит — час возвращения в лагерь. Заканчивался выделенный мастером Кане день отдыха, и юноша чувствовал, что провел его не зря.
      Выйдя назад к пляжу, он отправился домой. Обратный путь занял куда меньше времени — юноша шагал широко, решительно, целеустремленно. Уже завернув за последний поворот берега, приметил маленькую фигуру, одиноко топтавшуюся в полосе прибоя. Человек также увидел его и быстро двинулся навстречу, переходя на бег. Как ни слепило глаза закатное солнце, Шагалан без труда узнал Ринару.
      Довольно странные отношения связывали их двоих. Познакомились они, когда фантастический план Иигуира по освобождению родины еще только зарождался. Первое знакомство тотчас перешло в первую драку, где девчонка оказалась достойным противником. В ту пору дочь Беронбосов напоминала скорее паренька, задиристого конопатого сорванца. Назревала серьезная вражда, однако по мере появления новых волонтеров будущей «армии Иигуира» равноправие Ринары подвергалось все новым нападкам. Тут хорошо знакомый Шагалан неожиданно превратился в лучшую защиту, верного союзника при стычках и конфликтах, неизбежно сопутствующих взаимному притиранию людей. В создающийся отряд, сдружившись, влились вместе. Ринара, по-прежнему участвовавшая в развлечениях и проказах наравне с мальчишками, не сразу ощутила, как неуклонно повышается сложность, напряженность игр. Между тем нагрузки росли, словно снежный ком, и вскоре ее приятели по играм стали отдаляться. Или она стала отставать от них? Даже лучший друг Шагалан всецело ушел в тот, «ратный» мир. Внезапное одиночество Ринара переживала тяжело. Чудилось, некая высшая сила грубо выпихнула ее из привычной, яркой жизни в скучный женский круг бытия: кухня, хозяйство, досужая болтовня, пустяковые тайны и надуманные волнения. Но деваться было некуда, и она постепенно свыклась.
      А тут нагрянули новые проблемы. Сперва подруга Зейна, а потом и сама Ринара незаметно распустились, как дремавшие до срока бутоны, и стали прелестными, весьма соблазнительными девушками. Повзрослевшие ребята, оценив, шумно засуетились вокруг, едва не забывая о своем главном деле — подготовке к войне. Быстроглазая хохотушка Зейна раньше сообразила, какое могучее влияние ни с того ни с сего обрела. Материальных выгод оно приносило немного, разве что избавляя от нудных хозяйственных работ, зато девушка купалась в страстном преклонении окружающих. Щедрого солнца ее обаяния хватало любому, а необходимость время от времени для поддержания магии раздвигать ноги представлялась сущей мелочью. Да и соперниц в лагере у нее не отыскалось.
      Пока подруга кокетничала напропалую, Ринара в навязанной роли совершенно растерялась. Все было настолько непривычно и несвойственно ей, что девушка не нашла ничего лучшего как замкнуться, реагируя на попытки ухаживания пугливо или агрессивно. Единственным парнем, которому она доверяла, оставался Шагалан. Он обуздывал с ней естественные порывы, а она помаленьку взращивала навыки общения с мужчинами, не опасаясь насмешек или урагана страсти. В итоге получилось нечто смахивающее на осторожную дружбу, что до поры устраивало обоих.
      Сейчас, добежав до него, Ринара остановилась, тяжело дыша, и Шагалан невольно ею залюбовался. Лохматый сорванец обернулся высокой, гибкой как тростинка, но сильной девушкой, еще не привыкшей до конца к своему новому телу и стеснявшейся его. Даже мешковатое платье не помогало скрыть его. Струи каштановых волос вокруг мягкого, немного детского овала лица, следы веснушек у вздернутого носика, длинные ресницы вокруг карих глаз — решительно, она была очаровательна! Правда, лицо у прелестницы оказалось обеспокоенным, и Шагалан подобрался, ожидая известий об очередных неприятностях.
      Какое-то время они стояли друг перед другом молча, собираясь с мыслями.
      — Что-нибудь случилось? — наконец спросил юноша.
      — В лагере? Ничего. — Ринара разрумянилась то ли от бега, то ли смущаясь своей несдержанности. — Все обыкновенно. А как ты?
      Шагалан пожал плечами:
      — Тоже как обычно.
      — Я волновалась… Мы все волновались… — Она переминалась с ноги на ногу, не знала, куда деть руки, и эта неловкость заводила еще больше. — Ведь ты был самым близким человеком для мессира Иигуира. Его кончина потрясла всех, но тебя задела особо. Я заметила, каким потерянным ты ушел из лагеря.
      Лишь теперь Шагалан понял, что бедная девочка действительно выбежала к морю с единственной целью — встретить и утешить его. В утешении он уже не нуждался, но разочаровывать подругу не спешил. Та продолжала свое нервное щебетание, глаза на мокром месте, да и лицо чуть осунулось — сказывались гнетущие переживания последних дней.
      — Я понимаю, Ванг, как тебе тяжело. Помню, когда погиб брат, вовсе не осознавалось случившееся. Потому, наверное, и перенесла утрату. Мать завывала и причитала, а я будто начисто всяких чувств лишилась. Разумела, что стряслось несчастье, но не ощущала не только его, вообще ничего, словно умерла сама. Дико и неприятно!… Зато через несколько дней как прорвало. Ревела непрерывно, все вокруг казалось беспросветно мрачным, хоть в петлю лезь… Спасла меня мама. Она сидела, не отходя, рядом, успокаивала, молилась и, прежде всего, не допускала одиночества. Тогда это было самое страшное! Поэтому я в силах понять твое горе, и… и не оставлю!…
      В некотором замешательстве юноша сел на теплый песок, потупился. Положение складывалось дурацкое донельзя: искренний порыв не заслуживал холодной отповеди, но и поддержки найти не мог. Тем временем Ринара истолковала поведение Шагалана по-своему. Опустившись возле, она робко провела ладонью по его волосам:
      — Не надо так тосковать, Ванг. Мессир Иигуир был очень хорошим человеком, очень умным и добрым. Как он любил играть с маленьким Лертом! Ему хватало душевного тепла для каждого… Ныне он ушел, и мы обречены продолжать жить сами… без него… совсем одни…
      Взявшаяся утешать, девушка явно отклонялась от курса. Вместо успокоения друга она все больше и больше расстраивалась сама, первые всхлипы указывали на приближение сплошных рыданий. Шагалан едва успел поднять голову, как Ринара с плачем привалилась к нему. Чудом сохранив равновесие, придержал сотрясающиеся плечи. Теперь самому следовало примерить роль утешителя, хотя он никогда не блистал в этом. В конце концов вспомнилось, что в таких случаях вроде полагается дать выплакаться, потому юноша просто сидел и гладил каштановые волосы.
      Между тем прошла минута, другая, а водопад слез и не собирался истощаться, правильнее сказать, дело катилось к настоящей истерике. Надлежало менять стратегию, только как? Ведь Шагалан, подобно сотоварищам, опыт общения с женщинами имел ничтожный. Действуя скорее интуитивно, чем осмысленно, он приподнял лицо девушки и откинул прилипшие пряди. Раскрасневшаяся, зареванная, шмыгающая носом, она все равно оставалась прекрасной. Поймал пальцем слезинку, попробовал на язык. Отчетливо солоноватый вкус словно подтолкнул к нужному решению: не дать бедняжке думать сейчас ни о какой потере, ни о каком одиночестве!
      Мягко взяв лицо Ринары ладонями, он поцеловал ее в очередную слезинку на щеке, затем снова и снова. Припал к мокрым губам, которые покорно разжались и ответили. Волны рыданий чуть стихли. Вдохновленный этим Шагалан уже вполне уверенно положил девушку спиной на песок, поцеловал еще содрогающуюся шею. Пахнуло парным молоком и полевым разнотравьем. Юноша прижался теснее, сильное, гибкое тело, казалось, льнуло в ответ. Опасно: он почувствовал, что способен не сдержаться и пойти куда дальше намеченных границ. Поколебавшись, хотел было оторваться, да ее руки вдруг оплели, привлекая к себе неумело, но отважно. Глаза девушки оставались плотно зажмуренными, словно боялись увидеть то, что позволялось делать рукам, всхлипы смолкли совсем. Такой недвусмысленный призыв не мог избежать отклика. Ладонь юноши скользнула ниже и нащупала под полотном маленький упругий шарик груди. От непривычно дерзкого прикосновения девушка вся встрепенулась, однако опять замерла. Захватив обе груди с острыми пуговками сосков, он какое-то время с наслаждением поглаживал их, уткнувшись лицом между грудей. Остатки контроля над собой таяли в неистовом клокотании страсти. Ринару тоже разобрало, стесненное дыхание вырывалось изо рта, пальцы рассеянно бродили по его спине. Шагалан метнулся к завязкам ворота, он просто жаждал дотронуться до юных сокровищ, но запутался в узлах, а рвать не посмел. Как тигр походил вокруг недоступных плодов, потом заскользил вниз, по умопомрачительному изгибу талии, начинающим наливаться бедрам, круглым коленям. Рука подцепила подол и двинулась назад, наверх, оттягивая за собой юбку. От скользящей по бедру бури тело девушки задрожало…
      И тут словно щелкнул некий тайный механизм.
      — Нет! — коротко выдохнула Ринара и, дернувшись, попыталась удержать подол.
      Секунду Шагалан длил борьбу, однако сопротивление оказалось не напускным.
      — Нет! Не надо! — вскричала девушка тверже, упираясь кулачком в грудь. В распахнувшихся карих глазах мелькнуло отчаяние.
      Он чуть ослабил хватку и позволил опрокинуть себя на спину. Ринара мигом вскочила, неловко оправляя платье, юноша, медленно остывая, следил за ней искоса. Продолжавшая бесцельно теребить подол, девушка поглядывала на него с откровенной растерянностью. Возбуждение, сомнение, страх, стыд — все, похоже, перемешалось в маленькой голове.
      — Как ты можешь! — неожиданно взорвалась она. — Как ты можешь так поступать! Тело наставника едва предано земле, время скорбеть об утрате, а ты… У тебя на уме только похоть! Я хочу облегчить его страдания, а он и не собирается страдать! Подумаешь, умер самый близкий человек! Не стоит об этом переживать, куда интереснее совратить невинную простушку!
      Шагалан заметил, что давно действует исключительно в роли слушателя.
      — Ты несправедлива ко мне, — произнес чуть устало.
      — И ведь не один ты, все твои приятели сделались совершенно бесчувственными! — Как и следовало ожидать, возражение лишь подхлестнуло агрессию. — Что с вами произошло? Еще вчера были нормальные, хорошие ребята, а нынче от вас не дождешься ни огорчения, ни радости. Куда вы подевали свои Господом подаренные души?! Неужели их выжгли эти иноземные учителя? Умирает близкий человек — минута молчания, и все снова беззаботны, будто ничего и не стряслось. Вы же становитесь неполноценными людьми, пойми же! Может, и освободите Гердонез, но при этом превратитесь в душевных уродов!
      — Ты несправедлива и к нам всем, — так же вяло отозвался Шагалан.
      Он ощущал истину, но веских аргументов бы не подобрал. Да и не слишком горел желанием подбирать — девушка все равно пренебрегла бы любыми аргументами. Сейчас она была взвинчена, энергична и зла. Прерывание истерики удалось на славу, хотя Шагалан уже надеялся на большее… Разве что попытаться…
      Юноша перекатился на живот.
      — Попробую объяснить, если хочешь…
      — Нечего тут объяснять! — рыкнула в ответ Ринара. — Не смей и других сбивать с пути! Да и я тоже дура!… Думала, по крайней мере в тебе осталось человеческое. А ты… Не подходи ко мне теперь, Шагалан!… И спрячь свою гадкую похоть — ей ничего сегодня не достанется. Не все еще забыли о порядочности, чести и вере… А если совсем невтерпеж, поищи Зейну. Она-то обслужит с радостью — давно строит тебе глазки, бесстыжая!…
      Девушка резко развернулась и, взметая песок, унеслась в сторону лагеря. Полежав немного, Шагалан неспешно двинулся следом. Закатные лучи солнца угасали за холмами, на смену выполз белесый диск луны, несколько нелепый на светло-голубом сумеречном небе. Минуя пост, юноша кивнул скучавшим в дозоре приятелям. На миг показалось: оба едва сдержали ехидные улыбки. Шагалан поднял голову, но лица хранили привычную бесстрастность. «Впрочем, все может быть, — подумалось отстраненно. — Чему тут удивляться? Заурядная деревня. Никаких тайн и личных дел».
      Позади простирался долгий, трудный день, однако Шагалан чувствовал себя гораздо лучше, чем утром, невероятная легкость и умиротворение буквально струились по жилам. В упоении этим состоянием чуть не забыл про обязательство. Свернув в сторону, он вскоре вышел к примостившейся на отшибе землянке, где некогда горевал Бойд. Внутри было темно и тихо. Шагалан потоптался у порога, покашлял, но ответа не дождался.
      Зато кольнул сигнал опасности. Даже не поняв, что собственно насторожило, Шагалан резко нырнул к земле. Уже в полете ощутил сильную руку, скользнувшую по спине, крутанулся из глубокого приседа — нога только рассекла воздух.
      — Не так плохо. — Темная фигура сзади заговорила голосом мастера Кане. — Хотя еще есть над чем работать.
      Хардай, подойдя вплотную, положил ладони на плечи и пристально посмотрел в глаза юноше. Шагалан выдержал пытливый, но дружелюбный взгляд.
      — Кажется, все в порядке, — хмыкнул мастер удовлетворенно. — И моя помощь не требуется.
      — Не требуется, — кивнул Шагалан.
      — А как же переживания? Терзания души? Тревоги сердца?
 
      Под Небом мало есть достойного волненья.
      Не можешь действовать — приемли наблюденье.
 
      Первая строка, продекламированная юношей, являлась вольным переводом с языка Нейдзи одной классической незаконченной фразы, вторая — плодом коллективного творчества местных талантов.
      — Продолжение все же сыровато, — поморщился Кане, пряча улыбку. — Тем не менее, друг мой, вижу, ты вновь вернулся на путь. Значит, пора возвращаться и к нашим трудам.

      Дорога, непредсказуемо петлявшая между заросших бурьяном холмов, исчезала где-то за одиноко торчащей черной скалой. Шагалану не случалось видеть скалу в таком обличье — после недавнего дождя она, точно гигантский самоцвет, поблескивала, забыв на время о своих серых, пыльных буднях. Тот же дождь загнал юношу на пару часов под кусты; чахлые ветви вряд ли могли считаться сколь-нибудь серьезной защитой, а в результате на дорогу он вылез промокшим до нитки. Вероятно, следовало бы остановиться и развести костер, однако цель была уже недалеко. Шагалан сперва вообще намеревался добраться до нее засветло. Теперь, похоже, его ждал марш в темноте, но и это казалось лучшим, нежели ночевка в мокром поле.
      Он закинул за спину нехитрые пожитки: котомку, тыквенную флягу с водой да грубо сшитые башмаки — и двинулся в путь. Никогда не выделявшаяся особой оживленностью дорога после непогоды вовсе вымерла. Едва размякшая глина холодила подошвы, одежда от быстрой ходьбы постепенно подсохла, и Шагалан погрузился в некое полузабытье. Многие годы каждое утро в лагере начиналось с долгого бега по бесконечной полосе пляжа, он отлично знал, как старательно вызываемый транс облегчает напряженную работу. И потребовалось немало времени понять, что, в сущности, этот бег и замышлялся прежде всего как практика транса…
      Вздрогнув, юноша поднял голову: неподалеку явственно скрипели плохо смазанные колеса. «Слишком глубоко отключился, — отметил про себя. — Так пропустится и что-нибудь серьезное». Он уже обогнул черную скалу — самую заметную здешнюю деталь — и заворачивал теперь к темнеющей на глазах роще. Еще постоял, прислушиваясь. Определенно, его догоняла телега, ненагруженная и неухоженная, запряженная одной лошадью. Шагалан, загребая камешки, полез в сторону, на гравийную осыпь, где и укрылся за выступом скалы. Собственно, бояться было нечего, он действовал из чистой осторожности. Ждал долго — возница совершенно не торопил свою ленивую клячу, если бы путник не затаился, они вряд ли могли догнать его до темноты. Наконец противный размеренный скрип раздался совсем близко, из-за поворота выползла телега. Предсказания юноши оправдались в точности: жалкая крестьянская развалюха, раскачивающаяся на каждом ухабе, понурая лошадка и понурый же возница, полностью погрузившийся в мокрый капюшон. Следовало все же признать — несмотря на убогость, повозка двигалась чуть быстрее пешего, а потому Шагалан устремился вперед.
      Привлеченный шорохом скатывающегося гравия, возница обернулся, нервно задергался, однако поводьев не кинул и по первому знаку остановил дроги. Из-под капюшона высовывалась лишь жидкая бороденка, да глаза остро блестели из глубины.
      — Вечер добрый, дядя! — как ни в чем не бывало улыбнулся Шагалан, подходя.
      Возница недоверчиво похмыкал, поворочался и все-таки стянул капюшон на плечи:
      — Вечер добрый, мил человек.
      Щупленький, тщедушный, лысый старикашка, борода клочьями в разные стороны, редких белесых бровей почти не видно, — когда он попытался изобразить улыбку, стало ясно, что и зубов сохранилось не более полудюжины.
      — Не подвезешь ли путника? — Поскольку опять последовало недоверчивое копошение, Шагалан капельку поднажал: — Стемнеет скоро, а ведь одному на глухой дороге небезопасно.
      Бесспорно, возница сторожился нежданного попутчика не меньше, чем темной дороги, но перечить не рискнул. Юноша устроил свою поклажу в телеге, сам легко запрыгнул на край. Смиренно воспринявшая хлопок вожжами лошадка с прежней прытью потащила потяжелевший воз. Шагалан окинул взором недра повозки: пара охапок соломы да куча пустых мешков. Заметив подозрительные оборачивания возницы, ухмыльнулся, перелез вперед и уселся рядом с ним.
      — Не бойся, дядя. Я тебе не тать, сзади по затылку бить не буду.
      — Кто ж нынче разберет, — хмуро покосился старик. — Много лихих людей бродит на трактах. Вроде и взять с меня нечего, так находятся душегубцы, и для собственной радости грех примут.
      — Неужто сильно куролесят?
      — Здесь-то еще терпимо. А вот чуть к северу, там, говорят, полно народу по лесам гуляет.
      — И откуда же толпы этакие взялись? — подыграл Шагалан.
      — Известно откуда! — Возница скривился. — Подати непомерные, поборы постоянные. Как неурожай — в деревнях голод, вымирают. Семью потеряешь — озлобишься, на любые пики пойдешь. Вот и бежит народ в чащобы, кормится от лихого промысла.
      — Чего ж не все убежали?
      — Не каждый решится, — буркнул старик. — Да и ремесло это, по совести, сколь рисковое, столь и бестолковое.
      — Это почему же бестолковое-то?
      — Да народ в лесах, мил человек, собрался пускай и отчаянный, но в бранном деле слабый. Что они могут? Даже сотня на десяток белокурых напасть не отважится, знает — кровью умоется. В крупные деревни с городами не суются. Вот и остается им на проселках зазевавшихся стражников отлавливать да проезжих купцов потрошить. А какой с этого толк? Для страны какой толк? Уж который год стражники с разбойниками бегают дружка за дружкой, а ничегошеньки не меняется.
      — Разумно говоришь, дядя. И смело.
      Возница вздохнул:
      — Стар, потому и смел. Как ни крути, скоро на отчет к Творцу, так хоть прежде выскажу, что другие молвить страшатся. За народ больно…
      — Чего же за него горевать? Ведь народа, глянь, во сто крат больше, чем мелонгов. Если все враз поднимутся…
      — Поднимутся, жди, — фыркнул старик насмешливо. — Нашего мужика, удалец, драли, дерут и впредь будут драть еще пуще, а он утирается. Из десятка кур отнимут девять, так он дрожит за последнюю. Чтобы все как один вздыбились, надо к смертной грани подвести, а власти не настолько глупы, чего уж спорить. Или…
      — Или что?
      — Или кому-нибудь самому бы удачно дело начать. Первые победы многих увлекут… Ну да надежды эти зряшные, потому как сила супротив огромная и когда истощится, Господь ведает… Разве горевать остается. Эх, за какие такие грехи кара на наши головы, беда, доселе невиданная?…
      — Отчего ж, дядя, невиданная? — усмехнулся Шагалан. — Али не слыхал? И раньше империи бывали и впредь наверняка случатся. Просто не повезло нам аккурат под ее копыта угодить.
      Старик поскреб ногтями плешь:
      — Империи?… Надо же… И не одна? Ну, про Валесту-то мы чуток помним, оттуда наши Артави пошли, так? С тех пор, похоже, знать и ведет себя, словно в завоеванном краю… А кто же еще?
      — В свое время и Овелид-Кун гремел, а прежде — Атианна. Это сегодня она в упадке, разодранная на куски, а тогда ее полки покорили почти все Срединные Острова. Даже в Гердонезе высаживались.
      — Смотри-ка… И когда ж сие чудо приключалось?
      — Лет шестьсот назад.
      — У-у, там уже, милок, древность темная, ничего не разглядишь. Что подлинно было, что человек сочинил — не разберешь. И где ж ты-то такого поднабрался? Не сам ли измыслил?
      — От достойных людей слышал, дядя, не сомневайся. Так все и было. Правда, солдатами нынешняя Империя побогаче, причем в разы. Зато остальное повторяется неизменно: взлет, расцвет и крах, превращение в совершенное ничтожество.
      — Да, да… Хотелось бы верить, хотелось бы… Вот варвары все народы подомнут, слопают, тогда и развалятся… Только кому это уже поможет?…
      Старик печально закивал головой, Шагалан, напротив, казался вполне довольным беседой — не один десяток подобных разговоров за его спиной, и большинство подтверждало расчеты.
      Стемнело, заморосил мелкий дождь. Возница снова натянул свой капюшон, Шагалану пришлось накрыться грязным, дохнувшим гнилью мешком. Ехали молча, лишь изредка обмениваясь короткими фразами. Едва различимая полоса дороги ввела в обширную рощу, под пологом деревьев было посуше, но совсем темно.
      — И куда ж тебя, голубь, понесло-то, на ночь глядя? — оживился в сухости возница.
      — К родным иду, в Гиндес. — Юноша выложил обычную для этих мест легенду. — Мы — люди графа Бергольфа, знатной шишки в тех краях.
      — Наслышан, Крут, бают, граф к своим холопам. Не от него ли и бегал на юг?
      — Ну что ты, зачем? В поденщики здесь нанимался, почитай, месяц на полях спину горбатил. У нас-то нынче — вовсе бескормица, подати платить нечем.
      — Да и тут, право, не сильно лучше. Вот уж горюшко-горе…
      — Так и ты, дядя, поехал, не дожидаясь белого света. Торопишься, видать?
      — Тороплюсь, как могу. Вез с товарищами провизию для монастыря Святого Мошара, да на обратном пути случилось лошадь перековывать. Вот и отстал, нагоняю теперь.
      — И сам, поди, из монастырских? Тяжко?
      Старик невесело кивнул:
      — Простому человеку, удалец, нигде не сладко.
      — А хозяевам и при мелонгах небось хорошо? — продолжал Шагалан.
      — Да чего им сделается? Свое из крестьян все равно выбьют, с мелонгами сладились. Свобода им вроде бы и ни к чему. Те же, кто с новой властью характерами не сошелся, давным-давно болтаются или по ту сторону пролива, или в петле.
      Шагалан насторожился. Навстречу из темноты потянуло стылым ветерком — роща заканчивалась, только в нем отчетливо присутствовала горечь дыма. Вглядевшись, заметил меж стволов проблески огня.
      — Кто это развел костер посреди луга? — проговорил юноша себе под нос. — Никак мелонги пост учинили?
      — Пост? — Возница приподнялся на месте. — Отродясь здесь поста не было. Уж я-то знаю, чай, не в первый раз этой дорогой езжу.
      Шагалан мог сказать про себя то же, а потому решил не рисковать.
      — Вот что, дядя. Душевно с тобой проехались, благодарствую, но отсюда я, пожалуй, сам пойду.
      — Мелонгов опасаешься? — чуть слышно хихикнул старик.
      — Опасаюсь — не опасаюсь, а сталкиваться не резон. Мало ли что им в голову взбредет, бумаги у меня не ахти. Лучше уж сторонкой, лесочком, от греха подальше.
      — Да ты не сомневайся, милок. — Голос старика заметно потеплел. — Считай, никого я тут не видал, не слыхал. Может, подхватить за постом-то?
      — Ни к чему это, дядя… — До цели путешествия рукой подать, а раскрывать ее Шагалан вовсе не собирался. — Доброго тебе пути.
      — Прощай, милок. Да хранит тебя Творец… на твоем пути.
      «А дед-то попался сметливый», — подумал Шагалан, спрыгивая с телеги в темноту. Мокрые, упругие ветви кустарника встретили сплошной стеной. Едва пробившись сквозь них, проворно двинулся, забирая вверх по пологому, заросшему склону холма. Дорога, вытекая из рощи, огибала холм, а потому юноша фактически следовал вдоль нее, немного срезая. Через несколько минут вновь забрезжил огонек. Толкаемый скорее любопытством, Шагалан направился туда, причем осторожно, не по прямой, а сложными зигзагами. Шансов напороться здесь на засаду, по чести сказать, не было, но так требовала выучка.
      Когда выбрался на край кустов, скрип покинутой им телеги только приближался. Впереди, шагах в двадцати, белело полотнище палатки, рядом с входом у щедрого костра сидели трое. Судя по разнообразному и обильному вооружению, по кожаным доспехам и круглым шлемам, принадлежали они к так называемой «губернаторской страже». Части эти состояли из гердонезцев, прельстившихся надежным заработком и солидным статусом, вдобавок не обремененных никакими освободительными бреднями. Разбросанные по всем городам и весям, стражники исполняли роль охранителей порядка, надсмотрщиков, помогали в небольших карательных походах, собирали налоги, но ни в коем случае не забывали о себе. Если драконовские подати, взимаемые мелонгами, жители еще терпели из привычного почтения к верховной власти, то беззастенчивые поборы губернаторских вояк, сопровождаемые к тому же насилием, пьянством и бесчинствами, доводили до бешенства. Не раз и не два подобные выходки становились запалом для народных волнений. Быстро и жестоко подавив их, мелонги обычно издавали новые указы, запрещавшие самовольство, как-то даже казнили пару совсем уж зарвавшихся бандитов, но потом все потихоньку возвращалось на круги своя. Ради лояльности стражников завоевателям приходилось закрывать глаза на их постоянные шалости.
      Пока юноша бесстрастно разглядывал сидевших у костра, те успели несколько раз припасть к кувшину с вином, резкий кислый запах которого долетел до кустов. Стражники заметно разогрелись, расслабились, заголосили громче и уже готовились затянуть песню, когда, наконец, услышали душераздирающий скрип колес. Цыкнув на особо расшумевшегося товарища, все замолчали, прислушались, кто-то нехотя стал подниматься. Откинулся полог палатки, вышел четвертый, определенно старший в группе.
      — Шевелитесь, мерзавцы! — брезгливо крикнул он. — Разбежались по местам! Совсем обленились, свиньи. Шевелите задницами, не то в следующий раз перебьетесь без дармового пойла!
      Из темноты выплыла телега старика. Убогий вид путника окончательно убил энтузиазм стражников, и, лишь понукаемые приказами, они разошлись на свои позиции. Командир с одним из воинов отправились к повозке, второй стражник расположился в стороне на дальней обочине дороги, а третий — на ближней, в каком-то десятке шагов от разведчика. Старик-возница соскочил на землю и суетливо засеменил навстречу солдатам, на ходу извлекая из-за пазухи сверток с бумагами. С нарочитой небрежностью командир принял их, развернул, отошел к костру. Читал долго, старательно, хотя сразу стало очевидно, что документы его вполне удовлетворяют. Напарник тем временем быстро обшарил телегу и возвратился заметно обескураженным. Хмуро выслушав его доклад, офицер продолжил углубленное чтение, изредка косясь на возницу. Дело шло к заурядному мздоимству.
      Шагалан уже собирался было бросить свое укрытие и возобновить путь, когда взгляд задержался на силуэте ближнего стражника. Кроме обычных пики с саблей у того имелась хитрая штуковина, совсем недавно появившаяся на острове, — арбалет. Раньше Шагалан только издали наблюдал сей странный механизм. Расслабившийся воин закинул его за спину и стоял, вцепившись в пику главным образом для равновесия. Юноша хищно облизнул губы. В принципе, затея вовсе не казалась такой уж опасной: четверо подвыпивших стражников не представляли собой ничего серьезного. Сложнее провернуть все, не подняв шума.
      Он сместился левее, пока не очутился прямо за спиной незадачливого постового. Опустился на корточки и вскоре нащупал подходящих размеров камень. Из своего кушака он мог бы смастерить неплохую пращу, но раскрутить ее все равно было негде, да и расстояние невелико. Устроился поудобнее, прикинув траекторию движения руки, чтобы не зацепить ветки. В центре общего внимания, в районе костра, звякнули первые медяки. Шагалан мягко качнулся и метнул камень. Удар пришелся стражнику точно в основание черепа, чуть ниже края шлема. Тело еще падало звучно на землю, а разведчик уже кошкой вынырнул из кустов. Товарищи жертвы были рядом, однако тут срабатывал известный фокус: Шагалан из темноты видел их прекрасно, они же от яркого пламени будто ослепли. Юноша обежал пальцами обмякшее тело, попутно определив, что горемыка все-таки выжил, без особых церемоний содрал с него разлапистую рогатулю и, пригнувшись, боком устремился обратно в лес.
      Мокрые листья мягко били по лицу, липкие нити паутины то и дело приставали к коже, неуклюжий трофей торчал из-за спины, словно нарочно цепляясь за каждую ветку. Как отнесутся стражники к неожиданному ночному нападению? Примут за очередную шалость местных мальчишек? Или устроят полноценную облаву? Вряд ли. Тогда надо будет отчитываться перед серьезным начальством, всплывут их собственное разгильдяйство и пьянство на посту. Найти никого не найдут, все шишки посыплются на самих пострадавших. Погоня же имеет смысл только с хорошо натасканными собаками, до утра их едва ли удастся достать, а там и мелкий нудный дождик со следами управится. На всякий случай Шагалан сделал-таки пару петель и несколько перескоков.
      Через полчаса заросли заметно поредели, под ногами все чаще попадались торчащие перекрученные корни — начинался сосновый бор. Юноша остановился, завертел головой, но луна так и не соизволила показаться тем пасмурным вечером. Разведчик пошел широкими зигзагами, стараясь не выскочить за границы сосняка — самого точного на данный момент ориентира. Лес продолжал жить своей сумеречной жизнью. То там, то тут что-то ухало, взвизгивало, шуршало, холодные огоньки глаз вспыхивали на секунду и сразу исчезали. Любой, даже выросший у леса, давно бы уже перепугался до испарины — не на пустом месте рождались истории о леших, болотных гроньях, клыкастых оборотнях-скирлах и прочей нечисти. Подобных страшилок Шагалан с детства тоже наслушался вдосталь и тем не менее чувствовал себя некоронованным королем, властелином этих чащоб, неуловимым и неуязвимым героем преданий. Пожалуй, ему и впрямь нечего было сейчас опасаться. Для хищной живности был неподходящий сезон, стражники, как и разбойники, слыли неубедительными в бою, засаду он всегда выявит, а от мелонгов, если таковые вдруг сыщутся в глухих дебрях в достойном количестве, нетрудно раствориться во мраке. Существ же сверхъестественных Шагалан просто не брал в расчет, поскольку ни разу ни с чем этаким не сталкивался, а без серьезных оснований напрягаться не желал.
      Обогнув очередной пригорок, он наконец обнаружил то, что искал. Чуть правее открывалась широкая вырубка, почти до краев заполненная темной волной частокола. Шагалан не сомневался, что достиг цели путешествия, — других одиноких хуторов в окрестностях не водилось. Действуя скорее по привычке, потратил еще четверть часа, дабы осторожно обойти вдоль всего тына, затем подступил вплотную. Только теперь за стеной загрохотала цепь, и ворчливый собачий рык покатился к гостю. Подождав, когда пес приблизится, Шагалан негромко зацокал языком. Ворчание постепенно притихло. Юноша подпрыгнул, ухватился руками за влажные острия кольев и одним махом перелетел во двор. Приземлился мягко, правда, дурацкий арбалет ухитрился, догнав, пребольно садануть в поясницу. Потрепав по загривку большого лохматого пса, разведчик двинулся к дому — солидной постройке из огромных бревен, установленной на таких же огромных валунах. Ни в одном оконце не наблюдалось даже проблеска света, дымок из трубы был еле заметен. Шагалан, чутко прислушиваясь, обошел кругом и дом. В хлеву всхрапнула лошадь, захлопали крылья птицы. Окончательно успокоило поведение собаки — престарелый сторож безмятежно вернулся к себе под крыльцо, где и засопел. Этот маленький мирок явно ничего не тревожило.
      Едва не отдавив лапу разметавшемуся во сне псу, Шагалан подкрался сбоку к двери и коротко, но отчетливо постучал. Как и ожидалось, лишь на третий стук с той стороны раздались шаги босых ног, и низкий хриплый голос спросил:
      — Кого там черти в ночь принесли?
      — Друзья, — отозвался юноша.
      Загремел засов, вполне сочетавшийся по солидности с домом, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел кряжистый бородатый мужик в белеющей рубахе.
      — Извините, дядюшка, что ото сна оторвал, — блеснул зубами Шагалан.
      — Бросьте, сударь, — отмахнулся тот. — Знаю, не потехи ради гуляли по нашим глухоманям.
      Он притворил дверь, подпер ее рукоятью вынесенного с собой топора. Наклонился к юноше, обдав запахами теплого жилья, заговорил почти шепотом:
      — Не хочу своих будить. Жена прихворнула, и дети еле угомонились. Пойдем, сынок, устрою тебя, как обычно, в хлеву.
      Первое время Нестион очень стеснялся размещать человека вне дома, это претило его взглядам на гостеприимство, но Шагалан сам настоял на хлеве. И дело было не столько в приписанной ему сразу скромности, сколько в свободе рук в военном смысле: переполненная испуганным народом изба угрожала превратиться в слишком хорошую западню.
      Нестион потянул створку ворот, и изнутри дохнуло славным сеном.
      — Не голоден? Может, поискать тебе чего от ужина? Холодное, правда.
      — Не волнуйтесь, дядюшка, потерплю до утра.
      — Ну, тогда располагайся, сынок. Завтра побеседуем.
      — А есть что-то особенное? — вскинул голову Шагалан.
      — Кое-что есть. — В голосе бородача сквозила откровенная гордость, однако от скоропалительных докладов он удержался. — Ну да утро вечера мудренее.
      Шагалан не настаивал. Прошел внутрь, закрыв за собой дверь. В безлунную ночь сочившийся через щели свет был едва заметен, он не столько разгонял, сколько прессовал тьму. Юноша в кромешном мраке пробирался вперед, натыкаясь руками то на влажную коровью морду, то на столб, увешанный скарбом. В конце концов нащупал в углу знатную копну свежего сена, вскарабкался на нее и сразу провалился в сон…
      Когда проснулся, уже рассвело. Осмотрев длинные солнечные полосы на полу, он обнаружил, что проспал больше, чем за минувшие две ночи. Да и условия ночлега оказались воистину барскими. Он не помнил, как посреди сна от холода зарылся по шею в душистое до одури сено, и сейчас оно пружинило со всех сторон. Поскольку в последний раз спать довелось в мокром лесу под елкой, нынешнее положение ощущалось совсем недурственным. Понежившись еще чуток в духмяном гнездышке, Шагалан все же вылез из него по пояс.
      Просторный, но наспех сколоченный хлев был полупустым. Он определенно знавал лучшие времена. Старый рыжий конь понуро дремал в стойле, рядом крупный пятнистый бык ожесточенно жевал сено, мотая рогатой головой. Корова с раздутым выменем беспокойно переступала на месте, то и дело поглядывая в сторону ворот, — видимо, утренняя дойка задерживалась. В самом дальнем углу за плетеной перегородкой размещалась пара десятков кур, однако сейчас оттуда не доносилось ни звука.
      Шагалан нащупал под боком добытое вчера оружие. Массивный неуклюжий лук длиной локтя два, такой же длины грубо обработанное ложе с торчащей вперед скобой — опытному стрелку конструкция особого эстетического удовлетворения не доставляла, хотя и была куда совершеннее деревенских прототипов. Дольше юноша разбирался со спусковым механизмом, но и тут уроки Бентанора Иигуира принесли плоды. Сообразив наконец, как действует эта штуковина, Шагалан выудил из-под ложа короткую толстую стрелу, устроил ее в канавке и потянул тетиву. Та едва шелохнулась. Он упер приклад в живот, ухватился обеими руками, напрягся, но достичь фиксатора все равно не смог. Пришлось, чертыхаясь, вылезать из сена полностью. Повозившись на полу, он таки догадался упереться ногой в скобу ложа, и дело сразу наладилось. Покачал арбалет в руках, примерил к плечу, поводил туда-сюда, выбирая подходящую мишень. Чтобы не рисковать, направил оружие на дальнюю стену хлева и плавно нажал рычажок. Механизм с сухим жестким звуком дернулся, и жердь стены тотчас треснула пополам, блеснув щепками. Сама стрела сгинула где-то снаружи. Всполох птичьего беспокойства — и восхищенно присвистнувший Шагалан качнулся к дыре убедиться, не зацепил ли кого…
      Сзади раздался тихий смешок. Юноша на полушаге развернулся, откидываясь спиной за копну. Две головы, торчавшие из приоткрытых ворот, прыснули уже без утайки.
      — Я же говорила, он проснулся, — заявила одна из них — взлохмаченная девчонка лет семи.
      — С добрым утром, сударь, — едва сдерживая смех, фыркнула вторая — круглощекая девица с длинными черными косами.
      Шагалан встал на ноги, закинул арбалет на плечо:
      — С добрым утром, красавицы.
      На такое обращение младшая из сестер захохотала, старшая, наоборот, сконфузилась и шлепнула ее по макушке.
      — За что, красавица?! — ничуть не обидевшись, завопила младшая.
      — Ну-ка, разлетелись, воробьи! — послышался женский голос из-за ворот.
      Начинавшаяся свара мгновенно оборвалась. Створка распахнулась, обличив всех участников разговора.
      — Ступайте-ка отсюда, бедокуры. Нечего приставать к гостю. Али в огороде заботы кончились? — Супруга Нестиона, высокая, жилистая женщина в потрепанном синем платье, вошла в хлев, привычно ворча. Заметив в ее руках кувшин и деревянный подойник, корова встретила хозяйку нетерпеливым, обиженным мычанием. — Сейчас, моя голубушка! Сейчас, милая! Муж ждет вас в доме, сударь, завтрак накрыт. Кесси, проводи!
      — Проводи, красавица! — Маленькая вертлявая девчонка снова захохотала, снова получила оплеуху и, показав всем сразу язык, вприпрыжку убежала прочь.
      — Извините эту дуру, сударь… — Кесси, старшая из сестер, запунцовела от смущения. — Пойдемте.
      Шагалан отправился за ней следом, не без удовольствия разглядывая спутницу. Кесси было уже почти шестнадцать, и по всем деревенским традициям ей давно полагалось стать серьезной замужней женщиной, возможно даже с собственными ребятишками. Однако она по-прежнему обреталась в отчем доме отнюдь не из-за смутности окружающего времени и тем более не из-за обособленности их хутора. На самом деле у Аршела Нестиона, лесника в угодьях барона Джеко, имелось четверо детей и, к сожалению, только девочки. Лет семь назад потребовалось напрячь все финансовые силы, чтобы удачно выдать замуж старшую из дочерей. Сейчас она с супругом — пожилым, но заботливым торговцем тканями — жила где-то на севере, под Ресдерном. Жили дружно, пусть и небогато, одарив Нестиона парой внуков. Когда три года назад подошла очередь следующей дочери, стало уже туго. Старики распродали скот, кое-что из вещей, залезли в долги, однако сумели выкрутиться. Здесь избранником оказался крепкий крестьянин-фригольдер из Бертона — селения в нескольких милях к северо-западу, на границах баронства. Основательность и зажиточность новый член семьи, правда, компенсировал буйным нравом и тяжестью на руку. Не раз и не два Нестион укрывал у себя дочь с маленьким ребенком, пережидая очередную вспышку ярости зятя. И хотя в остальном партия получилась удачной, средства семьи она истощила совершенно. Успела созреть и расцвести Кесси, имелись и заманчивые предложения на ее счет, но возможное приданое смотрелось откровенно нищенским. Чем отдавать какому-нибудь бродяге, Нестион предпочел оставить дочь при себе, надеясь с обычным крестьянским терпением то ли на случай, то ли на общее улучшение жизни, то ли на долгожданную помощь зятьев.
      Сама Кесси, вероятно, о замужестве мечтала уже не только по обычаю. Ее статная налитая фигура все больше напоминала Шагалану зрелое яблоко из сада неподалеку. Теряя детскую подвижность, она, чудилось, едва ли не с каждой неделей полнилась другой, женской мощью, все отчетливее расширяясь в нужных местах. Даже свободная малиновая кофта и традиционный здесь ворох юбок не могли скрыть это. Скрывать, впрочем, девушка ничего и не старалась. Наоборот, стоило Шагалану появиться во дворе, как кофта туго затягивалась за пояс, отчего четко выступали прекрасные, но нестерпимые для мужского взора формы. Юноше не потребовалось много времени понять: на него откровенно положили глаз. Кесси постоянно находилась где-нибудь поблизости, от ее взглядов, густо замешанных на страсти и тоске, бросало в дрожь. Скромность вела тут лютую битву с природой, и сложно было угадать, чья возьмет. Шагалан тоже угодил в весьма дурацкую ситуацию. Искренний порыв юного создания манил с бешеной силой, при всем том заводить шашни с дочерью союзника и доверенного агента казалось неудобным, а главное — вредным для дела. Получавшийся раздрай стал единственным, но неизбежным тяжелым моментом при посещении гостеприимного Нестиона.
      Вот и сейчас девушка шла перед ним, вызывающе раскачивала крепкими бедрами, иногда оборачивалась и игриво хлопала длинными ресницами, явно наслаждаясь производимым впечатлением. Шагалан чувствовал, что и сам распалился не на шутку, однако они очень кстати достигли дома.
      Посредине невысокой просторной горницы громоздился добротный стол в окружении полудюжины табуретов. Полосы солнечного света косо падали на заполнявшие его плошки и кувшины. С одного из табуретов поднялся, оправляя бороду, хозяин:
      — Утро доброе, сударь. Милости прошу к столу отведать, чем Бог наделил. — И это обращение на «вы», и праздничная с вышивкой рубаха определенно знаменовали торжественность готовящегося момента.
      Шагалан вновь предпочел ни о чем не расспрашивать, проворно усевшись за стол, осмотрел выставленную снедь. Беженцы и так вечно были голодны, а он не ел уже без малого сутки. Ядреная Кесси склонилась рядом, заботливо пододвигая посуду и как бы нечаянно касаясь бедром. Лесник следил за этим с неодобрительной гримасой. Раскрасневшаяся, отрешенно улыбающаяся девушка ничего не могла скрыть.
      — Расставила все и ступай, — одернул Нестион дочь. — У нас серьезный разговор впереди.
      Кесси опалила юношу еще одним взглядом, скромно потупилась и грациозно выплыла из комнаты.
      — Вот мокрощелка, коза неугомонная, — крякнул Нестион, когда затворилась дверь. — Засиделась, понимаешь, в девках, к бабьим радостям потянуло. Так и до греха недалеко.
      Он подозрительно стрельнул глазами на Шагалана, однако тот, поглощенный едой, смотрелся совершенно безучастным. Давно не случалось такого пиршества. Сперва взялись за внушительный кусок жареной оленьей ноги, бог весть как очутившейся на этом столе. По закону лесники имели право забирать себе убитую браконьерами живность, а уж были ли на самом деле браконьеры или страж лично сладил с их работой — зачастую оставалось тайной. Вторым блюдом пожаловал упитанный цыпленок, нашпигованный рублеными яйцами и зеленью. Гарнир — жареные грибы, печеная с луком свекла, тушеная капуста — на выбор. Судя по тому, с каким аппетитом уминал все это Нестион, подобный завтрак и здесь происходил крайне редко. Когда явный голод уже утолили, а насыщение не достигло своего предела, на столе появился гвоздь пиршества — большая бадейка, доверху наполненная ломтиками вываренных в меду яблок с толчеными лесными орехами.
      — Такого добра ныне сколько угодно, — пояснил Нестион. — Хлеба не уродились, зато в садах яблони ломятся. Потому отъедайтесь, сударь, пока влезает.
      Однако прошло совсем немного времени, и предел был достигнут. Мужчины передвинули табуреты поближе к окну, перетащили туда же все еще полную бадью и блаженно развалились, откинувшись к стене. Долго молчали, наслаждаясь непривычной сытостью. Изредка то один, то другой лениво выбирал себе из таза кусок яблока, будто не мог остановиться, лениво отправлял в рот и лениво же пережевывал, запивая вишневым вином.
      — А вот скажите-ка мне, молодой человек, — нарушил идиллию лесник, — допустим, выгоните вы мелонгов, так? И кому же править в стране? Кто будет королем? Народу без государя никак нельзя — забалует да себя же и погубит.
      — А вас чем-то не устраивает династия Артави, любезный господин Нестион? — Шагалан, нежась, подставлял лицо теплым лучам утреннего солнца. — Или есть иные предложения?
      — Боже упаси. Я только вот подумал… Ведь ежели вы новому государю принесете корону на блюдечке, он непременно захочет наградами ответить. И немалыми наградами. Титулы там, золото, земли…
      — Если уцелеют те, кого награждать, — равнодушно пожал плечами юноша. — Да и монархи часто забывчивы к благодетелям… Хотя все может быть. Глядишь, и вам перепадет государевых милостей.
      — Ну да, ну да, — закивал Нестион, уходя в какие-то свои размышления.
      Дольше тянуть с недомолвками становилось неловко. Лесник вместе с семьей явно готовился к некоему важному известию.
      — Вы, кажется, собирались мне о чем-то сообщить, дядюшка?
      Хозяин лишний раз оправил бороду, поерзал на табурете, принимая максимально гордый и загадочный вид:
      — Верно, собирался.
      — Что-нибудь интересное узнали? — аккуратно продолжал Шагалан.
      — Узнал. И не что-нибудь, как с отребьем Омута, а, по моему разумению, весьма ценное.
      — Слушаю внимательно.
      — В общем, новость такая, — едва сдерживая возбуждение, зашевелился Нестион. — На позапрошлой неделе приезжает ко мне старшая дочь с зятем и сыном. Погостить, значит. Все чинно, спокойно, приняли, накормили. К полуночи бабы спать ушли, а мы с зятем засиделись за чарочкой. И рассказывает он мне прелюбопытную историю… Добирались они сюда, на юг, долго и от греха подальше примкнули к маленькому купеческому каравану. Какая-никакая, все ж охрана. Почти всю страну проехали без приключений, прибыли в Галагу. А чуть ли не на выезде из города их и сцапали! Накинулось человек двадцать, а может, и больше. Зять с семьей геройствовать не стали, залезли под телегу да затаились там. Отыскали, конечно, вытащили на белый свет. Смотрят: караван разгромлен дочиста, их пожитки тоже раскрали. Однако тут не про добро, про жизнь след думать! Нескольких охранников при налете порубили, остальных лиходеи здесь же по деревьям развесили. Купцов бьют смертным боем — про сокровища утаенные выпытывают. И зятя, значит, туда же поволокли. Кто-то уже к дочери полез, дети орут, бабы воют — короче, гвалт знаменитый…
      Шагалан слушал молча, прикрыв веки.
      — …И вдруг появляется всадник: на белоснежном коне, в белом платье и в золоте. Ну, прямо рыцарь из сказок. Сам крепкий, плечистый, рожа хоть и разбойничья, а умная. Только цыкнул на свою ватагу, и та сразу притихла. С двух вопросов во всем разобрался и тотчас велел зятя с семьей как маломочных отпустить, вещи им вернуть. Вернули, конечно, толику, да наши и тому счастливы. А пуще радовались, что налегке в путь отправились, оттого за бедных сошли. Попрыгали на телегу да понеслись прочь во весь дух.
      — Поучительно, — хмыкнул юноша неопределенно.
      — Так вот. Прежде чем их отпустить, мужик тот в белом возьми и скажи, дескать, ныне здешние края под покровительством Большого Ааля, и всякому нищему или обиженному от него помощь да защита. Вроде как передайте это всем, кого встретите.
      — Ааль? Дурацкое имя.
      — Прозвище, понятно. Зять потом на первом же постоялом дворе расспросил хозяина. По слухам, почти полгода как свалилась откуда-то с севера ватага, а верховодит в ней тот самый Большой Ааль. И слава вслед идет немалая. Мол, и дерзок он, и ловок, и хитер. Целые области там, на севере, от мелонгов с их прихлебателями очистил, теперь на полдень двинулся. Народу у него немного, до сотни человек, но головорезы отчаянные, за вожака в огонь и в воду. Говорят, самого Гонсета допек Большой Ааль: выкрал ближайшего соратника, коменданта Лойденрога, да прямо на городских воротах его и повесил. Причем вверх ногами! Страшно разбушевался тогда Гонсет, огромные силы бросил на поимку удальцов, а только все напрасно. Уходят они, как вода сквозь пальцы, утром растворяются меж деревьев, словно дым, а вечером, подобно туману, возникают из ниоткуда. Ни днем, ни ночью не дают покоя захватчикам! И так жаждет Гонсет содрать шкуру с Ааля, даже награду объявил лишь за живого, чтобы, дескать, лично потешиться. А тот ничего не боится, знай, гуляет себе по лесам, кого казнит, кого милует, наводит страх на врага. Вот тут я и смекнул, сударь, — именно такой человек вам и надобен! Ведь и сам герой, и поддержку способен оказать великую. Известно, без солидных связей с Гонсетом долго не играют… Что скажете, сударь?
      Шагалан в задумчивой нерешительности почесал щеку с едва наметившейся щетинкой. Нельзя не понять — Нестион безмерно горд своей историей. Он уверен, что добыл бесценные сведения, и в порыве вдохновения смастерил из них чуть ли не героическую балладу. Возможно, оно все и правда. Беда в том, что Шагалан слышал подобное уже неоднократно. Стоило какому-нибудь завалящему лиходею провернуть пару удачных налетов да еще попасть в розыскные списки, как народная молва быстро лепила из него героя-заступника, бескорыстно раздувая реальные подвиги и порождая мифические. Так возникали легенды о той же ватаге ужасного, но справедливого Омута. Потом в гости к герою являлся Шагалан, и герой оказывался обыкновенным бандитом, трусливым и алчным. А его бравую ватагу сберегали от немедленного разгрома только строгие предписания мастера Кане. Впрочем, вдруг на этот раз дело обстояло по-иному? Ведь что-то в повествовании все же зацепило сознание юноши.
      — Место, где зять столкнулся с Большим Аалем, сумеете указать?
      — Конечно, — с готовностью встрепенулся Нестион. — Не такой уж я бестолковый, подробно расспросил. Значит, милях в четырех-пяти от Галаги дорога на Ринглеви пересекает лесную речушку. Мост там всякую весну половодьем сносит, так в последние годы его и восстанавливать бросили, переправляются вброд. Местечко тихое, ни патрулей, ни застав. Вот на выходе из реки на них и напали.
      — И часто там нынче озоруют?
      — Говорят, частенько. Каждый третий, почитай, путник, от основного потока отставший, или караван некрупный наверняка попадется. И уж тогда прощайся с нажитым добром, а воспротивишься — то и с животом. — В голосе хозяйственного Нестиона проскользнули недовольные нотки. — Плотно закупорили тракт. Время от времени комендант Галаги собирает огромный конвой и проводит его под охраной солдат, однако дожидаются этого недели три, если не дольше. Вот народ посчитает убытки, да и рискнет. А там уж кому судьба улыбнется…
      Разведчик опять задумался, затянул паузу. Галага, Галага… Не близко, но все пути, похоже, ведут туда. Там и знаменитый Сегеш, и этот новоявленный Ааль… Надо решаться.
      — Ну, спасибо, дядюшка. Известия и вправду важные. Может статься, ваш Ааль и есть тот, кто нам потребен.
      Бородач гордо зарделся:
      — Наверняка тот самый. Уж больно гремит он в тех краях. Даже, болтают, «армию Сегеша» за пояс заткнул.
      — Хорошо, уговорили. Надо сходить туда, посмотреть воочию. Только вещички захвачу.
      Нестион охнул удивленно:
      — Прямо вот так и пойдешь? С места в поход? Ведь дороги миль на шестьдесят с гаком!
      — Тем более, зачем мешкать? — пожал плечами юноша. — Выспался, наелся, заботы не держат.
      — Н-да… завидую вам, молодым. Ни печалей, ни хлопот, сами себе хозяева, и никто на шее не висит. Был и я когда-то легок на подъем, но уж давно остепенился, в землю врос…
      Шагалан не отпустил сподвижника в дебри воспоминаний, упруго встал, колыхнул тяжесть обильного завтрака. На ходу неспешно переговариваясь, вдвоем с Нестионом вернулись в хлев. Возле оставленных вещей сидела Кесси, осторожно вертевшая в руках арбалет. Отец сердито цыкнул, девушка бросила оружие на пол и, зарумянившись, отступила в сторону.
      — А это механизм, о котором я вам говорил, дядюшка. — Шагалан как ни в чем не бывало поднял рогатулю. — Такими сейчас снаряжают стражников. Надо будет изучить его — оружие сильное, вон, стену вам пробило. А пока подержите у себя до моего возвращения. — Шагалан заметил побледневшее лицо Кесси. — И поаккуратнее, чтобы детвора не добралась.
      — Кто здесь ребенок? — Девушка вновь вспыхнула, на сей раз возмущенно.
      — Замолчи, дочка, — отмахнулся Нестион. — Вот лучше иди наполни флягу из колодца. А оружие я твое, сынок, припрячу, не беспокойся. Все в сохранности сберегу.
      Юноша, подхватив пожитки, широким шагом вышел во двор. Замедлился лишь у ворот, оглянулся. Каким бы легкомысленным и беззаботным он ни казался, путешествие предстояло не только долгое, но и опасное. Неверное движение, и разведчик сгинет в глубинах страны. Сгинет и никогда уже не ступит на этот гостеприимный двор, не увидит его обитателей: Нестиона с женой, замерших у крыльца дома, их младшую дочку, высунувшуюся из-за угла, зевающего вслед гостю мохнатого пса и, конечно…
      — Ваша фляга, сударь! — Раскрасневшаяся от волнения и бега Кесси с трудом переводила дыхание. Встретилась с юношей глазами и вдруг совсем смутилась, потупилась, инстинктивно положив ладонь на вздымавшуюся грудь. Должно быть, усмотрела что-то новое в его взоре.
      Шагалан принял увесистую фляжку, слегка коснулся пальцами щеки девушки:
      — Не скучай тут, красавица. И замуж впопыхах не выскочи. Дождешься назад?
      Та, не поднимая длинных ресниц, мотнула головой. Оставалось повернуться и быстро шагать к выбранной цели.

      — А ну-ка с дороги, босяк!
      Мимо, обдавая теплом и потным духом, протрусил вороной с молочной отметиной на лбу конь. Нахальный всадник оказался дородным бородатым купцом в зеленом кафтане, украшенном мехом и серебряными бляхами. Неузкий здесь тракт был сейчас вдобавок совершенно пустынен. То есть дело не в помехе проезду, а скорее в желании лишний раз потешить свое самолюбие, насладиться правом сильного. Придя к этому нехитрому выводу, Шагалан остановился и с холодным интересом обозрел попутчика. Наверное, его поведение предполагалось совсем другим — купец насупился, закружил коня, потряс в воздухе сложенной плетью:
      — Ты что вытаращился, лохмотник? Шапки не ломаешь, спины не гнешь. Давно шкуру не полосовали?
      Новая наглость. Купец — не дворянин, никто, включая последнего нищего, не обязан кланяться незнакомому лавочнику. Такие подробности Шагалан помнил крепко. Медленно огляделся. Сзади, чуть отстав, догоняли три тяжелогруженые фуры, на каждой — по паре человек. Торчат одинокие пики, несомненно, и ножей-тесаков везется с собой немало. Опять перевел взгляд на разбушевавшегося купца. Стычка совсем неуместна, однако и терпеть явное хамство душа сейчас не лежала. Если торгаш попытается ударить или спихнуть с дороги конем, придется его валить… А потом, вероятно, разбираться с верными слугами… На свое и хозяина счастье, подкатившие повозки, не замедляясь, буквально вытолкнули всадника вперед, вынудили продолжить путь. Купец издали еще норовил выкрикивать какие-то угрозы и оскорбления, а один из слуг, проезжая, ободряюще подмигнул стоявшему на обочине юноше. Похоже, к выходкам хозяина-самодура здесь успели привыкнуть.
      Разведчик пропустил караван мимо, посмотрел, прикидывая что-то в уме. Перспектива поберечь силы открывалась слишком заманчивая. Резко тронулся в бег, догнал последний фургон и на ходу впрыгнул в него сзади. Сидевшие на козлах слуги, дюжие парни лет двадцати, обернулись на неожиданный толчок.
      — И куда ж ты, бродяжья морда, лезешь? — набычился один. — Как ловко заскочил, вот так же и проваливай обратно, пока не вытурили взашей.
      — Да бросьте, ребята! — Шагалан с самой дружелюбной из своих улыбок пробирался к ним через завалы тюков и ящиков. — Что вам стоит подвезти немного бедного странника?
      — Это ты брось, парень! — Второй слуга оказался миролюбивей и даже придержал задергавшегося приятеля. — Не можем мы никого подвозить, хозяин узнает — заживо сожрет. Топай лучше своей дорогой.
      — Хватит с ним лясы точить! — кипятился первый. — Пускай теперь на себя пеняет.
      До бесцеремонного бродяжки оставалась пара шагов, когда он, наконец, вырвавшись, сделал длинный выпад пикой. Разведчик успел нырнуть за последний из мешков, острие с хрустом вспороло ткань и увязло внутри. Скачок — и получивший добрую зуботычину слуга откатился в сторону, второй замер, разинув рот. Не давая опомниться, Шагалан сгреб обоих за шивороты и подтянул ближе.
      — Ничего не выйдет, ребята, — промолвил вполголоса. — На сей раз придется нарушить приказ хозяина и взять попутчика. Попутчик очень на этом настаивает.
      Побитый что-то захныкал, утирая расшибленные в кровь губы, его товарищ только покачал головой:
      — Вы сами не представляете, сударь, в какой переплет нас втравили.
      — Что, крут хозяин? — Шагалан, усмехнувшись, отпустил бедолаг, уселся за их спинами.
      — И не говорите, сударь. Вспыхивает как солома и удержу своему гневу не знает. Человека плетью не разукрасит — не успокоится. По весне поймали какого-то воришку, мальчонке лет шесть было. Так забил, злодей, насмерть. Буквально из-за ломтя хлеба! И ничего. Свечку в церкви оплатил, а сам весь день довольный ходил, аж сиял.
      — Почему ж не остановили?
      — Куда там! У самих у всех спины исполосованы. Пока супружница его не померла, умела с этим справиться. А как мужик овдовел… совсем рассудок потерял. Ярится по любому поводу. А то и без повода.
      — Ну и придушили бы мироеда потихоньку, — куда-то себе под нос буркнул Шагалан.
      Слуги вздрогнули и испуганно переглянулись. Юноша понял — мысли о чем-то подобном здесь бродили.
      — Господь с вами, сударь, — наконец нерешительно ответил миролюбивый. — Грех даже подумать о таком… — Помолчал и гораздо уверенней добавил: — Да и куда после деваться? В лихие ватаги, по лесам бегать? Искать свою петлю?
      — Выходит, кусок хлеба с хозяйской плетью милее? Что ж, дело ваше. Но ведь тут можно найти петлю не хуже. Например, другие лиходеи какие нагрянут.
      — Уже нагрянул один, — не удержался боевитый, оторвав окровавленную тряпку от губ.
      — Да неужто я разбойник? — Шагалан широко и добродушно улыбнулся. — Так, мирный путник. Никого без нужды не обижаю, никого не граблю.
      — Угу, не обижаешь. Переднего зуба как не бывало.
      — Разве не знаете? В Писании ясно сказано — помогать ближнему. Сами не хотели прислушаться к голосу Творца, вот я вас и вразумил. Наставил на путь истинный, никаких обид. — Шагалан усмехнулся и совсем уж расслабленно откинулся к стенке фургона. — А что, вправду лесная братия ни разу не беспокоила?
      — Всякое, конечно, случалось. Когда отбивались, когда откупались. А пару раз все забирали, до сапог и рубах. Да, похоже, чаще проскакивали, коль хозяин неуклонно жиреет.
      — Проскакивали? А сейчас под Галагой, болтают, наглухо тракт закупорили, ни пешему, ни конному не пройти.
      — Ну-у, не так все страшно. — Боевитый легко попался на подначку. — Отряды Большого Ааля и верно нынче там озоруют. Да только мы каждый месяц, а то и дважды туда ездим, пока Господь милует.
      — Сдается мне, — поддержал разговор миролюбивый, — хозяин от татей все же откупается. Помнишь, под самым городом останавливаемся у одной и той же кузни? Хоть и лошади в порядке, а беспременно к ней завернем. Хозяин с кузнецом уйдут в дом, пошушукаются, и снова в путь. А хозяин-то выходит хмурый, дерганый. Он таким бывает, лишь когда с деньгами расстается. Да, видать, лучше часть потерять, чем все. Вместе с головой.
      — Это что ж за кузня? Перед бродом? — навострил уши Шагалан.
      — Не, миль за пять до него, под холмом. И ведь кузнец-то никчемный. Однажды понадобилось-таки перековать Радужку, вон ту кобылу, так подкова отвалилась, не успели и до города дотянуть. На какое еще подаяние жить неумехе?
      Слово за слово, беседа понемногу склеилась. Новые знакомые, Ошлин и Хальбринс, оказались неплохими ребятами. Выросшие в крестьянских семьях, они, в сущности, ничем не отличались от большинства простолюдинов — в меру честные, в меру жадные, способные как на храбрость, так и на подлость, как огрызнуться, так и поджать хвост от хозяйского окрика. В бойцы такие не годились, но, кропотливо обихаживая свою немудреную жизнь, в конечном итоге, поддерживали жизнь всей страны. Обыкновенные люди. Считал ли по-прежнему Шагалан обыкновенным человеком себя? Этот вопрос его вообще не интересовал.
      Мерно покачивалась на рытвинах фура. Мелкий нудный дождик затянул тягучую песню, ему глухо вторил колышущийся по обочинам лес. Пахло сыростью и прелой листвой. Начинало заметно темнеть. Разговор, истощившись, затих сам собой. Ехали молча, завернувшись в плащи от резких порывов ветра, который ухитрялся забрасывать облака брызг и внутрь повозки. Как ни старался, Шагалан больше не мог придумать, о чем бы еще расспросить спутников. Пожалуй, они рассказали ему все, включая массу ненужных мелочей, житейских подробностей и слухов. Со своей стороны, юноша сподобился не открыть ничего, даже имени.
      — Стой! — Зычный голос прилетел из сумерек. — На ночлег!
      Впереди обрисовался силуэт соседней повозки. Едва не упершиеся в нее лошади остановились и расслабленно понурились. Парни вопросительно воззрились на Шагалана.
      — Вылезу, вылезу, не бойтесь, — проворчал тот. — Ни к чему мне ваши спины подставлять… А вам свои — тем более. Прозрачно намекнул?
      — Куда прозрачнее… — Миролюбивый Хальбринс вздохнул. — Тут язык распускать — себе дороже. Где ж вы теперь, сударь, ночевать-то намерены?
      — Пристроюсь где-нибудь под кустиком. Чай, не впервой. До Галаги, понимаю, еще день пути?
      — Ну, пожалуй, завтра-то к вечеру можем и не успеть. А вот послезавтра до полудня… Бог даст, точно прибудем. Что, опять, добрый человек, хотите в компанию к нам?
      Шагалан усмехнулся:
      — Посмотрим, ребята. Всякое случается.
      В суете разбиваемого лагеря ему не составило труда незаметно покинуть фургон и скрыться в кустах. Далеко не отходил, а, заложив привычную петлю, притулился под лапами могучей ели. До лагеря каких-то сто шагов, вдобавок юноша примостился чуть выше по склону холма, откуда легко наблюдались все подробности копошения внизу. Пока размещали телеги, собирали палатки и разводили костер, было достаточно интересно. Но вот над огнем завертелся бараний бок, потянуло нестерпимо густым запахом жареного мяса, и стало совсем плохо. Из собственной котомки разведчик при всем желании не извлек бы ничего кроме пары задубевших лепешек, луковицы да припасенного с утра огрызка колбасы. Вроде бы привычный к постоянному чувству голода, желудок внезапно заявил о себе неистовым урчанием. К тому же неподалеку остановилось еще несколько повозок, и еще несколько костров присоединились к изощренной пытке. Как положено, юноша устроился с подветренной стороны, что и сыграло с ним на сей раз злую шутку. Он уже хотел сменить место ночевки, лишь бы не слышать проклятых ароматов, когда лагерь взорвался переполохом.
      Шагалан приподнялся, раздвинул еловые ветви. Рядом с правой фурой на самой границе света копошились какие-то фигуры, другие сбегались к ним отовсюду. Разведчику почудились блестящие бляхи купца-самодура. Истошные крики, общий гвалт. Цели всей этой суеты не было видно, зато костер на минуту остался совсем без присмотра. Не долго думая, юноша вынырнул из убежища и бесшумной тенью устремился вниз. Собственно, прятаться особой необходимости не было — посреди такой суматохи никто не обратил внимания на новое действующее лицо. К тому же на шум потянулись перепуганные путники из соседних стойбищ, незнакомцев кругом хватало. Когда Шагалан достиг костра, жаркое начинало припахивать горелым. Сглотнув хлынувшую от вожделения слюну, он вознамерился было уволочь бок целиком, но вовремя смекнул, что все равно с ним в одиночку не справится. Замешкался, выуживая из-за пояса нож… и тут сквозь гул голосов прорвался отчаянный детский вопль. Шагалан вздрогнул. После гибели Лерта крик показался непереносимым.
      Забыв про мясо и спрятав нож, разведчик рысцой бросился к толпе, которая собрала в тесный кружок уже человек пятнадцать. Привстал на цыпочки, заглянул через плечи зевак. Опасения сбылись: в центре круга, прижавшись к колесу фургона, дергалось в отсветах костра и факелов крошечное, одетое в лохмотья тельце. Рядом возвышался дородный купец в расстегнутом кафтане. Он медленно, с чувством закатал рукава, помял плеть, оскалился:
      — Ну, молись, щенок! Встанет тебе мое добро поперек глотки. Удавлю подлюгу ровно клопа!
      Теперь понять происходящее было немудрено: маленького воришку изловили с караваем хлеба — всеми забытый, тот валялся неподалеку. Сперва избивали слуги, затем подошел хозяин, и теперь начиналась основная экзекуция. Концовка у нее могла быть самой печальной. «Опять старого упыря на кровь потянуло», — вздохнул кто-то рядом. В остальном толпа явной жалости не обнаруживала. В лучшем случае дело ограничивалось угрюмым молчанием, но звучали и крики одобрения. Особенно старались купеческие слуги, пришлые зеваки вели себя куда милосерднее. Тем временем торгаш почесал волосатые руки, качнулся на носках и смачно, с придыханием стеганул. Воришка, отчаянно взвывший на высокой ноте, дернулся в сторону, однако несколько услужливых рук толкнули его обратно. Палач продолжил свою работу ритмично, неспешно, уверенно. Плеть со свистом вгоняла барахтающийся комок лохмотьев в землю. Шагалан почувствовал, как невидимая сила повлекла его в центр круга, кулаки сами заныли в ожидании разгульного боя. И все-таки устраивать публичное сражение не следовало. Как формулировал мастер Кане, «ваш путь не должен обозначаться трупами и руинами».
      Задвигав локтями, разведчик протиснулся из толпы. Наткнулся на мрачного Хальбринса. Тот на миг встретился с юношей взглядом и сразу потупился:
      — Как в прошлый раз…
      Выбравшись, Шагалан скользнул вдоль набухавшей толпы к фургону, затем обогнул его с внешней, темной стороны. Здесь, в густом мраке, было безлюдно, шум избиения доносился глухо, словно через стену. Опустился на четвереньки. Мелькание неясных теней, сполохи света и лохматый комок под широко расставленными ногами. Внезапно в этом серном комке блеснули два глаза, круглых, переполненных животным ужасом. Воришка уже не кричал. Вцепившись руками в спицы колеса, он в каком-то оцепенении встречал свою смерть. Отчаяние захлестывало, когда под днищем фургона вдруг появилось лицо незнакомца.
      Шагалан понял, что жертва его заметила, и просто поманил к себе пальцем. Секунду не было никакого ответа, глаза пытались недоверчиво осмотреть чужака, но безжалостная плеть не давала времени на колебания. Собрав остатки сил, воришка с хрипом рванулся под днище. От обреченного такой прыти не ожидали, но все же несколько рук вновь успели поймать его за ноги.
      — Держи бестию! — загрохотал запаленный голос купца.
      Извиваясь червяком, воришка отчаянно сопротивлялся, однако сумел проползти еще только с полшажка и застонал от безысходности. Шагалан, поднырнув ближе к умоляющим глазам, не без труда нащупал крохотную детскую ладошку. Укрепился получше и потянул рывком. На той стороне никак не предполагали подобной мощи. Сопровождаемое треском разрываемой материи тело воришки точно пробка влетело в темноту.
      Добытое оказалось маленьким и костлявым, в придачу активно двигаться отказывалось. Вероятно, исчерпав в рывке последние силы, бедолага просто упал в обморок — Шагалан предпочел именно такое объяснение. Пыхтя, вытащил добычу из-под фургона. Счет шел на секунды: потерявшие жертву палачи возбужденно что-то вопили, и гам этот быстро накатывался. Послышался даже звон железа, весьма осложняя ситуацию. К счастью, спасенный был до безобразия легким. Юноша закинул его на плечо и метнулся к кустам, ориентируясь больше на интуицию, чем на зрение.
      — Вон они! — пронзительно заорали сзади и справа, судя по звуку, шагах в двадцати.
      Тяжелая жесткая ладонь вдруг схватила за левое плечо, соскользнула, но зацепилась за рукав.
      — Держу! — Осипший голос, запах чеснока и пива. — Сюда! Я… ых-х…
      Шагалан, почти не замедляя бега, пнул нападавшего ногой в живот, и тот вывалился во мрак. Как бешеный вепрь юноша врубился в заросли, едва прикрыв рукой лицо, и сразу запетлял зайцем. После первого же виража настигавший топот уклонился куда-то в сторону. Потом и вовсе заглох: то ли он слишком отдалился, то ли разбушевавшиеся преследователи наконец опомнились и оставили безумную идею гоняться за кем бы то ни было по ночному лесу. Шагалан сбавил ход, восстанавливая дыхание и прислушиваясь. Погони не ощущалось. Слабо заворочалась на плече поклажа.
      — Лежи тихо, горемыка, — вполголоса произнес разведчик.
      Шел еще минут десять, временами поворачивая. Чудом пробалансировал по краю заросшего оврага, раз вспугнул какую-то птицу, фыркнувшую из-под ног. Неясный запах да изменившийся рельеф подсказали, что он у цели. Опустился у знакомого мшистого бревна под еловыми лапами, осторожно высунулся наружу.
      Лагерь был как на ладони. Около осиротевшего костра суетились несколько человек, стоявший здесь же купец поливал их площадной руганью, хотя как-то вяло, без прежнего вдохновения. Разговоров не разобрать, однако общий смысл понимался сразу — пока все занимались судьбой маленького оборвыша, некто более прагматичный увел-таки бараний бок. Рядом зашевелились.
      — Ух ты! Да мы совсем близко!
      Шагалан обернулся. Круглая детская мордашка, чумазая, с засохшими потеками крови, короткие взъерошенные волосы, тонюсенькая воробьиная шея, торчавшая из лохмотьев. Несмотря на свое убожество, воришка — по виду ему можно было дать лет восемь-десять — на удивление быстро освоился в новой ситуации и глянул на спасителя без тени страха.
      — Да, близко, — усмехнулся Шагалан. — Сделали немалый крюк и воротились почти назад. Надежней сейчас не укрыться. Но как раз потому, что все поблизости, настоятельно советую не шуметь. Сидим тихо, словно мыши под метлой.
      — Понятно, соображаю. А ты сам кто?
      Юноша улегся на землю, подоткнув под голову котомку.
      — Ну, если настаиваешь, давай знакомиться. Сам-то девочка или мальчик?
      — Мальчик, конечно. Йерсом кличут. — Воришка кинул настороженный взгляд. — А ты, часом, не любитель мальчиков?
      — Нет, предпочитаю девочек. Меня можешь звать Шагаланом. Что, приставали?
      — Разное выпадало. Ты вор?
      — Нет.
      — А кто?
      — Гадай дальше.
      Парнишка нахмурился.
      — На бродягу не похож. Слишком опрятен. Но и на благородного тоже. Для трубадура слишком мало пожитков. Скорее уж какой-нибудь подмастерье. Нет?
      — На мастера, стало быть, не тяну? — хмыкнул юноша.
      — Молод больно… Да ладно тебе скрытничать!
      — Так коли откровенничать, то первым и начинай.
      — А чего про меня говорить? Со мной все просто.
      — И что же просто? Делись.
      — Я из Нирильена, из цеховых скорняков. Отца не помню, то ли на войне, то ли сразу после сгинул. Мать и сестер потом чума взяла. Жил у тетки в деревне. Голодно, зато какая-никакая крыша. А прошлым летом случился в тех краях недород, так меня из дома и выставили. Тетка — баба не злая, да у нее своих детей пятеро, на меня хлеба не хватило…
      Шагалан слушал, не перебивая.
      — …Зимой уцелел чудом. Раза три думал — все, каюк. Но как-то отбедовал. Где чего выпросишь, где стащишь. С месяц в одном монастыре подкармливали. Дотянул до весны, там уж полегчало… Нынче вот сызнова холода близятся…
      — Таких, как ты, называют «ребенок чумы», слышал?
      — Слышал. А как называют таких, как ты?
      Юноша незримо в темноте пожал плечами:
      — Наверное, «ребенок войны». Там я потерял всех. Вырос в Валесте, теперь вот возвратился.
      — И зачем же?
      — Зачем-зачем… Разных оборванцев из-под телег выдергивать. Ты же видел.
      Йерс засопел обиженно:
      — Не хочешь говорить — не надо. Я ему откровенно, как на исповеди, а он…
      — Не горячись, парень. Придет время, расскажу. На вот лучше поешь.
      Шагалан сел, выложил перед мальчишкой свой провиант. Собирался было сам принять участие в трапезе, но, посмотрев, с каким остервенением набросился на еду Йерс, раздумал. Мигом сметя небогатые запасы, малыш обшарил землю в поисках затерявшегося кусочка и вздохнул. Со стороны лагеря донесся нестройный хор голосов — очевидно, пиво возместило путникам потерю и баранины, и острого зрелища.
      — Поют, сволочи, — с недетским ожесточением процедил Йерс. — Моя б воля, развесил бы их по деревьям вкруг костра.
      — Успокойся, все кончилось. Укладывайся спать, завтра вставать рано.
      — А куда мы пойдем?
      — Мы? — замер Шагалан. — Да куда тебе со мной? У меня ж тут тоже ни кола, ни двора.
      — Ну… я чаял… вдвоем все-таки полегче… и веселее…
      — Ладно, завтра разберемся. Ложись.
      Йерс заворочался, втираясь поплотней к спине юноши — заметно холодало. Глухо вскрикнул:
      — У-у, хребет располосовали, кровопивцы… Шагалан!
      — Что?
      — Это… спасибо тебе за то… ну… сам понимаешь…
      — Спи!
 
      Он чуть приоткрыл еще тяжелые веки и огляделся. Едва начинало светать, ленивые струи тумана стелились по земле. На еловых иголках мириадами алмазов блестела роса. Стылая сырость и гарь. Шагалан перекатился на живот. Рядом закопошился, потеряв опору, вчерашний спасенный. Ночью мальчишка неоднократно принимался метаться и вскрикивать, пришлось даже накрыть его плащом, чтобы шум не услышали в лагере. Сейчас этот плащ был откинут в сторону. Шагалан с минуту разглядывал трогательно-беспомощную мордашку ребенка, наконец-то отыскавшего мирный сон. «Ничего, — подумалось. — Лишь бы вернулся в нормальную жизнь. Дети рано или поздно забывают свои кошмары. Знаем. Сами года два кричали по ночам».
      Высунулся из-за прикрывавшего их поваленного ствола. Лагерь еще спал. Еле заметно курился костер. Одинокий мужик, сидевший рядом, дремал, свесив голову чуть ли не ниже колен, больше постовых видно не было. Где-то за фургонами всхрапнула лошадь.
      Шагалан поежился от пробежавшей по шее капли, вновь надлежало принимать решение. Мягко затормошил мальчишку за плечо. Тот проснулся резко, со всхлипом, словно вынырнув из воды, вытаращил в испуге глаза, но не подал ни звука.
      — Слушай внимательно, Йерс, — заговорил разведчик, не дожидаясь, пока оборвыш окончательно придет в себя. — Сейчас тихо собираемся. Смотри сюда: пройдешь вон за ту, крайнюю фуру, только не напрямки, а в обход через лес. Все очень тихо, из кустов не лезь, веток не ломай.
      — Ну, ты меня еще прятаться поучи, — буркнул малец, растирая грязной ладошкой лицо.
      Шагалан усмехнулся:
      — Если такой ловкий, чего ж вчера попался?
      — Жрать больно охота была, вот и рискнул. Не повезло, с каждым случается. А чего нам вокруг стоянки-то опять бегать?
      — Да хочу я славному купчине гадость сделать, а себе… нам помочь немного.
      — Вот это славно! — Вмиг в проснувшихся глазах мальчишки заблестели огоньки. — Надо сволочи на хвост наступить. Может, запалим чего-нибудь?
      — Не петушись. Я зайду с другой стороны к лошадям, встречаемся вон у той сосны при выходе на большак. Все понял?
      — А то!
      — Тогда начали, пока солнце не выкатилось.
      Второй сторож обнаружился рядом с табунком стреноженных лошадей. Как и первый, он безмятежно спал, причем развалившись на траве. Разведчик проскользнул к нему, аккуратно потянул из-за пояса длинный кинжал. Сторож, парень чуть за двадцать, с жидкой светлой бородкой, вдруг зашевелился, заворочался, замычал что-то. Шагалан уже занес руку для удара, но соня вовремя стих, умиротворенно засопев. «Этот, похоже, бдел всю ночь, — хмыкнул про себя разведчик, — однако час волка сломал даже его».
      Выпрямился, пряча оружие, нарочито спокойно направился к лошадям. Некоторые, почуяв незнакомца, подняли головы, зафыркали. Он оценил их на глаз. Как и ожидалось, лучшим оказался черный купеческий жеребец, хотя он же смотрелся и самым настороженным. Из более мирных подошел статный каурый конь, наблюдавший за приближением юноши буквально с философской отрешенностью. Шагалан огладил его, затем освободил от пут — полученные веревки сгодились на примитивную узду. Закончив, разведчик сообразил: для солидной мести увод одного коня явно недостаточен. Через несколько минут уже вся животина, лишившись пут, начали разбредаться в стороны. Шагалан вдобавок помахал руками, хлопнул парочку лентяев по бокам и, удовлетворенный результатом, повел выбранного коня к большаку.
      Каурый следил за событиями совершенно безучастно. Говоря по правде, имелся особый резон выбирать столь спокойного скакуна — юноша не очень уверенно чувствовал себя в седле. И причина этого была вполне уважительная: в Валесте, в поселении, где даже людям вечно не хватало еды, лошадь появилась недавно. Как ни гоняли на ней ребята по очереди, как ни изматывали бедного чалого жеребца, должное мастерство накопить покуда не удалось. Опять же, ехать предстояло без седла. Единственное в караване, скорее всего, хранилось где-нибудь в палатке купца, а лезть туда было чересчур рискованно.
      Ни шатко ни валко добрались до условленного места. Мальчишки не было. Шагалан выругался шепотом. В лагере еще царила тишина, но хилые клочья тумана стремительно расползались по кустам, а над верхушками деревьев вот-вот собиралось показаться солнце. До первой побудки и первой тревоги оставалось совсем немного. Укрывшись между стволами, юноша решил все же терпеть до конца. Когда от фургонов отделилась к нему расплывчатая в утренней дымке фигура, Шагалан пригнулся, поглаживая одной рукой коня, а другой — кинжал, но скоро расслабился.
      Подошедший Йерс не мог не осознавать, что нарушил уговор, но смотрелся вполне довольным собой. За плечами у него появилась внушительных размеров сума. Разведчик, окинув сорванца строгим взглядом, тратить время на ругань не стал. При всей своей кошачьей ловкости он с трудом взгромоздился на рослого жеребца, подал руку мальчишке.
      — Здоровой конягой разжился, — сказал Йерс, забираясь за спину юноше. — Как назовем?
      — Как хочешь.
      — Пусть будет Купчик.
      — Держись крепче.
      Яростно понукаемый ударами пяток в бока, Купчик флегматично двинулся к большаку. Когда седоки чуть освоились и попытались ускорить путешествие, конь неохотно перешел на легкую рысь, последующие усилия пропали втуне.
      — Зачем полез в лагерь? — спросил Шагалан, приноравливаясь к тряске.
      Сзади засопели.
      — Мыслил… надо было еще чем-нибудь поганцу насолить.
      — И как? Насолил?
      — А то. Немного, правда. Вот сумку спер. Харча кой-какого.
      — А что в сумке?
      — Толком не разобрал, некогда было. Но купчина ее под боком прятал.
      — Вот черт! Так ты и в палатку сунулся? Смотри, при такой храбрости голову долго не носят.
      — Да брось ты, Шагалан. Думаешь, в погоню кинутся?
      — И такое возможно. Потому лучше улепетывать во всю прыть… на которую способна эта… кляча!
      — Хоть и небыстро едем, на груженых телегах не поспеть за нами.
      — Не забывай, у них и верховой конь имеется, — заметил Шагалан. — Если, само собой, его отловят.
      Он оказался провидцем. Где-то через час, миновав заросшее лесом взгорье, путники начали спускаться к темнеющей пучине яра. Пустынная дорога, стук копыт гулко отдавался в спекшейся за лето глине. Тем отчетливей расслышали другой стук, дробный, запаленный цокот сзади. Шагалан, как сумел, прибавил ходу и, едва успев въехать в тень буйного орешника, остановил коня.
      — Сдается, накаркали. — Он сполз с лошади, осторожно выглянул на тракт.
      Со стороны леса вслед им мчался всадник. Не спутаешь — плотная фигура в зеленом на вороном коне.
      — Чего там? — Голос мальчишки со спины лошади дрогнул.
      — Несется твой скопидом. — Шагалан досадливо сплюнул, взял Купчика под уздцы и пошел в глубь зарослей. — Никак не переживет потерю сумки. Галопом летит, коня не жалея. Через минуту здесь будет.
      — Как же он узнал, куда мы поехали?
      Разведчик скосил глаза: Йерс действительно побледнел, губы у него тряслись.
      — Видать, не совсем дурак уродился. Запомнил, куда я топал, сопоставил, сообразил. И ведь угадал, шельма.
      — Так давай скорее в кусты, Шагалан! Авось проскочит, не заметит.
      — Не дрожи, — нахмурился юноша. — Не так все страшно. — Он подвел коня к дальней оконечности прогалины и привязал уздечку к ветке деревца. — Сиди тут, ничего не бойся.
      — Шагалан!
      — А главное — не слезай с лошади.
      Топот слышался уже близко. Юноша едва успел отпрянуть, как мимо на прогалину влетел черно-зеленый вихрь. Йерс, вжавший голову в плечи и, кажется, зажмурившийся, окаменел на своем Купчике. Неожиданно обнаружив их перед собой, обкраденный торговец резко натянул поводья. Вороной просел задом, вздыбив копытами палую листву, неугомонно заплясал на месте. От мокрых боков повалил пар. Всадник выглядел не лучше: сбитая набок шапка, распахнутый кафтан, красное, лоснящееся от пота лицо. Лицо злое до бешенства, до исступления. У Шагалана даже промелькнула мысль, что сейчас его хватит удар.
      — Попался-таки, гаденыш. — Купец захрипел то ли от усталости, то ли от переполнявшей его ярости. — Теперь все…
      Осаживая коня, он выудил из-за пояса знакомую плеть. Пискнувший мальчишка начал неуверенно, боком соскальзывать с крупа лошади.
      — Зачем же горячиться, уважаемый? — шагнул из кустов разведчик.
      Купец резко обернулся. Злые, безумные глаза впились в юношу.
      — И ты здесь, голодранец? Одна шатия. Бродяги и воры, гниль перекатная. Получай!
      Понукаемый плетью жеребец взметнул комья земли, ринулся на врага, набирая скорость. Однако тот не намеревался ждать окончания разгона — не для того подстраивал коню остановку. Скачок вперед и вправо. Пышущее жаром тело коня пролетело совсем рядом, юноша чуть оттолкнулся пальцами, сохраняя баланс. Еще шаг вперед под вскинутую руку, мягкий слив удара. После этого только захватить левой рукав свесившегося с седла купца, а правой — расшитый кожаный пояс. Затем аккуратно дернуть…
      Грузная туша, едва не перевернувшись через голову, тяжело рухнула на землю. Казалось, дрогнули листья на ветках, и что-то хрустнуло у самого пузана. К удивлению, тот не отлеживался, а довольно бойко вскочил на ноги. Теперь уж он и вовсе утратил человеческий облик, рычал и скалился, точно дикий зверь. Вдобавок, наклонившись, вытащил из-за голенища сапога длинный узкий нож.
      Какое-то время оба, не решаясь напасть, ходили кругами друг около друга. И в конце концов купец, похоже, уверовал, будто нашел-таки определяющий довод в схватке. Собравшись с духом, он совершил стремительный выпад. В пустоту. Противник увильнул изящно и легко. Второй выпад, да еще с финтом. На сей раз самодур не только провалился в пустоту, но в придачу был продернут рывком за руку, а вдогонку получил пинок в живот. Как бродяга исхитрился, осталось непонятным. Взревев по-медвежьи, купец развернулся для отчаянной атаки, однако следующий пинок пришелся в пах. Рев оборвался. Купец выронил нож, сложился в поясе и молча кувыркнулся в прель.
      Юноша разглядывал поверженного без заметных эмоций. Сзади подскочил ошарашенный Йерс.
      — Ловко ты его! Здорово! — Он потряс Шагалана за рукав. — А чего свой-то нож не доставал?
      — Зачем? Куда такому тюленю драться? Медлителен и неповоротлив.
      — Вроде бы шевелится.
      — Конечно, шевелится. Полежит так полчасика, снова запрыгает.
      — Прибить бы надо гадину, — нахмурился мальчишка. — Люди только спасибо скажут.
      — Брось… — Шагалан, обойдя купца, присел рядом на корточки. — И вообще не подходи лучше близко. Мало ли когда он очухается и дернется.
      Ловкие пальцы юноши обежали кафтан купца. С пояса сняли увесистый, тихо звякнувший кошель, а из-за пазухи извлекли свиток, завернутый в холстину. Тело колыхнулось. Вновь нарушая все указания, Йерс подкрался вплотную и пихнул его ногой.
      — Брось, сказал, — поднял голову Шагалан.
      Йерс засопел, еще раз пнул врага и лишь затем отошел. Встав, разведчик засунул добычу под рубаху.
      — Сможешь отловить вороного? Вон он там бродит. Время сматываться отсюда; что достали — исследуем на привале.
      — А эта подлюга в себя придет и опять за нами кинется?
      — Иди. Никто никуда не кинется.
      Когда мальчишка исчез в зарослях, Шагалан наклонился над купцом. Посмотрел на него, хмыкнул и ударил. Резко и точно. Вмиг очнувшийся торгаш дико взвыл, завертелся на земле, схватившись за щиколотку. По прикидке, на изувеченную ногу он, пожалуй, сумеет встать месяца через два-три. Если сумеет вообще.
 
      — Ну, чего там?
      Шагалан отмахнулся от настырного спутника, в очередной раз внимательно перечитывая бумагу.
      — Ну, поделись, про что там написано?
      — Для тебя тут ничего интересного.
      — Ну…
      — Хорошо, слушай. «Метлис, Иогнар Стом. Купец, полноправный член второй торговой Гильдии города Галаги. Направляется из Ринглеви в Галагу по делам торговли. Груз… ткани… меха… башмаки… кожа…» Барахло всякое. «При нем шесть человек…» Вот и Ошлин… и Хальбринс. «Заверено торговым старшиной города Ринглеви». Все честь по чести. Ну, услышал что-нибудь ценное?
      — Ценное — нет, — фыркнул Йерс, — а вот приятное — да.
      — Ты о чем?
      — Теперь я знаю — у мерзавца впереди не только лечение, но и большие трудности. Без такой бумажки жизнь ему какое-то время будет совсем не в радость.
      Шагалан не мог с ним не согласиться. Это непотребство мелонги придумали года четыре назад. Тогда они утопили в крови Второе Восстание, разбили под Брансенгертом рыхлые толпы мятежников, казнили их предводителей — Голтейка «Грозу», барона Эсли и крестьянскую дочь, неистовую и беспощадную Феркессу. Едва стихли бои, как завоеватели обнаружили, что не менее пяти тысяч человек из армии бунтарей рассеяны по лесам, но не собираются складывать оружие. Пополнившись свежими силами, подняли головы вольные ватаги. Заполыхали целые провинции. Бывшие полководцы Голтейка — Макоун на севере, Сегеш на юге, Рапси и Дельшан на западе — собрали под свои знамена сотни и сотни обездоленных, разоренных, тех, кому нечего терять. Вновь началось брожение в крестьянских умах, заговорили о скором Третьем Восстании. Бороться с этим оказалось нелегко. Лесные отряды открытого сражения избегали, они моментально рассыпались при подходе карательных частей, сливаясь воедино в их тылу. И продолжали кропотливую кровавую жатву. Горели замки и фригольдерские поселения, качались в петлях местные начальники, поредевшими возвращались патрули и караулы. Почти год мелонги слепо и безуспешно гонялись за вездесущими мятежниками. Затем за дело взялся сам Гонсет.
      Сложно сказать, сколько уж там всего измыслил «черный гений» Гердонеза, однако волнения пошли на спад. Заметную роль здесь сыграла и традиционная жестокость: изощренные публичные казни, столбы с телами замученных вдоль дорог, спаленные и вырезанные деревни — из дерзнувших помогать смутьянам. Не забыл Гонсет свои излюбленные методы: шпионы, доносчики, предатели. Но наряду с этим появилось и нечто новое — повальный контроль над перемещением жителей по стране.
      Отныне каждый человек, отловленный на дороге без соответствующих бумаг, рисковал в лучшем случае очутиться в тюрьме на все долгое время разбирательства. Худшим случаем была виселица прямо на месте. Если же все-таки возникала сильная нужда куда-то отправиться, оформлялась подорожная грамота. Холопу ее заверял господин, фригольдеру — староста, купцу — старшина, клирику — епископ. Заверяющий и отвечал за подпись головой. Порядок непривычный, суровый, даже варварский. И, однако, эффективный. Мелонги отрезали отряды друг от друга, затруднили их снабжение провизией и информацией. Чтобы уничтожить десяток связных, истребили многие сотни бродяг, нищих, нечаянных ротозеев, а заодно и актеров, мелких торговцев, пилигримов. Пышно расцвели злоупотребления. Новые законы сковали жизнь в стране, притихла торговля, оскудели некогда шумные рынки и ярмарки, опустели тракты. Тем не менее цели своей подорожные, похоже, достигли: одна за другой начали гибнуть ватаги. Особенно заметно на севере — страна до сих пор обсуждала события конца зимы, когда на ратушной площади Эслиндора повесили знаменитых вождей северных отрядов во главе со славным Макоуном. Теперь, по слухам, карательная волна катилась на юг.
      — Ничего. Купчина богатый, откупится, в конце концов. — Шагалан повертел в руках бумажку. — Жаль, нам эта грамотка без пользы.
      — Почему же без пользы? — вскинул голову Йерс. — Хоть найдем что патрулю подсунуть, если приведется. Там же не написано, как тот купец выглядит?
      — Не написано… А где слуги? Где груз? Да и молоды мы, парень, для второй Гильдии. Не поверят.
      Мальчишка обиженно насупился:
      — Поверят — не поверят, а ты на всякий случай схорони. Виселица замаячит — за соломину ухватишься.
      Они сидели в рябиновых зарослях в стороне от дороги, наверное, с час. Вообще-то их загнала сюда подозрительная группка встречных всадников. Дожидаясь, пока движение по тракту снова заглохнет, решили заодно подкрепиться и дать отдых избитым задницам. Для неопытных наездников быстрая рысь стала тяжким испытанием, но сносимые мучения того заслуживали — за два часа одолели почти двенадцать миль. Вороного, стремительного, как птица, сдерживал только его привязанный сзади собрат. Каурый же Купчик, хоть и казался копотливым, обнаружил исключительную выносливость. Поэтому, когда к концу второго часа вороной уже не приплясывал от нетерпения и умерил прыть, Купчик с ним поравнялся и далее шел рядом.
      Обедали холодной уткой с караваем — добычей Йерса. Аппетит разыгрался так, что сил на выволочку сорванцу не осталось. Весьма приличных размеров птица растаяла скоро и незаметно.
      — Еще один, последний вопрос. — Шагалан печально повертел в руках обглоданную кость. — Как с тобой поступить, приятель?
      Глаза мальчишки настороженно блеснули.
      — Прогнать хочешь?
      — Не о том речь. Там, куда я иду… сам не знаю, что со мной случится.
      — Подумаешь, — хмыкнул Йерс. — Я нигде этого не знаю. А вместе все же легче выкручиваться.
      Шагалан вздохнул:
      — Ты, может быть, и готов к любой опасности. Я тоже к ней готов. Но вот дело мое не готово, не потерпит оно лишнего риска.
      — Выходит, я правильно догадался, — буркнул Йерс.
      — О чем догадался?
      — Ты лазутчик? Из-за пролива, да?
      Юноша чуть не поперхнулся краюхой хлеба:
      — С чего ты взял?
      — С чего, с чего… Сообразил. Молодой парень вырос в Валесте, прется с юга без документов. Грамотный и здорово дерущийся. Налегке и с важной целью. Да и вообще…
      — Что вообще?
      — Чувствуется в тебе… не наше, не гердонезское. И говоришь вроде чисто, а выражаешься иной раз чудно. Всякие тонкости да хитрости знаешь, а обыденности порой в диковинку. Странно…
      — Не слишком ли ты, приятель, глубоко меня изучил за неполный-то день?
      — А разве не прав?
      Шагалан почесал в затылке. Закавыка такая имелась, с нею столкнулись почти сразу: стоило плотно пообщаться с гердонезцем, как он подчас начинал отмечать их инородность. Сколь ни бились разведчики часами над речью, сколь ни зубрили ворохи описаний, сколь ни корпели над книгами, это повторялось вновь и вновь. Если в Валесте их иногда принимали за уроженцев Гердонеза, то в Гердонезе — за валестийцев. Мастер Кане успокаивал, объяснял, что многолетний отрыв от родины не мог пройти бесследно, а лекарством послужит лишь такая же многолетняя жизнь в своей стране. Пока же приходилось осмотрительнее ввязываться в нечаянные беседы, прежде все хорошенько продумывать, взвешивать, подготавливать пути отступления. Или хотя бы стараться подобным образом себя вести.
      — Да ты не бойся, — продолжал хмурый Йерс. — Мне нынешнюю власть любить резона нету. И не так я еще скурвился, чтобы доносить за пару сребреников. Тем более — из трусости.
      Юноша, помедлив, произнес тихо:
      — Если уж ты, приятель, такой догадливый, то должен понять мои поступки. Взять с собой я тебя не вправе.
      — Боишься, обузой стану?
      — Все возможно. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Не хочу, чтобы в минуту опасности мысли занимала твоя защита. Наконец, не хочу, чтобы тебя использовали как заложника в борьбе со мной.
      — За заботу, конечно, спасибо. Хотя, подозреваю, в основном ты дрожишь не за меня, а за свое таинственное дело.
      Шагалан промолчал — мальчишка был во многом прав.
      — Ладно, чего уж теперь распинаться. Чай, оно не впервой. До города-то хоть проводишь?
      — А чего тебе в городе?
      — Холодает уже, там перезимовать легче. Я вообще-то в Галагу и шел, когда на обоз наткнулся. Имеется у меня в городе пара гнездышек.
      — Родные-знакомые?
      Йерс фыркнул насмешливо:
      — Подворотни-подвалы. Покуда совсем не захолодало, надо лучшее местечко занимать. Чуть опоздаешь — с кровью отбивать придется.
      Разведчик посмотрел в темные детские глаза:
      — Вот что, малыш. С собой я тебя не возьму. Но и на дороге не брошу, где-нибудь здесь поблизости подыщем убежище. Буду возвращаться — заберу тебя к добрым и надежным людям. Пойдешь?
      — Я-то пойду, о чем речь. А ты… — голос мальчишки дрогнул, — вернешься?
      — Выживу — вернусь, — хмыкнул Шагалан. — Пока же тронулись.
      Целый день им бессовестно везло в пути. Миновали с полдюжины деревушек, около десятка хуторов и постоялых дворов, переправились через две речки, причем однажды — по жиденькому мосту, и ухитрились так и не попасться на глаза стражникам. Три поста, различимые по скоплению подвод и людей, обогнули лесными тропками. В остальном тракт пустовал. Редкие путники разъезжались пугливо, отнюдь не докучая своим вниманием. Все получалось слишком хорошо, чтобы длиться долго. И везение кончилось.
      Как только принялись спускаться в заболоченную лощину, из кустов на дорогу шагнули темные фигуры. Даже разведчик не успел их заметить. Два солдата в кожаных доспехах и круглых шлемах с небольшими полями. Один постарше, с проседью в длинных усах, держал в руках экзотического вида гизарму, другой, совсем юнец, — заряженный арбалет, близнец хранившегося сейчас в хлеву Нестиона. Воины смотрелись не очень серьезно, но разведчик поклялся бы, что в кустах отыщется еще несколько стрел, нацеленных ему в грудь. Надлежало импровизировать с ходу.
      — Стой! — Старший стражник поднял руку. — Кто такие?
      Шагалан, едва остановив лошадь, неуклюже сполз на землю и бросился к патрулю. Навстречу попытались наклонить лезвие гизармы, однако юноша, как бы невзначай увернувшийся, приблизился вплотную. Теперь стрелять бы затруднились.
      — Слава Творцу! Родненькие! — залепетал он, корча испуганную гримасу. — Спасители! Не покиньте в беде, господа служивые!
      Последняя фраза оказалась не вполне корректной, о чем Шагалан догадался, разглядев воинов получше. Это были не мелонги и не губернаторские стражники, а члены странных дружин, именовавших себя ополчением. Составляли их фригольдеры — свободные крестьяне самых разных покоренных краев, иностранцы, несколько лет отслужившие в императорской армии. Получив землю в Гердонезе из рук варваров, они, сплоченные общей чуждостью, и по завершении службы являлись опорой Империи на своей новой родине. Опытные, хорошо вооруженные, беспощадные дружины фригольдеров нередко становились в борьбе с разбойниками и мятежниками наиболее действенным средством.
      — А ну, отойди! Говори, кто такой! — резко ответил старший из ополченцев, пока младший силился развернуть громоздкий стреломет. Судя по акценту, попались, скорее всего, тигратцы.
      — Я Хальбринс, слуга господина Метлиса, купца из Галаги. — Шагалан продолжал крутиться между сбитыми с толку воинами. — Милях в пяти отсюда на наш караван напали грабители. Хвала Всеблагому, отбились, но при этом тяжело ранило моего почтенного хозяина, господина Метлиса. Ему срочно нужна помощь! Вот, еду в город за лекарем.
      Седоусый страж наконец нашелся:
      — Документ!
      Купеческую бумагу он долго вертел в руках, рассматривал чуть ли не на просвет, беззвучно шевеля губами и водя узловатыми крестьянскими пальцами. Шагалан даже засомневался в его грамотности, когда услышал:
      — Халь-бринс… Это ты?
      — Я, я!
      — Почему грамота на весь обоз?
      Разведчик всплеснул руками:
      — Как вы не понимаете, уважаемый?! Господин Метлис при смерти, что он еще мог мне дать, лишаясь чувств? Да каждая минута драгоценна!
      Седоусый медленно оглядел путников.
      — Это кто? — кивок в сторону Йерса. «Действительно, кто?» — пронеслось в голове юноши, а язык уже сам выписывал кренделя:
      — Это? Известно кто. Братишка мой младший, Тиллен. Впервые взял его в дорогу, и сразу такая история, а! Господа стражники, пропустите ради Творца! Если что плохое с господином…
      — Его в грамоте нет. — Воин не дал себя отвлечь.
      — Господин стражник, мальчонке нет десяти! Согласно указу господина губернатора, если ребенок сопровождается взрослым…
      — Ладно, знаю, — фыркнул седоусый. — Чего ж он такой грязный и оборванный, коли твой брат?
      — Так ведь как было-то? Когда тати налетели, он в кусты кинулся, да в овраг и скатился. — Шагалан старался говорить быстро, без пауз и с нажимом. — А там не то болото, не то лужа какая, Бог ведает! Мы его потом еле нашли. Конечно, ободрался, измазался, а тут ехать срочно. Вот в чем вытащили…
      — И за каким лешим ты его с собой поволок?
      — Так ведь брат же, господин стражник! Не чужой человек. — Юноша добавил в голос огня. — Мало ли что там еще в лесу приключится? Вдруг бандиты вернутся? Нет уж! Я его у матери взял, мне и возвращать. Наша мамаша парнишку пуще глаза берегла. Как-то возил его на ярмарку, так…
      — Понял, не канючь.
      Седоусый продолжал недоверчиво осматривать их, но гизармой махать прекратил, упер концом древка в землю.
      «Лучше бы вам поверить мне, ребята, — подумал Шагалан, чуть касаясь локтем рукояти ножа. — Те, топчущиеся в зарослях, может, и выживут, а вот у вас это точно не получится».
      — Ладно, — медленно вымолвил седоусый. — Поедем, покажешь свой обоз.
      — Да вы что, родненькие! — взвыл юноша. — Мне ж лекарь срочно нужен! Лекарь, не стражник! Или вы сами врачевать обучены? Чего же тогда рассуждать? И так не знаю, успею ли обернуться, не изойдет ли раньше хозяин кровью. А ведь если помрет… это ж все… хоть на большую дорогу иди, хоть на паперть… да вдобавок за нерадивость достанется… не лишайте живота, господа служивые!…
      Жалостливые вопли и всхлипы наконец допекли воина, он раздраженно махнул рукой:
      — Езжайте, черт с вами. Где, говоришь, на караван напали?
      — Милях в пяти-шести назад по тракту. В перелеске. Человек десять их было, злодеев. Несколько верховых. Накинулись как снег на голову, с разных сторон…
      Убедившись, что к нему уже утратили интерес, Шагалан мигом оказался в седле и двинулся дальше с максимально возможной скоростью. Еще расслышал, как сзади зашелестели и затрещали ветки: сейчас ополченцы должны собраться и решить, идти ли на выручку мифическому обозу или наплевать на него. Лишь когда скрылась из виду злополучная лощина, обрел дар речи Йерс:
      — Ну, помогла-таки моя грамотка? А ты: «На кой ляд она, выбросить»…
      Разведчик не ответил.
      — Коли такой лихой рубака, чего ж не забил этих стражников? Раз-два, и дорога чистая. А ты лебезил, ломался перед парой обалдуев, только что деньги не начал совать. Ну, чего молчишь?
      Шагалан мрачно оглянулся на болтуна:
      — Денег они, скорее всего, брать бы не стали. И подвернулись, если ты заметил, не стражники вовсе, а фригольдеры. Эти тут не по службе, не из жадности. Мыслю, где-нибудь поблизости их поселок, вот и стерегутся. А еще, если заметил, в кустах прятались по меньшей мере человека три с луками-арбалетами. Я-то и выкрутился, отмахался бы, а вот ты, парень… Тебе бы стрелой башку уж наверняка бы снесли. Теперь понял, что способен помешать, того не желая?
      Йерс замолчал и сидел так, надувшись, почти до вечера.
 
      К деревне подъехали в тот необычный час, когда самый пасмурный день порой дарит нежданное солнце, ветер стихает, и чудесная погода благостно встречает сумерки. Вытянувшееся по обеим сторонам дороги селение было вполне заурядным, то есть бедным. Цепочка убогих, крытых соломой хибар, едва дымящая кузня да трактир. Именно трактир выглядел наиболее справно, но и там стояла тишина, во дворе лишь одна лошадь сонно кивала головой.
      — Здесь заночуем, — объявил Шагалан, привстав на стременах. — До города миль десять, может, двенадцать. Очень подходящее место.
      Путники двинулись по улице, объезжая непуганых свиней, дремавших в лужах. Внимания на необычную пару никто, кроме деревенских псов, не обращал — разок-другой скрипнули на заливистый лай приоткрываемые двери, да мелькнуло в крохотном окошке чье-то озабоченное лицо. К удивлению Йерса, трактир с проржавевшей жестяной вывеской они миновали без остановки. Как и всю деревню, до последней, расположившейся чуть на отшибе избы.
      — У тебя тут кто знакомый, что ли? — спросил мальчишка.
      — Никого. Я вообще в этих краях впервые.
      Йерс скривил губы:
      — Тогда чего ради притащились к этой развалюхе, Шагалан? Могли бы и в трактире прекрасно устроиться. Все ж лучше, чем вместе со скотом. Ведь самая нищая лачуга!
      — Для вчерашнего бродяги, приятель, ты чересчур разборчив, — усмехнулся юноша, слезая с лошади. — Здесь не так удобно, зато потише. Меньше глаз и ушей.
      — Вот еще глупости! Да тот трактир совершенно пустой стоит. Там вовсе ни глаз, ни ушей не найдешь. Давай вернемся, а?
      Разведчик, проигнорировав нытье плетущегося сзади мальчишки, отодвинул покосившуюся калитку и направился к дому. Шагнул на утонувшее в земле крыльцо, забарабанил кулаком в дверь. Вначале казалось, что на его стук откликнулись только притихшие было окрестные собаки. Лишь через минуту за дверью зашуршало, она приоткрылась, и в просвете появилось бледное, костлявое мужское лицо.
      — Чего надо? — Глаза крестьянина выражали испуг.
      — Здрав будь, хозяин! — белозубо оскалился Шагалан. — Не приютите ли путников до рассвета?
      — Рядом трактир, там и спросите. У нас негде! — Хриплоголосый хозяин потянул створку на себя. И захлопнул бы, если б не вклиненная нога гостя.
      — Не бойся, добрый человек… — Разведчик медленно, но верно открывал дверь, выуживая заодно и хозяина. Улыбаться при этом не переставал. — Мы люди мирные, тихие, просто выбрали именно твой дом. Не разбойники, заплатим, сколько надо, еще в прибытке останешься, благодарить будешь.
      Дверь окончательно распахнулась, на пороге затоптался длинный, нескладный мужик с растрепанной бородой, в линялой посконной рубахе навыпуск. Юноша уверенно шагнул к нему, вынул из руки топор. Для ободрения даже похлопал беднягу по плечу, однако тот взвыл с тоской:
      — И за что ж на меня-то такая напасть? Почему же аккурат ко мне, Господи?
      — Понравилось нам здесь, — ухмыльнулся Шагалан. — Считай, тебе крупно повезло. Как звать?
      — Лекстес.
      — Веди, Лекстес.
      Втроем прошли в дом. Изнутри хижина оказалась не менее убогой, чем снаружи. Единственная комната, погруженная в полумрак, свет почти не проникал в грязные дыры окошек. Очаг из грубого камня, лавки вдоль стены, справа из-за решетчатой загородки блеснули глаза козы. У окна за полупустым столом подняла голову женщина, такая же длинная и худая. На руках у нее возился в тряпках младенец, еще двое ребятишек высунулись с высоких полатей. Пахло дымом, навозом, мокрой овчиной, из съестного — только кислой капустой.
      — Всем вечер добрый. — Шагалан оглядел обстановку.
      — Видите, сударь, совсем скудно у нас. Где ж тут гостей-то принимать? — вновь запричитал крестьянин.
      — Да не бойся, хозяин. И не в таких местах бедовали. По сравнению с нашим вчерашним ночлегом это настоящие хоромы. Однако темнеет, свечу бы зажгли, что ли?
      — Лучина… — потупился Лекстес.
      — Давай лучину. — Шагалан опустился за стол, хозяйка же быстро поднялась, плотнее запахивая ворот кофты. Очевидно, она едва закончила кормить младенца, хотя тот продолжал беспокойно копошиться и всхлипывать. — Садись, Йерс.
      Дождавшись, когда над столом посветлело, юноша подтащил к себе одну из деревянных плошек, осмотрел, понюхал.
      — Перекусить бы чего-нибудь с дороги, хозяин.
      — Плохо у нас, сударь, с этим.
      — Вижу. Каша, причем полбенная? Ладно, в другой раз и это бы сгодилось, а сегодня… — Шагалан прищелкнул к скобленой доске серебряную монету. Крестьяне охнули. — Пока совсем не стемнело, сходите кто-нибудь, прикупите чего получше.
      Хозяева затоптались в нерешительности, белесый кружок притягивал их как магнит. Наконец мужик потянул заскорузлую руку, которая заметно подрагивала.
      — И вот еще… — Юноша на секунду придержал монету пальцем. — О том, кто, откуда и почему, советую не болтать. Или соврать что-либо. Спокойней будет, поверьте.
      Послав жену за провизией, Лекстес пристроил лошадей у дома возле кособокой сараюшки птичника. Вернулся под клекот потревоженных кур, закашлялся на пороге.
      — Ну, что там, Лекстес? — Шагалан оторвался от перемигивания со смешливыми детьми крестьянина. — Не стой, проходи, твой же дом.
      В отличие от собственной ребятни мужик выглядел совершенно растерянным.
      — Эта… я… — замямлил он, непрерывно кланяясь. — Мы, господин, конечно, рады гостям… только в бедственном положении сейчас… но всё, что сможем…
      — Так уже веселее. Садись рядом. Да садись, не смущайся.
      Из-за спины крестьянина вынырнула фигура жены, изогнутая тяжестью большой корзины. Скоро накрыли ужин: два цыпленка в еще не застывшем жиру, лоснящаяся головка сыра, длинная копченая рыбина, свежий каравай, кувшин с пивом и целый веник всяческой душистой зелени. Чуть позже подоспел шипящий блин яичницы, усеянный островами сала. Подобное великолепие посреди ветхой хижины казалось миражом. Здешние обитатели чувствовали это как никто — загнанный страх в их глазах мешался с недоверчивым голодным восторгом. Такие взгляды неотрывно провожали каждый кусок, каждую каплю. В конце концов Шагалан не вытерпел:
      — Хватит пускать слюнки, хозяин. Зови жену, и присоединяйтесь — для двоих снеди все равно слишком много.
      — Благодарствую, милостивый господин, благодарствую, — залепетал крестьянин, робко отщипывая кусочек сыра. — Чем воздать вам за великодушие? Да поможет Творец во всех ваших начинаниях! Только лучше б ребятишкам чего…
      — Ешь. И ребятишки голодными не останутся. А про ответную услугу поговорим позже.
      Следующие полчаса трапезничали молча, сосредоточенно и жадно. Разведчик не считал нужным поддерживать беседу, Йерс вообще ничего не замечал кроме еды, а крестьяне, видимо, боялись спугнуть неосторожным словом свое внезапное счастье. Половина цыпленка и остатки сыра достались детям. Ужин закончили пивом.
      — Неплохое варево, хозяин… — Шагалан откинулся к стене. — Неужто местное? Не ожидал. Ты куда, Йерс? Мал еще со старшими пить. Немного, немного… Не полную же кружку!… Сорванец. Ну что, готовимся к ночлегу?
      Перед сном вышел во двор. Висела плотная мокрая тьма, контуры соседних домов едва различались. Шуршанию листвы на ветру вторил одинокий собачий вой. Моросил мелкий назойливый дождик. Шагалан поежился. Было довольно холодно, зато приятно тяжелело и теплилось в животе — чувство нечастое на его памяти. Примостился уже справить нужду к стенке избы, когда заскрипела дверь. Щуплая фигурка затопталась в прямоугольнике света, завертела головой.
      — Чего тебе, Йерс? — окликнул юноша негромко. — Или пиво на улицу потянуло?
      Мальчишка молча прикрыл дверь, подойдя вплотную, тоже зажурчал на стену.
      — Здесь меня оставишь? — проговорил, заправившись.
      — Не худший вариант. — Шагалан пожал в темноте плечами. — Ты сам убедился, что остаться должен. Или все еще не согласен?
      — Угу, — неопределенно буркнул Йерс.
      — Не переживай. Дело сделаю, тогда подумаем, куда тебя пристроить всерьез. Не век же по дорогам слоняться.
      — Я не переживаю.
      — Переживаешь. И, как представляется, потому, что не веришь, будто вернусь за тобой. Я прав?
      Мальчишка сердито засопел.
      — Прав, — констатировал Шагалан. — Только напрасно это, приятель. Не для того тебя из-под той телеги вытаскивал, чтобы обманом бросить на улице.
      — А для чего?
      Юноша замешкался:
      — Что ты имеешь в виду?
      — Я уж не знаю, кому верить, кому нет, — произнес Йерс глухо. — Иной на взгляд добрый, а нутро — скотское. Так даже хуже, чем явный зверюга, от того хоть понятно, чего ждать. А тут доверишься, расслабишься… и нарвешься. Имелся у меня… опыт.
      — И что за опыт?
      — Как-то зимой в метель выбрался в поле к стойбищу. Здесь неподалеку происходило. Выяснилось, студенты из города на ночлег остановились. Я тогда совсем плох был, замерзал, думали, не оклемаюсь. Так один из студентов меня два дня выхаживал, молоком поил, ровно младенца… Я ему тоже в тот раз доверился. Поверил, что впервые в жизни повезло, что кончились мои скитания, что обрел близкого человека. Раскатал губу, короче…
      — И что произошло?
      — Ничего.
      — Договаривай уж, коли начал.
      Шагалан положил ладонь на плечо мальчишки, но тот рывком стряхнул ее. Голос сорвался, словно он едва сдерживал слезы:
      — Говорю, ничего… Скотиной он оказался, вот что. Как я немного очувствовался, оправился, все на место и встало. На очередном привале напились они в дым, привязали меня враскоряку к седлу, штаны спустили… и по кругу… Гады!
      — Гады, — согласился Шагалан.
      — Я тогда еле сбежал. Вот и верь после…
      — История паскудная, Йерс, только не стоит отныне на целый мир злобиться. Не все ж такие мерзавцы, как те студенты.
      — Так уж и не все?
      — Не все. Ведь сам на подобное не способен? Выходит, уже не все. И среди остальных тоже довольно нормальных людей, поверь. А покуда ступай в дом.
      — Значит, вернешься?
      Юноша остановился на полушаге, потрепал мальчишку по макушке:
      — Ты слышал: жив буду — вернусь. Пошли.

      Ночь прошла беспокойно. Им постелили на полатях — место хоть и почетное, но не слишком удобное. От близких — руку протяни — жердей крыши пахло копотью и пылью, от подложенных под спину овчин — сыростью. Очаг вскоре затух, дым развеялся, дышать стало легче. Где-то рядом запилил свою песню сверчок. Всю ночь путники ворочались, то один, то другой просыпался и долго хлопал глазами в темноту. Возможно, оба просто успели отвыкнуть от сна в переполненной чужими людьми избе. Возможно, оба опасались каких-то непредсказуемых действий со стороны хозяев. Времена стояли хмурые, всякое случалось на бесконечных дорогах. Убивали и за несколько медяков, а блеск серебра подчас лишал рассудка самого забитого и богобоязненного крестьянина. Впрочем, возможно, оба всего-навсего утомились после целого дня верхом или переели натощак. Уже засопели в углу дети, начал похрапывать хозяин, затихли коза и нежданно наевшийся младенец, даже сверчок закончил свое выступление, а путники все ворочались и хлопали глазами в темноту…
      Шагалан проснулся первым, когда в мутных окошках еле брезжило. У его плеча мирно дышал Йерс, свернувшийся калачиком и подложивший ладонь под щеку. Жалко было нарушать сладость его сна, а долгое расставание наверняка грозило превратиться в пытку, причем не столько для разведчика, сколько для парнишки. Осознав это, Шагалан вытянул на свободу котомку и мягко спрыгнул с полатей вниз. Дом, чья убогость и ветхость проявились в утреннем свете куда отчетливее, еще дремал, лишь печальная коза подняла голову. Юноша осторожно прокрался к дверям, где на узком топчане спал Лекстес. Спал тоже беспокойно: судорожно подрагивали переплетенные венами руки, хриплое дыхание сотрясало грудь, колыхалась задранная кверху борода. Гость едва успел приблизиться, как под его взглядом крестьянин вздрогнул, распахнул глаза, испуганно вытаращился. Шагалан, жестом наказав не шуметь, наклонился и прошептал:
      — Тихо, хозяин, утро уже, вставать пора. Выйдем, разговор серьезный назрел.
      Дверь скрипела немилосердно. Юноша предпочел приоткрыть ее, а дальше проскользнуть боком. Следом выбрался Лекстес, босиком, с накинутым на плечи кожушком. Прошли до самого плетня. Опустились на корявое сухое бревно, от которого крестьяне понемногу отсекали куски для очага. Шагалан покосился на спутника, что покашливал и ежился в утреннем холодке, нервно оглаживая растрепанную бороду.
      — Значится, так, хозяин. Ужин, ночлег — это все хорошо. Теперь же о главном. Дай руку.
      Он ухватил широкую мужицкую ладонь и, прежде чем Лекстес успел испуганно отдернуть, сунул в нее три серебреника.
      — Чего это? За что это? — оторопел землероб. — Зачем это, милостивый господин…
      — Плата тебе за основную услугу. Точнее, и не плата даже, задаток. Слушай внимательно, хозяин: мальца оставлю у тебя. Будешь его кормить, поить, крышу давать — труд немудреный. Содержать две недели, денег тут с избытком. Через две недели за ним вернусь. Если все ладно, ребенок сыт и здоров, получишь еще столько же, тогда исключительно для себя. Ну, а плохое застану… не взыщи, собственной шкурой ответишь.
      При последних словах крестьянин втянул голову в плечи. Ему, определенно далекому от любых авантюр, злосчастные серебреники жгли руку, однако выпустить их было немыслимо. Шагалан на то и рассчитывал. Минуту Лекстес собирался с духом, затем спросил:
      — А что ж делать, милостивый господин, коль не воротитесь через две недели? У меня, видели, самого ртов…
      — Постараюсь вернуться. А если все-таки в срок не удастся… Я оставлю также лошадей. Кормежка и уход опять на тебе, парнишка всегда поможет в меру сил. Так вот, хозяин, задержусь — сведи к барышнику. Начинай с каурого, выручишь никак не меньше полудюжины золотых. Во всяком случае, парень должен дожить здесь хотя бы до весны.
      — И ведь озорник небось? — с обреченным видом покривился крестьянин.
      — Не без этого. Впрочем, полагаю, за такие деньги можно присмотреть за любым озорником. На большую дорогу не пустите, языком болтать не дадите — и славно. Про его появление тоже придумайте что-нибудь. Да, лошадей моих на время уберите, лишний раз на люди не показывайте.
      — Неужто… краденые? — охнул Лекстес.
      — Не совсем. Но тебе, хозяин, лучше про это не знать. Меньше знаешь — крепче спишь.
      — Оно, конечно… Только выходит же: я вообще ничего не ведаю. Так и голову в петлю сунешь, не подозревая ни о чем. Кто ж потом поверит, что ни сном ни духом?…
      Шагалан глянул на Лекстеса с прищуром. Внутреннюю борьбу тот, похоже, закончил, принял нежданную заботу как неизбежность и сейчас оценивал дело своей простонародной сметкой.
      — Какой-то риск есть, однако выгода гораздо больше. Так по рукам? Вот и договорились.
      Разведчик поднялся с места, потянулся, закинул на спину котомку.
      — Куда ж вы теперь, милостивый господин? Не по-людски как-то, даже имени вашего не знаю…
      — Меньше знаешь — крепче спишь, — напомнил юноша. — Могу лишь сказать, что иду в Галагу. Здесь миль восемь осталось, не так ли?
      — Пожалуй, вполовину дальше.
      — И болтают, где-то по пути кузня?
      — Есть, как не быть. Коль по тракту пойдете, мили через четыре она и стоит. Перед огромным таким холмом.
      — А чего за кузня?
      — Да, одно слово, сударь, никудышная. Год назад там неплохой мастер трудился, даром что бирюк. Потом вроде сгинул куда-то, и объявился этот… нынешний. Гонору много, цены безбожные, а работа — так себе. Ума не приложу, как еще концы с концами-то сводит? На безрыбье и наша кузня поднялась, почитай, все проезжающие тут останавливаются. Посему, если в чем, сударь, надобность, советую у нас делать, от той заимки проку не будет.
      — Понятно. — Шагалан незаметно поморщился: все сильнее болела голова, вероятно, после бессонной ночи. — Слышал, и разбойники у вас шибко озоруют?
      Крестьянин понурился:
      — Озоруют, сударь. По тракту несколько раз проходили, да сами видите, что у нас взять? А вообще, грабят и душегубствуют частенько, купцов потрошат. Большой Ааль — поди, слыхали. На всю округу теперь гремит.
      — А за ним небось стражники толпой носятся?
      — Ну… я бы не сказал. Тоже наведываются, конечно, но пупок не рвут. По крайней мере, за те полгода, как Ааль здесь обосновался, больших облав еще не выпадало. Так, изловят одного-другого, у дороги повесят, и все.
      — Ясно. Ну, спасибо, хозяин. Пойду я, пожалуй, а то как бы парнишка не проснулся.
      — Неужто попрощаться не хотите?
      — Лишнее это. Он уже в курсе, а слезы и сопли радости не добавят.
 
      Дом Лекстеса стоял на самом краю деревни, поэтому, едва покинув двор, Шагалан сразу очутился в поле. Дело развивалось неплохо, однако настроение было мерзким. Снова зарядил мелкий холодный дождь. Упругая боль настойчиво пульсировала под темечком, отдавалась при каждом шаге. Такое случалось и раньше: боль приходила по утрам, обычно после недосыпа и обычно ближе к зиме, мучила весь день и незаметно растворялась к вечеру. Течению жизни она мешала мало, зато настроение портила исправно.
      Тракт сохранял прежнюю пустынность. За два часа пути навстречу проехала только вереница подвод, груженных лесом, да простучал галопом одинокий всадник в одежде гонца. Разведчик даже не шарахался от них в кусты. Безлюдные и запущенные пошли места, в самый раз для недоброго промысла. Темневший всю дорогу впереди холм наконец приблизился, растекся в полгоризонта, запестрел листвой деревьев, уже подкрашенной осенним разноцветьем. За этими картинами юноша чуть не пропустил кузницу — длинную покосившуюся избу, тонувшую задом в лесистом склоне.
      Он сошел с тракта и высмотрел неподалеку высокую сосну. Потребовалось несколько минут, чтобы забраться на нее почти до макушки. Здорово перепачкался в смоле и сухих иголках, зато теперь мог оглядеться поверх враз просевшей щетины леса. Добегая до холма, ленточка дороги, ровно хлипкий ручеек, начинала обтекать его, причем не в самую короткую сторону. Судя по смутным, терявшимся в дымке деталям, она опоясывала холм подковой и удлинялась при этом мили на три. Уже совсем на пределе видимости Шагалан различил серые башни города. Несколько букашек шевелились вдали на большаке, вокруг же все словно вымерло. Кузница у изгиба дороги казалась если не покинутой, то спящей беспробудным сном: ни людей, ни живности, ни звука, ни дымка из труб.
      Удовлетворенный тем не менее осмотром, Шагалан слез на землю, извлек на свет купеческий кошель, капельку отощавший накануне, и засунул в него пару медяков. Затем решительно направился вперед. Накатанная колея, отворачивающая от тракта, выдавала наметанному глазу обманчивость запустения. Просторный, убитый копытами и колесами двор огораживали только сгнившие остатки частокола да заросли бурьяна высотой с человека. Такой же бурьян подступал к самым стенам, выше по бревнам полз вьюнок, а на тесинах крыши угнездились подушки мха. Все вместе они превращали избу в зеленый холмик, теряющийся на фоне большого собрата.
      Юноша едва приблизился к почерневшему от времени крыльцу, как дверь избы без скрипа распахнулась. Появившийся на пороге мужик вполне гармонировал со своим домом, напоминая скорее лешего из сказки. Круглое, заросшее до глаз шерстью лицо, копна сбившихся волос, непонятного цвета дерюга на широких, но ссутуленных плечах. Под мышкой мужик держал внушительной величины медную ступу, в которой монотонно орудовал пестом, способным уложить быка. Черные глаза глянули из глубин черных же волос весьма сурово.
      — Чего надо? — глухим голосом спросил леший.
      Шагалан подумал, что следовало бы улыбнуться, но голова по-прежнему болела, а настроение портилось. Все, что смог сделать, — хмуро буркнуть:
      — Водицы бы испить, хозяин.
      Бородач, не двинувшись с места, продолжал изучать его взглядом. Только пест мерно стучал по дну ступы.
      — И поесть чего-нибудь не мешало бы, — все так же хмуро добавил юноша.
      Новые запросы неожиданно развеселили лешего:
      — Может, и переночевать негде? — Он оскалил крупные желтые зубы. — Так ты, парень, не стесняйся.
      — Я ж не просто. Я заплачу.
      — Заплатишь? Ишь ты. Да тут ведь не трактир.
      — Хорошо, видать, живешь, хозяин, раз деньги не нужны. — Шагалан не намеревался уступать кузнецу в самоуверенности.
      Бородач постоял еще, усмехаясь, потом остановил пест:
      — Нешто у такого голодранца деньжата водятся?
      — Водятся.
      — Покажи.
      Шагалан, пожав плечами, выудил из-за пазухи кошель, подкинул на ладони. Туго звякнувший мешочек притушил у кузнеца ухмылку.
      — Ворованные, поди? — сощурился он.
      — А тебе не все ли равно? — холодно отозвался юноша.
      — Это верно. Ну, тогда милости прошу.
      Внутри горница оказалась совсем маленькой комнаткой с единственным окном. Стоило войти туда вдвоем, как сразу почувствовалась теснота. Большая печь, стол, пара сундуков по стенам, лампада. Поперек комнаты под потолком натянуты веревки, увешанные пучками трав, чей тонкий сладковатый дух встречал уже с порога.
      Кузнец отправил в угол ступу и принялся расчищать стол от таких же пучков вперемежку с позеленевшей медной посудой.
      — Лекарством балуешься? Или алхимией? — Шагалан растер в пальцах иссохший листок, понюхал.
      — Не тронь, — строго буркнул леший, подняв голову. — Собирался перекусить, так садись.
      Разведчик опустился на колченогий табурет:
      — Тесно живешь, хозяин.
      — А на кой мне хоромы? Лучшее место — кузня, она меня и кормит, и греет.
      — Ну да. И то сказать, зачем одному огромный дом?
      — Ничего не одному, при мне сынишка, от жены-покойницы подарочек. Здесь где-то должен слоняться. — Мужик, наклонившись, глянул в подслеповатое оконце. — Извини, гостюшка, не ждал тебя, так что чем богаты…
      На столе возникли пяток яиц, шмат сала и хлеб. Нагулявшему с утра аппетит Шагалану грех было жаловаться.
      — Много запросишь с меня?
      Кузнец извлек откуда-то страшноватого вида тесак и несколькими быстрыми взмахами рассек на куски хлеб и сало.
      — Три гроша. А еще один накинешь — принесу молока парного или пива.
      Безумные получались цены, однако юноша кивнул и, снова вытащив кошелек, щедро сыпанул деньги себе на ладонь. Весьма внушительная горка. Сбоку прекратил стучать по столешнице нож, Шагалан скосил туда глаза: как и ожидалось, бородач зачарованно уставился на кучу серебра, забыв про все на свете.
      — Неплохой улов, — наконец хрипло выговорил он, сглотнув.
      — Творец знает, кому помогает, — хмыкнул разведчик, выловил из кучи медный пятигрошевик, а остальное отправил обратно.
      Приняв монету, кузнец повертел ее в больших пальцах, потом вздохнул:
      — И где ж такие сокровища-то откапывают люди?
      — Не любопытствуй зря. Если будет ладно, к вечерне и сюда слухи докатятся. Ты, хозяин, лучше молока бы принес обещанного — всухомятку еда не впрок.
      — Ну да, ну да… — Мужик, погруженный в печаль, вышел во двор.
      Ходил долго, и Шагалан успел неплохо осмотреть избушку. Выглянул даже через маленькую дверцу в соседнее помещение, где располагалась собственно кузня. Горн оказался холодным как лед, сваленные в беспорядке инструменты покрывала застарелая пыль и паутина.
      Возвратился кузнец, все такой же задумчивый и молчаливый, поставил перед юношей кринку молока, правда не парного, а стылого, только из погреба. К финалу желанной, хоть и скромной, трапезы Шагалан капельку повеселел, попытался разговорить замкнувшегося хозяина, однако тщетно. Так же немногословно простились на крыльце избы. Уже поворачивая к большаку, разведчик обнаружил в стороне мелкую, но весьма важную для него деталь — горку лошадиных шаров. Замедлил ход, сделал вид, будто подбрасывает на плече котомку, устраивая поудобнее, и неловко оступился на край горки. Сочно выругавшись, наклонился очистить башмак. Помет был совсем свежим, еще теплым. Обернулся напоследок — кузнец хмуро глядел ему в спину. Озорная искорка сверкнула в голове юноши.
      — А как полагаешь, хозяин, не удастся ли срезать здесь путь? Черт знает, сколько петляет дорога вокруг дурацкого холма. Кучу времени можно выгадать, если напрямки пуститься, верно?
      Загорелое лицо бородача вытянулось и побледнело.
      — Э-э… оно, конечно… э-э… — Суетливо подбирая слова, кузнец затеребил лохматую бороду. — Дорога того, петляет… но срезать… не стоит. Э-э… не советую…
      — А что так? Вон и тропка виднеется прямо в лес. Ходят, стало быть, люди.
      — Люди-то, бывает, ходят, да ведь… э-э… самые отчаянные… или бесшабашные. Гнилые там места, мил человек, опасные.
      — Да ну? — Шагалан скептически ухмыльнулся.
      — Истинный крест, так! Пропасть народу сгинуло, войдет путник и исчезнет. Ни следов, ни вещей, ни останков. Кто на болота грешит, кто на зверье дикое, а кто на нечисть лесную.
      — А на людей диких, случаем, не грешат? — фыркнул юноша.
      — Кто ж их знает, все может статься. Только настоятельно не советую, мил человек, тут с тракта никуда сворачивать. Час-другой потеряешь, зато буйную головушку сохранишь.
      — Ну, хорошо, хозяин, уговорил — и впредь буду петлять с трактом. Спасибо тебе за совет да за угощение… Бог даст, еще свидимся.
      По-прежнему чувствуя на спине тяжелый взгляд, юноша покинул странный двор. Продолжал пульсировать, отдаваться при каждом толчке болезненный шар под темечком, настроение тоже не спешило улучшаться. За время завтрака притихший вроде дождь опять объявился и даже понемногу усиливался, тучи, пухнувшие у горизонта, обещали знатное ненастье. Едва изогнутая вправо дорога плавно вела вдоль склона, обросшего глухим ельником. По другую сторону от холма располагались мокрые, тускло-зеленые луга, в полумиле от большака вяло бродило стадо коров. Поблизости не было видно пастуха, словно такому сонному скоту он был без надобности. Вдали темнела за пеленой мороси грузная зубастая челюсть замка. Рассказывали, при завоевании Гердонеза мелонги неожиданно наткнулись на сопротивление некоторых сеньоров. Те просто-напросто заперлись в своих крепостях и отказывались подчиняться новой власти. Геройство совершенно бессмысленное, тем не менее доставило захватчикам немало хлопот. Всю ту осень варвары переползали со своими осадными машинами от одного логова бунтовщиков к другому, месили грязь раскисших дорог, холодали ночами под непокорными стенами. Многие сдавались, едва завидев колонну карателей, но находились и такие, кто отбивался отчаянно, до последнего человека, безумно и бесстрашно. По слухам, некий маркиз в высокогорьях Хамарани сумел выстоять больше месяца, дотянув до зимы. Естественно, всякое сопротивление в конце концов подавили, однако потом завоеватели, раскинув мозгами, рассудили, что мятежей с волнениями впредь не избежать, а многократно повторять проделанный осадной техникой маршрут желания нет никакого. Посему все крепостные стены в стране, ограждающие частные владения, повелели срыть, причем силами самих хозяев. Заодно разрушили и наиболее грозные донжоны, а в качестве защиты дозволили исключительно земляные валы да частоколы. И вот теперь из дымки дождя торчали зубья башен, нелепые в своем одиночестве.
      Дорога пошла по-настоящему безлюдная. Скоро перед Шагаланом открылась и причина этого: маленькая деревенька, дворов на десять, была выжжена дотла. Обугленные руины уже начали порастать бурьяном, в стороне белел костями конский скелет. Юноша чуть замедлил шаг. Вероятно, все произошло не позднее нынешней весны, в крайнем случае, на закате прошлого года. Ни запахов гари, ни падалыциков, хотя присутствовала уверенность, что где-нибудь подальше в траве можно найти останки не только животных. Сразу за деревней обнаружилась еще одна знакомая картина: четыре иссохших тела на придорожных сучьях, стекали с лохмотьев капли воды, безглазые лица скалились под ноги. Прочие тела, обезображенные зверьми, валялись тут же на земле — их веревки успели перегнить. Шагалан мог лишь догадываться, чем провинились несчастные крестьяне. Редкий сеньор, если не свихнулся от жестокости, стал бы уничтожать деревню за какие-то недоимки. Деревня обязана кормить своего господина, а не лежать в развалинах. Массовая порка, грабеж, один-два висельника — тем наказание обычно и ограничивалось. В данном же месте пахло скорее беспощадной рукой закона, усмирением строптивых или острасткой для недовольных. Как раз на таких полях сражений прославились губернаторские стражники и особенно фригольдерские дружины.
      От страшноватой находки минул еще час пути, прежде чем тракт наконец отважился окунуться в лес. Здесь дождь почти не ощущался, только неясное шипение гуляло по верхушкам крон. Вязкий кустарник сомкнулся и надвинулся на дорогу, навис над ней так, что приходилось отводить мокрые ветви руками. Приспела пора держать ухо востро: одно дело — открытое нападение, другое — стрела из моря листвы. Во втором случае не всегда выручит и самое совершенное мастерство. Постепенно в шум дождя вплелись новые звуки, дорога пустилась под уклон — впереди ждала река.
      Разведчик ступил на пологий раскисший берег. Свинцово-серый поток набух, уплотнился и мало напоминал мирный брод. Если б не колея, смело нырявшая в него, да покосившиеся опоры сгинувшего моста, юноша еще подумал бы соваться. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, шагнул вправо-влево и неожиданно ухнул в глубокую лужу, надежно скрытую палой листвой. Матерясь, снял башмак, неспешно вытряс воду. «Куда же вы попрятались, выжиги? — Глаза чутко ощупывали заросли на противоположной стороне. — Какую подлость приготовили?» По-прежнему шуршал по листьям дождь, качались на ветру ветви, лес был безжизненным.
      Ничего не оставалось, как снять и второй башмак, закатать штанины да переходить реку вброд. Тугой поток ударил по ногам, моментально выморозил их настолько, что острые камешки на дне почти перестали чувствоваться. Уже на третьем шаге вода достигла подвернутых штанов и рост прекращать не собиралась. В иное время, пожалуй, скинул бы и штаны, тогда хотя бы имелось что надеть потом сухого. Но если засада… Принимать бой с голой задницей не стыдно, а, скорее, несподручно. Плюнув, он пошел дальше, и ледяная волна докатилась до пупа, перехватило дыхание. Борясь с неугомонным потоком, на вконец онемевших ногах он все же выбрался на берег. Башмаки не надевал, лишь растер ноги, отжимая заодно истекающие водой штаны. По логике момента полагалось что-нибудь громко спеть, возвещая о своем приближении, но настроение было совершенно другим, и вместо этого юноша длинно, цветисто выругался.
      — Вылезайте же, сукины дети, — добавил себе под нос хриплым шепотом. — Уж если вас и тут нет… До города рукой подать. Что же мне, обратно топать? Снова купаться? Бегать за вами по лесу в мокрых портках? Вылезайте, родимые, пока я совсем не рассердился.
      Равнодушный лес молчал. Шагалан, мрачно сплюнув, пустился к придорожным кустам. И это случилось. Он почти обрадовался, услышав впереди шелест раздвигаемых веток. Позволил шуму приблизиться вплотную. Сперва обдало крепким ароматом чеснока и пива, затем из кустов вывалились двое мужиков. Коренастый бородач в овчинной безрукавке на голое тело ухватил за левый локоть, молодой статный парень со сбитым набок носом — за правый. У обоих за поясами длинные ножи. Дальше, судя по звукам, подтягивался еще народ.
      — Ох ты! Вот и попалась пташка в хитрые сети! — заголосил парень с довольной донельзя физиономией. — И кто ж это сегодня к нам наведался? Кому нас развлекать-потешать выпало?
      Шагалан не сопротивлялся. Показалась новая пара, бородачи, одетые небогато, но добротно. В руках дубины, за спинами — снаряженные колчаны. При их появлении кривоносого парня окончательно захлестнули гордость и счастье:
      — Гляньте, мужики, какого зверя изловили! По виду прост вроде малец, но, чую, порадует он бедных лесных жителей. Шибко порадует!
      — Заткнись, Багер, — рыкнул бородач слева, однако Шагалан обернулся не к нему, а к его развеселому напарнику:
      — Отчего ж не порадовать? — Он широко улыбнулся, хотя догадывался, что улыбка получилась не слишком доброй. — Обязательно порадую. Да еще как! Выходит, поймали меня?
      Губы парня растянулись едва ли не до ушей, обнажив неполный набор зубов:
      — Знамо поймали!
      — Понятно. И схватили хорошо?
      — Чего?
      — Держите, спрашиваю, крепко? — Разведчик продолжал улыбаться.
      — Не бойся, малец, от нас не удерешь. — Голос парня слегка дрогнул.
      — Уверен?
      Уверенности у нападавших заметно поубавилось. Явное спокойствие и даже некое добродушие юноши сбивали с толку — обычная жертва так себя вести не должна. Бородачи впереди нахмурились, переглянулись. Один из них мотнул головой, и второй, шагнув ближе, тоже цапнул пленника железными пальцами за плечо.
      — Ну, теперь-то уж совсем надежно держите? — откровенно хохотнул Шагалан.
      — Ты… это… ты… — Улыбка Багера заглохла, он нервно задергался, но мысль оформить не успел.
      Разведчик чуть качнул корпусом, проверяя прочность захватов, потом стремительно отступил, закрутился на месте, подныривая под собственную руку. Аккуратно выверенный толчок, и три беспомощных тела полетели на траву. Четвертый лиходей какое-то время ошарашенно озирал копошащихся внизу товарищей, затем с утробным рыком взмахнул дубиной. Шагалан, пританцовывая, наблюдал за всеми этими приготовлениями. Он даже не счел нужным защищаться, а просто в последний момент вышагнул в грудь бородачу, и того, ломая ветки, унесло в кусты.
      — Поднимаемся, ребята, поднимаемся! — оскалился юноша. — Веселье только начинается.
      Поверженные противники вставали медленно, будто нехотя. Их вера в победу сильно поколебалась, но, как выяснилось, не угасла. Ощетинившись оружием, начали мало-помалу обходить неприятеля с боков. Юноша окончания маневров дожидаться не стал, рывком подскочил к крайнему разбойнику. Побледневший бородач, напарник того, что никак не мог продышаться сейчас в кустах, в ответ неуклюже, но яростно махнул дубиной сверху вниз. В пустоту. Шагалан мягко сопроводил удар до земли, потом гораздо энергичнее повел обратно. Глухой стук дерева о кость, ноги бородача подкосились, и он опрокинулся навзничь. Разведчик, взвесив на ладони добытую дубину, развернулся к оставшимся противникам:
      — Есть желание продолжать, господа хорошие?
      Палка в его руках вдруг стремительно завертелась, жужжа и сливаясь в размытую полусферу, затем так же внезапно застыла, вытянулась в сторону разбойников. Эффект был полный. Стоявшие на ногах лиходеи попятились, прочие — попытались отползти подальше.
      — Ну… ты… парень, брось, — неуверенно заговорил мужик в безрукавке. — Черт с тобой! Иди, куда шел.
      Шагалан перевел на него тяжелый взгляд — сегодня он пребывал откровенно не в духе.
      — Это как же? Неужели вы меня отпускаете?
      — Отпускаем, отпускаем. Связались с окаянным, на свою голову…
      — Как славно, — сощурился Шагалан. — Да только вот ведь беда — я вас пока не отпускаю.
      Новый всплеск испуга в глазах. Бледный как полотно Багер даже судорожно заозирался, ища пути для бегства.
      — Чего тебе-то от нас надобно? — покашливая, наконец поднялся из кустов разбойник, заработавший удар ногой. Похоже, именно он верховодил в группе.
      — Совсем немного. Как понимаю, вы из ватаги Большого Ааля?
      — С чего взял? — насторожился вожак.
      — Сообразить нехитро. Вы промышляете в его лесу, причем достаточно дерзко. Навряд ли Ааль потерпел бы подобную наглость от пришлых татей.
      — И что с того?
      — Отведете меня в лагерь Ааля.
      — Никак быстрой смерти захотелось, удалец? — скривился вожак.
      — Это уж моя забота.
      — Верно. Однако по какому такому резону нам тебя туда вести? А не согласимся?
      Шагалан ухмыльнулся:
      — Головы оторву. Сомневаетесь?
      Вожак попытался смело встретить его взгляд, но не выдержал и опустил глаза.
      — И откуда ты только взялся такой? — сердито буркнул он себе под нос.
      — Ну так как? Проводите?
      — Ладно, куда деваться. Пускай атаманы с тобой разбираются… Если б наперед ведали…
      Шагалан внимательно посмотрел на разбойника:
      — Про меня узнали от кузнеца?
      — Какого еще кузнеца? — Тот вжал голову в плечи, словно от удара.
      — Брось, дядя. Прекрасно разумеешь, о чем говорю, потому не зли меня. Стало быть, от кузнеца?
      Дубина в руках юноши угрожающе приподнялась.
      — От него. Парнишка прискакал, сказал, идет, мол, в город одинокий бродяга, да с полным кошелем серебра. Работа ерундовая, а барыш велик. И ведь, выходит, как удружил, подлюга!…
      — Кузнец, как я понял, от вас кормится? И за что же?
      — Это не те вещи, о которых можно болтать. Поверьте… сударь. Да и на кой вам?…
      — Раз спрашиваю, значит, надо, — оборвал Шагалан жестко. — Я тебе помогу. Про осведомительство уже уяснил, про сбор откупных наслышан. Что еще?
      Собеседник долго мялся.
      — Ну… это… случалось, поставлял нам… потребное…
      — Травку?
      Вожак вскинул округлившиеся глаза, помедлив, кивнул.
      — Добро, — удовлетворился Шагалан. — Для начала неплохо. А теперь двигаться пора. Далеко тут?
      — С пару миль.
      — Ведите. Я замыкающим. Не то чтобы вам не доверял, господа, но присмотреть не лишнее. Шутить или играть в зайцев не советую. И не горюйте! Меньше часа под конвоем, и вы снова свободные дети лесов. Дабы не волновались, скажу — намерения у меня исключительно мирные. Да и не съем же я в одиночку всю вашу славную ватагу?
      — Кто тебя ведает… — покосился притихший Багер.
      — Молодец, — Шагалан улыбнулся, — быстро соображаешь. Тронулись.
      Путь лежал по едва заметным, прерывистым стежкам, через заросли и буреломы, овраги и ручьи. То ли сказались эти препоны, то ли разбойники предпочли не самую короткую дорогу, но заняла она почти полтора час. Шли молча, сосредоточенно. Изредка кто-нибудь оборачивался и бросал на юношу взгляд, исполненный боязливой неприязни. Они не были связаны, остались при оружии, если не считать отобранной дубинки, однако никаких попыток неповиновения не предпринимали. Когда спускались в очередной овражек, дождь наконец припустил вовсю, забарабанил по спинам холодными косыми струями. Чертыхаясь, взобрались по раскисшему вмиг откосу.
      На какую-то секунду почудилось, будто они по ошибке забрели в маленькую деревушку. За невысоким частоколом на лесной прогалине кучились десятка полтора бревенчатых домиков. Скромные, но добротно срубленные избушки, крытые тесом, последние из них едва виднелись в тени листвы. И жизнь в деревушке текла самая обыкновенная: над крышами поднимался дымок, вяло брехали собаки, мычали коровы, шумели куры, бабы деловито развешивали белье. Здесь не водилось огородов, дома буквально прижимались стенами один к другому, образуя подобия улочек. Короче, на первый взгляд пусть и зажиточная, пусть и влезшая глубоко в чащобу, но заурядная деревня. Между тем от глаза внимательного не могло укрыться, что деревня заурядной отнюдь не была. Слишком много оседланных коней топчется у крылец, слишком хорошо вооружены слоняющиеся взад-вперед мужчины, слишком мало, в конце концов, женщин и детей.
      Пока Шагалан изучал поселение через тын, вожак группы не без злорадства поинтересовался:
      — Не раздумал идти, удалец? А то самое время.
      — Еще чего, — буркнул юноша, стряхивая воду с волос. — Не для того сюда тащился.
      Неподалеку обнаружились распахнутые настежь ворота. Около них под кустом притаилась завернувшаяся в плащ тень. Группа уже входила внутрь, когда тень зашевелилась и высунулась к ним сбоку, оказавшись тощим, жилистым стариком с кудлатой бороденкой.
      — Здорово, дед, — кинул вожак.
      — С охоты, Куля? — Старик оживился, видимо только что распознав гостей.
      — С охоты, — поморщился разбойник. — А ты чего под кустами хоронишься?
      — Так поливает-то как знатно. Промок весь, понимаешь, насквозь. И вам никак тоже досталось?
      Вожак предпочел не заметить вопроса.
      — Атаманы здесь?
      — Ряж с утра не воротился, остальные у себя. А кто с тобой?
      — Неважно.
      — Ага… Слышь, Куля. Ты скажи там, чтобы мне чего с обеда принесли, а? Совсем живот подвело, а тут еще дождь этот проклятый. Мне б, понимаешь, согреться чего…
      — Страж? — хмыкнул Шагалан, когда миновали ворота.
      — Какое, — отмахнулся Куля. — Так, пес привратный.
      Из-под сапог с обиженным гоготом разбежалась стая гусей. Несколько человек повернули головы в сторону вошедших и, признав своих, продолжили прежние занятия. Местные псы ими вообще пренебрегли. Почти пересекши небольшую утоптанную площадку за воротами, вожак остановился:
      — Вот что, ребята. Я парня отведу к атаманам, а вы топайте по домам. Нечего зря слоняться. Да смотрите не болтайте про сегодняшние дела, слава вам от того невеликая, а вот стыда не оберетесь. Это перво-наперво тебя касается, Багер.
      — А почему меня? — оскорбился кривоносый парень.
      — Языком молотить больно любишь, вот почему. Ступай!
      Не оглядываясь, Куля уверенным шагом повел юношу к самому приметному в деревушке дому. Двухэтажное бревенчатое строение Шагалан принял поначалу за церковь, настолько выделялось оно из своего окружения аляповатой роскошью. Гонтовая крыша была хитро изломана, там и тут из нее торчали крохотные башенки, в свинцовых переплетах окон переливались разноцветные стекла. Резные доски обильно покрывали весь фасад, еще больше сгущаясь вокруг высокого крыльца. На нижней, непросохшей от дождя ступеньке сидел лохматый полуголый мужик и сосредоточенно возился со снятым сапогом. Рядом — прислоненное к стене копье. Как и привратник, мужик обратил внимание на посетителей, когда те уже подошли вплотную.
      — Привет, Маглис, — заговорил Куля.
      Лохматый вытащил изо рта кусок дратвы.
      — Здорово. Быстро обернулись.
      — Нам к Аалю. Он там?
      — Там. А с тобой кто? Новенький?
      — Новенький, — нехотя кивнул Куля. — Одарил Господь встречей…
      Поднялись в дом, прошли полутемные сени. Обширная светлица пахнула крепким теплом — у стены в камине пульсировал огонь. Через всю комнату тянулся, оставляя место только ряду лавок, громоздкий стол. Сейчас он был девственно пуст, лишь на дальнем конце грудились тарелки, кувшины и прочая посуда. Сидевший там мужчина неспешно потягивал что-то из кружки. Средних лет, худощавый, с резкими чертами гладковыбритого лица, черные волосы острижены в жесткий ежик. Одет по-городскому, в дорогой, с шелком, камзол. К вошедшим метнулся пронзительный цепкий взгляд. Разведчик почувствовал, как подобрался и напрягся под этим взглядом спутник.
      — Здравы будьте, господин Бархат! — Куля отвесил глубокий поклон.
      Человек не шелохнулся, вперился в Шагалана, кланяться не торопившегося.
      — Дело до вас, выходит, господин Бархат. Вот этот молодой господин…
      — Кто это? — Голос у Бархата оказался глуховатый, но на удивление мягкий.
      — Я говорю, парнишка… тот, на которого мы вышли… вот он, то есть… пожелал прийти и побеседовать с вами.
      Бархат наконец перевел глаза на совершенно смешавшегося разбойника;
      — Пожелал? Он пожелал? А ты послушался… Разве тебя посылали для переговоров?
      — Нет, но…
      — Так какого черта ты его сюда притащил? — Сквозь мягкость голоса, почудилось, прорезался металл.
      Бледный Куля с шумом набрал в грудь воздуха.
      — У меня… не было выбора.
      — ?
      — Отметелил он нас с ребятами там… в засаде.
      Бархат внимательнее окинул взором щуплую фигуру Шагалана.
      — Он? Один на четверых? Вы что, бездельники, по дороге напились в дым?
      — Клянусь, господин Бархат, ни капли! — заспешил Куля. — Сам не пойму, как все приключилось. Я человек бывалый, потасовкой не удивить, но такого еще ни разу не видывал. Ей-богу, парень не прост! Раскидал нас четверых, ровно котят. Потребовалось — прикончил бы без труда. Что нам оставалось?
      Какое-то время Бархат косился на него с нескрываемым сомнением.
      — Ну, положим. Тогда вопрос к вам, юноша. Кто вы и зачем захотели явиться к нам?
      — Мое имя Шагалан. На самом деле никаких хитростей: прибыл с юга, много слышал о ватаге Ааля. Специально пошел через эти леса, надеялся наткнуться на кого-нибудь из ваших людей. По счастью, так оно и случилось. Убедил господина Кулю с товарищами не грабить меня, а мирно проводить в лагерь. И все.
      — Цель?
      — Хочу осмотреться у вас. Если понравится — остаться. Так сказать, вступить в ряды.
      — Ишь ты. — Бархат прищурился. — С гонором. «Если понравится…» А с чего ты взял, малец, что сам тут понадобишься? Где драться научился?
      — С детства талант, — хмыкнул Шагалан.
      Тонкие губы разбойника недобро скривились:
      — Крутишь, парень. И о себе толком не говоришь. Каково настоящее имя? Откуда родом? Сословие? Чем занимался раньше?
      — Бросьте, господин Бархат, — отмахнулся Шагалан. — Неужели вы знаете это обо всех своих людях? У каждого небось сохраняются маленькие тайны. Просто у меня их будет чуть больше.
      — О своих людях я знаю все, — с нажимом изрек атаман.
      — Тогда я стану исключением. По крайней мере, до поры.
      Бархат надолго замолчал, посматривая на юношу исподлобья. Замерший Куля вовсе превратился в беззвучный призрак.
      — Так что решим, господин атаман? — нарушил тишину Шагалан. — Погостить мне у вас или как?
      — Лучше бы молился, чтоб сразу на суку не подвесили, — медленно отчеканил Бархат. — Откуда известно, кто ты по правде? С какой стати рисковать, доверяя тебе? Сам ты таким умным вылупился или подослал кто? Если лазутчик, то чей? А ведь можно пройтись по спине железом каленым, вдруг выплывет что-нибудь любопытное.
      — Хм, чувствую, не ко двору я здесь… Жаль. Тогда прошу извинить, если чем обидел, а я, господа, пожалуй, пойду восвояси.
      — Пойдешь, когда отпустят! Если отпустят.
      Улыбка разведчика захолодела:
      — Попробуйте сдержать.
      — Полно, Бархат. Оставь парня в покое, — вмешался низкий властный голос.
      Все подняли головы. По массивной лестнице с верхнего этажа сходил дородный высокий мужчина в длинном красном кафтане до пола. Уже немолодой, седые прядки прорезались в окладистой черной бороде. Все в молчании ждали, пока новый участник беседы неторопливо, вразвалку спустится и подойдет ближе. Обозрев собравшихся, он положил тяжелую ладонь юноше на плечо. Жалобно взвизгнула под грузным телом половица.
      Шагалан вытерпел второй за последний час взгляд живых, проницательных, может, только не таких жестких глаз, освещавших грубоватое крестьянское лицо. Мужчина улыбнулся в усы:
      — Значит, говорят, дерешься здорово?
      — Не то слово здорово, господин Ааль, — с придыханием затараторил рядом Куля. — Истинный Бог, никогда подобного не видал.
      — Хорошо. Доброму ратнику всегда у нас занятие найдется.
      Из-за стола поднялся мрачный Бархат:
      — И так полно лишних ртов. Куда еще одного?
      Ааль чуть повел в его сторону бровью:
      — Дармоеды расплодились — в том ваша вина. И коль этот удалец один четверых побил, то гнать надо не его, а тех четверых болванов. Тогда и ртов поубавится.
      — Но ведь непонятно, что он за птица. Про себя сообщать не хочет, темнит. Если…
      — Прекрати, — оборвал Ааль и повернулся к юноше: — Не обижайся, парень. Как, слышь, тебя звать?
      — Шагалан.
      — Не обижайся на Бархата, Шагалан. В последнее время он слишком много работал, усталость обострила его и без того непомерную подозрительность. Мне же ты, наоборот, симпатичен.
      — Благодарю, — скупо ответил юноша.
      — Нам нужны такие парни, как ты, молодая, горячая кровь. Только вы способны вдохнуть новые силы в дело. А если при том еще обнаруживается и воинский талант… Такими ребятами мы не вправе разбрасываться!
      Ааль совсем уж доверительно обнял Шагалана за плечи и неспешно повел в глубь комнаты, словно не желая делить дружескую беседу с остальными.
      — С этой стороны все прекрасно, сынок. Проблема возможна в другом. Сумеешь ли ты объяснить, чего хочешь у нас добиться? Ради чего готов рисковать жизнью? Надеюсь, понимаешь, риска тут бывает с избытком?
      — Понимаю, сир. С объяснениями же никакого сомнения: моя единственная цель — борьба с мелонгами. Они сделали меня сиротой, уничтожили мой дом, поработили мою страну. Долги подлежат оплате их поганой кровью. Если вещаемое о вас, сир, соответствует истине, я получу шанс осуществить свою месть.
      Лицо Ааля просияло — он явно услышал то, что страстно желал услышать. Атаман развернул Шагалана к свету и вгляделся в него, улыбаясь.
      — Отлично сказано, мой мальчик! Ты действительно попал в нужное место. Здесь собрались люди, главной заботой которых как раз и является освобождение Гердонеза. Я постарался отыскать лучших из тех, кто наполняет сейчас нашу страну, — униженных, ограбленных, оскорбленных. Мы уже немало пережили и многого добились. Нас гоняли по лесам и горам, мы голодали и теряли товарищей, но терпели. Терпели, потому что верили — настанет час, и мы сами разгоним белокурую свору по этим чащобам, где она и сгинет на веки веков. И ничему не пошатнуть нашей веры! Будет, обязательно будет решающий бой, день жестокой битвы добра со злом. Кое-кто сомневается в победе, но я говорю — она придет! Таких как мы — десятки, даже сотни тысяч. Если каждый отдаст свои силы в общий поток, мы сметем язычников, словно весеннее половодье! Пепел и кровь Гердонеза взывают об этом, они не простят трусости и колебаний! Ты, полагаю, слышал, мы добились кое-чего на севере. Немало захватчиков и их приспешников головой заплатили за совершенные злодеяния, однако основная работа еще впереди. Путь к свободе долог и труден, он потребует множества жертв и подвигов. У каждого появится шанс стать героем… Если будет на то воля Творца, это получится и у тебя, сынок.
      Раскрасневшись от собственной эмоциональной речи, Ааль перевел дыхание. Остальные не проронили ни звука.
      — Конечно, долгие годы борьбы требуют также и солидных средств. Люди должны есть, одеваться, вооружаться. Чем-то помогают крестьяне, но их закрома скудны… Улавливаешь мою идею, сынок?
      — Вы о лихом промысле, сир? — отозвался ровный голос Шагалана. — Я прекрасно понимаю, ремесло это не очень почетное, но неизбежное. В конце концов, одни проливают за свободу свою кровь, прочим же следует поделиться доходами. Пусть даже по принуждению.
      — Молодец! — расцвел Ааль. — Видишь, Бархат, наш юный друг не только умел и храбр, а еще и благоразумен. Гран здорового цинизма на бадью возвышенного порыва — то, что нужно! Помяни мое слово, именно такие ребята однажды войдут победным маршем в Ринглеви! Они не впадут в беспощадный разгул, но и не помрут с голоду из-за романтических догм. А ты намеревался его повесить! — Он покачал головой: — Ну, все, решено. Остаешься у нас. Дня два-три осмотреться, обвыкнуться, познакомиться с людьми. После подумаем о твоем боевом крещении.
      Атаман обернулся к дверям:
      — Куля! За то, что привел такого способного парня, тебе прощается сегодняшняя оплошка. Ряж не вернулся? Приедет — пусть определится с командой и снаряжением. А пока отведешь новичка к Опринье, скажешь, чтоб устроил и накормил. Ну, ступай, сынок. Да, Куля! Передай Опринье: надо выслать пяток людей навстречу Ряжу — он что-то запаздывает, а может доставить неплохую поживу. Если получится, вечером закатим знатную пирушку. Заодно отметим и твое, Шагалан, появление. Ступайте.
      Когда они вышли на крыльцо, у подножия уже копошилась кучка любопытствующих. Напустивший на себя суровый вид Маглис сдерживал их древком копья.
      — Уф-ф, — негромко выдохнул Куля, утирая мокрый лоб. — Ловко, однако, все сладилось. Я уж чаял — конец, быть беде. Особливо струхнул, как Бархат на тебя навалился. А теперь вроде и ничего, все оказались молодцы, едва ли не герои! Ловко! Хотя, конечно, кабы не Ааль… Все-таки большого ума человек.
      — Давно у него? — вскользь поинтересовался разведчик.
      — Скоро уж год. Как он в здешние края направлялся, так наша ватажка к нему и прибилась. Под сильной рукой и надежней и сытнее… И вот что. Ты, Шагалан, за ту стычку у брода на меня с ребятами зла не храни. Мы свое дело делали, ты, как выяснилось, — свое. Убивать тебя никто не собирался, деньги бы забрали и все. Если б не супротивился, вообще бы пальцем не тронули.
      — Ерунда, забыто. Сами меня извините. Помял я вас там немного, но без этого, понимаете, мне сюда бы не добраться. Потому тоже не обижайтесь.
      Лицо Кули расплылось в неуверенной улыбке:
      — Согласен. — И они пожали друг другу руки.
      Снизу встретили этот жест одобрительными возгласами. Спустившись с крыльца, двинулись сквозь группу из десятка человек, оказавшуюся на удивление плотной. Со всех сторон неслись вопросы, тянулись руки. Куля, волоча Шагалана за собой, как мог отбивался на ходу. Вырвавшись наконец на волю, они пошли по улочке, но двое из любопытных уцепились хвостом. На середине улочки Куля развернулся, сердитый:
      — А вы чего привязались? Совсем одичали, на свежего человека сразу кидаетесь? Оставьте в покое!
      — Кончай собачиться, Куля. Не съедим мы его.
      Подошедшие были молоды. Точнее, по-настоящему молодым следовало считать одного из них, не исключено, даже ровесника Шагалана. Высокий светловолосый парнишка выглядел очень худым и слегка сутулился, единственная яркая деталь на бледном лице — большие голубые глаза. И еще разведчику запомнились его руки — длинные нервные пальцы слабо представлялись с мечом или плугом. Второй был не молод, а скорее моложав. На вид ему дали бы лет двадцать, но на деле вполне могло оказаться и под тридцать. Круглое открытое лицо, ворох рыжих волос, крупный нос, толстые губы. Немного ниже первого парня, зато ощутимо крепче. Приблизившись, оба минуту топтались в замешательстве, потом светловолосый заговорил:
      — Привет. Новенький?
      — Новенький, новенький, — проворчал в ответ Куля. — Только что пожаловал.
      — Тогда давай знакомиться. — Светловолосый протянул узкую ладонь: — Я Эркол, а это — Ретси.
      — Шагалан. — Юноша пожал руки приятелям.
      — Пока осваиваешься, советую держаться нас, — улыбнулся моложавый Ретси.
      — Точно, — подтвердил Эркол. — С нами не пропадешь.
      — С вами, бедокуры, в историю попадешь, — буркнул бородач.
      — Отстань, Куля. — Ретси повернулся к Шагалану: — Вообрази, за долгие месяцы ни одного новичка! Атаманы, видишь ли, решили, что и без того народу довольно. А про тебя мы уже наслышаны.
      — Откуда же?
      — Багер рассказывал.
      Куля задохнулся от ярости:
      — Вот ведь сукин сын! Трепло, язык блудливый! Ничего утаить не в силах, все растрезвонит.
      — Болтают, дерешься ты здорово, — беззаботно продолжал Ретси. — Учился где-нибудь?
      — В разных местах понемногу, — последовал уклончивый ответ разведчика.
      — А покажешь? — загорелся Эркол. — А нас научишь?
      — Ты сам с юга? — перебил его Ретси. — Не из столицы, часом?
      — Нет, еще южнее.
      — Даже так? Может, Ольфорс или Дегинсея? Шагалан, хоть и ориентировался капельку в полуденных провинциях, предпочел не рисковать:
      — Не, с того берега.
      — Из Валесты?
      — Лагерь беженцев. А раньше жил в Оронсе. Там и осиротел.
      — Так ты из-под штурма выбрался? — В голосе Эркола мелькнула нотка зависти. — Лихо! А вот я как раз из Ринглеви и тоже сирота. Правда, виноваты в этом не мелонги, а какие-то мародеры, но суть дела не меняется. Ретси же у нас северянин.
      — Хамарань? — предположил Шагалан.
      — Верно, — рассмеялся рыжий. — Неужели все-таки похож на горца? Обычно не замечают.
      — Есть капелька. Что, вместе с Аалем оттуда?
      — С ним. Я в ватаге почти с самого начала — скоро три года стукнет. Это вот Эркол у нас недавно.
      — Ничего себе недавно! — оскорбился тот.
      — Конечно, недавно. Когда ваша шайка к нам пристала? Прошлой осенью. И года еще нет, видишь? Хотя освоился ты быстро.
      На бледное лицо Эркола вернулась улыбка:
      — Да, сейчас я уже набрал кое-какой вес.
      Оба прыснули от не совсем понятной шутки. Воспользовавшись паузой, мрачный Куля выдернул Шагалана за плечо и повел дальше. Друзья нагнали их лишь у входа в длинную приземистую избу. У порога степенно беседовали несколько мужиков.
      — Опринья! — окликнул Куля.
      Один из собеседников, чернявый, с золотым кольцом в ухе, обернулся и неспешно подошел. По виду ему было лет под сорок, впрочем, глубокие морщины обильно переплетались со шрамами, путая оценку. Зеленый камзол — явно с чужого плеча, сабля в дорогих ножнах, правый рукав полупустым завязан ниже локтя. Остановившись рядом, мужик долго слушал бормотание Кули на ухо, одновременно изучая Шагалана с головы до пят.
      — То есть это тот самый парнишка, который надавал тумаков всей твоей команде?
      — Убью скотину Багера! — Куля побагровел и, махнув рукой, затрусил по улице. Вслед понесся дружный хохот.
      — А внешне грозным не кажется. — Опринья повысил голос специально для удалявшегося разбойника. — Может, стоило баб Сычихи вместо тебя послать? Наверняка у них лучше бы получилось.
      Когда фигура бедолаги скрылась за углом, Опринья еще раз окинул юношу заинтересованным взором:
      — И впрямь скажу, парень, впечатления особого не производишь. Ну да после разберемся. Давай за мной.
      Машинально отпихнув попавшегося некстати поросенка, он двинулся к дому. За темными, захламленными сенями обнаружилась небольшая комната в два окошка, плотно заставленная рядами дощатых лежанок. Шагалан насчитал девять штук. Они почти смыкались между собой, выпирали в и без того узкий проход. Лишь в одном месте лежанку заменял забитый посудой стол да крошечная печурка. На юношу словно повеяло чем-то до боли знакомым — в похожей обстановке он вырос. Пахнуло и в буквальном смысле — кисловатым ароматом пота, мокрого белья и пива. Множество прочих запахов превращали все в затейливую какофонию. Здесь находилось еще два мужика — один возился за столом, другой спал, завернувшись в ободранную шкуру. В конце комнаты проход упирался в приоткрытую дверь, за ней, судя по всему, располагалась подобная же спальня. Опринья направился туда, когда встряли вездесущие Эркол и Ретси:
      — Командир, оставь парнишку с нами.
      — Куда с вами? — оглянулся сердитый Опринья. — Все ж занято.
      — Да мы разберемся, — не унимался Ретси. — Потеснимся как-нибудь, не впервой. Может, стол сдвинем, а может, — кивнул в сторону спящего разбойника, — вон, старого Добстера ушлем к соседям.
      — Точно, — поддержал Эркол. — Надоел уже старый хрен своим сопением, каждую ночь под его храп заснуть пытаешься. Сейчас-то, вишь, притих, в темноте опять возьмется за рулады. А так будет компания помоложе, повеселее.
      — Весельчаки… — хмыкнул вожак с сомнением. — Сообща куролесить по ночам задумали?
      — Да оставь парня с ними, Опринья, — басовито сказал кто-то сзади. — А Добстера мы к себе заберем.
      — Пусть живут вместе, — добавил другой голос. — Чем лучше сдружатся, тем надежнее в бою.
      — Ладно, устроите его сами… — Разбойник упер в грудь Шагалана узловатый палец: — Слушай внимательно, вояка: спать здесь, в этой комнате, лежанку ребята укажут. И раз так, следуй пока за ними — хоть проказники, зато освоиться помогут. А коль голова на плечах, то и шалостей их избежишь… — Эркол попытался возразить, но Опринья осадил его взглядом. — Далее. Есть хочешь? Ребята сводят на кухню. Обед прошел, да бабы что-нибудь найдут. Так, одет ты неплохо. Если еще чего, обувку там или на зиму теплое, опять же склад покажут. До вечера приедет Ряж, он тут всеми боевыми делами верховодит. Снарядим тебя, определим в одну из команд. Оружием каким владеешь, нет?
      — Всяким помаленьку, — с трудом удержал Шагалан ухмылку.
      — Хорошо. Понадобится — поднатаскаем, есть у нас несколько славных рубак. А там, через пару дней выйдем на большак, посмотрим, на что ты годен. Ребята, кстати, растолкуют и наши правила. Их немного, однако нарушения караются жестко, учти. Остальные вопросы с Ряжем… — Опринья запнулся и едва заметно поморщился: — Хотя, вероятно, уже не сегодня. Вечером ожидается грандиозная пирушка, веселье на целую ночь. Слышали, парни? Можете вытряхивать из сундуков свои праздничные наряды… — Он снова обратился к Шагалану: — Ну, вот, пожалуй, все. Теперь ты член ватаги, наш кровный брат. Ритуалы и клятвы позднее, но начинай думать о себе именно так.

      То, что ватага попалась необычная, непохожая ни на одну из предыдущих, он понял быстро. Эта необычность, как и подобало, будоражила сразу два противоположных чувства — настороженность и любопытство. Первое заставляло унять язык, второе — внимательно наблюдать и впитывать творящееся вокруг, не забивая голову скороспелым анализом. Шагалан давно освоил такой метод изучения сложных ситуаций, поэтому знал: рано или поздно понимание сущности происходящего родится само, внезапное и кристально ясное. Метод, правда, неторопливый, однако надежный, время же пока терпело.
      Наверное, в глазах новых знакомых он смотрелся замкнутым молчуном, хотя в действительности все обстояло наоборот. Приходилось сдерживаться. Он аккуратно избегал пространных ответов на вопросы, высказывался лаконично, обтекаемо, при этом много слушал и спрашивал сам. Благо, свежеиспеченные приятели оказались словоохотливыми, если не болтливыми. В их словесном потоке, бурливом и довольно мутном, нелегко было выловить что-то интересное, зато выглядел он неистощимым.
      Сложив вещи Шагалана в углу комнаты, троица отправилась в кухню. Там Ретси долго препирался с двумя дородными бабами, которые постоянно порывались захлопнуть перед ними дверь. Из щели густо тянуло вареным мясом. В конце концов напор Ретси взял верх, новичку вынесли поесть. Добычей стали огромная баранья кость с толстыми лоскутами мяса, миска пустого бульона да ломоть хлеба. Лишь узрев это богатство, разведчик понял, как же проголодался. Дружки уселись по бокам и, обильно расточая шутки-прибаутки, следили за его жадной трапезой.
      — Не торопись, приятель, — хмыкнул Ретси, — еще подавишься. Видать, там, откуда пришел, с харчами вовсе худо.
      Шагалан оторвал голову от миски:
      — Ерунда. Просто с утра не жравши. Как у вашего коваля заморил червячка, так с тех пор и топаю.
      — У кузнеца? Мигуна, что ли? — Друзья многозначительно переглянулись.
      — Может, и у Мигуна. В кузнице под холмом. Занятный, между прочим, мужичок.
      — Мигун здесь фигура известная, — кивнул Эркол. — И сам частенько заезжает, и мы к нему наведываемся. Место тихое, без лишних глаз. Спокойно отовариваешься всем необходимым.
      — Уж не травкой ли?
      — Заметил? Да, веселинкой тоже. Но вообще у Мигуна разное найдется: и еда, и выпивка, и одежа, и оружие. Даже цацки для девок и то можно купить. А ты как насчет травки?
      — Не потребляю. Однако богато вы, посмотрю, живете. Я побывал уже в паре ватаг, но такого благоденствия не встретил. Полно денег достается?
      — Перепадает, — отозвался Эркол. — Особливо когда купцы на ярмарки потянутся, деньги рекой текут, окрестные кабатчики да бабы едва успевают хватать. Ну а сейчас, почитай, затишье, монет только на лишнюю еду с выпивкой.
      — Понятно.
      — И тут, приятель, сразу первая заповедь, — сказал Ретси. — Как велел Опринья, будем учить тебя нашим законам. Все добытое в деле идет в общий котел, до последнего медяка. Упаси бог что-нибудь зажилить или забыть отдать. Жульничество у нас — самое страшное преступление… по крайней мере, среди распространенных. Я здесь давненько, но, сколько помню, казнили исключительно за это. Атаманы скорее закроют глаза на трусость с глупостью, чем на воровство у своих.
      — Точно, точно, — кивнул Эркол. — Вот в том месяце двоих поймали, выкопали тайник с золотом.
      — И что?
      Светловолосый замялся, Ретси закончил за него:
      — Пожелаешь — сходим к частоколу напротив конюшни. Там… до сих пор на березе висят. Вниз головой.
      — Хорошенькое зрелище после еды.
      — Поэтому все — в общий котел. Атаманы затем сами долю каждого определят, кому сколько. Если храбрецом себя покажешь — отсыпят полной мерой серебро, а повезет, и золото. При опасности хвост подожмешь да в кусты метнешься — получишь разве что плетей вдосталь.
      Шагалан повертел в руках тщательно очищенную кость и кинул ее увивавшемуся поблизости псу.
      — Себя-то небось вожаки никогда не обидят?
      — Напрасно, парень, на атаманов не греши, — посерьезнел Ретси. — На них вон какая куча забот висит! Экую прорву народу одеть-накормить, оружием снабдить. За всяким смотри, за всех отвечай. Хозяйство опять же. Нет, работенка не из веселых. К тому же не забывай — они нас и в бой водят, животом рискуют подчас не меньше. Наконец, если б не вожаки, не уходили бы мы так долго от властей, передавили бы нас давным-давно, будто клопов. Потому свой кусок, парень, атаманы честно отрабатывают, запомни.
      — Запомнил. Вот ты, Ретси, говорил, исстари здесь обитаешь. Ты и растолкуй, что они вообще за люди, ваши атаманы?
      — Попробую. Верховодит тут, ты в курсе, Большой Ааль. Мужик умный, сильный и ясно видящий конечную цель.
      — Это какую же?
      — Известно какую — страну освободить. Доподлинно не знаю, но вроде у него с варварами и личные счеты имеются. Не любит их крепко. Мыслю, будь его воля, только на мелонгов бы и охотились до полного их искоренения.
      — Однако затем обнаружилось, — вставил Эркол, — что желудки тоже чем-нибудь набивать надобно.
      — Верно. Будущая свобода вещь хорошая, но есть хочется уже сегодня. Пришлось идти на большую дорогу купцов потрошить да странников обирать. Хотя имперцам от того легче не стало — про них мы не забываем.
      — Вот-вот, даже правило негласное установилось: на одного раздетого купца — один угробленный стражник, на троих — чужак-поселенец, на десятерых — мелонг.
      — Такая вот арифметика жизни, Шагалан. Конечно, убивая по одному солдату, захватчиков не одолеешь. Но не сомневайся: Ааль — светлая голова, обязательно сочинит, как их с нашей земли свести. Сочинит и содеет, а мы ему в том поможем.
      Шагалан помолчал в задумчивости.
      — А другие атаманы?
      — Еще есть Ряж. На нем все боевые отряды, все вылазки — как на мелонгов, так и на купцов. Мы сами входим в отряд, тебя определят в такой же, и, стало быть, Ряж — наш прямой командир. До вечера с ним познакомишься. Предупреждаю, поаккуратней — мужик он крутой и вспыльчивый.
      — А как же Опринья?
      — Опринья — помощник Ряжа. Например, сегодня Ряж в отъезде, Опринья замещает. Иногда ему поручаются некоторые затеи, по преимуществу с мелонгами. Очень уж зол на них.
      — Тогда кто Бархат?
      — Уже столкнулся? — хмыкнул Эркол. — Вездесущая личность.
      — Бархат — третий наш атаман, — продолжал Ретси. — У нас его за глаза называют иностранным министром Ааля.
      — Попробовал бы кто-нибудь ляпнуть подобное в глаза, — хохотнул Эркол, — вмиг бы сделался на голову короче.
      — Бархат — фигура сильная и авторитетная. Даже не скажу точно, чем таким важным он занимается, но в ватаге считается вторым после Ааля человеком.
      — А чего тут гадать? По слухам, на нем завязаны все наши осведомители и верные людишки в округе. Он же, если требуется, ведет от имени Ааля переговоры с другими ватагами.
      Ретси хмуро посмотрел на товарища:
      — Чем бы Бархат ни занимался, юноша, занятия эти особо серьезные и тайные. Посему плести об них языком, множа чужие слухи, — занятие рискованное. И ты, Шагалан, имей в виду.
      — Что, тоже могут на березе подвесить?
      — Скорей уж, береза нечаянно сверху упадет, — беззаботно фыркнул Эркол. — Для Бархата — более привычная манера.
      — Мне он показался мрачным и подозрительным.
      — Вот-вот, он такой и есть, очень точное наблюдение. Помяни мое слово, самое разумное — держаться от него подальше. Хитер, чертяка, и проницателен. По части вытаскивания истины наружу ему равных нет. Помнишь ту историю с акробаткой из Даурса, Ретси?
      — А у вас есть связи и с другими ватагами? — Шагалан не дал приятелям отойти от темы.
      — Еще бы! Месяца не проходит, чтоб не заявились какие-нибудь окрестные оборванцы. Да и как иначе? При той славе, которая тянется за Аалем, любой будет искать с ним союза.
      — И что Ааль? Привечает их?
      — Безусловно. По правде сказать, мысль эта про объединение повстанческих сил стала у атамана… навязчивой. — Эркол отреагировал на сердитые взгляды и жесты Ретси лишь понижением голоса. — Он до сих пор не излагал ее тебе? Обязательно услышишь. Мы внимаем таким речам регулярно, оскомину набили.
      — Разве идея с объединением плоха?
      Эркол отмахнулся, потом вздохнул не без горечи:
      — Идея плоха только тем, что никогда не претворится в жизнь.
      — Значит, так вы тут и обретаетесь? — Шагалан окинул взором немного приунывших друзей. — Сразу под тремя атаманами?
      Ретси не успел и рта раскрыть, как Эркол придвинулся поближе к новичку и быстро заговорил, срываясь на шепот:
      — По совести, атаманов у нас вообще четверо. Хотя главенства Ааля никто, конечно, не оспаривает.
      — Даже четверо? Богато, ребята. И кто же четвертый?
      — А Бог ведает. Нет, честно: ни я, ни кто из приятелей его никогда не видел.
      — Это как же?
      — А вот так.
      Шагалан заметил, что Эркол вздрогнул и боязливо оглянулся. Его бледное лицо побледнело еще больше, проступили следы редких оспинок.
      — Понимаешь… было несколько казней. В том году и нынешней весной. Вешали парней вроде бы за попытки сторговаться с мелонгами. В чем там подоплека дела, не знаю, только откровенно оно нечистое. Возможно, не стоило бы и рассказывать…
      — Вот именно, — хмуро подтвердил Ретси.
      — Но Шагалану ведь надо соображать, куда попал! Короче, казни тогда проводили приказом некоего четвертого атамана. Кто он, где и откуда взялся — тайна. Все недоумевали, но сразу почуяли — требовать разъяснений себе дороже выйдет.
      — Однако ваше привидение должно было назваться в тех приказах, — предположил разведчик.
      — Он и назвался. Царапа. Весьма показательная кличка.
      — Да уж, загадка из странных. И что сами об этом думаете?
      Ретси, явно обиженный вытеснением из беседы, ухватился за плечо собравшегося ответить друга.
      — У ребят две версии, — говорил он так же глухо, едва слышно. — Одни считают, Царапа — кличка Бархата. То есть когда нужно провернуть что-либо особо грязное, вдобавок за рамками обычных интересов, он выдает собственные приказы за чужие. Правдоподобно: Бархат в средствах отродясь не стеснялся, а со своей агентурой вполне мог разоблачить предательство.
      — Похоже. А вторая версия?
      — Кое-кто полагает, будто этот Царапа — наш человек у мелонгов или у губернатора. Оттуда и сведения об измене. В лесу он вообще никогда не появлялся, потому его никто и не знает. Дескать, достаточно послать Аалю весточку, а тут уж прочие атаманы все от его имени устроят. Разумно?
      — Пожалуй. Гляжу, вам, ребята, здесь скучать не приходится. Загадка на загадке…
      — А как же. Жизнь кипит и явная, и потаенная. Только послушай доброго совета, Шагалан: не пытайся сунуться в ее скрытые потоки. Обварит любопытный нос по самые плечи.
      Они сидели на останках телеги, подпирая спинами заднюю стену кухни. Дождь совсем перестал, вместе с ним присмирела и боль под темечком. По задворкам, заросшим бурьяном, шелестел мягкий теплый ветер. Приятная истома накатывала все настырнее. Шагалан вдруг осознал, что его неудержимо клонит ко сну, — видимо, сказывались беспокойная ночь и бурное утро. Голоса дружков, давно уведших разговор на мелкие повседневные темы, пересуды с воспоминаниями, начали плавно затихать и отдаляться. Напряжением воли он выдернул себя из волн дремы, вскинул голову.
      — Разморило? — улыбнулся слева Эркол. — После обеда оно самое подходящее.
      Справа Ретси сосредоточенно возился с чем-то на колене.
      — Ты не стесняйся, Шагалан, — изрек, не оборачиваясь. — Хочешь, ступай в дом, ложись и выспись нормально. А то вечером затевается большая гулянка, силы потребуются.
      Разведчик подавил зевок:
      — А где там ложиться? Вроде бы собирались место выделить.
      — Ерунда. Пока народу мало, занимай любое. До вечера разберемся, чаю, кое-кто наверняка туда ночью не вернется. — Он многозначительно подмигнул. — А дерзнут ерепениться — не тушуйся, осади жестко. Ведь сумеешь?
      Лишь тяжело поднявшись на ноги, Шагалан понял, чему с таким увлечением предавался Ретси. На его колене расстилался широкий лист какого-то растения. Ловкими умелыми движениями ватажник высыпал на него горсть желтоватой трухи из мешочка, соорудил аккуратную, вытянутую поперек горку и принялся бережно скручивать лист. Расползавшуюся труху приходилось то и дело поправлять. Скатав трубочку, Ретси подогнул ей концы и оглянулся на приятелей весьма гордый собой.
      — На этот раз здорово получилось! Шагалан, поучаствовать не желаешь?
      — Веселинка?
      — Она самая. Качество отменное, не сомневайся.
      Разведчик подцепил с колена Ретси несколько оброненных крупинок, растер пальцами, понюхал. Произнес с прохладцей:
      — Впрямь отменное. Мигун неплохо поработал. Только я говорил — не употребляю.
      — Брось, Шагалан! — На раскрасневшемся лице Эркола играло предвкушение праздника. — Снадобье совсем легкое, а удовольствия полно. Не бойся, попробуй!
      — Не боюсь, но не хочу. — Ответ был вовсе без следа эмоций.
      — Ну, как знаешь. — Ретси пожал плечами. — А то мы бы поделились запасами.
      — Спасибо. Как-нибудь в другой раз, — хмыкнул Шагалан и двинулся прочь.
      За спиной часто защелкало огниво. Дойдя до угла кухни, юноша на секунду оглянулся на тесно склонившихся к едва тлеющей трубочке приятелей. Призрачное облачко дыма витало над ними, даже на расстоянии чувствовался слабый сладковатый аромат. Каждый поочередно делал жадную затяжку, откидывался назад выдохнуть струйку дыма и гнулся за свежей порцией. Сам Шагалан ни разу до сей поры этого состава не курил, хотя слышал о нем немало.
 
      Волею Творца сгинуло в веках имя человека, кому первому пришла в голову мысль попробовать неприметную сероватую травку-балочницу. Исстари она, заполонявшая сырые темные овраги, с успехом применялась в качестве лекарства, входила во множество знахарских рецептов, благо запасы исчислению не поддавались. Полагали, будто ее отвар снимает всяческие боли, взбадривает тело и разум. Однако стоило кому-то безвестному поджечь высушенную траву, как эффект получился ошеломляющий: привычная безобидная травка оказалась мощным дурманом. Надышавшийся дыма человек не терял сознания, но впадал в беспричинную безудержную радость. Он мог петь и хохотать как безумный или, наоборот, ошалелый сидеть неподвижно, улыбаясь внезапно радужному миру вокруг. Через полчаса-час все улетучивалось, возвращалось на законные места, краски тускнели, звуки глохли, сохранялась только память о прошедшем взрыве да потаенное желание пережить его вновь. Чудодейственная трава прекратила быть балочницей и обернулась веселинкой. Круг ее почитателей быстро рос год от года, отповеди Церкви гремели втуне. Да и как унять пагубу, если благородные полководцы нередко одаривали перед боем каждого воина затяжкой для храбрости? Мало того, невероятная распространенность и немудреность обработки позволяли самому последнему бродяге или крестьянину-сермяжнику забыть на время горести своей непутевой жизни, упиваясь минутами беззаботного блаженства. И кому какое дело, что рядом зарастают брошенные поля и плачут голодные дети?
      Безусловно, веселинка была довольно легким зельем. Никто не сравнил бы ее, скажем, со страшным даром южных народов асканом, чьи неистовые галлюцинации за считанные месяцы выжигали у человека рассудок, а состав — внутренности. В отличие от этого, с веселинкой жили годами, десятилетиями, многие мнили ее вообще безвредной, что, впрочем, вряд ли соответствовало истине. Шагалану навсегда запомнился квартал в Амиарте, в который привел его как-то знакомый торговец. Это место на окраине все старались обходить стороной не столько из страха, сколько из отвращения. Его населяли люди, порабощенные веселинкой. Беднее самого убогого захолустья, он скорее напоминал болото из нечистот, где посреди жуткой грязи и вони бесцельно бродят худые, дрожащие фигуры. Обитающим здесь уже ничего не было нужно: ни еды, ни дома, ни семьи. Они забыли о любви и достоинстве, знали только одну дорогу — к ближайшим зарослям травы, только одну заботу — затянуться сладковатым дымом. Зимние холода выкашивали квартал почти наполовину, но по весне являлись новые изгои. Подчас, набрав большую гору снадобья, эти ходячие растения попросту умирали около нее от голода. Вдобавок, рассказывают, коварная веселинка ухитрялась напоследок еще раз обмануть своих рабов. С годами эйфория от курения неуклонно слабела и в конце концов исчезала вовсе, тогда как промежутки между приемами заполняла беспросветная тоска. Опустившиеся люди начинали бегать за очередной порцией, лишь бы спрятаться от затоплявших их волн могильного ужаса. Заурядным делом становились самоубийства. Приходящая в радужных лучах наслаждения, травка-веселинка уходила под аккомпанемент смертных воплей…
 
      Шагалан вернулся в знакомый дом-казарму, по-прежнему малолюдный, пройдя мимо рядов, выбрал лежанку в углу и растянулся на ней. Потребовались считанные минуты, чтобы убедиться — сон, недавно такой настырный и манящий, пропал без следа. Закинув руки за голову, разведчик все же постарался расслабиться. Анализировать ситуацию не стремился — время не приспело. Фактов набралось уже много, но они продолжали кружиться в своем хаотичном танце. Где-то за стенкой обстоятельно бубнили два низких голоса. Речь вроде бы велась о ценах на зерно, что в этой разбойничьей деревне могло показаться странным. Под окном прошли несколько человек, послышался заливистый женский смех. Женщина, совсем молодая, определенно кокетничала с кем-то. Морщинистый седобородый мужик с угрюмой миной уселся возле печки и принялся ее разжигать. Разгораться та не желала. Мужик, глухо чертыхаясь, вытаскивал из топки дрова, закладывал их в другом порядке, повторял попытку. От упорного раздувания углей он скоро начал кашлять и тереть рукавами лицо. Едкий дым повис в проходах между лежанками. Шагалан, закрывший щипавшие глаза, отрешенно прислушивался к возне. Он еще успел отметить про себя гул и треск зацепившегося за жизнь пламени, когда незаметно уснул.
      Разбудил его топот множества ног и рокот голосов. Пока садился, дверь распахнулась, и в комнату посыпалась шумная толпа. Собственно, вошедших было человек пять, зато гомон они поднимали за десятерых. Сразу обозначилось общее настроение — возбужденная радость. Среди толпы Шагалан узнал только Опринью, но тот находился где-то сбоку, во главе же процессии двигался настоящий богатырь. Точь-в-точь такими их описывали предания: огромного роста, с широченной, обтянутой кольчугой грудью, с развевающимся позади красным плащом. Длинный меч на боку у обычного смертного вполне сошел бы за двуручный. Под красные сафьяновые сапоги, перепачканные и мокрые, быстро натекали темные лужицы. Лицо великана обрамляла буйная грива совершенно белых волос. Лишь присмотревшись, разведчик понял, что он вовсе не стар. Резкие рубленые черты, властный излом мохнатых бровей, внимательные серые глаза. Человек стремительным шагом приблизился, внезапно остановился, широко расставив ноги.
      — Это и есть ваш новичок? — Голос напоминал звуки охрипшей трубы. — Щуплый чего-то больно. Да и мальчишка совсем.
      — Зато, говорят, ловок, чертенок, до крайности, — ответил кто-то сзади. Шагалану показалось — Опринья.
      — Да уж, — насмешливо прищурился великан на юношу, — если Кулю сумел усовестить, значится, ловок. И не робкого десятка. Наставника ему нашли?
      — Ретси с дружком взялись опекать. Мыслю, пускай попробуют.
      — Пускай попробуют. Наставники, кол им в печень! — фыркнул беловолосый.
      Только теперь Шагалан сообразил, что следовало бы встать перед начальством. Он не сомневался — этот богатырь и был достославным Ряжем, «третьим атаманом». Правда, даже поднявшись, дотянулся ему макушкой не выше плеча. Какое-то время они изучали друг друга, затем Ряж обнажил в улыбке крепкие зубы:
      — Ладно. Придет пора — посмотрим на твою ловкость, парень.
      Он, не задумываясь, хлопнул Шагалана по плечу, словно печатью на договоре о найме. Удар юноша принял, хотя на ногах устоял с трудом. Великан уже разворачивался к собравшимся.
      — Уф, ну и жарко же тут у вас! Опять старый Добстер по теплу печь топит?
      — Как всегда, — хохотнули от дверей. — Он ныне знобкий, что в пекло, что в стужу.
      — Ну, тогда айда на улицу, ребята, на гульбу! Денег добыто немало, надобно ублажить судьбу, отметить удачу! Все запасы сегодня выкатим, завтра новых накупим!
      На призыв атамана ответили радостные крики. В сенях образовалась толкотня: часть народа сразу попыталась выйти во двор, другие же бросились в комнату к узлам и сундукам, засунутым под лежанки. Вместе с последними влетели Эркол с Ретси. Друзья держались вполне уверенно, лишь глаза чуть неестественно поблескивали.
      — Вон он где! — с порога заорал Эркол. — Ну и здоров же ты, братец, постель давить. Бежим скорее, праздник вот-вот начнется.
      — Я долго спал? — невинно спросил Шагалан.
      — Вечереет уж! Мы давно продрыхлись, ходили Ряжа встречать. И не напрасно, тебе скажу, — атаман две телеги добра привез! Неплохая, видать, охота удалась.
      — И кого же они так знатно раздеть сумели?
      — Да бог его ведает, — пожал плечами Ретси. — Купчина ли зажиточный, казначей ли губернаторский попался, какая разница? Как бы денежки ни добыть, важно их с чувством прокутить. Верно я говорю?
      — Очень даже верно. — Эркол тряхнул белесыми прядями. — Сегодня здесь погуляем, а завтра в Сошки подадимся, там затеем тарарам.
      — Это ты хорошо придумал, дружище, но пока подержи-ка язык за зубами, — утихомирил его друг. — Неровен час, прослышит кто из начальства — будешь вместо гулянки конюшни чистить.
      — Молчу-молчу… — Из Эркола еще, похоже, лезли остатки травяного веселья, хамаранец же казался вполне оправившимся. — Шагалан, давай с нами! В такой компании и лучший кусок ухватишь, и лучший кубок… и лучшую бабу…
      Ретси бесцеремонно отодвинул разошедшегося дружка в сторону. Скептически обозрел Шагалана:
      — Только вот выглядишь ты, парень, словно последний босяк. Не обижайся. На бой в подобном наряде запросто можно выйти, а вот на праздник подыскать бы чего поприличнее. У тебя на смену одежа есть?
      — Нет. — На самом деле этот вопрос заботил разведчика меньше всего.
      — Ладно, это мы устроим. Эркол, ты у нас повыше, выдели Шагалану какую-нибудь рубаху покрасивей, а я штаны подберу. И быстрей, а то уже бочки покатили!
      Шум за окном и вправду разрастался. Мужики вокруг, обряжаясь в яркое платье, засуетились активнее. Объявился хозяин лежанки, нахально занятой Шагаланом. Пару минут друзья беседовали с ним, постепенно усиливая нажим, и лишь когда в воздухе запахло потасовкой, хозяин отступил. Сверкнув недружелюбным взглядом, он забрал свои вещи и удалился в другой конец комнаты.
      — Ну и на черта это? — спросил Шагалан, рассматривая сваленную перед ним кучу тряпок.
      — Ты еще никак не проснешься, приятель! — хлопнул его по спине Ретси. — Неужели не понимаешь?
      — А что я должен понимать?
      — Во-первых, праздник, все гуляют и для того наряжаются. Не знаю, как там за проливом, а у нас обычай такой, улавливаешь?
      — А во-вторых?
      — Во-вторых, это ведь и твой выход в свет. Стараниями болтуна Багера про тебя уже многие наслышаны и жаждут увидеть собственными глазами. Покажешься, народ на тебя посмотрит, а ты — на народ. Первое впечатление очень важно, главное — не ударить в грязь лицом. Короче: хочешь приобрести тут авторитет и уважение — надевай, что дают!
      Шагалан пожал плечами и принялся натягивать расшитую красным рубаху. От ткани шел свежий, но чужой дух. По совести, завоевание местного авторитета юношу также не трогало, однако разочаровывать приятелей он не спешил. Штаны оказались несколько коротковаты, между их краем и стоптанными башмаками белели лодыжки.
      — Обувь тоже слабая. — Ретси, который, похоже, и не собирался переоблачаться сам, поморщился. — Завтра наведаемся на склад, подберем тебе что-нибудь.
      — И так потерпит, — отмахнулся разведчик, вставая. — Ну, раз надо — двинулись. А то веселье, слышу, без нас начинается.
      — Без меня уж точно не начнут, — подошел Эркол.
      Сейчас он смотрелся настоящим франтом: длинный нежно-голубой кафтан добавил статности, а васильковый берет — росту.
      — Отчего же именно ты незаменим?
      В ответ Эркол мотнул плечом, позволяя Шагалану разглядеть за ним изогнутый гриф лютни.
      — Веселиться-то у нас все любят, а вот музыкантов толковых мало. Я ж недаром три года с лишком в цирковых фургонах по стране колесил. Научился кой-чему.
      Они покинули дом в числе последних. Уже начало смеркаться, торопливо темнело небо, заваленное тусклыми облаками. В воздухе висела сырость, но дождя, по счастью, не было. Прямо с порога приятели очутились в людском водовороте. Скромная площадка посреди поселка преображалась на глазах — в центре творился громадный костер, по краю тянулись полукругом дощатые столы. Подавляющее большинство разодетого народа вокруг занималось тем, что слонялось взад-вперед да оживленно переговаривалось в радостном предвкушении. Галдеж, смех, лишь несколько человек, главным образом женщины, лавируя, разносили по столам корзины с едой. Когда троица вступила на площадь, костер в ее сердце наконец перестал дымить и бойко затрещал сучьями. Толпа встретила это взрывом восторга. Кто-то сбоку окликнул Эркола, тот обернулся к друзьям:
      — Пойду к музыкантам. Думаю, через часок-другой удастся улизнуть к вам и капельку расслабиться. Увидимся!
      — Вот ведь, — хмыкнул Ретси вослед, — превратности жизни. Для кого-то праздник — веселье, а для иных — нелегкая работа. Проходи, Шагалан, займем местечко получше. Сейчас начнется.
      Толпа взялась рассаживаться в этот же момент и вся разом. Устраивались, где попало. Имелось несколько скамей, но садились и на столы, на бочки, на колоды, многие — прямо на мокрую землю, подстелив плащи. По самым нетерпеливым рукам уже отправились кувшины с вином и пивом. С каждой минутой набирал силу костер, одновременно наливались тьмой окрестности, отсекая гульбище от остального мира. Ретси отвоевал для них неплохое место — на краешке одного из столов, чуть ли не в обнимку с корзиной, доверху наполненной жареными цыплятами. Пришлось даже отворачиваться от лезущего в ноздри аромата: истосковавшийся желудок взвыл немилосердно. Пытаясь отвлечься, юноша разглядывал лица окружавших его людей, хотя мельтешение огненных пятен делало это почти бессмысленным.
      Гам понемногу смолкал и скоро иссяк. Шагалан обернулся к костру. В возвышавшемся около него черном призраке не составило труда опознать Бархата, одетого все так же изящно и строго. Одинокая фигура подняла руку, требуя вовсе уж абсолютной тишины. Теперь только костер за спиной атамана продолжал трещать и вышвыривать в темноту горсти желто-красных искр.
      — Слушайте меня, братья! — заговорил Бархат. — Нынче у нас радостный день, можно славить удачу товарищей, праздновать и гулять. Мы все заслужили этот вечер, однако особо обязаны отметить того, кто внес, бесспорно, самый огромный, неоценимый вклад. Приветствуйте же главного вдохновителя наших побед, мудрого атамана Большого Ааля!
      Толпа дружно и почтительно загудела. На дальнем ее конце ряды раскололись, появился Ааль. Снежно-белый наряд вспыхнул в полумраке. С необычной для своего комплекции резвостью атаман пересек площадь, следом поспешали несколько, как понял разведчик, хорошо вооруженных человек. У костра Ааль положил Бархату руку на плечо:
      — Благодарю тебя, друг, за добрые слова. И вас благодарю, братья! Не сомневайтесь, жизнь моя и кровь без остатка принадлежат вам и нашему общему делу. Но при этом не хочу присваивать чужую славу. Не я сегодня именинник, не мне пристало открывать праздник. Пусть это совершит истинный герой дня! Подойди сюда, доблестный Ряж!
      В ту же секунду из темноты выплыл силуэт великана. Под одобрительные возгласы Ряж вступил в круг света. Он по-прежнему был в броне и при мече, вся его подготовка к вечеру заключалась в обувании высоких сапог да расчесывании белой гривы. Сойдясь вместе, атаманы обнялись. Тотчас площадь взорвалась от радостного воя и криков. Люди вскочили на ноги, замахали руками, застучали, захлопали. Шагалан переглянулся с Ретси и, дабы не выпадать из общей картины, тоже встал.
      Наконец Ряж поднял руку, шум моментально стих.
      — Братья мои! — В атамане угадывался бравый рубака, но в фокусе всеобщего внимания он немного терялся. — Мы храбро дрались раньше и столь же храбро — сегодня. Поэтому у нас есть теперь средства на зиму и право на этот веселый вечер. Скажу больше: мы храбро дрались сегодня и будем столь же храбро драться впредь. Поэтому у нас обязательно будет та победа, о которой давно мечтаем! — Ряж переждал очередной всплеск эмоций. — Нынче к этой победе сделан маленький, но важный шаг. За ним последуют другие. И пускай враги трепещут, заслышав нашу поступь, а мы можем себе позволить гулять, петь и веселиться!
      Его слова накрыл общий рев восторга. Где-то сбоку заиграла музыка, главную линию в ней вела лютня. Вокруг разом затрещали корзины, застучали кружки, полилась выпивка. Ретси, очутившийся рядом с Шагаланом, по-хозяйски подтянул к себе птицу.
      — Идиллия, — проворчал разведчик, косясь в сторону чернеющих на фоне костра фигур. — Три атамана расписались в своей любви и верности. Занятно, где они упрятали четвертого?
      Ретси понимающе хмыкнул.
      Еда не отличалась разнообразием, но была поистине обильной. Как бы азартно ни работали челюсти, каким бы градом ни сыпались под стол обглоданные кости, она никак не кончалась. Один за другим едоки, остудив пыл, переходили к вальяжному потягиванию спиртного. Шагалан сдался едва ли не последним.
      Тем временем центр событий постепенно смещался к костру, куда то и дело подтаскивались новые сучья. Приунывшие было музыканты с места грянули лихую плясовую мелодию. Лютня оставалась по-прежнему на высоте, дудки выли с энтузиазмом, хоть и не всегда попадая, размеренно ухали тамбурин и бубен. У гудящего огненного столба возникла первая пара, немедля к ней присоединилась вторая, третья, и вот уже все свободное пространство заполнили танцующие.
      Шагалан и Ретси развалились на лавке с кружками пива в руках. Разум разведчика занимала сейчас главным образом оценка полученного переедания, тогда как глаза продолжали машинально фиксировать творящееся кругом. Рост числа пар вскоре прекратился — все-таки женщин в ватаге имелось немного. Сколько-нибудь интересных девиц шустрые кавалеры быстро расхватали, нашли поклонников и страшноватые бабищи, вроде работавших на кухне. Мужики, обделенные совершенно, бродили со скучающими лицами, кое-кто попытался добыть подружку кулаками, однако везде встречал отпор. Лишь в перерывах между танцами случалась некоторая перетасовка участников. Сам танец оказался незамысловатым, но энергичным и ничуть не походил на то, что наблюдал Шагалан в Валесте. Дама с кавалером по преимуществу выделывали друг перед другом ногами разные коленца да кружились, взявшись за руки. Все это вкупе с музыкой тем не менее изрядно увлекало.
      Долго разглядывал Шагалан атаманов, разместившихся за отдельным столом. Даже за всеми помехами было видно — настроения там царили не праздничные, а скорее трудовые. Бархат и Ряж, склонившись, о чем-то оживленно спорили, сидевший посредине Ааль вмешивался редко, больше слушал и кивал головой. Обстановка беседам не способствовала решительно: шум от музыки, топота, криков и смеха стоял исключительный и вдобавок усиливался по мере опустошения хмельных запасов. В конце концов Ааль, прервав спорщиков, коротко махнул рукой, поднялся и двинулся в темноту. Бархат последовал за ним, высокая фигура Ряжа затерялась где-то возле танцующих.
      — Не хочешь поучаствовать, приятель? — нарушил ленивое молчание Ретси. — Ты вполне можешь рассчитывать на успех у наших девок.
      Шагалан пожал плечами:
      — Сказать по правде, Ретси, я не слишком сведущ в танцах, а этот вовсе вижу впервые. Он из Хамарани? Впрочем, и умел бы — не пошел.
      — Чего ж так? Или барышни не нравятся?
      — Почему, здесь немало симпатичных. Однако легко заметить, кавалеров гораздо больше, около самых хорошеньких девушек сразу по несколько человек вьется. Мужики, полагаю, уже на взводе, а к ночи даже давно знакомые осатанеют. Если же к их лакомому кусочку сунется чужак вроде меня!… Неизбежна крупная потасовка.
      — Ну и что? Кажется, не далее как сегодня утром ты сам, приятель, спровоцировал потасовку и извлек пользу из нее. Что ж пугает теперь? Увы, за лучшую постельку зачастую приходится вступать в бой…
      — Дело не в драке. Мой опыт обживания на новых местах невелик, но упрямо подсказывает: мордобой — не самый выгодный путь. Можно вмиг нажить себе кучу врагов независимо от исхода стычки. Зачем мне это?
      — А исход бывал разным?
      — Нет.
      — И что случится, если ты отлупишь одного-другого пьяного болвана?
      — Ну, первыми окрысятся он сам и его дружки. Потом — остальной люд, который обычно поддержит любого мерзавца, если он свой, против любого незнакомца. Наконец, наверняка затаят обиду вожаки, чьи старания по подготовке болвана публично осмеяны. То есть я получу враждебно настроенную ватагу, на успокоение потребуются недели. И все это ради юбки?
      Ретси, отхлебнув из кружки, покивал головой:
      — Чепуха. Может, где-то и так, но у нас все наоборот. У нас, даже если тебе безразличны все бабы на свете, непременно следует за кем-нибудь приударить. Особенно сейчас! Ведь что нужно новичку? Хороший скандал и добрая драка. С победным финалом, разумеется. А затеять подобное из-за прекрасной дамы — куда уж благороднее? Не сомневайся, хоть ребята и заскучали маленько без серьезного дела, но на кулаках отношения выясняют сплошь и рядом. Если же ты так могуч, как болтают, просто грех скромничать, скрываясь в тени. Сразу поставь себя на достойное место, обнаружь доблесть и молодечество! У нас, парень, уважается прежде всего сила, а не голубиная кротость.
      — Это будь я здесь своим…
      — Глупости. Я собственноручно оторву башку любому, кто после победы откажется признать тебя своим. Посмотри-ка лучше вон туда.
      Шагалан вдруг понял, что на протяжении разговора Ретси неотрывно разглядывал толпу танцующих. Как раз к этому моменту музыка ненадолго смолкла, и парочки потянулись к столам.
      — Куда?
      — Вон, три девки неподалеку от бочек. Справа, видишь?
      Примерно в двадцати шагах от них в окружении разгоряченных танцами мужчин стояли три молодые женщины. Грубоватые ухаживания, исходившие отовсюду, принимались ими как должное, чуточку высокомерно. Две брюнетки и рыжая, одетые пестро, увешанные ворохом ожерелий, серег и браслетов. Пока Шагалан всматривался, успел уловить целых три быстрых заинтересованных взгляда в свою сторону. В том, что эти дары предназначались лично ему, сомневаться не приходилось: прекрасному полу он нравился частенько, давно замечал. Два из трех взглядов достались от рыжей. В следующий раз они встретились глазами, женщина улыбнулась. Какое-то затейливое переплетение кокетства и смущения почудилось в ее улыбке. Женщина была по-настоящему красива, черты лица — правильные и отточенные, дух перехватывало. Шагалан почувствовал, что тоже глупо улыбается. Секунду они смотрели друг на друга, потом женщину отвлекли, и она отвернулась. Вроде бы даже неохотно.
      — Нашел что-нибудь достойное? — усмехнулся Ретси.
      Откуда-то сзади возник Эркол. Он казался усталым и сосредоточенным, берет сполз на ухо, на измятом светлом кафтане появились какие-то пятна.
      — Вот и я, — заявил, залезая за стол. Ударившаяся о скамью лютня жалобно взвизгнула. — Перерыв совсем небольшой, скоро снова идти играть. Сберегли чего бедному менестрелю? В горле совершенно пересохло.
      — А при чем здесь горло? — Ретси съехидничал, но все же наполнил кружку вином. Шагалан тем временем подтащил поближе корзину с уцелевшими цыплятами. — Ты же, дружище, вроде руками трудился. Или для приработка певцом вдобавок заделался?
      — Тебе вольно болтать. Попробуй попили, как я, битый час без роздыху и без ужина. Вообще с ног свалишься. А у меня еще весь вечер впереди.
      — М-да, гулянье началось не на шутку.
      — А вы как? Уже сыты-пьяны?
      Разведчик кивнул, однако Ретси не собирался оставлять своей затеи:
      — Мы тут, слышь, подружку Шагалану подбираем.
      Эркол, сразу заинтересовавшийся, поднял голову от куриной тушки:
      — И как успехи?
      — Потихоньку. Он немного сконфужен, но варианты, похоже, намечаются. Так ведь, Шагалан? Я-то засек ваши с Танжиной перемигивания. Понравилась?
      — Кого ты имеешь в виду? — сдержанно спросил разведчик.
      — Да все ту рыжую. Ее Танжиной зовут.
      Сложно было вообразить, что и без того бледное лицо Эркола способно так поблекнуть. Казалось, музыкант рухнет в обморок. Еще колыхалась в пальцах цыплячья кость, сохранились следы былой улыбки на губах, а сами губы внезапно залила мертвенная серость.
      — Танж… Почему Танжина?… — выдавил он с усилием.
      Шагалан оглянулся на Ретси, но тот будто и не замечал состояния друга.
      — А почему бы нет? Никто не посмеет возразить, выбор знатный.
      — Знатный… Только рискованный.
      — Это отчего?… — насторожился Шагалан, однако Ретси и тут перебил:
      — Кончай запугивать парня, приятель. Он ведь не из тех, кто при первой угрозе тотчас делает в штаны, правда? И Голопуз ему не соперник. Вот что, посидите, а я сбегаю прощупать обстановку. Так сказать, ближе к телу.
      С этими словами он упруго сорвался с места и нырнул в толпу.
      Посвящать новичка во все здешние нюансы, похоже, не торопились. Эркол, отчаянно смущенный собственной реакцией, пригнулся к цыпленку и не хотел знать ничего вокруг. Теперь его лицо, наоборот, запунцовело, юноша прятался, как мог, но даже кончики углей выдавали хозяина. Во всяком случае, обморок музыканту больше не грозил.
      — Кто этот Голопуз?
      Эркол вздрогнул, покосился на товарища, однако насмешки в глазах Шагалана не увидел. Тяжело проглотил кусок:
      — Голопуз? Ну… это нынешний… дружок Танжины. Я его совсем недавно видел… — Он покрутил головой. — Сейчас не отыщу, но слонялся где-то возле Ряжа.
      — Опасный тип?
      — У нас немного найдется желающих с ним столкнуться. Тугодум, свинья, но в гневе становится воистину бешеным. Не последний человек в местных пьяных драках, и несколько покойников уже на его счету. Кстати, из-за своей врожденной тупости он не имеет представления о правилах и чести, поэтому любую потасовку обычно заканчивает поножовщиной.
      — Хороший портрет. Ревнив?
      — Раньше не наблюдалось, но с тех пор как связался с Танжиной, и такой грех водится. Всюду присматривает за ней, зверюга.
      — А Танжина?
      — А что ей? Пока у нее этакий хахаль, — музыкант вздохнул, — ей бояться нечего. Никто не рискнет обидеть, пристать или оскорбить. Судачат, впрочем, будто Голопуз сам порой не прочь поучить ее кулаками, но… за все в этом мире надо платить. В том числе и за защиту.
      Шагалан помолчал, отыскал глазами стройную фигурку в пестром платье. Женщина о чем-то оживленно разговаривала, ее подружки вслушивались и хихикали между собой. В момент, когда Танжина обернулась, вероятно, одернуть их, вдруг обнаружилось, что ее собеседником является Ретси. Юноша чуть слышно чертыхнулся — события определенно выказывали склонность катиться помимо его воли.
      — А кем у вас числится Танжина? Полковой девкой?
      — Что ты!… Она… птица более высокого полета. Сама выбирает кавалеров. Естественно, при ее данных выбираются мужики незаурядные, все больше вожаки, герои или знаменитости. Те, кто ее и обеспечит, и в обиду не даст. Притом живет Танжина с ними обычно подолгу, месяцами. То есть правильнее назвать ее не девкой, а… переходящей любовницей. Каждый в ватаге облизывается на этот цветок, да вот переходит он лишь к избранным. Простым смертным тут ловить нечего… хотя… Святые Пророки, неужто сегодня ночь чудес?
      Осознав последнюю фразу приятеля, Шагалан быстро обернулся к костру. Фигурка в пестром платье двигалась в их сторону, Ретси видно не было.
      — Ну, ладно, — засуетился Эркол и поднялся, на ходу допивая вино. — Мне пора, скоро веселье продолжится. А ты, дружище… гуляй дальше… Главное — не забывай держать ухо востро… Удачи!
      Поколебавшись, хлопнул новичка по плечу и поспешил в темноту. Здесь опять начинались какие-то тайны: глаза музыканта напомнили беззащитного котенка, впервые жестоко опаленного жизнью. Шагалан, впрочем, не посмотрел вслед, все его внимание поглотила приближавшаяся женщина. Теперь она глядела на него неотрывно, ничуть не пытаясь скрыть цели своего движения. Глядела и улыбалась. С каждым шагом юноша ощущал, как утекает по капле его привычная уверенность, шевельнулось даже нечто схожее со смятением. Еще быстрее росло волнение — женщина была подлинной красавицей. Ее точеные формы растягивали ткань ровно там и ровно настолько, чтобы у любого мужчины помутился рассудок. Черты лица оказались не совсем правильными, зато более мягкими. По дороге ее окликнули, Танжина лишь небрежно отмахнулась. Подошла, остановилась близко, откинула назад волну волос, явно наслаждаясь производимым впечатлением. В это время снова грянула музыка. Между ними замельтешили, затолкались рвущиеся к костру люди, но двое не тронулись с места, продолжали изучать друг друга. Судя по улыбкам, обоим результаты весьма понравились. Отбилось пульсом в висках не меньше минуты, прежде чем Танжина наконец сделала шаг вперед.
      — Привет, красавчик, — раздался грудной бархатистый голос. — Ты у нас первый день, а уже легенды о тебе рассказывают.
      — Легенды всегда все преувеличивают, сударыня.
      Еще шаг, она опустилась рядом на скамью. Юноши коснулся едва ощутимый аромат, и до боли захотелось окунуться в него целиком.
      — И я так считаю. Вот и надумала посмотреть своими глазами.
      «А глаза у нее карие», — зачарованно прозвучало в голове Шагалана. Танжина, казалось, тоже чувствовала себя не слишком уверенно. Пододвинула полупустую кружку, повертела в руках и возвратила на стол.
      — Понимаю, заочно мы знакомы? Тебя ведь Шагаланом зовут?
      — Да. А ты Танжина.
      — Страшно и вообразить, чего тебе наплели про меня, — фыркнула женщина. — Можешь звать Танжи, как обычно делают друзья.
      — Хорошо. — Красноречие к юноше, вопреки желанию, никак не являлось.
      — Видела, ты весь вечер не вставал из-за стола. Пойдем танцевать?
      — Увы, ничего, боюсь, не получится. Я не знаю этого танца.
      Танжина удивленно изогнула бровь:
      — Не знаешь? Впрочем, не имеет значения. Он совсем не сложный, я научу.
      Она порывисто вскочила, Шагалан остался сидеть.
      — Ну чего же ты? Пошли! — Она потянула юношу за руку, однако безрезультатно. — Что-нибудь не так? Еще какие-то препятствия? Или… я не устраиваю тебя в качестве партнерши, красавчик?
      — Ты меня более чем устраиваешь, — улыбнулся Шагалан. — А препятствие и вправду существует.
      — Какое же? — Танжина склонила голову набок. — Ты про Голопуза, верно?
      — Про него. Говорят, очень ревнив?
      — Да, ревнует к каждому дереву. — Голос женщины сник, она негромко вздохнула. — И вдобавок несдержан на руку. Разве что в честь праздника… Но ты… Ты его боишься?
      Она вдруг гибко нагнулась, взявшись руками за его плечи. Их лица очутились вплотную, ее волосы защекотали его по щекам. Шагалан непроизвольно качнулся было вперед, но она не подпустила, а продолжала внимательно его изучать. Затем сказала, выпрямляясь:
      — Нет, не боишься. Тогда что тебя останавливает?
      Шагалан, вынырнувший из опьянения близостью, отчетливо понял, что остановиться не сможет. По крайней мере, сейчас. Он поднялся со скамьи:
      — Хорошо, пойдем. Но обучение за тобой.
      Танжина моментально расцвела, тряхнула золотистыми волосами и, ухватив юношу за руку, повлекла к костру. Каким-то краем сознания разведчик отметил, что их пара сразу сделалась центром всеобщего внимания. Множество глаз неотрывно следили за ними, остальные не упускали возможности как бы ненароком оглянуться. Едва они вступили на площадку, сам собой освободился весьма заметный пятачок. Времени гадать о причинах не оставалось — Танжина, покачиваясь и притопывая в такт музыке, жестом пригласила присоединяться. Несколько ударов сердца он наблюдал за ее движениями, потом нарочито медленно и неуклюже попробовал сам. Опыт его был очень скуден, зато ясно говорил о главном — любому танцу можно научиться в считанные минуты. Во всяком случае, для подготовленного воина, имеющего за плечами многолетнюю практику освоения сложных и динамичных действий, это обстояло именно так. Сперва он неторопливо сымитировал нужные движения, впитал и осознал суть, затем изложил ее самостоятельно. Уже с третьей попытки получилось вполне прилично.
      — Да ты молодец! — рассмеялась зарумянившаяся Танжина. — Учишься прямо на глазах. А если быстрей?
      Словно услыхав ее, темп танца увеличился, и Шагалан принял вызов. Тренированное тело с каждым мгновением все больше и больше осваивалось с незнакомыми коленцами. Совсем скоро он сумел поднять частоту движений еще выше, теперь настала очередь Танжины отвечать ему. Музыканты тотчас подхватили почин. Одновременно с темпом росла и сложность выделываемых танцорами фигур: если Танжина выдавала все известные ей тонкости, то Шагалан частью копировал их, частью удачно импровизировал. От земли дохнуло взбиваемой мокрой пылью. Их танец превратился в бешеную дуэль, ни один не хотел уступать. Впрочем, в запасе у юноши имелся козырь — несокрушимая выносливость. Он пока не ощущал приближения усталости, но успел заметить, как Танжина начинает задыхаться. Азарт был ему чужд, зато женщина понравилась всерьез. Следовало подумать о том, чтобы сдаться первому, не оскорбив партнершу ни разгромом, ни подыгрыванием. Внезапно надрывавшиеся вовсю инструменты взлетели к верхним нотам, перешли на визг и смолкли…
      Они в нерешительности замерли, растерянные от обрушившейся тишины. Та продолжалась недолго, с разных сторон полились крики, топот, рукоплескания. Оглянувшись, Шагалан обнаружил, что общие танцы, вероятно, давно заглохли. Их пара стояла в центре круга, ограниченного плотной стеной зрителей. Сейчас все они бурно выражали восхищение. Танжина окинула взором ликующий народ, белозубо улыбнулась и подступила к юноше. Дышала она тяжело, пышные волосы осели, одна прядь прилипла к мокрому лбу. Шагалан едва успел что-то заподозрить, как Танжина оплела руками его шею и, потянувшись, поцеловала. Такого затяжного сочного поцелуя он еще никогда не испытывал. Сильное женское тело прильнуло всем умопомрачительным рельефом. Вокруг взорвалась новая волна восторгов. В конце концов влажные горячие губы откачнулись-таки нехотя от Шагалана. Танжина склонила голову ему на плечо и еле слышно промурлыкала:
      — Ты был великолепен, красавчик. Но в следующий раз во время танца смотри партнерше в глаза, а не на грудь, договорились?
      Стоило ей отодвинуться, как здесь же оказался Эркол. Выглядел он немногим лучше танцоров, потный и всклокоченный.
      — Ну, вы дали жару, ребята! — заорал в каком-то болезненном возбуждении. — Никогда ничего подобного не бывало! Совсем нас, музыкантов, загнали. Рофтер со своей дудкой чуть без сознания наземь не хлопнулся. У меня вон палец в кровь, а вам только быстрей подавай! Лихие же вы оба плясуны! Пойдемте-ка к бочкам, отдышитесь и горло…
      Тихо охнула Танжина. Рука Эркола исчезла с плеча, на ее место опустилась другая, широкая и тяжелая. Шагалан обернулся назад… потом вверх. Рядом стоял детина, которому юноша едва доходил до груди. Круглое лицо, круглый торс в кожаной куртке, монументальные ноги. Пухлые щеки выпирали из-под темной округлой бороды, маленькие, глубоко посаженные глазки недобро поблескивали. Шагалан видел его впервые, но не составило труда определить, что верзила сильно разозлен. Юноша покосился вниз — на поясе незнакомца располагался внушительных размеров тесак в ножнах. Рука на плече сжалась как тиски, однако Шагалан предпочел перетерпеть боль. Он догадывался, кто это. Оправдывались худшие опасения.
      — Развлекаешься, стервец? — неожиданно тонким голосом произнес верзила.
      — Господин Голопуз, если не ошибаюсь? — уточнил Шагалан.
      — Молчи уж, дерьмо. Сам еще молокосос, а на чужих баб заришься? Если ты искал неприятностей, то, считай, нашел их. За такие проказы здесь порой и доблести лишаются. Устрою, если она тебе покоя не дает.
      — Отстань от него, Голопуз, — не слишком уверенно вмешался Эркол. — Подумаешь, станцевали они с Танжиной разок. Ничего же страшного…
      — Цыц, щенок! Не путайся на дороге — зашибу ненароком.
      Музыкант отступил на шаг, но не сдавался:
      — Опять свихнулся, образина! Замучил и девушку, и всех своими ревнивыми припадками. Если вина перепил — топай, проспись, нечего нормальных людей распугивать. Скажи ему, Ретси!
      Рыжеволосый хамаранец тоже очутился рядом, однако порыва товарища не поддержал:
      — Не знаю, не знаю, вопрос тонкий. Тут вроде как задета честь, а с нею шутки плохи. Чувства Голопуза можно понять, хотя, с другой стороны, Танжина ему не жена, не рабыня. Да и браниться площадно в приличном месте негоже. Он ведь все на тебя вылил, Шагалан! Где же твоя гордость?
      — Представления не имею, — буркнул разведчик. В эту минуту он старательно восстанавливал в голове обрывочные воспоминания о виденном во время бешеного танца с Танжиной. Почудилось или действительно заметил он в круге зрителей столь же массивную фигуру вблизи второго великана — Ряжа? Там все выглядело вполне мирно. Или игра воображения? Слишком уж его тогда занимали совсем иные мысли.
      — Ах, ты еще и трус? — Голопуз уцепился за последние слова. — Как шкодить да выхваляться — герой, а как отвечать — в кусты? Ну так я тебя, сопляка, все равно проучу!
      Взволнованная толпа гудела, но вмешиваться в ссору никто не спешил. Шагалан исподлобья наблюдал, как правая лапа Голопуза откатывается в широком замахе. В этот момент что-то пестрое мелькнуло за спиной у верзилы, и на кулаке повисла Танжина.
      — Оставь его в покое, животное! — закричала она. — Мало на тебе гадостей и крови?
      Голопуз попытался освободить руку, тогда женщина впилась в нее зубами. Верзила взвыл, бросил плечо разведчика и левой рукой смел Танжину на землю. Тотчас Шагалан откликнулся жестким пинком под колено — Голопуз, потеряв равновесие, повалился на бок. Юноша успел поймать его за волосы и уже высматривал, куда нанести завершающий удар, когда вновь вмешался Ретси:
      — Господа! Братья! Так дела не делаются. Если два достойных человека хотят выяснить отношения, в этом им никто не смеет мешать. Никаких набрасываний гурьбой на одного! Мы же не варвары, в конце-то концов. Расступитесь! Шагалан, отпусти его.
      Сопя и матерясь, Голопуз грузно поднялся с земли.
      — Все должно быть честно и справедливо, — продолжал Ретси. — Прежде всего, порядок требует уточнить, не желаете ли вы оба отказаться от своих обид, то бишь уладить раздоры миром?
      — Легко, — пожал плечами Шагалан. — Готов даже извиниться перед господином Голопузом. Он явно ошибочно истолковал мое поведение.
      — А на черта мне твои извинения? — рыкнул верзила. — Ты — маленькая, вонючая козявка, возомнившая о себе бог знает что! Я не успокоюсь, не размазав тебя!
      Ретси кивнул:
      — Очевидно, примирение невозможно. Тогда остается положиться на волю Творца, Который в ходе честного поединка покажет нам правого. Итак, схватка на кулаках, без оружия и снаряжения. Сними нож, Голопуз. Действует только одно условие: противника в беззащитном состоянии не добивать! Мы проследим. Расступитесь все! Начинаем!
      Незаметно подмигнув Шагалану, хамаранец убрался прочь. Посредине быстро расширявшегося круга пыхтел и топал Голопуз, еще стараясь прийти в себя после тяжкого падения. Разведчик скользнул по периметру, отыскал Эркола с Танжиной.
      — Держись, дружище, — махнул рукой музыкант. — И осторожней с этим зверем.
      Услышав его слова, женщина подняла голову. Выглядела она несколько зашибленной, но сумела слабо улыбнуться и кивнуть. Удовлетворенный осмотром, юноша вернулся в круг.
      Голопуз успел отдышаться и теперь хищно прохаживался вдали. Он был почти на локоть выше Шагалана и, пожалуй, вдвое тяжелее. В активе юноши — выучка и ловкость, у Голопуза — сила и вес. Этому и надлежало определить тактику сторон. С юрким противником у верзилы имелись лишь два реальных варианта: сбить и раздавить своей тушей либо изловчиться загрести в страшные лапищи. Для начала он предпочел первый способ. Явственно дрогнула земля, когда разбойник устремился через круг. Такая большая масса долго набирала скорость, зато, разогнавшись, превращалась в сокрушительный снаряд. Времени Шагалану хватило, чтобы выбрать себе подходящую позицию, оглядеться еще раз, расслабиться. За секунду до столкновения юноша вдруг метнулся вниз и вбок — почудилось, он мгновенно исчез с места, где только что стоял, безмятежный. Мало того, стелясь по земле, Шагалан мимоходом зацепил ногой лодыжку ревнивца, и громоздкая туша повторно рухнула в облако пыли. Толпа отозвалась волной криков. Что в них преобладало — одобрение или досада, — понять было сложно.
      Прошла пара минут, прежде чем Голопуз сумел оправиться для продолжения поединка. На сей раз он повел себя куда осмотрительнее, неожиданно мягким шагом принялся описывать круги, постепенно сокращая расстояние. Перед юношей в самом деле находился опытный боец, ветеран множества кабацких драк. Когда противники совсем сблизились, Голопуз резко выкинул левую руку, цапнул Шагалана за ворот рубахи, а правой тотчас ударил изо всех сил. Разведчик провалил удар, почувствовал, как раскаленным плугом скользнул по загривку кулак. Нырнул под руку, но помешал захваченный ворот. Попытался сбить плечом захват, но легче было выдрать кусок рубахи. Нырнул обратно, уклонившись от отмашки Голопуза, разразился частыми ударами: в челюсть, в живот, под грудь. Удары вышли неплохими, они потрясли разбойника, но не отключили, растеряли много энергии в пластах жира и завалах мяса. Огромная правая лапа уже возвращалась, и Шагалан осознал, что не успевает завершить атаку. Внезапно Голопуз бросил захват и, пригнувшись, облапил юношу обеими руками. Как будто клешни легендарного гигантского краба сомкнулись на спине, оторвали от земли, взметнули вверх. Перехватило дыхание. Шагалан отчетливо услышал, как захрустели сминаемые кости. Выжидать было некогда: даже если выдержат ребра, верзила вот-вот швырнет его наземь, а возможно, и сам прыгнет сверху. Запросто получится живая надгробная плита.
      Прямо у груди оказалось лицо противника: багровая маска напряжения и злости, разинутый зловонный рот, крохотные искорки глаз. Шагалан, не долго думая, ударил снова — ладонями по ушам, пальцами в глаза, еще раз, затем мощно в приоткрывшееся горло. Клешни дрогнули, распались, юношу вытолкнуло наружу, он еле устоял на ногах. Голопуз шатался, зажав лицо руками и утробно воя. Жадно хватавший ртом воздух Шагалан обернулся, поискал взглядом Ретси или Ряжа — потеху требовалось прекращать, пока не появились жертвы. Тем не менее новый взрыв криков дал понять, что бой продолжается. Шагалан едва успел отклониться от кинувшегося на него врага. Тому вправду здорово перепало — залитое кровью лицо скорее годилось какому-нибудь демону. Подходило оно и по неистовой ярости. Разведчик с трудом избежал перепачканной ладони со скрюченными пальцами, тело сработало само, претворяя в жизнь усвоенные навыки. Скользнул за спину противнику, зацепив по дороге его локоть с шеей, ввел свой вес и порыв в чужое движение, закрутил теряющего опору Голопуза и, совершив почти полный виток, метнул вон. Верзила, слепо переставляя ноги, полетел в толпу, словно гигантский камень, выпущенный из пращи. Люди с криками и визгом брызнули врассыпную. Никто не пожелал удержать беспомощное тело, и оно тяжко врезалось в угол большого стола. Слабый вскрик, грохот посуды, треск… Голопуз мешком сполз на землю.
      Все притихли, в испуге разглядывая поверженного великана. Тогда к нему приблизился Шагалан. Рядом тотчас возник Ретси, принялся что-то говорить, но юноша лишь отстранил помеху. Наклонился, наскоро ощупал.
      — Ключица сломана, — констатировал, распрямляясь. — И с глазом непорядок.
      — Эффектно сработано, — кивнул Ретси. — Хотя и чуточку жестоко, не находишь?
      — Могло закончиться еще хуже, я смягчил бросок как сумел. Зачем вообще такое затевать?
      Голопуз по-прежнему лежал безжизненной грудой. Ретси крикнул кому-то, несколько человек подняли тело и унесли в темноту. Со всех сторон вновь нарастал гомон.
      — Ты сделал то, что следовало, дружище. Защитил свою женщину и показал ватаге свою силу.
      — Ну да, — поморщился юноша. — Мы, помнится, обсуждали подобное развитие событий.
      — Но сейчас все повернется не так, как ты опасался! Голопуз у нас, мягко сказать, особой любовью не пользуется, и для людей ты отныне чуть ли не герой. Посмотри вокруг!
      Шагалан отер рукавом мокрое лицо. Шум кругом впрямь висел нешуточный. Уверенности, что все эти вопли и возгласы приветствуют его победу, не было, однако никакой враждебности в них точно не ощущалось. Некоторые ватажники откровенно смеялись и улыбались ему. Кто-то увлеченно обсуждал с приятелями необычное зрелище.
      — Как ты? — подбежала перепуганная Танжина.
      Из-за ее спины выглядывал Эркол, помятый и радостный.
      — Неплохо. Вот, произвел впечатление, по совету Ретси.
      — Дураки! Голопуз — настоящее чудовище, мог запросто убить тебя! Я постоянно ждала какой-нибудь подлости, он мастер на такие штуки.
      Шагалан пожал плечами:
      — На сей раз не повезло ему, причем крепко.
      — Черт с ним! Поделом. Нечего впредь волю рукам давать, скот.
      — Да уж, руку он теперь поднимет не скоро. Тебя не сильно задел?
      — Ерунда, доставалось и сильнее. Ой, у тебя кровь!
      Танжина потянулась к его лбу с платком. В другой раз юноша, непривычный к заботе, беспременно отказался бы от нее, но сейчас это было слишком приятно.
      Кто-то сзади позвал Эркола — народу хотелось возобновления веселья.
      — Идите к лешему! — огрызнулся музыкант. — Здесь бог знает что творится, а у вас одни танцы на уме. Айда за стол, Шагалан! Разыщем чего-нибудь поесть и выпить, ты, похоже, едва на ногах держишься.
      — Глупости! — фыркнул Ретси. — Парень смотрелся молодцом, и сил у него полным-полно. Может, действительно продолжить танцы? У вас с Танжиной это получалось здорово. Покажите-ка еще настоящую удаль!
      Женщина кинула на него сердитый взгляд:
      — У тебя, Ретси, по сю пору ветер в башке. А тут дело серьезное. — Она тряхнула окровавленным платком. — Человеку помощь нужна. Вы вправе и дальше развлекаться, а я о нем позабочусь. Не возражаешь, Шагалан?
      — Ни в коем случае.
      Сбоку послышался приглушенный смешок. Донесся он оттуда, где находился Эркол, хотя вряд ли музыкант был причастен — слова Танжины опять ввели его в жалобно-тоскливый ступор.
      — Тогда пойдем ко мне. Обопрись на руку, Шагалан, это близко.
      Юноша чувствовал себя достаточно уверенно, но не упустил возможности прильнуть к подруге. Вдвоем они двинулись прочь от померкшего костра, к которому уже тащили свежие охапки сучьев.
      — Он в надежных руках, — заметил хамаранец. — Девка не оставит беднягу без опеки.
      — Ретси, я же просил!… — Эркол скривился, точно от боли.
      — Хорошо, хорошо… Не девка, достойнейшая из женщин, светоч морали и духовности, устроит? Лишь бы этот светоч не высосал нашего парня до донышка, знаем… А ты, дружище, все в печали? Брось, девки… и бабы того не заслуживают. Или мы таких не заслуживаем… Эх, разбавим-ка грусть винцом, весельем… а там и своими забавами обеспокоимся.
 
      Танжина привела юношу к длинному бревенчатому дому. Все без исключения многочисленные окна были темны, только над крыльцом тускло мигал огонек фонаря.
      — Что, женская казарма? — негромко спросил Шагалан.
      — Вроде того, — хихикнули из мрака. — Кажется, мы первыми вернулись с гульбы. Заходи!
      Скрипнула дверь, огонек нырнул в тесные сени. Стоило вступить внутрь, как женщина нащупала руку Шагалана и уверенно повлекла дальше. Свет пульсирующего язычка пламени едва достигал ее локтя. Пахло причудливой смесью пыли и разных благовоний. В мельтешении теней юноша разглядел отрезок коридора, череду закрытых дверей по обе стороны. Их целью оказалась третья справа комнатка, имевшая горьковатый запах лаванды, совсем крохотная — три шага на пять, зато богато убранная. Стены и пол в пестрых коврах, на оконце плотная гардина. Почти все пространство занимала кровать с пышным матрасом. Непривычно, неестественно белые простыни — вот что поразило Шагалана с порога. Кровать, словно огромный мягкий сугроб, мерцала в полутьме. Из остальной мебели — только старый кованый сундук в дальнем углу. Рядом с ним к стене была приделана полочка, на которой лежали маленькое надтреснутое зеркало в серебряной оправе, резная пудреница, флаконы темного стекла, гребни и еще какие-то женские штучки.
      Пока Шагалан осматривался, Танжина зажгла от фонаря свечу, поставила ее на сундук.
      — Садись к свету. Я сейчас принесу воды и обследую твои раны получше.
      Юноша протиснулся к изголовью кровати, повозился с любопытным флаконом, неожиданно пахнувшим чем-то по-южному терпким, тронул пальцем притаившуюся в тени иконку. Вернулась Танжина, вдогон за ней из коридора влетел смутный шум.
      — Девчонки начали подтягиваться, — объяснила она, потом, поколебавшись, заперла дверь на щеколду. Опустилась на уголок кровати.
      — Садись рядом, буду тебя лечить.
      В таком обществе Шагалан чувствовал себя более чем здоровым, однако возражать не собирался. Сел очень близко, так близко, как смог. Женщина сделала вид, будто ничего не заметила. Поднесла свечу к самому его лицу и продолжала осмотр, даже когда рука юноши нахально поползла по ее спине. Затем взялась мокрой тряпицей отирать бойцу лоб.
      — Слава Всеблагому, и впрямь тут большей частью кровь Голопуза. Тебе же досталась только знатная ссадина. Просто счастливчик!
      — Не сомневаюсь в этом, — хрипло подтвердил юноша и привлек ее к себе.
      Танжина ответила на поцелуй так же сладко, как и у костра, но гораздо откровеннее. Здесь никто не мешал, можно было упиваться моментом бесконечно. Упругое, горячее тело женщины сливалось с ним, льнуло, лишая воли и рассудка. Когда сдерживающие силы иссякли, Шагалан мягко повалил подругу на спину. Они целовались лежа, постепенно продираясь сквозь разделяющую их ткань.
      — Подожди, — прошептала Танжина.
      В этот миг его рука зацепила край юбки и потянула наверх. Женщина, хохотнув, одним движением вывернулась из объятий, вскочила. Глаза ее возбужденно блестели.
      — Подожди, дурачок.
      Приподнявшись на локте, юноша завороженно наблюдал, как она отступила на шаг и стала медленно раздеваться. Одна за другой с легким шелестом спадали пестрые юбки. Один за другим расходились стежки завязок длинной льняной рубахи. Танжина придержала колыхнувшуюся ткань двумя пальцами, еще раз метнула взгляд в сторону кровати и отпустила. Шагалана сбросило на пол, он остолбенел. Хороша, причем хороша до безумия! Большие высокие груди с темными кругами сосков, широкие бедра, вожделенный черный треугольник, захватывающая дух талия с плоским по-девичьи животом… Танжина оставила на себе лишь свободные браслеты: вместе с янтарным ожерельем и рассыпавшимися по плечам прядями они вносили последние штрихи в картину нестерпимого соблазна.
      — Ну, какое впечатление? — донеслось напевное из тени волос.
      Шагалан попытался ответить, но получился только невнятный хрип. Тогда он в пару приемов тоже скинул с себя все. И сколь бы могучие препоны ни возводил долго и тщательно разум, они не треснули — сгинули в потоке страсти, словно хрустальная безделушка… Жаль, иссякла стихия так же нежданно быстро…

      Тонкие пальчики мягко скользили по спине. Они уже исследовали правую лопатку и теперь забирались на плечо. Немного щекотно, но все равно хорошо, покойно. Откуда-то изредка прорывались отдельные крики, смех, хотя толстые стены и ковры на них обещали гасить звуки чужих безумств. Шум на улице утих совершенно.
      — Еще один шрам. И пока самый большой, — сказала Танжина.
      Уж что-что, а свои шрамы с рубцами он помнил досконально.
      — Сорвался с бревна. На тренировке. Года два назад.
      — Как же вы интересно развлекаетесь там, за проливом. Мы в местной глухомани совсем одичали. Расскажи что-нибудь о Валесте.
      Он перевернулся на спину, и копна рыжих волос немедленно юркнула ему на грудь. Разгребая, освободил улыбающееся личико женщины.
      — С чего вам-то дичать? Это мы живем в голом поле, а здесь город под боком, и солидный. Разве не отпускают туда?
      — Пускают, конечно, но очень редко: иногда раз за месяц, иногда ни разу. В остальные дни маешься среди одних и тех же рож. Сытно, да скучно. А у вас, наверное, не так?
      — У нас ярких событий мало, однако скучать некогда. Слишком напряженная работа.
      — И чем же вы заняты?
      — Готовимся.
      — К чему?
      — Надеюсь, к тому же, к чему и вы, — освобождению страны.
      Танжина неопределенно фыркнула:
      — Может быть. И что, все беженцы могучие, вроде тебя?
      — Есть и посильней.
      — Здорово. И много таких богатырей?
      — Хватает.
      — Не доверяешь? — Она обиженно надулась.
      Шагалан, потянувшись, чмокнул в щеку:
      — Не в том дело, Танжи. Ты пойми, речь идет о чересчур важных сведениях. И так уже разболтал больше, чем… В свое время ты все узнаешь. Ведь это не последний наш разговор, правда?
      — Правда. Я же теперь твоя девушка.
      — Хм. Это… накладывает какие-то обязательства?
      — Ничего особенного. Отныне я могу законно отказать любому приставале и спать единственно с тобой.
      — А я?
      — А ты должен содержать меня. В меру сил, конечно. Хотя учти, я — девушка балованная.
      — М-да, — ошарашенно протянул Шагалан. — Честно сказать, такого не ожидал.
      — Не бойся. — В лице Танжины мелькнуло непритворное беспокойство. — Я пошутила.
      — Я не боюсь. Просто никогда еще никого не содержал. А что, есть какие-то необычные запросы?
      — Ничего необычного: чуточку золота, чуточку драгоценностей… Да шучу я, шучу! — Она опять опустила голову ему на грудь. — За еду и кров тут не платят, тряпок у меня накопилось полно, хватит на несколько лет. Старые приятели на это не скупились, но вот в остальном… Я не предполагала, что ты такой нежный, Шагалан.
      Юноша скромно промолчал.
      — И твоя нежность… она от сердца, не от опыта. С опытом… У тебя ведь уже были до меня женщины?
      — Были.
      — Но немного, так?
      — Ну… вообще-то дважды.
      — Хорошо, как-нибудь расскажешь в подробностях, люблю это. Однако я же знаю парней твоего возраста, у вас юбки на уме с утра до вечера. А ты говорил о своем лагере как исключительно о мужской компании. Или там есть и женщины?
      — Есть и женщины, помогают по хозяйству.
      — Не увиливай, ты понимаешь, о чем я!
      — Танжи, неужели это ревность?
      — Еще чего, у тебя для ревности поводов куда больше, заранее предупреждаю.
      — Я справлюсь. Ладно, полковых девок у нас нет. Хотя… недавно появилась одна… ну, выросла… что-то близкое. Но я с ней покуда… не сталкивался.
      — Могу сразу отпустить тебе сей грех. Одна, значит? А как же вы тогда обходитесь последние годы? Все своими руками?
      — По-разному.
      — И, похоже, друг другу пособляли?
      — М-м… всякое бывало.
      Танжина рассмеялась, явно довольная наведенным смущением. Потом прижалась теснее, заворковала на ухо:
      — Бедняжка! Тяжелое детство, некому приласкать-приголубить. Надо срочно и усиленно восполнять пробелы. Как ты на это смотришь?
      Ее ловкие пальчики юркнули под одеяло.
      — Не горячись, Танжи. Думаю, там искать пока нечего, — заметил Шагалан.
      После того первого скоропалительного слияния он вовсе не помышлял о продолжении. Но Танжина отнюдь не казалась разочарованной. Наоборот. Он и не представлял себе, что способна вытворить алчущая женщина. И чем. И где. На юношу обрушился водопад самых изощренных ласк, от трогательно нежных до откровенно бесстыдных. Ее тело было везде, обвивало и скользило вокруг змеей, прикосновения сочетали отточенность опыта с неподдельной страстностью. Ничего удивительного, что спустя несколько минут он вновь окреп, воспламенился и сам ринулся в атаку. Вторая попытка получилась куда длительней, содержательней, а главное — упоительней для обоих. Их крики и стоны наверняка долетали до соседних комнат. Когда по завершении Шагалан благодарно целовал соленое от пота и слез лицо женщины, та выглядела вполне удовлетворенной. Однако вскоре выяснилось, что ее аппетиты неистощимы. Про свои силы он бы этого не сказал.
      — По-моему, не все потеряно, — отпарировала Танжина.
      — Ну, мне-то лучше знать. Некоторое время даже твое колдовство не подействует.
      — Я пока не использовала более мощные методы.
      — Погоди, не надо. Ответь-ка теперь на мои вопросы.
      — Хорошо, давай попробую.
      Ее лицо было совсем близко. Шагалан долго молча всматривался в темные глаза. Она не отводила взгляда.
      — Почему там, на гульбище, ты подошла именно ко мне? Ретси попросил?
      — Ретси? Вот еще! Нет, я сама давно тебя высмотрела, а он лишь подтвердил… что у меня будет шанс.
      — Какой шанс? Полно тебе! Разве кто-нибудь отказал бы такой красавице?
      — Спасибо, — улыбнулась Танжина. — Раньше я тоже так думала. А тут вдруг… оробела ни с того ни с сего.
      Она опустила голову, и тень поглотила ее лицо. Голос доносился глуше:
      — Ты догадываешься, что весьма симпатичен?
      — Догадываюсь. И причина именно в этом?
      — Не только. Ты какой-то… необычный. Точно не могу объяснить, но почувствовала сразу. Красивых парней перевидала пропасть, а вот таких… особенных… не встречала.
      — И в чем же, по-твоему, моя необычность?
      — Не знаю. Это трудно выразить словами. Я даже не в состоянии уразуметь, доброй окраски твоя необычность или злой.
      — Интересно.
      — Сам-то как считаешь?
      — Понятия не имею. Однако добрых деяний советую от меня не ждать. На всякий случай.
      — А злых?
      — Тоже.
      Танжина вздохнула:
      — Ясности не прибавилось. Вот такую же загадку, пугающую и манящую, я ощутила на гульбище. Вдруг потянуло к тебе с давно забытой силой, я запаниковала… Испугалась: упущу что-то важное… Наверное, звучит глупо. Возможно, все дело в заурядных страхах не слишком счастливой бабы. И увидела я в тебе только их отражения. Или вообще… Тебе сколько лет?
      — Почти семнадцать.
      — Вот-вот. Ты вполне мог бы быть моим сыном. Да, не удивляйся, я совсем не так юна, как выгляжу. Часто болтают, что время надо мной не властно. Но я-то чувствую — это не так, мне подарена лишь отсрочка, которая кончится. И очень скоро! Вдобавок… если я и смотрюсь гораздо моложе своих сверстниц, то заплатила за это непомерно высокую цену.
      Танжина шмыгнула носом, и Шагалан понял — подруга готова разреветься. Он привлек ее к себе, мягко прошелся губами по глазам. Там действительно опять стало солоно. Не сговариваясь, слились в затяжном глубоком поцелуе. Оторвавшись, женщина невесело рассмеялась:
      — И все правильно, все справедливо.
      — Ты к чему?
      — Как верно замечено в народе, бодливой корове Бог рогов не дает. Точно про меня.
      Шагалан секунду помедлил, потом спросил:
      — У тебя… нет детей?
      Новый смешок, напомнивший стон.
      — И не будет. Никогда. Ни от кого. Слишком много похоти, слишком много грехов. А в итоге — наказание, всю тяжесть которого осознаешь уже на излете жизни.
      — Зачем же так… безысходно.
      — Так оно и есть, Шагалан. Могла бы родить — давно бы родила. Кто только не числился среди моих любовников, все варианты перепробовала. И вечно с одинаковым результатом.
      — Ты… жила с Аалем?
      — И с ним тоже. Хочешь услышать грустную историю до конца?
      — Конечно.
      — Сказка получится длинная и довольно банальная. Жила-была у подножия Хамаранских гор девочка. Крестьянская семья, не богатая и не бедная. С голоду не пухли, правда, детки рождались все больше мертвые. Как ни старались родители, в итоге ребятишек уцелело трое: девочка и два ее брата-крохи. Да, еще с ними жила бабка, мать отца. Когда девочке исполнилось лет десять, в селение нагрянула болотная лихорадка. Вдруг оказались бессмысленными мечты о гурьбе детей — в месяц ушли и родители и братья. Вообще в тот раз полдеревни вымерло. Осталась девочка бедовать с бабкой. Старуха была добрая, разве что от всех напастей малость рассудком подвинулась, заговариваться начала. Где-то год мы с ней нищенствовали, вкусили нужды полной мерой. К весне осознали, что не выкарабкаться, дорога лежала либо на паперть, либо в могилу. А тут почудилось — повезло! Удалось бабке пристроить меня к дальнему родственнику отца, трактирщику, обретавшемуся поблизости. Конечно, там приходилось работать от зари до зари, убирать на кухне, зато кусок хлеба имелся всегда. Бабка же померла, едва освободившись от опеки… Врать не хочу, трактирщик относился к девочке с сердечностью, чего не скажешь о его жене и отпрысках. Можно было бы, впрочем, жить и там, жить да радоваться судьбе. Платить по счетам довелось через два с лишним года. Как-то раз добрый трактирщик отвел девочку в хлев и в несколько минут доказал, что она слишком выросла, чтобы считаться ребенком. Причем совершил все от чистого сердца, не из сластолюбия, а ради пользы дела. Теперь ей предстояло трудиться в зале, и все чаще находились охотники познакомиться с миловидной крошкой поближе. За серебряную монету хозяин провожал обоих в темную комнатушку наверху. Так, однажды проторенный путь превращался в накатанную дорогу.
      — Как ты это перенесла? — тихо спросил Шагалан, уловив паузу в повествовании.
      — Выжила. Сперва, разумеется, ревела, сопротивлялась, а потом… приспособилась. Понемногу даже пришлось по вкусу. Поначалу нравилось общее внимание и оживление, блестящие глаза мужчин. Я уже доподлинно знала, чего им надобно, но выдумывала что-то большое, чистое. А спустя примерно год проснулись и телесные чувства. Стала получать наслаждение от своих посетителей, чем заводила их только пуще. Если попадалась особо отвратная рожа, я зажмуривалась и воображала себе волшебного принца, которому отдаюсь по любви. Минул еще год, и этот принц появился. Молодой, красивый, бравый, он покорил меня с первого мгновения, а в придачу оказался неутомимым любовником. Две ночи подряд мы не отрывались друг от друга, на третью — сбежали вместе.
      — Трактирщика предварительно обобрали?
      — Угадал. Я же говорю, история банальная. Прихватили все, что сумели найти. Дальше жизнь понеслась кубарем. Мой сказочный принц на самом деле был отчаянным сорвиголовой, впутывался во все возможные авантюры и вскоре прибился к небольшой разбойничьей шайке. Несколько раз дрался из-за меня с другими ухажерами, а через месяц переключился на подружку вожака. За это его и зарезали.
      — А ты?
      — Да что мне?… Немного погоревала, поплакала по изменщику, затем отыскался новый кавалер… следом еще и еще… Спрос огромный, выбирай и обслуживай. Нельзя лишь оставаться одной.
      — Потом появился Ааль?
      — Да, но это случилось уже недавно, пару лет назад. Он в то время едва поднимался, собирал под свои знамена окрестный вольный люд. Примкнула и наша шайка.
      — Зачем?
      — Мелким группкам припекало, после Восстания мелонги взялись за них всерьез. А тут образуется солидная ватага, способная при необходимости огрызнуться. Во главе — видная фигура, человек с немалой славой: и за границей повоевал, и в разбойном промысле преуспел, из темницы сбегал. В общем, достойный вожак.
      Танжина перевернулась на спину, ее бесподобный силуэт четко обрисовался в отблеске свечи. Сил по-прежнему не было, но зрелище все равно завораживало.
      — Я не знал, что Ааль сидел в тюрьме… — Он коснулся кончиками пальцев высокого бюста, и тот явственно затрепетал от удовольствия.
      — Попался при налете на купеческий обоз. Вроде бы там оказалась засада, много людей полегло. Вот сюда теперь… смелее… — Голос женщины начал прерываться, дыхание участилось, внимание определенно уходило в иную область. — Ааля схватили, отвезли в город. Через неделю он исхитрился сбежать, а четверых его товарищей таки повесили.
      Повинуясь ее репликам, движениям, а то и прямым наставлениям, Шагалан скользил руками по горячему женскому телу. Нешуточных усилий требовало в таких условиях сохранение нити разговора. Каждая мягкость и упругость, холм и впадинка нуждалась в тщательном исследовании. Его новая подружка поражала совершенством. Возможно, обладай юноша большим опытом, заметил бы первые беспощадные следы увядания на шее или руках. К счастью, излишний опыт пока отсутствовал.
      — С тех пор ты стала любовницей Ааля?
      — На какой-то срок. Потом находились другие девицы… Теперь еще ниже… и наружу… а у меня — другие кавалеры. Ох!… немало народу попрыгало на мне… почитай, все вожаки перебывали тут… в лучшие времена…
      — И Бархат?
      — Да, да…
      — И… Царапа?
      — Его я никогда не встречала. Ну, приступай же… пора, видишь? А-а…
      Далее продолжить разговор не получилось. Извивающееся рядом тело стремительно погружалось в неистовство наслаждения, заражая юношу. Откуда ни возьмись, возродились и мощь, и твердость, и неукротимая жажда обладания. Женщина уже билась в судорожном экстазе, но успела подхватить в водоворот страсти и его.
 
      Шагалан проснулся привычно рано. Так же привычно обследовал собственное состояние и нашел, что для пережитых вчера испытаний оно вполне удовлетворительно. Несколько ссадин и ушибов на фоне повседневных травм были сущими пустяками, гораздо ощутимее болели части, перенапрягшиеся ночью.
      Тихо посапывала рядом Танжина, по-детски приоткрыв рот. Юноша некоторое время рассматривал подружку: при свете та выглядела заметно старше, хотя по-прежнему была очаровательной. Он еле удержался от желания поцеловать — не хотелось нарушать столь сладкий сон. Выскользнул из растерзанной постели, отыскал на полу одежду. Узкий пыльный коридор пустовал. Откуда-то сбоку глухо доносились отголоски чьей-то речи, в остальном дом еще спал. Разведчик сделал всего пару шагов к выходу, как одна из дверей напротив «его» комнаты распахнулась, оттуда вывалился полураздетый, взлохмаченный Багер. Выпихнутый в коридор сильной рукой, он выглядел растерянным. В дверном проеме Шагалан обнаружил рослую девицу, голую и раздраженную. Увидав новичка, девица, впрочем, тотчас смягчилась, даже успела игриво подмигнуть, прежде чем скрыться. Из этой комнаты пахло фиалкой.
      Чуть не налетев на юношу, кривоносый Багер отпрянул, покраснел и принялся натягивать рубаху.
      — Вот попалась зловредная сучка, — заговорил еще из-под одежды. — Обещал же, заплачу, значит, заплачу. Куда я от нее денусь-то? А у тебя, Шагалан, понимаю, полный порядок? Молодец, настоящую королеву добыл! Приятно покувыркались?
      — Неплохо.
      — Да, нынче здесь солидный бабский хор вопил. Вот ведь жизнь! Дерешь их, дерешь, ублажаешь, а они единственно о деньгах думают, мерзавки. Ночью лезут на стенку, а утром — к тебе в карман.
      Шагалан неопределенно хмыкнул.
      — Ну и, конечно, твое вчерашнее выступление всем понравилось, — бойко продолжал Багер. — Я на тебя ставил, полсребреника заработал. И лихую же вы с Голопузом драчку учинили! Народ просто выл от восторга. Только мне однажды не по себе стало… ну, когда уяснил, что б ты мог с нами тогда у брода сотворить. Потому спасибо, дружище, не погубил во цвете лет… На радость жадной потаскухе, язви ее…
      На улице было пасмурно и безлюдно. Поеживаясь от холода, они направились в сторону кухни, однако та еще темнела безжизненной, запертой крепостью. Впрочем, над крышей еле заметно вился прозрачный дымок, внушая надежду. Уселись тут же у стены, на сырую лавку, подстелили, кто что нашел. Багер, отчаянно зевая, лениво рассказывал о своих ночных похождениях, все его мысли снова и снова упирались в женскую продажность и подлость. Молчавший Шагалан вскоре задремал, едва контролируя происходящее вокруг.
      Лишь через полчаса поселок начал постепенно оживать. Поочередно захлопали двери, вышла на улицу птица, первые коровы потянулись привычной дорогой к воротам. Истошно, перебивая друг друга, заголосили сразу несколько петухов. Шагалан, наблюдавший сквозь опущенные ресницы, никак не мог отделаться от впечатления, что перед ним простая мирная деревня. Наконец показались мужики. Вчерашний кутеж не прошел даром: почти все были помяты, растрепаны, а то и откровенно шатались. Кто-то возился с конем, кто-то умывался из бочки, ухая и фыркая, но основная масса народа прямиком побрела к кухне. Подходили, негромко здоровались, усаживались здесь же. От Шагалана не укрылось — его приветствовали особо уважительно. Пожалуй, как ни крути, в идеях Ретси имелась толика здравого смысла.
      Когда ожидающих набралось уже человек двадцать, объявились и неразлучные приятели. Оба прибыли со стороны «дома свиданий», выглядели на удивление довольными и бодрыми. Их фонтанирующая энергия да скабрезные шутки немного растормошили понурых мужиков. Не прождав и минуты, Ретси уверенно забарабанил в дверь кухни, откуда с небольшой дежурной перебранкой вынесли завтрак. Внушительных размеров жареного кабанчика сопровождали плоские корзины с луком, хлебом, сыром и глиняный кувшин в оплетке. Именно кувшин с вином превратился в яблоко раздора. Жажда главенствовала над голодом, но если ножи отыскались у всех, то кружек было совсем мало. Пока передавали кувшин из рук в руки, пока спорили о том, кто сколько отхлебнул, незаметно перешли на крик. В воздухе запахло ссорой. Тем временем Шагалан с друзьями благополучно разделывали сочную тушу.
      — Сейчас, похоже, морды чистить начнут, — предположил Ретси.
      — Не-а, не успеют, — отозвался безучастно Шагалан.
      Крики и впрямь внезапно стихли — вино кончилось. К разрозненным мольбам обделенных кухня осталась глуха.
      — Все выжрали, сволочи. — Эркол вздохнул. — А похмелиться не мешало бы. Голова трещит…
      — Зато мяса оттяпали больше, чем другие, — парировал Ретси. — Ешь и радуйся. Насчет выпивки после чего-нибудь придумаем.
      — Болеете, мальчики? — раздался за спиной певучий голос. — Никак с перепою?
      Ретси всплеснул руками:
      — Танжина! Вот уж кого не чаяли здесь увидеть. С каких это пор, принцесса, ты делишь трапезу с простым народом?
      — Со вчерашнего дня. Появилась веская причина.
      — Можешь не продолжать, и так понятно. Эркол, подвинься, уступи место даме!
      Женщина, изящно опустившись на лавку, прижалась к Шагалану и чмокнула в щеку.
      — Куда убежал с утра пораньше, красавчик? И меня не разбудил.
      — Пожалел будить.
      — Что, слишком ночью умаялась, бедняжка? — с неожиданной злостью буркнул Эркол.
      — Да, представь себе, — огрызнулась Танжина, — некоторым удается этого добиться.
      — Так закуси, поднакопи силы. Ведь оглянуться не успеешь, снова вечер настанет.
      — Главное — не надорвись от таких трудов, — добавил Ретси. — При твоем энтузиазме никакого здоровья не хватит.
      Танжина презрительно фыркнула:
      — Дураки вы оба. В противном случае давно бы знали: от постельных радостей женщина не слабеет, а только молодеет и расцветает.
      — Ну, тогда тебе, принцесса, суждено пребывать молодой вечно.
      Шагалан между тем вырезал ломоть самой нежной свинины и передал подруге. Та повертела мясо в руках, откусила пару раз, положила назад:
      — Пока аппетита нет.
      Ретси шепнул что-то на ухо приятелю, и они двусмысленно расхохотались. Женщина даже бровью не повела.
      — А вот беде вашей я помочь, пожалуй, могу. Есть у меня в запасе немного вина, причем настоящего, благородного, а не обычного вашего пойла. Хочешь, принесу, милый?
      — Спасительница, милосердница, мать родная! — взвыл Эркол. — Конечно, неси! За каждую каплю священного эликсира будем класть тебе земные поклоны, пыль перед тобой…
      — Я не особо вчера пил, потому головой не мучаюсь, — прервал стенания Шагалан. — Разве что пожелаешь облегчить муки этих бражников…
      — Именно! — тотчас подхватил Эркол. — Сделай доброе, богоугодное дело, и с души твоей снимутся тяжкие грехи. Истинно глаголю, дочь моя! Смоется множество грехов, включая вчерашние.
      Танжина оттопырила губу:
      — Из тебя никудышный проповедник, Эркол. Все, что ты можешь, — окончательно разочаровать в вере. Поэтому я и не подумаю тратить бесценный напиток на подобных шалопаев и болтунов. Пойдите поклянчите на кухне пива, если осталось.
      — Как же это несправедливо! — нарочито обиделся Ретси. — Одним все согласна принести в дар, а для других жалеешь капли вина!
      — Значит, каждый заслужил такое отношение!
      — Ой, принцесса! Дай мне только шанс. Я приложу все силы, чтобы заслужить большее.
      — Не дождешься! — Танжина показала ему язык и отвернулась к Шагалану: — Ты… никуда не собираешься сегодня, красавчик?
      — Пока не знаю. День-два спокойной жизни мне обещали.
      — Но отсюда вовсе не вытекает, будто ему позволят нежиться в твоей постельке, — встрял Ретси. — У нас целая куча хлопот, вот закончим трапезу и приступим. Так что не жди миленка рано.
      — Жаль. — Танжина погрустнела. — Тогда придется наверстывать вечером. Я намерена приготовить тебе, Шагалан, кое-какие… сюрпризы.
      — Звучит чертовски любопытно, — снова ответил за приятеля Ретси, затем добавил, понизив голос: — Однако имеется еще одна деталь, принцесса. Под вечер мы рассчитывали всей компанией посетить Сошки.
      Глаза женщины недобро сузились:
      — А это на кой ляд? Развеяться надумали в этом свинарнике?
      — Обижаешь, душечка! Юноше надо показать нашу жизнь со всех сторон, во всем многообразии. Для его же успешности здесь! Ты ведь тоже в этом заинтересована, правда? Там, конечно, могут подвернуться некоторые соблазны, но мы за ним будем зорко следить. Ну, а, в крайнем случае… ты же не примешься потом устраивать сцен ревности? Дело-то молодое, а?
      Танжина заколебалась, обозрела троицу, растерянная.
      — Тебе это действительно нужно, милый? — тихо спросила, наконец.
      — Пожалуй, что да, Танжи, — ответил Шагалан. — Однако я постараюсь вырваться к тебе пораньше.
      — Хорошо. Я буду ждать.
      Заметно опечаленная, женщина направилась назад к дому. Эркол проводил ее взглядом, Ретси покачал головой.
      — Пускай меня разорвет Кервалийское чудище, если она не втрескалась в тебя по уши, Шагалан, — заявил он. — Я давненько ее знаю, но никогда не видел в таком состоянии. Забота, тревога, нежность, покорность… Да ты, братец, прямо волшебник по бабьей части! Каких же подвигов потребовало столь молниеносное превращение?
      — Пустое говоришь, — отрезал юноша. — Доедайте, и начнем разгребать вашу кучу хлопот. Если, конечно, не сочинили.
      — Ни в коем разе, — засуетились оба приятеля. — Все — истина, приказы Ряжа — не повод для шуток. Только погоди минутку.
      Наскоро покончив с завтраком, двинулись в путь. Дорога предстояла короткая, однако словоохотливые дружки взяли за правило останавливаться поболтать с каждым встречным. Разумеется, главной темой трепотни был новичок с его вчерашней баталией. К третьему пересказу собственных подвигов Шагалан заскучал, к пятому — принялся угрюмо коситься на болтунов. При восьмом он просто проигнорировал встречу, пошел дальше по улице, чем вынудил приятелей скомкать очередную беседу.
      Целью этого извилистого пути оказался небольшой приземистый домик с крохотными щелевыми окошками. С противоположных сторон у домика имелись два крыльца, два тяжелых замка на двух массивных дверях. Когда отворили одну, обнаружилась комната, размеры которой терялись в полутьме. Достижимое пространство заваливало тряпье. Волны пестрой ткани затопляли длинные стеллажи, свешивались вниз, сугробами вздымались на полу. Здесь было платье на любой вкус: кафтаны, плащи, камзолы, даже рясы. Все, перемешанное и перепутанное, лежало в жутком беспорядке, разбавляясь ремнями, какими-то одинокими сапогами, сумками и шляпами. Поверху покоился внушительный слой пыли.
      — Подбирай себе, Шагалан, чего душа желает, — щедро махнул рукой Ретси.
      — Меня вообще-то вполне устраивает мой наряд.
      — Давай, давай, — усмехнулся Эркол. — Хватит выглядеть последним босяком, в солидное общество влился.
      Разведчик не без опаски потянул из кучи кусок красной ткани.
      — Но свою одежду я тем не менее тоже сохраню.
      — На здоровье. У нас подобным лохмотьям все равно не место.
      Источник поступления платья секрета не составлял: оно было мятое, часто рваное. Несколько раз попадались характерные дыры и едва застиранные бурые пятна. Понаблюдав, как неохотно Шагалан копается в тряпье, приятели сами взялись его обряжать. Запросы у них оказались высокими, дело продвигалось медленно. Примерно через час все перепачкались пылью, зато новичок обернулся настоящим франтом: свободная зеленая рубаха, лишь капельку попорченная ножом, толстая куртка и очень плотный шерстяной плащ. Модным среди благородного сословия коротким панталонам Шагалан предпочел кожаные штаны, более пригодные для путешествий, как верхом, так и своим ходом. В глубине той же комнаты раскопали гору всевозможной обуви. Выяснилось, что самое сложное — найти понравившемуся экземпляру пару. В конце концов подобрали ношеные, но вполне крепкие сапоги с добротной подошвой. Большой спор приключился вокруг головного убора. Поскольку к единому мнению помощники не пришли, Шагалан остался с непокрытой головой.
      — По-моему, неплохо, — прищурившись, осмотрел юношу Ретси.
      — Думаешь?
      — Определенно. Теперь ты будешь достойно выглядеть и в Сошках, и где угодно еще. В другом случае сказал бы, что теперь ты неотразимый кавалер, но Танжина и так от тебя без ума.
      — Сейчас он похож на путешествующего дворянина, небогатого и скромного, — заметил Эркол. — Все неброско, но качественно. Недостает только каких-нибудь ценных побрякушек — цепи или колец. И шапки, конечно.
      — Для образа дворянина недостает, прежде всего, оружия, — уточнил Шагалан.
      — Верно, дружище. И с этим не затянем. Двинулись дальше, тут мы уже закончили.
      Подождав запиравшего хитрый замок Эркола, обогнули дом вокруг. Крыльцо, дверь и замок с противоположной стороны были точными копиями первых, зато комната, открывшаяся внутри, свою сестрицу не напоминала ничуть. Пыль в ней практически отсутствовала, со стеллажей тускло поблескивали аккуратные ряды боевого железа. Шагалан не без трепета прошелся вдоль них. Богатая коллекция включала все: ножи и кинжалы, мечи и сабли, в ножнах и без. Щетинились остриями булавы, покачивались шары кистеней, хищно горбатились лезвия боевых топоров. В темных углах, в пирамидах копья, трезубцы, секиры и более мудреные иноземные диковинки, вроде виденных недавно фригольдерских гизарм. Подле — связки отпущенных луков, короба стрел. Под потолком на стенах висело несколько кольчуг, панцирей и шлемов. Вдобавок все это смертоносное хозяйство было тщательно рассортировано, стальные части смазаны жиром. Арсеналом, несомненно, заведовал совсем другой человек, истинный ценитель. Разведчик цокнул языком:
      — Хватит добра на целый полк!
      — Еще бы, — хмыкнул из-за спины Ретси. — Однако пока выбирай для себя.
      Здесь Шагалан чувствовал себя не просто уверенней, он откровенно наслаждался осмотром запасов — им, подготовленным воинам, настоящее оружие попадало в руки нечасто. Поняв, что помощь в данном случае не потребуется, Эркол с Ретси присели у двери и затихли. Шагалан медленно переходил с места на место, трогал пальцами холодный скользкий металл. Иногда брал оружие в руки, вертел, взмахивал и, вздохнув, клал обратно. Коллекция и впрямь попалась обильная, но на искушенный вкус пропорции и баланс оставляли желать лучшего. Когда же встречались любопытные образцы, разведчик долго осматривал лезвие, царапал, стучал, только что не облизывал. От порога следили заинтересованно, но прерывать, тем более смеяться, не решались. Лишь часа через два юноша возник на крыльце.
      — Ну, дружище, ты не спешил! — Эркол поднялся, зевая. — Нас совсем разморить успело. Чуешь, народ уже за обедом потянулся, и нам, стало быть, пора. Что-нибудь подыскал, привередливый наш?
      Шагалан продемонстрировал выбор: короткий меч с изящным узким клинком в деревянных ножнах и широкий тяжелый нож, напоминающий мясницкий. Из-за плеча выглянул Ретси:
      — Странное сочетание. Неужели это лучшее в нашей сокровищнице?
      — Пожалуй. Жаль вас огорчать, ребята, однако по качеству исполнения и металла прочее оружие весьма заурядно. Недурно, но заурядно. Правда, я не осматривал длинное, хотя, полагаю, там состояние такое же.
      — Н-да, меч, допустим, и впрямь неплох. Но этот тесак…
      — Для некоторых случаев тоже сгодится. Опять-таки с мечом не везде пройдешь, а с ножом просто… — Одним движением Шагалан спрятал клинок за голенище сапога. — И иди куда хочешь.
      — Непосредственно сейчас надо идти обедать, — проворчал Эркол. — Возможно, еще успеем хоть что-то урвать.
      Опасения оказались зряшными — они вернулись к кухне в числе первых. Снова было в изобилии мясо, добавилась рыба, зато спиртного не дали вовсе. Музыканта, действительно выглядевшего больным, это совершенно расстроило. Весь обед он понуро чертыхался, не досидев до конца, махнул рукой и убежал.
      — Выпить любит, а хмель не держит, — спокойно прокомментировал Ретси. — Ничего, выпадало и хуже. Найдет что-нибудь опохмелиться — поправится.
      — Когда же в эти ваши… Сошки?
      — Ш-ш, тихо! Поход, братец, не очень законный, и понапрасну шуметь не стоит. А насчет времени… Потерпим до темноты. Пока можешь отдохнуть у своей крали, только смотри не заиграйся. Да, совсем вылетело — ты оставлял в казарме пожитки, так советую сходить забрать. В ближайшем будущем, похоже, тебе другая постелька обеспечена. — Ретси хитро подмигнул.
      Едва завершили трапезу, явился Эркол. В руках он тискал небольшую тыквенную фляжку и, судя по блаженному виду, успел неоднократно ею воспользоваться.
      — Куля! — завопил музыкант, приблизившись. — Кончай жрать! Тебя с твоими дармоедами ждут у ворот. И в полном снаряжении. Пора подсушивать репутацию после вчерашнего.
      Четверо знакомых разбойников поспешно вскочили и, не пререкаясь, не поднимая глаз от земли, ретировались.
      — Куда их? — спросил Шагалан севшего рядом Эркола.
      — Так, намечается маленькое дельце. Ряж составляет отряд.
      — Зачем?
      — Как всегда, собирать подать с проезжающих. Некоторые у нас называют это «стричь овец».
      — Но, кажется, сегодня будут овцы, способные огрызнуться?
      — Все может статься, — фыркнул музыкант. — Это уже забота Ряжа.
      — Пожалуй, пойду гляну.
      — Валяй. А я покамест закушу капельку.
      — И я прогуляюсь, — встал Ретси. — А ты, дружок, заткнул бы лучше свою бутыль. Еще немного, и вести тебя на вечерние забавы потеряет смысл. И обременит.
      У ворот царило оживление, до сих пор такую сутолоку Шагалан наблюдал только возле кухни. Человек десять готовили к выезду лошадей. Никаких привычных шуток, исключительно серьезность и сосредоточенность. Вооружение тоже подобрали солидное, по большей части мечи, топоры, копья, у некоторых разведчик угадал под плащами даже чешую кольчуг. Очевидно, веселой прогулки не ожидали и обходиться заурядными дубинами, как вчера, не намеревались. Сборами руководил Ряж, все такой же статный и величественный. Он расхаживал меж лошадей, время от времени раздавая короткие указания. Слушались их беспрекословно. Кроме приятелей за суетой следила группа из мужиков и пары девок. Эти выглядели куда легкомысленней, но все равно старались не шуметь.
      — Как на войну, — заметил Шагалан вполголоса.
      — Не мудрено, — отозвался сбоку пузатый ватажник. — Озлобленный нынче народ пошел, за свое добро частенько дерется люто. Получается не хуже, чем на поле брани.
      — И на кого же они выступают?
      — Дело известное — обоз купеческий в Галагу ползет. Кусочек лакомый, да колючий. Взяли, понимаешь, купчины-выжиги моду нанимать в городе охраны сверх всякой совести. Сброд обычно, однако и там попадаются бывшие солдаты, безденежные дворянские сынки или просто добрые рубаки. Вот с такими удальцами порой морока.
      — Тогда не мало ли ратников?
      — Ничего, Ряж свое ремесло хорошо разумеет. Может статься, весь караван бить не будет, а отрежет последние возы. Может, ночевку подкараулит или еще чего выдумает. Он на эти уловки мастак.
      — Смотри внимательно, Шагалан, — произнес Ретси. — Через день-другой тебе самому, вероятно, так же выезжать. Не боязно?
      — Нет. — Ответ юноши потонул в гулкой команде Ряжа.
      Разбойники влезли на коней, и отряд шагом вытек за ворота. Зеваки начали понемногу расходиться, один Ретси промедлил, пока дед-привратник толкал створки ворот.
      — Жаль, трезв, чертова развалина, — кивнул хамаранец Шагалану. — Выйти не помешает, но донесет куда положено. Придется что-то сочинять.
      На обратном пути разведчик заскочил в полупустую казарму, забрал котомку. Содержимое сразу не проверял, хотя смекнул по узлу, что ее открывали. Уже на улице развязал, нащупал рукой кошель с серебром. Если оно и убавилось, то совсем незначительно. Запихнул в ту же котомку свою старую одежду, беречь ее имелся прямой резон — в подоле рубахи зашиты три золотые монеты, целое состояние, по здешним меркам.
      Нужную комнату в «доме свиданий» отыскал главным образом по запаху. На скрип двери вскинулись две женщины: Танжина с покрасневшими глазами и светловолосая незнакомка в облегающем пестром платье. Обе сидели на постели около отворенного сундука; увидев юношу, Танжина быстро захлопнула крышку.
      — Я, пожалуй, пойду, — понятливо встала незнакомка, — не хочу вам мешать.
      Танжина лишь кивнула в ответ и отвернулась, украдкой утирая щеки подолом юбки. Незнакомка подступила к Шагалану. Пространства было предостаточно, однако она прошла нарочито близко, медленно скользя всеми своими выпуклостями. Лицо показалось весьма симпатичным, зато настораживал взгляд — дерзкий, почти хищный.
      — А ты вправду хорош, прелестник, — протянула женщина, улыбаясь уголками накрашенных губ. — Молод, статен, свеж. Если тут у вас чего разладится, найди меня, поозорничаем вволю. Моя комната…
      — Денира! — сердито одернула ее Танжина. — Уйми-ка свой язычок… и прочие распущенные части.
      Усмехнувшись напоследок, незнакомка притворила за собой дверь. Шагалан бросил котомку у входа, занял еще теплое место, обнял Танжину за плечи. Та отвернулась, пряча глаза.
      — Ты плакала? — спросил он. — Почему?
      Молчание.
      — Кто-то обидел?
      — Кто меня может обидеть? — глухо отозвалась женщина.
      — Не знаю. Например, дружки Голопуза.
      — Голопузу сейчас не до меня, он, слыхала, жутко радуется, что зрения не лишился.
      — Тогда кто? Надеюсь, не я?
      Вновь тишина.
      — Неужели тебя так разволновал мой поход в Сошки, Танжи? Что особенного может там произойти?
      — Мало ли… не в Сошках дело… не только в них… но и в них тоже.
      — Я говорил, постараюсь не задерживаться там.
      — А поклянешься, что не загуляешь с какой-нибудь из тамошних потаскух?
      — Совсем недавно ты заранее прощала мне любые измены.
      — Считай это временным помутнением рассудка. Так можешь поклясться?
      — Могу, если настаиваешь. Правда, клятва ни на что не повлияет.
      — Как же? — Она оглянулась, и у юноши получилось коснуться горячей щеки.
      — Если потребуется, я, не колеблясь, переступлю через любую присягу. Ничего не попишешь, такими нас воспитали. И смысла давать обещания посему нет абсолютно.
      — Час от часу не легче, — вздохнула Танжина.
      — Так что с клятвой? Хорошо. Какие еще кручины?
      — Никаких.
      — Брось, милая. Совсем несложно догадаться — ты плакалась тут на плече у этой девицы, а она тебя утешала. Денира, кажется?
      — Забудь ее!
      — Уже забыл. Однако если ты изливаешь душу вероятной сопернице, то почему не поделиться со мной? По-моему, до сих пор мы неплохо друг друга понимали.
      Женщина снова отвернулась:
      — Ничего ты не поймешь. Я сама ничего не понимаю.
      — О чем речь?
      — Речь о тебе… обо мне… о нас обоих… Черт бы тебя побрал! — внезапно взорвалась она, всплеснув руками. — Жила себе тихо, спокойно, привычно, пусть без особых радостей, но и без сильных волнений. За что, за какие грехи Творец послал мне тебя? Я не вижу толку в этой его затее, здесь нет и не может быть будущего! Что общего у неопытного юноши и сдуревшей на старости лет бабы? Хоть временами ты меня пугаешь, я чувствую, как с каждой минутой все крепче и крепче привязываюсь к тебе. Зачем? Что это, нежданно-негаданно нагрянувшая любовь? Не понимаю, не верю, Господи, и оттого еще больше боюсь! Что ты можешь ко мне испытывать? Да, Шагалан, ты нежен и заботлив, но, уж прости, вовсе не влюблен. Женское сердце в таких вещах редко ошибается. Я ведь права?
      — Вероятно. — Слова юноши прозвучали спокойно. — Если тебя это утешит, милая, то, скорее всего, я вообще не способен пережить то, что принято величать безумной влюбленностью.
      — Но… так не бывает. — Голос Танжины дрогнул. — Разве рождался под солнцем мужчина, совершенно неподвластный любовным чарам? Хотя бы в молодости… Лишь древние старики…
      Она в какой-то растерянности заглядывала ему в глаза, будто тщась обнаружить там другое, но найденное обескураживало.
      — Тогда считай меня стариком… Что есть любовь, восславляемая менестрелями? Безумства, терзания, грезы, восторги, бессонные ночи…
      — Прекрасно!…
      — Прекрасно. Только дерзнешь ли ты назвать подобное чувство здоровым состоянием души? Мы же просто слишком нормальны, Танжи, для безумств. Слишком глубоко сидим в реальности, чтобы предаваться грезам. Хорошее это свойство или плохое? Всего-навсего иное. Непонятно?
      Он смотрел с нежной грустью, однако в ответ все же блеснул испуг.
      — Неужели вас… так воспитали?
      — Верно. Взгляни для сравнения на Эркола. Вот уж кто, по-моему, действительно в тебя влюблен. Причем искренне, с надрывом и сердечными муками.
      — Эркол? — откликнулась женщина рассеянно. — Совсем мальчишка, несмышленыш…
      — Хм, едва ли он заметно моложе меня, милая. Зато обычный человек, доступный для грез. Именно такой тебе необходим, если желаешь пламенного чувства, не я.
      — Ты непохожий… странный… Но ведь так не бывает! — повторила Танжина. — И к чему тут слова о воспитании или чьей-то воле, если все сущее наградил Творец способностью любить! Кто посмеет перечить Создателю, вершащему?… — Она осеклась. — Так, не будем. Еще немного, и я, чувствую… Только этого, Святые Небеса, недоставало!… Все, прекратили опасные разговоры. Молчи! Следственно, ты не в силах помочь мне разрешить сомнения?
      — Не в силах.
      — И тебя они ничуть не тревожат? У нас же нет будущего…
      — Давай не гадать, Танжи, что случится завтра. В этом нет проку, коль скоро мы все равно поступим, как должно. Вчера осталось вчера, завтра приспеет завтра, а жизнь существует лишь здесь и сейчас.
      Он притянул женщину к себе, размякшую от слез и волнений, необычно покорную. Ласково, но уверенно поцеловал. Все произошло естественно, как бы само собой.
 
      Дверь тихо скрипнула, в проем всунулась взъерошенная светловолосая голова.
      — Точно, вот они, голубчики, — раздался голос Эркола. — Так увлеклись, даже про щеколду забыли. Посмотри!
      Ниже возникла вторая голова, на сей раз рыжая.
      — Прелестная картина, но вынуждены ее нарушить, — заметил Ретси. — Эй, греховодники! Вставать пора, солнце закатилось! Самое время просыпаться, соблазнитель красавиц!
      Танжина, приглушенно вскрикнув, натянула одеяло до подбородка. Шагалан сел на постели, сонно, тяжело встряхнулся:
      — Погодите минутку, сейчас выйду.
      Друзей он нагнал уже на крыльце. Кругом впрямь сгущались сумерки, холодные и промозглые. На этот вечер никаких серьезных гуляний не намечалось, переулки хранили безлюдность.
      — Куда теперь? — спросил разведчик вполголоса.
      — Оружие взял? — отозвался Ретси. — Молодец, а то уж подумал, ты последние мозги вместе с семенем в бабу влил. Говорили же: не заигрываться… Ну да ладно. Идем потихоньку, здесь недалеко.
      Прошмыгнули на ощупь по задворкам, вскарабкались на пологий вал у тына. Где-то поблизости слышались отзвуки людского гомона, всполохи смеха, завывания дудки-сопели.
      — Давай подсажу, — хриплый шепот Ретси. — Не робей, тут ограда пониже.
      Подкинутый сильными руками, Шагалан оперся на гребень частокола, перебросил ноги, мягко спрыгнул на землю. Вокруг все было спокойно. Лезший вторым Эркол на гребне ухитрился зацепиться, едва не загремел вниз головой. Пришлось ловить тяжелое и неповоротливое тело, от которого вдобавок к перегару донеслась, почудилось, и памятная травяная сладость.
      — Я в порядке, — заявил тем не менее музыкант. — Хотя все равно спасибо.
      Возле них большой кошкой опустился Ретси:
      — Вижу, в каком ты порядке, дурень… Так, я иду вперед, вы за мной след в след, не отставая. Шагалан, присмотри за этим пьяницей, чтоб не завалился в первый же овраг.
      Дорога, как после прикидывал разведчик, была коротка, около мили, однако пролегала через такие буераки, буреломы и заросли, что казалась длинней втрое. Сумерки, кучившиеся здесь гораздо плотнее, продолжали споро наливаться тьмой. Ту прерывистую стежку, которой вел их Ретси, разведчик различал лишь изредка, сам потерял ориентировку уже к середине путешествия. То есть он представлял, в какой стороне лагерь, но воспроизвести в подробностях обратный путь не взялся бы. Наконец за очередным холмом заблестели светлячки жилья.
      — Точно попали, — выдохнул довольный хамаранец. — Отряхнитесь, братцы, носы выше, покажем лапотникам, что такое настоящая удаль.
      Деревенька насчитывала дюжину домов, явственно жавшихся к громадине трактира — двухэтажное сооружение переливалось сейчас калейдоскопом огней из бессчетных окон и окошек. Дальше виднелся край изрядно заросшей дороги, столь же заброшенными выглядели и окрестные огороды. Сопровождаемые парой радостно брешущих собак, приятели приблизились к трактиру.
      — Ого! — Эркол оживился. — И музыка вовсю наяривает. Славная гулянка!
      — Похоже, только в этом кабаке жизнь и кипит, — сказал Шагалан.
      Ретси кивнул:
      — Верно подмечено, дружище. Как мы тут обосновались, деревенские умники смекнули, что их главная забота отныне — обслуживать ребят доблестного Ааля. Тогда получат и защиту и доход. От пашен с нивами таких деньжищ им вовек не отведать. Сообразив, местные принялись за дело: кто помоложе пошел в ватагу, кто постарше — работает при трактире. Ну, а более-менее пригожие бабы теперь поголовно зарабатывают собой. Ха, и все счастливы! Даже барон с префектом не в претензии — в Сошках никаких недоимок.
      — И в деревне никто не возражал?
      — Не беспокойся. Те немногие, кто возражал и печалился о воле, давно вольно кормят червей.
      Шагалану припомнилось виденное накануне истребленное село, но развивать мысль он не стал. У подножия массивного крыльца возлежало три неподвижных тела. Два производили впечатление окоченевших трупов, зато третье упрямо и безуспешно пыталось выдавить какую-то фразу — то ли песню, то ли ругательство. Переступив бедолаг, приятели поднялись в дом.
      Изнутри трактир представлял собой обширную невысокую залу, утыканную деревянными столбами. Частью маленькие окошки были растворены, но, несмотря на это, в нос ударила крепкая смесь традиционных кабацких запахов: пиво, пот, чеснок, кожа, рыба. Вдобавок присутствовал аромат свежего теса — заведение возвели совсем недавно. Жизнь действительно била ключом, плотно запруженная зала гудела как улей. За столами шло питейное бытие, стучали кружки, катались кости. Где-то бранились и хватались за грудки, где-то пьяно лобызались. По проходам метались несколько бойких парней, разнося выпивку и еду. В дальнем конце залы устроили танцы, убогость музыки покрывалась энтузиазмом при выбивании пыли из половиц. Численность публики Шагалан оценил примерно человек в тридцать. Кое-кого он уже встречал в ватаге, но имелся и обычный проезжий люд: крестьяне, купцы, даже солдаты. Довершал картину пышный букет всевозможных девиц и баб. От некоторых за милю разило лапотным прошлым, однако и к новому занятию они приспособились неплохо, охотно пили и развлекались с гостями.
      На остановившихся в дверях посетителей никто особого внимания не обратил. Пока Ретси высматривал место, Эркол нетвердо наклонился к Шагалану:
      — Увы, девки здесь в основном страшнее чертей. Смазливых моментально разбирают… Да это ничего, дружище! Если не зажигать свет, вполне терпимо.
      Расположились в самом углу, заказали пиво и большой копченый окорок. С ужином, почуяв состоятельных клиентов, подскочили сразу три девицы, раскрашенные и хмельно беззаботные. Ретси посадил одну себе на колени, вопросительно покосился на Шагалана:
      — Все прекрасно, курочки, но кому-то из вас кавалера, похоже, не заполучить. Наш товарищ недавно обзавелся пассией, на других еще смотреть не может.
      — Какая досада! — Обиженная девка надула губки. — Тогда принимай двоих, герой. Монет хватит?
      — О чем речь! Монет-то хватит, хватило бы стойкости, — расхохотался Ретси.
      Веселье понеслось своим чередом. Кружка за кружкой, кусок за куском. Девицы не отставали от мужчин и при этом делали вид, будто не замечают, как тисканья ухажеров становятся все смелее. Эркол с Ретси попеременно рассказывали занимательные и смешные истории, каковые, впрочем, неизменно оборачивались пустыми побасенками. Шагалан сидел молчаливый, бесстрастный, пил мало, по большей части созерцая посетителей вокруг. Вторая из подружек Ретси, молоденькая чернявая девка, настойчиво порывалась прильнуть к нему, заглядывала в глаза, улыбалась, пыталась безыскусно заигрывать. И уже отчаялась растопить холодность гостя, как тот сам неожиданно предложил потанцевать. Друзья поддержали решение нестройными подбадривающими выкриками. Танцевали долго и довольно азартно. В конце концов, совершенно обессилев, девка вытащила Шагалана отдышаться на крыльцо.
      На улице было темно, накрапывал мелкий дождь, редкие всплески ветра кидали его в лицо. Тихо, лишь мычание пьяного горемыки у ступеней да непонятный шум где-то сбоку. Разведчик повернулся в ту сторону, однако тьма грудилась сплошной стеной, пятна света от окон только уплотняли ее. Источник звуков смог распознать, когда немного улеглось дыхание, — не далее как в десятке шагов от крыльца кто-то азартно и самозабвенно наяривал бабу. Девка тоже затихла, вслушиваясь. Размеренные звуки чужого соития странным образом завораживали. Вскоре ритм участился, прорезались женские стоны и вскрики, сопровождаемые победным мужским уханьем. Вдруг девка обвила шею Шагалана руками, потянула к себе. Поцелуй получился терпким и страстным.
      — Давай, возьми меня так же, прямо здесь, — горячо зашептала она на ухо.
      — Не в этот раз, красотка. — Ответ потребовал нешуточной борьбы.
      — Но я же вижу, ты меня хочешь! Что же в другом случае вот это?
      Шагалан мягко отклонил ее руку:
      — Не дави, крошка. Если б мог — взял, хотения бы и вправду достало.
      — Тогда почему? Из-за той… пассии?
      — В том числе из-за нее. Ты вообще-то представляешь, с кем имеешь дело?
      — А чего мудреного? — пожала девка плечами. — Вы же из ватаги Большого Ааля? Мне ли не знать! Мало, что ли, денег просаживают у нас его ребята? Да те же твои приятели, Ретси и тот второй, наведываются, почитай, каждую неделю. Всех баб, поди, успели перепробовать, все столы мордами пьяными пообтерли. А тебя я встречаю впервые. Новичок?
      — Вроде того. Так, выходит, всем здесь известно о парнях Ааля? Неужели не боятся принимать? Они ведь как бы вне закона, в розыске…
      — Ну, не знаю. Поначалу как будто боялись, а ныне свыклись. У нас место не бойкое, оттого, наверное, закон проще: лишнего не замечай и проживешь свой век спокойно. Да их… вас то есть, не особо и тронешь, так? А то как бы ватага столько времени тут без забот и хлопот обреталась?
      — Хороший вопрос, — кивнул Шагалан. — А проезжающие разве Аалем не интересуются? За него, слышал, большие деньги назначены.
      — Бывает, спрашивают. Но как поймут, что к чему, враз замолкают. Больно слава за вашим атаманом крепкая тянется. Иногда, правда, попадались любопытные типы, подробности разные вынюхивали, да их наши мужики неподалеку в перелеске и закопали.
      — Занятно. Что ж, красавица, пошли под крышу.
      Она придержала его за рукав:
      — А может, все-таки… Наверху полно комнатенок, в каждой найдется лежанка… Хоть на минутку… Я многое умею…
      — Не получится, говорил же.
      Расстроенная девушка помолчала, кусая губы, вздохнула тяжело:
      — Гнусная жизнь…
      Когда вернулись за стол, Ретси с подружкой не было. Эркол отчаянно клевал носом, игнорируя все усилия доставшейся ему девицы. Разочаровавшимся в кавалерах женщинам довелось утешаться лишь болтовней друг с другом да выпивкой, на которую неудавшаяся любовница Шагалана, казалось, налегала с особой жадностью. Вскоре разведчик заметил и Ретси. Тот спускался по лестнице с верхнего этажа, одежду имел растрепанную, а вид — довольный. Сел, хлопнул по плечу задремавшего Эркола:
      — Неплохой вечерок! — Потянул к себе кружку с пивом. — Совсем запалился с этой молодухой… Только вот вы мне, ребята, сегодня не нравитесь. В чем дело? Один надрался заранее, и теперь ему на все наплевать, второй вздумал хранить целомудрие в совершенно непригодном для того месте. Или я уже не прав, Шагалан?
      — Еще как прав, — буркнула чернявая девка.
      — Что с вами случилось, братцы? Стоило ли ради сна и молчания сюда выбираться?
      Эмоциональная речь эффекта не произвела: Эркол был слишком вял, а Шагалан — бесстрастен. Вернулась подружка Ретси, раскрасневшаяся и удовлетворенная.
      — Посиди, милая, отдохни, — махнул ей кавалер. — Не уверен, получится ли снова прогуляться: друзья сегодня не в духе, и, возможно, мне придется отдуваться за всех троих.
      — Послушай, Ретси, вот ты в ватаге старожил… — заговорил Шагалан.
      — Истинно так.
      — Тогда и ответь: не подмечал ли ты в ней чего-нибудь странного, ненормального?
      — В каком смысле странного?
      — Я ведь за последнее время посетил несколько ватаг. Видел всякие, подчас совершенно непохожие, но ваша просто живет иной жизнью.
      — Ну… сразу и не сообразишь, приятель. Ватага Ааля, должно быть, впрямь уникальна, да и вожак у нас легендарный. Может, разгадка в этом? Хотя я-то как раз другие отряды не навещал, сравнивать не с чем.
      — Однако ты рассказывал, что Ааль часто общается с соседями.
      — Этого сколько угодно. Посланцы какие-то у нас гостили, о некоторых только слухи бродят. А по сути… Союзами-то, Шагалан, атаманы занимаются, до нас долетают брызги.
      — Но знаете-то вы о многих?
      — Естественно. Не будем упоминать разную мелочь и шушеру, сотрудничать с ними глупо. Они либо присоединяются без оговорок, либо трусливо освобождают дорогу. Если же брать крупные отряды, то это, прежде всего, «армия Сегеша». Вот уж кто действительно достойный союзник Аалю — умный, сильный и широко известный.
      Разведчик насторожился:
      — Ааль сумел найти к нему подход?
      — Не хотелось бы обсуждать секреты в заведении вроде этого… — Ретси понизил голос. — Скажу коротко, приятель: сумел. Совсем недавно шли переговоры, и, мыслю, вполне успешные.
      — Убежден? А подробней?
      — Не-не, про то лучше у атаманов допытывайся. Мне лишние шишки без надобности.
      — Хорошо, еще кто есть?
      — Ну, в отрогах Хамарани, где начинали, здорово шумел Макоун, мир его праху. Он сам был из тех мест и легко поднимал на борьбу целые края. Горцы, конечно, взбалмошны и грубы, зато в бою им цены нет.
      — Неужели они выступали за ненавистных им Артави? — хмыкнул Шагалан.
      — Имелись другие резоны. Мелонги ведь в свое время сулили Хамарани собственную корону, пусть и в составе Империи. Такими баснями долгие годы покупалась лояльность горцев, но в конце концов у многих лопнуло терпение. Независимость — их больная тема, навязчивая идея, священная цель. Мне ли, хоть горцу и на четверть, этого не знать? Годик бы, два, мог заполыхать весь север.
      — Вы сотрудничали с Макоуном?
      — И очень тесно. Шла молва даже про объединение, не успели… судьба распорядилась иначе… Из тех же, кто жив, весьма славны Дельшан и Рапси, тоже генералы Голтейка «Грозы». Первый сражается на западе отсюда от Оронса до гор Кентарна, второй — в Редгарсии. Там у островитян те же заскоки, что и в Хамарани, разве что боевитость народа пожиже. Люди Дельшана здесь бывали, о Рапси мы только наслышаны. А кроме них… пожалуй, одна мелюзга, пекущаяся исключительно о наживе. Да в придачу мифические фигуры, вроде Черного Дожа или банды Зубастых.
      — Полагаешь, они — чистый вымысел?
      — Скорее всего. По крайней мере, ничего определенного про них неизвестно.
      Внезапно ожил Эркол, оторвал голову от стола, поднял слипающиеся глаза:
      — Есть еще одна знаменитая компания. — Его язык едва ворочался.
      — Иди ты к черту, пьянчуга, — отмахнулся Ретси. — Снова взялся за свои сказки.
      — И вовсе не сказки! Сущая правда!
      — О чем это? — заинтересовался разведчик.
      — Да ну его! — Хамаранец фыркнул. — Как напьется, начинает бубнить одну и ту же историю. Эй, приятель! Поделись-ка с Шагаланом, он пока не устал от твоих выдумок.
      — Никаких выдумок! Говорю только то, что сам видел… Короче, когда пришли мелонги, мы с семьей жили в Ринглеви. Белокурые сразу устроили грабеж, пожар, смертоубийство, в той катавасии я потерялся. Мальчонка совсем, лет шесть. Почитай, месяц бродил по городу, голодал, то попрошайничеством, то воровством перебивался. А тут как-то подходит ко мне на улице мужчина, немолодой, седоусый, неплохо одетый. Отвел в харчевню, накормил, расспросил. Потом предлагает: «Не хочешь ли, паренек, поквитаться за свою жизнь, страну и родных?» Мы, дескать, собираем мальчишек вроде тебя, чтобы вырастить из них могучих воинов. Таких могучих, что сумеют сокрушить ненавистных мелонгов! Дело это, конечно, займет много лет, зато будешь сыт, одет, защищен, а когда подрастешь, получишь шанс и на справедливое возмездие врагам.
      — Очень подозрительный тип, — вставил Ретси.
      — Ничего подобного! — обиделся Эркол. — Вполне достойный человек, из бывших солдат. А во главе всей затеи знаете кто находился? Сам великий мастер Бентанор Иигуир, о котором уже при жизни легенды слагали! Одно имя дорогого стоит. Короче, я согласился, терять-то нечего.
      — И чем же все завершилось? — спросил Шагалан.
      — Завершилось? Утром солдата схватили на выходе из города. Точно не помню, кажется, кто-то его вдруг признал. Меня он успел в последний момент выпихнуть в толпу, а сам… Два дня я бродил вокруг тюрьмы в надежде увидеть его. Но увидел лишь на третий — с прочими мятежниками повешенным на Ратушной площади.
      — Наверняка твой солдат был заурядным вором, — усмехнулся Ретси. — Вот кто-то из обкраденных его и уличил.
      — А зачем ему тогда я?
      — Мало ли… Может, хотел взять в ученики, воспитать себе напарника. А может, склонность имел к симпатичным мальчикам. Вывел бы за ворота, попользовался да зарезал бы на всякий случай. И о подобном слыхать доводилось.
      Эркол, подумав, замотал головой:
      — Нет. Не верю я в это, не такой был человек! И потом, в то время воров с мародерами вешали быстро, зачастую прямо на месте. А того солдата мурыжили два дня, и не просто, а измочалили в кровавое рубище, чтобы затем повесить с храбрецами, нападавшими на караулы мелонгов. Разве это компания для обыкновенного вора?
      — Как его звали? — спросил Шагалан тихо.
      — Да не помню я! Долго помнил, сейчас… стерлось. После той истории судьба меня начала мотать и швырять, отмерять щедро скитаний, боли, голода. И получается, был шанс изменить злодейку, но вот… ускользнул из-под самого носа. А ведь на юге до сих пор живет молва об «армии Иигуира», что готовится где-то за проливом. И значит, мог я находиться там, служить святому делу вместо потрошения мошны лавочников…
      — Ну вот, совсем сопли распустил. — Ретси поморщился. — Сочинил себе красивую сказочку и верит в нее, ровно маленький. А жизнь куда грубее и жестче. Мастер Иигуир действительно исчез при завоевании, однако все разговоры про его «армию» — байки. Если старик и перебрался через пролив, то затаился тише воды ниже травы. С тех пор же о нем ничего не слышно, правильно? А такому большому человеку сложно усидеть в тени. О какой тогда «армии» может идти речь? — Ретси скосил глаза на Шагалана: — А ты что, дружище? Неужели веришь этому вздору?
      — Верю, — сдержанно ответил разведчик. — Чего только не приключается в нашем мире.
      Они провели в трактире еще часа полтора. За это время Ретси успел сходить наверх и с чернявой девкой. Пьяная, та едва переставляла ноги, тем не менее ремесло свое знала крепко, вполне ублажив клиента. Понемногу оклемался Эркол, к которому тотчас прилипла единственная оставшаяся без работы девица. Ее упорные и откровенные труды не пропали даром, юноша в конце концов тоже дозрел для похода на второй этаж. Возвращение же их совпало с непременной кабацкой бузой. Впрочем, возможно, музыкант сам как-то спровоцировал скандал, во всяком случае, сразу оказался в его центре. Когда на шум обернулись друзья, на Эркола, прижатого к стене у лестницы, уже наскакивали двое плечистых парней. Вокруг ссоры росла толпа, хмельная и агрессивная. Выяснить причины конфликта вряд ли удалось бы, да и озаботиться следовало не ими — выживанием. По счастью, несколько людей Ааля со своими приятелями быстро протолкались к Эрколу. Образовались две гурьбы, обменивающиеся пока только яростными взглядами и площадной бранью. Под шумок кое-кто за спиной незаметно вытягивал на свет нож или кастет, драка обещала быть кровавой. Враждующие стороны, похоже, успели забыть о поводах к раздору, который жил теперь по собственным законам, однако в самой его пасти продолжал шататься растерявшийся Эркол.
      Не выжидая ни секунды, Шагалан стремглав метнулся по узкой полоске между компаниями, ухватил бледного как мел музыканта за шиворот и поволок наружу. Обе стороны опешили от подобной наглости. Шагалан почти покинул зону назревающего боя, когда сильная рука вцепилась в полу куртки:
      — Стой, молокосос! — Сзади очутился один из зачинщиков скандала, рослый парень с красным, перекошенным пьяной злобой лицом. На ногах он стоял не очень твердо, зато в плечах был существенно шире разведчика. — Куда это ты его повел?
      — Он чересчур пьян для драки, — холодно откликнулся Шагалан.
      Парень на мгновение осел под его взглядом, но хмель и гудение дружков за спиной толкали в атаку.
      — Чересчур пьян? Да какая разница, пьян или трезв? Он нас оскорбил! Оскорбил и должен за это ответить! И будет презренным трусом, если попробует бежать отсюда. Не смей его уводить, слышишь? Или, может, сопляк, сам ответишь вместо своего трусливого приятеля?
      Спорить было бесполезно. Шагалан переложил музыканта в левую руку, раскрытую правую поднял на уровень подбородка. Подождал, пока парень сфокусируется на ней.
      — Хочешь драки? А ты к ней готов? Внимательно смотри.
      Позже некоторые утверждали, будто успели увидеть движение удара. Скорее всего — пустое бахвальство. Когда рослый парень внезапно и молча обрушился на пол, Шагалан, развернувшись, скачками бросился к дверям. По пути он не только тащил Эркола, но и ухитрился выпихнуть перед собой Ретси. Вылетели на крыльцо, захлопнули дверь, подперли спинами. Внутри стремительно нарастал галдеж, но настоящей погони не случилось. Лишь раз кто-то попытался толкнуть дверь, а затем все потонуло в грохоте мебели, воплях и визге — обычной музыке кабацких баталий. Разведчик оглядел приятелей: Эркол был еще не в себе, зато Ретси совершенно оправился.
      — Может, вернемся? — чуть натянуто подмигнул он Шагалану. — Что за вечер без доброй потасовки?
      — Чего ради? У меня кулаки не чешутся.
      — Неужели тебе не под силу раскидать задирал?
      — Вероятно, под силу. Однако никчемная это затея и опасная… — Юноша прислушался. — К ножам перешли. Пожалуй, пора домой. Я забираю Эркола, ты с нами?
      — Конечно, бросать вас не резон.
      Едва отдалились во мрак, как дверь со стуком распахнулась, на крыльцо вывалились сразу несколько человек. Музыкант ойкнул, но это оказалось не преследование — выбежавший народ сам кинулся врассыпную.
      Миновали темную, мертвенно-тихую деревню, углубились в лес по той же призрачной тропинке. Лишь там Эркол сумел идти без посторонней поддержки.
      — Из-за чего сыр-бор поднялся? — поинтересовался Шагалан.
      — Честное слово, братцы, понятия не имею! То ли я его толкнул, то ли девку его зацепил. Так и не уразумел.
      — Просто захотелось парням кулаками помахать, — пояснил шедший впереди Ретси, — вот и привязались.
      Разведчик покачал головой:
      — Чудно. Я думал, вас тут все уважают и боятся.
      — Уважают, верно, а частенько и боятся. Но это местные уроды, деревенские. К нам не попали, собственную шайку собрать мозгов не хватает, вот и бесятся.
      — Кусают руку кормящего?
      — Вроде того. Время от времени им намнут бока, они затихнут, но потом сызнова за старое. Все это уже дело привычное, на манер развлечения или разминки.
      — А как же Ааль?
      — А что ему? Пока никого не зарежут, он внимания не обратит. Да и тогда повесит лишь виновника. Деревня ему нужна — надо же где-то ребятам развеяться.
      Назад добирались долго, но без происшествий. С грехом пополам перевалили через ограду. Лагерь, чудилось, спал, редкие огни факелов моргали из мрака. Расстались — приятели направились к своей казарме, а Шагалан — к «дому свиданий».
      Едва ступив на крыльцо, он понял — здесь вечер в самом разгаре. Глушимое обычно коврами и толстыми стенами слилось в захватывающую какофонию. Со всех сторон явственно ухали, охали, чмокали, стонали и вскрикивали.
      Дверь распахнулась, когда он еще приближался. Теплые руки Танжины оплели шею, повлекли в душистое жерло комнаты. Целовались прямо на пороге, жарко и жадно. Вся усталость от прошлой ночи рассеялась как дым. Юноша ласкал ладонями сильное, гибкое тело, распаляясь с каждой секундой. Сделал уже шаг к постели, но тут Танжина, напрягшись, остановила.
      — Раздевайся и ложись, — проворковала она. — Я тебе кое-что покажу.
      — Обещанный сюрприз? — Шагалан улыбнулся. — Неужели найдется подарок лучший, чем ты сама?
      — Льстец несчастный.
      — Ничего подобного. Просто соскучился по тебе, Танжи.
      — Вот в это я верю, поскольку… тоже жутко скучала. А как повеселились?
      — Тоска. Постоянно думал только о тебе. И сберег свою непорочность, невзирая на множество соблазнов.
      — Мало что льстец, а вдобавок и болтун. Впрочем, сберег ли ты силы, я скоро проверю. Ложись.
      Едва Шагалан устроился на широкой постели, Танжина зажгла от лампы две свечи, расставила их по углам. В комнатке ощутимо посветлело. Теперь юноша смог разглядеть, что подруга одета в свободный длинный халат. Танжина отвела назад волосы, обворожительно улыбнулась. Глаза казались чуть покрасневшими, но сейчас женщина наслаждалась вниманием. Вздохнула и быстрым движением стряхнула халат на пол. Юноша даже сел от удивления: она осталась вовсе не нагой, нечто эфемерное, пронзительно изящное и соблазнительное было на ней. Это нечто поблескивало и переливалось, струилось вокруг прекрасных форм, пропадая у коленок.
      Шагалан поднял голову:
      — Что это, Танжи?
      Она молча приблизилась, довольно улыбаясь и покачивая бедрами. Забралась к нему на постель, подставила живот под осторожные пальцы. Ткань была прохладная и скользкая.
      — Нравится? — Дыхание женщины сбивалось. — Редкостная штучка, заморская, настоящий шелк. Это белье сочиняла для себя какая-нибудь изысканная графиня, ее супруг отвалил торговцам бешеные деньги, а теперь… Теперь я буду… творить в нем любовь с тобой. Тебя это заводит?
      — Великолепно. Только вот как…
      — Понимаю. Да, мне добыли это сокровище на большой дороге. Нет, его не снимали с хозяйки, ни с живой, ни с мертвой. Простой обоз с вещами. Мне полагалась кой-какая доля, но я все променяла на… это. Согласись, не прогадала. Дай руку. Чувствуешь? Такие ощущения вкушали единицы в целой стране, а нынче еще и мы… Ого, какой ты нетерпеливый! Ну, тогда держись!
      Она ринулась сверху неистовым ураганом, равно алчущим и победы, и отпора. Встречный вихрь оказался достойной парой.

      К утру Шагалан окончательно утвердился в решении. Ночь выдалась не менее бурной, чем предыдущая: Танжина, страстная и опытная, не истомила, а истощила его. Впрочем, и сама порядком изнемогла. Шагалан снова оставил подругу отсыпаться, осторожно выскользнув на улицу. Тусклый блин солнца поднялся уже высоко, дело шло к завтраку. Одинокие сонные фигуры брели по направлению к кухне. Разведчик не без сожаления поглядел им вслед, но двинулся в противоположную сторону.
      На ступенях крыльца атаманского терема дремал, опершись на древко копья, охранник. Юноша чуть смягчил шаг, аккуратно прокрался мимо, когда одна из ступенек неожиданно резко взвизгнула.
      — Эй! Куда? — тотчас рыкнули сипло.
      — К атаманам, несомненно, — бросил Шагалан.
      Картина просторной светлицы показалась поразительно знакомой. Тот же полумрак, безмолвие, огромный голый стол и силуэт Бархата на его дальнем конце. Помедлив, Шагалан слегка поклонился, атаман в ответ тоже шевельнулся заметно. Сзади, громыхая сапогами, вбежал запыхавшийся охранник, вцепился в рукав.
      — Оставь его, Колотарь! — разорвал тишину властный голос Бархата. — Раньше надо было стараться, а теперь убирайся обратно. С молодым человеком я сам поговорю.
      Охранник, ворча что-то себе под нос, исчез за дверью.
      — Проходите, юноша, садитесь, — продолжил атаман. — Вижу, у вас появляется неучтивая привычка каждый раз нарушать мою трапезу… Впрочем, дело превыше всего. Я капельку наслышан о ваших последних похождениях. Пока в них полно мальчишества и безрассудства, но, несмотря на это, я полагаю вас человеком достаточно серьезным.
      — Польщен, — ухмыльнулся Шагалан, примащиваясь на краешке лавки.
      — Не надо дуться. Право, мне искренне жаль, что первая беседа получилась столь напряженной. Поймите и вы: осторожность в нашем ремесле — вещь наиважнейшая.
      — Уже сняли с меня подозрения?
      — Возможно. За вас то, что вы понравились Аалю. И на вояку Ряжа сумели произвести впечатление. У меня же чуть другой подход, господин… — Бархат нарочито покопался в памяти, но юноша на лицедейство не поддался, — Шагалан. Меня мало интересуют ваши боевые способности или преданность родине.
      — Чего же еще во мне интересного?
      — Ваша суть, ваши истинные, потаенные мотивы и цели. Вы у нас всего лишь третий день, не так ли? Срок небольшой, но кое-какие заключения сделать я успел.
      — Очень любопытно.
      — Например, как я сказал, вы кажетесь вполне серьезным человеком. Настолько серьезным, что не станете вламываться к атаманам иначе как для серьезного разговора. Я прав?
      — Абсолютно. Пришел я как раз для того, чтобы прояснить кое-что насчет своих мотивов и сути.
      — Внимательно слушаю.
      — Насколько я выяснил, вы, господин Бархат, помимо прочего, занимаетесь связями с другими ватагами.
      — Вам не полагалось этого знать, молодой человек, но добыли вы подлинную правду.
      — В таком случае имею сообщить вам о кое-каком уточнении моего собственного статуса в вашем отряде… — Шагалана понесло в высокопарность, однако это было простительно — подобное заявление произносилось впервые. С мастером Кане они давно выработали последовательность роста откровенности во взаимоотношениях с вольными ватагами. И не их вина, что никто до сих пор не переходил даже к этой, второй ступени. — Я представляю не только себя лично, но и значительную группу людей, связанных едиными помыслами и целями. В свете всего виденного здесь от имени своих соратников готов предложить вам сотрудничество. Надеюсь, оно послужит обоюдной пользе и свободе Гердонеза.
      Несколько секунд Бархат сидел молча, опустив глаза и вращая в пальцах оловянную ложку.
      — Не хочу лукавить, господин Шагалан, — вздохнул он наконец, — мы предполагали нечто похожее. У нас побывала уйма гостей, но таких, как вы… ни разу. Безусловно, мы заинтересованы в сотрудничестве с солидными силами. Сейчас, однако, складывается неудобная ситуация: вы получили возможность узнать о нас почти все, о вас же самих пока не известно ничего.
      — Что бы вы хотели узнать?
      — Прежде всего, что представляет собой ваша группа?
      — Отряд хорошо обученных воинов. Все мы — дети Гердонеза, вынужденные в свое время покинуть родину.
      — Если я правильно понял, место вашего обитания — по ту сторону пролива? Какой-нибудь из лагерей беженцев?
      — Вы правильно поняли, господин Бархат. Надеюсь, также понимаете, что я не намерен сразу уточнять это местоположение. Как вы изволили заметить, осторожность в нашем ремесле…
      — Ясно. Позволено ли будет осведомиться о численности отряда?
      — Она невелика, но сопоставима с численностью вашего.
      — Как вы помните, господин Шагалан, говорилось о солидных силах. Впрочем… Все ли беженцы имеют подготовку, сравнимую с вашей?
      — Все.
      Тонкие губы атамана дрогнули, наконец изобразив подобие улыбки:
      — Это меняет дело. Военная мощь такого отряда могла бы здорово пригодиться. Думаю, мы обсудим ваше предложение.
      — Полагаю, вы сами известите остальных атаманов и в первую очередь господина Ааля?
      — В этом нет необходимости, мой мальчик, — раздался знакомый низкий голос.
      Повторения становились навязчивыми. По лестнице опять спускался Большой Ааль, вероятно банально подслушивавший сверху беседу.
      — Рад, что не ошибся в тебе, Шагалан, — улыбнулся бородач. — Когда позавчера я увидел тебя спорящим с Бархатом, сразу понял — вместе с юным гостем к нам пожаловали основательные перемены. Таких смельчаков до сих пор не встречалось. Я связал с тобой некоторые надежды и не прогадал. Более того, обретаю союз с серьезной силой! Какой бальзам на измученную душу… Должен сказать, мой мальчик, во всем Гердонезе вряд ли сыщется человек, радевший за объединение повстанческих ватаг яростнее, чем я. Ведь если посмотреть трезво, захватчиков с их приспешниками не так уж и много! Те десятки тысяч хищников, покорявшие Гердонез, давно покинули его. Ныне на всех безбрежных просторах наберется менее двух тысяч мелонгов, тысяч пять стражников да дюжина поселений фригольдеров. Все! Вдобавок эта масса рассеяна по стране. И очевидно же, что против них следует выступать единым, сплоченным войском. Любому это очевидно, а ничего не получается! Каждый баран стремится очистить лишь свой край, убрать своего кровопийцу, после чего напрочь теряет к борьбе всякий интерес! А ведь пока мы не пройдем страну, сомкнув ряды, из конца в конец, нас будут легко истреблять поодиночке! Я знаю, Гердонез готов к новому восстанию, бросить клич — поднимутся десятки и десятки тысяч обиженных. Вопрос в том, как превратить их из стада в боеспособную армию.
      — Голтейку удалось поднять полсотни тысяч, но они бесславно разбежались под Брансенгертом, — заметил Шагалан.
      Ааль в ответ кивнул, еще более довольный:
      — Верно. Некоторые из его людей сейчас у меня, и, судя по их рассказам, Голтейка погубили не столько орды варваров, сколько те же застарелые болезни восстания. Одни толпы крестьян приходили, другие, добившись желаемого, разбредались по домам. Дворяне с духовенством воротили нос от черного люда, те, в свою очередь, не упускали случая подгадить высшим сословиям. Все сплошь и рядом грабили братьев и принимали посулы врагов. О какой подготовке армии здесь может идти речь? Коль скоро мы поставили себе целью освобождение Гердонеза, то обязаны избежать повторения прежних ошибок. Ты спросишь, каким образом? Я провел немало мучительных бессонных ночей, пока бился над этой задачей. Теперь же убежден — необходим костяк. Необходим мощный таран, тысяча-две умелых, закаленных, дисциплинированных воинов. Затем скелет обрастет мясом крестьянских полков, он принесет им уверенность и стойкость, а они ему — живучесть и мощь. Следующий вопрос: где взять таких солдат? Даже продав с себя штаны, мы не наберем денег, чтобы призвать столько наемников. К тому же наемники, хоть и неплохие рубаки, понятия не имеют об истинной любви к родине. На благородные дружины тоже надежда слаба, дисциплиной они никогда не отличались, да и отношения с простонародьем… Остается лишь один источник — вольные ватаги. По моим прикидкам, в лесах нынче скрывается до десятка тысяч человек. Если сей план завладеет умами, мы сумеем, отобрав лучших из лучших, подготовить их к настоящей войне! Далее согласуем усилия, отточим взаимодействие в небольших пробных вылазках и, наконец, в заданный час объединим в один всесокрушающий кулак! Как тебе это нравится, мой мальчик?
      — Звучит впечатляюще, — кивнул Шагалан.
      — И вполне реально! Мы делаем все от нас зависящее, чтобы договориться с крупнейшими ватагами. Кое-где уже достигаем понимания, обретаем союзников. Работа идет трудно, но она жизненно необходима стране. И тем радостнее повстречать силу, которая сама ищет единомышленников! Здесь вы столкнулись именно с нужными вам людьми. Если твои сторонники, Шагалан, не уступают тебе в военном мастерстве, то они — огромный подарок повстанческому движению! Не секрет, наши бойцы достойно выглядят с губернаторскими стражниками, но вечно пасуют перед мелонгами. Вы могли бы помочь выровнять шансы! Тут наша выгода. Теперь вопрос к тебе: чем мы способны помочь вам в первую очередь?
      Юноша помолчал, оправляясь после словесного водопада.
      — Я с моими друзьями, господин атаман, вырос на чужбине. Это позволило нам беспрепятственно жить и готовиться, однако мы оказались оторванными от своей страны. Сейчас, когда время решительных действий приближается, такая оторванность, согласитесь, тягостна и недопустима. Поэтому главное, что мы ищем от союза на данный момент, — информация. Нужны достоверные сведения обо всем происходящем в Гердонезе, перво-наперво — о врагах: численность, местоположение, планы, поступки. Полагаю, у вас имеется некоторая сеть осведомителей для добычи требуемого?
      — Возможно. — Ааль хитро усмехнулся в усы. — Пока ваши запросы вполне реальны.
      — И еще. Вы упоминали, что ведете переговоры со многими ватагами. Хотелось бы через вас получить выход и на них. Необязательно раскрывать нам людей, но их помощь в состоянии принести пользу.
      — Резонное пожелание.
      — Прежде всего, нас интересует небезызвестная «армия Сегеша». У вас ведь были встречи с ними?
      В комнате повисло напряженное молчание. Враз помрачневшие атаманы переглянулись.
      — Он ничего не знает? — спросил Ааль.
      — Никто ничего не знает, — откликнулся Бархат. — Мы не торопились сообщать, хотя вести рано или поздно сами доползут.
      — Не вижу смысла таиться, это вопрос одного-двух дней.
      — О чем речь? — осведомился Шагалан.
      Хмурый Ааль нервно подергал себя за бороду.
      — На днях Сегеша с товарищами схватили мелонги. Совсем недалеко отсюда, милях в пятнадцати на запад. Сейчас пленники в Галаге, в городской тюрьме. Бродят упорные слухи, будто тянуть с их пытками не намерены и самое большее через неделю казнят.
      — Жаль, — кивнул Бархат. — Отличный был воин, немало вражьей крови на его счету. Все мы ходим по краю пропасти, но в нынешнем году власти особо остервенились именно против Сегеша. А ведь только начинали налаживать отношения… Даже это оказалось трудной задачей — его отряд постоянно гоняли по лесам, не давая ни дня покоя. И в конце концов, похоже, добились своего… Вижу, вас новость также огорчила, господин Шагалан?
      Огорчила? Дьявольщина! Рушилась главная их надежда, заветная цель нескольких месяцев призраком таяла во мраке! Внезапный и тяжкий удар. Правда… пока надежда еще не уничтожена окончательно… Разведчик вскинул голову:
      — Вы уверены, господа, что Сегеш в Галаге?
      — Совершенно, — отозвался Ааль. — Мелонги не скрывают этого. Наоборот, затевают в назидание остальным устроить из поимки и казни настоящее представление.
      — Вы могли бы попытаться освободить узников.
      Глаза Ааля округлились в неподдельном изумлении:
      — Освободить? Из Галаги? Безумие! У нас, скорее всего, не получится даже проникнуть в город.
      — А если все-таки проникнем, — поддержал Бархат, — то очутимся в западне, где нас вырежут до последнего. Да там одних мелонгов больше, чем нас! Стражников, молодой человек, не меньше двух сотен! Поляжем все без какой-либо пользы.
      — Но ведь благородная цель стоит риска, — не унимался Шагалан.
      — Никакого риска не будет. — Ааль тяжело вздохнул. — Поскольку не будет ни малейшего шанса добраться до цели. Тебе, сынок, видимо, не случалось посещать Галагу? Тюрьма там располагается в старом донжоне. Точнее, в его подземельях. Рассказывают, в легендарные времена Первых Королей вокруг не раз кипели жаркие бои. Подчас врагам удавалось ворваться в город, но донжон не захватывался штурмом никогда! А теперь подумай, разумно ли предлагать лесным бродягам с ходу овладеть тем, что устояло перед бронированными полчищами с осадными машинами? Молчишь? Я рад, что здравый смысл в тебе, мой мальчик, все же сильней горячности.
      Однако Шагалан вовсе не собирался отступать:
      — Если нельзя штурмовать тюрьму, возможно, получится отбить заключенных по дороге на казнь?
      — Тоже безумие, — махнул рукой Бархат. — По опыту предыдущих экзекуций можно предположить: ворота будут заперты, войска — на ногах, а вероятно, что подтянут и дополнительные части. Охрана на площади в три ряда, лучники на крышах… Знаем, некогда мы пробовали подобное провернуть с Макоуном. Хорошо, успели тогда опомниться вовремя.
      На сей раз Шагалан молчал целую минуту, старые многоопытные атаманы терпеливо ждали.
      — Что ж, — тихо произнес юноша. — Возможно, предотвратить ничего и не удастся. В любом случае мне нужно отправиться в город и самому посмотреть все на месте.
      — Подумай еще раз, сынок, — сказал Ааль. — Ты затеваешь слишком опасное дело. Одно неосторожное движение, и окажешься-таки рядом с Сегешем, но на эшафоте.
      Шагалан кинул на атамана короткий взгляд:
      — На эшафоте? Мы ввязались в борьбу не сейчас, господа, мы почти родились в ней. Смерть здесь — заурядная плата. А я должен быть в городе и буду там.
      — Пусть так, — согласился Бархат. — Я подберу пару смышленых ребят в сопровождение. Лишние руки не…
      — Никакого сопровождения, — оборвал его разведчик. — Я лучше действую в одиночку, ваши люди станут только обузой.
      Ааль вздохнул:
      — Ну… как знаешь. Не держать же силой… Откровенно говоря, с тяжелым сердцем отпускаю тебя в эту авантюру. Слишком радужные надежды успели в нас зародиться, не дай бог обрубится все вдруг… Побереги себя, мой мальчик. Когда выходишь?
      — Немедля. До города есть пикеты?
      — Постоянных нет, — отозвался Бархат, — хотя разъезды попадаются частенько, и осторожность не помешает.
      У крыльца Шагалана уже поджидали обеспокоенные приятели, как-то проведавшие о внезапном визите в высочайшие палаты. Выслушав короткое описание ситуации, оба тотчас вызвались сопровождать и тотчас получили категоричный отказ. Ретси примирился сразу, Эркол какое-то время пытался возражать, отступив неохотно. В напряженной атмосфере позавтракали. Танжина восприняла известие молча, хотя далось ей это нелегко. Пока юноша собирал вещи, она сидела неподвижно на постели, кусая губу, чтобы не разреветься. Под конец Шагалан обнял подругу и чмокнул в лоб.
      — Ты вернешься? — поднялись переполняющиеся слезами глаза.
      — Сделаю все, что смогу, милая.
      — Неужели вожаки не нашли для первого задания чего-нибудь полегче?
      — Они здесь ни при чем, это мое дело, я решился на него сам.
      — Тогда можно еще передумать? — По лицу женщины скользнул свет отчаянной надежды. — Ведь можно?
      — Можно, но я не передумаю. Так следует делать, и обсуждать нечего. Прощай.
      Он мягко коснулся кончиками пальцев ее щеки, затем, стремительно развернувшись, вышел.
      — Да сбережет тебя Всеблагой Творец, — перекрестила Танжина затворившуюся дверь.
 
      Ватагу Шагалан покинул безо всякого шума и помпы. Провожали трое: Бархат, Ретси и Эркол. Сразу за воротами остановились, атаман указал тропу, ведущую к тракту. Последние рукопожатия, и Шагалан нырнул в бурное пестроцветье леса.
      Как будто и не было нескольких суматошных дней — он снова ступал по пружинящей земле, усыпанной сухой хвоей, один, налегке, разве что одет и вооружен теперь получше. Ближайшее будущее рисовалось туманным. В голове, правда, с настырностью осенней мухи вертелась некая идея, но столь очевидно рисковая, что юноша не дерзал даже серьезно ее обмозговывать. Между тем идея не унималась, вылезала опять, дразнила изяществом и удалью. Потребовалось некоторое усилие, чтобы очистить от нее разум, сосредоточившись на дороге. Результат не заставил себя ждать.
      Когда впереди засветлело среди стволов серое небо, Шагалан начал привычно осматриваться, готовясь к выходу на тракт. Что-то зацепило. Будто бы на самом краю поля зрения одна из мириад теней колышущейся кругом листвы дернулась слишком резво. Повторный взгляд ничего не обнаружил, однако настороженность осталась. Давно отлаженный механизм поведения лесного охотника заработал почти самостоятельно: еще пара проверок, незаметных оглядок, перемен темпа, прислушиваний. К моменту выхода на дорогу юноша уже не сомневался — за ним идет человек, скорее всего один, зато весьма опытный.
      По другую сторону традиционно безлюдного тракта тянулись, теряясь в мглистой дали, мокрые пожни. Разведчик лишний раз повертел головой, оценил изгибы петлистого пути и зашагал вперед со всей возможной прытью, только что не бегом. После нескольких минут такого бешеного марша очередная оглядка исподтишка обнаружила неясный силуэт — дабы не отстать, преследователь вынужден был тоже выйти на дорогу. Едва миновав намеченный крутой поворот, юноша мягко отпрыгнул вбок через придорожную канаву и укрылся за ближайшим стволом. Теперь надлежало немного потерпеть. Наивный преследователь бодро протопает сейчас прямо по тракту, более искушенный — срежет угол лесом, сообразив, как удобен этот поворот для засады. Шагалан предпочел рассчитывать на второй вариант и не ошибся. Замерший, скорчившийся клубком у корней, он еле расслышал быстрый приглушенный шорох. Потом рядом хрустнула ветка. Из-за ствола вынырнула сгорбленная фигура, мгновеньем позже разведчик прыгнул. До цели было шагов пять, он преодолел их в два скачка. За миг до столкновения навстречу вывернулось бледное лицо, испуганно дернулась рука, но помешать не успела. Юноша снес противника всей массой тела, при этом так сумев подправить общий полет, чтобы приземление случилось аккурат на голову преследователю. Шагалан всерьез опасался, что от подобного кульбита несчастный сразу испустит дух, — пока это выглядело совершенно излишним. Беспокоился зря — голова оказалась на удивление крепкой. Сознание противника почти оставило, зато жизнь держалась прочно. Во избежание осложнений, попытавшегося мычать и ворочаться беднягу пришлось чуточку придушить.
      Едва тело утихомирилось, разведчик проворно отскочил в сторону и долго, напряженно изучал окрестности, временами, словно дикий зверь, даже принюхиваясь. Так никого больше и не обнаружив, возвратился к поверженному. Это был статный, поджарый парень немногим за двадцать. Одет в заурядное крестьянское платье, хотя кое-какие приметы выдавали человека, чуждого плугу. Из оружия только широкий нож на поясе — обычный спутник простолюдина. Кроме того, в вещах нашлись горсть сухарей и десяток медяков. Узкое сухое лицо, длинный нос, жидкая полоска светлой бородки. Вроде бы Шагалан видел этого удальца в лагере Ааля. Точнее, как ни перетряхивал память, вспомнить не получилось.
      Что бы это значило? Ааль или, например, Бархат решил наплевать на его отказ и навязать свое попечение? Что поручили человеку — охранять, следить или нечто иное? Один ли он был послан? В последнее верилось слабо — юноша, казалось, сумел внушить Аалю некоторое уважение. А тогда где остальные провожатые? Если не шли все вместе, то, вероятно, сей распростертый на земле парень — передовой разведчик, лучше других умеющий выслеживать добычу в лесу. То есть остальные сейчас дружно топают совсем неподалеку? Отчаянно хотелось привести бедолагу в чувство и на совесть допросить — имелись кое-какие любопытные способы вытягивания правды. Однако чересчур заботила возможная погоня. Дабы не устраивать в лесу поножовщины, требовалось быстрее убираться.
      Схватив бездыханное тело за ноги, юноша оттащил его в сторону, под сосновую корягу. Связал руки за спиной, накидал сверху веток. Сложно сказать, когда поверженный очухается, но прыткость подрастеряет, а товарищи его отыщут навряд ли.
      Лишний раз осмотревшись, Шагалан решительно пустился дальше по тракту. Дорога оставалась недлинная, часа через два впереди затемнели дымы и башни большого города. В пути обошлось без происшествий, разве что однажды наткнулся на караван и непонятную толпу народа, гомонящего у обочины, на всякий случай обогнул их лесом.
      Галага предстала облаком разномастных домов, дворцов и лачуг, разлегшимся на противоположном берегу широкой, мутной Гевси. Дома грудились плотно, чудилось, они просто росли один из другого. Самые отдаленные терялись в призрачной дымке — то ли в дождевой мгле, то ли в собственных испарениях. Вдоль речного обрыва гордо возвышались пять сторожевых башен — следы былой независимости и могущества. Вместо стен — жалкий вал с частоколом. Впрочем, учитывая особую роль Галаги в Первом Восстании, странно было видеть и это. Еще несколько башен торчали из тела города наравне со шпилями храмов и дворцов. Какая из них тюрьма? С ходу не определить. Как и встарь, главным защитным бастионом служила река. Теперь, правда, через нее вели не два моста, а лишь один, но при нынешнем размахе торговли и он не перегружался. Даже сейчас, в самый разгар осенних ярмарок, при въезде на мост скопилось всего три обоза да два десятка путников… Скопилось у мощной заставы губернаторских стражников. С первого взгляда Шагалан уяснил, что обычной мздой тут не обойдется. Стражники, обуянные совершенно несвойственной им остервенелостью, проверяли у всех подорожные бумаги, вчитывались в каждую букву, расспрашивали, копались в поклаже. Деньги за проезд принимались в последнюю очередь. Гадай — не гадай, какая шлея попала им сегодня под амуницию, только задачу это осложняло сильно.
      Продолжая осматриваться, юноша приметил неподалеку маленькую рощицу, в которой собралось человек десять-двенадцать. Держались они врозь, одеты были по-разному, но нервничали одинаково. Чтобы не торчать под моросящим дождем, Шагалан двинулся к ним. Люди и впрямь казались незнакомыми друг другу, новичка встретили настороженно, хотя и без враждебности. Кинув плащ на землю под раскидистым деревом, разведчик улегся сверху. Среди постояльцев рощи обнаружились и женщины, и дети, и седые старцы. Через минуту прерванные было разговоры возобновились, в результате юноша быстро определил, что очутился в обществе товарищей по несчастью — таких же странников без необходимых для путешествий бумаг. Труднее было понять, на что горемыки рассчитывают. Любой рьяный стражник мог в любой момент учинить здесь форменный погром. Вдоволь наслушавшись историй о чужих невзгодах, Шагалан наконец повернулся к своему соседу — мрачному, понурому мужику:
      — Извините, уважаемый. Не в курсе, случаем, с чего вдруг стража лютует?
      Мужик покосился с подозрением, но, помедлив, ответил:
      — Известно с чего. Все из-за поимки старика Сегеша.
      — Так его взаправду поймали? — нарочито удивился юноша.
      — Истинно так. Третьего дня по городу возили в телеге, показывали народу, чтоб никто не сомневался. Ну, а под то, знамо дело, и войску нагнали видимо-невидимо. Караулы, вишь, удвоили, офицеров ихних из тепленьких постелек в дождь выставили. Вот и звереют.
      — И даже за деньги не пройти?
      — Какое там! Это раньше, парень, просто: гони монету и езжай гоголем, а ныне… Что внутрь, что назад на тракт не отпустят, во!
      — И куда ж тогда? — насторожился Шагалан.
      — Известно куда. Высекут до потери чувств, а ежели заподозрят серьезное… тогда, считай, пропал. Солнце сесть не успеет, как будешь болтаться в петле. А заподозрить им каждого ничего не стоит.
      — Неужели сразу и вешать?
      — Угу. Вон там, в сторонке, чуешь, плоды на суку качаются? Ни суда, ни острога, все тут на месте и закончится.
      — Веселенькое положение… И чего же делать? Чего ждать?
      Мужик вздохнул:
      — Чуда ждать. Может, Тайна Заступница поддержит в напасти. А нет — придется мне вторую ночь в поле терпеть. В городе семья, дети, все равно рано или поздно пробираться. Авось волк не задерет, тать не зарежет, стражник не сцапает. Крепись да молись — сие наша, парень, тяжкая доля.
      Ночевать здесь Шагалан, безусловно, не планировал, однако задача и впрямь попалась непростая. Пока стража начеку, проскочить мимо нее сложно. И с боем не прорвешься — за мостом у ворот еще несколько человек: захлопнут створки, и стучись потом хоть лбом. Подорожная, так славно пособившая с фригольдерами, и сейчас за пазухой, но вторично испытывать судьбу не тянуло. Злополучный купчина, вероятно, уже доковылял до Галаги, и если не кормил ворон как отловленный бродяга, то наверняка поднял тревогу. Тогда заветная бумага грозила оказаться пропуском на виселицу. Надежда на то, что рвение стражи вдруг ни с того ни с сего закончится, сменившись обычной алчностью, отсутствовала. Оставался потаенный путь — в темноте переправляться через реку вплавь и затем перелезать частокол. Радость не великая, но больше ничего не придумывалось. Тут и мелонгов поблагодаришь, что старые каменные стены срыли, облегчили жизнь бедным разведчикам.
      Однако, видно, не судьба была юноше в очередной раз искупаться в стылой осенней водице. То ли Святая Тайна снизошла к молитвам, то ли собравшиеся бедолаги дожидались именно такого чуда, но к мосту приблизился новый караван. Повозки встали, не доезжая сотни шагов, с передней слез крепкий невысокий мужчина, покрутил головой и прямиком двинулся к ним. В роще заволновались, зашушукались, вскочили. Подошедший был в дорогом черном с серебром кафтане, с серебряной же цепью на груди. Сразу чувствовался породистый, состоятельный купец, вот только выглядел он сейчас неважно: шикарный кафтан пропылен, вдобавок лопнул от подмышки до пояса, выпятив мясо голубой подкладки, цвет сапог полностью скрывался под слоем грязи, шапка не уцелела вовсе. У левого глаза незнакомца лиловел внушительный кровоподтек.
      Вступив в рощу, купец остановился, нервно тиская рукоять висевшей на боку сабли, долго озирался, откашливался. Народ в молчании ждал.
      — Короче, так, правоверные, — зазвучал надсаженный голос. — Есть три прописанных места, чьи хозяева уже отчитываются перед Создателем. Возьму тех, кто щедрее. Начинать с пяти грошей.
      Люди зашумели, кто-то понуро отошел в сторону, остальные принялись наперебой торговаться. Пока Шагалан разбирался в происходящем, цена взмыла до девяти медяков.
      — Сребреник! — Почувствовав, что торг затихает, юноша поднял руку.
      Конкуренты осеклись, купец покосился, довольный:
      — Славно, молодой господин. Видать, вас допекло, коли так в город тянет. Надо будет лишь накинуть чего попроще. Ребятки-то мои на зажиточных не походили.
      — И кто же их обидел? Уж не Большого ли Ааля удальцы?
      При упоминании грозного имени купец скривился:
      — Его, лиходея. Кому ж в этих краях еще шалить? Налетели нынче ночью, две телеги разграбили, людей побили. Сплошной убыток! Теперь хоть крохи вернуть. — В голосе купца сквозило уныние, однако пальцы исправно и резво пересчитывали полученные деньги.
      — И часто приходится так местами торговать?
      — Частенько. Здесь если не второй, то третий караван обязательно обдерут. И крови, мучители, давно не боятся.
      В компании с купцом и двумя другими счастливчиками Шагалан присоединился к обозу. Где-то отыскали длинный рваный плащ, юноша закутался в него с головой поверх собственного. Подъехали к мосту. Стражники нудно переругивались с хозяином, листали бумаги, потом двинулись вдоль телег, просматривая каждую мелочь. Судя по раздраженным лицам, такая активная деятельность нравилась им не больше, чем путникам. Один из стражников попытался расспросить и Шагалана, но, пока тот мычал, старательно вспоминая купленное имя, на выручку пришел купец. Наконец придирки истощились, пошлина заплачена, и караван пополз на северный берег. Без проблем миновали распахнутые ворота. Прямо за ними кипела неугомонная толчея города.
      Когда-то Галага была столицей Гердонезского королевства. Продолжалось это очень недолго, и много воды унесла с тех пор в море Гевси. Молодые и напористые западные города отвлекли на себя торговые потоки, Ринглеви увела столичный статус. Разгром Первого Восстания и драконовские дорожные репрессии мелонгов подрубили здесь жизнь еще сильнее. Кое-что повидавший Шагалан не мог этого не почувствовать. Правда, стояла осень, окрестные жители потянулись на ярмарки, и тесные улочки Галаги вмиг переполнились через край. Казалось, тут торгуют все. Гончары и ткачи, точильщики и бондари, кузнецы и ювелиры, водовозы и зеленщики сидели чуть ли не на плечах друг у друга. Все одновременно кричали, нахваливая товар и умудряясь не прерывать работы. Отовсюду стучали молотки, скрипели механизмы, звенели монеты. Ревела перепуганная скотина, ароматы щедро устилавшего дорогу навоза перемешивались с запахами бесценных заморских пряностей. Лотки с провизией ломились, хотя торговцев трудно было назвать счастливыми. Почти все из получаемого ныне заскорузлыми руками через неделю очутится в сундуках сеньоров. Справедливости ради надо заметить, что и там отдых монетам предстоит короткий — в назначенный день явится губернаторский чиновник, и с высокородного сеньора стребуют имперскую подать за его владения. Столь непривычный порядок превратился в еще одну занозу, тяготившую и раздражавшую благородное сословие. Худосочные крестьянские хозяйства, силком выпихнутые на рынок, тоже не имели от этого осязаемой пользы. Хорошо было одним варварам: теперь им не приходилось прочесывать в поисках денег все хибары по стране, поручив занятие землевладельцам. Пусть удрученные новой повинностью хозяева частенько выбивали из людей лишку себе в утешение, мелонги смотрели на такое сквозь пальцы, наказывая редко. Власть, как и повелось от века, свирепела лишь в одном случае — когда не получала вовремя положенных средств.
      По рынку, захлестнувшему сейчас и окрестные проулки, Шагалан бродил довольно долго. Эта шумная сумятица, хоть и наблюдал он такое не впервые, оставалась диковинкой. Он, разменяв сребреник, мог ощутить себя богачом, властителем дум. К добротной одежде и тугому кошелю моментально потянулись десятки глаз. Встрепенувшиеся продавцы, перебивая друг друга, совали со всех сторон товар, заискивающе гнули шеи. Непривычно и забавно. Разведчик почти даром получил полдюжины огромных красных яблок. Обтерев одно из них об рукав, впился зубами в сладкую сочную мякоть, не останавливая блуждания по переполненным улицам. Под ногами путалась домашняя живность, изредка сквозь толпу продиралась телега, раздвигая всех к стенам, или проезжал богато одетый всадник. Как-то незаметно Шагалана вынесло к ратушной площади, сердцевине сегодняшнего торга. Здесь людское море вовсе сливалось в сплошной водоворот, бьющийся в берегах двух величественных древних зданий — собора и ратуши. Юноша не решился сразу нырять в эту стихию, нашел рядом крошечную харчевню, умостившуюся прямо на пологой крыше одного из домов. На удобной террасе удалось относительно спокойно перекусить, свысока разглядывая бурлящую площадь.
      Поздний обед уже завершался кружкой недурного пива, когда со стороны рынка грянули трубы. Посетители харчевни отреагировали вяло, как на привычную помеху. Только Шагалан с хозяином заведения отправились к перилам узнать, в чем дело. Или второй просто присматривал за первым, чтобы тот не ретировался без расчета?
      На лестнице ратуши пламенели наряды застывших изваяниями трубачей. Дородная фигура между ними оказалась глашатаем, который, раскатав свиток, начал громко читать. Многочисленные ступени возносили его выше голов толпы, поэтому видно было прекрасно, зато слышно — отвратительно. По сути, площадь проигнорировала представителей власти, безмятежно продолжая свои хлопоты. Так и выходило: справа надрывал глотку глашатай, слева с паперти завывали нищие, в центре голосили торговцы, а Шагалану доставалась звуковая каша. Отчаявшись перекричать всех, глашатай велел своим спутникам повторить трубный призыв к вниманию, однако эффект получился прежний, то есть никакой. Бедняга потоптался растерянно на месте, затем махнул на все рукой и возобновил чтение. Ясно различили бы его слова, пожалуй, лишь с десяток очутившихся поблизости, но и те выступлением пренебрегали.
      — И чего дурень надрывается? — хмыкнул за спиной Шагалана кабатчик. — Разве ж охота внимать одному и тому же несколько раз на дню? Без того забот полон рот.
      — Ежели… именем… поелику выше… — прорывались к террасе отдельные фразы.
      — Вы уже слышали это сообщение? — обернулся юноша.
      — Еще бы, только сегодня дважды.
      — И о чем же он говорит? Отсюда невозможно разобрать.
      — Да ничего интересного, сударь. Обычное дело. Выкликают имена разбойников и злодеев, за чьи головы награда назначена. Меняется список нечасто, так что скоро я сам выучу его наизусть.
      — А как бы мне все же послушать? Вдруг пригодится?
      — Пустая затея, сударь, — покривился кабатчик. — Хлеб охотника за наградами вовсе не сладок. А слушать там нечего, все одинаково: Аргаст Хром, тридцать серебряных монет за живого, двадцать за мертвого. Ааль Большой, тоже двадцать. Бентур Лежень, двадцать и десять… Видите, сударь, хватает и обрывков слов, чтобы восстановить все. Хотя, если подумать, зачем мне, совершенно мирному человеку, эта дребедень?
      — Вы, сударь, кажется, называли Большого Ааля? Двадцать монет за живого?
      — Истинно так.
      — А за мертвого?
      — За мертвого? — Кабатчик посмотрел на Шагалана с недоумением. — За мертвого… — Он потер ладонями виски, вспоминая. — А про мертвого ничего нет! Удивительно, сударь, я только сейчас это заметил! Деньги действительно обещаны лишь за живого. А чего, приходилось сталкиваться?
      — К сожалению, довелось недавно.
      — Личность-то известная, в городе о нем много пересудов. Мыслю, крепко он насолил властям, раз желают его всенепременно заполучить живьем и помучить всласть. То-то я слыхал подобное от родича, да никак не думал, что про Ааля…
      — Возможно и так, — кивнул Шагалан.
      Расплатившись, он вернулся на площадь. Попытался было пробраться ближе к ратуше, но тут его чуть не сшибла вынырнувшая из толпы тележка медника. Пока огибал ее, почувствовал необычное — легкие пальчики осторожно пытались отвязать от пояса кошель. Резким движением юноша перехватил чужую кисть, да так, что воришка тотчас взвыл дурным голосом и вылетел, толкаемый нестерпимой болью, из-за спины.
      — Вот черт! — не сдержался Шагалан.
      — Отпусти, дьявол! Отпусти во имя Творца! Кому говорю! — Глаза Йерса, вопреки просьбе, сверкнули упрямой твердостью.
      Юноша ослабил хватку, хотя совсем не отпустил, лишь позволил воришке прийти в себя.
      — Любопытная встреча. Какими судьбами, дружок? Уславливались вроде…
      — Уславливались… — буркнул мальчишка, продолжая дергать руку. — Считай, не сдюжил, не вытерпел у тех мироедов. Пусти!
      — Это ты про Лекстеса?
      — Про него… и семейку. Не всяк без греха, кто без гроша… приятель.
      — Мудро. Ну-ка, давай в сторонку отойдем, расскажешь подробнее.
      Освободив наконец руку, хмурый Йерс поправил лохмотья:
      — Да чего толковать, сволочи оказались порядочные. Загуляли сразу, запили, обо мне будто и заботятся, а сами волками косятся… Как серебро потощало, барышника в гости зазвали… Тебя-то рядом нет, а деньги нужны: что-то барину выплатить, что-то на долги, себя, разумеется, не обидели, со мной вот до поры мирились. Да и вообще, чем больше денег, тем аппетиты злее. А главное — хмель языки развязал. Того и гляди, лишнего сболтнули б, зимовку мне на острог бы заменили…
      — А как деревня? Вопросы, подозрения?
      — Шушукались, конечно, люди, не каждый ведь день голь вмиг богатеет. Пересуды всякие бродили, только Лекстес упрямо на брата своего списывал. Тот где-то на западе, чуть ли не в Кентарне, осел. Толком о нем ничего не слышно, так мужик и напридумывал разных сказок. Мол, и деньги с лошадьми брат прислал, и сам я — его любимый племяш.
      — Поверили?
      — Люди-то? Ну, кряхтели, да мирились. Однако это все, покуда деньги есть. Закончатся — мигом на улицу вышвырнут, не пожалеют, сволочи, родную кровинку. И вдобавок… душно там…
      — А здесь?
      — Хоть воля, какая-никакая…
      — Воля с голодухи помереть. Или под плетьми. В Галагу-то как проник?
      — Хитрость невеликая: выше по течению лодчонку… увел. И в частоколе свои ходы имеются. Со вчерашнего дня в городе.
      — Ишь ты, знаток, — усмехнулся Шагалан. — Есть хочешь?
      На последние яблоки мальчишка набросился с жадностью.
      — Ничего, — выговорил с набитым ртом. — Коль Бог на встречу расщедрился, теперь вдвоем не пропадем.
      — Вдвоем? Скажешь, нечаянно руку в нужный кошель запустил?
      — Конечно, нечаянно. Юноша покачал головой:
      — Врешь, чую.
      — А вот и не вру! — вскинулся Йерс.
      — Ой, врешь… Крутишь. Совпадения такие разве что в сказках случаются. Лучше бы правдой поделился.
      — Какой правды тебе опять недостает?
      — Какой… Мыслю, углядел ты меня, малыш, уже на крыше, в харчевне. Дождался, когда спущусь, а затем… Ловкостью захотелось блеснуть, верно? С такой ловкостью ты и до снега не дотянешь.
      Мальчишка насупился:
      — На других сноровки хватало, а с удальцами вроде тебя… нечасто столкнешься. — Признаваться он при всем том не собирался. — Чего, снова прогонишь?
      — Не поздно к Лекстесу возвратиться, договор с ним в силе.
      — Тогда предпочту подворотни.
      Шагалан помолчал, рассматривая малолетнего упрямца.
      — Ладно, при себе долго не продержу, но что-нибудь придумаем. А покуда… В городе разбираешься?
      — Ну, чай, не один месяц тут бедовал. Показать чего надобно?
      — Все. Входы-выходы, улицы главные и темные, посты, казармы. Потом еще кое-что.
      — Никак шалость замыслил? — Взгляд Йерса нежданно смягчился. — Впрочем, дело это твое, я чужой лихости не враг. Затея-то хоть прибыльная?
      — Скорее опасная.
      За пару часов вдвоем с мальчишкой, и вправду неплохим проводником, исходили почти всю Галагу. Перед Шагаланом промелькнули десятки улочек: шумные и тесные торговые, обшарпанные нищие, широкие и чинные зажиточные. На одних юноша едва вырывался из рук нахрапистых лоточников, на других проталкивался среди попрошаек и калек, на третьих сам чувствовал себя похожим на бродягу. От богатых улиц пользы предвиделось меньше всего, зато здесь было наиболее интересно — роскошью, как минимум внешней, городская элита, пожалуй, не уступала даже Амиарте. Шагалан, пусть и одетый сейчас вполне достойно, не слишком полагался на свое знание здешних правил поведения. Вдобавок семенивший рядом маленький комок лохмотьев респектабельности не добавлял. Вляпаться в историю совсем не хотелось, а потому юноша старался быстро проходить такие места посередине дороги, завернувшись в плащ и не реагируя ни на кого. В крайнем случае, его сочтут заносчивым невежей, но никак не сомнительным типом. Несколько раз встречались губернаторские патрули. Шагалан кожей ощущал их подозрительные взгляды, однако вида не подавал. Ничто так не усмиряет людей, как чужие самоуверенность и наглость. Стушуешься, закроешься плащом и поспешишь в глухой переулок — стражники, подобно хорошим сторожевым псам, сразу, не сговариваясь, бросятся в погоню. А вот если устремишься прямо на них, излучая непоколебимую убежденность в своем праве, бесцеремонно раздвинешь плечом да в придачу наступишь кому на ногу, тогда тебя пропустят без звука, чуть ли не с извинениями. И долго потом еще будут обсуждать, какого это вельможу их угораздило побеспокоить. К счастью, мелонгийских постов не попадалось — со старыми вымуштрованными солдатами фокус срабатывал не всегда.
      Лишь однажды разведчик на секунду забыл о бдительности. Большой, богато отделанный паланкин, несомый двумя парами могучих слуг, медленно плыл по улице; в просвете между занавесками угадывался отточенный, строгий профиль благородной дамы. Как раз напротив Шагалана с его спутником дама соизволила выглянуть наружу. Красивое бледное лицо, очерченное белой тканью; высокомерно-скучающий взор вдруг зацепился за юношу. Зародились и пробежали рябью какие-то эмоции, в глазах шевельнулся интерес, дрогнули бескровные губы. Пожалуй, полагалось поклониться прекрасной незнакомке, но Шагалан только неподвижно и до бестактности откровенно следил за удаляющимися носилками.
      — Знатная фифа, — хмыкнул сзади Йерс. — И на тебя, похоже, запала, приятель. Хочешь, выведаю, кто и откуда? На удачном романе можно здорово руки погреть. Дамочка-то не из бедных, одних камней на шее целое состояние. Небось отвалит капельку милому дружку. Так я сбегаю, разнюхаю?
      — Не суетись.
      Шагалан отправился дальше, осматриваясь, не привлек ли своим поведением чьего-нибудь ненужного внимания. Мальчишка забежал вперед, замахал руками:
      — А чего такого? Дело чистое, безопасное, доходное и приятное. Знавал я одного парня, его тоже бабы страсть как любили…
      — Не время сейчас для подобных приключений, мой юный сводник. Теперь надо увидеть тюрьму.
      — Во-во, самый веселый уголок. Все обходят его за милю, а ты сам туда торопишься? Не боишься накликать беду?
      — Нет. Скорее ты боишься туда проводить.
      — Еще чего! — Чумазое лицо воришки вспыхнуло. — Гулял я и не в таких местах. А нынче, опять же, ты указываешь, тебе и отвечать, если что. Пошли!
      Серую тушу донжона Шагалан заприметил за пару кварталов. Мрачного вида башня возвышалась над окрестными лачугами, подавляя и угнетая. Вблизи выяснилось, что она не столь уж и высокая, зато тучность действительно впечатляла. Груда огромных, едва обтесанных глыб, густо затянутых сеткой плесени и пятнами мха, словно сказочное чудовище окаменело в дреме. Определенно вся эта безумная масса давным-давно не слыхала грохота битв, успев глубоко пустить корни. С разных сторон напирали волны новых домов и домишек — каждый клочок земли в городе ценился неимоверно. Однако, не дойдя трех десятков шагов до величественных стен, постройки резко останавливались, кучились на невидимой черте, и никто не дерзал потревожить покой спящего великана.
      Впрочем, не такого уж спящего. Жизнь вокруг донжона не кипела, как на рынке, но и не замирала. За короткое время четыре человека скрылось внутри, двое вышло. Возле узких дверей, набранных из толстенных дубовых плах, располагались сразу трое часовых. Старший из них уже на подходе опознавался как мелонг.
      — Все караулы, болтают, усилили, стоило только Сегеша заточить, — откликнулся Йерс на негромкий вопрос юноши.
      Они медленно шли мимо тюрьмы по дальней стороне улицы. Близился вечер, вокруг было малолюдно, хотя кое-какие прохожие и даже повозки попадались. Стайки смельчаков спешили в соседний собор. Без них под скучающими взорами охраны стало бы совсем неуютно.
      — Я же говорил — гиблое место, — буркнул мальчишка. — Убираемся отсюда поскорее, нечего смотреть. Лучше уж крюка дать, чем мурашки по спине гонять.
      — Погоди, не дергайся, — придержал его Шагалан. — Место жутковатое, но любопытное.
      — Во-во, тут как раз любопытных и привечают. Да такое занятное им показывают, что те вопят по ночам от радости.
      — Сам слышал?
      — Еще чего! Слышал молву об этом. Я из ума не выжил, чтоб по ночам тут околачиваться… Ты представляешь, сколько здесь призраков замученных колодников бродить должно? А ведь у призрака друзей нет, кинется на всякого с теплой кровью. Бр-р…
      Вход в башню, судя по всему, существовал единственный. Узкие щели бойниц нижнего яруса располагались невысоко, но защищались могучими решетками. Дальше обходилось без решеток, зато и бойницы находились куда реже и куда выше. Шагалан ясно отдавал себе отчет, что одолеть подобную стену безо всяких приспособлений — задача более чем сложная. Мысленно оценил, каким путем будет карабкаться в темноте по корявым, осклизлым глыбам… и невольно поежился. Без примитивной «кошки» больше шансов грохнуться на булыжную мостовую, нежели достичь цели.
      — Значит, там и держат знаменитого Сегеша? — спросил Шагалан, когда они остановились в конце улицы.
      — Там и держат. Не в самой башне, конечно. Под ней, болтают, огромные подземелья нарыты еще с прежних времен. Раньше припасы хранили на случай осады, родники свои имелись, даже за городские стены ходы вели. Потом подземелья забросили, какие-то завалили, малую часть пустили под тюрьму. А мелонги только наполнили ее до краев.
      — Подземелья, говоришь? Это интересно. А можно выведать что-нибудь про те потайные ходы за город?
      — Вряд ли. Сейчас, поди, и стариков-то нет в живых, которые помнили бы эти норы. А сунуться наобум — верная погибель. Ходы древние, ветхие, если и не заблудишься, сами на голову рухнут. Вон весной у Печников дыра в земле открылась. Здоровая такая, лошадь бы свободно вошла. Народ сразу в крик, про демонов гомонит, попрятался по щелям, а мы с ребятами туда, в лаз. Действительно оказался ход, в тот день пролезли шагов на полста в каждую сторону.
      — Нашли чего?
      — Не-а, совсем ничего. Темнотища, пыль, крысы жирные, и все. А на другой день нагрянули стражники и засыпали дыру наглухо. Еще местных запугали, чтоб неповадно было под землю нос совать. Думаю, мелонги и сами не знают тех лабиринтов, просто боятся, как бы в их драгоценную темницу кто без спросу не ввалился.
      — Так небось сторожат ее крепко?
      Мальчишка запнулся, глянул с подозрением:
      — Вот ведь куда вываживает, бестия… Смотри, парень, у нас и за разговоры подобные головы лишаются, не то что за дела. Я-то не трепло, но на будущее учти: глазом не успеешь моргнуть, как повенчаешься с проклятой башней до конца дней.
      — Быстро соображаешь, — ухмыльнулся Шагалан. — Так как насчет охраны?
      — Охраны полно, шапкой не разгонишь. На дверях караул ты уже зрел, торчит круглые сутки. Во-вторых, с вечера до утра поблизости топчется патруль, обычно человека три, но по теперешним временам может оказаться и больше. А главное… Видишь вон, длинный дом? Где народ суетится? Там у стражников казарма. Чуть что не так, с башни сигнал, и через минуту полсотни латников на подмоге. Каково?
      — Впечатляет, — кивнул юноша. — А про внутреннюю тюремную стражу?
      — Ну, я же не комендант, откуда мне знать? Ну, по разным неверным слушкам, предполагаю, сидит внутри человек десять.
      — Стражники? Или мелонги тоже?
      — В основном стражники. Хотя и белокурые там точно есть, сам как-то наблюдал, но их всего ничего. Правда, на последние события могли подъехать.
      — Могли, все могли… — Шагалан прикрыл глаза в задумчивости. Настал момент для важного решения: броситься ли в отчаянную авантюру или отступить. Благоразумное отступление вовсе не зазорно, вперед здесь толкала не гордыня, а зыбкий шанс сделать нужное дело. — Еще подъехать могли… И позже подъехать могут… И непременно до казни подъедут, как мыслишь?
      — Наверное. — Озадаченный мальчишка пожал плечами.
      Глаза открылись, решение было принято.
      — Мы ведь сегодня уже проходили по Пекарской? Сейчас туда вернемся. Надо отыскать дом одного купца, зовут Эклинт Бронк.
      — Какой-нибудь старый знакомый?
      — Не знакомый, но очень желаю познакомиться. Поможешь?
      — Конечно, о чем речь. С тобой — куда угодно, если от башни подальше…
      Небольшой тихой улочки Пекарей достигли в ранних сумерках. Оставив Шагалана в тени низкой подворотни, шустрый воришка рысью отправился на поиски. Один за другим начали зажигаться огни в окнах. Было тихо, лишь поскрипывали на ветру жестяные калачи да дерево о дерево стучало где-то в стороне, затем оттуда потянуло кислым. Зажиточная попалась улочка, благопристойная, без нищих, шлюх, приблудных собак и людей. Именно на такой пристало жить справному торговцу. Дважды тяжело протопал патруль. Едва блестящие панцири скрылись за углом, вернулся запыхавшийся Йерс.
      — Твой Бронк, парень, живет в пятом отсюда доме по левую руку. Дубовая окованная дверь, привратник здоровый и злой, как пес. Хозяин вроде бы на месте.
      — Молодец, быстро разузнал.
      — Нетрудно, он тут личность известная. Только вот слава эта… не совсем… Торгаш-то оборотистый, да, болтают, дескать, шибко скаредный, ростовщичеством балуется, ради денег способен и подлостью не погнушаться. Лучше бы не связывался, а?
      Шагалан потрепал мальчишку по затылку:
      — За заботу спасибо, но у меня свой резон. А теперь… придется нам с тобой, приятель, все ж таки расстаться. Ночь как-нибудь перетерпишь? Завтра в полдень, если удачно сложится, встретимся у харчевни на Ратушной площади. Правда… не рассчитывай на это слишком.
      Лицо Йерса дернулось, потемнело.
      — Значит, гонишь…
      — Башку твою берегу, дурень. Не хочу в чужие игры ее совать. Вот тебе монет… На первое время хватит. Совсем туго обернется — у Лекстеса отогреешься, там закуток проплачен всерьез.
      — Как же… — надувшись, протянул Йерс. — Без твоих угроз меня оттуда взашей… А может, я здесь подожду? Мало ли…
      — Никаких «подожду». Скоро станет гораздо опаснее, попадешься — раздавят, словно желудь. Объяснял же… Короче, нечего переминаться! Ступай домой.
      — Домой?
      — Ну… не домой… так еще куда. Лишь бы подальше отсюда, малыш. Топай!
      Искомый дом оказался крепким двухэтажным зданием, добротным, но не выдававшим особого богатства. Прикрытые ставнями окна темны, только в одном тускло мерцал огонек. Шагалан, оглядевшись напоследок, ощупал пальцами поверхность могучей двери. В придверной нише мрак уже загустел, юноша не сразу отыскал большое медное кольцо. Постучал, мерные удары угасли в толще дома и, почудилось, насторожили его. Выждав с минуту, постучал вновь, прислушался к внутренним шорохам. Собрался было в третий раз взяться за кольцо, но тут донеслись звуки шагов, скрип половиц, масляный шелест сдвигаемого засова. Дверь немного приотворилась, качнулся блик свечи.
      — Кому по ночам неймется? — произнес низкий недружелюбный голос.
      — Важное сообщение для господина Бронка, — без запинки отчеканил Шагалан.
      — Завтра с утра приходи. Все спать укладываются.
      — Ты не понял, приятель? Важное сообщение потому и важное, что не терпит отлагательства. Сегодня ты меня не пустишь, завтра хозяин сам спустит с тебя за это шкуру. Дошло? Отпирай немедля, дурачина!
      Внезапный напор сбил привратника с толку. Дверь еще приоткрылась, и юноша сумел наконец разглядеть собеседника. Мощная фигура, широкие сутулые плечи, заросшее неряшливой щетиной лицо, недовольный блеск маленьких глаз из-под нависшего лба.
      — Нечего на меня таращиться, открывай давай! — не унимался Шагалан.
      Привратник явно не отличался живостью ума, но и окончательно смять его не получилось. Прервав осмотр, он забасил снова:
      — Хозяин ничего о вас не говорил, сударь.
      — Естественно, болван! О важных сообщениях никогда не известно заранее.
      — Я все же не могу вас пустить, сударь. Вдруг хозяину не так уж и нужен ваш визит, а времена нынче неспокойные…
      До боли в кулаках тянуло вырубить этого тугодума и зайти внутрь безо всякого разрешения. Невзирая на грозность противостоящей массы, хватило бы точного удара. Однако здравое размышление советовало иной путь.
      — В какой же неудачный день создал Творец подобного остолопа? Если сомневаешься в важности моей встречи с господином Бронком, пойди спроси его самого!
      Верзила озадаченно почесал волосатой пятерней в затылке:
      — А как мне вас ему назвать?
      — Слушай внимательно. Передашь: человек от его старого товарища Тинаса Бойда. С предложениями по неотложному и весьма значимому для них обоих вопросу. Запомнил?
      — Это все? А ваше имя…
      — Не зли меня, болван! Я сказал все, что мог доверить дурню вроде тебя. Остальное услышит только сам господин Бронк. Лично.
      Привратник поколебался немного, затем прикрыл дверь и, глухо ворча, застучал сапогами вглубь. Теперь ждать. Фразе, тщательно выверенной и отшлифованной, надлежало заинтриговать и выманить купца. Шагалан туманно представлял себе его давнишние предприятия с Бойдом, однако имел основания полагать, что здесь не знают ничего о судьбе Тинаса за минувшие десять лет. Для всего Гердонеза и Бойд, и Иигуир, и другие недовольные бесследно сгинули в смутное время завоевания. Причем если о повстанческой деятельности мессира Бентанора еще носились какие-то обрывочные, невразумительные слухи, то Бойд в этом отношении как будто пока чист. Имени старого, солидного компаньона подобало сослужить в качестве безотказного пропуска. Если же приманка не сработает… придется входить силком. При том, что шуметь совершенно не хотелось. В сущности, от незнакомого торговца требовались лишь две простые вещи, и первая из них — впустить разведчика в дом.
      Ожидание продолжалось долго, но с первым заданием Бронк справился. На пороге вновь возникла тяжеловесная фигура привратника, на сей раз он был сама любезность, то есть осклабился, обнаружив ряд желтых лошадиных зубов:
      — Прошу извинить за задержку, господин. Проходите, поднимайтесь. Хозяин примет вас в гостиной.
      Прижавшись к косяку, он пустил юношу внутрь, сам двинулся сзади, выставив вперед волосатую руку со свечой. Предосторожность совсем не лишняя — крохотные комнатки дома оказались забиты всевозможным хламом едва ли не до потолка. Устрашающие горы мебели с прожилками посуды, утвари, безделушек и прочего барахла превращали путь в глухое ущелье, постоянно грозящее обвалами. Заблудиться здесь не удалось бы, зато приходилось все время смотреть под ноги. Какой-то табурет грохнулся о пол, Шагалан так и не понял, кто из них двоих его зацепил. Во всяком случае, привратник, абсолютно не смутившись, подхватил колченогий и запихнул в пригодную щель. Навстречу брызнул фонтан пыли. Сваленная мебель в дрожащем свете рисовалась старой и рассохшейся, пыль, видимо никогда не сталкивавшаяся с уборкой и воском, обитала повсюду.
      Наконец достигли гостиной. Такая же маленькая комнатка, от предыдущих она отличалась лишь тем, что многочисленные сундуки, столы, полки и шкафчики стояли тут в относительном порядке, хоть и перегораживая все проходы. Как только гость вошел, в дальнем темном углу возник еще огонек, закачался, затрепетал… Появился хозяин дома.
      Можно было подумать, будто Эклинт Бронк сильно сдал, если не знать, что точно так же он выглядел последние лет двадцать. Невысокий худощавый старик, завернувшийся в какой-то лоснящийся халат, венозные, чуть дрожащие руки, редкие бесцветные волосы, морщинистое лицо, круглые глаза навыкате. Впечатления влиятельного, зажиточного купца, одного из столпов города, он определенно не производил.
      Юноша, отступив на шаг, отвесил самый уважительный из своих поклонов.
      — Вы хотели видеть Бронка, молодой человек? — прозвучал тонкий, надтреснутый голос старика. — К вашим услугам.
      — Рад приветствовать, сир. Мое имя Шагалан, я совершил нелегкое путешествие в Галагу. Неотложное поручение вело сквозь все опасности, но, в первую очередь, сир, позвольте высказать глубочайшее почтение.
      Левая щека купца вяло дернулась на дежурную лесть.
      — Кажется, вы знакомы с моим прежним компаньоном Тинасом Бойдом?
      — Очень близко, сир. Именно от него я узнал о вас, именно он попросил сделать вам одно весьма важное и негласное предложение. — Шагалан выразительно скосил глаза на привратника.
      — Можешь идти, Эппель, — махнул старик слуге. — Приготовь пока мою постель и не забудь побольше грелок. Ночи стали жутко холодными… Ступай. С молодым господином мы поговорим наедине. Если понадобишься, я позову.
      — Вам что-нибудь принести, сир? — пробасил привратник.
      Бронк пожевал в нерешительности губами:
      — Пожалуй… нет.
      «Сквалыга!» — мысленно фыркнул разведчик, вслух же заверил:
      — Не беспокойтесь, сир. Я недавно ужинал и вовсе не голоден.
      Старик плюхнулся на лавку, жестом отправил подскочившего слугу вон и, лишь когда за ним затворилась дверь, обернулся к юноше:
      — Признаться, молодой человек, я несколько шокирован неожиданным воскрешением Тинаса. О нем ничего не слышали лет десять, с самого завоевания. Ходила молва, будто он лишился основной части своего имущества, поссорился с новыми хозяевами страны. Неудивительно, что все сочли его покойником. С годами это стало уверенностью, а тут вдруг… являетесь вы. Поймите правильно мое недоумение. Я искренне рад, если дружище Тинас жив и здоров, но после стольких лет…
      — Прекрасно понимаю вас, сир, — кивнул юноша. — Могу засвидетельствовать: господин Бойд, хвала Создателю, действительно жив и здоров. В качестве же подтверждения моих полномочий позвольте перечислить некоторые из ваших общих с Бойдом операций. Скажем, семьдесят четвертый, Алькарсон, полторы тысячи фунтов меди и пятьдесят — пряностей. Тогда же — познавательное посещение Искьена. Семьдесят шестой, Бигуэр и путешествие на острова…
      — Достаточно, — поспешил оборвать Бронк. — Это… очень интересные сведения. Но они никогда не были тайной.
      Улыбнувшись, Шагалан сбросил на лавку плащ и присел на край стола напротив купца.
      — Не думаю, что вы многим рассказывали о тех поездках. Особенно о Бигуэре: почему-то сразу вслед за вашим визитом местные повстанцы оказались на удивление недурно вооружены и сумели дать отпор королевским полкам. Впрочем, если хотите услышать о более сомнительных сделках, то я припомню…
      На сей раз гость бесстыдно блефовал, бил наугад, однако удар достиг цели. Лицо купца непроизвольно дернулось и побледнело:
      — Нет-нет, не нужно! Вы привели достаточно веские аргументы, господин Шагалан, и я не сомневаюсь, что вы вправду представляете здесь господина Бойда. Не понимаю лишь, чем могу быть ему… и вам полезным?
      — Странный вопрос, любезный господин Бронк. Странный для такого влиятельного и состоятельного человека.
      Щека купца дернулась снова.
      — На самом деле положение мое, господин Шагалан, отнюдь не такое уж благостное. Власти требуют драконовские пошлины, караванные дороги кишат разбойниками, торговля в упадке. Только милостью Творца я свожу концы с концами и не голодаю наравне с нищими.
      Разведчик добродушно закивал в ответ:
      — Вам не о чем волноваться, милейший господин Бронк. Речь вовсе не о денежной помощи… — Подождал, пока вздохнувший свободнее купец вернет лицу обычный цвет, встал, заговорил размеренно и четко: — По крайней мере, не о принуждении к ней. Как правильно замечено, Тинас Бойд бесследно исчез из Гердонеза сразу после завоевания мелонгами. О, представляю, как вы тревожились за судьбу компаньона! Готов удовлетворить ваше любопытство: господин Бойд действительно имел серьезные трения с новой властью, а потому был вынужден покинуть страну, уехав в Валесту. Сотни и тысячи таких же беженцев нашли там временный приют. Только в отличие от многих господин Бойд не смирился и никогда не смирится с потерей родины! Его сделали изгнанником, но не сломили волю к сопротивлению! Жизнь по ту сторону пролива он посвятил единственной задаче — возвращению в освобожденный Гердонез!
      С удовлетворением наблюдал Шагалан, как едва порозовевшее лицо хозяина каменеет, превращаясь в белую маску ужаса. Несчастный пытался что-то вымолвить, слова вязли в хрипах и шипении:
      — Тинас… господин Бойд… мятежник?!
      — Ну, мы предпочитаем другие названия, например «повстанец» или «борец за свободу». Хотя в целом вы совершенно правильно меня поняли, любезнейший. Тинас Бойд оказался не одинок в своих устремлениях и, сплотив вокруг множество истинных сынов отечества, стал одним из вожаков повстанческого движения на чужбине. Конечно, потребовались годы, чтобы выковать из толпы отчаявшихся беженцев боеспособные отряды. И вот теперь приближается время пожинать плоды беззаветных усилий, время принести Гердонезу долгожданную свободу, сбросив с его шеи сапог ненавистных язычников!
      — Невероятно… — выдавил купец.
      — Но это так! Естественно, все минувшие годы Бойд никогда не забывал и о своем верном товарище, компаньоне, спутнике во многих опасных странствиях. Я говорю о вас, доблестный господин Бронк! — Почудилось, что доблестный собеседник всерьез намерен рухнуть в обморок. — Пока шли подготовительные работы, господин Бойд считал неразумным беспокоить вас, чтобы не навлечь на вашу персону ненужные подозрения врагов. Представляю, сколь мучительно было страдать в одиночестве, терпеть, стиснув зубы, унижения от северных варваров и ничего не знать о единомышленниках! Искренне восхищаюсь, господин Бронк… Однако пробил и ваш час! Тинас Бойд дал ясно понять, что ни на секунду не сомневается в вашей преданности святому делу. Такая светлая голова и пламенное сердце, как у старины Бронка, сказал он, ни за что не устранятся от общей борьбы. Приспело время и вам вложить в нее свою лепту, отомстив врагам сразу за все унижения и обиды! Вашу руку, брат! — Юноша сам отыскал холодную, липкую ладошку, безвольную и вздрагивающую. — Отныне вы — один из нас, чьим деяниям позавидуют потомки, один из борцов за свободу, за лучшую долю для всего Гердонеза!
      Дальше нажимать становилось опасно. Даже странно, каким образом сохранялось до сих пор сознание в этом бескровном, раздавленном ужасом, трясущемся существе. Шагалан, отпустив беднягу, уселся напротив, непринужденно закинул ногу на ногу.
      — Коль скоро по основным моментам мы столковались, можно и выпить за успех переговоров, не так ли? Найдется что-нибудь подобающее случаю, милейший господин Бронк?
      — Р… разумеется, — хрипло отозвался купец, совладавший наконец с голосом. Тяжело поднялся, достал из резного шкафчика бутыль и пару серебряных фужеров.
      Юноша поспешил принять посуду из дрожащих рук, налил жидкость в бокалы, первым пригубил:
      — Отличное вино, дружище! Пожалуй, лучшее из всего, что мне доводилось пробовать.
      — Уникальное… В этом году с запада Рекадора добрался лишь один корабль. — В голосе Бронка промелькнула нотка гордости, и Шагалан нахмурился:
      — Вино великолепно, хотя я предпочел бы испить из этих бокалов горячей крови гнусных захватчиков. Согласны со мной?
      Купец шумно поперхнулся, долго, надсадно откашливался. Юноша следил за ним искоса, под конец добавил для закрепления эффекта:
      — Впрочем, грядущая победа возьмет немало крови и от своих героев. Любому из нас подобает готовиться с радостью принести себя на ее алтарь.
      До радости бедному Бронку было далеко, он судорожно отирал со лба пот, катившийся неисчерпаемыми струями. Видимо, вся его воля ушла на еще одну вымученную попытку ответить:
      — Я… конечно, рад… господин Шагалан… но… уже стар и немощен… конечно, в денежном смысле… всем сердцем, но… как…
      — Не прибедняйтесь, дружище, — холодно парировал разведчик. — Деньги, безусловно, важны, их потребуется огромное количество, но в решающий миг и каждый клинок ценится на вес золота. Недостаток же боевого опыта всегда можно возместить яростью душевного порыва, самоотверженностью и стойкостью! Впрочем, не волнуйтесь раньше времени, до уличных боев дойдет не скоро. Пока вам удастся послужить делу свободы по-другому.
      Бронк поднял на мучителя серое, мокрое лицо, замер, боясь даже вздохнуть.
      — Вы, милейший, являетесь одним из самых влиятельных людей в городе. Подождите, не перебивайте! Согласно молве, к вашему мнению прислушиваются и градоначальник, и городской Совет. А это имеет обратную сторону — вы постоянно в курсе творящегося в Галаге и ее окрестностях. Начиная с сегодняшнего дня все хоть сколько-нибудь занимательное будете сообщать нам. Разумеется, меня интересуют не купеческие интриги или колебания цен.
      — А что же? — осторожно шевельнул губами Бронк.
      — Гарнизон, проходящие войска, их численность, состав, расположение, вооружение. Неплохо также получить сведения о настроениях, планах и намерениях властей. Ну и, безусловно, оборонительные возможности города.
      — Но… это же… опасно!…
      — Понимаю. Любой из нас рискует в одно прекрасное утро проснуться в тюремных подвалах, для многих уже свивается веревка или точится топор. Но разве это способно остановить, когда к нам взывает измученная душа Гердонеза? Истинные сыны отчизны, воины Творца все равно не мыслят спокойной жизни под пятой поработителей, верно?
      Тихий всхлип купца, очевидно, означал согласие.
      — Вино кончилось, — поморщился Шагалан, опрокидывая бутылку. — Вероятно, была початая… У вас не найдется еще такой, дружище? Очень славный нектар. Пока вы не ушли, уточним детали: приступайте к делу прямо завтра. Сперва осмотритесь, подготовьтесь, все рассчитайте. Наша работа не терпит суеты, а глупцы тут долго не живут. Я зайду где-нибудь на той неделе, может, позже. Связь через меня или моих посыльных, о доказательстве их полномочий я позабочусь. Время от времени кто-то будет к вам подходить, получать данные, передавать новые распоряжения. Есть какие-либо вопросы? Тогда поспешите за вином, а то мне скоро собираться.
      — Вы… не переночуете здесь? — Двинувшийся было к дверям Бронк замер как вкопанный.
      Шагалан развел руками:
      — Право, желал бы всей душой. Ужасно осточертело спать в придорожных канавах и под заборами, а нынче такое случается частенько. Но… не могу себе позволить. Прежде всего, из-за вас, любезнейший брат. Нет-нет, только не подумайте о недоверии, Господь свидетель, об этом нет и речи! Однако мы едва встретились, нашли общий язык, и… я не посмею вами зря рисковать. Понимаете, целый день сегодня мотался по городу, проверялся. Не хотелось бы понапрасну сеять панику, но, похоже, за мной следили.
      Бронк качнулся от нового удара и чуть не рухнул на пороге.
      — Да не волнуйтесь, дружище, вы пока в безопасности. Я немало постарался и в итоге оторвался от соглядатаев. Полагаю… Признаться, эти выкормыши Гонсета становятся все более зубастыми. Я еле проник в город! Слыхали об усиленных дозорах на въезде? Пришлось уповать на хитрость и чудо. А ведь ждет еще обратная дорога, выйти из Галаги вовсе не легче. Посему запоминайте, дружище: осторожность и опять осторожность. Отныне ваша жизнь зависит от этого. Ну, а на самый крайний случай советую потихоньку припасти какое-нибудь оружие. Выручить оно, возможно, и не выручит, так, по меньшей мере, позволит с честью встретить врага.
      Шагалан уже вознамерился было объяснить купцу удобство ношения при себе пузырька с ядом, но, внимательно обозрев собеседника, решил не перегибать палку. На трясущихся ногах старик скрылся за дверью. В его отсутствие разведчик бегло обследовал комнату, затем развалился в шикарном кресле с высокой спинкой. Хозяин вернулся минут через десять, принеся вино и миску с холодной рыбой в сметане.
      — Бесподобно! — искренне оживился юноша, умаянный словесным марафоном. — Вы, оказывается, весьма хлебосольны, милейший господин Бронк. И с чего в городе о вас судачат как о законченном скупердяе?
      Купец криво улыбнулся:
      — Ради святого дела ничего не жалко.
      Его щека по-прежнему подрагивала, хотя в целом он понемногу успокаивался.
      — Выходит, и у вас имеются недоброжелатели? — не затихал Шагалан, наваливаясь на угощение.
      — О, сколько угодно, сударь! Вокруг просто тьма лжецов и завистников. Каждый твой крохотный успех воспринимают с бешенством. Вершина желаний — что-нибудь у тебя стащить, на худой конец — напакостить. А ведь самая едкая пакость — лживая молва…
      Настал черед выговариваться Бронку. Он последовательно сетовал на злобную клевету, хиреющую торговлю, всеобщее воровство, бестолковых детей, большие налоги, воспаленные колени, людоедские поборы и прочие напасти. Слова текли из купца сплошным потоком, будто он только сейчас отыскал близкую душу и может поведать ей обо всем наболевшем. Правда, особой теплоты в тусклых глазах не замечалось.
      В этой части беседы юноша главным образом кивал, поддакивал и ел. Покончив с рыбой, принялись за вино. Щель окна между тяжелыми шторами давно отливала бездонной чернотой. Шагалан, выждав, покуда на улице дважды простучит колотушка сторожа, поднялся:
      — Ну, мне пора, любезный брат. Проводите до порога? Я пока слабо ориентируюсь в ваших катакомбах, но пробираться сюда безусловно стоило. Чертовски полезно и приятно провел время! Надеюсь, вы так же радушно примете голодного странника и через неделю?
      — Даже еще лучше! — изогнулся Бронк. — Устрою встречу по высшему разряду.
      — Славно, славно.
      Они вышли из гостиной. Угрюмого привратника нигде не было. Впрочем, в колышущемся свете догорающей свечи удавалось разглядеть разве что пыльный коридор среди мебельных завалов. Из звуков же обнаруживались одни мышиные посвисты, стук ветра в ставни да скрип рассохшихся половиц. Остальной дом огромным зверем затаился во мраке.
      Не полагаясь на силы хозяина, Шагалан сам отодвинул могучий, щедро смазанный засов, взялся за ручку двери, но задержался. Положил ладонь на плечо купца, и тот с суетливой поспешностью приблизил ухо.
      — И вот что хотел сказать вам напоследок, добрейший господин Бронк. Всякое может случиться. Если, не приведи Господь, вдруг очутитесь в лапах мелонгов, десять раз подумайте, прежде чем открывать рот. Мы сделаем все, чтобы выручить вас, будем оплакивать при неудачном исходе, но сумеем и жестоко покарать за предательство. Неважно, малодушие, глупость или пытки станут его причиной. У нас обширные связи, много надежных людей, и нелегко найти место, где изменника бы не достали. Пожалуй, менее болезненно сохранять верность. Вы меня поняли? Да не пугайтесь так, это всего лишь необходимое предостережение. Все мы рассчитываем на лучшее, однако готовиться должны к худшему. А пока прощайте, господин Бронк. Коль будет на то воля Творца, еще свидимся, и скоро.
      Шагалан хлопнул по плечу вновь онемевшего торговца, толкнул дверь и вышел вон. Резкий порыв ветра пополам с дождем ударил в лицо. Не переставая бороться с взбесившимся плащом, юноша обшарил глазами окрестную тьму. Вокруг завывало, гремело и ухало, из умиротворенного гнездышка он угодил в настоящую преисподнюю. И тем не менее вздохнул с облегчением — в кипящем море откровенной борьбы он всегда чувствовал себя гораздо увереннее, чем в джунглях потаенных интриг.
      Тем временем никаких признаков жизни не наблюдалось. Плескалась густая мокрая чернота, рвался из рук плащ, но ничего разумного видно не было. Видно вообще было мало если на улице и висели фонари, их давно задул разошедшийся ветер. Шагалан потоптался перед дверью, затем медленно двинулся вдоль дома навстречу холоду и дождю. Окружающая безлюдность озадачивала. Неужели все часовые старания насмарку? Он разыграл такой удачный спектакль, так запугал, подавил бедного купца, а что теперь? Положим, сохрани верность Бронк и при нынешней жестокой обработке, из него, вероятно, получится отличный агент. Репутация репутацией, но чего не случается под Небесами? Только расчет-то был совсем не на это! А что предпринимать, если все расчеты пошли прахом? Идти на площадь и бить морды первому же патрулю? Затея весьма опасная: разъяренные солдаты могут забияку и до смерти затоптать. Лезть по мокрым камням башни с голыми руками? Или штурмовать толстенную, окованную железом дверь? Разведчику почему-то казалось, что именно сейчас он обязан найти выход, что это последняя ночь и она утекает капля за каплей. Выхода же пока не обнаруживалось.
      Черные тени ринулись внезапно и синхронно, спереди и с боков. Он успел отойти от дома Бронка на какую-то сотню шагов и как раз вступил под небольшую арку, где мрак особенно сгущался. Атака была бесшумной, стремительной, но Шагалан вовсе не собирался тратить время на реагирование. Тело заработало само, четко и слаженно реализуя вросшие в плоть принципы. Провалил движение ближайшей тени, ушел ей за спину, не оборачиваясь, перехватил туманный замах слева, толчком выкатил махавшего под ноги остальным. Через секунду он выскользнул из кольца, ощутил лопатками холод каменной стены. Нападавшие попали в весьма невыгодное положение, но, похоже, не понимали этого, незамедлительно и дружно бросившись в новую атаку. Шагалан уже разогнал плечо в удалой раскрут… и замер. Разум прорвался-таки сквозь толщу боевых навыков, прорвался и безапелляционно приказал остановиться. Результат не заставил себя ждать. Последовал мощный толчок в грудь, юноша уклонился от удара в голову, однако крепкие руки вцепились в плащ, сдернули на землю. Только теперь торжествующий рев вспорол тишину.
      Эклинт Бронк справился и со второй задачей.

      Били его долго и с большим вдохновением. Шагалан в меру сил старался смягчать удары тяжелых сапог, но доставалось все же изрядно. Между делом умудрился удивиться очевидному остервенению нападавших — он ведь не успел причинить им серьезного урона. Возможно, бедняги просто замучились ждать под дождем его появления? Всего обнаружилось четыре человека, ладно скроенных и свирепых. Сам Шагалан пытался не отвечать, разве что однажды не утерпел, лягнув особо бойкого ухаря. Жизнь это лишь осложнило — мужик с воплем упал на колено, однако, быстро поднявшись, кинулся в бой с пущей яростью. Пришлось принять свежую и щедрую порцию побоев. Когда она наконец иссякла, юноша впрямь был на грани потери сознания.
      — Хватит, парни, — точно издалека донесся скрипучий голос.
      — Нет, но каков гад? — запаленно взвыл другой. — Чуть ногу мне не сломал!
      — Хватит. Я сказал, — добавил железа скрипучий.
      Последний пинок пришелся в правое подреберье, и все стихло.
      — Вяжите ему руки. Оружие мне. Пузырь, веди своего жеребца, — сухо продолжал командовать скрипучий. — Не тащить же пса на себе.
      — Да он мне, дрянь, всего коня изгадит, не ототрешь потом, — откликнулся новый голос.
      — Хорошо, волоки его сам. Один. Идет?
      — Да ладно, ладно, чего уж…
      С минуту стояла тишина, только невидимые сапоги скрипели где-то рядом. Затем послышалось цоканье копыт, ближе, ближе, и вот уже звон железа о камень колоколом гудит в голове. Стоило звону смолкнуть, как Шагалана подцепили сразу несколько рук, взвили в воздух, шлепнули на что-то округлое. В нос ударил едкий запах лошадиного пота и старой кожи.
      — Сладили дело, можно трогаться, — заговорил скрипучий.
      — Да ты посмотри, старшой, — хозяин лошади все не унимался, — с него ж кровь течет и черт знает что еще!
      — Отмоешь, — буркнул командир.
      — А сдохнет по дороге…
      — Здесь лекарей нет. Захочет — доедет, нет — отчитается перед Творцом. Нам все едино. — Жесткие пальцы пробежали по груди и шее. — Пока живой. Ничего, парнишка верткий, насилу скрутили, дотянет как-нибудь.
      Дернулась и закачалась из стороны в сторону опора. Разведчик с трудом разлепил залитые кровью веки. Он ехал в седле, вернее, поперек седла, лежа на животе, руки и ноги свисали вниз. Лошадь двигалась небыстрым, тряским шагом. Из своего неудобного положения юноша мог различить только две темные фигуры, шествовавшие возле. Третий, судя по всему, вел под уздцы коня, неизвестной оставалась позиция четвертого. Даже при таком раскладе сохранялся неплохой шанс, тем более бравые победители не стали заворачивать руки за спину, однако… отступать теперь было не время.
      Ехали долго и молча. Шагалан, догадывавшийся о цели путешествия, закрыл глаза. Копыта то резко цокали по булыжнику, то хлюпали по грязи. Под усиливающимся дождем спина вскоре промокла насквозь, извилистые струйки побежали к животу, но это не расстраивало — холод немного тушил боль от синяков и ссадин. Пару раз их облаяли из подворотни собаки, однажды приблизилась колотушка сторожа и тут же поспешно сгинула. Больше встречников не случилось. В сознание начало закрадываться подозрение, что, возможно, именно его молчаливые спутники и безлюдили улицы. Час, конечно, поздний, и все же аккурат перед зловещей процессией замирали, прятались по щелям остатки жизни. Видимо, не так просты и хорошо известны здешним обитателям были эти четверо молодцов. Хотя ему они особо опасными противниками вроде не показались…
      Когда седло, качнувшись напоследок, замерло, юноша вновь приподнял голову. Как и ожидалось, в каком-то десятке шагов чернела возносящаяся в небесный мрак громада — городской донжон. Свет факелов у дверей отражался в ее осклизлой от воды и древности чешуе. Один из добытчиков, грохоча, взбежал по мосткам, навстречу ему зашевелились фигуры стражников. Короткие переговоры, и все возвратились на прежние позиции.
      — Ну, чего они там, старшой? — Голос лошадника.
      — Погоди. Сейчас служители выйдут, оприходуют удальца.
      Шаги рядом, уже знакомые пальцы больно дернули за волосы вверх.
      — Очухался, злодей, — довольно констатировал скрипучий. — Значит, жить будет. Ну-ка ссадим его покамест.
      — Вымокли же совсем, старшой! Укрыться б куда.
      — Укроемся. Вот передадим голубка и здесь же в кордегардии заночуем. Десятник болтал, у них там пива осталось с полбочки да из жратвы кое-что. Не затоскуете.
      Все те же руки единым махом сорвали юношу с седла, развернули, словно тряпичную куклу, поставили на ноги. Командир задрал ему подбородок:
      — Сам стой, парень. Слышь? Не то еще тумаков отвесим, у нас этого товару хватит. Отлупим, а все равно внутрь затащим.
      Сквозь дождь, кровь, мешанину огня и теней Шагалан рассмотрел длинноволосого мужчину с короткой бородой от уха до уха. Черты лица разобрать было вовсе сложно, но никакой злобности в них не чувствовалось. Лишь край рта чуть кривился в усмешке.
      — Видно, такова твоя планида, парень. На что напрашивался, то и получишь. Незачем порядочных людей в свои авантюры впутывать. Сказать на прощанье ничего не желаешь? Или выбраниться? Не стесняйся, тут люди привычные, да и понимают — повод есть. А ведь признайся, ловко мы тебя заловили, а?
      Разведчик, поддерживаемый за локти, не отреагировал даже взглядом.
      — Молчишь? Гордый? Ну, давай молчи. Сюда многие входили с высоко поднятой головой. Денек-другой проведут с местными умельцами да их механикой — в слизь превращаются. Потому напрасно ты, парень, с последними нормальными людьми поговорить не захотел, душу не облегчил. Здесь-то обитатели помрачнее будут. Вот, кстати, и они пожаловали.
      По мосткам широким шагом спустились две коренастые фигуры в бесформенных плащах.
      — Этого, что ли? — подходя, спросил низким голосом один из тюремщиков.
      — Этот самый, — кивнул командир и отступил в сторону.
      Тюремщики неуловимым движением оттеснили охотников, привычно цепко захватили руки Шагалана и одежду с боков.
      — Эк вы его разукрасили, — хмыкнул один.
      — Сопротивлялся, поганец. Но не беспокойтесь, братцы, на вашу долю достанет. Еще оружие его, вещи, куда?
      — Как положено, отдай смотрителю. Он сейчас где-то на втором ярусе бродит. Там же и оформите.
      — Вот это славно! — Командир охотников широко улыбнулся. — Если старый жук расщедрится на сей раз, ставлю всем выпивку.
      Тюремщики встретили обещание дармового угощения с прохладцей.
      — Пока неизвестно, какая птица вам в силки угодила. Много нынче шушеры по городу слоняется, народ мутит. Большинству из таких цена — гнутый медяк. Да и не в духе сегодня начальник.
      — Чего ж так?
      — Да дознаватели эти столичные печенку проели. И сами покоя не ищут, и другим житья не дают. С ног сбились под их крики.
      — Ясно, дела-то громкие.
      — То-то и оно. Однако полно под дождем лясы точить. Ступайте, вас там после Керенас вроде дожидается, стол готовит. Если что, без нас не начинайте, долго не промешкаем. Пошел!
      Шагалан получил мощный толчок и плюхнулся бы на землю, но чужие руки удержали, решительно поволокли вперед. Сзади невнятно слышались распоряжения командира охотников. Поднялись по пружинящим мосткам, миновали трех охранников, сгорбившихся у своих пик. Новую жертву солдаты лишь проводили равнодушными взглядами.
      Дверной проем оказался длинным и узким коридором, при виде его становилась ощутимой чудовищная толщина стен донжона, смеявшегося над всеми ухищрениями многочисленных завоевателей прошлого. Теперь эта толща с той же вековой надежностью гасила истошные вопли пытаемых пленников. В обе стороны от дверей прямо в стены ответвлялись черные норы лестниц. Чудилось, при такой кладке внутри вообще не должно остаться свободного пространства, но заплескался неверный свет, и они проникли в круглое помещение в поперечнике шагов десять. В центре проход обрывался каменными ступенями, спускавшимися в темноту. Боковые площадки загромождали всевозможные бочки, ящики и откровенный хлам.
      — Держи его, — буркнул правый тюремщик напарнику. — Схожу за светом.
      Он полез куда-то наверх, выковырял из гнезда один из факелов, озарив на мгновение закоптевшие балки потолка. Напарник все это время следил пристальнее за ним, чем за пленным, но легкомыслие вновь избегло наказания.
      Дальше шли уже со светом. Несколько выщербленных ступеней, со скрипом отворилась массивная дверь, и Шагалан даже застыл, дернувшись в цепких лапах сопровождающих. Воздух и в башне не блистал свежестью, щедро сдобренный гарью, прелью и прочими ароматами, однако навстречу ударил настоящий смрад. От густого тягучего потока перехватило дыхание: плесень, сырость, гниение, крысиные и человеческие запахи во всех возможных вариантах.
      — Не нравится? — осклабился тюремщик. — Добро пожаловать в нашу местную преисподнюю. Придется привыкать, парнишка, назад отсюда выбираются нечасто.
      Понукаемый тычками в спину, Шагалан окунулся в зловонную дыру. За ней обнаружилась небольшая площадка, от которой в разные стороны расходились три коридора. В каждом горели факелы, но конец нигде не просматривался. Только темные пятна дверных проемов. На площадке у стены сидел верхом на бочонке стражник с короткой пикой. Увидев гостей, он проворно поднялся. Звякнула об камень сабля в облезлых ножнах.
      — Эй, куда вы еще-то тащите?! И так швали полны закрома. Нет чтобы плетей отсчитать или сразу повесить, опять волокут ко мне. Чего их, штабелями укладывать?
      — Не шуми, Роппер, — лениво отмахнулся один из конвоиров. — Не нами приказ даден, не с нами и кочевряжиться. Покажи-ка лучше, куда его запихнуть, да покличь Дагару-коваля. Мужики наверху гулянку затевают, нам здесь засиживаться не резон.
      Стражник зло сплюнул:
      — Гулянку? Вот вечно: кому попойка, кому — головомойка. И в прошлый раз вы меня в караул вытолкали, и сегодня та же история?
      — Чепуха. В прошлый раз ты сам очередь в кости продул, а сегодня… Ну, видать, просто не судьба, ха! Давай не тяни, зови Дагару. Надо молодому господину браслетики по размеру приноровить.
      Шагалан внутренне подобрался: в его планы вовсе не входило заковываться в железо. Конечно, можно попытаться постоять за себя и в кандалах, но сложность возрастет многократно. А коль скоро он уже почти у цели…
      — Сволочь ты, Нергорн, порядочная, — скривился тем временем стражник. — А Дагары нету. Ушел еще днем в город к своей зазнобе, а значит, до утра точно не объявится.
      — Какого дьявола! — Тюремщик всплеснул руками, бросив жертву. — Он кто, имперский служитель или пес приблудный? Возникла державная нужда, а он вместо преступников будет девку отковывать?
      — Ты это смотрителю расскажи, мне-то все едино. Расскажи, если за самим собой грехов не чуешь.
      Злорадное замечание резко охладило пыл Нергорна. Он окинул пленника растерянным взглядом:
      — И что же нам с ним теперь делать?
      — А чего с ним приключится? Дождется в каземате утра, не пропустит.
      — Может, в колодки?
      — Занято там все, говорят тебе. И чего так на парнишку взъелся?
      — Охотники сказывали, сопротивлялся он при захвате шибко.
      — То-то они его разукрасили! Брешут небось, цену себе набивают, живоглоты. Ничего с пареньком не случится. Ручки-то мы ему за спиной свяжем, чтоб не баловал, и будет чудесно.
      Тюремщики принялись перевязывать веревки, Роппер наблюдал со стороны. При других обстоятельствах Шагалан, вероятно, даже проникся бы к нему некоторой симпатией за облегчение тяжкой доли. Сейчас этому мешало острие пики, жестко упертое в грудь.
      — Вот и ладно… — Стражник любовно потрогал узлы. — Хорошо затянули? Тогда пойдем, посмотришь свою новую комнатку, парень.
      Их целью стал средний коридор. Узкая, выложенная камнем щель, чадящие от недостатка воздуха факелы, сырость и одуряющая вонь. Миновали две парные двери, остановились у третьих. Пока Роппер возился с массивным засовом справа, Шагалан разглядел-таки в полутьме торец коридора. Замыкался он сплошной стенкой из толстых досок, почти доверху заваленной землей, обломками камня и мусором.
      Наконец ржавый засов поддался, с визгом отъехала могучая, с влагой на металле створка.
      — Заходи! — Нергорн толчком послал юношу вперед, сам шагнул следом, выставив факел и придерживая рукоять сабли на поясе.
      Свет пламени врезался в масляно-плотную черноту провала, но лишь чуть раздвинул ее. Сразу несколько теней метнулись в стороны, зарябил неясный шум. Шагалан вначале подумал о крысах и только потом заметил людей. Впрочем, не заметить было трудно — тоннель шагов пять в поперечнике они заполняли до тесноты. Грязные, заросшие, оборванные призраки жались по стенам, прятались друг за друга. Кто-то лежал, вытянувшись, кто-то свернулся в комок, многие, отползая, волокли за собой лязгающие цепи. Казалось, в этих сверкающих белками глазах не сохранилось ничего человеческого, все погребено лавиной первородного ужаса. В длину тоннель был невелик, шагов восемь-десять, и содержал, по беглой прикидке разведчика, около пятнадцати узников.
      Мрачно сопящий Нергорн обогнал юношу, прошел посредине, не обращая внимания на поспешно отдергиваемые босые ноги.
      — Иди-ка сюда, счастливчик, — позвал из дальнего угла.
      Вокруг тюремщика стремительно ширилась плешь. Замешкавшийся бедолага тотчас получил сочный пинок тяжелым сапогом и с визгом отлетел на товарищей.
      — Раздайся, дерьмо! Насобирали вас, будто осин вдоль дорог мало. Тащат и тащат! Хорошо хоть виселица трудится, не капризничает. Кое-кто из вас уже завтра поутру с ней свидится, недолго терпеть.
      Лишь подойдя вплотную, Шагалан понял, почему для него выбиралось именно это место: из стены на высоте груди торчало позеленевшее медное кольцо. Пять таких же тянулись, занятые, рядком по всему тоннелю. По первому впечатлению, к ним приковывали самых крепких и диковатых узников.
      — Садись! — Тюремщик вздернул руки юноши повыше и начал приматывать веревку к кольцу. — Спать так, конечно, неудобно, ну да ничего, помучайся чуток, тогда утром и цепи наградой покажутся.
      От двери приблизился Роппер:
      — Туже крути, балда. Затягивай на совесть, отвяжется.
      — Глупости, у меня слабины не дождешься, — отмахнулся Нергорн. — Дагара явится, еще перерезать доведется.
      Выпрямился, довольно оглядел свое произведение, затем, повернувшись к застывшим рядом заключенным, проговорил негромко, сквозь зубы:
      — И не дай вам бог попытаться узы ему порушить. Всех плетьми накормлю до отрыжки, а виноватых лично к палачам стащу. Понятно? Судя по тому, как трясутся ваши мерзкие рожи, понятно.
      Он пихнул к Шагалану охапку подгнившей соломы, задумался:
      — Надо бы с него сапоги снять. Грех пропадать добрым вещам.
      — Брось, — откликнулся Роппер. — Не время сейчас. Пронюхает дознаватель — сам кнутов огребешь без меры.
      — Да откуда пронюхает?
      — Потом тебе расскажу, снаружи. Уже был как-то случай.
      — Ну, тогда запирай, старина, пора на вечеринку. Здесь лишнюю минуту проторчишь — напрочь аппетит потеряешь.
      — Верно подмечено, — хохотнул Роппер. — Хотя все же дело привычки. Ты, Нергорн, это… такая просьбица… может, вынесете сюда чего? Мне ж тут еще ночь… скоротать как-то… А я это… забуду… когда…
      Слова потонули в скрипе ржавых петель, отзвуки разговора быстро гасли за глыбой двери и вскоре растаяли вовсе. Исчез последний отблеск света, вместе с ним пропала последняя струйка свежего воздуха. Шагалан внезапно ощутил себя запертым в мокром, зловонном, темном мешке, запертым всерьез и надолго. Чтобы как-то отогнать мелькнувшее по краю души отчаяние, он с трудом поднялся на ноги, подергал путы. Вязал человек наторелый, своими силами не освободиться.
      Кругом никого не было заметно, хотя чувствовалось всеобщее легкое копошение. Тьма висела кромешная, и все же юноша почти физически ощущал на себе взгляды множества настороженных глаз. Такое взаимное молчание затянулось: он бессмысленно теребил веревки, вокруг неведомо как изучали его.
      Внезапно щеки коснулись чьи-то холодные пальцы. Шагалан инстинктивно отдернулся, но тут же повис на путах, и пальцы настигли снова.
      — Слышь, добрый человек, — раздался дребезжащий старческий голос. — У тебя, часом, поесть не найдется? Хлебца бы хоть кусочек, а то ведь кормят…
      — Отстань, дед, — оборвал другой голос, хриплый и резкий. — Кто же к нам со съестным-то попадает? Будто не знаешь — кровопивцы все отнимут.
      — Мне б только хлебца… — не унимался старик.
      — Сказано, нет ничего. И быть не могло. Так что ползи отсюда, ползи.
      Новый всплеск возни, дополняемой чьими-то подвываниями, совсем близко лязгнули цепи.
      — Ты кто будешь, парень? — опять произнес резкий голос.
      Шагалан покрутил головой и так и этак, однако сумел разобрать лишь смутный силуэт рядом с собой.
      — Никто. Простой человек, то ли бродяга перехожий, то ли домовитый плугарь. Разве есть здесь разница?
      — Хм. Разницы-то, пожалуй, никакой. Кто бы в башню ни попадал, наружу один путь — через виселицу. Но все ж интересно, с кем последние деньки горевать. Величают-то как?
      — Шагалан.
      — Забавное прозвище. А меня Шургой кличут. За что схватили?
      — Язык беспечный подвел, ляпнул, что надо, там, где не стоило. Теперь шее за него отвечать.
      — О-хо-хо, история обычная. Имперцы всякую вольность в зародыше давят беспощадно, а городские доносами пособляют. Впрочем, может, еще кнутом обойдешься, если словами ограничилось.
      — До дела руки не дошли.
      — И чего болтал-то?
      Они переговаривались негромко, хотя было ясно, что в густой тишине камеры их беседе внимают все. Изредка неподалеку пробегал чужой шепоток, но тотчас замирал.
      — Уж больно ты любопытен, Шурга. Мне к дознавателям только поутру идти.
      — Не петушись, парень. Здесь-то из тебя правду никто силком не тянет. Народ подобрался тертый и битый, зато справедливый. Не чета тем же дознавателям. Пообщаешься с заплечного ремесла мастерами — бросишь крыситься на мирный разговор.
      — Пыточникам выложишь все, и что знаешь, и о чем не ведаешь, — добавил сбоку чей-то слабый голос.
      — Точно, — подтвердил Шурга. — Потому прибереги свою стойкость до завтра, Шагалан. Секретов открывать тебя не прошу, а вот добрым советом вдруг да обогатишься. Кой-какой опыт, будь он проклят, успели накопить.
      — Хорошо, дядя… — Юноша усмехнулся. — Допустим, уломал.
      — И чего ответишь?
      — Насчет речей? Что ж, это не тайна уже, коль я с вами очутился. Расспрашивал людей про старика Сегеша.
      — Тю, самое подходящее местечко нашел! А на черта тебе Сегеш?
      — Повидаться хотел, познакомиться. Личность ведь прославленная.
      Шурга попытался невесело рассмеяться, но захлебнулся надрывным кашлем:
      — Тогда ты попал по адресу… Все дыхание отбили, сволочи! Только тут теперь и возможно увидеть Сегеша живым, без петли на шее. Правда, цена за свидание покажется высоковатой.
      От тоскливых мыслей не осталось и следа. Шагалан хищно подобрался:
      — Так Сегеш здесь, в этой самой башне?
      — Ха, с утра был. И если, на манер Святых Пророков, облачком светозарным не сумел обернуться, то до сих пор здесь. В нескольких камерах отсюда.
      — Здорово.
      — М-да, куда уж лучше… Главное, парень, со свиданием поторопись, а то слушок пролетел — недолго ему с товарищами вшей кормить. Мылится уже веревка.
      — Да, говорили, что Сегеш попался вместе с соратниками.
      Шурга помолчал, продолжил хрипло:
      — Были соратники, а нынче — такие же куски мяса на потеху палачам.
      — И сколько же вас, дядя, оплошало?
      Новая пауза.
      — Верно разгадал, хитрец, я — один из тех неудачников. Тайны, впрочем, тоже никакой: раз известно мелонгам, можно кричать всему свету. Но кому это интересно?
      — Мне, например. Так сколько вас было?
      — Кроме старика Сегеша — шестеро. Одного сразу порешили, Ригарх при поимке шибко поранился и будто бы как помер вчера. Остальные раскиданы по разным камерам.
      — Живы, здоровы?
      — Двоих я видал ненароком. Дело-то обычное: кормят плохо, бьют хорошо. Но пока ребята держатся, до последнего денька, мыслю, дотерпят.
      — Сильно бьют?
      — Поначалу-то крепко лютовали, сейчас, кажись, полегчало. Может, шкура задубела? Или отчаялись от нас толку добиться, боятся раньше времени на небеса отправить?
      — А что выпытывают? Чего надрываться, если вся верхушка ватаги в их лапах?
      — Ха, вся, да не вся! Уцелел кое-кто на хозяйстве, да и хозяйство сохранилось немалое. Только этим живодерам невдомек, что, даже если нам жилы вытянуть и на ворот накрутить, мы все равно никого не выдадим.
      — Такие герои?
      Неясный силуэт вроде как махнул рукой:
      — А-а!… Человек слаб, плоть его боли бежит и разум застит. Не знаю как другие, я давно все, что помнил, выложил. И не корю себя за то. И ты бы не попрекал, если б увидел, через какие мучения… Однако супостатам проку от того перепало с гулькин нос.
      — Это как же?
      — То старика лукавая задумка. За день-два оставшиеся в отряде по уговору сменили и лагерь и связи. Теперь мы сами бы их не враз сыскали. И ведь выдать-то никого не в состоянии, поскольку сами ничегошеньки доподлинно не ведаем. Ловко?
      — Ловко. Ну и скажите об этом мелонгам, к чему маету зря сносить?
      — Сказывали. Не верят, а может, сомневаются. Но судя по тому, что больше наших ребят среди узников не прибавилось, все облавы пошли прахом. Вот не сегодня-завтра варвары это осознают, и… страдания наши сразу кончатся. Тут, бесово семя, не поймешь, чего и желать: то ли продлить жизнь мучительную, то ли променять пытки на радостную прогулку к эшафоту. И так и этак получается неладно.
      — Но имеется же, дядя, третий путь — бежать.
      — Пустое, Шагалан. Многие спервоначалу себя подобными мыслями тешат, только напрасно. Нет отсюда ходу. Не слыхал, как эту башню в городе-то кличут? Райские врата. То есть из нее лишь одна дорога — на суд пред ликом Творца… Хотя, конечно, неплохо бы еще малость погулять по лесам, помахать сабелькой. Злости-то на белокурых накопилось пуще прежнего, ничего бы не пожалел, чтобы расквитаться сполна… Но, видно, не судьба…
      Юноша помолчал, подождал, пока собеседник восстановит дыхание после непривычно долгой речи.
      — И как же такие герои врагу в руки дались?
      — По совести, парень, ума не приложу. Нарвались на засаду в самом неожиданном месте. Безусловно, кой-какие подозрения копошатся, полагаю, не обошлось тут без предательства неких добрых людей. Только какая теперь-то разница? Мы свое отшумели-отвоевали, никому кроме тюремных вшей-крыс больше не опасны.
      — М-да, тяжко будет отныне повстанцам без мудрого Сегеша.
      — Это точно. Однако на каждого мудреца, похоже, хитрец сыщется.
      Умолкли оба. В стороне уже не сидели, боясь шелохнуться. Кто-то ворочался, гремя железом, кто-то нервно похрапывал во сне, доносились и судорожные всхлипы.
      — Ну что ж, Шурга. Славно мы с тобой побеседовали, пора честь знать. Скоро здесь кормежка?
      — До утра не жди. Да и не сразу привыкнешь к тем помоям, что дают.
      — Верю на слово, пробовать не стану.
      — Куда ж ты денешься-то, сердешный?
      Шагалан боком придвинулся к узнику, склонив голову, зашептал быстро:
      — Есть у меня намерение, дядя, на волю выйти.
      — Когда?
      — Немедленно.
      — Никак совсем ополоумел, парень? Каким же чудом ты из этого каменного мешка вылезешь?
      — Существуют некоторые мысли. Только сперва, Шурга, договоримся: если побег удается, я вывожу вашу пятерку за город. В оплату вы берете меня с собой в отряд.
      — Зачем это?
      — Мне нужен Сегеш. Причем живой, свободный и активный. Подробности после. Согласен с условиями?
      — Полагаю, ты, парень, и впрямь свихнулся с перепугу. Необычно все и странно… Однако в моем положении и от дьявола хвостатого помощь принять не зазорно… Шансов, правда, никаких…
      — Это на виселице шансов никаких, — дожал Шагалан.
      — Тоже справедливо. Ну и какое же ты чудо задумал совершить?
      — Я не понял, мои условия приняты?
      — Да приняты, приняты, почему бы и нет. Рассказывай.
      — Ладно. Чтобы выйти отсюда, потребуется ваше участие…
      — А сам, следственно, не справишься? — спросил Шурга язвительно.
      — Справлюсь. — Юноша сохранил невозмутимость. — Но, боюсь, других вытащить не сумею.
      — Хорошо, хорошо. Чего делать-то?
      — План такой: я ложусь тут и затихаю, будто бы отошел. Вы кричите, зовете стражника, мол, новый арестант помер, неохота ночь с трупом сидеть. Стражник и придет.
      — Ну, а дальше?
      — Все. Остальное — мое забота.
      Шурга долго молчал, сопел, кашлял, так что невозможно было уяснить его реакцию.
      — Все же ты совсем мальчишка, Шагалан, — наконец вздохнул он. — Наивный, неопытный щенок, влезший в жестокие игры.
      — А конкретнее?
      — Начнем с главного — здешним тюремщикам глубоко наплевать, если кто из нас болен или помер. Ради этого они даже не пошевелят своими жирными задницами. Говорят, иной раз покойники лежали по несколько дней, и убирали-то их, лишь когда смрад становился вовсе нестерпимым. Чего им волноваться и бегать на крики? Чем больше узников сдохнет, тем меньше у них хлопот.
      — Неприятный вывод. Что еще?
      — Во-вторых, тюремщики никогда не наведываются в камеры поодиночке. Все было бы слишком просто. Давно уже накинулись бы толпой, никакое оружие не спасло б. Хватило бы отчаянных голов, но и такое предусмотрено: обычно один заходит внутрь, второй стоит у двери, подстраховывает. Как подступишься?
      — Это меня волнует куда слабее.
      — Глядите, каков петушок. Мал, да драчлив? Не смущают два бугая с саблями? А вот пока тут светили, я кое-что заметил. Лихо тебе морду раскровенили, богатырь, и удаль, видать, не помогла.
      — За это, дядя, не беспокойся. Кабы не позволил себя избить, к вам вовек бы не попал.
      — Хочешь сказать… — изумился кандальник, — умышленно сюда напросился? Воистину безумец! Сам в зубы смерти полез?
      Шагалан поморщился:
      — Чем меня хоронить, Шурга, надоумил бы лучше чему толковому. Суть понятна? Надо, чтобы явился стражник, один, на худой конец вдвоем. Чтобы они отомкнули дверь и вошли. Ну и чтобы приблизились ко мне. Ничего не сочиняется?
      — Угораздило же связаться с полоумным!… Только и всего? Вызвать-то стражу нехитро, есть проверенный способ. Но что ты затем-то собираешься делать? Прежде чем они отлупцуют за беспокойство всех подряд?
      — Известно чего… — Юноша пожал плечами. — Зашибу.
      Повстанец заворчал себе под нос:
      — Просто смешно, честное слово… Они ж тебя соплей в землю вгонят, герой!
      — Чего зря болтать, попробуй. Лишние рубцы виселица надежно вылечит, а вдруг чудо таки случится, на воле погуляешь?
      — Ухарь, черт бы тебя побрал… У нас и осталось-то лишь несколько деньков жизни, а с тобой даже их на ветер пустишь… Руки-то освободить, вояка, или так управишься?
      — Неужели есть что-то режущее? А как же приказ тюремщиков?
      — A-a, семь бед — один ответ. Где там ты? Повернись.
      Юноша почувствовал, как Шурга нащупал в темноте тугие узлы и завозил по ним чем-то твердым. Что это, утаенный ножик или какой-нибудь заточенный осколок, не разобрать, однако было оно весьма острым, пару раз резануло и плоть. Шагалан промолчал. Повстанец не мог не ощутить под пальцами свежую кровь, но тоже не отреагировал, продолжал усердно пилить. Шурша соломой, подползла еще тень.
      — Ну, говоруны, чего надумали?
      — Буди людей, Перок, — не прерывая работы, ответил Шурга. — Надо малость пошуметь.
      — Пошуметь я завсегда готовый. Чую, если нынче ночью ничего не устроим, завтра мои ноги первыми с землей распростятся.
      Веревка наконец поддалась, Шурга скинул ее остатки, ткнул в грудь юноше какой-то тряпкой:
      — Руку-то затяни, парень. Не ровен час раньше времени истечешь.
      По тоннелю уже бродила невидимая суматоха, переливалась шепотками, распугивала вылезших из убежищ крыс. Шурга развернулся к народу:
      — Дело такое, друзья. — Голос его неожиданно окреп, заполняя весь каменный мешок. — Вы слышали, утром будут казни. Есть резон подергаться напоследок. Наш молодой новичок предлагает попробовать, я намерен ему помочь. Чем черт не шутит?
      — Зачем беду на свои головы кликать, родненькие? — раздался знакомый старческий фальцет.
      — Кто хочет, может забиться в угол и молиться там втихомолку, — буркнул повстанец. — Перок, затягивай-ка ту песенку, помнишь? Что Ропперу особенно нравилась. Если зайдет послушать, не суетиться, новенький обещался сам скандал уладить.
      — Понял, командир, — отозвался мужик от входа и грянул во всю глотку:
 
      Раз под вечер, раз под вечер
      Девки шли на речку.
      Раз под вечер, раз под вечер
      Речка недалечко…
 
      Простая и довольно похабная песенка ходуном заходила по тоннелю. На первом же куплете добавилось еще несколько голосов, затем еще и еще. Вскоре пели все, нестройно, частенько невпопад, но с большим воодушевлением. Казалось, непотребные ночные похождения безымянных девок стали для людей в эти минуты самым важным событием. Кто-то отбивал ритм ладошами или собственными кандалами. Будто раскручивали вместе тяжелый маховик отчаянного веселья, усилия каждого вливались в общее русло, чтобы каждого же и подкрепить.
      Шагалан не очень понимал смысла этой гульбы. Слова песни он тоже знал весьма примерно, а потому по преимуществу слушал, изредка подхватывая припев. Длинный, витиеватый сюжет близился к концу, однако никакого эффекта пока не наблюдалось. Сами певцы вроде бы чуточку сникли, присмирели, когда в дверь камеры неожиданно гулко постучали:
      — А ну кончайте глотки драть, собачьи отродья! — Голос определенно принадлежал Ропперу.
      В ответ грянули с удвоенной силой. Песня здесь заканчивалась, хор, не долго думая и даже не запнувшись, перескочил назад, куда-то в середину. Главными сделались уже не слова, а громкость, способная больней уязвить невидимого врага. Тот, распаляясь, колотил все яростнее:
      — Заткнитесь, скоты, кому сказано?! Мало вам в прошлый раз отвесили? Никак совсем шкуры зажили? Еще добавить? Молчать! Ну, хорошо же. Будут вам, мерзавцы, гостинцы к ужину. Сами себе языки откусите!
      Массовый вой притих, и стало слышно, как за стеной бухают быстро удаляющиеся шаги.
      — За подмогой побежал, — хрипло заметил Шурга. — Хоть и взбесился, а про порядок не забыл, гнида.
      — Вопрос, скольких он убедит оторваться от стола, — хмыкнул юноша.
      — Скоро узнаем. Роппер страсть как не любит такого пения. Дремать ему, что ли, мешаем? У всех стражников песни вроде бы прощаются, а этот прямо звереет. Следственно, тебе, парень, с ним крупно повезло сегодня. Черта лысого мы другого кого подняли бы, уразумел?
      Тем временем песня, точно обмелевший в засуху ручеек, журчала вяло и глухо. Один звонкоголосый Перок фальшиво горланил у самых дверей, остальные, перебирая слова, настороженно внимали происходящему за стеной.
      — Ты готов, герой? — спросил Шурга. — Теперь-то можно уже и не щебетать. Они все равно пожелают вломиться да проучить всех подряд. Смотри, если не удастся, здорово достанется на орехи. Не приведи господь, сгоряча кого и насмерть забьют.
      Едва Шагалан пристроился у своего кольца, чтобы казаться по-прежнему привязанным, как в коридоре послышался возвращающийся топот. Тут смолк даже запевала Перок. В зловещей тишине различалось только надсадное дыхание и скрежет тяжелого засова. Колыхнулась глыба двери, по глазам полоснул нежданно яркий свет.
      — Ах вы, свиньи вонючие! — с порога взвился Роппер. — Издеваться надумали? Бунтовать?
      Облаченный в лоснящуюся кожу выскочил из-за пламени факелов.
      — Кто здесь у нас самый певучий? Пора награды получать! Ты, что ли, воровская морда, надрывался?
      Из руки стражника развернулся недлинный бич, проделал в воздухе плавный круг, потом резко ускорился и со свистом опустился на плечи жертвы. Сидевший у дверей Перок рыкнул от боли и ненависти, но лишь плотнее вжался во влажную стену.
      За первым ударом последовал второй, третий достался оборванцу напротив. Роппер бил неистово, споро, размашисто сек кожаным жалом лохмотья и живую плоть. За его спиной Шагалан разглядел на пороге белое ухмыляющееся лицо Нергорна. Под градом беспощадных ударов серая масса узников заколыхалась, закопошилась и, наконец, не выдержав, отхлынула в глубь тоннеля. Хуже пришлось прикованным к медным кольцам — основной гнев стражника обрушился на них, способных разве что безнадежно дергаться на своей привязи. Молодой парень у крайнего кольца стойко принял два страшных удара, однако этим только разозлил палача. Третий удар свалил кандальника на колени. Лопнула кожа, в стороны разлетелись брызги крови.
      Шагалан, отпихнув напиравшего на него лохмотника, устроился удобнее и скорее закричал, чем запел:
 
      Что ж искать теперь в потемках?
      Все добро уплыло.
      Приходите, девки, завтра…
 
      От вопиющей наглости застыла вся камера. Шагалан увидел расширившиеся от ужаса глаза кого-то из пленников, а потом наливающийся белой яростью взгляд Роппера.
      — И ты, щенок, с ними уже спелся? — Стражник едва не сбился в хрип, шумно вздохнул, переступив через окровавленную жертву, двинулся к полулежащему юноше. — Ну, так получишь полной чашей.
      — Эй, Роппер! — окликнули сзади. — Поаккуратней с этим молодцом. С ним еще дознаватели не говорили, осерчают.
      — К бесам!… — мотнул головой совершенно обезумевший стражник.
      Разведчик, не шевелясь, смотрел, как приближается крепкая, поскрипывающая доспехом фигура. Петь давно прекратил — слов, которые он успел запомнить, не хватило и на куплет. С мерно раскачивавшегося в такт шагам кончика бича падали темные капли. Как-то незаметно оттекли к противоположной стене грудившиеся рядом узники.
      — И поосторожней там, — добавил от порога Нергорн.
      — Молокососу этому стоило бы посторожиться, — рявкнул стражник. — А теперь уже поздно.
      Было действительно поздно. На последнем шаге Роппер поднял руку, начиная разгонять свое кровожадное оружие, его нога опустилась возле сапога юноши. Капкан тотчас захлопнулся. Раскинутые ноги Шагалана резко схлестнулись, подрубив стражника под колени. От неожиданности тот выронил бич и неуклюже грохнулся на каменный пол лицом вниз. Вмиг оказавшийся непривязанным, юноша кошкой бросился на противника. Камера остолбенело наблюдала за невероятным. Через мгновение стражник был уже поверх прилипшего к нему узника, мощный и тяжелый. Но мертвый. Обмякшее тело Шагалан удерживал над собой руками.
      — Эй! — Нергорн опомнился едва ли не самым первым. — Тебе помочь там, приятель?
      Он неуверенно задвигался в дверях, оглянулся в коридор, будто ожидая оттуда подмоги, снова вернулся взглядом к качающейся фигуре Роппера.
      — Держись! — С лязгом выхватил из ножен саблю, ступил в тоннель. — А ну, голытьба, раздались! Зарублю без разговоров. На месте сидеть, не шевелиться!
      Последний приказ относился к Перку, который начал было потихоньку сдвигаться, отсекая тюремщика от выхода. Окончательно решившись, Нергорн поспешил по тоннелю между съежившимися узниками. И замер, ошарашенный. Тело напарника вдруг безвольно откинулось в сторону и с глухим стуком растянулось на полу. А почти уже поверженный бунтовщик очутился на ногах совсем рядом! В неверном свете факела он показался таким спокойным и уверенным, что в душе тюремщика на миг полыхнул настоящий ужас. Отчетливый шорох донесся и сзади; Нергорн, не оборачиваясь, понял — западня. Естественной мыслью было броситься сломя голову обратно, вырваться наружу любой ценой, позвать на помощь… Однако он немало лет провел в этой вечно сырой и вонючей башне, многое перевидал, во многом поучаствовал. Бунты, хоть изредка, случались и раньше. Главное здесь — действовать быстро, четко и жестко. Бежать нельзя. Во-первых, у дверей шевелилось не меньше двух человек, а впереди только один мальчишка. Что с того, что сосунку удалось завалить Роппера? Ведь он остался безоружным, а сабля неизменно выигрывает против голых рук. Во-вторых, как ни хлипок мальчишка, он охотно прыгнет убегающему на спину. А самое важное — этому сброду, словно стае бездомных собак, никак нельзя выказывать свою слабость. Пока они опасаются, скалят зубы и не нападают, но стоит дрогнуть, и вся свора кинется на жертву. От полутора десятков озленных острожников оружие не спасет, разорвут. Следовательно, путь к выживанию лишь один: немедленно зарубить мальчишку, возможно, еще кого-нибудь и, подняв свежую волну общего страха, тотчас пробиваться к дверям. Пока нет единой атаки, сохранялся неплохой шанс.
      Нергорн исподлобья глянул на своего юного противника. Невысокий худощавый паренек, ничего особенного, таких днем полно в любом закоулке. Тогда почему же обжигающе ледяным, смертельным ужасом сковывает сердце при виде этого нечеловечески бесстрастного лица? Нергорн заставил себя опустить глаза, поудобней ухватил саблю в правой руке, факел — в левой, качнулся на носках. Шорохи вокруг все множились, дорога была каждая секунда, и начинать приходилось ему. Тюремщик с шумом втянул воздух:
      — Ты, приятель, это оста…
      На полуслове внезапно сорвался с места, ткнул огнем в страшное лицо врага и с того же скачка рубанул. Добротно, сверху вниз, наискосок через грудь… Вероятно, старая уловка не сработала. Там, где надлежало хрустнуть молодым косточкам, со свистом развалилась пустота. Рука же с оружием, вдруг отказавшаяся повиноваться хозяину, понеслась куда-то дальше, во тьму. Последним усилием Нергорн попытался наскочить на противника всем весом, сбить с ног, но нелепо споткнулся и полетел в бездну. Твердый, осклизлый пол немилосердно встретил его, распластал по себе, что-то тяжелое насело на спину, передавив дыхание. Юркие руки скользнули по загривку, уверенно вцепились в бороду и затылок, дернули голову. Хрипло рыкнув, поверженный тюремщик мотнул подбородком обратно, и руки тотчас согласно поменяли направление движения, резко скрутив шею. Слишком резко…
      Пока Шагалан вставал на ноги, никто вокруг не проронил ни звука. Рядом зияла распахнутая заветная дверь на свободу, однако никто даже не шевельнулся. Юноша поднял с пола факел и саблю, затоптал занявшуюся было солому. Сбоку, волоча кандальные цепи, приблизился оборванный сутулый мужик. Лишь когда он заговорил, Шагалан признал своего недавнего собеседника.
      — Кхе… это… ловко ты, право… — неуверенно сказал Шурга. — Не чаял. Выходит, не бахвалился, обещаясь… Где ж сноровки-то набрался, опыта?
      Разведчик толкнул носком сапога безжизненное тело:
      — Ты про этих, что ли? Так тут опыта нет, два моих первых покойника.
      Шурга с недоверием покосился на безмятежное лицо юноши, покачал головой, но препираться не посмел.
      — Что ж, шаг сделан, отступать некуда. До конца пойдем. От воли-то нас отделяет теперь один караул на крыльце. Нужно постараться их с налета пробить, неожиданной атакой. Загвоздка же… Продержись стражники хоть пару минут… повалит народ с верхних ярусов. А там и гарнизонные подоспеют, тогда всем точно крышка.
      — Брось, дядька Шурга, не забивай мозги. Глупо толпе лохмотников кидаться грудью на пики. Со стражниками я все улажу, но сначала подготовиться бы здесь.
      — Понимаю. Перок! Иди с копьем к дверям подземелья, стой там, никого не пускай.
      — Кого это никого? — развел руками рослый детина.
      — Совсем никого. Наших прежде всего, а то рванут скопом на верную погибель. Долго сидели, еще чуток потерпят. И наружу поглядывай, не принесли бы черти незваных гостей. Если что — кричи, уразумел?
      — Ясно, — кивнул детина.
      — Ступай. А мы покуда остальных страдальцев вызволим.
      — Надо бы с вас цепи исхитриться снять, — заметил Шагалан. — В таких украшениях далеко не убежишь.
      — Тут-то как раз проблемы большой нету. В соседнем штреке пыточные, там же и кузнец работает. Если он сумел заковать, значит, мы сумеем той же снастью обратно расковаться.

      В последующий час жизнь в подземелье кипела как никогда. Отперли все двенадцать камер. Народу оказалось сотни полторы, и мороки они доставили изрядно. Сперва требовалось убедить сонных узников покинуть свои норы — в столь нежданное освобождение многие упорно отказывались верить. Иные уже не могли идти сами, их выносили в коридор на руках. Затем необходимо было удержать эту опьяненную радостью толпу не только от бесшабашных прорывов, но и просто от счастливого гвалта. Одновременно шла лихорадочная работа по расковке кандальников. На удачу, среди заключенных сыскался неплохой умелец, весьма лихо разбивавший теперь творения безвестного Дагары.
      Пока за плотно закрытыми дверями звенели молотки, Шагалан изучил подземную тюрьму. Она представляла собой три куска бывших штреков, наглухо забранных с торцов. В двух рядами располагались камеры — отрезки ответвлений поменьше. Их торцы заделывали гораздо тщательнее, сплошная каменная кладка не обнаруживала ни малейшей щели. По разрозненным слухам, когда-то давно один из пленников донжона умудрился продырявить старую деревянную стену. Наутро надсмотрщики получили дыру, распахнутую в бездонную тьму. Смельчаков для преследования беглеца по запутанным пугающим закоулкам не нашлось, да и самого его с тех пор якобы не видели: то ли впрямь выкарабкался на волю и, махнув на все рукой, спрятался подальше, то ли свернул себе шею и умер с голоду в какой-нибудь забытой Творцом каменной кишке. Заключенные с надеждой верили в первое, тюремщики настаивали на втором. Как бы то ни было, торцевые стены в камерах незамедлительно выложили из камня. Тогда это казалось всего лишь перестраховкой — никто особо и не рвался повторить подвиг безумного беглеца. Ведь даже его сокамерники, наблюдавшие за побегом, не отважились в ту ночь пуститься по пятам, неизвестность подземных лабиринтов пугала сильнее, чем доля кандальника. Однако промелькнули годы, обустроился третий коридор, и воющие от нечеловеческой боли узники были уже готовы на все. Правда, теперь они могли только царапать остатками ногтей холодные глыбы.
      В третьем коридоре Шагалан задержался дольше. В этих тоннелях не сидели годами, здесь трудились, тяжело, старательно, в поту и крови. С целью облегчения трудов собрали недурственную коллекцию механизмов и приспособлений, пригодных для причинения страданий. Если по совести, в свое время непревзойденный механик мессир Иигуир рисовал схемы и более изощренных изобретений жестокого человеческого ума, но тут юноша впервые видел подобные орудия наяву. Дыбы, решетки, тяги, клещи, бичи, тиски для самых разных частей тела, всевозможные заковыристые конструкции, блестевшие жуткими стальными зубами, — Шагалану подчас не сразу удавалось и понять, как действует тот или иной зверь. Да, именно зверьми показались ему эти выстроившиеся вдоль стен устройства. Просто поблизости не было хозяев, потому хищники сонно притихли, притаились, мирные, безобидные. А приспеет час, подведут новую жертву, и они радостно вскинутся, потянутся с вожделением к живой плоти, чтобы рвать ее и ломать. Их железные тела не знают насыщения, они существуют исключительно для производства мучений и готовы предаваться любимому занятию бесконечно. Жаль, некоторые людишки не выдерживают столь долгой обработки, а мертвыми они становятся совсем неинтересными, приходится томиться до следующего провинившегося. Иные торопятся сдаться, пересказать все свои мелочные тайны и страстишки. Зачем? Ведь главное наступит после, когда жертва забудет человеческую речь, вывернет себя наизнанку в беззвучном истошном крике, напоит теплой кровью стальные жала зверей… Шагалану на миг почудилось, будто какая-то зубастая пасть нетерпеливо потянулась к его руке. Что ж, и он мог достаться им на обед. А возможно, их встреча впереди. Теперь он лучше представляет, какой зверинец ждет его в случае неудачи.
      Следов стараний этих чудищ разведчик тоже насмотрелся вдоволь. Шрамы, язвы, кровоподтеки, изувеченные пальцы, ноздри, уши, распухшие суставы. Пожалуй, из собравшихся в тот час в тесных коридорах тюрьмы Шагалан являлся самым здоровым, невзирая на разбитую физиономию. В конце концов его отыскал Шурга и повел знакомить с соратниками. Чем глубже они проталкивались сквозь копошащуюся толпу, тем плотнее грудился народ, оживленно обсуждая что-то между собой. Узники точно сосредоточивались вокруг своих предводителей. И еще кое-что отметил юноша: чем ближе к эпицентру, тем больше и резче становились следы изощренных пыток и тяжких мук. Оглядывая последних, неохотно уступавших дорогу кандальников, подумалось, что человек в самой сердцевине должен быть буквально порезанным на куски.
      Все оказалось не так страшно. На бочонке сидел, сгорбившись, сухопарый старик, космы грязно-желтых волос падали на плечи. Кто-то из окружающих шепнул ему пару слов, старик, подняв голову, обернулся к юноше. Лицо производило странное впечатление. Нелегкая жизнь отыгралась на нем в полной мере, морщины и шрамы бороздились во всех мыслимых направлениях, кожа стала шершавой и почти коричневой, щеки ввалились в давно забывший о зубах рот. Но при этом не чувствовалось никакого ожесточения. Человек, сидевший на бочонке, был скорее мягок, грустные светлые глаза смотрели с интересом.
      — Господин Шагалан, как разумею? — тихо произнес старик.
      — Именно он. Господин Сегеш, не так ли?
      — Я не до конца понимаю ваших мотивов, молодой человек, но, полагаю, мы перед вами в огромном долгу.
      — У вас будут возможности возвратить все долги, сир. Допускаю, однажды вы даже пожалеете, что приняли от меня сегодня помощь.
      Сухие губы старика шевельнулись в улыбке:
      — Звучит интригующе. Однако тут совсем не подходящее место для объяснений. Что вы намерены делать теперь?
      — Без сомнения, надо убираться отсюда подальше. Вы со своими товарищами, сир, очевидно, успели немного изучить башню. Что скажете о подземных ходах? Думаю, развалить один из этих заплотов труда не составит.
      Сегеш покачал головой на тонкой жилистой шее:
      — Конечно, у смертной грани пойдешь на любое безрассудство… Но это… Никто у нас не знаком с этими лабиринтами. Подозреваю, таковых уже не осталось вовсе. Отправившись под землю, мы наверняка сгинем бесследно и бесславно. Велик ли шанс незамеченным пройти на цыпочках мимо стражи? Шанс случайно наткнуться на безопасный выход из катакомб гораздо меньше.
      — Однако я слышал рассказ об узнике, сбежавшем туда.
      — Да, всем известно, что он туда проник, только никто не видел, чтобы он оттуда вылез.
      — Лучше уж лечь костьми в неравном бою, чем сдохнуть в проклятых Богом тоннелях, — буркнул кто-то сзади.
      Шагалан пожал плечами:
      — Ну, если эта идея кажется невыполнимой, уходим по старинке, с боем. Сколько в башне может обретаться человек?
      — Прежде всего, трое стражников на крыльце, — прикинул Сегеш. — Меняют их регулярно из казарм. Еще пара тюремщиков кроме Роппера с Нергорном. Вдобавок здесь обычно ночует смотритель.
      — Трое внизу, трое наверху, — подытожил юноша. — А дознаватели?
      — Нет, они в основном приезжие, устроились где-то неподалеку, на каком-нибудь постоялом дворе. Днем сюда вообще является куча народу: кузнец, стряпуха, пыточники, теперь вот ремонт затеяли на верхних ярусах.
      — Будем рассчитывать, лишние успели разбрестись по домам. Трое и трое. Плюс четверо охотников, которые любезно провожали меня в вашу обитель.
      — Охотники? — поморщился Сегеш. — Это плохо. Охотники участвовали и в нашем захвате, я видел, на что они способны.
      — Да? Не заметил ничего особенного. Вдобавок наверху уже второй час продолжается пирушка. Надеюсь, хмель чуток поумерит их прыть, однако для начала все же попробуем покинуть башню без шума.
      Старик покосился через плечи товарищей на все громче ропщущую толпу узников.
      — Как же тайно вывести это словоохотливое воинство? Да еще мимо охраны?
      Шагалан придвинулся к нему вплотную, понизил голос:
      — С охраной я разберусь, помощники не потребуются. Что же до людей… Тут, господин Сегеш, надобно договариваться сразу. На улицу мы, вероятно, так или иначе выберемся. Но потом неизбежно поднимется тревога, прибежит стража, раскрутится облава. Полтораста человек не скроются нигде, в конце концов, их переловят как кроликов. Или перережут как свиней. Совершенно необходимо рассыпаться, мелкие группки или одиночки для отлова куда сложней.
      — Бросить всех на произвол судьбы? — Глаза старика неодобрительно блеснули. — Тогда к чему было вытаскивать из камер, дарить надежду?
      — Другого выхода нет, сир. При столь массовом побеге у каждого неплохой шанс. Хотя большинство, согласен, поймают, многие получат свободу. То есть предстоит выбирать между рассыпанием и гибелью.
      — Отвратительный выбор, — понурился Сегеш. — Разве вы не сможете помочь им всем?
      — Польщен такой оценкой моих способностей. Однако должен разочаровать, сир, я не возьмусь изничтожить целиком гарнизон Галаги. По крайней мере, сегодня. Моя задача гораздо проще — вывести лично вас и ваших друзей, воссоединить вас с отрядом.
      — А зачем это вам?
      — Мы же условились обсуждать подробности за городскими стенами.
      Сегеш окинул взглядом лица товарищей. Посмотрев вослед, Шагалан убедился, что почти никто моральных терзаний вождя не разделяет. Старик вздохнул:
      — Пусть так.
      — Тогда готовьтесь к бегу. — Юноша выпрямился. — По моему сигналу быстро покидаем башню.
      — Шурга! — дрогнувшим голосом позвал Сегеш. — Со всей нашей пятеркой займешься выводом людей. Потом собираемся вместе и… уходим независимо от остальных.
      — Имеется еще пара мужичков, командир, — сообщил повстанец. — Познакомился в камере, люди вполне надежные.
      — Хорошо, забирай тоже с собой. Бог даст, окажемся в безопасности, изучим их получше.
      — Сделаем… — Шурга аккуратно похлопал юношу по плечу: — Ну, герой, айда воевать снова?
      Во главе цепочки бывших кандальников они пробрались к дверям подземелья. Оберегавший выход Перок, растопырив могучие руки, сдерживал напирающую толпу. Узники, едва покинувшие темницы, и так довольно долго радовались неожиданной частичной свободе. Теперь просторы тюремных коридоров становились тесными, людей неукротимо влекло наружу, на чистый воздух ночных улиц. Самые рьяные, глухо матерясь, все активнее наскакивали на рослого стража, неминуемо шло к стихийному прорыву, кровавому и беспорядочному. Отпихнув очередного смельчака, Перок дал приблизиться к себе повстанцам.
      — С той стороны не совались? — осведомился Шагалан, не обращая внимания на волнующийся кругом народ.
      Детина почесал пятерней в затылке:
      — Через дверь никто не лез. А сам я и не выглядывал толком, видите, что здесь творится? И чем дальше, тем хуже.
      — Удирать надо скорее, — захрипел кто-то яростный сзади. — Пока злодеи не опомнились…
      — Держись, Перок… — Разведчик вновь проигнорировал толпу. — Еще немного, и начнем выпускать. Я подам сигнал. Проследи, чтоб не случилось давки и заторов, да и самого себя не позволяй затоптать.
      — Куда им, доходягам, — ощерился детина.
      Шагалан попробовал, легко ли покидает ножны клинок, поднял глаза:
      — И саблю давай мне.
      — С чего бы это? — Перок возмущенно вытаращился. — Одной тебе мало, вторая потребовалась? Богато шибко будет! А мне тут, если что завяжется, хреном отмахиваться?
      Юноша молча протянул руку, Перок отодвинулся.
      — Не бузи, приятель, — сухо и властно вмешался Шурга. — Мыслишь и впредь с Сегешем оставаться, слушайся вожаков. Сказано отдать — отдай. Да и не тобой оружие-то добыто, так ведь? А здесь тебя всем гуртом поддержим.
      Озадаченный детина нехотя расстался с саблей, потом замер, пораженный озарением:
      — Эй! Так вы разве не сообща на прорыв? Неужто, парень, ты опять один пойдешь? Заново с судьбой в прятки играть?
      Шагалан, пристроив оружие, удовлетворенно хмыкнул:
      — Не шумите и без команды не высовывайтесь. Я ненадолго.
      Скрипнув, отошла створка двери, юноша бесплотной тенью выскользнул наружу. Народ колыхнулся следом, но Перок, чуждый всяческих терзаний и сантиментов, захлопнул просвет.
      — А ну, подай назад, господа кандальники! — негромко рыкнул он. — Не мешайте человеку дело делать, за вас за всех кровь проливать.
      — Да кто он есть-то? — скривился какой-то оборванец, подпрыгивая на месте. — Бежать надо, животы спасать, а мы медлим, ждем непонятно кого. Так и солдат с пиками дождемся.
      Шурга насупился:
      — Имей совесть, ирод! Кабы не тот парень, скулить тебе до сих пор в своей гнилой норе, молиться о легкой смерти. Разве не правда?
      — Может, и правда. А только куда он нас пока выпустил? В тюремный коридорчик прогуляться? Это, что ли, ваша свобода?
      — Не дергайся, торопыга. Сколько дней томился, еще потерпишь.
      — Так я ж говорю — рвать отсюда надо, и побыстрее. Чтоб пятки сверкали. Положиться на покровительство Святых Пророков и бежать!
      — А стража? На испуг возьмешь? — хмыкнул Перок. — Куда прете? А ну, осади!
      — Что нам стража? Если единым натиском, враз затопчем. А как этот хлипкий мальчишка один с ними сладит? Пропадет, а за ним и мы! На кого понадеялись, правоверные?! Он или безумец, или лазутчик тюремный. Всех нас обречет на муки и гибель! Рвать надо, рвать, покуда не поздно!…
      Подстегиваемая взвизгами оборванца, толпа стремительно раскалялась, по темной поверхности голов пошла взволнованная рябь. Гул множества голосов окреп, завибрировал в тесном коридоре. Уловив эти недобрые перемены, Шурга сделал знак рукой, и еще двое хмурых мужиков заслонили дверной проем.
      — Тихо, сидельцы! — подчеркнуто спокойно произнес повстанец. — Все равно раньше срока никто отсюда не выйдет, а ваше шебуршение мешает разобрать, что снаружи творится. Пропустим сигнал или вовремя на помощь не подоспеем — вот тогда точно конец наклюнется. Разумеете?
      Толпа, озадаченная поворотом мысли, чуть смолкла. Продолжительным этот эффект, очевидно, быть не мог, лишь отсрочил очередной взрыв. Кто-то суетливо передавал за спины сторожам бичи, плети и несколько палок — все, что нашлось в подземелье похожего на оружие. Следовало готовиться причинить людям боль, дабы спасти жизни, не отдать в лапы их собственному паническому страху.
      И тут за стеной раздались явственные шаги. В каземате мгновенно и без чьих-либо понуканий воцарилась абсолютная тишина, массивная толпа нелепо замерла неподвижной массивной грудой, хранители дверей синхронно развернулись вполоборота к входу. Приоткрылась скрипучая створка. Просунулась взъерошенная голова Шагалана, покосилась на занесенную над собой палку:
      — Нашли время играться. Давайте трое сюда, через минуту можно начинать выпускать народ. Только тихо!
      Последний возглас потонул в торжествующем реве. Шурга поспешно захлопнул дверь за вышедшими товарищами и вскинул руки:
      — Сказано же, тихо, остолопы! Наверху в башне полно солдат, услышат ваш вой — спустятся. Да вдобавок гарнизон на ноги поднимут. Вам это надо? Посему вылезаем споро, но бесшумно, не суетясь и не толкаясь. Кто загорланит или затеет свалку, буду бить немилосердно, ровно злейшего врага. За воротами не толпимся, тотчас разбегаемся поодиночке или мелкими компаниями в разные стороны. Всем понятно?
      По его знаку дверь вновь приоткрылась, крепкие руки подхватили и выпихнули наружу первого из узников. Несчастный замер в растерянности, испуганно озираясь, но в спину ему уже летел второй, а там и третий. Свалки бы не миновать, если б не стоявший на полпути к воротам кандальник. Он успел выдернуть вконец оторопевшего первого, а далее заработал непрерывно. Кто-то двигался сам, кого-то приходилось поддерживать, тащить или подталкивать, нервных остужали короткими тумаками и свистящей шепотом бранью. Труд не из легких, зато через считанные минуты от жерла подземелья к воротам протянулась плотная вереница фигур. Вид они имели жалкий, оборванный, грязный и больной, однако запах свободы творил чудеса — даже калеки довольно шустро ковыляли к долгожданному крыльцу. Там в тени арки их принимали Шагалан с еще одним повстанцем. От этих требовалось не столько направлять поток, уже заметивший впереди блеск дождливой ночи, сколько следить за лестницами, уходившими наверх. Сам Шагалан почти не обращал внимания на пробиравшихся мимо людей, пара счастливых беглецов, бросившихся было на шею спасителю, получила в ответ увесистые оплеухи. Положив ладони на рукояти сабель, юноша настороженно вслушивался в неясные шорохи башенных лабиринтов. То ли толща камня гасила звуки событий, творившихся внизу, то ли оставшиеся в живых тюремщики впрямь позволили себе излишние возлияния, но никаких осмысленных движений не ощущалось. За воротами у мостков узников поджидал очередной провожатый. Ему задача досталась попроще — незамедлительно разгонять бедолаг по окрестным переулкам. В целом система работала вполне успешно, полторы сотни человек оказались под восхитительным мелким дождиком минут через десять. Последним подземелье покинул Сегеш.
      Худой, сутулый старик, чуть подволакивая правую ногу, приблизился к воротам. Остановился рядом с Шагаланом, переглянулся понимающе:
      — Спокойно пока? Неужели выберемся?
      — Из башни-то? Определенно, сир, — кивнул юноша. — Все разбежались, тюрьма пуста. Пока от патрулей Создатель хранит, собираем свою команду и вылезаем из города. У вас кто-нибудь в нем ориентируется?
      — Самую малость, больших знатоков с нами нет.
      — Вот незадача — я здесь тоже первый день. Кое-что выяснил, остальное придется соображать на ходу.
      Старик вслушался в дыру лестницы.
      — Совсем никого не чую. Может, затаились супостаты?
      — Даже если и затаились, то не от коварства, а из трусости. По крайней мере, сигнала до сей поры с башни не подавали. Вероятно, боятся, как бы мы к ним наверх штурмовать не ринулись. Таких-то планов, надеюсь, нет?
      — Конечно, нашлось бы что этим тварям припомнить, — покачал головой Сегеш. — Много страданий нам причинили и по приказам, и от собственной мерзости… Но поскольку времени на воздаяние нет, пусть еще чуток поживут. Будет воля Вседержителя, свидимся когда-нибудь. Тогда и сочтемся.
      Они вышли на узкое крыльцо, где Шурга деловито раздавал повстанцам пики и сабли — все, что осталось от воротной стражи. Сами солдаты валялись темной кучей тут же около мостков. Подступив ближе, Сегеш охнул:
      — И как же ты, богатырь, один всех уложил и не поранился даже? Чудеса, право слово.
      — Ничего особенного… — Шагалан на мгновение отвлекся от осматривания окрестностей и кинул взгляд на поверженных врагов. — Сонные, вялые, не готовые защищаться. Таким лишь бродяг отгонять. Грех с ними… Погодите-ка.
      Мягко спрыгнув на мостовую, юноша обогнул медленно ширившуюся лужу крови, ощупал лежавшего сверху солдата.
      — Вот подлюга! Кишки на улице, а все равно дышит.
      И прежде чем кто-либо успел отреагировать, вытянул одну из своих сабель, без замаха чиркнул кончиком лезвия по горлу стражника. Тот впрямь задергался, захрипел, новый фонтан крови чуть не обдал юношу.
      — Ну и к чему эта жестокость? — нахмурился Сегеш.
      — Дело не в жестокости, сир, — откликнулся разведчик невозмутимо. — Все куда серьезнее — подобных свидетелей нельзя в живых оставлять. Эй, кто без обувки, снимайте с них сапоги!
      Повстанцы, долго не колеблясь, принялись разувать покойников. Сегеш поморщился:
      — Какие из них свидетели? Только что отсюда разбежались полторы сотни таких же.
      — Не совсем таких. Этим довелось увидеть нечто большее.
      — Даже вот как? Признаюсь, вы не на шутку начинаете меня пугать, юноша.
      — Ничего, сир, скоро пройдет… надеюсь. Часом, не ваши люди?
      От черной стены башни отлепилась скромная группа, вошла в круг света единственного сохранившегося факела. Три человека, судя по всему, из числа едва вырвавшихся на свободу.
      — Что случилось, горемыки? — подобрался хмурый Шурга. — Велено же было расходиться подальше и пошустрее. Чего непонятно?
      — Не сердитесь, милостивцы… — Один из лохмотников поклонился. — Просьба у нас до атамана Сегеша: желали бы встать под его команду. Вдосталь набегались, набродились, нынче из самой пасти смертной выскочили. Чуем, пора и рассчитаться с пришельцами за страдания. Животы готовы положить, лишь бы вырезать белокурую мразь до последнего змееныша.
      Сегеш огляделся. По левую руку от него оказался Шагалан, по правую — Шурга.
      — Ваше мнение, господа?
      — Кого присмотрел, я уже взял, — буркнул Шурга. — Про этих ничего сказать не могу. По мне-то, брат, чем собирать чужаков, где попало, гнать бы их в три шеи. Людей хватает, а лазутчику или предателю подкрасться сложнее.
      — И так компания громоздкая, — поддержал Шагалан, — вылезать из города будет непросто. Набирать же лишних, да еще незнакомых, — опасно вдвойне.
      Сегеш тяжело вздохнул:
      — Что ж, и этих взашей? Отбрасывать на потребу врагам? Да вдруг и не уйдут по-хорошему?
      — Верно, и не помогут, и погоню наведут. Давайте-ка, сир, я сам с ними побеседую, а вы тем временем укройтесь вон в той подворотне.
      Старик поймал двинувшегося вперед Шагалана за рукав:
      — Только безо всякого кровопролития, ладно? Я не сумею доверять человеку, если за ним тянется цепь неоправданных зверств.
      — Я вовсе не такой изверг, сир, — усмехнулся юноша.
      Застывшие в сторонке оборванцы встретили его почтительно, даже немного испуганно. Разведчик подметил, как они невольно расступились: репутация и здесь складывалась быстрее, чем хотелось бы.
      — Вот что, молодцы. — Шагалан демонстративно убрал руки от оружия, но собеседников это не слишком успокоило. — Лясы точить некогда, разбегаемся срочно. Вас мы знаем плохо, взять с собой не можем.
      — Да мы ж свои! — взмолились беглецы хором. — В одних камерах сидели, одних вшей кормили!
      — Вши жрут всех без разбору, а нам без разбору не уцелеть. Мало ли кто за что в башню угодил? Кому сейчас выяснять? Ремесло наше опасное и требует особого доверия. Сперва заслужите такое.
      — Да как же, мил человек?
      — Выбирайтесь из города одни. Задача нелегкая, справитесь — подумаем о вашем предложении. Договорились?
      — Ну… коли так. Да ведь как нее найти-то вас после?
      Этого и юноша не представлял, тем не менее избавляться от навязчивых помощников следовало безотложно. В самых общих чертах он обрисовал им дорогу: по тракту на северо-запад, на Брансенгерт. Милях в десяти от Галаги должна была находиться развилка с заброшенной часовней и постоялым двором. Именно там Шагалан наметил встречу через два-три дня. Ориентировался исключительно на слухи и рассказы путников, вполне допускал, что постоялый двор давным-давно сгорел или похожих развилок в округе целая дюжина, неважно. В конце концов, никто и не собирался на самом деле отыскивать по лесам трех бродяг. Отвяжутся, может статься, выберутся при этом на волю — и хватит.
      Пока оборванцы в нерешительности переминались с ноги на ногу, Шагалан резко развернулся, прекращая болтовню, и припустился вдогон товарищам. Семерка поджидала в тени глубокой арки.
      — Ох, герой! — прохрипел Шурга. — Дотянули до последнего, теперь нестись что есть мочи. На башне уже какая-то суета, еще немного, и полетит тарарам по городу.
      — Это ясно, дядюшка, лишь бы уточнить, куда нестись. Ближе отсюда северные ворота, предлагаю попробовать с ними.
      — Однако, говорят, на север кинулось и большинство узников, — заметил Сегеш. — Слишком уж очевидна выгода проскочить сразу в леса. И погоня, вероятнее всего, направится туда же.
      — Да неужто мы все вместе с Шагаланом не прорвемся? — встрял Перок.
      — Встанут крепко, так и не прорвемся, — осадил его атаман. — Может, лучше на запад податься?
      — Через юг надобно, — пропищал знакомый голос из-под бока разведчика.
      Юноша загреб рукой, вытащил в отблеск света брыкающегося Йерса.
      — А ты здесь откуда, бедокур? Я же послал… подальше!
      — Ага, так я и ушел! Да от тебя за милю разило приключениями. Посидел часок на крыше с кошками, посмотрел, как дураков охотники скручивают. Советовал же, не путайся с этой шкурой Бронком! Ведь он и послал своего прислужника к властям!
      — Сам знаю. Вот понял — дело плохо, и тикал бы оттуда стремглав.
      — Зачем? Я подозревал, что еще не все кончилось. Прокрался следом, притулился тут рядом, глядь, а из тюрьмы уже народ посыпался, ровно горох из худого мешка. Лихую ты им, парень, потеху устроил!
      — И как с охранниками… тоже видел?
      — Врать не буду, отвлекся, придремнул. Заметил только, когда ты их с крыльца сваливал.
      — Ладно, молодежь, — вмешался Шурга, — после разберетесь между собой. Чего ты там, мальчуган, стрекотал насчет выхода?
      — Сорока стрекочет, — Йерс и не думал тушеваться, — а я с толком говорю. Завсегда, если кого в городе ловят, к северным воротам несутся. Иной раз на всякий случай и западные стерегут, но никогда — южные.
      — Оно и понятно, — проворчал сердито повстанец. — Куда ж там сунуться-то? В реку не влезешь, особливо нынче, мост преградить несложно, постовые начеку.
      — Вот именно! Туда никто сунуться и не пытается. Иногда южные ворота даже на ночь не запирают.
      — И как раз сегодня оставили открытыми? Аккурат для нас, да?
      — Какая разница? Я и не предлагаю в ворота ломиться, просто неподалеку от них имеется щель в частоколе — бревно подгнило и надломилось. Мы с ребятами порой там лазали, наверняка и вы протиснетесь. И нечего насмешничать! Я, чай, город получше любого из вас знаю!
      — Могу подтвердить, — кивнул Шагалан.
      И в этот момент откуда-то с темного, погруженного в тучи неба рухнул, ударил по ушам звук. Прерывистый колокольный трезвон вспорол ночную тишину, заколыхался по узким проулкам.
      — Доигрались! — рявкнул Шурга, подпрыгивая на месте. — Начинается катавасия, кто не спрятался, тот покойник. Уматываем отсюда немедленно!
      Народ суетливо завозился, загремел оружием. Сегеш окинул взглядом товарищей и, наконец, решился:
      — Хорошо, постреленок, доверим тебе свои головы. Веди к лазейке, и как можно быстрей.
      Йерс тотчас отпихнул от себя руку юноши, горделиво прошествовал сквозь ряды беглецов, затем набрал скорость и затрусил по кривому переулку. Уже через десяток шагов он превратился в неясную тень, лишь босые ноги часто шлепали по грязи. Один за другим повстанцы пускались следом, Шагалан и Шурга замкнули процессию.
      Город, казалось, продолжал спать, невзирая на тюремный колокол, надрывавшийся сзади. Изредка в каком-нибудь окошке мелькал огонек свечи, колыхались занавеси, но стоило рассмотреть цепочку бегущих по улице людей, как все вновь замирало. Никто не спешил помогать закону, только добавочные засовы, скрипя, перекрывали двери домов. Еще несколько причудливо переплетшихся улочек, поворотов, арок. На едином дыхании они перескочили через вонючую сточную канаву, за ней кварталы пошли беднее, вплоть до откровенных трущоб. Редкие собаки сонно облаивали чужаков, пара припозднившихся прохожих юркнула в подворотню, благоухающая повозка «ночного короля» — золотаря, сорвавшись с места, нырнула во мрак. Неугомонный звон исступленно лез в уши, подстегивал, гнал. Правда, признаков погони пока не было, но не было и сомнений — вся военная машина Галаги в эти минуты медленно и неуклонно набирает обороты.
      На каком-то перекрестке они едва не сшибли с ног замершего Йерса — секунду спустя по поперечной улице прогрохотал сапогами небольшой отряд стражников. Высунувшись из-за угла, Шагалан проследил за удалявшимися пятнами света, потом вернулся к спутникам. Те с трудом переводили дыхание, иные без сил сползли по стене на землю. Юноша отыскал Сегеша, которому помогали перевязывать колено.
      — Что-нибудь серьезное, сир?
      Старик, морщась от боли, отмахнулся:
      — Ерунда. Затянем потуже — сызнова столько же одолею. За меня не беспокойтесь.
      — Йерс, долго еще?
      — Совсем рядом, — откликнулся мальчишечий голосок. — Однако попасть туда будет непросто.
      Шагалан пробрался вперед к юному провожатому:
      — В чем дело?
      — По-моему, стражники возвращаются.
      Разведчик настороженно прислушался. Какой-то размытый шум действительно присутствовал, но сейчас он был повсюду, а дробь колокола сбивала с толку. Представилось, как по закуткам городского муравейника разворачивается яростная, большая облава. Эту ночь гарнизону суждено провести на ногах: выудить полтораста человек, рассыпавшихся в разные концы, — задача не из легких. Гораздо легче догадаться, какие слова будут изрыгать служивые, вернувшись в казарму усталыми, голодными и грязными. Вдобавок всех беглецов определенно поймать не удастся — с таким же успехом можно отлавливать бесчисленных городских крыс…
      — Либо тебе, малыш, мерещится с перепугу, — усмехнулся юноша, — либо ты невероятно чуток. Я ничего не слышу.
      — Иди сюда, приложи ухо к стене, — не сдавался Йерс.
      Шагалан нехотя согласился на пустую детскую забаву, однако уже через минуту ему вдруг почудилось, будто он также ощущает какой-то глухой ритмичный рокот.
      — Трогаться пора, братцы. — Сзади подошел Шурга.
      Разведчик придержал его:
      — Обожди, дядюшка, тут нечто странное.
      Все замолчали, замерли в напряжении. Еще минута, и головы повстанцев озабоченно завертелись по сторонам, стало ясно — грозный шум различают и они.
      — Бежать надо! — зашептал кто-то.
      — Куда бежать-то, бестолочь? — шикнул Шурга. — Непонятно, с какого боку это приближается.
      Шум действительно приближался, и довольно резво. Едва он успел перерасти в отчетливый топот, как Йерс вскинул руку, указывая на дорогу, по которой они только что пришли.
      — Там!
      Молниеносно сорвалась гибкая фигура Шагалана, метнулась к соседнему повороту. Потом кубарем обратно.
      — Ходу, ребята! — выпалил юноша. — Целая орава с оружием несется, человек тридцать, а может, и больше. По нашим следам точно по указке идут.
      Теперь все очутились на ногах. Йерс вновь запрыгал было впереди серым мячиком, но вскоре примчался назад:
      — По той улице тоже куча огней движется! И тоже к нам!
      — Где твоя дырка, черт бы ее подрал?
      — Направо, во втором переулке. Оттуда и бегут!
      — Влипли, дьявол! — зарычал Шурга. — Похоже, кто-то из мирных обывателей не отважился нам препятствовать, а мирно донес. Чего дальше? Подороже продать свои жизни?
      — Не лучшее решение, — откликнулся Шагалан. — Силы очень неравные, дядюшка, только зря поляжем. Что там налево, Йерс?
      — Ворота южные, понятное дело.
      Уже с двух сторон четко доносился шум погони, разгоряченной близостью добычи: топот множества ног, лязг боевого железа, подбадривающие крики. То были не слонявшиеся без толку поисковые отряды, это спешили конкретно за их головами. Сегеш громко вздохнул:
      — Бежим налево. Бог даст — проскочим за стены.
      — А пост на реке? — спросил кто-то из темноты.
      — На месте разберемся, лишь бы здесь не стиснули. Ну-ка ходу!
      Усталость как рукой сняло, сплоченным клубком отряд устремился в темное жерло улицы. Казалось, спину обжигали отсветы погони, в каждом далеком крике чудились злорадные вопли врагов, заприметивших жертву. В действительности все обстояло не столь скверно — как убедился Шагалан, мельком оглянувшись, ловцы только выкатывались на перекресток, на самое начало улицы, которую бунтовщики почти одолели. Теперь бежали не таясь, грохоча сапогами, резонно соображая, что позади шума сейчас куда больше. Влетели в какую-то подвернувшуюся некстати гору из бочек, корыт, прочего хлама, разметали ее, к чертям.
      — За этим домом уже ворота! — крикнул на бегу Йерс.
      В предчувствии скорой стычки повстанцы замедлились, тогда Шагалан вырвался вперед:
      — Не мешкать! Атакуем с ходу, пока не ждут!
      И помчался еще быстрей, не особо интересуясь, последуют за ним остальные или нет. Выплыли коренастые привратные башни, освещенные парой факелов прикрытые створки, которые юноша миновал сегодня утром. Нынче он в несколько скачков перемахнул маленькую пустынную площадь, словно выпущенный из пращи камень пронесся к цели, пронзая ветер и дождь.
      Охрана всполошилась слишком поздно. Навстречу вывалился из караулки тучный бородатый стражник, ошарашенно глянул на вдруг возникшее привидение, потянулся к сабле. Шагалан смел его с приступка ударом в лицо, хотя, как ни выгадывал незащищенное место, все же рассадил кулак о край бармицы. Второго противника, едва сунувшегося из дверей, выдернул, швырнул себе за спину, с удовлетворением услышав дружно лязгнувшую там сталь. Сбоку мелькнула тень, юркнула между створками ворот, застучали, быстро удаляясь, каблуки. Шагалан бросился было вдогон, но из караулки полез новый солдат. Белое, перекошенное ужасом молодое лицо. Возможно, несчастный и помышлял лишь о бегстве, однако рассуждать оказалось некогда, да и секира в его руках внушала опасения. Разведчик нырнул под удар, сливая извлечение сабли с косым разрезом. Охнув, стражник выронил оружие, схватился за распоротое изнутри бедро. Он даже не успел осознать, сколь тяжело ранен, повторный взмах клинка успокоил беднягу навеки.
      — Больше никого, — доложил неугомонный Йерс из караулки.
      — Прекрасно, — проворчал Шурга сипло. — Ворота мы нахрапом взяли, да один из сторожей удрал-таки к мосту. Там-то нас уже будут в полной готовности караулить. Как теперь?
      Только в этот момент к освещенному пятачку вышел Сегеш, сильно хромающий и поддерживаемый одним из товарищей под локоть. Остановился, надрывисто дыша, отер мокрый лоб. Шагалан глянул на атамана, потом прислушался к различимо надвигавшейся из глубин города угрозе.
      — Набат замолк, — сказал он непонятно кому. — Либо всех отловили, либо точно определились, кого ловить… — Обернулся к мальчишке: — Сколько может сидеть ночью человек на мосту?
      — Ну, четверо, пятеро… Не знаю…
      — Одна надежа — навалиться скопом, — вставил кто-то из беглецов. — Лишь так прорвем-прогрызем дорогу на волю.
      Шагалан покачал головой:
      — Если бы. В мясорубку стражники сейчас не полезут. Замкнутся за своим плетнем, половину стрелами положат, другую — на рубеже копьями уймут. Им и нужно-то всего — отстоять до подхода погони.
      Никто не решился это оспорить. Люди мрачно переминались на месте, посматривали в сторону наползавшей волны огней.
      — Что же? — заговорил едва отдышавшийся Сегеш. — Здесь последний бой принимать?
      — Может, и здесь, — помолчав, ответил разведчик. — Только сперва сам попытаю счастья. Слушайте внимательно: я иду на мост один. Когда подам сигнал факелом, хватайте ноги в руки и молнией туда. Атамана лучше нести — быстрее получится. Что мешает, бросайте, к чертям, — жизни дороже. Ясно? Ну, а не будет сигнала… разберетесь без меня…
      — Это ж самоубийство! — выкрикнул тонким голоском Йерс. — Сам толковал: стрелы, копья…
      — Не все так грустно, малыш. — Шагалан на ходу потрепал парнишке волосы. — Там, где не прорвется толпа, случается, проскакивает одиночка.
      Он прошел мимо новоприобретенных боевых товарищей, пожал руки Шурге и Сегешу.
      — Странно, — произнес атаман негромко, — я почему-то совсем за тебя не боюсь. Предполагаю, ты знаешь, что делаешь.
      — Я тоже это предполагаю, — хмыкнул юноша.
      Провожаемый множеством глаз, он скользнул в щель между створками ворот, замер по другую сторону в темноте арки. За стенами города ветер ярился с особой силой, резкие порывы швыряли водяное крошево сверху, сбоку, а то и снизу. Шагалан плотнее завернулся в добытый солдатский плащ, машинально подергал рукояти сабель, прищурившись, всмотрелся в слабые, мерцающие огоньки на том конце моста.
      Испокон веку вражеские армии подступали к Галаге главным образом с юга, и всегда этот рубеж демонстрировал изрядную прочность. Крепостные стены обрывались над самой водой, местами возносились прямо из реки, всякие осадные действия приходилось вести с участием флота кораблей. Даже несметные валестийские рати в свое время застопорились здесь надолго. Все, что тогда понадобилось, — сжечь окрестные переправы через Гевси, полноводная река берегла город надежнее любых стен. При небольших же набегах не утруждались и этим — на узком мосту пара десятков латников в состоянии сдерживать целую армию. Можно как угодно хорохориться перед повстанцами, но Йерс недалек от истины — атака в одиночку смахивала на самоубийство. Что поделать против полудюжины лучников? Да, они едва углядят смельчака в темноте, но и он вряд ли различит летящие стрелы. Сколько их успеют выпустить, когда достаточно единственной меткой? А тут вдобавок эти арбалеты… В другом случае при других обстоятельствах он, несомненно, измыслил бы что-нибудь подходящее. Например, презрев осеннюю стылость, переправиться вплавь, обойти пост и атаковать с тыла. Или, растворяясь в клочках мрака, подкрасться бесплотной тенью, бесшумной и смертоносной. Мало ли что еще взбрело бы на ум? Все равно время на воплощение заковыристых планов отсутствовало, в распоряжении разведчика оставались, очевидно, лишь считанные минуты. Из той кровавой каши, которая заварится после, он, возможно, и выберется, зато с таким трудом вызволенных людей определенно потеряет.
      Юноша выпрямился, ослабил завязки плаща, замер на мгновение, вздохнул. И побежал. Ровно, открыто, уверенно, постоянно держа в поле зрения мерцающие огоньки. Подошвы сапог ударили о мостовые доски, гул шагов покатился впереди, весело возвещая о приближающемся госте.
      За изгородью зашевелились. Сразу две любопытные головы высунулись наружу:
      — Точно говорю тебе, несется кто-то.
      — Сам слышу. Должно быть, разбойнички наши пожаловали, — простуженно прохрипели в ответ.
      — Разбойники? Разуй глаза, там всего один бежит.
      — Остальные, значится, следом нагрянут.
      — Каким следом? Тот уже половину моста осилил, а больше…
      — Цыц, болтуны! — Длинноусый десятник взмахнул кулаком, но бить никого не стал. — Раскудахтались чисто бабы. Солдатское дело — приказы слушать, а приказываю здесь только я. Поняли? Всем молчать! Сам решу, что и кому.
      — Так ведь мы… — промямлил один из молодых.
      На сей раз кулак опустился незамедлительно, от полученного тычка стражник кувыркнулся в темноту. Других возражений не нашлось, все опасливо затихли. Десятник поднялся в рост, вперился из-под ладони взглядом в неясную близившуюся фигуру. Он считался умудренным ветераном, начинал еще в царствование Артави, возмужал и состарился на службе. Сдержать в узде желторотых новобранцев — задача несложная и привычная, а вот как поступить с этим? От солдата с той стороны он знал, что ворота захвачены разбойниками. По пятам за ними шла погоня, единственным выходом был прорыв через мост. Трое кое-как обученных хлюпиков, двое парней из числа наторелых, три лука, пики да дырявый плетень — не лучший запас для обороны. Даже примчавшегося в панике труса остудили, вооружили и поставили в строй, свои плети он получит позже. И ведь никому не попеняешь! Разве могло бы вчера привидеться, что часть вырвавшихся из тюрьмы бунтовщиков кинется не на север, как обычно, а сюда, на юг? К этому и не готовились, их забота — оберегать город от нападок извне. Как теперь спасать честь и шкуру? Много ли там головорезов? Если до дюжины, то застава, пожалуй, справится, благо наличествует главное — опытный командир. Мельком подумалось о тех почестях и наградах, которые ждут при удаче. Зато если больше дюжины… Мост узкий, удерживать легко, однако сколько времени десятник удержит на рубеже самих бравых вояк? Расплывчатый силуэт, сгусток ночной мглы среди речных отсветов приблизился еще на десяток шагов. Что делать с этим чудом? Весь долголетний опыт старого служаки сейчас пасовал. Кто это? Разбойник? Тогда на что надеется, несясь к укрепленному посту? Одно слово, и его утыкают стрелами подобно ежу. Или новый малодушный из стражи? Какой-нибудь перепуганный горожанин? Ударишь на всякий случай, а потом оправдывайся. А если все же враг? Десятник заворочался в смятении. Одно он знал доподлинно: враги так в атаку никогда не ходили, не ходят и не должны ходить… Хотя и союзники так не приближаются. Черная тень бежала легко, мягко, без особой спешки, уверенно и целеустремленно. До нее меньше тридцати шагов, она не могла не видеть заплот и факелы охраны, но ни на секунду не сбилась с ритма. И ведь одна-одинешенька на всем длиннющем мосту! Мерный стук сапог по доскам настырно зудел в голове ветерана, требуя безотлагательного решения. А его-то, как назло, и не было! Между тем время для выжидания истекало, еще немного, и необычный гость достигнет заставы. Десятник жестом осадил своих людей, взял лук с подготовленной стрелой, зычно откашлялся, словно пытаясь вернуть себе былую уверенность:
      — Эй, кто там? А ну, стой немедля! Здесь прохода нет. Слышь? Шаг, и стреляем!
      Отзвуки голоса растворились в мокрой тьме, силуэт неуклонно надвигался, никак не реагируя на предостережения, не останавливаясь и не убыстряясь.
      — Глухой он, что ли? — буркнул десятник.
      — Дьявол! — выдавил кто-то.
      — Ничего, опробуем на прочность и его козлиную шкуру.
      Десятник поправил стрелу, поднял лук, плавно оттянул тетиву.
      — В последний раз говорю! — крикнул отчаянно. — Стой или умрешь!
      Привычно взял прицел, противник рядом, как на ладони, промахнуться невозможно. В этот момент темная фигура вступила в полосу света. Пальцы, уже собравшиеся послать ей навстречу верную смерть, внезапно дрогнули — человека с головой закрывал солдатский плащ. Заурядный, грубый кусок серой материи, в каких щеголял весь гарнизон. Их продавали и на рынке, поэтому сам по себе он ничего не доказывал, но на миг старый воин заколебался. Еще секунда, еще пара шагов, плащ пополз вниз. И из-за него показались глаза. Бесстрастные, беспощадные, безжизненные глаза демона…
      Взвизгнув, десятник дернул тетиву, однако цель была теперь слишком близко. Злополучный плащ полетел, сбивая и без того неудачно посланный снаряд. Суматошно задергались солдаты, кто-то тоже успел выстрелить… Должно быть, колдовские силы хранили своего слугу. Разминувшись с пущенной в упор стрелой, тот в два скачка достиг изгороди и перемахнул ее над самыми шлемами стражников. Лязг стали. Невысокая щуплая фигурка с обнаженными клинками в обеих руках выпрямилась среди ошарашенной стражи.
      Но не меньше поразили десятника и его собственные подчиненные. Растянутая вдоль заплота цепочка в мгновение ока свилась вокруг неприятеля плотным кольцом, луки сменились копьями и саблями. Старый вояка растроганно хлюпнул носом: не прошли напрасно его бесконечные изнурительные занятия, долгие недели непрестанной муштры. Сколько ругани было произнесено, сколько пота пролито под язвительный свист глупой детворы! Над ним посмеивались даже товарищи-ветераны, считали столь тщательную подготовку обыкновенных стражников придурью старика. И вот потраченные когда-то силы принесли нежданно богатые плоды. Выхватив саблю, десятник бросился в гущу событий:
      — А ну, молодцы, зажимай лиходея плотней! Навались дружно, единым духом, тогда никуда не денется!
      Разбойник чуть повел головой в сторону командира, отблеск света упал на лицо. Совсем юнец, безбородый мальчишка. Все бы ничего, да вот эти ледяные глаза… и спокойствие, пугающее спокойствие перед устремленными на него лезвиями… Десятнику показалось, будто по губам юноши скользнула недобрая усмешка, но точнее разобрать не успел. Разбойник качнулся прямо на пики, и тут его силуэт словно затуманился. Все внезапно завертелось. Тертый, поседевший в войсках служака и не предполагал, что сабли способны двигаться с такой скоростью! Моментально разогнавшись, две полосы стали сплелись вокруг хозяина в тугой кокон без просветов и изъянов. И это не было просто защитой! Юноша непонятным образом ввинтился между выставленными пиками и врубился в живую плоть. Короткий вскрик кого-то из новобранцев, строй дрогнул, сломался. Некоторые пытались добраться до неприятеля, другие, мешая, отступали от диковинной угрозы. Когда десятник разглядел юношу, тот наседал сразу на троих. На фоне свистящего мелькания его чудовищных клинков стражники отмахивались вяло и бестолково. Через секунду один из них с хрипом повалился на землю. Требовалось срочно спасать и воодушевлять людей, кое-кто и так принялся слишком резво пятиться к лесу.
      — В атаку! Держись, ребята! — рявкнул десятник и с подзабытой прытью понесся в обход свалки.
      Пока он забегал в тыл неприятелю, пал еще один стражник. Окаянный привратный дезертир так и не появился в драке, их осталось лишь трое. Воспользовавшись стараниями солдат, кое-как отвлекавших внимание разбойника, десятник подкрался ближе, ударил в спину. Прием далеко не рыцарский, но не видавшему же виды пехотинцу думать в такой миг о приличиях! Да и что проку? Съежившийся вроде кокон внезапно огрызнулся, клинок отбросило, едва не вырвав из руки. И ветеран поклялся бы, что юноша при этом не оборачивался! Опять полезли в голову бессвязные мысли о нечисти и колдовстве. Рухнул следующий солдат. Бой, не заняв и пары минут, был безоговорочно проигран. Спасать оставалось только честь.
      Дико закричав, десятник кинулся вперед, нанося неистовые удары со всей возможной силой и быстротой. Словно поняв решение командира, с другой стороны налег последний стражник. Юноша… Юноша спокойно отразил обе атаки одновременно, а затем и вовсе изящным пируэтом выскользнул из клещей. Теперь приспел их черед обороняться. Десятник стремительно, хрустнув суставами, развернулся на месте, и тут на него обрушился ураган. Чудилось, целая сотня хищных лезвий единой стеной ринулась на жертву, добротный доспех застонал под бешеным натиском. Ветеран защищался, как умел, пожалуй, он превзошел самого себя, однако раны множились с пугающей скоростью. До поры это были мелкие порезы, ничего серьезного, он почти не чувствовал их. Струйки теплой крови побежали по коже. Долго он так, конечно, не выдержит, но пока сил еще хватает! Черная тень скользила вокруг, не зная ни милосердия, ни усталости. Последнему стражнику, вечно оказывавшемуся позади своего командира, никак не удавалось вступить в бой. Наконец, отчаявшись, он прыжком рванулся на свободное пространство и тотчас получил страшный удар в лицо. Десятник не смог даже проводить взглядом падающее на землю тело товарища — ураган налетел с новой яростью. Лязгнув о пластину доспеха, переломилась одна из сабель разбойника. Старик едва успел обрадоваться такому повороту, как понял, что это его не спасет, — короткий, уродливый обломок клинка продолжил порхать по-прежнему. Прячась за своим большим собратом, он внезапно вынырнул откуда-то снизу, зацепив, пробил кольчугу и вспорол живот.
      Ветеран выронил оружие, пошатываясь, поднял глаза на победителя. Юноша посмотрел в ответ. Все то же ровное дыхание, ледяной умный взгляд без тени злобы или торжества. «Дьявол!» — попытался выкрикнуть десятник, но волна крови подкатила к горлу. Разбойник шагнул ближе.
      — Славная была сеча, — проговорил, занося саблю…

      Костер разложили под утро. Долгий переход вдобавок к бурным ночным событиям до крайности измотал людей, которые ныне валялись там, где их застал отбой, прямо в траве и опавших листьях, словно порубленное воинство. Никто не сомневался — с рассветом начнется погоня, однако понукать спутников сейчас было бы жестоко. Да и, скорее всего, бесполезно.
      У маленького костерка засиделись трое: Сегеш, Шурга и Шагалан. Само собой получилось, что именно они руководили побегом, теперь именно им предстояло определиться с дальнейшими планами. Лицо Шурги посерело от усталости, темным бисером на нем проступили конопатины. Как держался покалеченный Сегеш, оставалось вообще загадкой — большую часть пути атаман осилил сам. На фоне других Шагалан смотрелся вполне бодро, хотя и он упал на землю не без облегчения.
      — Спать пора, — мрачно закашлялся Шурга. — Ничего мы тут не надумаем в таком-то состоянии. Чуток отлежимся, тогда и побеседуем.
      Сегеш покачал головой:
      — Днем некогда станет советничать. Если по следу собак пустят — будешь думать единственно о сне да о беге.
      — Ерунда, не впервой. Уйдем и от собак. Или заморочим, или подкараулим. Только б лохмачей не пустили, с ними просто не совладаешь.
      — Что за лохмачи? — Шагалан оторвался от заплесневелого сухаря.
      — Бесовские отродья. С виду вроде собаки, а размером с доброго мула. Их мелонги с собой привезли. Огромные, мощные, лохматые, словом, сплошной кошмар. Лохмачами мы их сами окрестили, варварское-то название не выговоришь, язык сломаешь. Болтают, вывели их северяне из пастушечьих пород, овец у них якобы стерегли. Врут небось, что ж там за волки тогда водятся? Твари злые, клыки с мой палец, как следопыты, правда, не особо сильны, зато человека сожрут вмиг. Одиночке и оружие не всегда поможет.
      — А потому решать, друзья, все надобно сейчас, — заключил Сегеш, — пока лай за спиной не подгоняет.
      — И чего решать-то? — Шурга насупился.
      — Ясно чего: куда путь вести. Должно, разумеется, к своим пробираться, однако сделать это теперь мудрено. Знаю, сам все сочинял на случай беды… Только никто ж не предполагал, что порой из той беды обратно на свободу вылезают.
      — Угу. — Шурга сидел мрачнее обычного.
      — То есть нынче нам предстоит самих себя превзойти и вернуться туда, куда путь уже заказан. Вот тут давай, дружище, с тобой и пораскинем мозгами, как ребята могли откочевать. Просторы-то кругом велики, да удобных местечек не так уж много. Если лесовик-чащобник не выдаст, со второй-третьей попытки найдем. Что, например, скажешь о Мокрой Балке? Жить там пусть и противно, зато всегда отход к реке имеется, опять же вода под боком, рыба. Переждать беду сгодится. Или тот затерянный хуторок…
      Шурга громко кашлянул, и атаман смолк, глянул на товарища с недоумением.
      — А по-моему, сперва нужно определить, с кем мы пойдем обратно в отряд. Или тебе не интересно?
      — Конечно, интересно, хотя может и потерпеть. Вот оторвемся от погони, разыщем своих…
      — А я считаю, тянуть с этим так нельзя!
      Шурга бросил неприветливый взгляд на Шагалана, но сразу отвернулся.
      — Да чего на тебя вдруг нашло? — удивился Сегеш.
      — Сейчас объясню, брат… Не секрет, мелонги затратили уйму сил и денег, чтобы нас изничтожить. В итоге они захватывают вожаков, однако сам отряд опять уцелел. Пленных начинают пытать, добиваясь выдачи лагерей, связей и прочего. Те в конце концов рассказывают, что знают, но уже срабатывает твоя, атаман, хитрость: отряд все меняет, исчезая бесследно и с малыми потерями.
      — Ну, правильно, — закивал Сегеш, — только давно каждому известно.
      — И тем не менее погоди минутку. Итак, мелонги в тупике. Отряд цел, вожаков, конечно, можно повесить, да им на смену непременно выдвинутся новые. Зацепок больше нет. Получается, козни-то наместника провалены? И что тут происходит?
      — Ну?
      — Происходит скромное чудо. Очень своевременно появляется из ниоткуда милый паренек и одним махом всех освобождает. Враги валятся кучами, повстанцы ликуют. Куда они затем поведут своего избавителя?
      — Ты что?…
      — Любой, и не шибко мудрый, догадается — поведут к себе в отряд. Ну а ежели потом туда же притопает сотня солдат, на то уж воля Всевышнего Творца. Как вам такая мысль?
      — Ты… — Сегеш задохнулся от возмущения. — Ты совсем ополоумел, Шурга?! — Атаман повернулся к Шагалану, но тот лишь наблюдал за происходящим, спокойный и даже ироничный. — Хочешь сказать, что его подослали мелонги? Что они подстроили наш побег? Это чушь какая-то! Ты же сам видел убитых стражников.
      — Видел, — кивнул повстанец. — А ты уверен, брат, что разгром отряда не стоит десятка местных ублюдков? Ни один мелонг-то не пострадал!
      — Их же нам не встретилось!
      — Вот-вот. А как легко щуплый паренек расправлялся с вооруженными мужиками? С чего бы вдруг? Может, они просто не сопротивлялись, не ожидали от него нападения? Я-то в числе первых добежал через мост. Жутковатая картинка — пять порезанных трупов против одной сломанной сабли.
      — Сталь попалась дрянная, — наконец заговорил Шагалан, и от его сонного голоса оба спорщика вздрогнули. — Там же пришлось клинок подбирать. А двое супостатов действительно улизнули, это плохо. И ведь один раненым куда-то полз, надо было все-таки пошарить по кустам. Обязательно б нашли.
      — И прирезали бы? — скривился Шурга.
      Юноша пожал плечами:
      — Если охота, дядя, ты мог бы с ним даже расцеловаться. Сначала.
      — Вот видишь? — Шурга вновь накинулся на атамана. — И он еще утверждает, что вечером открыл счет своим мертвецам! Да не каждый прожженный головорез так спокойно к подобному отнесется! Кто он тогда такой? Чего ему от нас нужно?
      Сегеш надолго замолчал, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Затем сказал:
      — Это ничего не доказывает. Никакой прямой связи с мелонгами пока не чую. Однако… Должен признать, Шагалан… ты весьма необычная особа. Я немало пожил на свете, но похожих встречать не доводилось. В главном Шурга прав — следует кое-что прояснить. Впрочем, не ожидал таких речей и от тебя, дружище. В конце концов, именно ты первым познакомился с новичком, именно с тобой он затевал свои подвиги.
      — И не отказываюсь, — немного смутился повстанец. — Я лишь наблюдаю странности, пытаюсь их истолковать. Возможно, все и по-иному, а Шагалан — честнейший человек… Просто мы наслышаны о коварстве Гонсета, проверка не повредит. И не спеши, парень, обижаться… Хотя тебе-то чего бояться? После этой ночи, предполагаю, тебя никто из нас не сумеет остановить… при случае.
      Шагалан кивнул одними ресницами.
      — И где только лепят таких… героев? — сокрушенно вздохнул Шурга.
      — Хорошо, господа, — юноша потянулся, — расскажу прямо сейчас. Правда, коротко, спать больно хочется, а завтра опять беготня. Что-нибудь слыхали про «армию Иигуира»?
      — Байки это, — фыркнул Шурга. — Старые побасенки.
      — И при всем при том перед вами один из ее солдат.
      Сегеш недоверчиво склонил голову набок:
      — В самом деле? Ты воспитанник знаменитого Иигуира?
      — Истинно так. Всеми знаниями и способностями, в конечном итоге, я обязан ему. В том числе и теми, которые вы наблюдали.
      — Что ж… мессиру Бентанору приписывают множество чудес, почему бы тебе не стать следующим? Так он выбрался из того хаоса десять лет назад? И до сих пор…
      — Учитель скончался нынешним летом, сир. Однако его соратники твердо намерены продолжить начатое.
      — То есть… хочешь сказать, по ту сторону пролива стоит армия похожих на тебя бойцов?
      — Ну, армией нас назвать сложно. Скорее, большой отряд умелых воинов.
      — Насколько большой?
      — Достаточно большой.
      — Понимаю, — кивнул Сегеш. — И виденной малости довольно, чтобы уважать подобную силу. Всерьез надеетесь потягаться с Империей?
      — Почему нет? Ведь вы, сир, как-то бросили ей вызов, имея под командой лишь толпы озлобленных крестьян и разбойников.
      — Это неудачно закончилось.
      — Тем не менее у вас получилось недурственное противостояние, как я слышал. Вдобавок мы не собираемся сразу рубиться с мелонгами в чистом поле. Считайте, появится еще одна вольная ватага.
      — Только гораздо мощнее?
      — Пожалуй.
      — Когда же вы думаете присоединиться к нашей борьбе?
      — Время действовать приспевает, сир. Но для того чтобы начать, нам необходимо четкое представление о творящемся в стране. Полагаем, лучшими помощниками здесь стали бы лесные братья — никто кроме них не способен раздобыть исчерпывающие сведения о враге, его положении и силах. А среди лесных ватаг ведущее место единодушно отводят «армии Сегеша».
      — Скорее, большому отряду. — Атаман слабо улыбнулся.
      — Отсюда понятно, зачем мы старались разыскать вас, а обнаружив в тюрьме Галаги, не могли позволить просто повесить. Вы слишком нужны Гердонезу, сир.
      Главное прозвучало, и над костром повисла долгая тишина.
      — Несколько фантастично… но при том заманчиво… весьма… — вздохнул Сегеш. — Тебя удовлетворили объяснения, Шурга?
      — Немного, — буркнул повстанец. — История, конечно, любопытная, однако, замечу, реальных-то доказательств как не было, так и нет.
      Сегеш в сердцах хлопнул ладонью по колену:
      — Прекрати, брат! Каких тебе надобно доказательств? Твои догадки о происках Гонсета имеют их столько же.
      — Я-то опираюсь на всамделишные поступки мелонгийского лиса!
      — А Шагалан — на толпу беженцев за проливом. Она тоже вполне реальна, как мы прекрасно знаем! Кому же верить?
      Шурга не нашелся сразу что ответить, засопел, заерзал.
      — Мыслю, будем полагаться на лучшее, — заключил атаман. — Пока у нас нет никаких причин не доверять Шагалану, зато есть целая гора причин доверять. Все же именно он спас от верной гибели и нас и всех городских кандальников.
      Шурга вздохнул в темноту:
      — Пусть так. Отведем его в отряд, разделим стол и кров, доверимся… покуда не возникнут очередные сомнения. Я за ним пригляжу.
      — Да ну тебя! — отмахнулся Сегеш. — Если начерно все обговорено, заваливайтесь-ка отдыхать. Я еще посижу по-стариковски, посторожу. Часа через два-три развиднеется, снова в путь, не то охотники на хвост прицепятся. Чем дальше уйдем в первый день… Смотри-ка, дружище, он уже спит! Что значит молодые крепкие нервы…
      — М-да, брат… прямо-таки нечеловечески крепкие…
 
      Вставать и вправду довелось очень скоро. Едва тусклое солнце всплыло над верхушками деревьев, Сегеш растолкал своих бойцов. Поднимались тяжело, охая и постанывая. С другой стороны, сборы не заняли много времени — ни вещей, ни сколько-нибудь существенной еды с собой не было. Вытянувшись в цепочку, тронулись. Вел Шурга, Сегеш, которому товарищи посменно помогали идти, оказался в середине колонны, Шагалан — в числе замыкающих.
      Юноше не нравилось состояние обоих вожаков. Шурга продолжал дуться, глядел букой. Главным образом из желания наладить отношения, Шагалан попытался расспросить о цели маршрута, однако ватажник сразу отрезал:
      — Куда нужно, туда и идем. Эти-то края, парень, мне давно знакомы, не заблудимся. Притопаем — там и осмотришься, а пока гляди-ка под ноги.
      Сегеш был дружелюбнее, зато его колено сдавало с каждой милей. Старик не жаловался, крепился, долго вышагивал, кривясь, но затем начал отставать. Помощи ему требовалось все больше и больше, сперва поддерживали под руку, потом подпирали плечами. Момент, когда его придется нести, стремительно приближался. Вдобавок двигаться следовало вне дорог, по чащобам да перелескам. Открытые луга с полями старательно огибались, пару раз ведущий и просто сворачивал без видимой причины. К середине дня вымотался не только Сегеш — весь отряд. Вместе с силами ушла опасливость, тем более что никакие признаки не указывали на возможную погоню. Очередные команды Шурги бросаться в новые буреломы выполнялись все неохотнее, люди принялись ворчать и огрызаться, в конце концов привал образовался как-то сам собой.
      Шагалан застал атамана сидящим на заросшем мхом пне. Вокруг колена страдальца копошились Шурга и Перок. Юноша остановился рядом, Сегеш поднял к нему мокрое, чуть виноватое лицо:
      — Это ничего. Малость дух перевести, боль отступит, и опять пойду.
      Шурга к подошедшему даже не обернулся, зато вскинулся Перок:
      — Слушай, братишка, ты, часом, во врачевании или там костоправстве не соображаешь? Мы-то не мастаки, а без помощи никак.
      Разведчик глянул на синее, опухшее до безобразия колено, покосился на напряженный затылок Шурги.
      — Знаю немного и о врачевании. Чтоб людей ломать, их надо хорошо изучить, а отсюда и до целительства недалеко. Совсем плохо?
      — Паршиво, — вздохнул Перок. — Проковыляет от силы несколько миль, потом… разве на себе.
      — Решение за вами, сир. — Юноша опустился на землю подле Сегеша.
      — Что я могу решить? — понурился тот. — Буду шагать, покуда не упаду. Когда нога окончательно откажет, укроете в лесу. Именно так! Вы голодные да измученные, возьметесь еще кого-то тащить — поползете улитками. Любая погоня сцапает за день. Посему оставите меня одного… ну и кинжал какой-нибудь… не попадать же снова…
      — Я имел в виду иное, — холодно прервал Шагалан. — Бросить раненого — дело нехитрое, но последнее. Сумеем обойтись без этого — будем обходиться. Вместе с тем, сир, идти вам дальше нельзя, тащить, как верно сказали, опасно.
      — Чего же остается?
      — Рубить хвост.
      — Э-э… как?
      — Мы все догадываемся, что по пятам должна непременно двигаться погоня, однако не заметили ее до сей поры. Возможно, враги сильно отстали, сбились со следа, а возможно, лишь ждут удобного момента. Например, ночи, когда нас, измотанных, удастся повязать без труда. Глупо дарить такой шанс, лучше самим упредить: остановиться сейчас, подстеречь преследователей и… разобраться.
      Пока верзила Перок недоуменно хлопал глазами, поднялся хмурый Шурга:
      — Как же, надейся, будут они нестись сломя голову! Если умно выслеживают, то остановятся с нами и точно так же дождутся ночи.
      — Правильно, поэтому здесь спрячусь я один. Другие продолжат путь еще какое-то время.
      — Опять на подвиги потянуло? — буркнул ватажник. — А ведь на всякую косу, удалец, рано или поздно своя булыга находится, учти.
      — Учту. Только иного не сочиняется. Отряду сытых воинов на добрых лошадях да с собаками мы в беготне не соперники. Или ты мне, дядюшка, по-прежнему не доверяешь? — Шагалан вдруг улыбнулся. — Думаешь, снова с врагом сговариваться кинусь?
      — Ничего я не думаю, — отвернулся Шурга, ворча.
      — Если вконец тревога изглодала, айда со мной. В бою не пособишь, хоть сомнения развеешь.
      — Хорошая мысль, — неожиданно поддержал юношу Сегеш. — Пойдет он, конечно, не соглядатаем, а помощником. Сколько там окажется врагов, каких — Творец ведает, нужно поостеречься. Еще бы кого с вами послать, да люди умотались…
      — А я пойду. — Перок поспел-таки за общими рассуждениями. — Что мы все бежим да улепетываем, пора и в драке помериться.
      Атаман кивнул:
      — Вот и берите его. Парень бойкий, крепкий, отработает за двоих.
      К удивлению разведчика, Шурга принял идею весьма спокойно. Он скрупулезно объяснил товарищам направление пути, назначил место встречи, обговорил даже замену себе «на крайний случай». Больше других буянил неугомонный Йерс. Мальчишка пересек мост с беглецами, и теперь отделаться от него не было никакой возможности. Сперва он протестовал против очередной глупости Шагалана, а затем категорически потребовал своего участия в затее. Пришлось одному из повстанцев вести баламута за шиворот.
      Поскольку отныне всему предстояло решаться уже не общими силами, тянуть с отдыхом не стали. Трое смельчаков получили напутствия товарищей, лучшее оружие и последние крохи провизии. К несказанной радости, Перок обрел в придачу сапоги, тесные, но достаточно крепкие.
      Когда цепочка отряда скрылась в зарослях, Шурга будто бы между прочим выдохнул, поправляя меч:
      — Ты, парень… не подумай… ничего такого… У нас в лесах слишком-то мягкие и доверчивые не выживают… Научит жизнь по-волчьи озираться… Чуть зазеваешься, расслабишься… сожрут… Сам понимаешь, необычного-то вокруг тебя полно… как тут не подозревать?
      — Однако атаман не показался мне особенно жестким или подозрительным, — заметил юноша, перетягивавший тетиву длинного лука.
      — Угу. Вот его доверчивость-то нас едва к виселице и не доставила… Тоже поверил… одному герою. Ладно, чего уж теперь. Где располагаться, командир?
      Шагалан огляделся. Еле различимая тропинка змеилась по узкой, змеистой же, прогалине. С обеих сторон эту лесную плешь обжимали старые узловатые сосны, отороченные пестрой пеной кустарника.
      — Вон под теми кустами затаитесь. Главное — сидите, покуда совсем не припечет, лишь тогда в драку.
      — А ты?
      — Не тревожься, дядюшка, спрячусь поблизости. Где-нибудь на деревьях.
      — Каких еще деревьях? — не понял Перок.
      — Вот на этих. — Повернувшись, юноша выпустил стрелу, которая глухо вонзилась в корявый ствол шагах в тридцати. Перок восхищенно присвистнул, разведчик, наоборот, поморщился. — Надо попрактиковаться, приспособиться к столь нескладному прибору.
      Следующие пять стрел угодили в дерево рядом с первой.
      — Дрова, — констатировал Шагалан.
      — Что, неужели сосну валить будем? — изумился верзила.
      Шурга хмыкнул:
      — Не устраивают такие выстрелы, удалец? Доводилось держать в руках что-нибудь получше? И где обитает то чудо-оружие?
      — Обитает, — коротко ответил Шагалан. — Пока, однако, придется иметь дело с этим. Пошли.
      Втроем осмотрели, обустроили местечко для засады.
      — Неплохо, — кивнул Шурга. — И сторона подветренная, и тропинка видна. Далековато, правда.
      — А вам стрелять и не потребуется, дядюшка. На себя возьму.
      — Тогда что потребуется? — прищурился повстанец.
      Перок высказался прямолинейнее:
      — А по нашим следам не припрутся собаки сразу сюда?
      Шурга покосился на промолчавшего разведчика, скривил губу:
      — Ладно, парень, не робей. Сами, если прижмет, отобьемся, да и гостюшка авось не выдаст.
      — Не выдам, — заверил Шагалан, задрав голову.
      Подходящая сосна обнаружилась здесь же, на вполне убойной дистанции как от прогалины, так и от убежища ватажников. Взобравшись, юноша примостился в удобной развилке. Удобство, впрочем, относительное: тропинка просматривалась прекрасно, зато сидеть на жестком, мокром шестке оказалось несладко. Сидеть же пришлось долго — минуло полчаса, час, а враг по-прежнему не торопился. Небо снова хмурилось, затянул мелкий дождик. Шагалан успел еще вдоволь понежиться на скользких сучьях и тихо позавидовать спрятавшимся в кустах товарищам. Начал даже прикидывать, не поменять ли укрытие, когда до его слуха долетел неясный шум.
      — Замерли! — одними губами проговорил Шагалан в сторону кустов.
      Хотя Шургу с Перком все равно не рассмотреть, редкие шевеления там вроде бы затихли. Звуки приближались медленно и уверенно. Сменив напоследок позу, разведчик пристроил лук, вытащил пучок стрел. Наползающий шум постепенно обретал форму, и вот уже угадывались всадники, едущие без тропы через лес. Сбивчиво хрустел под копытами сушняк, фыркали недовольные лошади, позвякивали удила. Неожиданно Шагалан ощутил, что шум раздвоился, — значительная часть выползала теперь ему за спину. «Не было печали, нарвались на бывалых», — шепнул юноша, сильнее вдавливаясь в шершавую кору. Погоня находилась совсем близко, между деревьями промелькнула пара силуэтов. Опасения подтверждались: основная группа, очевидно, двигалась по тропе, по следу, сбоку лесом ее сопровождало еще несколько человек, предохраняя от всяческих напастей. Наверняка и по другую сторону от тропы имелся такой же эскорт. Все верхом, неторопливые, спокойные, без болтовни или окриков — каждый определенно знал свою работу. Вскоре Шагалан заметил и обещанных собак: три рыжие поджарые твари трусили, уткнув морды в землю, непосредственно перед центральным отрядом. И снова никакой суеты или пустого лая! Беглецы, подстегиваемые страхом, могли бы, пожалуй, временами перемещаться и быстрее, но слаженная команда размеренным, безостановочным накатом раньше или позже непременно накрыла бы их. Угасла и робкая надежда на продолжающийся дождь: то ли он оказался слишком слаб был, то ли собаки — слишком искушенными, только погоня шла уверенно.
      Разведчик закрутил головой. Куда стрелять, если тебя обходят с обеих сторон? Как уже удавалось рассмотреть, по тропе ехало шестеро, все вооруженные до зубов, в кольчугах и шлемах. До них шагов полета. В тридцати шагах следовало трое, этим то и дело случалось замедлять ход, огибая очередной завал или выворотень. «Считай, еще повезло — угодили аккурат между отрядами, — заметил сам себе Шагалан. — А теперь они и вовсе так раздвинулись, что вряд ли увидят друг друга. Правда, звуки… Ну, пусть постоят, послушают!»
      К этому моменту безмолвное охранение, прошуршав поблизости, начало удаляться. Разведчик нарочито неспешно выделил переднего всадника. С шипением прорезав густо-мокрый лесной воздух, стрела ударила врага под лопатку. Показалось, она так и не пробила толком плотный доспех, но хватило неожиданного сотрясения — воин кувырком полетел из седла. Секундное замешательство, вставший на дыбы конь, растерянное оглядывание. Юноша тотчас отправил еще две стрелы. Одна попала в шею лошади, которая с храпом завалилась набок, ломая седока. Лишь третьим выстрелом Шагалан остался доволен — последнего охранника поразило прямо в лицо.
      Закончив, юноша молниеносно развернулся в обратную сторону. На тропе царило очевидное недоумение и тревога. Всадники замерли, сгрудились в кучу, некоторые поднимались на стременах, пытаясь разобраться в происходящем. Они слышали шум короткой свалки, однако он быстро стих, а никакого условного сигнала так и не прозвучало. Почувствовавшие озабоченность хозяев собаки вились у лошадиных ног, отрывисто втягивали воздух, надеясь определить опасность. Положение как нельзя более выгодное, хотя Шагалан понимал, что столь опытные охотники долго в растерянности не пробудут. Всадники едва различимо начали переговариваться друг с другом, и разведчик получил возможность выбрать цель, максимально похожую на главаря. Они находились дальше, но ему опять сопутствовала удача — один из преследователей был серьезно ранен в бедро. Вновь заметались испуганные кони, зато люди, обретя наконец врага, заработали весьма четко. Под тревожный сигнальный свист пятерка развернулась редкой цепью и спешилась, хоронясь за кустами. Шагалан еще успел зацепить парня, слишком увлекшегося усмирением лошадей, когда в атаку послали собак. Три рыжих призрака кинулись вперед самозабвенно и наугад, рассчитывая изобличить жертву по ходу дела. Стрелять по взметающим листву молниям было бессмысленно, и вскоре псы, сухо взлаивая, заплясали под его сосной.
      — Чертовы твари! — процедил разведчик.
      Выпущенная почти в упор стрела прошила одну из собак насквозь, та закрутилась юлой, но тратить на животных драгоценные снаряды не хотелось, тем более что, увлеченные охотой, укрытие Шурги они так и не заметили. Люди, однако, тоже не теряли времени даром. Грамотными короткими рывками они неуклонно сжимали полукольцо вокруг обнаруженного дерева, удары сразу нескольких стрел эхом прокатились по стволу. Шагалан попытался было высунуться, затеять перестрелку, но охотники били слаженно и точно, а проблем со стрелами определенно не знали. Под защитой древнего лесного исполина разведчик мог чувствовать себя сравнительно спокойно… пока его не обошли с тыла. Между тем на дальних подступах обозначились фигуры охранников другого крыла — трое конников торопко объезжали очаг сопротивления, держась на безопасном расстоянии. Проследив глазами за размытыми силуэтами, юноша понял, что воевать ему от силы четверть часа.
      Кроткое ожидание конца не устраивало. Он совсем ушел за мощное тело сосны, выманив туда же и злобно рычащих псов. Приладил за спиной лук, спрятал оставшиеся стрелы, извлек саблю. Примерился и шагнул вдоль ствола в пустоту навстречу оскаленным, истекающим пеной пастям. Первую морду рассек еще в полете. Вторая успела пребольно цапнуть за плечо, но тотчас захрипела перерубленным горлом. Шагалан вдобавок придавил пса коленом, чтобы тот испустил дух без лишнего шума.
      Теперь надлежало действовать быстро и осмотрительно. Пока охотники мерно долбили стрелами осиротевшее дерево, юноша ужом скользнул на землю, пополз, применяясь к каждому бугорку или коряге. Минута-другая, и он уже в стороне от боя. Сделал крюк, шмыгнул в крошечную ложбинку, осторожно выглянул из-за погрязшего во мху валуна. Крайний охотник обнаружился рядом — в какой-то дюжине шагов шевелилась его затянутая в мокрую кожу спина. При некотором старании можно было различить и позиции остальных. Воины все продолжали утыкивать стрелами безответную сосну, однако в их действиях начинало проскальзывать недоумение: противник больше не показывался, да и собаки неожиданно притихли.
      Не поднимаясь, Шагалан вновь подготовил лук. На первый взгляд, дальнейшая тактика очевидна: убираешь ближнего, ныряешь в лес, отыскиваешь следующего, затем следующего… Схема классическая, хороший разведчик да еще в знакомых местах, рассказывали, способен таким манером перебить кучу народу. Хотя, возможно, и не очень быстро. В том-то и закавыка — враги вот-вот, заподозрив неладное, двинутся вперед. Найдут они лишь дохлых псов да голые сучья, но вполне в состоянии наткнуться и на засаду Шурги. Вдобавок всадники с тыла…
      Шагалан устроил стрелу, высунулся. Охотник, прекратившийся гвоздить дерево, теперь старался переглянуться с товарищами, чтобы уточнить обстановку. Спина его по-прежнему была как на ладони, настойчиво предлагалась в качестве мишени. Юноша начал поднимать лук, и в этот миг справа хрустнули ветки. Нырнул в сторону, разворачиваясь. Глаза успели заметить грязную, окровавленную рожу, ломящееся сквозь кусты квадратное тело и блеск меча. Короткий, торопливый рывок, враг наткнулся животом на оперенное жало и, согнувшись, повалился ничком. Потом руки работали в предельном, бешеном темпе — новая стрела заняла свое место. На двенадцати шагах сложно не услышать пение спускаемой тетивы, поэтому юноша выступил из-за камня не вверх, а скорее вбок. Охотник, как и ожидалось, уже лицом к опасности, оружие наготове. Единственно, он никак не мог знать, какая и где конкретно появится цель. Шагалан это представлял лучше. Его стрела ушла в полет на мгновение раньше вражеской, тело двинулось дальше в перекат. Чужой снаряд разодрал ветки над головой, зато свой, судя по стону и звуку падения, напился-таки человеческой крови.
      Не теряя ни секунды, юноша откинул неплохо послуживший лук и бросился бегом, вытягивая сабли. Сейчас решали натиск и быстрота. Он мчался почти наугад, больше, чем на прежние наблюдения, полагаясь на то, что, подобно охотничьему псу, поднимет перепуганную добычу на ноги. Кусты мокрой волной ударили в лицо, изогнулись, упираясь, затрещали. Таиться смысла не имело. Чей-то всполошенный крик, на краю зрения — бегущие к нему фигуры. Крохотная полянка… снова кусты… Чья-то темная масса качнулась наперерез, он, не замедляя шага и не поворачиваясь, нырнул под замах, обеими клинками распорол незащищенную плоть. И дальше, вперед, быстрее. Редкая облавная цепь теперь играла против охотников, обреченных погибать поодиночке. Новая прогалинка… кусты… пусто… еще прогалина… где-то здесь… Врага из укрытия он действительно поднял, вот только не совсем перепуганного. Над желтеющей листвой — голова в стальном шлеме, лицо перечеркнуто изготовленным к стрельбе луком, жесткий, ясный взгляд… Их разделяет шагов семь, разве промахнешься?… Юноша качнулся вправо, тотчас резко влево, вниз, изо всех сил вжимаясь в пружинящую землю, сливаясь с ней в единое целое… Искушенный воин терпел, сколько мог, но угроза стремительно приближалась. Из глубокого подсада Шагалан ушел в перекат, подлетая почти под ноги врагу. Тот выстрелил торопливо, отчаянно, стрела, хоть и ожгла бок, не остановила. Жадно лязгнули клинки, однако охотник каким-то чудом успел отскочить в сторону, выхватив меч.
      Знакомое лицо. Длинные волосы, коротко стриженная бородка. Правда, тонкие губы кривятся не в презрительной усмешке, а от едва подавляемого страха. Юноша никогда не слышал его имени, зато облик запомнил крепко. Командир охотников, «старшой». Тот, в свою очередь, похоже, признал бывшего пленника.
      — Никак сызнова свиделись, паренек? — Скрипучий голос заметно дрожал и срывался. — Какой же ты шустрый оказался! Опять вязать…
      Еще дальше затрещали ветки — это последний из загонщиков спешил на помощь командиру. Слева за кустами звякнул металл, донеслась возня, вскрики — шедшие в обход наткнулись на засаду Шурги. Теперь подавно не резон точить лясы с кем попало, Шагалан молча кинулся в атаку. Противник подвернулся весьма искусный, не чуждый фехтованию, однако сейчас любое мастерство тонуло в шквале ударов. Они вылетали отовсюду, под невозможными углами и с дикой скоростью, не особо прицельные, но страшные своей густотой. Охотник отбивался, как мог, и все же вынужден был непрерывно пятиться.
      — Держись, старшой! — Подмога была в каком-нибудь несчастном десятке шагов.
      Разведчик даже не покосился на подбегающего сбоку свежего врага. Прежний слабел с каждой секундой, раны на руках и лице обильно кровоточили. Неловкое движение назад, и он, зацепившись за коварную корягу, полетел спиной на землю. Юноша немедленно очутился над ним, пинком выбил меч. Глаза встретились вновь. Все было кончено, и охотник собирал остатки воли, чтобы выкрикнуть победителю что-то оскорбительное, но… от встречного взгляда пересохло в горле. А через мгновение это горло перерубили наотмашь.
      Когда Шагалан выпрямился над телом, последний загонщик находился уже рядом. Вот только боевой порыв его неожиданно иссяк, он в нерешительности затоптался на месте. Неизвестно, каких усилий потребовал от молодого еще парня рывок на выручку командиру, однако их явно не хватало для боя с напавшим монстром один на один. Разведчик неспешно повернул голову, поднял глаза. Этого оказалось достаточно — тонкий взвизг, и, заплетаясь в собственных ногах, бедняга ринулся наутек. Понесся, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая и вскакивая. В другой раз Шагалан, скорее всего, позволил бы ему спасти шкуру, но не сейчас. Чуть отбежав, охотник начал было сбавлять темп; ударивший под лопатку нож толкнул его в заросли, оставив снаружи лишь стоптанные подошвы сапог.
      Тем временем за кустами драка гремела с прежней яростью и взывала о немедленном вмешательстве. Шагалан мельком ощупал раненый бок: крови натекло изрядно, хотя угроза для жизни существовала едва ли. Подобрав вражеский лук, юноша широким шагом отправился в следующую схватку. Обогнул колышущиеся кусты кругом. Говоря по совести, особой помощи тут и не требовалось, его товарищи использовали внезапность вступления в игру сполна. Между деревьями метались лошади, поодаль катался по земле, завывая, охотник, в боку которого торчало сломанное древко пики. Из троих же остальных один враг был серьезно ранен в плечо и теперь больше подбадривал приятелей, чем помогал им в бою. Таким образом, у каждого ватажника, по сути, имелся единственный противник.
      Шагалан не утерпел, чтобы не понаблюдать за сражением. В конце концов, нужно знать боевые возможности людей, с которыми он собирается связать свое дело? Шурга работал длинным прямым мечом, одноручным, хотя держал его обеими руками. Обращался довольно умело, мало в чем уступая врагу, зато откровенно уставал. По лицу дядюшки бежали струйки, рот надрывно заглатывал воздух. Перок казался полной противоположностью: мощный боевой топор у рослого парня обрушивался со свистом, безостановочные удары были незатейливы, но потрясали до пят. В особо трудные моменты именно противнику Перка приходил на подмогу третий, раненый охотник. В целом бой получался примерно равным, продолжался уже не одну минуту и мог запросто затянуться неопределенно долго…
      — К-хы! — Шагалан заметил брошенный искоса яростный взгляд Шурги.
      Он и вправду непозволительно застоялся. Плавно поднял лук, прицелился. Бойцы сошлись очень тесно, однако с такого расстояния не промахнулся бы и неумеха. Рубившемуся с Перком стрела пробила шею, фонтаном крови вылезла с обратной стороны. Верзила даже оторопел, когда его противник вдруг повалился замертво. Топтавшийся здесь же раненый среагировал быстрее, развернулся было спасаться, но, увидев Шагалана, застыл. Между тем очередной хрип Шурги привел Перка в чувство, тот поспешил на выручку товарищу, накинулся на врага сбоку и с третьего удара раскроил ему голову вместе со шлемом.
      — Все! — Раненый, затравленно озираясь, бросил саблю. — Я сдаюсь! Ради Творца и деток малых пощадите, братцы!
      Согнувшись пополам, Шурга силился одновременно отдышаться и надсадно откашляться. Перок, утиравший со лба пот, посмотрел в растерянности вначале на него, потом на Шагалана:
      — И на черта нам этот молодчик? Чего с ним делать?
      — Не погубите, братцы! — завопил раненый, тяжело плюхаясь на колени. — Не своей волей, по приказу ехал. Куда деваться? Помилосердствуйте, родные!
      Перок пожал плечами. Шурга попытался что-то сказать, однако лишь зашелся в новом приступе кашля. У Шагалана сомнений не было.
      — Неверную тропу выбрал, приятель… — Юноша, приблизившись, мимоходом положил ладонь на рукоять сабли. — Но я все-таки помогу тебе, как сумею.
      Давящийся кашлем Шурга взмахнул рукой, протестуя, но еще проворнее взвизгнуло смертоносное лезвие. Охотник не успел даже ужаснуться, как уже опрокинулся с почти перерубленной шеей.
      — Ух! — вздрогнул Перок. — Ловко.
      Шурга, мотая головой, сел на землю.
      — Ну и чем же… помог бедолаге? — спросил глухо.
      — Ему не пришлось мучиться, — ответил невозмутимый Шагалан.
      Ватажник глянул на юношу, вздохнул:
      — М-да… Необычный ты все же человек… Такая за эти дни бойня приключилась… Сколько теперь у тебя за душой покойников-то?
      — Точно не знаю, не считал.
      — И что по ночам приходить станут, тоже не боишься?
      — Полагаю, не станут.
      — М-да… Прямо жутковато с тобой дело-то иметь, парень. В бою ты, правда, хорош, спору нет. Посмотрели мы тут кое-что из-под кустов, поохали. Вряд ли по всей стране сыщется равный боец. А ежели этаких десяток-другой появится… Весь расклад в Гердонезе перетряхнули б. Но ведь только… Не моргнув глазом, положить кучу народу, единоплеменников, единоверцев…
      — Так следовало поступить.
      — Да, разумеется. Но как же… Ты вообще-то, парень, в Творца Единого веруешь? Может, каким прежним богам служишь? Или новые ереси принимаешь?
      Теперь подошла очередь Шагалана пристально изучать морщинистое лицо ватажника.
      — У меня, дядюшка, с богами особые отношения. И не стоит пока о них распространяться.
      — Скрываешь? С чего бы вдруг?
      — Вероятно, мне в здешних краях еще жить потом…
      — Ай, милый, брось, чего ж тут сложного? Много ли у нас подлинных-то боголюбцев нынче сыщешь? Иной по уши в грязи, крови и разврате, посмотришь — затошнит. А соблюди он порядки хоть малость, Церковь и не заметит ничего. Особливо у благородного сословия это в ходу: грешники-то подчас страшные, клейма ставить некуда, а подношение монастырю сделают, пастырям почтение всенародно явят — и оказываются невинней младенцев. М-да… Иногда лишь после смерти и отрывают в их подземельях горы скелетов замученных да на бесовских жертвенниках убиенных… Случалось… Так чего ж стесняться-то? Да, истинная вера колеблется, затухает, ереси сорняками выползают, это известно. А вот скрытничать от союзников… Потаенное-то, оно ведь, удалец, всегда пуще страшного страшит.
      Шагалан пожал плечами:
      — Могу сказать, дядюшка, и к старым богам и к новым ересям я равнодушен. Что касается Единого… На меня он тоже не никак влияет.
      — Выходит, стало быть… безбожник? — сокрушенно выдохнул Шурга. — Ох, грехи тяжкие… Опять непростое решение: нужна нам, братцы, ваша сила, нужна до зарезу, без нее-то, чую, не выгнать варваров вовек. Сами костьми ляжем, детей-внуков загубим, а от ярма не избавимся… Но и как на сговор-то идти, коренные заповеди Господа нашего рушить? Безверие, оно ж все равно… адским дымком попахивает.
      — Смуты в умах от нас не будет.
      — Как знать, как знать… Ты, удалец, вот что: при Сегеше свои взгляды на веру не выказывай. Я-то мужик тертый, еще один грех душа стерпит. А старик у нас даром что мягок, упрется — напролом пойдет себе в убыток. В вере-то он строг. Помолиться хоть толком для вида сумеешь?
      — Легко.
      — Легко-о… Эх, ладно. Мы-то с Перком языками понапрасну трепать не станем. В конце-то концов, коль с чертом бодаться, можно и лешего на подмогу взять. Бог даст, святая цель загладит проступок. Только уж и вы со своими дружками… не подведите, а?

      Откинувшись спиной на охапку сухих листьев, Шагалан неотрывно рассматривал Шургу. Искушенный человек заметил бы в этом куда больше оцепенелой усталости, чем пристального внимания. Бойко зачищавший в тот момент птичью кость ватажник, однако, смутился, прекратил есть, изучил обглоданную лапку, но ничего достойного дележки не отыскал.
      — Завтра выйдем к логу, — наконец нашелся он что сказать.
      Глазам юноши медленно вернулось осмысленное выражение.
      — Хорошо. Далеко это?
      — Мили две отсюда.
      — Славно. А то я уж думал, всю страну переползать. Не пробовали поближе себе залежки готовить?
      — Добротное-то укрытие, парень, абы как не сделаешь. А тут и вовсе… Где гуляли-бегали, там годящиеся места и примечали. А что кидало по земле шибко, за то не с нас спрос.
      — Понимаю. Может, стоит уже сейчас, ночью, в ваш лог наведаться? Если там что-нибудь не в порядке, в темноте уйти легче. Я бы пошел…
      — Лежи уж, ходок, — буркнул сидящий у самого костра Сегеш. — Измотался ведь донельзя, да и рана не зажила толком.
      — Пустое, сил пока довольно.
      — Лежи, говорят. Да и чего там смотреть? Откуда в Мокрой Балке засада? Туда и зверь-то не любит забредать.
      — Я бы все-таки проверил.
      — Лежи, — твердо сказал, будто припечатал, атаман. — Нечего ноги в потемках ломать.
      Шагалан усмехнулся:
      — Неужели это вы обо мне так заботитесь, сир?
      — О тебе. И о других. Ну как мои ребята там вправду устроились, что тогда? Не приведи господь, не разберетесь в темноте, заваруху затеете… А тебе дай волю…
      Лишь давящая ватным грузом усталость помешала юноше рассмеяться.
      — Крепко же я вас запугал, правоверные. И ладно, если б старался… Но воля ваша. Разбудите, когда дежурство подойдет.
      Перевернулся на бок и тотчас заснул, словно провалился в бездонный звенящий мрак.
      Они находились в пути пятый день. За такое время Шагалан, пожалуй, взялся бы в одиночку пересечь всю страну до западных морей. С его точки зрения, они вообще не шли, а тянулись медленней упившейся улитки. Сперва задерживал Сегеш, которого посменно тащили на плетеных носилках. Блеснула вроде бы надежда облегчить сей труд, когда отловили несколько лошадей покойных «охотников», но как отловили, так и бросили, уткнувшись в первую же топь. Вдобавок непоседливый старик вечно порывался соскочить и идти самостоятельно, бодрился, заявлял, будто вполне поправился, но тем только разбивал больное колено. Лишь на четвертый день, благодаря то ли травяным припаркам, приготовленным Шагаланом, то ли его же угрозам привязать ослушника к носилкам, атаман смог встать на ноги. И тут же выяснилось, что серьезно прибавить в скорости отряд все равно не способен — люди, измученные тюрьмой, тяжелыми, хоть и медленными, переходами, ночевками в холодном, мокром лесу, а главное — отсутствием еды, просто выдохлись. Всплыли старые болячки, кто-то сбил в чужих сапогах ноги, кто-то, наподобие Шурги, маялся грудным кашлем. Как назло, места пошли совершенно пустынные для охоты, даже Шагалан в поисках добычи немалую часть дня кружил по окрестностям. О зайцах или косулях уже не мечталось, в последнее время радовались и крохотной перепелке вроде промысленной сегодня. Разведчик обнаружил, что начал плотоядно коситься на шуршащих в листве мышей. Самому ему было не привыкать к постоянным завываниям желудка, но раньше его при этом не заботило содержание еще восьми мужиков и мальчишки. Йерса подкармливали всем отрядом, что помогало, впрочем, слабо.
      — Как ближе к вашей балке, так скуднее живность, — заметил однажды хмурый Шагалан. — Чем тогда там пропитаться? Мошкарой?
      — Пусть голодно, зато безопасно, — не очень уверенно ответил Шурга.
      И к выловленному зверю требовалось относиться с опаской. Только вчера мужики приволокли какую-то болотную тварь, мохнатую и когтистую, а потом дружно мучились целый день животами. Правда, Шурга, как главный местный знаток, утверждал, что причина была не в самой добыче, а в ошибках ее приготовления, но аппетит отряду это событие на некоторое время сбило…
      Шагалана разбудили незадолго до рассвета. Сменив засыпающего на ходу Перка, он просидел у костра остаток ночи, а зарю встретил уже в полном вооружении.
      — Туда меньше часа пути, — заявил юноша недовольно сморщившемуся Сегешу. — Это если налегке. Если же тронемся скопом, потеряем половину дня. Вдобавок вымотаемся и нашумим.
      — И чего ты хочешь?
      — Боитесь посылать меня одного, сир, — пусть снова Шурга и Перок идут. Я — следом, в случае опасности прикрою.
      — А мы что будем пока делать?
      — Отдыхайте. Лечите колено. А перво-наперво — не разбредаться по округе и постоянно быть начеку.
      — Мы и так в долгу у тебя, парень, по самое горло, — помолчав, вздохнул атаман куда-то в сторону. — А ты все растишь и растишь этот долг. Не знаю, сумеем ли расплатиться…
      — Если выберемся, от вас тоже понадобится услуга, сир. Хоть и вполне посильная, — чуть улыбнулся Шагалан. — Так мы выступаем?
      На сей раз Шурга был настроен куда доверительней, ни косых взглядов, ни колкостей. Являлись ли причиной общий бой или голодная изможденность — оставалось гадать. Втроем перевалили через каменистое взгорье, углубились в заросшую дурным ивняком долину. Немедленно выяснилось, что вся она исполосована запутанной сетью сырых оврагов, переходящих на дне в натуральное болото.
      — Чудесное местечко, — фыркнул Шагалан, когда они, взвивая тучи гнуса, съехали по очередному скользкому склону в воду. — Годится для прогулок хромым да больным… — Отер лицо рукавом, однако лишь вымазал еще больше. — Неужели тут выживает кто-либо кроме лягушек с пиявками?
      — Коли судьба припрет, человек выживет и там, где лягушки сдохнут, — буркнул Шурга и первым двинулся, разрезая жирно плескавшуюся у колен жижу.
      Еще через пару оврагов он объявил, понизив голос:
      — Дальше пойдем сами, ты, Шагалан, чуть отстань. Не очень-то понимаю страхи старика, но приказ есть приказ. Мне же спокойней, если буду знать, что сзади твой невероятный лук.
      Разведчик постоял немного в тяжело смердящей луже, проводил взглядом товарищей, затем направился вперед и влево. Скользнуть изящной тенью здесь никак не получалось — ноги вязли в тягучем иле, жижа липко хватала за штанины, то и дело с шумом всплывали пузыри потревоженного болотного газа. Шагалан так и не понял до конца, вел ли их Шурга по какой-то одному ему ведомой тропинке среди трясин или просто брел, уверенный в полной безопасности. Никаких предупреждений не поступило, и теперь юноша рискнул свернуть в сторону. Топь не встретилась, однако дорога заметно осложнилась, глубина выросла почти вдвое, а пара небольших ям обогатила впечатления. Короче, сомнения относительно их проводника не прояснились.
      Не без труда выкарабкавшись на сушу, Шагалан подготовил лук и припустился рысцой, обходя товарищей сбоку. Их самих он различил однажды, когда, петляя между чахлыми березками, перебегал по краю оврага. Две далекие фигурки плелись по прямой, но постоянные переправы через болотца и ползания по мокрым скатам задерживали их чрезвычайно. Путь юноши, наоборот, извивался без меры, подчас доводилось возвращаться, не найдя просвета в причудливом лабиринте гребней и отрогов. Зато двигаться удавалось бегом по твердой земле, потому вскоре разведчик уже ощутимо опережал спутников. Проблема заключалась в том, что он не представлял себе цели похода, а только следовал, по мере возможности, вдоль их прежнего курса, уповая на удачу. Каковая не изменила и на сей раз.
      Одолев очередной заросший влажным мхом гребень, Шагалан резко припал на колено. Это место неминуемо назвали бы Мокрой Балкой — внизу открывался вход в узкую извилистую лощину, даже верхний срез которой располагался ниже дна окрестных оврагов. По всем законам болотная грязь давно затопила бы ее без остатка, однако склоны зеленели густой травой, пробиваемой с разных сторон лишь ручьями. Балка добродушно принимала всех, поглощала, словно бездонная бочка. Картина вырисовывалась благостная, правда, еще глубже лощина вроде бы начинала заполняться зловещим туманным полумраком, но это терялось за поворотом.
      Вокруг ничего живого, ни звука, ни людей, ни последней болотной пичуги. По зрелом размышлении Шагалан решил не спешить соваться в неизвестность, подождать отставших товарищей. Они вскоре вылезли на тот же гребень поблизости, перемазанные, измученные и злые. Юноша окликнул их тихим свистом.
      — Ты уже здесь, чертяка? — проворчал Шурга. — Можешь полюбоваться — это и есть Мокрая Балка. Нравится?
      — Не очень. В подобных закутках, говорят, нечисть обычно всякая хоронится.
      — Всяк, кто от мира бежит, тут хоронится. Место оно, конечно, гиблое, да и дорога, чтоб ей провалиться, дрянная, зато… в этом же и польза для нас. Никого пока там не заприметил?
      — Будто вымерло, жилым и не пахнет.
      Ватажник вздохнул:
      — Ладно, удалец, пойдем проверим, не зря же тащились-то в такую дыру.
      — Вы ступайте низом, — Шагалан не торопился подниматься на гребне, — а я — по верху балки. Оттуда и прикрывать легче… если потребуется. Далеко лагерь?
      — Не промахнешься, — бросил Шурга через плечо.
      Теперь они словно поменялись ролями: перед товарищами лежал отлогий склон, влажный, но твердый, а главное — гладкий и чистый. Никаких нахоженных троп, правда, не различалось, однако и без них спуск не представлял сложности. Шагалану же досталось пробираться по сплошным зарослям старого ивняка, спотыкаться на завалах гнилых сучьев, проваливаться в таимые травой протоки. Чтобы не отстать от спутников, пришлось вновь нестись рысцой, не забывая непрерывно и сторожко прощупывать взглядом окрестности. Если в лощине располагался какой-либо отряд, здесь обязательно устроят пост — при неожиданной атаке сверху укрытие легко обернулось бы западней. О том, что делать с часовыми, особенно если те окажутся повстанцами, юноша до поры предпочитал не думать. Просто отлаженная боевая машина серой тенью скользила по перелеску. Лук прижат к груди, стрела на полувзводе, чувства бурно впитывают все вокруг, ноги сами выбирают дорогу, выверяя каждый шаг.
      Примерно через четверть мили возник выход из балки. Разведчик приостановился. Он мог поручиться, что постов на его пути не было, а это означало лишь одно — балка пуста. Можно бы, наверное, порадоваться, не обнаружив вражеской засады, но и радости не обнаруживалось. Он слишком хорошо понимал, в каком состоянии сейчас Сегеш с отрядом, каких усилий от них потребует продолжение похода… Прервав развитие подобных мыслей, оглядел напоследок монотонные заросли, двинулся к краю обрыва. Сверху балка смотрелась безобидной, но вовсе не уютной. Вдоль дна в облаке густой, скверно попахивающей хмари змеилось изломанное русло ручья. Склоны там, в глубине, были перенасыщены водой, то и дело скапливавшейся в блюдцах-озерцах. Сырость была везде, качалась на каждой травинке, напоенный ею воздух забивал даже вечную изморось. Жить в таком краю совершенно не тянуло, тем не менее сверху открылись и признаки пребывания человека: в трех-четырех местах размытая земля обнажила небольшие каменистые площадки, кое-где на них угадывались бывшие кострища и шалаши.
      У одной из площадок показалась массивная фигура Перка. Расстроенный и вроде как обиженный верзила прошелся взад-вперед, на что потребовалось полтора десятка шагов, взбил сапогом золу кострища. Пущенный разведчиком камешек в товарища не попал, зато отчетливо простучал по влажным глыбам площадки. Через несколько мгновений Перок, недоуменно наблюдавший за его прыжками, догадался задрать голову. Шагалан помахал рукой.
      — Спускайся! — без опаски гаркнул повстанец. — Все равно ни хрена тут нету.
      Заламывая упругие ветки ивняка и выворачивая каблуками комья черной земли, Шагалан направился вниз. Склон был не крутой, но весьма скользкий, любое неверное движение — и человек полетел бы кувырком навстречу поджидавшим валунам. Наконец выбрался на твердое, отряхнулся. Из покосившегося шалаша вылез Шурга.
      — Ни черта! — Он с горечью сплюнул. — Похоже, как стояли здесь в том году, так никто и не заявлялся.
      Покрутил в руках обломки какого-то горшка, отшвырнул в поблескивавший сквозь туман ручей.
      — Куда же теперь? — шмыгнул носом Перок.
      — Есть еще закутки на примете… Да только сдохнем, боюсь, покуда все-то их обойдем! А ежели и там никого, без укрытия, без припасов в зиму… лучше даже не думать.
      — Искали тщательно? — спросил Шагалан.
      — Куда тщательнее? Пятачок-то невелик, человеку не спрятаться. На остальных гнездах все то же самое. Голо.
      Разведчик поддел носком застарелый пласт золы в кострище. Опустился на корточки, засунул руку глубоко в серую крупу.
      — Чего найти-то надеешься? — хмыкнул Шурга.
      Шагалан, не отреагировав на явственный скепсис, вытащил ладонь, понюхал:
      — Говоришь, дядюшка, с полгода-год живых не бывало? А вот костер недавно потух. Неделя, не больше.
      — Ну? — Ошарашенный Перок не без трепета покосился на развороченную золу. — И каким же чудом ты это выведал?
      Юноша усмехнулся, отряхиваясь:
      — Есть способы. Пойдем, может, еще чего вызнаем про тех путешественников.
      — Опять пыль в глаза пускает, нечистая сила, — заворчал Шурга, но тем не менее резво поспешил за товарищами.
      Вошли в шалаш. Собственно, хлипкое, наскоро слепленное сооружение оказалось столь мало, что повстанцы вынуждены были топтаться у входа, чтобы не мешать. Тесное пространство под светившимися множеством щелей скатами заполняли две кучи сухого ивняка, очевидно служившие кроватями. Шагалан неторопливо и скрупулезно перевалил все ветки, осмотрел каждый заплесневелый угол.
      — Гадюку там не сыщи, следопыт, — буркнул сзади Шурга, однако вновь остался без ответа.
      Наконец разведчик, выудив что-то из-под самого низа кучи, уселся на нее сверху и принялся разглядывать добычу. Спутники вытянули от любопытства шеи. Крошечная белая косточка, скорее всего, птичья. Шагалан понюхал ее, разломил надвое, потрогал излом.
      — Ну и на кой тебе эта дрянь? — Шурга покачал головой. — Колдовать задумал, что ли?
      Юноша поднял холодные глаза:
      — Здесь совсем недавно были люди. Точнее, один человек. С ночевкой. Если не затоптали все при входе в лощину, потом, возможно, скажу больше. Сейчас же гораздо занимательнее цель визита сюда.
      — Какого визита? Те же гадюки болотные птицу какую-то сожрали да кость под ветки затащили. Вот тебе и тайна!
      — Я допустил бы это, дядюшка, но только если вы допустите, что по здешним болотам бегают куры.
      — Куры? Куры… Ну, видно, бродяга какой заскочил, — мигом нашелся Шурга. — Мало ли их нынче по стране шатается, веревки ищет?
      — И это вряд ли, дядюшка. — Шагалан был непреклонен. — Один человек верхами навещает забытую Богом дыру, лежащую в стороне от любых дорог. Устраивает ночлег и сразу уезжает. Что же он тут потерял?
      — Верховой? Может, заплутался? Или от поимки бежал? — неуверенно предположил Перок.
      — И это мыслимо. Тогда должны отыскаться следы догонщиков, наверняка многочисленных. Выходим наружу.
      На улице повстанцы направились было к краю площадки, но разведчик задержался у шалаша. Потянулся, осмотрелся, потрогал ветхую крышу.
      — Эй, чародей! — окликнули его. — Чего отстаешь?
      — Подождите-ка минутку. Кажется, интересное…
      Заинтригованные товарищи вернулись назад.
      — Не жизнь с тобой, парень, а сплошное развлечение, — буркнул Шурга. — Чего еще нового?
      — Что ты, дядюшка, скажешь про такую диковинку?
      На ладони юноши лежала небольшая веточка с обвисшими, сморщившимися листочками. Ничего необыкновенного, кроме одного — листья были дубовыми. Ватажник тихо присвистнул.
      — А что? — завертел головой озадаченный Перок. — Ветка как ветка.
      — Дура! — беззлобно отмахнулся Шурга и, крякнув, принял находку в свои руки. — Совсем завяла, бедненькая, а вот засохнуть-то как следует не успела. Отсюда до ближайшего дуба, поди, полдня скакать, соображаешь? Не сама же прилетела? Где ты ее выкопал, Шагалан?
      — Вот здесь у конька торчала.
      — Торчала?
      — Именно торчала. Удивительно, что раньше не обратили внимания.
      Шурга долго, молча и с каким-то нежным упоением разглядывал невинный прутик. Когда же поднял лицо, его озаряла непривычная улыбка.
      — Ну, теперь вроде полегчало. Конечно, и на старуху случается… но, мнится, узнаю причуды одного приятеля. Ха! Ай да босяк кривой! Неужто специально погнал человека по укромным местечкам натыкать везде таких знаков? Хитро! Свой-то поймет, а чужой и не заметит.
      — Кто-то из отряда? — Юноша спокойно наблюдал за всплеском эмоций.
      — Да, одноглазый Джангес, водится там… придумщик. Когда же это он успел провернуть-то? Небось, едва услыхал о нашем побеге. Ну, молодец! Головастый мужик, далеко пойдет.
      — Так чего теперь? — встрял нетерпеливый Перок.
      — Теперь-то? Теперь все ясно, парень, перестанем плутать, ровно слепые кутята. Имеется у нас затаенка, и в аккурат посреди дубравы. Там наши, похоже, и поджидают. Дорога, правда, неблизкая, но хоть цель отныне видна, а с ней ноги сами вперед…
      Шагалан придержал его жестом:
      — Полагаешь, дядюшка, в этом точный смысл послания?
      — А что? Нет, ну… сочинить-то немудрено разное. Но мне приходит на ум только это. Если же Джангес измыслил более хитрое… то и будет виноват, болван. Знал, на кого рассчитывать!… Впрочем, может, старик Сегеш еще что-нибудь сообразит? Давайте-ка побыстрей назад. Ребята, наверно, волнуются, надо ведь и их порадовать!
 
      Из болотистой долины выбирались другим путем, и занял он весь день. Когда наконец достигли нормального леса, радость от дружеской весточки успела поутихнуть, зато желудки завыли с удвоенной яростью. Леса тянулись по-прежнему скудные. В дело пошли всяческие корешки, редкие кислые ягоды, полосы коры, чуть ли не насекомые. Вскоре выяснилось, что на поиски съестного тратится львиная доля светлого времени, а это, в свою очередь, мешает вырваться из голодного края. Пребывание же в нем вынуждало думать в основном о пропитании. В таком порочном кругу силы людей медленно и неуклонно таяли. На третий день после Мокрой Балки атаман, пресекши споры и колебания, приказал забросить всякое собирательство. Предстоял затяжной марш, способный вывести в более-менее пригодные для существования места.
      Державшийся заметно бодрее остальных, Шагалан лишь качал головой, глядя на товарищей. Удивительно — безумный переход они вытерпели. Правда, к тому мгновению, когда добрели до светлой, пронизанной скупым осенним солнцем рощицы, раскинувшейся на склоне холма, жизнь в них еле теплилась. Люди падали на землю как подкошенные, сползали со стонами по стволам, иные, выпучив сомнамбулические глаза, продолжали, шатаясь, идти дальше, пока их не останавливали. Через минуту отряд лежал в тяжком забытьи, только внешне напоминавшем сон. Любой вражеский патруль мог сейчас брать их голыми руками, у путников не нашлось бы сил не то что для сопротивления, даже для пробуждения. На счастье, места вокруг лежали еще глухие — за несколько часов их никто не потревожил. На беду, места вокруг лежали еще глухие — лес стоял почти безмолвный, безжизненный, не грела надежда и на разбойничью удачу.
      Шагалан очнулся, когда начинало смеркаться. Постанывая, наваливаясь на березовый ствол, поднялся на ноги. Зябко. Нудящее чувство голода слегка притупилось, зато немилосердно саднила рана на левом боку. Глянул на разбросанные всюду тела спутников, помедлил, подтянул оружие.
      — Эй! — Шурга едва сумел оторвать от земли голову.
      Юноша помог ему сесть.
      — Куда собрался-то? — Лицо ватажника было бледно до желтизны, губы дрожали и плохо слушались.
      — Идти надо, — хрипло сказал Шагалан. — Здесь валяться — все передохнем. Сном животы не набить.
      — Да куда идти-то? Вот-вот ночь нагрянет, какая охота? Может, утром чего сыщем.
      — А ты поднимешь их утром, дядюшка? А если кто не встанет?
      — А ты-то что предлагаешь? Ломиться по кустам в темноте, вслепую?
      — Ну, не совсем вслепую. — Шагалан еще раз обратил лицо к небу. — Или у меня видения, или действительно пахнет дымом.
      — Пожар? — покосился ватажник, растирая руку, на которую неудачно завалился.
      — Не-а. Даже на костер не похоже, скорее, на добрую печь.
      Шурга пошмыгал носом:
      — Ничего не чую. И впрямь у тебя видения начались, парень, с голодухи и не то случается. Откуда в глухомани печь?
      — Понятия не имею. Но запах с той стороны взгорья. Схожу гляну, вдруг удастся чего промыслить.
      — Я с тобой.
      — Куда тебе, встать-то ведь сам не сможешь.
      — Это я-то не смогу? Смотри… Мы народ семижильный. А тебя, удалец, одного к людям выпускать опасно, наломаешь дров — отмаливай потом.
      Шагалан все же незаметно пособил товарищу подняться, поддерживал его и дальше. Так, опираясь друг на друга, странная парочка медленно взобралась на вершину холма. Наверху запах усилился настолько, что его, пусть неуверенно, распознал и Шурга. Брести под гору оказалось существенно легче, хотя лес вроде как стал погуще. Из-за плотно сомкнувшихся зарослей не сразу приметили источник дымка: древняя избушка из почерневших от времени бревен, накренившись, погрузилась в землю по самые окна, а буйно обросший дерн на крыше скрывал ее от постороннего глаза. Если бы не вяло дымящая труба, разминулись бы с этим жилищем и в сотне шагах. Ближе вряд ли — из-за домика то и дело смутно доносился ласкающий слух шум скотного двора.
      — Сколько раз здесь хаживали — никогда никого не встречали, — прохрипел Шурга на ухо юноше.
      — Похоже, отшельник какой-то завелся.
      — Может, и отшельник. Только придется нынче святому человеку поделиться с путниками своими припасами. Хоть и не по-божески, а помирать покамест не срок.
      — Что, естество в трудную минуту и веру одолевает? — хмыкнул Шагалан, в ответ получил гневный взгляд. — Шучу. Пойдем, дядюшка, навестим потихоньку живность святого отца. Ни к чему отрывать его от молитв.
      Однако провернуть все втайне не удалось. Пробираясь краем леса, Шурга оступился, сдавленно кашлянул, и тотчас откуда ни возьмись из-под избушки выкатилась маленькая рыжая собачонка. От ее истошного лая должны были, пожалуй, проснуться даже повстанцы по ту сторону холма. Не прекращая брехни, собачонка подлетела ближе, но благоразумно предпочла не бросаться на незваных гостей, вертелась рядом. Хозяин дома не заставил себя ждать. Скрипнула кособокая дверь, на порог шагнул рослый мужик. Лицо и руки в густой шерсти, обильные телеса переваливались через пояс серой рясы. Покосившись на надрывающегося сторожа, мужик легко качнул в ладонях здоровенную дубину.
      — А ну, выходи к свету, кого нечистый дух прислал! — крикнул низким сильным голосом.
      Прятаться дальше смысла не имело, приятели, треща сучьями, выбрались из кустов. Настырная собачонка продолжала лаять, но реже, одновременно поглядывая на хозяина.
      — Цыц, Юлка! — буркнул тот. — В ушах от тебя звенит. А вам, скитальцы, чего тут надобно?
      — Здрав будь, хозяин! — улыбнулся Шагалан, направляясь к нему. — Чего ж неприветливо гостей встречаешь?
      — Стой, где стоишь! Отродясь сюда добрых гостей не закидывало. Лишь ворье да бродяги изредка наведываются, а на них у меня одна ласка — колом вдоль спины. Всяк рот на чужой каравай разинуть норовит.
      Шурга отодвинул юношу плечом, выступил вперед, демонстративно ухватившись за рукоять меча.
      — Ладно, уважаемый, довольно лясы точить. Если охота, можешь считать нас именно ворами. Только люди с голодухи пропадают, и, следственно, придется едой-то с нами поделиться.
      — Ты меня железкой своей не пугай! — Мужик набычился. — Не для того я здесь два года горбатился, чтоб вот так запросто первому лохмотнику все отдать.
      — А ведь и верно, поистрепались мы в дороге, — фыркнул сзади Шагалан.
      — Бешеный какой-то попался, — шепнул Шурга. — За добро удавится, на ножи полезет. Что с ним сделаешь? Резать вроде как не с руки, однако и ребятам без пропитания нельзя никак. Где тут иначе-то разжиться, кто скажет?… Эй, ты куда?
      Шагалан, вздохнув, принялся снимать с себя вооружение, складывая на землю. Мужик мрачно и безмолвно наблюдал за ними.
      — Попытаюсь упросить святого отца смилостивиться… — Юноша покосился на оттопыренное голенище сапога, но, поколебавшись, сохранил его в неприкосновенности. На крайний случай. — Не беспокойся, дядюшка. Если не будет слишком дурить, останется живым и здоровым.
      — Ты прежде сам, удалец, берегись, — покачал головой ватажник. — Ему только единожды достать этой оглоблей — враз дух вышибет.
      — А что другое? Ты же не хочешь завалить его стрелой в брюхо, верно? А торчать здесь можно и до утра.
      С этими словами Шагалан решительно пустился к избушке. Мужик заерзал, набычился еще более грозно:
      — Стой, паршивец, кому говорят! Клянусь всеми муками Пророков, зашибу на месте! Стой!
      Голос его все сильнее дрожал и срывался, разведчик понял, что под пугающей личиной таится отнюдь не воинственная натура. Надо было заканчивать с балаганом. Юноша зашагал быстрей, мужик неуверенно поднял дубину:
      — Да простит Отец наш небесный прегрешение сие, ибо приневолен… и-ых!
      Удар получился прямолинейным, но впечатляющим по мощи. Шагалан, впрочем, не собирался оценивать ее собственным лбом. Как ни ослабили его последние события, уклониться от такого увальня труда не составило. Тело нападавшего по инерции двинулось дальше, а его правая рука уже угодила в захват. Плавный полуоборот. Мужик въехал в вязкую грязь всей своей волосатой мордой. Шагалан тотчас уселся ему на спину, завернул туда же руку. Бесполезно откатилась в сторону дубинка.
      — Давай вторую лапу, бестолочь! И впредь соображай, с кем драться, а с кем и слаживаться.
      Ошарашенный мужик толком не сопротивлялся. Ему связали руки его же поясом, подняли, завели, понурого и чумазого, в избу. Ничего не понимающая собачонка поскуливала поблизости.
      Внутри было грязно и пыльно. Вещи свалены в кучи вперемешку с тряпьем и мусором. Тяжело пахло луком, немытым телом, гарью. В единственной комнате существовало, казалось, лишь три хоть немного обжитых уголка — укрытая рваной овчиной лавка, печь с горой дров перед ней да засаленный стол с нечищеными плошками и потухшей лучиной. Примерно так Шагалан и представлял скит отшельника, если тот плохо сведущ в хозяйстве и лишен женской помощи.
      Мужика усадили на лавку у дверей. Неспешно прошедшийся по комнате юноша вернулся к нему, наклонившись, заглянул в лицо. Ни сильного страха, ни особой ярости, скорее растерянность незлобивого, мирного человека. Под бесстрастным, изучающим взором мужик еще больше смешался и потупился.
      — Монах? — негромко спросил Шагалан.
      Тот, не поднимая глаз от пола, кивнул.
      — Как звать?
      — Торен, — поколебавшись, выдавил пленник.
      Разведчик хмыкнул, опустился на лавку рядом:
      — Ну что ж, поговорим, брат Торен. Развяжи-ка его, Шурга. Думается, святой отшельник не намерен дальше бузить и хвататься за мебель. Правда?
      — Может, и не намерен, — буркнул повстанец. — Да только ты все ж посматривай за ним. Детина-то здоровый, бед натворить способен.
      — Как же вы низко пали, люди… — Монах тяжело вздохнул, растирая освобожденные запястья. — На братьев своих, на служителей Господа кидаетесь волками лютыми. Грехи без меры на души берете…
      Шурга моментально окрысился:
      — Не тебе, расстрига, меня совестить да Божьему Закону учить! Голодным-то и епископ хлеба украдет. Сидишь тут, брюхо наедаешь, пока другие головой во имя святого дела рискуют, а туда же…
      — Полно скандалить, темнеет. — Шагалан развел спорщиков. — Дядюшка, сходи приведи ребят. А я тем временем с братом Тореном обсужу условия нашего здесь постоя.
      Шурга лишний раз окинул отшельника недоверчивым взглядом, но перечить не решился.
      — Как же занесло в такую глушь, отче? — спросил Шагалан, когда они остались одни.
      — Я… — Торен неуверенно покосился на юношу. — Я из Нирильенского монастыря… Второй год как ушел… Совсем плохо было… Потом вот сюда прибился. По дорогам бродить — на виселицу напрашиваться, в жилых краях не задержишься — беглых никто не приютит. А коль дерзнет, так, скорее всего, закабалит, запряжет пуще последнего раба. Наслушался я историй, насмотрелся… Беглый же не человек. Можно ограбить, унизить, убить забавы ради. Кому он пойдет жаловаться? Палачу? Люд зачастую и сам живет хуже скота, а над другим поиздеваться все же тянет. Хоть миг, а почувствовать себя властелином чужой судьбы… Прости, Господи, хулу на темный народ Твой.
      Он истово перекрестился. Шагалан уточнил:
      — Нирильен… Это где-то под Брансенгертом?
      — Миль двадцать оттуда. У нас монастырь маленький, незнаменитый.
      — И что же сорвало с теплого места?
      — Как обычно — нужда… — Торен опять потупился, словно устыдившись. — Именно так, милостивый господин. Десятину священную, церковную мелонги отменили? И даже не отменили, а нагло себе хапнули! Прости, Творец… Землю монастырскую урезали? Рассудили, и оставшейся служителям довольно, людишек полно, паства пособит пожертвованиями. На худой конец, сами монахи-бездельники в поле выйдут, хлеб себе вырастят… Большие обители при богатых городах так вроде и выжили. А нам каково? Братии осталось три десятка человек, половина — старые, немощные, а дохода никакого. Вокруг нищета, бедствие, сбережения скудные прежний настоятель расхитил. Имелись две деревеньки приписные, да в дни последней смуты войска их, почитай, дотла разорили. Затем прислали, говорят, дескать, земли у вас непаханные, бурьяном заросли, изымаем в казну. А кому их пахать-то? Ведь сами, ироды, кучу невинного народа загубили просто так, для устрашения! Весь край залили кровью…
      Шагалан понимающе покивал, успокаивая новый опасливый взгляд.
      — Долгое время от своих трудов пробавлялись. Хоть впроголодь, но выкручивались. Потом недород… С округи по старой памяти нищие с убогими толпами за помощью потянулись, а у нас самих шаром покати. Люди не верят, все тешат себя давнишними сказками о переполненных погребах.
      — А что, было дело?
      — Было, — вздохнул Торен. — Сейчас и самому едва верится. Иногда во сне вижу наши прошлые обеды… с окороками, колбасами, винами… Эх! Не ценили мы своего счастья… Да, так вот народ засомневался, принялся буянить, привратника смяли, ворвались на двор. Братьев, пытавшихся образумить, чуть не насмерть затоптали. Короче, погром… Страшно, когда из души человеческой зверь вылезает. Тогда духовный свет, дарованный Творцом, меркнет, никакое прежнее добро не в счет… — Он стиснул толстые побелевшие губы.
      — Отстояли обитель-то?
      — Отстояли… — донеслось еле слышно. — Очнулся у монастырских ворот с топором в руках… Весь топор в крови… В тот раз полегло человек десять. Сколько из них на моей совести, один Господь ведает… Порой чудится, являются ко мне, рассаживаются по лавкам и смотрят… молча… А от взоров их вечности стужей веет… Наверно, никогда, и за гробом не замолить греха…
      — Потому и ушел из монастыря?
      — Да. Не мог я там более оставаться, понимаешь? Хоть настоятель и уговаривал, обещал, что со временем усердное служение облегчит душу, собирался даже самому архиепископу писать… Куда там… Прегрешение на мне великое, и наказание будет соответствующее. Не на всю же братию невинную его делить? Как убиенных схоронили, я котомку собрал и отправился… куда глаза глядят. Через приключения разные да тяготы добрел вот…
      Шагалан поднялся, приблизился к подслеповатому оконцу, выходящему на задворки.
      — Все заберете? — понятливо вздохнул отшельник.
      — Заберем столько, сколько потребно… — Юноша с трудом отвлекся от копошащейся на улице живности. — Если пощадим, повесятся на твою душу, отче, восемь лишних покойников. Кажется, это для тебя пострашнее убытка?
      Голова Торена опустилась совсем низко.
      — Тогда и меня забирайте.
      — О чем ты, святой отец? — Юноша удивленно изогнул бровь. — Не кинем же мы человека посреди леса без куска хлеба. Выживешь.
      — Разве ж это жизнь? — глухо донеслось из-под копны упавших волос. — Гнию здесь заживо. Изнутри вина точит, снаружи лес давит. И одиноко, хоть ступай с волками выть… Не моя то стезя, чуждая.
      — Однако… какое ни на есть хозяйство устроил, дом. И все в минуту бросить? Да и ради чего? Догадываешься ли, кто к тебе в гости-то пожаловал?
      — Догадаться немудрено. Только лихие люди к нам гурьбой и забредают. На трактах кормитесь, купцов доите?
      — Это не главное.
      Из-под спутанных черных волос блеснул недоверчивый глаз:
      — Неужто лесных бунтарей послал Творец?
      — Про старика Сегеша что-нибудь слышал? — Раскрывать имена было рискованно, но чутье на сей раз почему-то не возражало.
      — Долетала молва.
      — Вот он к тебе нынче на огонек и завернет.
      Отшельник встал, в растерянности развел руками:
      — Надо же… какие люди! Личность славная и уважаемая… многими.
      — А ты, анахорет, как погляжу, не совсем порвал связи с миром, — хмыкнул Шагалан.
      — Да… — отмахнулся Торен. — Есть тут… связь. Привязалась одна… вдовушка… из местных. Повстречались как-то… грибы собирала. Теперь вот слухи передает, помогает иногда. Муки принесет или там крупы какой, постирает… И это тоже причина отсюда уходить.
      — Что ж вдруг? Непокорная плоть мешает грехи замаливать?
      — Плоть? Да… Врать не стану, совратила меня, порушила монашеские обеты. Лицом-то страшненькая, но крепкая… и заводная… Только суть не в том. В последнее время женить меня на себе решила. А баба-то волевая, пойдет до конца, уже и угрозы были.
      — Так и женись. Все ж не в глуши бирюком вековать, от закона шарахаться. Еще не стар, детишек успеешь…
      — Н-нет! — затряс волосами Торен. — Одно дело ночь с ней проваляться, другое — жить годами. Иная шумная семья тяжелее самой суровой схимы… Нет, не выдержу я у нее! Да и нельзя, грехи жуткие на душе, расплаты требуют, ты же слышал… А если откажусь, она меня стражникам выдаст, ей-ей, не дрогнет.
      — Хм, — Шагалан покачал головой, — запутана натура человеческая. А чем же в ватаге надеешься заняться? Там же новых грехов не избежать.
      Отшельник замялся:
      — С насилием… да, непросто. Если, конечно, от врагов обороняться, то без колебаний, но вот лиходейство… Сердце не лежит… Зато я кашеварить чуток умею. И врачевать опять же. И обряд соблюсти: погибшего там отпеть или умирающего исповедать. А главное… — Торен, словно большой наивный ребенок, напрягся так, что покраснел даже кончик мясистого носа. — Цель-то ведь у Сегеша великая, святая. Как мыслишь, если к нему пристану, может, и мое бремя облегчится, а? Может, смою собственной кровью черное клеймо?

      В затерянной лесной избушке задержались на весь следующий день. Пыльная, заросшая паутиной комната вдруг наполнилась многолюдным гомоном, привыкшие к размеренности и покою пауки попрятались по щелям. Хозяйство у отшельника оказалось небогатым: коза, подсвинок да дюжина уток. Лишь для вдосталь поголодавших это было бесценное сокровище, на которое смотрели, затаив дыхание. Потребовались влияние Сегеша, окрики Шурги и жесткие взгляды Шагалана, чтобы скотный двор не опустел в первые же часы. К еде приучали осторожно: замоченным в молоке хлебом, ягодными взварами, жидкой кашей. Иссохшие желудки с трудом принимали даже такое. Когда поутру прекратились постоянные походы в кусты, приспела очередь утиного бульона. Ближе к вечеру безвременно оборвалась короткая жизнь поросенка — каждый получил по тоненькому ломтику парного мяса. Основную часть туши упрятали в подпол вкупе с освежеванной птицей. Сверху крышку лаза нагрузили сундуками и лавками, поставили охрану.
      — Дурни! — вяло отмахнулся Сегеш от настырных молений товарищей. — О вас же забочусь! Не провизии жалко, а вас, которые будут корчиться здесь на полу с больными животами. А ведь и помирают с такого порой… — Атаман повернулся к хмурому Шурге: — Славный уголок, брат, моя б воля — неделю бы отсюда не трогался. Люди только-только в себя приходить начали.
      — Неделю бы отдохнуть хорошо, — кивнул тот, тиская в руках глиняную кружку с пивом. Пиво тоже выдавалось воробьиными порциями. — Хотя лучше бы делать это, покончив с неотложным. Сниматься надо немедля. Кто знает, что вокруг-то творится? Спугнут отряд, отгонят из дубравы, ищи тогда ветра в поле.
      — Все еще веришь, что ребята там?
      — Какая разница, брат? Если имеются резоны идти в дубраву, должно туда идти. Возможно, потом замыслим другое место, следом проверим третье. Выхода-то у нас все равно нет, будем бегать, пока не найдем своих… Либо пока не замерзнем в какой-нибудь пурге.
      — Верно. Замерзнем — не замерзнем, а сызнова мелкой шайкой обернуться тяжко… До утра подготовимся к походу?
      — Да все уже давно готово. Хвала Небесам, впервые мешки-то заплечные чем-нибудь забили. Не разобрались единственно с этой… с козой.
      Сегеш перевел взгляд на сидевшего рядом Торена, напряженно застывшего и молчаливого:
      — Последнее слово за тобой, хозяин. Ты нас спас, и мы тебе зла не желаем. Решишь-таки остаться — получишь назад и козу, и припасы.
      Отшельник, смутившись, долго откашливался, затем негромко, но твердо сказал:
      — Я свое решение принял. Если не прогоните, пойду с вами. Потому выгребайте здесь, господа-братья, подчистую. И козу… Жалко, конечно, кормилицу, да куда ей по лесам странствовать? Чем голодом уморить или к волкам, пусть уж… Дайте только попрощаться со старушкой.
      Вернулся он нескоро, сразу прошел к себе на лежанку, и Шагалан поклялся бы, что глаза монаха были мокрыми.
      Наутро отряд двинулся в путь. Даже не оправившись до конца, все заметно повеселели, потяжелевшая ноша словно лишь одаривала дополнительными силами. Торен, несмотря на брюшко, не отставал, вдобавок под его опеку угодил неугомонный Йерс — постреленок, отъевшись, вновь взялся шастать, где попало. Тем временем стали встречаться первые редкие поселения, их огибали стороной, как ни манили домашним теплом далекие огоньки. Удлиняли поход и поля с луговинами. К желанию Шагалана держаться перед колонной отнеслись спокойно, чувствовалось — некоторое доверие повстанцев он сумел завоевать.
      — Власти сейчас нас потеряли, — объяснял юноша. — Вряд ли найдут даже уничтоженную погоню. Но и в том случае они на распутье, след давно остыл. Что им делать? Окружат район, где нас последний раз заметили, постами да секретами, перекроют дороги, посадят соглядатаев в окрестных деревнях. Мелонги обречены на выжидание, пока мы сами не дадим о себе знать, не зацепим нити их паутины. А наша задача — проскользнуть между такими нитями. Тут щупальца чуткие нужны, не мощь.
      Работа требовала недюжинной ловкости и осторожности, оспаривать его первенство в этом никто не смел. И уже к вечеру второго дня пути задумка дала результаты. В промозглых тяжелых сумерках Шагалан внезапно вынырнул прямо из-под ног ведущего колонну Шурги, молча поднял одну руку, давая сигнал к остановке, а другой прикрыл ватажнику рот. Смахнув чужую ладонь, Шурга гневно фыркнул, но повторил знаком приказ: всем враз окаменеть.
      — Что еще? — спросил он сиплым шепотом. — Никак на ведьм лесных наткнулся?
      — Хуже. — Юноша силком пригнул к себе голову товарища и теперь шептал в самое ухо: — Застава вражеская в нескольких шагах. Командуй людям на цыпочках назад.
      Разросшиеся было довольство с благодушием точно ветром сдуло. Увешанные оружием и тяжелой поклажей повстанцы беззвучно попятились в темноту. Не хрустнула ни одна вездесущая веточка. Шурга проследил за отходом отряда, затем прислушался к цоканью капель, наполнившему лес.
      — А тебе не причудилось, дружище? — прохрипел он. — С устатку и не то иногда мерещится. Тишина кругом-то.
      — Ничего не причудилось, дядюшка. Хочешь убедиться? Пошли, но чтоб без единого шороха.
      Два опасливых призрака скользнули в окаймлявший тропу кустарник. Шагалан не мог не признать — долгая жизнь в лесу сделала из его спутника неплохого разведчика. Совершив буквально с десяток шагов, затаились среди густой еще листвы, юноша пальцем ткнул в небольшую брешь в ветках. За ней — крохотная прогалинка и вновь стена кустов, уже сливающихся в сплошное черное облако. Ничего подозрительного, ни одного шевеления, ни одного необычного звука. Казалось, здесь даже капли избегали падать, разве что это и настораживало.
      Шурга обернулся к юноше, выразительно пожал плечами. Тот упрямо ткнул туда же. Новые всматривания в темноту до рези в глазах — и повторное пожатие плечами. Шагалан, в огорчении покачав головой, опять призвал товарища к вниманию, набрал в грудь воздуху и… заорал. Ватажник едва не кинулся наутек, однако, удерживаемый сильными руками, лишь подскочил на месте. Резкий надрывный вой борового кота вспорол замшелое безмолвие. Шагалан кратко исполнил основные переливы, урчания и замер так же внезапно. С треском сорвались прочь какие-то невидимые ночные птицы, напуганные неприкрытой яростью хищного зверя. На лице же Шурги оторопь сменилась довольной улыбкой: среди вспышки шума, гама и хлопанья крыльев он успел различить неподалеку отчетливое лязганье вскидываемого по тревоге железа.
      Назад отступали по-прежнему крадучись. Раздираемый эмоциями Шурга все норовил хлопнуть юношу по плечу, однако тот отмахивался и тянул дальше. Остановились, малость не добравшись до отряда.
      — Слышал? — заговорил негромко Шагалан.
      — Слышал. А ты что ж, их еще и углядеть сумел? Глазастый, зараза! Нам бы твою-то сноровку чуть пораньше — и от кутузки бы отвертелись, и друзей многих сберегли бы.
      О том, что сам обнаружил засаду по чистой случайности, разведчик предпочел умолчать.
      — Народ на тропе, дядюшка, бывалый, сведущий. Просто так мимо не проскочить. И резать не хочется: хоть шумом, хоть трупами, а покажем себя.
      — Наверняка опять барокаров подняли, — поморщился Шурга. — Тут у них как раз хутор где-то поблизости.
      — Кого подняли? — удивился Шагалан.
      — Барокаров. Так их мелонги кличут. Ну, то есть не совсем так, да ведь по-ихнему мы все равно не выговорим, приспособились называть барокарами. А чего непонятного-то? Солдаты их бывшие, чужестранцы, на землю нашу посаженные за безупречную службу.
      — Фригольдеры, что ли?
      — Можно и так сказать, — кивнул повстанец. — Только в наших краях их исключительно барокарами и величают. Фригольдер — он же вольный хлебопашец, человек мирный, а эти… Шакалы шелудивые! Свои-то народы предали, ради прибытка врагам сапоги лизали, в соседние края дорогу им через кровь гатили. Да и после…
      — Не успокоились?
      — Какое! По любому зову Империи как один вскакивают, ровно битые, но покорные псы всякому в глотку вцепиться готовы. Сами бегут, детей-подростков своих тащат, старики сзади поспешают. Одно слово — барокары, рабы богомерзкие. Если со стражниками-то губернаторскими ясно — пусть подло, но люди на хлеб себе зарабатывают, то этим… хозяйская милость дороже.
      — За бесплатно стараются?
      — Именно. Что-то им, допускаю, и перепадает время от времени, однако в основном из чистой преданности усердствуют. Я знаю, о чем говорю, у нас давние счеты. Чуть где всполошатся, заметят нашего брата, кого перво-наперво в погоню-то снаряжают, кто по дорогам посты держит? Думаешь, стражники? Эти-то свои головы берегут, куда не следует — не посмотрят, чего не нужно — не услышат. На крайний случай всегда есть шанс откупиться, золото они сильно уважают. Но совсем другое дело барокары. Звери лютые, глаза вострые, по-нашему почти не разумеют, мзду не берут.
      — Даже так?
      — Это еще что! Болтают, ежели кто из них на взятку-таки позарится, его свои же петлей к небу притянут. Вишь как?! На совесть трудятся, сволочи. Хотя умом-то понять и их можно — землю получили из рук мелонгов, зависят только от них, а у здешнего люда ненависть взрастили похлеще, чем завоеватели. Вот и берегутся. Если что с нынешней-то властью, их самих тотчас под нож пустят.
      Шагалан, помолчав, хмыкнул:
      — И это будет легко?
      — Ну, не спорю, бойцы-то они отменные… — Шурга понурился. — Вдвоем-втроем на десяток наших ребят ходят и частенько верх берут. Немного туповаты, немного прямолинейны, зато рубятся люто. Да и есть чем! Им ведь мелонги все оружие с доспехами разрешают забрать, а на такую-то стену железа не вдруг и наскочишь! Но! — Он поднял вверх заскорузлый палец. — Если народ всей своей массой великой наляжет, не останется от чужаков и мокрого места.
      — Кровью умоетесь, — скептически заметил юноша.
      — Что ж, свобода, она жертвенную кровушку уважает. А там и для тебя, удалец, работенка сыщется. Тебе-то с товарищами небось по силам перемочь этих супостатов?
      — Вот-вот. И мелонгов, и стражников, и… барокаров. И все мы, удальцы.
      — Не обижайся, друг Шагалан. Народ наш хоть и запуган, но по-прежнему на многое способен. Только толчок нужен, одна маленькая победа, маленькая надежда. А уж если земля вздыбится… По крайней мере, за стражников-то особо не волнуйся. Разгоним-порежем в лучшем виде.
      — Их как раз больше прочих.
      — Пустяки, большая толпа еще не армия. Есть и среди губернаторских уши, доносят про настроения. Насмерть драться эти прихвостни не будут.
      — А… барокары?
      — О! Они-то упрутся, и не сомневайся. А с ними гарнизон окажется вдвое мощнее.
      — Много их?
      — Всего? Нет, человек, мыслю, с полтысячи. А самое-то главное — рассеялись они по стране. Хуторки невеликие, где-то на десяток дворов обычно, от хутора же к хутору не вмиг и доскачешь. Правда, укреплены на совесть. Вот я и смекаю, резонно бы душить, пока они вроссыпь. Не дать собраться, сползтись в одну кучу, понимаешь?
      Шагалан в меру воодушевленно кивнул и уставился, озабоченный, в темноту.
      — Однако заболтались с тобой, — встрепенулся Шурга. — Ребята-то уже небось извелись в неизвестности, а мы тут зазря лясы точим.
      — Вовсе не зря, дядюшка, — бросил юноша, не оборачиваясь. — Капельку погодим, и совсем смеркнется. Тогда поползем нащупывать дорожку без охраны.
      — Ночью? А ну как на другой пост впотьмах налетим? Сам говорил, сидят там мужички дошлые…
      — А ты говорил, что мало их, не хватит сплошной цепью нас обложить. Труднее, дядюшка, не между постов проскользнуть, а тарарам при этом не поднять. Новой погони да серьезного боя ваши рубаки не сдюжат.
      Спустя минуту они присоединились к отряду. Оказалось, затаившиеся в крохотном овражке люди отнюдь не переживали это время — самые чуткие давно заприметили собеседников. При обсуждении опять все решало слово атамана, а Сегеш ныне целиком доверялся Шагалану.
      Еще через полчаса юноша повел ватажников прямиком в мрачную глубь леса. Шли по преимуществу без дороги, буреломы и топи сейчас представлялись куда безопасней утоптанных путей. Редких звериных стежек тоже предпочитали сторониться. Шли медленно, долго, широкой дугой обходя раскрытого врага. Главной заботой было не шуметь. Хотя как возможно беззвучно идти по лесу, напичканному корягами, ветками, сучками и рытвинами? Идти, при том что едва различаешь пальцы вытянутой руки? Хмурое небо вроде перестало брызгать дождем, зато луна по-прежнему томилась в плену низких туч. Шли осторожно, однако то и дело кто-нибудь оступался или задевал сушняк. Соседи сразу поддерживали оплошавшего, помогали, гасили невольные ругательства, а Шагалан замирал, вслушиваясь. На счастье, весь их треск с возней тревоги не породили. Вскоре наткнулись на мелкое, но топкое болото. Чтобы не петлять и не разведывать часами дорогу, пересекали его плотной цепочкой, выщупывая палками каждый шаг. Снова хватало падений, плеска и брани, но невидимые сторожа так и не откликнулись. Вероятно, цепь постов была столь редка, а сырой лес так славно впитывал звуки, что беглецов просто не услышали. Или не захотели услышать. В конце концов, группа крепких солдат может надежно перекрыть тропу, но вряд ли рискнет прочесывать ночью полные опасностей буреломы. Кто поставит им это в вину?
      Привал объявили ближе к рассвету, обессиленные люди валились с ног. Все промокли до нитки, а тут еще прозвучал приказ не разводить костров до восходных сумерек. Под порывами резко захолодевшего ветра пришлось сбиться в кучу и несколько часов провести в полудреме-полудрожи, согревая друг друга. Поутру в небольшой яме затеплили огонь. Даже сухие на вид сучья горели с неохотой, облачка едкого дыма беспрерывно разгоняли лапником. Одежду сперва сушили прямо на себе, сидели плотным кругом в пелене дыма и пара. Потом, когда немного отогрелись, тряпье развесили у костра, а сами укрылись на сухом пятачке под исполинского роста елью. Благо приспело жаркое, а в запасах великодушного Торена отыскалась фляга с кислым вином.
      — Как полагаешь, вырвались? — Шурга толкнул Шагалана локтем.
      — Наверное, — пожал тот плечами. — Есть, разумеется, и плохие варианты, однако скорее всего, обошлось.
      — Это что ж за варианты такие? — враз насторожился рядом Сегеш. — Ты уж говори, брат, не томи.
      — Извольте… — Юноша отложил обглоданную кость и зачесался, сдирая со спины смолу. — Болото миновали шумно, согласны? Как ни старались, ни шушукались, а всех окрестных кикимор перебудили. Одни барокары не отреагировали. Не услышали? Побоялись? А может, с умыслом затаились?
      Атаман нахмурился:
      — Зачем это?
      — А что? — подхватил Шурга. — Приметят место, оповестят своих, возьмут след. Уж чего-чего, а следов-то мы натворили в избытке. За болотом пустят собак да притопают к нам в гости, веселые и довольные.
      — Или еще хитрее, — задумчиво добавил Шагалан. — Пойдут по следам, только нападать не будут, потерпят до самой дубравы.
      — Слишком уж вы оба высоко оцениваете мозги барокаров, — скривился Сегеш. — Это ведь, в конце концов, строевики, латники, не охотники какие-нибудь.
      — Насчет мозгов барокаров ничего не скажу, сир, не сталкивался, зато многое слыхал о человеке, стоящем за всеми гердонезскими тайнами. Если верить молве, от Бренора Гонсета впору ждать подлинных чудес.
      Показалось, вожаки повстанцев невольно поежились. И вовсе не от проскакивающих сверху холодных капель.
      — Бесово семя! — выдавил Шурга сквозь зубы.
      — Посему, друзья, радоваться предлагаю повременить. Едва народ опамятуется, поднимаем наше голое воинство и ведем дальше.
      — Тяжко, — вздохнул Сегеш. — И все же выхода иного не вижу. Скорее уж надорвемся в пути, чем допустим мелонгов себе на гузно. И тут опять надежда на тебя, Шагалан. Направление-то мы зададим, а за тобой разведка как впереди, так и вокруг. Бери в помощь кого захочешь, командуй, лучше у нас с этим никто не справится. Понимаю, что взваливаю непосильную ношу…
      — Нет смысла извиняться, господин атаман, — отозвался юноша. — Пределы моих сил неблизко, а потребуется — влезу и много глубже. Пока же заканчиваем трапезничать.
      И снова продолжился путь. Вожаки словно нарочно выбирали для отряда самые дикие места, самые глухие буреломы и самые топкие болота. Тихо матерясь, повстанцы продирались через заросли, карабкались по размякшим склонам оврагов, преодолевали переполненные стылые реки. Несколько раз случалось прятаться от людей. Главным образом это были простые крестьяне, но Сегеш предпочел не раскрываться: неизвестно, куда забредут однажды пущенные слухи, на чьи уши они в конечном счете наткнутся.
      Очень помогли запасы отшельника. К моменту, когда они поиссякли, в округе появилась хоть какая-то живность. Стрелы Шагалана безотлагательно принялись доставлять жирных кроликов и неосторожных куропаток, а после того как завалили оленя-двухлетку, проблема с пропитанием решилась совершенно. Теперь легче получалось отводить глаза от пасущихся крестьянских стад и не бросаться за любой шевельнувшейся в листве тенью. Люди вновь приободрились. Никаких признаков погони или очередной засады разведчик так и не обнаружил. Редкие посты на въездах в деревни и на мостах отнюдь не напоминали часть облавы, сонные стражники только исполняли рутинную обязанность.
      Между тем ощутимо холодало. Наступление октября погода встретила резким секущим дождем и первыми снежными зарядами. Отныне лишних усилий требовал каждый ночлег, нечего было и думать обойтись без хорошего костра да сооруженного кое-как навеса. Огонь по возможности прикрывали. Впрочем, едва ли кто осмелился бы приблизиться к незнакомцам посреди ночи, даже завидев свет. Поутру же снимались затемно, прятали кострище и быстро уходили, не рискуя проверять надежность своей маскировки. На шестой день пути от Мокрой Балки дожди прекратились, хотя квелое солнце показывалось нечасто. Небо прояснялось лишь к сумеркам, а по ночам выкатывался столь яркий блин луны, что невольно в головах рождалась идея двигаться именно в темную пору. Местность кругом стелилась малолюдная, редкие поселения несложно приметить и своевременно обойти. Правда, возрастала нагрузка на разведчиков, точнее, лично на Шагалана — в мельтешении ночных теней вражеский патруль мог хорониться буквально за каждым кустом. Однако слишком уж велико было искушение вволю потопать по настоящей, ровной дороге. За первую же ночь одолели куда больший путь, чем за любой из предыдущих дней. На заре подыскали кустарник погуще, где и провалялись до новой темноты.
      — Еще пара таких переходов, и мы у цели, — довольно ухмылялся Шурга, наблюдая за семенящими в отдалении путниками.
      К вечеру движение по тракту явно ускорилось — пешие, повозки и солидные караваны торопились за надежные стены. Даже вооруженный до зубов конный разъезд прошел на рысях. Когда на небе высветлилась круглая мордочка луны, дорога уже практически опустела.
      — Хорошо вы их тут запугали! — Шагалан проводил взглядом запоздалую кибитку. — Ишь, улепетывают со всех ног.
      — Ну, ты напраслину-то не взводи, — хмыкнул Шурга. — Во-первых, брат, полнолуние. Испокон веку в такую пору вылезала разная нечисть, охочая до теплой кровушки. Посмотришь со стороны, вроде бы обычный мирный прохожий, приблизишься — упырь слюнявый или там оборотень. После войн да мора особенно много этих душегубов плодится.
      — Угу. То есть все умные от них бегут, одни мы бодро гуляем по ночам?
      — А чего ж? Чай, идем не в одиночку, при оружии, по сквозному тракту, не через погост. Почему же не отбиться-то, ежели что?
      — Не слыхал я, дядюшка, чтобы от мертвяков кто железом отбился.
      — Да ну тебя, право! Пугаешь старика. По совести говоря, уже давненько нечисти лишь бабы с дураками боятся. Жизнь потребует — ночь-полночь, и по кладбищу, и в полную луну… Крест да меч везде дорогу проложат.
      — Ладно, с нечистью понятно. А во-вторых что?
      — Во-вторых-то? А! Ну и разбойничков народ, конечно, побаивается, озоруют они частенько. Однако ты нас с ними, Шагалан, не равняй! — Шурга гордо задрал куцую бородку, насколько это было возможно, лежа на животе. — Мы ж не заурядные лиходеи! Не ради злата, за свободу войну ведем. Понимай!
      Юноша скривил губу:
      — Скажешь, и на тракте с кистенями никогда не появляетесь? Святым духом кормитесь?
      — М-да, не торопится Господь окормлять из длани Своей, святости нам, видно, недостает, — и не подумал смутиться ватажник. — Ее-то, вон, и у благоверного Торена не хватило. А ушлых вдовиц на всех не напасешься… Много и грязи на руках, и грехов на душе, не спорю. Только ж судьбина, Шагалан, понудила к делу большому, великому, через него-то, знать, и очистимся. А грязь… Это ведь отшельник наш, даром что богатырь, терзается, корится, места себе не находит. А мы люди простые, лапотные, из грязи вышли, в ней выросли, в нее и канем. Ради доброго каравая готовы и навозом замараться… Ты лучше, молодец, ответь, самому-то доводилось разбоем промышлять?
      — До сих пор обходился.
      — Чем же жили все время?
      — Когда как. То подрабатывали, то старые запасы выгребали.
      — Хороши, видать, уродились те запасы, — буркнул Шурга себе под нос. — А ежели с нами до горячего дойдет, как поступишь?
      — Вот дойдет, тогда и решу.
      Равнодушно уронив эти слова, Шагалан и не предполагал, как скоро случится принимать подобное решение. Повстанцы вытерпели еще примерно час, пока сгустится тьма да окончательно заплывут грязной жижей растревоженные за день дорожные колеи. Первым, как обычно, двинулся разведчик. Выскользнул на открытое пространство, огляделся, провернувшись волчком, тихо свистнул и юркнул обратно в кусты. Его поджидал самый сложный путь — вдоль дороги по зарослям с ямами. За спиной, уже не особо сторожась, с треском и топотом вываливались на тракт товарищи. Донеслись даже слова чьей-то шутки, приглушенный смех. Шагалан не обращал внимания: вожаки сейчас наведут должный порядок, построят бойцов и отправятся с предельно возможной для заспанных людей скоростью. А скорость эта получалась немалая. При всей своей прыти юноша выкладывался полностью, часто пускался в бег, чтобы не отстать от колонны. Только от него ныне зависела общая безопасность, от его глаз, ушей, нюха, интуиции, наконец. Слева вдоль дороги тянулись обширные убранные поля. Если на отряд, марширующий по тракту, налетит затаившийся в кустах враг… их перережут ровно кроликов, а рассыпавшихся по полям будут травить ночь напролет. И поэтому Шагалан бежал сквозь колышущийся мрак, взрывая его всеми чувствами. Он обязан обнаружить засаду, в крайнем случае — наткнуться на нее. Стрелы здесь бесполезны, наготове оставалась сабля, а в ладони грелся широкий нож — первое оружие для страшного ближнего боя.
      Заметить угрозу оказалось совсем не трудно. Разведчик застыл, припав к высокому трухлявому пню, спешно успокоил дыхание, вновь присмотрелся. Не светлячок, не гнилушка — лешачья забава — и не искры в глазах, впереди отчетливо горел огонь. Слишком неосторожно для засады. Разболтавшийся вдали от начальства пост? Или свой брат-разбойник, что иной раз опасней мелонгов? Кто еще в этой глуши отважится ночевать под открытым небом? Как бы то ни было, Шагалан сложил ладони и заухал через них филином. Согласно договоренности, идущий поблизости отряд должен сейчас немедленно остановиться, укрыться на обочине, а Шурга — выдвинуться к разведчику за разъяснениями. До сих пор, правда, к таким маневрам прибегать не доводилось, и слаженность действий вызывала сомнения.
      На всякий случай Шагалан затаился, косясь то в сторону тракта, то на мигающий во мраке огонек. Шурга не заставил себя ждать, хотя среди общей ватной тишины его подкрадывание напомнило рвущегося сквозь бурелом кабана. Юноша коротко цокнул языком, обозначив себя, подтянул товарища за рукав.
      — Нельзя же так шуметь, дядя! Рано вы, братцы, расслабились, о врагах забыли.
      — Что, опять отыскал кого? — тяжело задышал ватажник.
      — Возможно. Видишь, вон там за деревьями светится?
      — Хм, на засаду-то не похоже. И для поста не больно удобно. Никак мирный кто на ночлег устроился?
      — И это возможно. Однако по дороге давно уже никто не проезжал, а последние путники успели бы в деревню засветло. Все мирные люди попрятались, позапирались, ваши ватаги даже звероловов распугали.
      — Да ладно тебе! Пойдем и проясним. Если большая толпа — обогнем, небольшая — прощупаем. Ворога, удалец, надобно бить, а путника — облегчать.
      — Не торопись, дядюшка! — Шагалан сердито дернул повстанца назад. — Осмотреться забыл, разнюхать.
      — А чего разнюхивать-то? Сам ведь заверял, что из облавы мы выскочили. Или нет?
      — Мало ли что заверял?… Только не по нраву мне такой нежданный подарок. Очень уж к месту, прямо по пути, ночью…
      — Уж не западни ли боишься?
      — Хотя бы и ее. Представь, как легче выловить бродячий отряд вроде нашего? Никто его толком не видел, не распознал. Какую дорогу сторожить? В какую сторону кидаться? А тут будто нарочно одинокие путники заночевали в рощице, богатые и беззащитные. Для старого разбойника нестерпимый соблазн, да?
      — Думаешь, на живца ловят? — Шурга с минуту сопел и чесался, потом махнул рукой: — Не-е, вряд ли. Откуда супостатам-то ведомо, что мы нынче по ночам ходим? Да и на скольких же тропах приманки раскладывать? А на каждую еще по засадному отряду? Нет, парень, чушь все и зряшные страхи. Пойдем, проясним.
      — Я и не утверждаю, что это именно засада, — вновь холодно осадил Шагалан. — Но исключать нельзя и подобной опасности. Посему ты, дядюшка, жди здесь, а я сделаю кружок, разведаю.
      — Ты впотьмах до зари кружить будешь… Ну, хоть ребят-то сюда подтяну, к бою для верности изготовимся.
      — Ладно, подтягивай, только в атаку очертя голову не бросаться. Слышь? До моего второго филина.
      На том и порешили. Шурга направился к тракту, юноша — к маняще переливающемуся огоньку. Через несколько минут он приблизился достаточно, чтобы рассмотреть происходящее впереди. Картина и впрямь абсолютно мирная: на небольшой поляне в перелеске горел костер. Около него человек — темный силуэт устало сутулился на фоне пламени. За костром располагалась маленькая палатка, скорее, навес из накиданных на жерди одеял. Оттуда возникла другая фигура — женщина в длинном дорожном плаще. Склонившись к мужчине, она попыталась о чем-то заговорить, тот лишь досадливо отстранился. Вдали, на грани света, кособоко громоздилась крытая повозка, откуда донесся шум, сдержанная ругань. Подошли двое. Судя по осторожным, заискивающим поклонам, они были слугами человека, сидевшего у огня, и чувствовали себя виноватыми. Обернувшись, хозяин принялся громко их распекать, отзвуки резкого голоса достигали ушей разведчика. Понурые фигуры слуг согнулись еще ниже. Назревала трепка, однако тут вмешалась женщина. Она вновь наклонилась к хозяину и заговорила на ухо. Мужчина дергал раздраженно плечом, порывался вскочить, тянул какое-то оружие, отчего отпрядывали даже привязанные поблизости лошади. Победило все равно женское влияние. Напоследок выругавшись, мужчина развернулся спиной к исступленным поклонам слуг. Женщина, продолжавшая говорить, опустилась рядом, незаметно, знаком, повелев непутевым убираться прочь.
      Дождавшись столь идиллической развязки, Шагалан отправился дальше. Путь лежал вокруг светового облака, сотворенного костром, по самой границе тьмы. Здесь юноша был невидим для странников, хотя любой нечаянный звук мог его тотчас выдать. В собственную идею о засаде верилось теперь слабо, и развивалась проверка скорей из врожденной педантичности. Если все же предположить, что бивак — настороженная ловушка, а люди у костра — опытные лицедеи… тогда засада под боком. Вкрадчивым шагом разведчик обогнул поляну. За это время слуги успели спрятаться под повозкой, женщина, окончательно утихомирив своего спутника, ушла в палатку. Хозяин так и сидел у костра, вороша палкой угли.
      Врага не обнаружилось. Впереди дорога и голое поле, там искать вовсе бессмысленно. Покосившаяся фура, у которой, похоже, подломилась задняя ось, могла скрыть в себе от силы четыре-пять человек, бесшумных и неподвижных. В жалкую палатку влезло бы еще не более трех, и то при условии, что изгнали бы на улицу женщину. Оставалось признать — путники совершенно безобидны. По умозаключению Шагалана, встретился, вероятно, какой-нибудь мелкий торговец с женой и свитой. Как ни старались бедолаги поспеть до темноты под надежную крышу, нежданная поломка вынудила ночевать в лесу. Несомненно, хозяин считал именно слуг ответственными за происшествие, почему и бранил их, когда заступилась жена. В общем, все мирно и банально. Ему, Шагалану, работы здесь не предвидится, а по лавочникам есть другие мастера.
      На близкий крик филина человек у костра настороженно вскинул голову. В то же мгновение поляну залил вооруженный люд. «Пройдоха Шурга, все-таки не дотерпел до сигнала, подвел своих орлов вплотную», — усмехнулся юноша. Сопротивление, толком не возникнув, было сломлено. Двое повстанцев вцепились в руки купца, слуг выволокли из-под повозки к огню. На роль бойцов они не годились, перепуганные и подавленные. За всю компанию устроила шум купчиха, чьи крики и вой разнеслись по округе, оборвавшись только со звуком тяжелого удара. Муж дернулся на выручку, однако его уняли.
      Лишь теперь Шагалан двинулся к товарищам. Там кипела деловитая суета, быстро и сноровисто потрошились добытые вещи. Сегеш, как заметил юноша, наблюдал издали, из тени, разграблением же заправлял Шурга. Заправлял привычно и четко.
      — Видал, удалец? — Он повернул к разведчику возбужденное лицо. — А ты хотел их стороной обойти! Риска-то никакого, а навар… небольшой навар, но пособит. Эй, ты! Все тащи сюда, к свету! Ну как, брат? Пусть не золото, а серебро, зато нам такого мешочка… на месяц, поди!
      Шагалан бесстрастно качнул на ладони увесистый кожаный кошель.
      — Людей не забейте в горячке. И лошадей посмотрите, неплохо бы мальчонке и Се…
      — Тс-с, без имен! Если одних мертвецов оставлять не желаешь.
      В этот миг затихшая палатка внезапно ожила, заходила ходуном, затрещала, из нее донесся истошный женский визг. Словно удесятеривший силы купец отпихнул охрану и скачком перемахнул через притухший костер. Шурга схватился за меч. Шагалан преграждать беглецу путь не стал, а коротко ткнул проносившегося мимо человека концом лука в висок. Мужик полетел на землю, растянулся, вновь вскочил, шатаясь и ревя. С боков накинулись сразу трое, повалив, начали вязать. Слуги так и не попытались помочь своим хозяевам, боязливо жались друг к другу под настороженными взглядами ватажников. Потом взгляды переметнулись на палатку. В вернувшейся тишине, нарушаемой лишь мычанием пеленаемого купца, ритмично разносились недвусмысленные женские всхлипы. В такт с ними крохотная палатка раскачивалась всеми стенками. Повстанцы переглянулись чуть смущенно.
      — Ну… что ж тут поделаешь? — развел руками Шурга. — Не совсем это по нашим обычаям, да… не пропадать же добру, в конце-то концов? Если есть охотливые, нагружайте бабу, только быстро. Вдоволь мы задержались, нашумели, натоптали, уходить пора.
      Два человека неуверенно двинулись к замершей палатке, после серьезных колебаний — третий. Шурга, покосившись на Шагалана, вздохнул:
      — М-да, неладно получилось. Однако и ты, парень, пойми, истомились мужики-то, а когда до женского еще дорвутся — неизвестно. С твоей помощью ведь откормились. А насчет бабы не тревожься: увечить никто не намерен, а полдюжины… Видал я ее мельком, крепкая бабенка, не девочка, чаю… И срам у сучек вынослив, даже натешить вволю не успеет… Стерпит. Сам-то поучаствовать не желаешь?
      Юноша скривился:
      — Нет, благодарствую. Предпочитаю таким заниматься с обоюдного согласия.
      — Оно конечно, — кивнул ватажник. — Оно-то и спокойней и приятней, да вот как нынче повернулось… Ну не бить же своих из-за какой-то визгливой потаскушки?
      Приблизился Сегеш, за ним — Торен, тащивший за шиворот упирающегося мальчишку. Выглядел атаман сумрачно и раздосадованно.
      — Проследи здесь, — буркнул он Шурге, не поднимая глаз. — Едва эти кобели наиграются, собирай и выводи к тракту. Времени в обрез, идти надо. Мы там пока лошадей подготовим.
      — Я с вами, сир. — Шагалан наконец спрятал за спиной лук.
      Когда шли мимо злосчастной палатки, оттуда как раз выскочил любитель наслаждений. Глаза бегают, лицо взмокшее, но довольное, точно у нашкодившего со сметаной кота. Заметив атамана, повстанец понурился и поспешил в темноту, на ходу поправляя одежду. Откинувшийся полог проглотил очередного алчущего. На мгновение Шагалану показалось, будто он разобрал в сумраке лежащее навзничь изломанное белое тело. Рядом отчаянно брыкался Йерс, тщась столкнуть с глаз широкую ладонь отшельника.
      — Да пусти ты, святоша! — пищал он. — Что я, баб голых не видел, что ли? В Галаге девки прямо в подворотне за сребреник раскорячиваются, насмотрелся.
      — Прошлые грехи мне неподвластны, отрок, — супился Торен, — а от новых по мере сил тебя огражу. Нечего раньше времени в душу бессмертную грязь впускать.
      Углубившись в перелесок, Шагалан очутился бок о бок с хмурым Сегешем. Спросил словно бы в сторону:
      — И часто у вас случаются подобные… неожиданности?
      Старик метнул в ответ яростный взгляд:
      — Иногда бывает! Это, сударь, все же вольная ватага, не монастырь! А то, что наша главная цель — освобождение страны, не делает тотчас людей безгрешными. Не хватает в Гердонезе святых для заметной армии, увы!… Чтобы накормить и вооружить бойцов, нужно треклятое золото, а добывая его, обязательно получаешь довеском кровь, насилие и всякое… Поверь, меня тоже от таких шалостей тошнит. Но… притерпелся, смирился как с меньшим, неминучим злом.
      Какое-то время шли молча.
      — О чем теперь нахохлился? — Атаман заговорил первым, точно безмолвие юноши жгло больнее порицания.
      — Думаю. Ваши люди, сир, живут в, мягко сказать, особых условиях. Годами живут.
      — Это редко.
      — Все равно. Когда возродится Гердонез, под вашим началом окажется множество людей, свыкшихся с разбойным промыслом. Они могут геройски проливать кровь за свободу, однако затем… Верю, вам претит пустое насилие и нынешнее положение. А вы поручитесь, что прочие также захотят прекратить вольное житье? Или страна обретет озверелые банды?
      Настал черед Сегеша надолго замолчать.
      — Основная часть уйдет, — напряженно произнес он в конце концов. — Кое-кто выберет лес. Про некоторых не рискну предполагать заранее. Только что это меняет? Передо мной, брат, великая цель, вероятно последняя и главная в жизни. Отказаться от нее я не вправе. Слишком много друзей схоронил на этом пути, еще больше оставил непогребенными. Куда мне отступать? Идет война, жестокая и кровавая. Как мне печься в такой момент о чести каждой встречной бабы?
      — Война все спишет? — хмыкнул Шагалан.
      — Все, не все… Моему народу нужна свобода, ради нее он готов на нешуточные жертвы. Я видел, как под Брансенгертом крестьянские полки шли на верную смерть! Да, цена огромна, почти неподъемна. И потому весь Гердонез должен, так или иначе, заплатить за общую победу. Воин платит своей кровью, крестьянин — своим хлебом, купец — потерянным товаром и кошелем…
      — А подвернувшаяся неудачно женщина — своей…
      — Черт побери, не самая тяжелая плата! Да простит Творец… Оставь ты ее в покое, брат, ничего с ней не случится. Чистые и благородные войны только в песнях менестрелей, подлинные великие сражения выигрывают грязные, потные, голодные, завшивевшие мужики. Ты до сих пор не понял?… Сам-то как ко всему этому относишься, ревнитель морали?
      Шагалан невесело усмехнулся, пожал плечами:
      — Никак не отношусь. Не мое дело судить и оценивать.
      Сегеш с настороженным любопытством глянул на юношу:
      — Никогда не оценивать? Совсем никогда? Но ведь попадается и настоящее зверство. Что бы ты сказал, начни вдруг парни с той бабы шкуру спускать? Вмешался бы?
      — Вероятно.
      — То есть оценил бы их поступок?
      — Вовсе не обязательно. Вы, сир, путаете оценку поступка и реакцию на него, а это не всегда одно и то же. Иногда как в зеркале: существо — отражение. Понимаете? Как эхо в горах: событие — отклик. И никакой оценки, сравнения или ранжира.
      — И когда ребята взялись насильничать, — недоверчиво пожевал губами старик, — никакого… эха у тебя не возникло, так?
      — Любое событие дает отклик, но не любой отклик означает мясорубку.
      — Опять оценки… Тогда присоединился бы к ним. Дело-то молодое, неужели ни на секунду не качнулось в душе?
      — Отчего без этого. Да, видать, слишком вы меня измотали за последние дни, побоялся оконфузиться перед столькими зрителями.
      Тут юноша чуть ускорил шаг, прерывая разговор. Атаману оставалось лишь недоуменно качать головой да глядеть в спину своему непонятному союзнику.
      Мужики управились с нуждой на удивление быстро, они показались из леса, едва на тракте успели кое-как взнуздать двух добытых лошадок. Некоторые, явно стыдясь, прятали глаза, молчком занимали места в колонне. Другие, напротив, петушились, свистящим шепотом с хохотками передавали товарищам подробности приключения. Мрачный Шурга одернул их мимоходом.
      — Закончили там, — сообщил он Сегешу негромко. — Купца, хоть и очухался, пока не развязывали — буянил шибко. Слуг освободили, все равно у них сейчас с перепугу штаны отжимать можно. Обсохнут, тогда пособят и хозяевам. Фуру осмотрели тщательнее, но ничего занятного.
      — А бабой? — Атаман покосился на Шагалана.
      — Да чего с ней случится-то? Живая, здоровая, и не порвали. Сил встать нет, но голос подавала. Перок-то, вон, вообще божится, что ей даже понравилось, якобы под ним задом подмахивать начала… Брешет, конечно, жеребец. Прикрыли ее тряпьем, да и ладно.
      Разведчик неодобрительно скривился, однако тут поднял руку Сегеш:
      — Так, все! Что сделано, то сделано. Проповеди и душеспасительные беседы отложим до лучших дней. Например, до дня окончательной победы над варварами. А для этого каждому еще предстоит немало потрудиться. Трогаем.
      Несколько помешкав и потоптавшись, отряд возобновил поход. Шагалана опять ждали овражки с буреломами, тяжелая, грязная, но становившаяся уже привычной работа. «Надеюсь, никого больше не угораздило нынче ночью устроить привал возле окаянного тракта», — только и подумал юноша, перед тем как с головой окунуться в бесконечный бег по мельтешащему лесному морю.
      Вскоре после полуночи миновали погруженную во мрак деревню. Как повелось, огибали дальним кругом, тем не менее какая-то самая беспокойная собака сумела учуять, а от ее пронзительного тявканья разом взбеленились и все окрестные псы. Впрочем, хозяева оказались осторожней своих собак, ни одна дверь так и не скрипнула, ни в одном окошке не промелькнул прикрытый ладонью огонек. Опасность проходила стороной, и практичный крестьянский рассудок требовал, прежде всего, не привлекать ее внимания.
      Еще часа два напряженного марша. На сей раз Шурга сам подозвал условленным сигналом юношу. Шагалан вышел к дороге мокрый и пошатывающийся от усталости, отряд совершенно его загнал. Теперь хромающий Сегеш и малыш Йерс перестали тормозить движение, ехали верхом, отчего темп вырос резко. Мальчишка же, вон, задремал даже, уткнувшись носом в шею своей лошади, — Шагалан без дружелюбия глянул на невинно застывшую посреди лужи кобылу, которую отшельник держал в поводу.
      — Запыхался? — Шурга оскалил редкие зубы. — Ничего, брат, впредь с нами пойдешь. Гулянию по тракту шабаш, в лес сворачиваем, в настоящие дебри. Там и мне-то непросто будет нужную тропинку отыскать.
      — Тогда, может, не след и соваться туда в потемках? Пока не влетели в какую-нибудь трясину.
      — Мыслишь-то, парень, правильно, да только и на открытом месте утро встречать не с руки. Углубимся где-то на милю — остановимся. Полянку для лагеря подобрать сумеешь еще?
      — Ух! — отмахнулся юноша. — Никак по вкусу вам, ребята, на моей шее кататься. Ладно, не силком навязали, сам взвалил. Дайте хоть баклажку — воды отпить, моя давно сухая.
      Чащоба в стороне от дороги и впрямь оказалась дремучая. С трудом верилось, что совсем неподалеку примостилась солидная деревня, а под боком — людный некогда тракт. Однако же дневали со всеми предосторожностями, без костров и дымов, без песен и криков, ощетинившись постами. Около полудня Шагалана разыскал Перок:
      — Вставай, дружище, Шурга на новую прогулку кличет. Понравились, видать, атаману твои находки в Мокрой Балке.
      Верзила, веселый и довольный собой, испытующего взгляда Шагалана даже не заметил. Шурга, напротив, встретил товарищей серьезным и сосредоточенным.
      — Петлять не хочу, мы должны сегодня найти основной отряд, — негромко, словно размышляя вслух, произнес он, когда направлялись в лес. — Все прочие-то наши схроны завалящие, шансов застать там кого-либо мало. Поэтому только здесь…
      — Что ты так посматриваешь, дядюшка? — хмыкнул Шагалан. — Я не колдун, чудесам не обучен. Могу лишь то, что могу, а достать из-под земли ватагу вне моих способностей.
      Повстанец сердито дернул плечом:
      — Тебе-то, удалец, чего… За тобой какой-никакой тыл, норка имеется, в которую заползти. Пусть небогато, да пересидишь зиму. А нам-то куда податься?
      — Брось, дядюшка, раньше времени заупокойную петь. Дубраву еще не обшарили, вот и полагай, что там и скрывается наше счастье. Знак ведь в балке верный был? На худой конец, другой такой отыщем.
      — Точно, эдак по всей стране и бегать, пока снегом не накроемся, — буркнул Шурга.
      Путь оказался неблизким. Почти час ломились сквозь дикую, болотистую пущу, где даже звериные тропы попадались редко. Затем мшистые столбы сосен смилостивились, расступились, и скитальцы вышли на отлогий берег небольшой речки. Медлительная лента воды отливала ледяной серостью. В двух десятках шагов вздымался противоположный, совсем непохожий берег. Чудилось, там начинался иной мир — песчанистый обрыв будто светился под невидимым солнцем, а дальше качались упрямо сохраняющие листву ветви могучих дубов.
      На кромке воды Шагалан осмотрелся из-под ладони.
      — Славное местечко, — заметил застывшим рядом спутникам. — Если в Мокрой Балке нашли подобие ада, то здесь вырисовывается истинный рай. И неизвестно, что хуже. Как до столь прелестного уголка еще не добрались окрестные дровосеки? Пропустить его сложно.
      — Всякие прощелыги тут сновали, — сухо отозвался Шурга. — Некоторых случалось пугнуть, надолго дорогу забудут.
      — Бродяги уйдут — стражники заявятся… С обратной стороны что?
      — Второй рукав реки, только совсем заросший.
      — Остров, значит? Выглядит сказочно, хоть и уязвимо. Думаешь, не расстреляют нас с откоса, пока будем переправляться?
      — Это уж, парень, один Бог ведает. Другого-то выхода все равно нет.
      — Другой выход есть всегда. Но вам же, дядюшка, срочно нужно, немедленно, так? До темноты не дотерпим?
      — Не хотелось бы, — помялся Шурга. — Измучились люди в ожидании. Да и чего тебе-то бояться? Видали же с Перком, как ты от стрел в упор уворачивался.
      Юноша усмехнулся:
      — В таком занятии раз на раз не приходится. Да и вас-то ведь, братцы, это не спасет.
      — Ничего, авось оборонит Создатель. Двинулись!
      — Стой ты, бестолочь! — Шагалан еле успел схватить за рукав рванувшегося вперед Перка. — Не спеши к смерти в зубы, она сама никого не запамятует.
      Прошелся неторопливо по песку, присел, пополоскал в воде ладонь. По-настоящему студеная, не чета той, что встретилась по пути к Большому Аалю. И на дальнем берегу все тихо, лишь стайка пташек-подзимников затеяла азартную чехарду на краю обрыва.
      — Ладно… — Юноша отряхнул руки, потянул из-за спины лук. — Переправляемся в сапогах, цепочкой, вдоль течения, разрыв два шага. Внимательно смотрим по сторонам и друг за другом. Речушка не быстрая, но если ноги сведет — утащит к водокрутам за милую душу.
      Разведчик вступил в стылый поток последним, чуть ниже остальных по течению. На него, как обычно, ложилась двойная ответственность — подстраховывать товарищей и от случайного соскальзывания, и от вражьей атаки. Лук покачивался, обводя жалом стрелы безлюдный обрыв. Хотя какая от оружия польза? Одинокого врага юноша, пожалуй, попробовал бы опередить, но что поделать против целого десятка? Тяжелая, вязкая вода, едва доходившая до пояса, высасывала тепло, выстуживала тело с каждым ударом сердца. Тут, на открытом месте, они малоподвижны и беззащитны, словно младенцы. Шагалан, вероятно, еще кинулся бы при опасности с головой в ледяную купель и тем спас бы себе жизнь, однако его спутники были бы определенно обречены. Вся надежда на узость преграды. Ближе к середине русла юноша перешел на неуклюжий бег, уже не заботясь о тишине и поднимая тучи брызг, выскочил на отмель, нырнул под обрыв. Осторожно выглянул: кругом ни души. Вспугнутые нежданными гостями пичуги порхнули в чащу, откуда разразились недовольным свистом. Сзади, кряхтя и фыркая, выбрались на песок товарищи.
      — Холодища-то какая! — Перок, шлепнувшись на задницу, стянул сапоги и принялся яростно растирать ладонями посиневшие ступни.
      — Здесь завсегда так, — зашелся Шурга надрывным кашлем. — Даже летом вода студеная. Бают, ключи подземные бьют во множестве. Водичка-то в них чистейшая, зато коснешься нечаянно — враз ногу скрутит.
      Юноша шикнул на болтунов. Он успел выжать одежду и теперь напряженно всматривался в мерно гудящий на ветру лес.
      — Учуял чего, следопыт? — шепнул, подползая, Шурга.
      Шагалан помедлил с ответом.
      — Трудно сказать. Явных угроз вроде нет, только… неспокойно в этой дубраве… что-то настораживает. Пойдете сзади неподалеку, постоянно начеку. Если на меня вдруг навалятся толпой, не геройствовать, разворачиваетесь и тикаете обратно.
      — Еще чего! — фыркнул повстанец. — Чай, не зайцы, пятками-то сверкать.
      — Не о храбрости тут, дядюшка, речь. — Шагалан говорил терпеливо, но непреклонно. — Я-то один как-нибудь отобьюсь, вывернусь, а вот вам ускользнуть будет нелегко. Поэтому помчитесь во все лопатки, да вдобавок не напрямки. Погоня случится — лагерь ею и поднимете.
      — Ясно, ясно. Не первый год по лесам-то гуляем, следы путать, петлять да затаиваться научены.
      Юноша пристально посмотрел в серые, тонущие в мелких морщинах глаза Шурги, вздохнул и вскарабкался на обрыв. Пригнувшись, броском достиг передового ствола, вжался бугристую кору. Вокруг продолжала размеренно течь скупая, но мирная осенняя жизнь, лес полнился шорохами, посвистами, щелчками. Местная живность сновала в ветках, мелькала в жухлой траве, копошилась под корнями, деловито готовясь к скорой стуже. На фоне этого все людские предосторожности выглядели совершенно нелепыми и излишними, однако что-то тем не менее упорно заставляло стеречься. Когда спутники, повинуясь сигналу, показались над обрывом и тоже добежали к зарослям, юноша устремился вглубь. В лесу он ощущал себя гораздо спокойнее: здесь не приходилось ждать внезапного залпа по открытой цели, а в чащобных играх-прятках разведчик рассчитывал потягаться с любым. Несколько шагов по прямой, пируэт, нырок, перекат под корни очередного векового исполина. Померещилось или вправду его неожиданный танец сбил ровную песню леса? На всякий случай следовало бы повторить маневр, окончательно раствориться среди листвы и веток, сгинуть для возможных наблюдателей, но… по пятам шли товарищи. Шли неплохо, вкрадчиво и сторожко, однако вместе раствориться у них не получится. Обнаруживать себя почему-то отчаянно не хотелось, но ведь он сам велел идти сзади! Раньше бы разбираться с предчувствиями…
      Шагалан через силу поднялся из-за редких кустов, махнул начавшим озадаченно озираться ватажникам. Дальше двигался уже без всяких заумных уверток. Собственно, люди тут, несомненно, бывали, причем подолгу. Примет предостаточно, вот только все они старые, остывшие. Ничего свежего. Ни одного подозрительного шороха или шевеления вокруг. Благодать. И неуклонно нарастающее беспокойство. Разведчик совсем было решился остановиться и перекроить план, когда за небольшим взгорком внезапно открылся лагерь. Никакой поляны или вырубки, десятка два низких шалашей равномерно, мохнатыми муравейниками рассеялись между уходящими в небо стволами. Чернели пятна кострищ. И опять ни звука, ни дымка, безжизненное, давно покинутое стойбище.
      Шагалан замер на кромке откоса, по его знаку шелест за спиной послушно смолк. Приподнявшись, втянул ноздрями воздух, вжался обратно в землю. В другой ситуации он ни за что бы не спустился — этот заброшенный бивак уж чересчур напоминал настороженную западню. А как поступить сейчас? Если строго по науке мастера Кане, надо вновь исчезнуть для всяческого наблюдения, обойти лагерь кругом, возможно неоднократно. Маневр позволит обличить засаду и выяснить наконец, кто ее устроил — друзья или враги. Друзей успокоить, врагов — уничтожить… Но куда девать Шургу с Перком? Не успеет ли заглотать ловушка их? Шагалан шепотом выругался. Терпеть не мог вызывать удар на себя, а в последнее время исключительно тем и выпадало заниматься. Они влезли уже слишком глубоко, оставалось уповать разве на дерзкий встречный натиск…
      Не особо таясь, юноша перебрался на откос и направился вниз. Что его поджидает, ныне осознавал довольно четко, хотя ни единого внятного довода привести бы не сумел. Доводы начали собираться лишь сейчас, на ходу, словно сами покатились под ноги. Он шел, выпрямившись, быстрым шагом, уверенно, не поворачивая головы. Только глаза под опущенными веками непрерывно стреляли по сторонам да ладони все плотнее придерживали рукояти сабель. Навскидку определил центр лагеря, здесь же обнаружился и самый большой шалаш. Рядом — самое большое кострище. Разведчик припал на колено, сунул пальцы в рыхлый блин золы. Встал, неспешно отряхнулся, чуть качнулся на носках, пробуя опору. Дальше озираться смысла не имело, и он одновременно с вытягиванием клинков из ножен резко крикнул под ноги: — А теперь вышли все разом!

      Признаться, Шагалан и сам не ожидал от своего крика такого эффекта. Мир вокруг, до того безмятежный и даже сонный, враз ожил, зашевелился. Множество грязно-серых теней устремились к потревожившему их. Разломился надвое чахлый кустарник; взметнулись из-под перекрученных корней охапки травы и листьев, обнажая заботливо укрытые норы; кто-то, молодецки ухая, спрыгивал с веток. Юноша мгновенно очутился в плотном кольце. Уклонился от размашистого удара палкой, отпихнул не в меру ретивого противника, скользнул спиной к безразмерному стволу дуба. Сабли послушно взвыли, разгоняясь в бешеном круговороте, но снесли только один из бессчетных копейных наконечников. Нападавшие остановились.
      Сейчас Шагалану удалось разглядеть их внимательнее. Народу сгрудилось никак не меньше тридцати человек, можно было подивиться искусству маскировки, надежно упрятавшему подобную ораву. Сами же люди скорее напоминали каких-нибудь нищих с паперти Амиарты: заросшие, грязные, дочерна, лица, ворохи лохмотьев вместо одежды, на ногах драные опорки. Поголовно вооружены, хотя арсенал скудный: палки, примитивные копья, вилы, топоры, лучше подошедшие бы лесорубам, редкие кинжалы с мечами. Для искушенного воина такая толпа не таила смертельной опасности. Ее усиливали, пожалуй, лишь многочисленность да сплоченность прижатых друг к другу плеч, густота выставленной вперед стали. Внезапным ударом взломать эту ощетинившуюся стену, ворваться в мягкое нутро и… учинить резню беспомощных бродяг? Разведчик медлил. Что сдерживало? Может, глаза людей напротив? В них вряд ли можно было отыскать дружелюбие, но и агрессии, ненависти тоже не замечалось. Огоньки охотничьего азарта, разожженные захлопыванием западни, понемногу угасали, а на их место приходило нечто схожее с любопытством. Лохмотники явно не собирались дальше атаковать, иные даже опустили оружие, хоть и косясь на хищно поблескивавшие сабли. Имелись еще, конечно, лучники, каковых Шагалан насчитал в ближайших кронах с полдюжины. Лесные стрелки славились мастерством, однако и блестящему мастеру непросто выцелить жертву, уже вкрутившуюся в ряды своих. Не это ли причина бездействия?
      В напряжении текли секунды, а стороны по-прежнему стояли, замерев словно статуи. Игра в гляделки с молчанкой определенно затягивалась. Юноша ждал движения лесовиков, а они… также чего-то ждали, привычно терпеливые и спокойные. Представляли, сколько смертей сейчас в руках загнанного в угол паренька? Едва ли. Они лишь по-крестьянски основательно выполнили порученную работу и теперь рассматривали результат. Врага в госте не видели, что было даже чуточку странно.
      Наконец бородатый пузан непонятного возраста опустил рогатину, ощерил бедный на зубы рот:
      — Ты, палень, желески-то, слышь, оставь. Нам с тобой пластаться не с луки. Щас сталшой плидет, лазбелется, кто ты и защем.
      — Что ж, погодим до старшого, — глянул юноша исподлобья.
      В отдалении с гребня откоса донеслись громкие голоса — лесовики обнаружили и его спутников. А возможно, сами Шурга с Перком, плюнув на недвусмысленный приказ, кинулись выручать. Сути дела это не меняло. Шагалан поудобней перехватил рукояти: вот-вот сверху зазвенит железо, и придется-таки начинать кровавый танец.
      Железо так и не звякнуло. А голоса усилились. Лесовики завертели головами, затоптались, выжимая из своей тесноты узкий проход. По нему, расталкивая замешкавшихся, резво приближались несколько человек. Во главе — крепкий, средних лет мужчина в длинном, темном от сырости плаще. Худое лицо рассекала вкось черная повязка, укрывавшая левый глаз. Раньше срока побелевшие виски и следы шрамов говорили о весьма насыщенной жизни. Выйдя прямо на разведчика, незнакомец остановился в трех шагах. Единственный сохранившийся глаз вперился иглой, по губам скользнула усмешка. Оружия мужчина на виду не держал, закинутый за плечи лук можно было в расчет не принимать. Еще через мгновение из-за его спины выкатился Шурга, раскрасневшийся и счастливый до одури.
      — А ну отошли все! — завопил он, улыбаясь от уха до уха. — То наш человек, проверенный! Нечего на испуг брать! — И, хлопнув юношу по плечу, гаркнул в восторге: — А ведь дошли, удалец! Дошли и нашли! Вся-то ватага в сборе, даже не верится. Выходит, правильно ты разобрался с теми знаками. Это вот он, Джангес, морда кривая, напридумывал!
      Губы одноглазого растянулись в откровенной ухмылке. Столпившиеся за ним люди зашумели, довольные, заулыбались, попрятали оружие. Когда вдобавок показался растерянно озирающийся Перок, Шагалан неохотно опустил сабли.
      — Да все! — продолжал теребить его Шурга. — Кончай, парень, волком-то смотреть. Свои кругом! И вы, обормоты, расступитесь! Нечего на новобранца скалиться! Сноровкой да храбростью он вас всех перекроет, а за верность я сам поручусь.
      — И я, пожалуй, тоже рискну поручиться, — послышался за плечом негромкий, насмешливый и до дрожи знакомый голос. — Хотя Бог ведает, как время человека изменило…
      Юноша круто повернулся. Сон какой-то немыслимый — рядом с ним стоял Кабо. Оборванный, похудевший, но живой Кабо!
      — Невероятно, — только и вымолвил Шагалан.
      — Все вероятно в этом мире, бродяга, — усмехнулся Кабо, первым, припав на покалеченную ногу, качнулся вперед и обнял товарища.
      Повстанцы загалдели вовсе восторженно. Улыбающийся Джангес склонился к Шурге, который, махая руками, что-то быстро объяснял.
      — Как ты здесь очутился? — перекрывая общий гвалт, крикнул Шагалан.
      — Странный вопрос, брат, — хмыкнул Кабо. — Сам сгинул куда-то почти на месяц, ни слуху ни духу, ни весточки. Все наши отправились искать твои следы.
      — Значит, это ты по моим следам забрел в ватагу Сегеша?
      — Ну… не совсем. Ты же знаешь, Сегеша каждый держал в уме. А тут в Горгенте обнаружилась интересная ниточка.
      — Конечно же, среди нищих?
      — Обижаешь, среди порядочных воров. Грех было не воспользоваться случаем и не выйти на этих лиходеев.
      Тем временем Джангес, утомленный общей сумятицей, обернулся к сопровождающим его людям, те передали распоряжения еще дальше, и казавшаяся неуправляемой толпа вдруг начала стремительно таять. Народ растекался ручейками четко и слаженно, исчезал в шалашах, за деревьями, кто-то, не долго думая, уже раздувал костры.
      — Неплохая выучка, — заметил Шагалан, когда площадка вокруг них почти опустела.
      Кабо кивнул:
      — Я застал их в трудном положении — руководство схвачено, а на отряд развернута подлинная облавная охота. К счастью, из Джангеса получился прекрасный командир, да и моя помощь подоспела кстати.
      — Рубил хвосты?
      — Доводилось. Едва вырвались, брат, сам видишь, истрепались. М-да… А тут громом среди ясного неба известие — бешеные мятежники Сегеша ни с того ни с сего разгромили тюрьму, поставили на уши Галагу и сбежали на волю. Тогда и рассудил: либо чудо, которое одно приходится на сотню лет, либо… пошалил кто-то из птенчиков Иигуира.
      — Знак в Мокрой Балке — твоя работа?
      — Нет, это все Джангес. По-моему, талантливый мужик, прирожденный вождь. Тоже, правда… не без заскоков.
      — Каких еще?
      — Сейчас не страшно, сойдешься поближе — поймешь. А такие знаки он разослал сразу в дюжину потаенных мест, надеясь, что хоть где да сработает.
      — Сработало, — покачал головой Шагалан. — Однако если б не я… Могли бы сделать и приметнее.
      — Опасно. Что углядит любой, обнаружит и враг, а там ведь не дураки, способны догадаться. Мы и так неделю здесь сидим, и всю неделю — как на иголках.
      — Нас на переправе засекли?
      — Да. Смотрю, парнишка топает больно знакомый. Пока пытался удостовериться, пока обходными путями ковылял, ты, брат, чуть побоище не устроил. И зачем на рожон-то переть?
      — Я и не сомневался, что в лагере засада. И что люди в нем какой-то час назад жили-отдыхали. Но прикинул — не стали бы мелонги засаду с жильем смешивать.
      — Рисковал, — покривился Кабо. — Хорошо, мы успели народ малость остудить, а не то навалились бы со всей лютостью… А тебе, рубаке, только дай. Сегеша-то довел?
      — Обязательно. Неподалеку он, в часе ходьбы. Лучше скажи, как…
      В этот момент, закончив слушать рассказ Шурги, к ним приблизился Джангес. Снова серьезно и пристально посмотрел в глаза гостю, улыбнулся, протянул открытую ладонь:
      — Насколько понимаю, мы перед вами в огромном долгу, господин Шагалан.
      — Можно без «господина», — уточнил юноша.
      — Знакомы с Кабо?
      — Мы выросли вместе.
      — И ненароком встретились у нас?
      Шагалан пожал плечами:
      — Шли разными дорогами, но к единой цели. Неудивительно, что здесь и столкнулись.
      — Занятно. Раньше мы были обязаны лишь Кабо, теперь появился долг и перед вами. Если добавить мой личный долг мессиру Иигуиру… Как же нам удастся расплатиться за все?
      — Расплатиться не проблема. Просто помогите освободить Гердонез и считайте, что мы в расчете.
      Джангес одобрительно кивнул:
      — Этот ваш спутник… Перок… он сумеет провести наших людей к атаману?
      — Безусловно. Я и сам бы смог…
      — Не стоит. После всего рассказанного Шургой удивлен, что вы вообще держитесь на ногах. Располагайтесь, отдыхайте. По случаю нежданного воссоединения хотелось бы затеять грандиозный пир, но… с провиантом у нас худо. Безопасные места, как правило, скудны. Жареные крысы, коренья, ягоды, немного грибов — вот и все запасы. В придачу рыбы в этом году наловить не получается. Несомненно, мы разделим с вами, что имеем, однако не обессудьте…
      — Не беспокойтесь, командир, — откликнулся Шагалан. — Так сложилось, последние дни мы отнюдь не голодали. Готовы даже добавить блюд на праздничный ужин.
      Когда одноглазый откланялся, юноша обернулся к другу:
      — Ну и не заметил никаких заскоков. Вполне уравновешенный, волевой мужик. Ты, брат, не ошибся?
      — Не торопись с выводами, — хмыкнул Кабо.
      — А что это он говорил про долг перед мессиром?
      — В свое время учитель оперировал его раненый глаз, вроде как вытащил бедолагу с того света. Потому имя Иигуира послужило мне лучшей рекомендацией.
      Они отошли на край лагеря, опустились на чуть сырую палую листву у корней дерева. Шагалан внезапно почувствовал, как вся многопудовая усталость похода, которую он только и делал, что загонял глубже и глубже, разом навалилась на плечи. Еще недавно бурлившие силы куда-то улетучились, по телу словно разлился свинец, тяжелый и теплый. Казавшаяся невозможной цель достигнута, впервые позволительно расслабиться и пускай ненадолго, но забыть об опасности. Кабо покосился на откинувшегося в изнеможении товарища:
      — Здорово тебя потрепало, брат. И ранило?
      — Что, опять закровило? Пустяки, тебе тоже, я подметил, досталось.
      — И не такое выпадало… — Кабо помолчал, глядя куда-то вдаль. — Не обижаешься?
      Услыхав необычный вопрос, Шагалан даже разомкнул веки:
      — С какой стати?
      — Ну, ты совершил чудо, вытащил из застенка Сегеша, вернул его ватаге, а теперь… Вроде как приходится делить славу пополам…
      — Пустое, брат. — Глаза юноши вновь закрылись. — Нам нужна была «армия Сегеша», правильно? Я спас старика, ты — его армию. Настоящую ценность эти достижения обретают только вместе. Торжествовать впору, что, не сговариваясь, выполнили обе задачи. Толпе повстанцев невысока цена без связей своего атамана. А тот попросту не выживет без проверенных соратников… И кончай приставать с глупыми домыслами, дай поспать хоть чуть-чуть. Ведь ночи напролет топали, топали… по буеракам…
      — Спи, гулена, — усмехнулся Кабо. — Отдыхай, пока есть возможность, я тебя посторожу.
 
      Шагалан проснулся, как раз когда в лагерь вступал отряд Сегеша. Лишь по тем безоглядным воплям радости, которыми его встречали, стало до конца понятно, какое напряжение рушилось ныне в душах людей. Сдержанней прочих вел себя сам атаман. Отмахнувшись от потока славословий, он незамедлительно взялся за руководство ватагой. Шагалан с интересом понаблюдал за Джангесом, но тот, чудилось, без колебаний и ропота вернул признанному вождю бразды правления. Не прошло и часа, как в разные стороны уже спешили порученцы.
      Будто почувствовав на кормиле прежнюю твердую руку, повстанцы окончательно возликовали. Скудность скудностью, а откуда-то появились непочатый бочонок пива и немудреная снедь. У большого костра собралось свыше семи десятков человек, деревянная чара отправилась по кругу. Ближе всего к огню, на почетные места, усадили вновь обретенных товарищей. Пиво, по совести, оказалось дрянное, каждому перепало по капле, однако вскоре посиделки напоминали кипучую гулянку. И без хмеля люди были крайне возбуждены, то и дело вскакивали на ноги, хлопали друг друга по плечам, по спинам, смеялись, даже пытались что-то нестройно петь. Пришедшие с Сегешем получали этих восторгов вдвойне. Верзилу Перка совсем задушили в бесчисленных объятиях, а хохочущего и брыкающегося Йерса долго передавали на руках над головами, катая взад-вперед.
      Единственным избежавшим подобного панибратства остался Шагалан. Ему тоже улыбались, махали и кивали, только касаться не осмеливались. Кругом висел густой гул от множества голосов, точно все говорили одновременно, не слушая соседей, а лишь стараясь перекричать их. Беседовать в такой момент немыслимо, и разведчик принялся украдкой разглядывать новых соратников. Не так уж давно он покинул одну вольную ватагу, но здесь… все по-иному. Вовсе не видно женщин, зато часты голощекие юнцы и седые старцы. Добротные когда-то одежды превратились в рубища, что, впрочем, не особо заботило их хозяев. Бесхитростные, грубоватые лица, загорелые и чумазые, корявые крестьянские руки, и на пиру не выпускающие оружия. Верно, в своей суровой жизни они испытали мало радости и оттого купались сейчас в ней ровно дети. Глаза каждого светились искренним счастьем, и причина того не в кислом пиве или нежданно свалившемся с неба мясе. Просто на сей раз им повезло. Они, привыкшие неизменно платить кровавую дань смерти, зализывать раны и хоронить друзей, на сей раз обвели костлявую вокруг пальца. Подобный триумф не может длиться вечно, долю рано или поздно старуха получит, но тем серьезнее основание отпраздновать редкий победный миг. Так крохотный жаворонок самозабвенно кувыркается по весне в теплом воздухе, разливаясь восторженной песенкой. Прав ли он, упивающийся клокочущим в мире буйством жизни? Или прав взирающий с земли мудрец, что способен за птичьим щебетом расслышать отдаленную поступь неминучих морозов?…
      Общий гвалт немного смолк, лишь когда с насиженного места в круг выпихнули Шургу. Пуще обычного охрипшим голосом ватажник принялся повествовать обо всех перипетиях долгого путешествия. Большинство, вероятно, уже кое-что прознало, однако напряженно внимало и сейчас, тем более в ход пошли занимательные подробности. Воспользовавшись сравнительным затишьем, Шагалан наклонился к сидевшему рядом другу:
      — Так и не ответил, брат, что творится у нас… на той стороне?
      — Отстань, — отмахнулся Кабо. — Дай послушать про великие подвиги.
      — Да брось ты! — Шагалан толкнул его локтем. — Если желаешь, опишу тебе все позднее. И гораздо правдивее.
      Кабо насмешливо сощурился:
      — Хочешь сказать, этот твой приятель привирает?
      — Ну почему же? Не привирает, а приукрашивает. Мастерит из тяжелых воспоминаний героическую легенду.
      — Вот так, не подумавши, — фыркнул Кабо, — и ввалишься в какой-нибудь миф. Слепят из тебя, брат, сказочного богатыря и будут на сон грядущий детишкам…
      Сзади донеслась короткая перебранка, незнакомый молодой парнишка высунулся из-за плеч:
      — Господа уважаемые, — губы парня подрагивали от волнения и даже, чудилось, от некоторого испуга, — атаман приглашает к себе для важной беседы. Пожалуйста, ступайте со мной.
      — Обоих приглашает? — чуть повел бровью Кабо, и гонец окончательно побледнел.
      — Именно что обоих, сударь, — закивал он. — Точно так передать и наказали.
      Друзья, переглянувшись, неспешно поднялись. Толпа грудилась у костра плотно стиснутой массой, но около них все это время упорно зияло пустое пространство, выражая то ли особое уважение, то ли опаску. Или то и другое разом? Словно в подтверждение, едва разведчики тронулись прочь от огня, в толпе как-то сам собой моментально образовался широкий и свободный проход. «Что же такого довелось являть Кабо, если бедняги робеют перед собственным спасителем? — отметил Шагалан. — Я-то вроде ничего не успел натворить, меня здесь пока воспринимают лишь как его соратника. Надо при случае расспросить подробнее».
      Сегеш ждал неподалеку, в неприметном маленьком шалаше. К общему торжеству он так и не вышел, погруженный в неотложные дела. Кроме него в крохотном закутке находился один Джангес, который, откинувшись к стене, казалось, отдыхал от многотрудного разговора.
      — Садитесь, друзья… — Атаман потеснился на лавке. — Постой при входе, Коули, — махнул парнишке-посыльному. — Посмотри, чтоб никто не вился поблизости, беседа серьезная. Шурга не закончил еще краснобайствовать? Ну и шут с ним, после услышит.
      Джангес только на секунду приоткрыл глаз и снова окунулся в дремоту. Выдвинув свечу на середину доски, заменявшей столешницу, Сегеш оглядел лица юных гостей, взъерошил ладонью остатки волос:
      — Я полагаю, что неплохо познакомился с тобой, Шагалан. А о тебе, Кабо, изрядно рассказал Джангес. Не люблю высоких слов, просто мы обоим вам обязаны жизнями. Можете отныне считать нас самыми преданными союзниками, которые, потребуется, пойдут на все… чтобы… В общем, вы поняли… — Старик помолчал, пожевал губами. — Короче, мы толком и не представляем, заинтересует ли вас это. Видимо, следовало бы дать время отдохнуть, опамятоваться, но… возникло тут любопытное сообщение…
      — Сообщение? — переспросил Шагалан.
      — Да. Ребята пусть и укрылись в этой дыре, кой-какие сношения с миром не прекращали. Регулярно рассылались связные к людям, оставшимся верными нам. И… оставшимся в живых. К сожалению, Джангес знал немногих, потому снаряжал и собственных лазутчиков. И как раз сегодня днем воротился такой…
      — А кто же знал об остальных осведомителях, сир? — в задумчивости поинтересовался юноша.
      — По преимуществу мы с Шургой.
      — Хм, я-то полагал, имперские дознаватели вытянули из вас всю подноготную.
      Старик откровенно смешался. Метнул быстрый взгляд на Джангеса, но тот по-прежнему хранил неподвижность.
      — Обманывать не буду, братья, — вздохнул, промедлив, Сегеш. — Кое-кого пришлось отдать. И не упрекайте меня! — поднял он руку, хотя никто не издал ни звука. — Самому замаливать грех до конца дней… Безвыходное положение. Эти дознаватели… звери, но крепкие мастера в своем ремесле. Умеют причинить страдание ближнему… Я сделал все, что смог. Пожертвовал немногими, дабы сберечь большинство. Понимаю, жутковатый выбор, только как иначе?
      — И что? Удалось сберечь?
      — Да. — Сегеш вскинул голову. — Представьте себе, удалось. Я открыл наименее надежных, наименее осведомленных, и все получилось… Основная сеть, чаю, уцелела. Правда, вероятно, нам еще крупно повезло: супостаты сперва рвались уничтожить ватагу, допытывались о ее стоянках, а нашими прознатчиками интересовались мельком. Когда же уяснили, что ватага окончательно ускользнула от облавы… собирались, наверное, возобновить… беседы. От этого нас оградил ты, брат.
      — А со стоянками? — продолжил Шагалан холодно. — Вы уверены, сир, что враги не нагрянут, например, сюда?
      — Не должны. Я держался, сколько хватило воли, а потом с чистым сердцем выдал основные лагеря. За то время Джангес, как и условлено, оставил опасные места.
      Одноглазый чуть заметно кивнул, показывая, что вовсе не дремлет.
      — Это не помешало, помнится, мелонгам сесть ватаге на хвост, — буркнул Кабо.
      — Там были совсем другие причины, ты в курсе. Ребята действительно попали в переплет, и тут бесценную помощь оказал ты, брат. Касаемо же дубравы и Мокрой Балки… Здесь даже не запасные лагеря, так, облюбованные на крайний случай прибежища. Я подозревал, куда поведет людей Джангес, но ничего не знал наверняка. Орать о таком искренне, когда висишь на дыбе, несравнимо легче.
      — Ну, хорошо, — согласился Шагалан. — Итак, вы считаете, сир, что сеть осведомителей сохранилась?
      — По большей части. Безусловно, все ее возможности, друзья, отныне в полном вашем распоряжении. А в качестве первого взноса пусть пойдет сегодняшнее известие.
      — Мы внимательно слушаем.
      Сегеш опять обвел взором собравшихся, потом негромко выдохнул:
      — В Галагу прибыл Гонсет.
      Джангес не шелохнулся, юноши же быстро переглянулись.
      — Есть подробности? — сдерживая голос, спросил Кабо.
      — Судя по всему, прибыл два дня назад. Тайно, без помпы и значительного эскорта. Обычно он так и путешествует.
      — Тогда не приходило ли на ум… э… встретить его где-нибудь?
      Сегеш улыбнулся:
      — Прекрасно вас понимаю, молодые люди. Ишь, как встрепенулись! Мысль, что вас посещает, не нова, однако ни у кого пока ничего путного не получалось. Охрана-то с наместником ездит невеликая, да бойцы подобраны шибко умелые и свирепые. Десяток таких головорезов изничтожит всю мою ватагу, даже не вспотев. А их там вдвое. Ну, а самое сложное… Гонсет странствует редко и всегда непредсказуемо. День, дорога, цель поездки вряд ли кому заранее ведомы… кроме него, разумеется. Двадцать верховых, срывающихся среди ночи, — как отследишь? И с подставными лошадьми у них проблем нет.
      — Зачем наместник отправился в путь нынче?
      — Ну, братья! — развел руками атаман. — Вы слишком многого ожидаете от нашего прознатчика. Он лишь скромный слуга на забытом Богом постоялом дворе. Еще повезло, вообще хоть что-то сумел пронюхать. Отряд Гонсета завернул к ним на пару минут.
      — Полагаете, господин Сегеш, Галага — его конечная цель?
      — Наверняка. Это не только мои домыслы, но и результат разбора некоторых иных вестей.
      — Из самой Галаги? — спросил Шагалан.
      — У нас имеются друзья и там, если вы это хотели узнать.
      — И чем же занимается наместник в городе?
      — А ничем. Его никто не видел. Город растревожен, гарнизон на ногах, всюду охрана, патрули. Гуще всего — у тюремной башни, — добавил Сегеш со значением.
      Юноша усмехнулся:
      — Прибыл расследовать наш побег?
      — Смахивает на то. По крайней мере, подобного веселья Галага года три точно не получала.
      — Решил наказать местное начальство за головотяпство? Долго ж он тянул с карой.
      — Гонсет умный человек, этого у него не отнимешь. Он никогда не торопится ни карать, ни жаловать. Изучил все чужими глазами, обдумал и явился теперь вершить суд.
      — Собственной персоной? Похоже, вы, сир, были чрезвычайно важны для него.
      — Может, я. А может, наместника заинтересовал несусветный по дерзости побег.
      Шагалан враз посуровел:
      — А вот этого бы не хотелось. Очень.
      Они с Кабо уже откровенно повернулись друг к другу. Ни одного слова, никакой особой мимики, хотя создавалось впечатление, будто юноши каким-то образом обмениваются мыслями. Затем Шагалан все же заговорил:
      — Надо использовать случай, брат. Неизвестно, сколько ждать следующего.
      — Попробовать бы перехватить по дороге в столицу, — эхом отозвался Кабо.
      Остальные присутствующие совсем затихли, ушли в тень, не рискуя встревать в напряженно-сухой диалог.
      — Недостанет сил для перекрывания всех выездов. А для погони тем более.
      — Лезть внутрь?
      — Пожалуй. Тамошняя сумятица на руку.
      — Город настороже.
      — Ерунда, просочимся. Вдвоем?
      Кабо кивнул, и друзья развернулись, возвращаясь в обычный мир.
      — Благодарю за ценное известие, сир, — сказал Шагалан атаману. — Еще просьба: не могли бы ваши связи помочь проникнуть в Галагу?
      Сегеш прокашлялся, точно у него пересохло в горле, почесал шею:
      — Все-таки решились? Обратно в пекло? Безумный риск, будь кто другой на вашем месте — глупцом бы назвал. И просьба непроста… Ну да что-нибудь придумаем. Шургу с вами пошлю, он лучше кого бы то ни было сумеет снестись с нужными людьми. Дело-то больно заманчивое! Гонсет — паучище матерый, весь Гердонез, почитай, тенетами оплел, если такого выбить — вряд ли достойная замена сыщется. Самому Императору придется по сусекам скрести… М-да, без этой головы гердонезский гарнизон тупой култышкой…
      — Когда подготовятся ваши люди? — нарушил Кабо грезы старика.
      — Когда? Ну, к утру и снарядятся. Вы ведь не отправитесь на ночь глядя?
      — В последнее время только так и странствовали, — сухо, в тон товарищу, заметил Шагалан. — До города неблизко, за день не добраться. Стоило бы выступить немедленно, хотя если Шурге нужно собираться… Да, довеском бы взять Йерса, помнится, он обещал вывести нас за стены Галаги неким тайным путем. Воспользоваться тогда не привелось, может, на сей раз удастся попасть внутрь. Если, конечно, сорванец не заливал.
      — Кучу новых пикетов понатыкали с тех пор, — усомнился Кабо. — И разумно ли раздувать экспедицию? Маленькой группке прокрасться легче. Сколько еще человек будет с нами?
      Атаман опять смутился, закашлялся. Едва ли он когда-либо попадал в неловкое положение так часто.
      — Э… тут же, братья… Шурга, безусловно, пойдет. И парнишку забирайте… Но больше… Не могу я посылать никого… События впереди серьезные, каждый клинок…
      — Веселые новости, — скривился Кабо. — Не вы ли, господин атаман, минуту назад витийствовали об огромной важности… гм… устранения Гонсета? Что же стряслось за минуту?
      — Ничего не стряслось. — Сегеш опустил голову. — Дело другое есть.
      — Столь лес важное?
      — Ну… на судьбу Гердонеза, наверно, не повлияет… ощутимо… Однако заняться им надобно. И безотложно. Да и чем способны помочь мои люди… вам? Дойти дойдете, Шурга и Йерс ходы подскажут. А у нас… Дело… оно кровное.
      — Вопросы чести? Месть? — фыркнул Кабо. — Только этого не хватало.
      Шагалан произнес сдержаннее:
      — О чем точно идет речь, сир?
      Сегеш бросил быстрый взгляд на Джангеса, но тот остался безучастным.
      — Вы знаете, как я с товарищами угодил в застенок? Мы намеревались встретиться с вожаками одной ватаги, крупной и влиятельной. Договаривались о согласовании действий, возможно даже объединении сил. Работали аж с начала лета, все было проверено и перепроверено… А на подходе к месту встречи ждала засада. Не какие-нибудь туполобые барокары, лучшие волкодавы из числа мелонгов и здешних… прихвостней. Ведь не случайно же они вышли в лес погулять, так?
      — Считаете, вас продали… партнеры? — спокойно поинтересовался Кабо.
      — Именно.
      — На каком основании? Близость мест готовившейся встречи и засады? Слабый аргумент. И что вы хотите с изменщиками учинить? Вырезать поголовно? А если их выследили и захватили еще раньше, чем вас? Качаются нынче где-нибудь на березах…
      — Как же, качаются… — Старик помрачнел. — По словам Джангеса, до сих пор на каждом перекрестке пустозвоны шепчутся: «Новый вождь объявился, заступник обиженных! Собираются армии Третьего Восстания! Вставайте все под знамена Ааля!»…
      — Ааля? — вскинулся Шагалан. — Большого Ааля?
      — Его самого. Про него и говорил.
      — В чем теперь-то дело? — Кабо внимательнее отнесся к реакции друга.
      Шагалан покачал головой:
      — Тесен мир. Освобождать вас, господин атаман, из неволи я пустился прямо из ватаги Большого Ааля.
      Сегеш так и замер с разинутым ртом. Более того, в своем закутке внезапно встрепенулся якобы дремавший Джангес. Он резко вдвинул лицо в ореол света, и единственный глаз впился в юношу отнюдь не дружелюбно.
      — И какие же, позвольте узнать, отношения у вас, сударь, с этими… этим отребьем? — произнес он хрипло. Руки повстанца скрывала темнота, но Шагалан не сомневался, что они сжимают сейчас оружие.
      — Оставь парня, Джангес! — холодно и властно бросил Кабо, чуть заметно подбираясь.
      — Расслабьтесь, господа! — Шагалан, не намеревавшийся прятаться за чужим плечом, улыбнулся и развел над столом пустые ладони. Жест не такой уж безобидный, однако выглядел совершенно мирным. — Вы не до конца осознаете, чем мы занимались в последние месяцы. Разрешите, объясню: в поисках достойных союзников мы посетили с дюжину хоть сколько-нибудь значительных ватаг. Да, большинство из них далеки от борьбы с захватчиками, иные просто оказались скопищем негодяев. И что с того? Все нужно было проверить. Вы поставите те визиты нам в упрек?
      Сегеш первым притушил взор. За ним и Джангес, подозрительно косясь, отстранился во мрак.
      — Кстати, — усмехнулся Шагалан, — мне сообщил о вашем пленении, господин атаман, лично Ааль. Выходит, если б не он, вы готовились бы сейчас к свиданию с виселицей… или дыбой.
      — Если бы не этот мерзавец… — неожиданно рыкнул старик, и от него, неизменно такого мягкого, дохнуло жгучей ненавистью. — Если б не он, я никогда бы не очутился в тех казематах! Он заплатит своей гнилой кровью за подлое предательство!
      — Понятно, — кивнул разведчик бесстрастно. — Только прежде чем идти выпускать кишки всем подряд, давайте сядем и спокойно обсудим эту затею.
      — Чего здесь обсуждать? — глухо донеслось из угла Джангеса. — За подобное вероломство существует единственное наказание — смерть.
      — Обсуждать всегда есть чего. Сели? Начнем по порядку и сдерживая эмоции. Откуда вы взяли, сир, будто Ааль продал вас мелонгам?
      — А откуда взяться засаде посередь леса, грамотной и многочисленной? — ответил вопросом на вопрос Сегеш. — Теми тропами мы вообще шли впервые, края вокруг пустынные, дикие.
      — Но почему именно Ааль?
      — Мы же не полные идиоты, господин Шагалан. В ватагах о переговорах знали… должны были знать не более пяти человек. А уж о точном месте встречи — лишь двое-трое. Место выбиралось каждый раз новое, предугадать его постороннему невозможно. На кого же тогда прикажете думать?
      — Хм, неплохо. Не сочтите себя оскорбленным, сир, но как насчет собственных людей?
      — Грешить на кого-то из своих? Чушь!… Кого мне подозревать? Джангеса, спасшего ватагу от истребления? Или Шургу, взлелеявшего побег в Галаге?
      Шагалан коротко переглянулся с Кабо:
      — Полагаю, имена внушают доверие.
      — И за то спасибо, — фыркнули из угла. — А вообще, за каким лешим вы так старательно выгораживаете этого Ааля? Неужели сильно по душе пришелся?
      — Нет, — вздохнул Шагалан после секундного размышления, — скорее наоборот. Я провел у него дня два… Странный человек. И странная ватага.
      — Я так и чуял! — хлопнул по столу атаман, но юноша продолжал, не прерываясь:
      — Надеюсь, не обидитесь, если скажу, что все виденные мной ватаги похожи друг на друга. Одни чуть беднее, другие — удачливей и богаче. Но тем не менее все, и повстанцы, и откровенные бандиты живут подобно волкам: кого-то дерут, от кого-то бегают. Ааль… У него иначе. Он никого не боится, поселился, почти не таясь, на постоянном месте. Отстроил солидную деревню в лесу.
      — Настолько могуч? — спросил Кабо.
      — По моим прикидкам, у него не более пяти десятков человек. — От Шагалана не укрылась злая усмешка, скользнувшая при этих словах по губам Сегеша. — Хорошо вооружены, одеты, обуты. С деньгами вовсе никаких трудностей.
      — Знать, мелонги неплохо заплатили за наши шкуры, — буркнул атаман.
      — Как бойцы? — Кабо был по-прежнему сух и деловит.
      — Ничего особенного. Вероятно, сыщется пяток приличных рубак, остальные — заурядны.
      — Вот и славно… — Сегеш потер руки. — Раздавим гадину прямо в смердящем гнезде. Сможешь провести нас туда, брат?
      Шагалан молча посмотрел на старика, потом в яростно блестевший из темноты глаз Джангеса.
      — Провести смогу. Но, во-первых, мы собирались наведаться в Галагу. В отличие от Ааля, там ждать не будут. А во-вторых… устраивать бойню с ватагой Ааля я вам не позволю.
      — Какого черта?! — не удержавшись, вскочил одноглазый.
      — Сядь… брат, — ледяным голосом одернул его юноша. — Вижу, жажда возмездия застит вам разум, господа. Мыслите, Ааль продал вас мелонгам? А вот я, на которого Джангес глядит зверем, подозреваю сейчас большее. Ааль так смело себя ведет, поскольку убежден — власти ни за что его не тронут… — Части головоломки валились теперь сами, с каждым словом складывались, щелкая, в единое, монолитное целое.
      — То есть? — Атаман опешил.
      — Они заключили союз. Взаимовыгодный, надо признать. Мелонги закрывают глаза на шалости удальцов Ааля, не замечают у себя под носом, а то и подкармливают золотом.
      — А взамен?
      Шагалан пожал плечами:
      — Вы же умный человек, господин Сегеш.
      — Они… — старик, будто лишившись разом сил, обмяк на лавке, — выдают врагам повстанцев… — Запустил пальцы в жидкие волосы. — Привлекают вожаков на переговоры и сдают!
      — Потому и трубят на всех углах! — подхватил Джангес. — Из кожи вон лезут, распинаясь о необходимости объединения.
      — Точно-точно. Слушайте, ведь Ааль недавно явился с севера. А там незадолго перед этим погиб бедняга Макоун! Неужели тоже дело рук предателя?
      — Доподлинно это известно, пожалуй, лишь самому Аалю, — ответил Шагалан.
      — Тогда никаких колебаний! — Сегеш снова встрепенулся. — Завтра же выступать и одним ударом… Что опять не так?
      — Напрасной резни не будет, господин атаман.
      — Но ты же сам сказал…
      — Также я сказал, что провел у Ааля два дня. Кое с кем пообщался, кое к кому присмотрелся. А отсюда второе устойчивое впечатление: далеко не все из ватажников в курсе интриг вожаков. Многие… Не знаю, готовы ли они драться за свободу, но до жизни предательством опустились бы вряд ли.
      Сегеш печально покачал головой:
      — Как можно быть наперед уверенным?
      — Молод ты еще, брат, доверчив, — фыркнул из темноты Джангес. — Обвели тебя вокруг пальца, разыграли, прикинулись милыми и пушистыми. Часом, среди тех добрых знакомых бабы нет? Угадал?
      — Имеется и баба, — подтвердил невозмутимый Шагалан. — Только сути это не меняет. Я настаиваю — большинство в отряде Ааля не догадывается о своей работе на благо завоевателей. Даже если кто-то невольно и помогал мелонгам, они не заслужили позорной смерти наравне с истинными предателями. Если же мы пойдем гурьбой на штурм деревни, то просто вынудим бедолаг защищать свой дом.
      — Великолепно. И как же предлагаешь их разбирать на чистых и нечистых?
      — А ты подумай сам, брат, сколько человек может быть там осведомлено о связи с властями? Так, чтобы остальной народ за долгие месяцы ничего не заподозрил? Один? Вообразимо и это. Двое-трое? Допускаю. Пятеро? Или десяток?
      — Толпой секрета не убережешь, — произнес Кабо. — Как замечают на юге, «что знают трое — знает свинья». Да и зачем посвящать в тайну многих? Ведь молчание должно и оплачиваться соответственно. Нет, если у Ааля дело поставлено разумно, то предателей там от силы человек пять. И наверняка из числа самого высшего руководства. Именно они ведут переговоры, накапливают сведения, а затем совершают грязную работу чужими руками, прячась в тени. У тебя, Шагалан, есть кто-нибудь на подозрении?
      — Пока двое. В первую очередь, бесспорно, сам Ааль.
      — Очень красиво и благопристойно, — опять высунулся раздраженный Джангес. — Но нам-то нужно действовать быстро, покуда эти шакалы не продали еще кого! Сколько вы намерены изучать их, выявляя поодиночке?
      — Тут Джангес прав, — кивнул Кабо. — Если ты уверен в Аале, брат, следует взять его и… побеседовать. С пристрастием.
      — А лучше, — Сегеш подхватил тотчас, — повязать всю их верхушку. Пускай получат то, на что обрекали нас.
      Шагалан вздохнул:
      — Да-да. Вот только я не уверен полностью даже в Аале. Поймите, друзья, всегда остается шанс, что та засада была случайностью. Или плодом трудов какого-нибудь мелкого лазутчика. Про Макоуна вовсе ничего не известно толком. Что мы вытянем из Ааля? Кого он очернит под пыткой? И что делать потом, если он вдруг окажется невиновным? Извиниться и отпустить?
      — Ну и как нее прикажешь нам, в конце концов, поступать?
      — Нужны доказательства. Надежные. Хотя бы на одного из предателей.
      — О чем ты говоришь? Кому мы должны что-то доказывать?
      — Самим себе, сир.
      Шагалан ответил так твердо, что старик замешкался, однако не сдался:
      — И какие же доказательства ты сочтешь надежными?
      — Связь. Прямое сношение с врагом.
      — Точно, — откликнулся Кабо. — Я тоже не вижу иной зацепки. Любой прочий грешок всегда удастся оправдать оплошностью, неведением, глупостью, наконец. Воистину уязвимо у Ааля лишь одно место — связь с мелонгами, желательно личная.
      — Совсем ополоумела молодежь, — крякнул с досады Сегеш. — Какая, к чертям, связь?! Да простит Создатель… Убежден, сам Ааль за этот год ни одного варвара в глаза не видел! К чему бессмысленный риск? Такие дела проворачиваются тоньше и хитрее, господа. С двух сторон съезжаются в лесу доверенные гонцы, обмениваются десятком фраз и тихо расстаются. Все! С какого бока вы их ухватите? Отследить встречу трудно, доказать ее злокозненность — почти невозможно, а уж притянуть гонца к главарям — подавно. Они просто объявят его наветчиком да шпионом, сами быстро состряпают казнь и заметут следы!
      — Насчет безвестного гонца не уверен — вожди способны сэкономить на нем, выезжая, допустим, поочередно. Но есть тут и еще один момент… — Кабо покосился на друга. — Никто ведь не знает, как часто они выходят на связь. Сколько нам придется наблюдать за каждым шевелением? День? Неделю? Или месяц? А если Ааль почует недоброе и предпочтет затаиться? Год?
      — А если альтернатива — всеобщая бойня? — эхом отозвался Шагалан.
      — Стало быть, мы не должны ничего ждать. Понимаешь меня?
      — Да. Нужна провокация. Нужно сделать так, чтобы Ааль опрометью бросился вызывать своих хозяев, забыв о всякой осторожности. Я даже представляю, брат, какое известие могло бы так подействовать…
      Кабо опять вперился в глаза друга и через секунду мотнул головой:
      — Ни за что.
      — Да о чем вы, собственно? — нетерпеливо заерзал в углу Джангес.
      Кабо, подумав, пояснил:
      — Я вообще-то подразумевал иное: соблазнить Ааля бежавшим на свободу Сегешем. Выдать как бы невзначай какую-нибудь вашу, атаман, залежку. Хоть бы и вымышленную. По-моему, хорошая приманка.
      — Хорошая, — вздохнул Шагалан, — но не безупречная. С Сегешем Ааль уже выполнил раз свою работу. Теперь он волен как заинтересоваться новой наградой, так и решить не ввязываться. Отойти до поры в тень, затаиться, как ты сам описывал. В любом случае у него не будет особых причин суетиться, а без суеты не будет и ошибок. У меня другое предложение: Ааль должен проведать о готовящемся покушении на Гонсета. Нашем покушении.
      — Может, еще пригласите его принять участие? — хмыкнул Джангес, но юноши не слушали.
      — Ты понимаешь, чего добиваешься, брат? — жестко изрек Кабо. — Разменять устранение опаснейшего нашего врага на изобличение заурядного предателя? Да за голову Гонсета не жаль заплатить даже избиением всего отряда Ааля, включая собак и лошадей!
      Шагалан выдержал тяжелый взгляд:
      — Речь не идет, брат, ни о каком размене. Если все получится по задуманному, мы успеем и в Галагу.
      — А проскользнет тревога в город? Или не успеем? Времени и так в обрез, Гонсет сорвется в любую минуту.
      — Согласен, некоторый риск существует. Зато прикинь, как Ааль отреагирует на известие о заговоре. Сколько золота наместник отсыплет за спасение своей бесценной персоны? Тут цена Сегеша покажется пустяком. А с другой стороны, если злоумышленников схватят, если выпытают, что Ааль обо всем знал и не предупредил? Каково?
      — Поставить изменщика между лютой смертью и сказочной наградой?
      — Именно. Разве не потеряет он тогда последние портки, торопясь сообщить об услышанном?
      — Безрассудная игра.
      — Вот и я о том нее! — ухитрился встрять Сегеш.
      — И куда же он побежит, теряя портки?
      Шагалан пожал плечами:
      — Есть на примете одно занимательное местечко. Подходит по всем статьям. И в лагере Ааля еще попробую кой-какие справки навести.
      Кабо хмуро помолчал, побарабанил пальцами по столу. В этот момент грузная масса заполнила дверной проем, в крошечный шалаш ввалился Шурга, довольный, раскрасневшийся, благоухающий пивом и жареным мясом.
      — Не очень опоздал? — оглушительно гаркнул он с порога. — Бездельники никак не хотели отпускать, пришлось пересказывать историю целиком раза три. Потом кормили чуть не силком… Вы уж, братья, извините старика-то! Ну, что-нибудь серьезное надумали? Выкладывайте.
      — Ради Творца, не ори так, Шурга! — поморщился атаман. — Ты, как всегда, вовремя, сядь.
      Повстанец затоптался у входа, с удивлением разглядывая напряженные, сосредоточенные лица товарищей. Внимание ныне безраздельно принадлежало Кабо. Юноша медленно поднялся, отряхнул полу плаща.
      — Смотри, брат, — уронил в пустоту. — На все про все у тебя не более суток. Поторопись со своими справками.
      Оттеснив опоздавшего к стене, шагнул на улицу. Следом в молчании потянулись остальные.
      — И что же? — едва ли не жалобно крикнул вдогонку Шурга. — Меня так никто и не осведомит ни о чем?

      — Это и есть твой дедушка-одуванчик, брат? — В голосе Кабо сквозило откровенное ехидство. — Вот ведь, охальник, он еще и расплодиться успел!
      Рядом отчетливо фыркнул Шурга. Шагалан прекратил напрасные наблюдения и опустился на подстилку из упругой, влажной листвы. Что-то за время его отсутствия и впрямь изменилось: вечно распахнутые ворота были сейчас почти закрыты, а возле узкой щели торчал не комичный старичок-привратник, а солидно вооруженные молодцы. Узнать охранников не составило труда: Куля, болтун Багер и третий парень из их команды.
      — Никак наш друг Ааль начал-таки чего-то остерегаться, а? — подмигнул Шагалану повстанец, утирая лоб.
      — Да уж, серьезным караулом обзавелся. Вероятно, о бегстве Сегеша прослышал и мести его испугался. А может, с хозяевами чего не поделил?
      — А может, тебя сторожит? — спросил хромец без обиняков.
      — Меня-то? Вряд ли. Да и не похож Ааль на человека, бросающегося в бой, едва завидев противника. От него скорее дождешься кинжала в спину или яда на дружеской попойке.
      — Тонкая натура, — хмыкнул Кабо. — На всякий случай мы все же посидим здесь чуток, посмотрим, как ты войдешь.
      — Не беспокойся, брат, тут препятствий не будет. Аккурат эти ребята недавно уже встречались с моим кулаком и едва ли захотят еще очутиться на его пути.
      — Не советую недооценивать этих лесных клопов. Не петушись и… головы не теряй.
      Обменявшись прощальными рукопожатиями, Шагалан оставил товарищей в укрытии, а сам выбрался на знакомую тропу. Привел себя в порядок. Через несколько секунд его приметят новоиспеченные стражники, и он должен производить впечатление не ползавшего по кустам лазутчика, а путника, вымотанного долгим маршем. Впрочем, особенно преображаться не требовалось: накануне действительно состоялся марш, весьма длинный и напряженный. Они выступили в ту же ночь, сразу после памятного совещания у Сегеша. Еды им дали с собой вдосталь, зато поспать не получилось ни минуты. Выделенный в качестве провожатого Шурга больше других кипятился, шумел о важности предприятия, проклинал свое опоздание, рвался в бой… К утру его энтузиазм совсем увял. Когда в разрывах серых моросящих облаков показался краешек солнца, на повстанца жалко было смотреть. Теперь следовало проклинать уже собственную горячность. Бледно-пепельное, с каплями холодного пота лицо, бессмысленно вытаращенные глаза, дрожащие губы. Под конец он выглядел так скверно, что пришлось устраивать внеочередные привалы, иначе юноши могли бы попросту лишиться надежного спутника. Шурга и без того удивил их выносливостью: даже такой крепкий воин, как Кабо, ощутимо сдал, пытаясь двужильностью восполнить хромоту. Тем не менее они совершили намеченное и, покрыв миль двадцать с гаком через леса и болота, вскоре после полудня вышли к логову Ааля. Где-то на юге этим утром еще только-только трогались в путь основные полки «армии Сегеша». Едва обретя предводителя и уверенность, они покидали безопасную дубраву, дабы покарать вероломство и вновь заявить о себе во весь голос. Передовые отряды прибудут к темноте, Шурга подождет их в условленном месте. Справится: если уж он находит силы хихикать и шутить, следовательно, не собирается пока отдавать Богу душу…
      Наконец его заметили. Явственно переругиваясь, три охранника один за другим закопошились, разбирая сваленное кое-как оружие, — все-таки навыков постовой службы здесь не имелось напрочь. Не сбавляя ход, Шагалан приблизился к воротам. Вскоре его опознали, о чем-то зашушукались между собой. Оружия в руках юноша не держал, но разбойники так и встретили его, напряженно сжимая древки копий.
      — Здравы будьте, мужики! — Разведчик улыбнулся, однако ответной радости не почувствовал. То ли он слишком устрашил их при знакомстве на речке, то ли в пору отсутствия действительно что-то круто изменилось.
      — И вам здоровья… господин Шагалан, — пожевал бороду Куля, с настороженной почтительностью оглядывая юношу. — Давненько не появлялись. Видать, в дальней дороге поистрепало?
      — И дорога случилась дальняя, и событий полно. После обо всем расскажу. А как у вас тут жизнь течет?
      — Покамест, хвала Небесам, все тихо.
      — А что не это вас троих к воротам-то приставили? Провинились в чем? Иль на вашу ватагу свои удальцы сыскались, более ловкие?
      — Ах, — Куля закончил осмотр и тяжело вздохнул, — и сам ничего не пойму, брат. И вины на нас никакой, и налетов вроде не было. Только атаманы который день как на иголках, самим не сидится, и другим покоя не дают. Где она, наша прежняя безмятежная жизнь? Ряж сутками с дозорами по лесу рыщет, разве что пожрать изредка заезжает. Бархат всех подряд на охрану погнал. Теперь и здесь и вокруг лагеря сплошные посты, представляешь?
      — Потому нынче у нас ни пива, ни девок, ни веселья, — с тоской добавил Багер. — За какие такие грехи напасть?
      — А что же атаманы говорят? — Шагалан понемногу, бочком продвинулся к зазору между створками ворот.
      — Да их не поймешь, — отмахнулся печальный Куля. — Толком не говорят ничего, отмалчиваются или туману напускают. Дескать, замышляется против нас какая-то гадость.
      — От мелонгов?
      — Да непохоже. Ежели б мелонги собрались с нами покончить, тут не сторожиться, тикать следовало бы, куда глаза глядят. Виданное ли дело нам, оборванцам, с панцирниками силой мериться?
      — И что же тогда?
      — Ну… я-то, брат, мозгую — повздорили вожаки с какой-нибудь из соседних ватаг. Чего уж они там не поделили, не знаю, а только, чую, отдуваться нашим спинам. С этой стороны очень ты, Шагалан, вовремя пожаловал. Ведь поможешь, коль лихо какое?
      — Уж ему-то теперь есть кого защищать, — понимающе-похабно хохотнул третий из охранников. — Баба-то его исстрадалась, темнее тучи ходит, зверем рычит на любую…
      — Помолчал бы, остолоп, — осадил весельчака Куля. — Ты, брат, к атаманам обязательно зайди. И они рады будут, и сам, Бог даст, чего-нибудь разведаешь, нас, горемык, просветишь.
      — Договорились, — кивнул юноша, окончательно вдвигаясь в зазор. — Надеюсь, до вечера еще сыщется повод побеседовать.
      За воротами никакой особой кутерьмы не наблюдалось. Пожалуй, стало чуть меньше народу на улицах, хотя по-прежнему беззаботно разгуливали стаи гусей, фыркали в свежих лужах неповоротливые свиньи. Все так же перекликались женщины, оторвавшись на минуту от стирки или стряпни, пара ребятишек вприпрыжку перебежала дорогу. В какой-то момент Шагалан неприятно поежился, осознав, что, по сути, вернулся в эту уютную деревушку с тем, чтобы превратить ее в руины. Убивать людей, которые принимают его как друга, даже уповают на его защиту? А если на пути клинка попадутся мирные женщины или дети?… Колебание пришло и растаяло мимолетным облачком, он давно и твердо знал все ответы.
      Пройдя десяток шагов, остановился в задумчивости. Куда ему, собственно? Тело не сомневалось по этому поводу — лишенное сна уже двое суток, оно выискивало только пригодное местечко, чтобы провалиться в дрему. В то же время заманчиво, последовав совету Кули, наведаться в гости к Аалю. Наживка готова и должна быть запущена. Правда, имелась здесь кое-какая тонкость: если запоздать с оповещением атаманов, те не успеют начать шевелиться до оговоренного часа. Если же поспешить… сигнал тревоги может пройти вовсе без помех. Выскользнуть и достичь адресата. Вот тогда настоящая беда.
      Приняв решение, он двинулся дальше. На него оглядывались с умеренным интересом, не более, иные степенно раскланивались. Так и не встретивший близких знакомых, юноша вскоре очутился у цели — «дома свиданий». Около крыльца две девицы возились с большой, клубящейся паром кадкой, в числе прачек оказалась подружка Танжины — Денира. Заметили его еще на подходе, девицы зашушукались, заулыбались, после чего незнакомая торопливо юркнула в дом. Денира, напротив, подбоченилась, посматривая на гостя с неприкрытой игривостью.
      — Уж и не чаяли тебя увидеть, красавчик! Думали, потешился с девушкой да сгинул в лесах.
      — И кто же это так думал? — откликнулся Шагалан безо всякого задора.
      — Не тревожься уж, не твоя благоверная. Она-то как раз единственная, кто слушать не хотела общие пересуды. — Денира склонила голову набок, прищурилась. — Похоже, крепко ты, парень, приворожил девку, сохнет прямо как молодая. Неужели есть из-за чего мучиться?
      — У нее и спроси.
      Девушка медленно облизнула пухлые, ярко-красные губы:
      — А этого богатства твоего только на одну хватает или можно всем попробовать?
      Разведчик промолчал. От нее почти осязаемо веяло пороком, недвусмысленным, терпким и зачаровывающим. К счастью, тут распахнулась дверь, с крыльца кубарем слетела растрепанная Танжина, бросилась на грудь. Зарыдала по-бабьи, в голос. Юноша плотнее притянул сотрясающиеся плечи, уткнулся лицом в облако лавандовых волос. Скосился: позвавшая Танжину девка застыла в дверях с выражением завистливого восхищения, Денира откровенно усмехалась.
      Шагалан отстранил от груди голову подруги, снял с ее лба прилипшую прядь. Лицо было раскрасневшимся, припухшим, мокрым от слез, возможно и многодневных. Уголки губ дрожали.
      — Не смотри на меня сейчас, — громко всхлипнула женщина.
      Он прервал ее поцелуем, соленый вкус защекотал язык.
      — Ты прекрасна, Танжи, — шепнул ей на ухо, не кривя душой ни на йоту. — Пойдем в дом.
      Теперь и Танжина, словно очнувшись, огляделась и немедленно, едва отерши слезы, показала зубы:
      — А вы здесь чего, ветрогонки, вылупились? Кыш! Или работы вовсе не стало? Иль больше кавалеров себе не сыщете?
      Девицы хохотнули, но с дороги посторонились.
      — Ты, подружка, побережнее с молодым человеком-то, — крикнула вдогон Денира, когда уже раскрылась лавандовая комнатка. — Придержи свою утробу, а то засосет его, жадная, целиком!
      — Дура, — коротко буркнула Танжина, захлопывая дверь. Потом вздохнула и опять сделалась мягкой, ласковой, беззащитной. — Все пристает к тебе… милый?
      — Это была самая мелкая из опасностей, угрожавших мне за последнее время.
      Поцеловались вновь, и он почувствовал, как тело женщины пришло в движение, заструилось навстречу вполне целенаправленно. С трудом оторвался от накатывающей пьянящей волны:
      — Подожди, Танжи. Не все сразу. Я здорово измотан, давно не спал, глаза вот слипаются. Глупо, конечно, — потратить кучу сил, возвращаясь к тебе, а в результате остаться совсем без них. Только не обижайся, хорошо? Ты ведь не хочешь, чтобы я испустил на тебе дух? Прежде всего, необходимо выспаться, хотя бы часа два-три. Да и… работа сегодня не закончилась. Потерпишь капельку?
      Танжина неохотно откачнулась от него, покосилась чуть подозрительно. Потемнев лицом, молча помогла тем не менее раздеться. Он начал засыпать, еще падая спиной на долгожданную перину. Стоило дать себе позволение расслабиться, как разум тут же заволокло густым, мягким туманом. Вроде бы Танжина возилась под боком, сопела, устраиваясь поудобнее. Или то был уже сон?
 
      — Тебе мало? — пробормотала женщина, уклоняясь от настырных губ.
      Неожиданный всплеск безумств на грани пробуждения миновал. Теперь Танжина, изнемогшая и довольная, норовила задремать, а Шагалан всячески этому мешал.
      — Сама растормошила демона, милая, не на кого пенять. Сочла, что я достаточно отдохнул? Коварно надругалась, и в кусты? Вот уж дудки!
      Женщина провернулась в его объятиях, сморщилась от поцелуя в кончик носа:
      — Что, ловко тебя взяли в оборот, а? Не все ж вам, мужикам, нашу сестру силком хватать? Мы тоже порой… пользуемся моментом.
      — Я также по тебе соскучился, милая, однако не ждал подобного вероломства.
      — Ну чего ж поделать? Хочешь, назови меня похотливой кобылой, дорогой, но за эти недели я чуть с ума не сошла. На стенку бросалась. Тебя нет, от прочих воротит, а без этого… уже не могу. Терпела тут рядом, мучилась, елозила угрем, потом глядь — красавчик-то никак оправился немного… И не сдержалась…
      — Ладно, пусть считается, что я и впрямь перевел дух, а отсюда к тебе разговор. Важный. Я не шучу, Танжи.
      — Ну-у, неужели это не подождет и часа?
      — Не подождет. Привал закончился, впереди новый поход, который вполне в состоянии завершиться подлинным побоищем.
      — Не пугай меня, пожалуйста, такими загадками. — Женщина сладко зевнула и потянулась всем своим бесподобным телом. — Говори понятнее, милый. Или дело все-таки в этом? — Она провела пальчиком по крутому изгибу бедра.
      — Ты обворожительна, Танжи, но сейчас речь не о тебе.
      — Тогда объясняй, красавчик, не томи.
      Шагалан, наоборот, замолчал, в последний раз взвешивая ощущения. Обратной дороги могло и не существовать.
      — Слушай внимательно… — Он прижался вплотную к подруге, точно боялся чужих ушей даже на любовном ложе. Соприкосновение обнаженных тел отвлекало, но с этим он пока справлялся. — И хорошенько подумай, прежде чем ответить… Не кажется ли тебе, что в вашей ватаге не все в порядке?
      Танжина удивленно взмахнула ресницами:
      — О чем ты?
      — Подозреваю, ватага служит мелонгам.
      — Кому? Мелонгам? Ерунда какая… С чего тебе только в голову-то?…
      — Не торопись ругаться, милая. Мне нужно, чтобы ты тщательно покопалась у себя в памяти. Уверяю, странностей в ватаге хватает, я многое обнаружил уже за считанные дни. Ты же провела здесь куда больше времени.
      Женщина отстранилась от него, разорвав объятия, приподнялась на локте. Лицо ее исказилось болью и возмущением:
      — Может, ты и меня считаешь пособницей варваров?
      — Нет. — Шагалан ответил достаточно твердо, чтобы сбить зарождавшийся взрыв негодования. — Если б считал, не стал бы сейчас откровенничать. Я же, мало того, прошу помощи.
      — Чем… — Голос Танжины дрогнул от мучительной растерянности. — Как тебе помогу?
      — Вспоминай. Вероятно, среди вас лишь несколько предателей, но, боюсь, они окопались на самом верху. Ты же, милая, незачем лукавить, общалась со всеми вожаками как никто тесно.
      — Ну… мы же не о делах беседовали.
      — И все-таки постарайся. Нечаянная фраза, чудной поступок, подозрительный гость — тебя ничего никогда не настораживало?
      Теперь Танжина растерялась окончательно. Неизменно волевая, бойкая, острая на язык, она только краснела и хлопала ресницами. Шагалан, вновь притянув женщину к себе, чмокнул в макушку:
      — Успокойся, милая. Я знаю, ты вспомнишь, что сумеешь, и скажешь, что вспомнишь. Если не получается сразу… Ведь не получается?
      — Нет, — всхлипнули у груди.
      — Возможно, получится позже. Немного времени имеется. Если подобное случалось, воспоминание непременно засело бы в душе занозой. Просто спокойно и неспешно пройдись по последним месяцам, и те занозы напомнят о себе. Если же ничего не проявится… Что ж, бывает и так. Выходит, подводные течения сих мест как-то тебя обогнули.
      — Я… я попробую… Ты куда? Шагалан, не бросай меня!
      Юноша гибко выскользнул из растерзанной постели, поднял с пола одежду:
      — Надо двигаться дальше, милая. Будь здесь, я обязательно скоро вернусь. Лежи и думай. И вот еще… Никому и ничего не говори о наших догадках, ладно? Ни под каким предлогом. Опрометчивое слово способно отныне погубить меня… и тебя.
 
      Снаружи затевалась настоящая непогодь. Придвинувшиеся к земле тучи давили остатки света, и вокруг серело, точно глубоким вечером. Короткими рывками ветер гнал по улице жухлую листву вперемешку с зарядами дождя. Окрестные леса уже сливались с тучами в единый купол мрака, в их вершинах что-то глухо и настырно выло. Для полного счастья оставалось лишь разверзнуться как следует хлябям небесным.
      — Шагалан! — Голос окликнул, едва юноша ступил с крыльца на раскисшую землю.
      Из-под ближнего навеса вынырнул и подбежал, пригибаясь, Эркол. Двумя руками он держал над собой лоснящийся от воды плащ.
      — Привет! — Музыкант шмыгнул носом. Выглядел он вообще неважно, голос дрожал, лицо кривилось. И кажется, не только от холода. — Куда же ты пропал? Я услыхал, что вернулся, чаял, заскочишь… Вроде не совсем посторонние люди, так ведь? Сижу, жду — никого. Кое-как сообразил, где… тебя найти. Внутрь ломиться не стал, понимаю же, после разлуки… А здесь дождь треклятый. Вымок вот… — Эркол замялся, сбитый с толку молчанием собеседника. — Я это… конечно… женщины там и все такое… С долгого странствия они, может, и всего нужнее… Но надеюсь, хоть на втором-то месте друзья? Пойдем, отметим возвращение, расскажешь…
      Шагалан внимал лепету с эмоциональностью изваяния, даже не шелохнулся смахнуть капли воды, побежавшие по щекам. Зато стоило поднять указательный палец, и Эркол тотчас смолк.
      — Увы, на втором месте тоже не друзья. И пировать сегодня некогда: вероятно, потребуется ваша помощь, а значит, трезвые мозги и крепкие руки. Где Ретси?
      — Куда-то к воротам помчался, хотел о тебе Кулю расспросить. Скоро будет.
      — Слушай тогда, дружище. Я к атаманам, разговор созрел серьезный, но вряд ли длинный. Разыщи Ретси, и двигайтесь за мной следом. Когда закончу, вы должны стоять у крыльца. Понятно?
      — А чего случилось-то?
      — Объясню на месте. Приходите к крыльцу, и без лишнего шума.
      Эркол озадаченно покачал головой:
      — Тайны какие-то… Оружие с собой брать?
      — Бери. С ним, поверь, нынче ночью лучше вовсе не расставаться.
 
      У порога атаманского дома топтались сразу три стража. Никто уже не позволял себе присесть или подремать, перед юношей в полутьме выстроилась внушительная стена брони. Обошлось, правда, без упирания копий в грудь, однако три пары глаз поблескивали настороженно и зорко. «Нерядовые ребята, — определил Шагалан. — Кто-нибудь из личной охраны? Доверенные бойцы? Раньше их почему-то не замечалось». Услышав имя визитера, стражники с готовностью расступились, по-прежнему напряженно безмолвные.
      Юноша догадывался, что здесь его также давно ждут, — словоохотливый Багер, очевидно, донес слух о появлении скитальца не только до Эркола с Ретси. Тем не менее светлица встретила гулкой пустотой. Разведчик прошелся по сумеречной комнате, провел ладонью по гладкому, сухому дереву стола. Что на сей раз замыслили добрые хозяева? Предполагают ли, какие вести принес им молодой союзник? Не желая затягивать время, он пихнул громоздкую скамью, и верхний этаж не замедлил отозваться на шум.
      — Кто там еще пожаловал? — Голос показался нарочито тягучим, но ничуть не сонным.
      Над перилами высунулась рука с огарком свечи. Закачалась в раздумье.
      — Свои. — Юноша уселся на край стола. — Спускайтесь, господа атаманы, интересные новости прибыли.
      Наверху зашушукались, закопошились, затем все смолкло, и раздались шаги сходящих по лестнице людей. Первым из вязкой вечерней мглы возник Ааль. Очень серьезный, ладонь на рукояти меча, под тонким платьем зримо струится кольчуга. Прямо в затылок ему следовал Бархат, неся свечу. Этот не изменил привычному шелковому камзолу, однако тоже был при сабле.
      Приблизились вплотную, обменялись легкими поклонами. Ни тени удивления, ни знака радушия, лишь сосредоточенная настороженность. Шагалан понял, что обниматься с ним покуда не намерены.
      — Счастливы лицезреть вас живым и невредимым, молодой человек, — криво улыбнулся Бархат.
      — Присаживайтесь, господа. — Юноша повел рукой, словно являлся здесь хозяином. — Пропадал вроде недолго, а у вас тут, чувствую, разительные перемены. Кругом переполох, все при оружии. Что-нибудь стряслось?
      — Что-нибудь определенно стряслось, — буркнул Ааль, хмуро глядя на беззаботного гостя. — Но для начала давай-ка, Шагалан, кое-что уточним. Если мне не изменяет память, когда мы расстались, ты направлялся в Галагу разузнать хоть что-то о судьбе несчастного Сегеша. Мы считали затею безумной, но ты настоял, верно? Через день Сегеш с товарищами чудесным образом бежит из тюрьмы. Простое совпадение?
      — Таким окольным путем хотите спросить, не содействовал ли я его побегу? — добродушно усмехнулся Шагалан. — Могу сразу ответить — содействовал. А разве я не должен был этого делать? Ведь, как вы точно подметили, господин атаман, для того и шел в город.
      — И как же у вас получилось подобное чудо? — прищурился Бархат.
      — Чудо? Почему же чудо?
      — Из тюремной башни Галаги до сих пор никогда никто не убегал. Во всяком случае, толпой. Вы, юноша, чернокнижием, часом, не балуетесь?
      — С вашего позволения, господа, я уклонюсь от описания деталей содеянного. Скажу лишь, что все происходило без привлечения сверхъестественных сил, светлых или темных. Святая Матерь наша Церковь может спать абсолютно спокойно.
      — Сам-то Сегеш, надеюсь, теперь в безопасности?
      — В полной безопасности, господин Бархат. Я прямо от него… Но меня смущает ваша реакция, господа атаманы! Я, рискуя головой, спасаю от лютой казни вашего соратника, а вы, сдается, этому отнюдь не рады?
      — Все совсем не так, — тяжело вздохнул Ааль. — Господь свидетель, никто не молился о спасении Сегеша больше моего. Он остро необходим, без него рушатся многие планы, отсрочивается освобождение страны. Будь я один, первым кинулся бы на выручку, но со мной люди, я отвечаю за их жизни. Вместо этого кидаешься ты, не посоветовавшись, не…
      — Я действовал на свой страх и риск, сир, вы в любом случае не могли пострадать.
      — Однако именно так и произошло! Я безмерно счастлив, если старик Сегеш на свободе, но теперь нам, похоже, платить по его счетам.
      — Что вы имеете в виду?
      — После вашей… выходки мелонги словно сошли с ума. В Галаге сегодня ни одной невспоротой перины, ни одной невскрытой бочки, ни одного несломанного замка. Они переворошили весь город, а ныне двинулись по округе. Такого карательного молоха Гердонез давно не знал!
      — Вы не преувеличиваете, господин Ааль? — Шагалан поднял бровь в удивлении.
      — Преувеличивать? Ничуть. Власти, чувствую, задались целью под корень извести всякие ростки сопротивления. Уже доносят о выжженных дотла деревнях, повальных казнях и разорении. Мы сами неделю как на иголках, постоянно ждем нападения. Надо ли растолковывать, какие у нас шансы отбиться в случае чего?
      — Зачем же дожидаться атаки на месте? Почему заранее не отступить в чащи?
      Ааль сокрушенно отмахнулся:
      — Ты ведь пожил у нас капельку, Шагалан. Видел, сколько наросло вокруг моих парней? Куда это все? Бросать дома, скотину? А как оставишь баб с детишками?
      — Раньше следовало думать, — не удержался от ворчания юноша.
      — Верно, верно. Когда-то и мы носились по стране перекати-полем, ели в седле, спали под кустом. Через многолетний труд и реки крови завоевали имя, такое имя, чтобы отпугивало врагов само по себе… Может, мы и расслабились прежде времени… — Атаман сидел, понурив голову, его борода покачивалась, то выныривая из темноты, то исчезая в ней. — Нынче предстоит расплачиваться за легкомыслие. Ох, грядет большая драка, не исключено, роковая для нас. Рассчитывать ли на твою помощь, сынок?
      — Разве я уже не в составе ватаги? — произнес юноша, помедлив.
      — Хотелось бы верить… Хотелось бы видеть такого бойца в наших рядах, хотя, по правде, милее тебе, кажется, дорога вольного искателя приключений.
      Теперь Шагалан замолчал надолго, неподвижно смотрел куда-то в темный угол, гладя пальцами по столу. Потом вздохнул и тихо вымолвил:
      — Насчет вольного искателя вы попали в точку, господин Ааль. Вот и сейчас я, едва вернувшись из одной переделки, направляюсь в следующую. И содействия скорее впору просить мне у вас, чем наоборот.
      — Не самый удачный момент ты выбрал, друг мой. И для походов, и для просьб.
      — Главное, не подумайте, что я бегу от опасности, господа! Мой удар будет нанесен всего лишь в ином месте, не став оттого менее полезным.
      Ааль вновь закачал головой, похоже, он и впрямь находился в нешуточном смятении. Бархат поинтересовался куда суше:
      — Не просветите ли нас все-таки о сути своей затеи, молодой человек? Чтобы она не оказалась столь же внезапной и разрушительной.
      — Разумеется, — с охотой отозвался Шагалан. — Гонсет.
      — И что? — Голос Бархата чуть напрягся.
      — Он в Галаге. Вроде как расследует наш с Сегешем побег.
      — Мы слышали малость об этом.
      — Я проникну в город и уничтожу наместника.
      Не сговариваясь, Бархат и Ааль переглянулись, изумленные.
      — Ваши идеи, молодой человек, — Бархат натянуто улыбнулся, — день ото дня все безумнее. Сколько раз за десять лет готовили покушения на Гонсета? Мне известно по крайней мере о доброй дюжине. Половину раскрывали до срока, вторая — проваливалась с треском и жертвами. Выбросьте из головы! Кто поверит, что какому-то мальчишке под силу в одиночку погубить величайшего мастера заговоров и покушений?
      — А кто поверил, что мальчишке под силу в одиночку устроить побег узников из неприступной тюремной башни Галаги? — холодно парировал Шагалан.
      Бархат замешкался, подбирая возражения:
      — Все же цели разного масштаба, не находите?
      — Знаю, задача сложна. Однако знаю и то, что она выполнима. Кроме того, это просто должно совершить. Есть ли смысл объяснять, к каким последствиям приведет гибель наместника? Общепризнанно: Гонсет — незаурядный, талантливый враг, возможно даже гений, только уязвимость гения именно в его уникальности. Пусть он сплел виртуозную паутину, крепко-накрепко опутал Гердонез, но если главный паук вдруг погибнет, кто сбережет его шедевр от упадка? Никакие самые старательные подмастерья не сумеют заменить ушедшего хозяина. Паутина быстро обветшает, начнет расползаться, чем дальше, тем больше, и новое восстание легко порвет ее в клочья… Я не говорю об отклике, который вызовет такое событие.
      — Да уж, — невесело кивнул Ааль. — До сих пор сановника подобного ранга никому достать не удавалось. Представляю, какой Империя поднимет переполох тогда.
      — Важнее, господин атаман, какое одобрение это будет иметь среди своих!
      — Да, да… Опять бегать по лесам, болотам… Что ж, вижу, наши доводы тебя, мой мальчик, все равно не остановят. Оно и справедливо — дело ты замыслил славное, хотя и безмерно рисковое. Чем мы в состоянии помочь?
      — Нужно кое-что из оружия, сир, и хороший проводник, способный пролезть в город даже через нынешние усиленные посты. Завтра с рассветом я выхожу.
      — Следовало бы подготовиться тщательнее, — заметил Бархат, царапая юношу взглядом.
      — Вероятно, только время слишком дорого. Гонсет может уехать в любую минуту, тогда мы вновь потеряем прекрасный шанс свести с ним счеты. Так что ответите, господа атаманы?
      Ааль вздохнул:
      — Чего ж тут много думать? Долг свой подобает выполнять… Получишь все потребное, Шагалан. Проводника подберем, а оружие возьмешь утром на складе, Куля откроет. Или, если желаешь, прямо сейчас.
      — Так и поступлю. По-моему, разумнее снарядиться с вечера, нежели суетиться на заре. И спасибо вам, господа, за содействие.
      — О чем ты говоришь, сынок? — Крякнув, Ааль поднялся на ноги, разогнулся во весь немалый рост. — Мыслимо разве иначе? Давай-ка сразу и попрощаемся. Один Творец ведает, доведется ли увидеться еще…
      Шагалан не без опаски вверился его тяжелым объятиям. Подошедший Бархат лишь похлопал узкой ладонью по плечу.
      — Иди, сын мой! — Голос Ааля дрогнул, он не утерпел и шмыгнул носом. — Считай, что благословляю на великий подвиг ради святой цели. Иди и возвращайся истинным героем своей страны! Я верю в тебя! И да пребудет с тобой милость Господня…
      Осененный крестным знамением, юноша отшагнул, церемонно поклонился и покинул комнату. Дело было сделано, механизм пришел в движение. Точнее, механизму надлежало прийти в движение, если их хитромудрые расчеты верны. Шагалан бегло припомнил закончившуюся беседу: новых подозрений она, пожалуй, не породила, атаманы держались хорошо, естественно. Под конец, впрочем, Ааль чуточку переиграл, скатился в патетику, однако это уж никак нельзя поставить ему в вину, натура такая. Самого же разведчика в любом случае раскусили вряд ли — занятно, но ведь он поведал исключительно правду. Теперь требовалось дождаться ответного хода.
      На продуваемом крыльце его опять встретила тройка охранников, по-прежнему неприветливых и настороженных. Пока возился с завязками плаща, юноша исподволь рассматривал незнакомых воинов. Внизу у ступеней уже топтались в нетерпении две мокрые фигуры.
      — Здорово! — Шагалан кивнул Ретси. — Где бы тут найти сухой и укромный уголок для разговора?
      — Совсем укромный? — Зубы хамаранца щелкнули от холода. — Тогда здесь рядом есть навес — плохонькое, но укрытие.
      Отошли недалеко по раскисающей на глазах дороге, забились в какой-то закуток между высокими поленницами. Резкий запах мочи недвусмысленно указывал на обычное применение этого укрытия.
      — Ну и в чем дело-то? — немедленно начал Ретси. — У ребят там пирушка маленькая образуется. В последние дни нечасто выпадает, а я вместо удовольствия под дождем слоняюсь. Выкладывай быстрее, приятель!
      Шагалан внимательно огляделся:
      — Никто не ввалится в неподходящий момент?
      — Это в дождь-то? Скажешь тоже! Легче с порога струю пустить, чем тащиться сюда. Ты про суть говори, пилигрим.
      — Помощь ваша, братцы, нужна.
      — Чего, прямо сейчас?
      — Именно сейчас. Я только что беседовал с Аалем и Бархатом. Так вот… есть подозрение, что кто-то из них исподтишка сотрудничает с мелонгами.
      Изумленная пауза воспринималась уже привычно.
      — Невероятно, — покачал головой Ретси. — Ааль связался с врагом? Ты что-то напутал, Шагалан.
      — На этом настаивает еще один человек, очень авторитетный.
      — Кто же?
      — Сегеш. Он едва не заплатил за чье-то предательство жизнью.
      — Ты видел старика Сегеша?
      — Вчера.
      — Ну, не знаю… Старик, конечно, фигура прославленная, просто так очернять людей вроде не должен, и все же… Большой Ааль сам не последний среди лесной братии.
      — Насчет Ааля и мне с трудом верится, — поддержал друга Эркол, — а вот Бархат, вполне допускаю, способен на подобное.
      — А это с чего взял? — удивился Ретси. — Тип, бесспорно, малоприятный…
      — Тип гнусный и скользкий. Вечно что-то замышляет, шушукается, высматривает, глаза — колючие, улыбка — лживая.
      — Все точно, дружище, но отсюда до измены далековато. Нужно что-нибудь более конкретное для таких обвинений.
      Эркол обиженно надулся:
      — Конкретного не знаю… Знал — давно бы червяков в земле кормил, этот упырь мигом посодействует. Бове Хартига с ребятами ведь он замучил, лишь списал потом на Царапу! Да и… подозрительный он… Например, иду как-то к Мигуну за покупками… за травкой то есть…
      — Да при чем здесь-то?…
      — Пусть рассказывает. — Шагалан жестом унял Ретси.
      — Подхожу, значит, к кузне, слышу — дверь отворяется. С чужаками, сами понимаете, сталкиваться не с руки, я в кусты юрк, затаился. Навстречу кто-то по тропинке топает, быстро так, уверенно. Дело к ночи, темень кромешная, но ежели человек в трех шагах от тебя… Короче, Бархат это и был.
      На секунду все замолчали.
      — Ну и что? — пожал плечами Ретси. — Где же тут измена?
      — А я и не говорю про измену. Только подозрительно больно: зачем атаман посреди ночи в кузню подался, а?
      — Зачем и все — купить чего-нибудь.
      — Да чего купить? Травку он не курит, хмельное с народом не пьет. Жратву? Да он на кухне-то никогда не появляется, служку присылает. И потом, где ты видел, чтобы Бархат вообще один за ворота высунулся, без охраны и ночью? Клянусь бородой Станора, нечисто что-то с ним, как есть нечисто!
      — Ерунда какая-то! — Ретси отмахнулся, но осекся, заметив серьезное лицо Шагалана.
      — Любопытно, — заключил юноша. — И необходимо во всем этом разобраться, пока большая беда не стряслась. Пособите?
      — Каким же образом?
      — Проследите за обоими атаманами. Недолго, час или два. Думаю, после беседы со мной они начнут шевелиться, нужно засечь.
      — Нам что же, к ним через охрану в дом лезть?
      — Никуда не лезть, наблюдайте снаружи. Предатель или выйдет сам, или вызовет к себе посыльного. Возможно, верхового.
      — И как тогда, вдогон бежать?
      — Проводите до ворот. Глянете, в какую сторону направляется. Высматривать затем будет просто опасно, возвращаетесь и сразу извещаете меня.
      — Да сколько ж времени-то минует?
      — Ничего. Я… догадываюсь примерно, куда негодяи кинутся. И там найдется кому о них позаботиться.
      — Это ты про кого? — в один голос воскликнули приятели.
      Разведчик помедлил с ответом. Сейчас он доверял вовсе уж ценные сведения:
      — Встретит один мой… товарищ. Тоже с дальнего берега.
      — Еще богатырь? — фыркнул Ретси.
      — Вроде. Вдобавок, в затее участвует старик Сегеш. Серьезные силы? И веселье начинается, братцы, шумное. Разберемся здесь — на более зубастого зверя двинемся, на целую страну шорох поднимать! — Шагалан и сам до конца не осознавал, зачем полез в такие подробности. — Все понятно? Я либо в казармах, либо… у девушек.
      — Уж тут яснее ясного, — скривился Эркол, вставая. — Неясно только, чем эта общая потеха обернется… Ну да ладно, дружище, попробуем. Как-никак честь ватажная на кону…
 
      Покинув смрадный закуток, Шагалан пустился прямиком к разбойничьим казармам. Как и ожидал, маленький отряд Кули успел смениться и теперь собирался к ужину. Юноша отозвал их вожака в сторону. Повод совершенно невинный — требовалось незамедлительно наведаться на оружейный склад. Куля принялся было ворчать, но проситель оказался слишком серьезен и непреклонен. По прошествии получаса на выходе из склада Шагалан укрыл под плащом увесистый сверток. Потом покосился на спутника, запиравшего замок:
      — Вопросик к тебе, дядя, есть.
      — Чего еще? — сумрачно повернулся Куля.
      — Вопросик несложный, однако перед ответом подумать стоит.
      — Ты говори толком, парень. Сверх того что надобно?
      — Не о том я, дядя. Вот скажи, на нешуточные дела ходил? Чтоб с мечами, кровью?
      — И с кровью, само собой, дел хватало. Чай, не в последних бойцах значился, на хорошем счету… пока с тобой, баламутом, не свела судьба.
      Шагалан ноткой обиды пренебрег:
      — Тогда как тертому бойцу: кто для тебя самый большой авторитет в ватаге? Кому бы ты безоглядно поверил во всем, даже на слово?
      Куля с подозрением посмотрел на юношу, затем почесал в бороде:
      — Известно кому — атаманам. Мы под ними ходим, им и доверяем.
      — Ну, а кроме атаманов? Они ведь сами-то в бой нечасто бросаются, так?
      — Напрасно ты, брат. Ряж за чужими спинами никогда не хоронился, а у остальных и без того забот… Кроме… могу разве Опринью, пожалуй, назвать. Его слово у парней солидный вес имеет.
      — Достойный, разумею, человек?
      — И не сомневайся, — заверил Куля, как почудилось юноше, существенно чистосердечнее. — Правильный мужик. В бою — самый ярый, после боя — самый справедливый. Людей своих бережет и через то собственную кровь проливал многократно… Не с чужих языков болтаю, сам свидетель.
      Шагалан усмехнулся, подкинул сползающий сверток:
      — Людей бережет — это важно. С таким хорошим человеком неплохо бы и знакомство поближе свести. Где он сейчас, в лагере?
      — Да здесь где-нибудь, куда ж ему деться? Коли Ряж до сих пор в лесу, стало быть, Опринья неотлучно в лагере. В последнюю неделю только так. Ты по казармам пройдись, поищи.
      — Добро, по твоему совету и поступлю. — Разведчик помедлил, словно собираясь еще что-то добавить. Потом молча шагнул в дождь.
 
      Танжина устремилась навстречу, едва он, мокрый, ввалился в комнату. В неверной игре света свечи женщина казалась бледной и растрепанной — неизвестно, провела ли она время в раздумьях, зато волнений явно хватило с избытком. Шагалан жестом задержал готовую броситься на грудь подругу, распахнул плащ. Сверток тяжело шлепнулся на пол с глухим металлическим хрустом.
      — Что это? — замерла в испуге Танжина.
      Вместо ответа юноша, освободившись от промокшего насквозь плаща, взялся стягивать куртку. Вконец сбитая с толку женщина поняла это по-своему и ласково притиснулась. Шагалан принял жаркий затяжной поцелуй, однако дальнейшие поползновения пресек в корне:
      — Просто помоги переодеться, милая.
      Вдвоем они извлекли из мешковины ворох мелких стальных колец. Кольчуга попалась не бог весть какая, но лучшая из всего, что нашлось на складе. Доспехи разбойники вообще не слишком, похоже, жаловали. Подруга пособила обрядиться в вязкое, тянущее к земле железо и лишь затем позволила себе всплеснуть руками:
      — Ужели заново в какую переделку собрался? Еле душа теплится, даже опомниться ведь не успел!…
      Шагалан никак не ожидал услышать в ее, полковой девки, причитаниях такие интонации. Подобными голосами, наверное, преданные жены, таща за собой выводок детей, провожают в поход супругов. Здесь, правда, не вопила ребятня, но, как и положено суровому воину, Шагалан проигнорировал бабьи вскрики. Слегка качнул плечами. Звякнув, прохладная тяжесть расползлась по телу и почти перестала ощущаться. Он отодрал кое-как прицепленный к груди щиток, ощупал прорехи у левого бедра.
      — Вспомнить ничего не вспомнила, Танжи?
      Стенания оборвались, теперь женщина только всхлипывала:
      — Нечего мне вспоминать. Слухов да пересудов тут богато ходит, а вот истины в них отродясь не сыскивали.
      — Неужели и не случалось-таки странного? — Юноша поднял голову. — А мне, например, успели назвать некоего Хартига.
      Танжина закусила губу:
      — Н-да… Бове Хартиг… Пожалуй, тогда и впрямь что-то недоброе приключилось.
      — Кто это был?
      — Никто. Обычный ватажник, неплохой, хоть и не из прославленных. Разве умный чересчур, почему и пострадал.
      — Ты его знала?
      — Конечно, давно с Аалем бродил… Но не думай, я с ним не спала!… Хороший парень, веселый такой. А где-то прошлой зимой его словно подменили, осунулся, помрачнел. Не то в схватке крепко досталось, не то замыслил чего. Все по лагерю шатался, по углам секретничал, выспрашивал… Ой, ну точно как ты сегодня, Шагалан!
      — Брось, милая! И чем же та история закончилась?
      — А плохо закончилась! По весне, чуть снег сошел, исчез Хартиг. Пару дней народ гадал, а потом… созвали… Повесили бедолагу у ворот и с ним еще двоих. Не по-людски все как-то, даже высказаться перед казнью не дозволили, сразу… Объявили, дескать, шпионили они для мелонгов. Однако… вряд ли. Не тот человек был, чтобы товарищей продавать. Можешь и у Ретси спросить, приятельствовали они.
      — И многие так же про Хартига считали?
      — Многие, но роптать не отважились. У вожаков крыльцо выше, с него виднее… Ты и вправду, Шагалан, полагаешь, будто предатель среди самих атаманов? А вдруг Бове что-то выведал, и его втихомолку…
      — Тоже мыслимо. — Удовлетворенный осмотром доспехов, юноша опустился на край кровати. — Эркол с Ретси не заглядывали?
      — Никого не заносило… Ты что ж, и этих двоих за собой потащишь? Святая Женьена, неужели снова повторяется?! Опять трое намерились в петлю лезть!
      — Засунуть нас в петлю не так просто. — Шагалан, зевнув, откинулся спиной на матрас. — Да и народу на сей раз снарядится побольше. Ты вот что запомни, Танжи: уйду — запри дверь и никому не открывай, сама ночью не высовывайся, что бы ни происходило. Думаю, к рассвету прояснится. А сейчас подождем.
      Женщина какое-то время постояла в растерянности, однако Шагалан словно сразу заснул. Тогда она забралась с ногами на кровать и устроилась у его плеча.
      — Это будет… очень страшно? — спросила, царапая ногтем холодные стальные кольца.
      — Кто бы знал, — не размыкая век, отозвался юноша. — Возможно, кончится миром, возможно — кровавой баней. Не только от меня зависит.
      — И ты… вырежешь нашу ватагу?
      — Если она до конца последует за своими вожаками, а те окажутся предателями. Пока же ничего не ясно, милая.
      Так они лежали еще долго, неподвижные, но не спящие, вслушиваясь в бьющие по ставням порывы дождя. Грезилось, весь мир замер, предчувствуя недоброе, никто не сновал по коридору, не доносились привычные здесь звуки страсти и веселья. Лишь шипящая непогода за окном да два сердца, пульсирующие рядом. Это могло продолжаться вечно. Они плавали где-то между сном и явью, но едва за дверью раздались-таки торопливые шаги, юноша моментально сел. Танжина понимающе отползла в сторону, а он взялся за рукояти сабель. Короткий уверенный стук.
      — Кто? — негромко спросил Шагалан, вставая.
      — Это я. — Голос Ретси. — Открывай, затейник, покуда новости не простыли.
      Юноша обернулся к блеснувшим страхом глазам Танжины, жестом успокоил ее, дернул засов. Сообщник тотчас протиснулся в комнату. Мокрого до нитки, его била дрожь, под ногами быстро росла лужа воды.
      — Зашевелились? — потянулся за курткой Шагалан.
      — Угу, — выдавил Ретси. — Чуть не околел в твоей чертовой засаде, дружище. Надеюсь, хоть капля проку из этих мучений получится?
      — Так что произошло?
      — Атаманы вызвали к себе Гармаса. Он частенько у них на посылках служит.
      — В том числе на ночь глядя?
      — Редко, однако бывало.
      — Что потом?
      — Гармас провел внутри минут десять. Выскочил поспешно, в седло и к воротам.
      — Заметили, куда направился?
      — Вниз по оврагу.
      — Понял. Ты отменно поработал, Ретси. — Шагалан накинул поверх куртки еще сырой плащ. — Остановишься на этом или дальше пойдешь?
      Разбойник сверкнул зубами в улыбке:
      — Кто же бросает игру, едва начав? И я не откажусь от самого острого, и Эркол не отстанет.
      — Он-то где?
      — Бархат вылез сразу за Гармасом, двинулся в сторону казарм. Эркол взялся его проследить.
      — Толково. Ааль не показывался?
      — Нет.
      — Ладно, тронулись.
      Шагалан пропустил сообщника за дверь, порывисто развернулся, склонился к Танжине. Женщина была бледна и перепугана. Похоже, она до последнего момента упрямо уповала на то, что все образуется. Он коснулся похолодевшей руки, и та откликнулась судорожным пожатием. Из-за неплотно прикрытой двери кашлянул Ретси. Юноша так же резко поднялся и вышел, не оглядываясь.
 
      Вокруг крыльца раскручивалась настоящая буря. Давно потухший фонарь жалобно поскуливал на крюке. Заслоняя лицо полой плаща, Шагалан подозвал хамаранца.
      — Постарайся найти Эркола, — приходилось кричать в самое ухо. — Вместе ждите у ворот. У меня недолгое дело, подойду позже.
      — Что, рванем через ворота?
      — Да, неподходящая погодка для всяких акробатик. Думаю, нас не будут особо удерживать.
      — Ха, пусть только попробуют!
      — И я так считаю. Заодно понаблюдайте за дорогой. Этот ваш Гармас, вероятно, скоро вернется, если уже не вернулся.
      — Если вернулся, я смогу выяснить.
      — Договорились.
      Сгорбленные силуэты проворно затрусили к казармам, Шагалан — к той, что чуть не стала ему законным жилищем. С тех пор он заскакивал сюда лишь однажды, да и то на минуту.
      Дернул дверь. Еще в сенях пахнуло неизменно крепким, забористым ароматом мужской берлоги. В центре комнаты пятеро мужиков ожесточенно и горласто играли в кости. На скрип двери не обернулись, но, едва юноша приблизился, все замолчали. Трое покосились хмуро, Куля с Багером — кивнули в знак приветствия.
      — Опринья у вас? — сухо, не размениваясь на любезности, спросил Шагалан.
      Куля мотнул головой в сторону соседней комнаты:
      — Здесь. Отдыхает.
      — Позови, нужен.
      Разбойник вскочил с места, потом замешкался, пытаясь сообразить, чего ради должен подчиняться кому попало. Глянул в глаза юноше и, утратив последние сомнения, кинулся по проходу.
      — Садись с нами, Шагалан, — улыбнулся простодушный Багер.
      Среди собравшихся, пожалуй, ему единственному визит загадочного чужака доставлял радость. Остальные молча и угрюмо понурились. Они не любили загадок, однако наслушались довольно, чтобы не лезть незнакомцу поперек дороги.
      Из соседней комнаты появился Куля, за ним — Опринья, взъерошенный, помятый, но с ясным взором. Сдержанно кивнул:
      — Стряслось чего?
      — Разговор есть, сударь. Только один на один.
      Разбойник поморщился:
      — Что за ерунда? Какой такой разговор? Я думал, от Ряжа вести.
      — Мой разговор поважнее будет. — Шагалан оставался холоден и серьезен.
      Опринья всмотрелся внимательней, хмыкнул:
      — Ну не под дождем же торчать? Куля, свечу! В сени пойдем, побеседуем с молодым человеком. А ты проследи, чтоб никто у дверей не отирался.
      — Еще просьба, сударь: захватите сразу одежду с оружием. Возможен спешный поход.
      — С какой стати? Я никуда не собирался.
      — Решение за вами, но снаряжаться советую для худшего.
      Разбойник с подозрением прищурился.
      — Больно много туману, удалец, — проворчал он себе под нос, однако отправился в соседнюю комнату, откуда вернулся уже в кольчуге и при сабле. Плащ был переброшен через культю руки. — Теперь пойдем? — Кто-то из хмурых мужиков начал подниматься из-за стола, но командир жестом удержал его.
      Вдвоем окунулись в темные, холодные сени. Опринья затворил за собой дверь.
      — Слушаю.
      По еле уловимым признакам Шагалан понял — опытный воин сосредоточен и готов к любой проделке со стороны чужака. Поэтому и согласился так легко захватить на беседу оружие, поэтому не рискует приближаться вплотную. Вероятно, и под плащом обнаружится припасенный нож. Юноша, стараясь не играть на нервах собеседника, остановился в самой безобидной позе.
      — Мне нужна ваша помощь, господин Опринья.
      — Значит, что-то таки стряслось?
      — Скорее всего, да. Вы ведь боретесь против власти мелонгов?
      — Дурацкий вопрос.
      — Я тоже занят этим. А сейчас полагаю, атаманы вашей ватаги с мелонгами сотрудничают.
      Здесь Шагалана озадачили неподдельно: разбойник вовсе не изумился смелому предположению, лишь продолжал пристально разглядывать юношу. И промолчал.
      — Вы… знали? — подобрался уже разведчик.
      Опринья вздохнул:
      — У меня имелись свои подозрения. Достаточно давно.
      — С весны? С казни Хартига?
      — Неплохо ты все разнюхал, парень, — усмехнулся Опринья. — Вот аккурат так же тогда пытался говорить со мной и Хартиг.
      — Его повесили, а вы по-прежнему спокойно служили негодяям?
      — У бедняги не было ничего, кроме догадок да намеков. Однако после его смерти… Короче, уверен, он никого не предавал, ему заткнули рот. На всякий случай.
      — Кто этим руководил? Бархат? Царапа?
      — Царапа? Наслышан, но ни разу не встречал. А уж без Бархата тут, конечно, не обошлось. К тому же…
      — Ааль?
      Опринья опустил глаза:
      — Подобные события навряд ли миновали бы его внимание… Хотя… вдруг атамана самого ввели в заблуждение?
      — Всех могли туда ввести, — хмыкнул Шагалан. — Что скажете о Ряже?
      — Лихой мужик, бесшабашный, смелый.
      — Он способен быть в курсе измены?
      Ватажник надолго замолчал, потом вымолвил не без труда:
      — Способен. Жаль, добрый ратник, но в придачу простоват, открыт для стороннего влияния… и к золоту неравнодушен. Весьма.
      — Таким образом, подозреваемых полно, — заключил Шагалан, убедившись, что продолжения не последует. — Остается уточнить, кто же из них вправду предатель. Нынче же ночью я намерен это сделать, вам, сударь, идти со мной.
      Опринья удивленно поднял бровь:
      — Зачем?
      — Вы должны во всем убедиться лично, чтобы позже убедить своих бойцов.
      — Зачем? — повторил разбойник.
      — Я не хочу устраивать здесь напрасное побоище и гробить людей только за их неведение.
      — Благородно… — По губам разбойника скользнула усталая усмешка. — Надеешься одолеть всю ватагу?
      — Найдутся те, кто мне подсобит. Вы согласны?
      — Ты толком не представляешь, парень, в какую пакостную историю рвешься залезть. И меня, старика, туда же волочишь.
      — А разве не приспела пора, сударь, внести ясность в этот вопрос? Не хватит ли несчастному Хартигу вертеться в гробу?
      — И гроба у него тоже не было… — себе под нос прошептал Опринья.
      — А ведь гуляет и другая занятная история. Как-то давным-давно некий удалой солдат уже выбрал яростную борьбу вместо того, чтобы везти через пролив полсотни мальчишек. Он пренебрег советами мудрых, однако от его подвигов Гердонезу полегчало не сильно. Вы опять бросите тех мальчишек без поддержки?
      — Даже так? — Голос Оприньи совсем потух. — Вот откуда… аукнулось…
      — Согласны отправиться со мной, сударь? — напирал Шагалан.
      — А у меня есть выбор?
      — По совести сказать, нет. Либо мы уходим вдвоем, либо я ухожу, а вы… Я не вправе и дальше множить риск.
      Разбойник криво улыбнулся, никак не отреагировав на очевидную угрозу.
      — Сладишь? — только грустно осведомился он.
      — Не сомневайтесь, — кивнул юноша. — Ни сабля, ни кинжал под плащом не выручат.
      Он говорил по чистому наитию, которое редко его подводило. Не подвело и на сей раз. Опринья, покачав головой, неспешно выудил из складок плаща короткий нож, спрятал за голенище.
      — Верю, — вздохнул. — Тогда нечего здесь и время терять. Веди, темная сила, куда замыслил.

      Около ворот поджидали Эркол и Ретси. Нового спутника они приняли безо всякого прекословия, подтверждая точность выбора.
      — С четверть часа как вернулся Гармас, — вполголоса доложил музыкант. — Поскакал сразу к дому атаманов, забежал и пока еще не появился.
      — Бархат там? — спросил Шагалан.
      — Нет, не проходил. Похоже, застрял в казармах.
      — То есть гонца принимает лично Ааль? — Разведчик переглянулся с Оприньей. — Любопытно. Механизм пришел-таки в движение, и самый момент занять места для зрителей.
      — Чего? — не понял Эркол.
      — За мной.
      Стража у ворот попыталась было спорить, но Опринья властно прикрикнул, и их тотчас пропустили. Уйдя из отсветов последних факелов, погрузились в колышущееся море полуголого леса.
      — И куда теперь? — поинтересовался Ретси, закрываясь плечом от хлестких порывов ветра.
      Шагалан только махнул в ответ рукой и повел маленький отряд прямо в промозглый мрак. Идти быстро не получалось. Минуло больше часа, прежде чем они, вволю изломавшись по завалам и буеракам, выбрались из чащи. Остановились отдышаться.
      — Знакомые края, — хрипло выговорил Эркол, озираясь.
      — Неудивительно, — кивнул разведчик. — Мы направляемся в гости к одному известному ковалю.
      Ретси вскинул голову:
      — К Мигуну, что ли? Да на черта ж тогда ноги калечили? Тропа ведь есть наторенная!
      — Так путь короче… — Шагалан отвернулся, всматриваясь куда-то в ночь. — Опять же ни с кем нежеланным не столкнулись и в нужную точку попали.
      — Думаешь… здесь? Уверен? Мигун, конечно, личность темная, себе на уме, но якшаться с мелонгами?… Мы же у него тысячу раз были, верно, Эркол?
      Музыкант не откликнулся, а лишь поежился.
      — Тронулись, — скомандовал Шагалан. — Капельку осталось.
      Еще через пару сотен шагов очутились на гребне холма. У самых ног мерцало пятно — тусклое оконце кузни. Цель возникла так неожиданно и близко, что заговорщики невольно примолкли.
      — Никакого шума, — заметил наконец Ретси. — А если все же обманулся, приятель?
      Шагалан досадливо прикусил губу:
      — Всяко может статься, сейчас выясню. Сидите и не шевелитесь.
      Легким, беззвучным бегом он скатился вниз по склону, огибая кузню слева. Чем ниже, тем ощутимее редели заросли, но юноша только замедлял ход. В конце концов вовсе застыл, огляделся настороженно. Послушные спутники растворились где-то позади. Сложил руки, крикнул филином, силясь пробиться сквозь ветер. Постоял, осязая темноту. Снова пустился бежать, а затем повторил свой зов. О том, что за сумасбродная птица шаталась бы по лесу в такую непогодь, размышлять не хотелось. Тем более на этот раз он уловил слабый отклик. Несколько лишних маневров, тихие пересвисты, и вот рядом материализовался мокрый силуэт Кабо.
      — Мерзкую ночь ты выбрал, брат, — вместо приветствия буркнул хромец.
      — Что там, в кузне?
      — Не волнуйся, похоже, сработала твоя ловушка. Часа два назад прискакал молодец, побыл немного внутри и отправился обратно. Сразу после еще всадник, по виду — мальчонка, выехал дальше по дороге. Воротился где-то через полчаса. У них тут всегда по ночам подобная кутерьма?
      — За полчаса, говоришь, обернулся? — в задумчивости покачал головой Шагалан. — Куда же он ездил? Я, кроме Сошек, никаких селений-то окрест и не знаю… Гармас же, наоборот, что-то больно долго вне лагеря пропадал…
      — А эти твои… Сошки, они близко?
      — На добром коне да по чистой дороге вполне успел бы. Но зачем? Выходит, где-то там постоянно сидит эмиссар мелонгов?
      — Уже не сидит, — хмыкнул Кабо. — Чуть раньше вас прибыл новый гость.
      — Один?
      — Один. Довольно смело для разбойничьих лесов, не находишь? Рассмотреть его толком не удалось, верховой как верховой, без серьезного вооружения.
      — Он и сейчас там?
      — Должен быть. Коня не расседлал, развалился за столом, неторопливо вино тянет.
      — Черт бы тебя побрал, Кабо! В окна заглядывать все-таки не стоило. Спугнешь же!
      — Ничего. Ребята слишком уверены в себе, даже дворовых собак не завели.
      — Да уж, им совершенно ни к чему извещать окрестности о каждом своем позднем госте. Теперь так: расползаемся обратно и ждем второго визитера.
      Кабо пожал плечами:
      — Истину можно прекрасно вытрясти и из первого.
      — Это не для всякого покажется убедительным, брат. И вот еще… до поры таись от меня поодаль.
      — Кто с тобой?
      — Два приятеля из ватажников и уважаемый среди них командир.
      — Доверяешь им?
      — Ну… это лучшие, кого я там отыскал.
      Разговор оборвался будто бы на полуслове, друзья молча скользнули каждый в свою сторону.
      Шагалан вернулся к спутникам, коротко обрисовал обстановку. Спустившись по склону, четверка подкралась почти к самому дому. Если бы не воющее кругом ненастье, они бы, пожалуй, расслышали, как всхрапывают лошади у коновязи. Собак и вправду не обнаружилось. За мутным пузырем окна уютно и мирно дрожал огонек, изредка мелькали тени. Укутавшись плащами, в засаде приготовились к долгому ожиданию. Сверху уверенно лило, поредевшие заросли окончательно перестали сдерживать воду, а ветер ухитрялся зашвырнуть ее в любую щелку. Однажды лязгнул засов, на пороге в полосе света появился человек, судя по фигуре — Мигун. Прикрыл за собой дверь, постоял, настороженно прислушиваясь. Заговорщики невольно вжались в мокрую землю, хотя в такой темноте их нипочем не заметили бы. Где-то там, у подъездной дороги, прятался сейчас Кабо, за него Шагалан опасался гораздо больше. Неугомонный хромец наверняка подобрался к самым стенам дома и мог выкинуть какую-нибудь дерзость. Однако все обошлось, Мигун возвратился к себе.
      Слабое хлюпанье с глухого ночного тракта донеслось не меньше чем через час. Начавшие было в нетерпении ворчать Ретси и Эркол затихли. Из мрака выплыл всадник, рысцой подъехав к кузне, спешился, нарочито медленно привязал лошадь. На уверенный стук дверь сразу распахнулась, показавшийся Мигун безмолвно пропустил гостя, закрыл за ним.
      Шагалан покосился на Опринью:
      — Ну, что скажете, сударь? Любопытные посиделки?
      — Это не Ааль, — покачал головой разбойник.
      — Зато на Бархата чертовски смахивает, — вставил Эркол. — Как я и подозревал…
      Разведчик на него и не глянул:
      — Какие вам в придачу нужны доказательства, господин Опринья?
      — Как и ты, парень, я не верю в подобные совпадения, но… Положим, и впрямь Бархат заехал в неурочный час, к примеру, за вином. Так вот внезапно захотелось. В то же самое время здесь же остановился какой-нибудь другой путник, пережидающий непогоду. И чего? Зарезать за это обоих? Ты же не рассчитываешь, что на встречу явился белокурый мелонг?
      — Со стороны Гонсета было бы чересчур нахально.
      — Тогда как их обличить? Наилучший выход, конечно, — подслушать разговор.
      — Не получится. — Шагалан поморщился. — Я-то, вероятно, еще сумел бы подлезть вплотную, но вас бы не протащил. А мне на слово вы поверите? То-то же. Посему атакуем в лоб, входим и разбираемся со всем на месте. Вы с Эрколом ждете на улице, я — во главе, Ретси прикроет со спины.
      — Устраивает, — кивнул хамаранец. — Как насчет глотка вина — взбодриться, согреться накануне заварухи? Я прихватил флягу…
      — Меня не устраивает, — нахмурился Опринья. — Я обязан наблюдать все с первого же мгновения. Должен сам до конца верить в то, что буду рассказывать людям.
      Шагалан, помолчав, махнул рукой:
      — Ладно, снаружи Эркол и Ретси. Довольно возражений! Кому-то нужно и тылы оберегать.
      — Но ведь каждому хочется поучаствовать! — обиделся Ретси.
      — Ничего. Возникнет возможность, позовем вас.
      Обозрев напоследок свое воинство, Шагалан поднялся с земли и побежал к дому. Увидеть их в такую темень едва ли удалось бы, а вот поспешить, дабы застать беседу в разгаре, стоило.
      У стены избушки юноша замер, жестом приказал остановиться спутникам. Персональный толчок в грудь заслужил Опринья, излишне рьяно рвавшийся в бой. Очередное вслушивание в ночь. Еле различимый свист, почти писк слева — Кабо подтверждал готовность. Всхрапнула у коновязи беспокойная лошадь. Шагалан мягко ступил на крыльцо, прижался боком к ледяным петлям. К нему пробивался смутный шелест голосов, однако смысла было не разобрать. Подав всем знак затаиться, разведчик несильно и коротко пнул ногой дверь. Получилось как надо — отчетливо, но непонятно. Внутри разом смолкли. Это казалось наилучшим вариантом: доски слишком мощны, чтобы надеяться быстро их высадить. Постучать? Представиться запоздалым странником? Их там и так уже полно, новым гостям не обрадуются. Завязались бы бесплодные переговоры через дверь, игры в словесные кошки-мышки, да и голос нашлось бы кому распознать. Сейчас же расчет на банальное людское любопытство, а особая настороженность в этом только помощница.
      С минуту царила гробовая тишина. Даже ветер, чудилось, решил придержать разгул и посмотреть, чем дело кончится. Потом внутри заскрипели половицы. Человек очень старался красться неслышно, но был тяжел и недостаточно ловок. У порога он замер. Еще минуту по обе стороны двери напряженно состязались в чуткости слуха и терпении. Затем зашипел жирно смазанный засов, темноту взрезала полоса света, передавленная грузной тенью. Дверь медленно поползла наружу. Когда ширина щели доросла до локтя, Шагалан устремился в атаку. Уцепился за створку, провернулся на ней, одновременно распахивая ее дальше и вылетая на врага. Мигун, человек с обличьем лешего, успел лишь инстинктивно вскинуть руку. Не прерывая движения, разведчик жестко ударил, впихнул обмякшее враз тело в сени, сам прыгнул следом. За открытой дверью в горницу дернулись какие-то тени. Пока бесчувственный кузнец с грохотом валил скамьи, а сзади стучал сапогами по крыльцу Опринья, юноша неспешно вошел в комнату.
      У стола в свете толстой свечи стоял Бархат. Напруженный, с окаменевшим лицом, в руках — меч. Мрачные черные глаза впились в незваного гостя, в них мало обнаруживалось растерянности, зато ярости хватало с избытком. Так и не вытащив оружия, Шагалан огляделся с порога: ничего почти не изменилось с его прошлого визита, разве что пучки драгоценной травы сейчас небрежно свалены в угол. На столе бутыль вина в соломенной оплетке, пара оловянных кружек, миска с нехитрой снедью. Закончив осмотр, юноша вновь повернулся к Бархату. Разбойник держался хорошо, только острие клинка слишком уж нервно дергалось над полом.
      — Где второй? — спросил Шагалан будничным тоном.
      Мимо плеча в горницу втиснулся Опринья, глянул на Бархата, потом — удивленно — на Шагалана. Атаман встретил ватажника вспышкой ненависти:
      — Вот с тобой-то уж точно не ожидал здесь столкнуться! Продажная тварь! — Под конец голос дрогнул, сорвавшись с хрипа на визг.
      — Вопрос продажности мы еще обязательно обсудим, — согласился разведчик. — Сперва ты ответишь, где второй.
      — Второго вы завалили в сенях, болваны!
      — Не юли, атаман. — Юноша поморщился. — Мы тут давно созерцаем ваши маневры.
      Бархат поджал губы:
      — Его уже не догнать. Ушел, едва затеяли шуметь. Через кузню. Однако вам туда не пройти! — Клинок поднялся на уровень пояса, перегораживая дорогу.
      Опринья беспокойно заворочался, Шагалан, склонив голову к плечу, с интересом воззрился на противника.
      — Собираешься потягаться со мной в махании железом? — осведомился он столь холодно, что Бархат побледнел. Но не отступил.
      — В свое время у меня неплохо получалось, — с трудом вымолвил атаман.
      — Нынче другие времена и другие люди. И через кузню твой товарищ никуда не убегал. Если не ошибаюсь, это он норовит затаиться за печью? Вылезайте на свет, сударь! Вы же не трусливая мышь, чтобы прятаться по щелям, ведите себя достойно. Например, как ваш пособник.
      После секундного замешательства мокрый дорожный плащ в запечье колыхнулся, откинулся. Отряхиваясь, на середину комнаты выбрался невысокий плотный человек, темноволосый, средних лет. Одет он был в потертый купеческий кафтан, а в руке сжимал короткий меч.
      — Здесь как-то все друг друга знают, — ухмыльнулся Шагалан. — Не соизволите ли представиться?
      — Много чести для такого отребья! — выкрикнул человек. Судя по лоснящемуся лицу, нервничал он куда сильнее Бархата.
      — Спасибо, сударь! — Разведчик, кивнув, обернулся к Опринье: — Акцент, вероятнее всего, из Овелид-Куна. Старина Гонсет, сдается, не очень доверяет местным шакалам.
      Глухо рыкнув, чужеземец ринулся в бой. Юноша не замедлил шагнуть навстречу, ножнами с оставшейся в них саблей увел в сторону размашистый удар, а головкой эфеса ткнул в лицо. Противник, охнув, отлетел вспять, на руки Бархата. Несколько секунд атаман поддерживал заливаемое кровавой чернотой тело, затем брезгливо уронил его на пол. Медленно выпрямился, стирая следы растерянности и страха, перехватил свое оружие, встал удобнее. Похоже, он ясно сознавал, что поединок окажется для него роковым, тем не менее отказываться от драки не собирался. Новый топот сзади, на пороге комнаты возник запыхавшийся Ретси с мечом.
      — Что у вас вдруг? — гаркнул он, обводя горницу глазами.
      — Ничего особенного, — успокоил разведчик, последним из присутствующих обнажая клинок. — Как Мигун?
      — Вязать сразу начали, глядь, а он уже не дышит. Крепко приложился.
      — Не беда. Еще одного я тоже усмирил, хотя в живых он пока останется. И господин Бархат вот-вот к ним присоединится, если, конечно, не проявит здравомыслие.
      Атаман, озиравшийся загнанным зверем, пристально всмотрелся в холодное лицо Шагалана, распаленное — Ретси, хмурое — Оприньи. Сплюнул под ноги и со звоном, гневно швырнул туда же меч. Выругался.
      — Разумное решение, — хмыкнул Шагалан. — Если не возражаете, Ретси вас свяжет… ради общего спокойствия. И вашего товарища заодно.
      — Чего вы от меня хотите? — надменно произнес Бархат, когда ему стягивали руки веревкой.
      Юноша убрал оружие, присел на краешек стола.
      — Собственно, мне от вас, господин атаман, почти ничего не надо. Я и так знаю, что вы вступили в сговор с мелонгами, что подрядились выманивать для них других, настоящих повстанцев. Единственное, чем вы могли бы помочь, — уточнить круг лиц, осведомленных о данной забаве. Чтобы не особо мучила совесть, скажу — свой вариант списка я уже составил… Вместе с тем, хотя мои запросы этим исчерпываются, придется рассказывать и о самом заговоре, причем с подробностями. Позволим господину Опринье внимательно выслушать вашу откровенную исповедь?
      — Тогда давайте условимся, — процедил Бархат сквозь зубы. — Я выкладываю все без утайки, вы — сохраняете мне жизнь и свободу.
      — Боюсь, вряд ли получится. Сегеш определенно захочет вывесить всех изменников рядком. Впрочем, если хорошо постараетесь, я, пожалуй, замолвлю словечко.
      — Какой же мне смысл, поясните, откровенничать? Если впереди и так и так петля?
      Тем временем Ретси закончил связывать чужеземца, усадил у стены и принялся вытирать ему обильно кровоточащий нос. Шагалан задумчиво посмотрел на Бархата.
      — Существуют разные способы заставить человека поделиться правдой. Вам знаком, например, вот этот? — Юноша извлек из рукава изогнутую костяную иглу. — Кусок обыкновенной женской шпильки, но я найду дюжину точек, куда вводить эту штучку дьявольски больно. Без особой крови и усилий, однако вы предпочтете виселицу продолжению подобной жизни. Надеетесь вытерпеть? Возможен иной вариант: пройдем в кузню, разожжем горн, железа там в достатке…
      — Хватит! — непроизвольно дернулся Бархат. — Не ожидал от вас такой… жестокости.
      — У меня масса скрытых достоинств.
      — Я… — Бархат понурился. — Я буду говорить.
      — Прекрасно. Ретси, усади господина атамана удобней, это он уже заслужил. Начинайте с самого начала, с момента, когда на вас вышли мелонги.
      — Нет, все происходило не совсем так. Года три назад Ааль верховодил в крошечной шайке, обитавшей в предгорьях Хамарани. Его выловили при каком-то мелком грабеже, чудом не забили на месте и отдали властям.
      — Я слышал историю про счастливый побег.
      — Никакого побега. Люди Гонсета выбрали Ааля для важного задания и, столковавшись, отпустили на волю. Там он взялся сколачивать новую ватагу. Кого-то находил сам, кому-то позволяли сбежать мелонги.
      — Ватажники знают об особом статусе их отряда?
      — Нет, естественно. В помощь Аалю направили меня, позднее мы вдвоем ввели в курс Ряжа.
      — Чем купили вас?
      — Чем обычно покупают? — буркнул Бархат исподлобья. — С одной стороны кладут золото, с другой — петлю. Большинство соглашается.
      — То есть о связях с врагом в ватаге осведомлены только трое? Настаиваете?
      — Совершенно верно.
      — А Царапа?
      Разбойник бросил быстрый злой взгляд и нырнул лицом обратно в тень:
      — Даже вы клюнули… Нет никакого Царапы, его придумали мы с Аалем. Когда требовалось провернуть чрезмерно грязное дело, списывали на Царапу, «тайного» атамана.
      — Гармас?
      — Что вы! — Бархат не удержался от нервного смешка. — Глуповатый парень, служил в качестве посыльного, не более.
      — Но ведь вы же не письма с ним передавали? Сообщения он должен был запоминать.
      — Все просто — открытые послания он впрямь запоминал. А вести для хозяев… На такой случай имелась короткая система кодов.
      — Чего? — не понял Опринья.
      — Объясните доступней, — кивнул Шагалан. — К примеру, как вызвали сегодня на свидание этого господина?
      «Господин», едва перестав захлебываться в собственной крови, зарычал с пола в бессильной ярости.
      — Гармас ехал к Мигуну и покупал, скажем, свиную колбасу, — понуро продолжил Бархат. — Это означало, что все готово к очередной встрече спустя сутки. Если заказывался цыпленок, то встреча необходима немедленно.
      — Кто такой Мигун… был?
      — Человек Гонсета. Гердонезец, прибился в Хамарани. Подробностей про него не знаю, у нас излишнее любопытство… не приветствовалось.
      — Верю. Кто еще извне осведомлен о ваших делишках?
      — Только люди из тайной службы. Да и там… Гонсет предпочитает предельно ограничивать круг посвященных.
      — Доводилось лицезреть наместника?
      — Да… однажды. Беседовал перед отправкой к Аалю.
      — И каково впечатление?
      — Большой человек… Незаурядный ум. Подозреваю, комбинации, подобные нашей, он придумывает на досуге, просто для развлечения.
      — Так сколь сильно он сократил этот ваш… круг посвященных?
      — Точно сказать не возьмусь. Кроме самого наместника, об Аале известно по меньшей мере его секретарю да двум связным. В том числе и вот…
      Беспомощный чужеземец взорвался каким-то неразборчивым проклятием и попытался дотянуться до Бархата ногой. Тот лишь отодвинулся.
      — Что делал Мигун с вашим сигналом? — бесстрастно продолжил Шагалан.
      — Он посылал сына верхами в Сошки. Там постоянно живут под видом купцов связные Гонсета. Принцип сообщения тот же: кодовая покупка. Какая именно… ха, спросите у Мигуна… или его сынка…
      Юноша переглянулся с Оприньей, кивком указал Ретси на кособокую лесенку, ведущую на чердак. Разбойник проворно, без разговоров метнулся по ней наверх. Вслушиваясь в неясные шорохи, все настороженно ждали результатов. Наконец рыжая голова свесилась в комнату:
      — Никого. Однако здесь лаз на крышу, кажись, улизнул пострел.
      — Оплошали, — нахмурился Шагалан. — Неизвестно, куда мальчишка направится, потому заканчиваем беседу побыстрее. В чем конкретно заключалось задание Ааля?
      — Завоевать авторитет, — неохотно ответил Бархат, — выманить на себя вожаков мятежных ватаг и сдать их властям.
      — Макоун — ваша работа?
      — Да.
      — Сегеш?
      — За столь большие и славные ватаги платили особо щедро.
      — Хм, когда я у вас появился, Ряжу как раз попалась редкостная добыча.
      — Угадали, награда за поимку Сегеша. Все обставили под богатый, но беспечный караван.
      — А про повешенного вверх ногами коменданта? Выдумка?
      — Отчего же, вешали. Люди Гонсета позволяли: нам для славы, им… Черт их разберет, может, проштрафился чем.
      — Понятно. Эй, Ретси, слезай вниз, хватит там шарить! — Юноша повернулся к мрачному Опринье, который застыл, скрестив руки на груди: — Еще какие-либо сомнения, сударь? Вопросы?
      — Только один, — отозвался ватажник. — Бове Хартиг. За что на самом деле его казнили, атаман?
      Под конец допроса Бархат совсем поблек, однако нашел силы презрительно отмахнуться:
      — Болван ничего толком не знал. Тем не менее случайно подсмотрел мою встречу со связным, начал подозревать, вынюхивать, вести опасные беседы. Ааль предпочел не рисковать.
      Опринья помолчал, затем произнес тихо:
      — Я буду говорить со своими людьми. Они должны услышать, как подло их обманывали эти мерзавцы. Не защищать таких, а…
      Неясный шум из сеней. Все, даже Бархат, вмиг оказались на ногах. Шаги, распахнулась дверь, и в горницу почти вкатился, спотыкаясь, мокрый паренек лет двенадцати. Блеснув залитыми ужасом глазами, он отполз к стене и свернулся там клубком. Следом вступил Кабо. С насмешливым прищуром обозрел собравшихся, кивнул товарищу:
      — Извини, не утерпел, брат. Увидел, как оголец спрыгнул с крыши и рванул к лесу. К счастью, выбрал именно мою сторону.
      — А что с Эрколом? — сообразил Шагалан.
      — Паренек у крыльца? Смелый вояка, хоть и неопытный. Через минуту-другую отдышится, будет как новенький.
      — Свой, — ответил Шагалан на недоуменный взгляд Оприньи. — Еще посланник с того берега, зовут Кабо. Об остальных я тебе чуток рассказывал, брат. Господин Опринья, наш союзник и помощник в сегодняшней затее. Тот, что наверху, — Ретси, тот, что у крыльца, — Эркол. Ретси, спускайся ты, наконец!… Это атаман Бархат, он играет за врагов, но только что вел себя предельно любезно и откровенно. Ну, а на полу — настоящий эмиссар Гонсета. Имени он не сказал, и я уже не уверен, есть ли смысл требовать.
      Спрыгнувший с чердака Ретси с интересом уставился на незнакомца. Между тем Шагалан поднял на ноги пойманного. Паренек несильно уступал разведчику в росте, однако страх совершенно его парализовал. Приходилось держать за ворот, не давая бедолаге повалиться на пол.
      — Сын кузнеца?
      — A… ага… — Язык подчинился пленнику не с первой попытки.
      — Где таился, пока отец принимал этих гостей?
      Движение глазами на чердачную лестницу.
      — Когда кинулся в бега?
      — К… вспомнили… про меня… когда…
      — Много слышал, — заметил Опринья.
      Шагалан, кивнув, отпихнул паренька.
      — Вяжи его с прочими, Ретси. Успокоится — побеседуем. Славно, убежать он никуда не успел, отныне хотя бы горячку не пороть.
      — Но и время терять не резон, — откликнулся Кабо, так и оставшийся в дверях. — Куда теперь? На лагерь?
      — Сегеша бы дождаться, ведь Шурга поведет его сюда.
      — Им могла помешать сотня причин. Неужели думаешь, мы не совладаем сами?
      — Допускаю, и совладаем, брат, особенно при содействии господина Оприньи. Но не забывай и о людях Сегеша — Ааль, похоже, готовился к встрече с мстителями, вокруг лагеря патрули, а вся ватага настороже. Вляпаются…
      — И сколько ты намерен ждать? — скривился Кабо. — Чувствую себя в этой берлоге, словно посреди голого поля. По мне, лучше непогодь, чем крепость, способная вмиг обернуться западней.
      Остальные пятеро присутствующих с разными эмоциями, но одинаково молча следили за разговором странных юнцов.
      — Твоя правда, брат, — поразмыслив, согласился Шагалан. — Даже то, как ты застиг нас здесь, мне совсем не понравилось. Лес куда роднее, там и пересидим. Придется еще малость помокнуть, господа! Если же подмога не явится в течение часа… начнем на свой страх и риск.
      — А этих повсюду с собой таскать? — Кабо кивнул в сторону пленных.
      — Ничего не попишешь. Без присмотра их не оставить, резать вроде бы рано. Имеются кое-какие темы для бесед, а там пусть Сегеш определяет их судьбу. Ретси, выводи всех на крыльцо, вдвоем с Эрколом потрудитесь покамест сторожами.
      — Вы обещали позаботиться о моей жизни, сударь, — побледнел Бархат.
      — Сделаю все, что сумею, и только. Вы нам серьезно помогли, господин атаман, но кто знает, перевесит ли это былые грехи?
      Между тем Ретси извлек из-за голенища узкий нож, вразвалочку подошел к пленным и, покалывая их острием, принялся сгонять в одну кучу. Если Бархат тщился казаться хладнокровным, то сын Мигуна вдруг заметался в панике, а эмиссар и вовсе захлебывался слюной от ярости. Возникла короткая суматоха, крики. Шагалан и Кабо немедленно зажали пленных с боков, а разбойник понукал их сзади. Так прошли до самых дверей, где образовался неминуемый затор. Ретси нетерпеливо пихнул замешкавшегося эмиссара, качнулся, пытаясь сохранить равновесие, оперся на плечо Шагалана, повел ножом… Быстро повел…
      Слишком быстро. Поглощенный препирательством с пленными, юноша успел лишь краем глаза ощутить несущуюся к горлу стальную полоску. Тело сработало, не дожидаясь решений безнадежно опаздывающего разума, само. Шагалан провалил себя отвесно вниз, подхватил над головой руку с оружием и переправил дальше по дуге. Удар, всеобщий вздох. Широко распахнутые глаза Ретси, с изумлением рассматривающие собственную ладонь. Ладонь, вонзившую клинок по рукоять в грудь своему повелителю. Все застыли на месте, завороженно наблюдая, как разбойник зашатался, неловко отступил и сполз спиной по стене. Только тогда Кабо опустил невесть откуда возникшую саблю.
      — Вы там живы еще? — нарушил оторопь перебиваемый кашлем голос из сеней.
      — Эркол? — встрепенулся Шагалан. — Гони всех обратно в дом. Тут… новые загадки обнаружились.
      — Да что происходит, черт вас… — раздраженно заговорил Опринья, но юноша знаком приказал умолкнуть.
      Пленников водворили назад к печи, Опринья и ошеломленный увиденным Эркол устроились рядом с ними. Немым изваянием замер в дверях Кабо. Шагалан подтащил край лавки, уселся напротив раненого, принялся, не произнося ни слова, пристально разглядывать его. Тот в каком-то полуобмороке заторможенно ворочал головой, трогал пальцами то рукоять, по-прежнему торчащую из груди, то кровь, показавшуюся на губах. Никого вокруг, похоже, он уже не замечал. Несколько минут в горнице висела звенящая тишина, нарушаемая лишь нутряным покашливанием Ретси.
      — Царапа? — чуть слышно промолвил Шагалан.
      Раненый вздрогнул, через силу повернулся, закашлялся:
      — Только сейчас догадался? — Усмешка, сопровождаемая стекающими на подбородок струйками крови, получилась страшноватой.
      — Подозревал нечто подобное, но… не тебя.
      — Еще бы… За то и ценили… Высоко ценили…
      Разбойник сжал пальцами рукоять, потянул ее из себя, застонал.
      — Не надо, — предостерег Шагалан, не пошевелившись. — Твоя жизнь ныне держится на этом клинке. Выдернешь — немедленно умрешь.
      Новая гримаса, напоминающая усмешку.
      — А не выдерну — помру медленно, так?… Зачем же отсрочивать неизбежное?
      — Туда торопиться тоже не стоит.
      — Ха, здесь я свои дела… мнится, завершил окончательно. Чего от меня хотите?… Свежую исповедь злодея? Не дождетесь… Я, возможно, и проиграл, но вот ломаться не намерен.
      — Твоя воля, — покачал головой разведчик. — Если не желаешь напоследок загладить хотя бы чуть-чуть…
      — Ерунда это все… — Царапа отер губы рукавом, моментально окрасившимся темным. — Душа, грехи, прощение… А ты, парень, молодец. Хитрил я, мудрил, а все ж таки недооценил… Впрочем, ваша победа также еще далеко. И я пальцем не пошевелю для ее приближения.
      — Почему?
      — А пусть бы и из вредности… Надо же в чем-то прищемить хвост победителю…
      — Тебе настолько чужда судьба Гердонеза?
      — Гердонеза? Совершенно чужда… Я сын Хамарани и до смертного вздоха не склонюсь перед южными королями… А этот вздох не за горами.
      — Тогда единственный вопрос: зачем напал на меня? Ведь тебе все равно не удалось бы выскользнуть?
      Царапа опять усмехнулся, но совсем вяло, лицо его заметно бледнело.
      — Дурачок. Я не собирался убивать тебя… Захватить, приставить нож к горлу, вынудить… отступить твоего приятеля. Разве ты не понял по скорости движения руки? Если б я бил насмерть… быть может, кто-то иной марал бы сейчас кровью пол. Однако ты интереснее живьем.
      — Из-за Сегеша?
      — Да. И из-за тебя самого, твоей загадочной ватаги… Мелонги заплатили бы сторицею.
      — Но ты же обо всем знал заранее! Почему не остановил Бархата, не сорвал встречу? Завтра я бы спокойно отправился в город, где и угодил бы прямиком в лапы к Гонсету. Нашли бы другой способ его предупредить, разве нет?
      — Конечно… Водилась у Ааля такая идея. Я же, глупец, и отговорил. Хотелось… стребовать с властей… принести им все готовенькое… Жареным здесь потянуло. Сматываться приспевало время, как бы хозяева на всякий случай нас не прирезали. А Бархат… да пес с ним… Больше бы перепало…
      — Скотина! — прошипел сзади атаман.
      Раненый прикрыл глаза, будто от безмерной усталости, пошатнулся, но сумел выровняться.
      — М-да… — выдавил с клокочущим хрипом. — Неплохо погулял… и славным поединком закончил. От достойного противника не жаль и смерть принять… Только вот что, парень, под конец скажу. Не зазнавайся особо… я тебе еще насолю. Допускаю, ты и с ответным моим подарком сладишь, зато уж точно его не избежишь… Принимайте гостей… а мне пора…
      С этими словами он изогнулся дугой, истошно взвыл и выдрал из груди злополучный клинок. Кругом вскочили с мест, однако Царапа тут же обмяк, съежился, как пробитый бурдюк, повалился набок. Потом содрогнулся пару раз и замер, медленно изливаясь лужей крови.
      Пока все стояли, оцепенело наблюдая за этой смертью, Шагалан быстро переглянулся с Кабо. Тот кинулся в сени, вернулся хмурый.
      — Люди за порогом, — бросил отрывисто. — Не меньше десятка. При оружии.
      Шагалан покосился в сторону недвижного трупа:
      — Успел-таки, сукин сын, подозвать своих шакалов. То-то он долго на чердаке торчал, никак слезать не желал. Видать, и парня Мигуна отослал, и сам сигнал подал.
      — Я дверь запер, засовы добрые. Какое-то время посидим.
      — Вот нас кучей и спалят, — фыркнул Опринья.
      — Вряд ли сразу спалят, — покачал головой Шагалан. — Эркол, гаси свечу и лампаду… Ведь мы с Кабо все еще нужны Аалю живыми. Не так ли, господин Бархат?
      Атаман мрачно зыркнул в ответ:
      — Раньше — так. Нынче утверждать не возьмусь.
      — Что же случилось, сударь? Неужели расстроило предательство сообщников? А я-то полагал, измена — ваше повседневное состояние.
      — Напрасно ехидничаете, сударь.
      — Можно и серьезнее. Теперь понятно — вы вовсе не были полностью искренни в своей исповеди. А отсюда напрашиваются неприятные выводы.
      — О чем вы? Я же не мог выдать Царапу прямо перед его носом?
      — Не могли выдать? Или говорили исключительно то, что позволял он? Или вообще сдались и развязали язык по его указке?
      Бархат промолчал, из темноты доносилось лишь его сопение. Тем временем люди на улице отважились в конце концов на активные действия. Входную дверь сильно дернули, а затем несколько кулаков застучали по доскам. Кто-то попытался навалиться на преграду плечом. Отдельные толчки получились весьма тяжелыми, тем не менее добротная конструкция выдержала.
      — Отворяй, собачий потрох! — гаркнули басом.
      Сообразив, что захват с наскока не удался, нападающие откровенно запалили факелы и перешли к планомерной осаде. Сунулись было через кузню, но тамошняя дверь не уступала в прочности входной. Протиснуться в крошечное окошко грузному мужику было невозможно, но все же кто-то самый нетерпеливый ударил в раму копьем, вынеся ее напрочь. Хищное острие слепо влезло в горницу. Стоявший рядом Шагалан, не долго думая, снес его одним росчерком сабли, и остатки копья убрались обратно, породив новую волну брани. Кроме такого недвусмысленного отпора, осаждающих, очевидно, смущала тишина внутри дома. Никто не только не отвечал, не пытался затеять переговоры, но даже не реагировал на обильно льющуюся с улицы ругань. От отчаяния попробовали вскарабкаться и на крышу, однако этот рубеж тоже оказался неприступным.
      — С моей стороны шестеро, брат, — тихо сообщил Шагалан, выглядывая в покалеченное окно.
      — У меня примерно так же, — высунулся из сеней Кабо. — Максимум — восемь. Безумцы.
      — Кстати, я по-прежнему жду ваших разъяснений, господин Бархат, — обернулся Шагалан.
      — Неподходящий момент для болтовни, не находите? — фыркнули из потемок.
      — Ну отчего же? Самый что ни на есть подходящий: жечь нас вместе с двумя атаманами вряд ли намерены, и очень нескоро эти бараны высадят-таки дверь.
      — А что тогда?
      — Тогда они здесь и умрут.
      — Похвальная самоуверенность, юноша. Почему бы в таком случае просто не выйти во двор и не перебить всех там? Духу не хватает?
      Разведчик незримо усмехнулся бесхитростной подначке:
      — Я не рискую, если можно не рисковать. Время сейчас работает на нас, вот-вот подойдет Сегеш… И поверьте, для ваших удальцов это еще удачный вариант. А я внимательно слушаю объяснения, сударь.
      — Чего объяснять? — хмыкнул Бархат угрюмо. — Сами все прекрасно разгадали. Я никак не ожидал столкнуться тут ни с вами, ни тем более с Царапой. Увидав его, понял — действует какой-то другой план. Именно по знаку Царапы я сложил оружие, затем начал говорить. А чего оставалось? Разве я мог предположить, что меня уже списали?
      На улице усилился галдеж, и дверь сотряслась от мощного удара. Били явно каким-то бревном, но дубовые доски опять одержали победу. Сломалось бревно.
      — За новым побежали, — безмятежно прокомментировал Шагалан. — Хорошо, сударь, что способны рассказать про Царапу?
      — Он вправду хамаранец. Ну, знаете, из тех, что воют от бешенства, едва узрев герб Артави. Вдобавок он из тех, что поверили посулам мелонгов о самостоятельной провинции. Потом Гонсету стало, похоже, лень возиться с этой затеей, но кое-кто из горцев до сих пор живет мечтой.
      — Они и доныне готовы служить Империи?
      — Как видите. Сдавалось, Царапа трудится вовсе не из страха или жадности. Боец за идею, каких нечасто сегодня встретишь.
      — Когда он появился у Ааля?
      — Вскоре вслед за мной. Вероятно, его тоже специально отбирал Гонсет.
      — Да уж, неплохая идея, — покачал головой разведчик, — запустить в ватагу этакого рубаху-парня. Кто озаботится скрывать от него вольные мысли? Пока вы, господин Бархат, занимались предательством вовне, Царапа обеспечивал вам безопасность изнутри. И много народу истребили по его приказам?
      — Не много, человек шесть. Все же мы блюли осторожность.
      — Бове Хартиг в числе жертв?
      — Да.
      — Он… был близким другом Бове, — глухо добавил Эркол. — Не разлей вода, вечно в одной компании… Я еще удивлялся, что его не тронули… после казней… Думал — случайность, везение… Потом мы с ним сдружились… А едва ты, Шагалан, возник, он сразу потянул знакомиться… Кто бы мог… Я даже Бархату с недавних пор перестал доверять, а вот ему… никогда…
      — Большой лицедей ушел, — кивнул юноша, нагибаясь к окошку. — Потрясение, дружище, сильное, однако постарайся не терять рассудка. На вашей с господином Оприньей ответственности пленные, из которых один слишком буйный, а второй — слишком хитрый.
      — Видно, дряхлеть начала моя хитрость, — проворчал Бархат, — если так легко попался на приманку. Вы, сударь, сочинили превосходную сказку для нас с Аалем. Смешно вспомнить, но мы поверили в нее тотчас же.
      — Ого, наши гости волокут из леса нечто совсем непотребное… — Юноша выпрямился, вытягивая из ножен сабли. — Гораздо смешнее то, господин Бархат, что я говорил вам чистейшую правду. Мы действительно собираемся поохотиться на Гонсета… как только покончим с местными злодеями. Кабо, ты вылезаешь через кузню по моей команде, приготовься. Остальные сидят не шевелясь. Если пленники дерзнут обнаружить норов — рубите их, к чертям, без колебаний.
      Гомон с улицы, повинуясь чьим-то отрывистым распоряжениям, опять приближался. У самого крыльца он перешел в ритмичное уханье, а затем на дверь обрушился удар. Этот оказался не чета предыдущему — содрогнулся, почудилось, весь дом, толстенные доски заходили ходуном, с чердака посыпалась труха. Непостижимым образом первый натиск дверь все же вытерпела.
      — Понеслась забава, брат… — Разведчики разминулись во мраке, занимая условленные рубежи.
      Не вызывало сомнений, что долго преграда против такой атаки не устоит. Последовал очередной удар, новая волна прокатилась по жалобно скрипнувшему строению. Верхняя петля входной двери разлетелась на части, а соседнюю доску вовсе переломило. Снаружи донесся победный рев, но сразу смолк.
      — Начали! — Шагалан махнул рукой, хотя в темной комнате его жест никто не разглядел. Другая ладонь лежала на засове.
      Между тем на воле творилось непонятное. Воинственные крики сменились топотом множества ног, храпом лошадей и бряцанием боевого железа. За товарищем уже захлопнулась дверь в кузню, а Шагалан все вслушивался терпеливо в происходящее по ту сторону. До поры не страшно — путь Кабо длиннее, а вступить в бой желательно разом. Чей-то растерянный вскрик, короткий звон оружия. Сквозь темноту пробился знакомый трубный бас:
      — Ко мне все, песьи дети! Плотней! Твердо стоять, скоты!
      — Мне мерещится, или на самом деле объявился Ряж? — пробормотал Шагалан.
      Решившись, он вытолкнул засов и скользнул на крыльцо. Рядом ни души, лишь огромное сучковатое бревно, почти с локоть в поперечнике, громоздилось на ступенях. События же разворачивались в двух десятках шагов дальше — на слабо освещенном пятачке толпились, ощетинившись сталью, полдюжины человек. Из центра над ними и впрямь возносился незабываемый силуэт «третьего атамана». Белокурый великан, подняв над головой чудовищный меч, рыком пытался вдохнуть уверенность в своих бойцов. Те, впрочем, не спешили выказывать чудеса храбрости — широким полукругом их охватывала сплошная стена народа. Оборванные, грязные фигуры стояли недвижно и молчаливо, а разбойников словно гнул к земле их общий тяжелый взгляд. Только Ряж находил в себе силы противоборствовать этому.
      Со стороны кузни подошел Кабо, покосился на эпическую картину, обтер рукавом клинок.
      — Мужичок по дороге замешкался, — пояснил он. — Остальные, похоже, успели улепетнуть, бросив горстку героев. Крупный у них, однако, предводитель, а?
      — Это Ряж, один из наших атаманов-заговорщиков. Ты вот что, брат, побудь немного у крыльца. Такой толпой мы врагов в любом случае задавим, а с пленниками следовало бы поостеречься.
      — Сам, главное, не геройствуй, — напутствовал друг. — Подобный верзила подчас всякое мастерство перешибет.
      Шагалан отправился на свет факелов, туда, где усмотрел Шургу и Сегеша. Его появление повстанцы приветствовали радостным гулом, а люди Ряжа вовсе упали духом. От того чтобы сложить оружие, их удерживал отныне исключительно кружащийся над головами меч. Шурга, обогнув снаружи ряды товарищей, выскочил навстречу.
      — Ну, вовремя на подмогу подоспели, богатырь? — ощерился он.
      — Очень вовремя, дядюшка! — Шагалан искренне обнял ватажника. — Я полагал, лишь в сказках помощь в последнюю минуту прибывает.
      — Ну, здесь-то как раз ничего чудесного. Это отребье вокруг вас такой шум-гам со светопреставлением устроило, за милю слыхать. Атаман-то сразу смекнул, говорит…
      Ряж пошел в атаку. Самозабвенная ли храбрость, ярость или крайнее отчаяние толкнули его вперед, но он внезапно ринулся прямо к месту беседы, увлекая за собой остальных. Приспешники его для боя уже мало годились, пара человек откровенно шлепнулась в грязь, закрываясь руками, другие прятались за спиной вожака. Решение получалось безумным и самоубийственным, однако единственно возможным. Неповоротливая толпа повстанцев колыхнулась вдогон, безнадежно отставая, свистнули разрозненные стрелы. Страх и жажда жизни несли кучку разбойников как на крыльях, они вырвались из смыкающихся клешней и стремглав бежали к спасительному лесу. На пути у них было всего двое врагов, а во главе — могучий и непобедимый Ряж…
      — Святые Пророки! — прошептал Шурга. Его залысины вмиг заблестели потом.
      — Назад! — резко бросил Шагалан, разворачиваясь. — И подальше!
      С готовностью лязгнули вылетающие из ножен сабли. Никакой нужды ходить, лишь капля терпения — враг сам мчался навстречу… Вероятно, вид непреклонно застывшего на пути воина смутил разбойников, вот только Ряж не отвлекался на всякие там раздумья. Его казавшийся бесконечным меч обрушился с силой, способной рассечь быка. В последний момент юноша успел нырнуть к земле, пропуская колыхнувшее волосы лезвие, затем прыгнул вперед. И не к обезумевшему великану, а к его прихвостням, выглядывавшим из-за спины. Рывок получился столь неожиданным, что сразу породил суматоху и панику.
      Неистовый рев атамана — враг вошел между его людьми будто нож в масло, ударить, не задев своих, стало почти невозможно. А через секунду выяснилось, что не нож в масло, а волк вошел в овчарню! Ровно пели две стремительные сабли, ненасытные до горячей крови. Рядом с таким бойцом отборные парни смотрелись неумелыми увальнями, случайно затесавшимися в гущу схватки. Они едва начинали замахиваться, как получали два-три режущих касания и мешками валились наземь. Ни защититься, ни отскочить… Не бой — избиение, молниеносное и беспощадное. Лишь когда рухнул последний из разбойников, до недруга сумел дотянуться Ряж. К ним уже спешили десятки людей, но для атамана, чудилось, именно этот бой сделался важнее жизни. Меч вновь бил наверняка, и вновь враг немыслимым образом вывернулся да еще полоснул саблей по животу. Тяжелый, оплаченный золотом доспех выдержал.
      Противники на мгновение расступились, и только тут Ряж заметил подбегающих повстанцев. Зарычав, со свистом очертил мечом широкую дугу на уровне груди. Кто-то упал замертво, кто-то завопил, зажимая распоротую руку, самые ловкие остановились. Сзади продолжали напирать, но желающих соваться под страшный клинок поубавилось. Запаленно дыша, атаман оглянулся и попятился к лесу.
      — Всем стоять! — рявкнул Шагалан двинувшимся за ним.
      Убрал сабли, поднял с земли глефу убитого разбойника. Длинное, односторонней заточки лезвие на прочном древке, это грозное оружие многих битв ничем не смогло помочь своему перепуганному хозяину. Взвесив добычу на ладони, юноша устремился следом.
      Как ни медленно отходил атаман, он все же успел отдалиться изрядно. Впору было обратиться в бегство, когда возник неугомонный враг. Ряж в нерешительности затоптался на месте: до желанных зарослей рукой подать, но и жажда мщения не унималась, палила изнутри. Разум, как случалось не всегда, взял верх — лишь спасение даст шанс на возвращение и полнокровную расплату по долгам. Тут уж не до гордости, удирать требовалось от быстро приближающейся погони. Однако едва Ряж начал разворачиваться, враг тотчас перекинул свою глефу к плечу для метания. Спину атаману прикрывала одна кольчуга, и такой увесистой штуки, пущенной с десятка шагов, она бы не сдержала. Разбойник оглянулся, облизнул пересохшие губы.
      — Бросишь? — выговорил он.
      — Брошу, — холодно кивнул юноша.
      Вздохнув, Ряж взялся за меч обеими руками. Враг атаковал прямо с ходу, с последнего шага размашистым рубящим ударом. Атаман отбил его, но сразу хлестко получил тупым концом древка. Взвыв, отмахнулся слепо. Конец древка отлетел прочь, зато оставленное без присмотра лезвие юркнуло в ноги, резануло с оттяжкой под коленом. Великан накренился и с шумом повалился навзничь. В бешенстве рванулся было встать, но снова рухнул. Кое-как исхитрился сесть, неуклюже опираясь на такой недавно грозный меч, замер. Редкий дождь стучал по броне, капал с потемневших волос, смешиваясь с грязью и потом. Чуть отдышавшись, атаман поднял голову:
      — Доводи уж теперь до конца, чего тянешь?
      Из темноты за спиной Ряжа бесшумно возник Кабо. Друзья обменялись взглядами, Шагалан опустил оружие:
      — Нет никакой нужды.
      — Тогда считай это моей просьбой, воин! — прорычал атаман. — Дай принять смерть в честном бою!
      — Вряд ли вы, сударь, такую заслужили. Сейчас вас обезоружат, свяжут и, вероятно, повесят еще до восхода солнца. Есть пара минут на то, чтобы изменить финал своего бытия. Самому. Полагаю, найдете чем это проделать.
      Сказав так, юноша круто повернулся и, не оборачиваясь, отправился в сторону кузни. Навстречу двигались ратники, по-прежнему настороженные и озабоченные. Шагалан перехватил по дороге Шургу, что-то тихо ему произнес. У многострадального крыльца ждали Сегеш с Джангесом, а сзади, сильно хромая, догнал Кабо.
      — Счастлив, братья, что хоть в малости смог наконец подсобить вам, — улыбнулся Сегеш.
      — Так-таки и манит на подвиги, брат? — проворчал Кабо, опускаясь на ступеньку. — Подобное позерство способно и до беды довести. Ты что, не видел меня? Спеленали бы этого борова без шума и риска.
      Шагалан отмахнулся:
      — Заметил поздно. Либо ты чересчур таился, либо я почему-то понадеялся на выполнение своего поручения.
      — Ничего с твоими пленниками не стрясется.
      — Как раз насчет пленников, — вмешался в перебранку Джангес. — Это они в доме? Там заперлись изнутри и кричат, что откроют только кому-нибудь из вас.
      Вскоре Шагалан уже представлял повстанцам друзей и врагов, вкратце пришлось описать и приключившиеся здесь события. Сегеш с соратниками осмотрели, качая головой, кузню, обоих покойников. Когда выходили, появился Шурга.
      — Закололся, — сообщил он сокрушенно. — Наши-то ребята все к мечу его подкрадывались, а он тем временем какой-то кинжал выхватил… Так вот…
      — Ряды предателей тают резво, и не без твоего, Шагалан, содействия, — усмехнулся Джангес. — Как понимаю, их набиралось пятеро, нынче в живых двое.
      — Тебе их жалко, брат?
      — Нет, разумеется, свою веревку они давно заслужили. Хотя сперва неплохо было бы потолковать. Глядишь, разузнаем что интересное.
      — Ну, на это у нас имеется господин Бархат. Рассчитываю, он пока не утратил тягу к искренности?
      — Она растет с каждой минутой, сударь, — подтвердил хмурый разбойник. Между двумя копейщиками он чувствовал себя неуютно.
      — Вдобавок на свободе последний и главный изменник — Ааль. Им и займемся незамедлительно. Несколько человек из команды Ряжа разбежались, наверняка кто-то помчался в лагерь. Там нас могут ждать.
      — Что они в состоянии нам противопоставить? — посерьезнел Сегеш.
      — Если Ряж взял с собой лучших и преданных, то немного. Опасней, сир, если скроется сам Ааль.
      — Вот уж этого определенно не хотелось бы… Шурга, собираемся и тотчас выступаем быстрым маршем.
      — Люди измотаны, атаман, — отозвался ватажник. — С похода в бой, из боя — в поход…
      — Ничего не поделаешь, надо потерпеть. Скажи, отвоевав, будут отдыхать с вражескими припасами и девками. Попутно к зиме снарядимся. С тремя десятками человек обогнешь лагерь слева, Джангес — справа, мы перекроем ворота. Чтоб ни одна сволочь без позволения не выскользнула!

      Бесформенная с виду толпа повстанцев в очередной раз на удивление слаженно пришла в движение. Напоследок намеревались запалить злосчастную кузницу вместе со сваленными в ней трупами врагов, но предпочли не подавать Аалю лишнего сигнала тревоги. Своих раненых и убитого тащили с собой. По дороге Сегеш нагнал Шагалана, ведущего колонну.
      — Есть какие-нибудь идеи для штурма лагеря, брат? Признаться, мои ребята не слишком большие доки в этом. Тут и скромный частокол окажется крепким орешком, куча народу на нем поляжет.
      — Меня это волнует не меньше, сир. — Юноша взялся за стремя атаманской лошади. — Если начнется кровавая рубка, мы, вероятно, задавим Ааля, но и сами в итоге останемся без отряда. Я попробую договориться.
      — С Аалем? — изумился атаман. — Да он…
      — Не с Аалем, конечно. Необходимо открыть глаза его людям, рассказать правду.
      — Думаешь, они поверят?
      — Мне, быть может, и не поверят. Именно на тот случай я привел с собой Опринью и Эркола.
      — А еще того… третьего.
      — С Ретси… отдельная история. В остальных я уверен теперь значительно тверже. И в лагере к ним прислушаются.
      — Ну-ну…
      — Как бы то ни было, сир, есть смысл уладить дело мирно. Ведь, по большому счету, нам требуется единственно голова Ааля, так?
      Старик, смутившись, замешкался с ответом. Шагалан нахмурился:
      — Мне нужно ваше слово, сир. При сдаче люди не подвергнутся насилию, а лагерь — жестокому разграблению.
      — А если… не жестокому?
      — Припасами мы, несомненно, воспользуемся. Но ни грязи, ни крови. Вы уймете своих удальцов.
      — Пусть так, брат. В конце концов, если эти люди и впрямь ничего не ведали о предательстве Ааля… они смогут влиться в ватагу, укрепить ее. Только проверить как следует всех… Кстати, а куда девать твоих пленников?
      — Мальчишка — сын того липового кузнеца. После гибели отца держать его рядом опасно, а знает он немного. Полагаю, допросим да выгоним взашей. Второй — эмиссар Гонсета, тут беседовать придется вдумчиво и долго, а затем, очевидно, в петлю. Да, поблизости находится деревушка, где вроде должен сидеть еще один подобный ловкач. Хорошо бы тоже выудить. Пользы не бог весть сколько, зато лишний раз наступим Гонсету на мозоль.
      — Дело доброе. А третий? Бархат, помнится?
      — Ну, здесь не решусь, сир, что посоветовать, — помолчав, ответил Шагалан. — С одной стороны, он явный изменник, негодяй и ставленник мелонгов. Вместе с тем, так или иначе, рассказывал все довольно искренне. За нынешние откровения дорога назад ему закрыта, а человек он умный, хитрый и опытный. Способен быть полезным.
      — Это верно, брат. Главное, не захочет ли в один прекрасный день твой хитрец выкупить прощение ценой наших голов?
      — Есть и риск, не спорю.
      — Ладно. — Сегеш махнул рукой. — Подержим пока у себя, присмотримся.
      На подходе к лагерю Ааля отряд притих, насторожился, однако подкрадываться оказалось бессмысленно: селение гудело разворошенным ульем. Небо озарялось светом множества костров и факелов, а над зубцами частокола густо темнели силуэты разбойников. Шагалан первым выпрямился во весь рост, чертыхнулся:
      — Подняли-таки тревогу, стервецы. Растягивайте людей по линии зарослей, сир. Особо не прятаться, пусть в лагере поймут расклад сил. Но и на рожон не соваться.
      В подтверждение его слов от частокола прилетело несколько стрел, которые, впрочем, завязли в ветвях. Самые нетерпеливые из повстанцев выстрелили в ответ. Успеха это также не имело, зато вызвало в лагере новый всплеск шума. Подобное бездеятельное противостояние длилось довольно долго. Разбойники в волнении ежеминутно ожидали штурма, метались вдоль стены, пытаясь то обстреливать неприятеля, то затевать с ним разговор. Повстанцы, получившие четкий приказ, не отвечали ни на то ни на другое. Наконец прибыл вестник от Шурги, обложившего лагерь слева, а затем — и от Джангеса. Им оказался Кабо.
      — Недурной бастион сварганил ваш Ааль, — заметил он. — Со всех сторон равно мощный. Правда, заросли у нас поближе подступают, там атаковать легче. Джангес начал вязать что-то вроде лестниц, через часок смастерят.
      — Терпеть? — Сегеш покосился на Шагалана.
      — Делать нечего, сир, — отозвался юноша. — Переговоры можно, конечно, заводить хоть сейчас, но если они сорвутся… Я бы, пожалуй, попробовал овладеть воротами, только это сразу должен поддержать общий натиск. Пусть все ладят оснастку для штурма, и у Шурги, и у нас здесь. А осажденным не вредно еще малость понервничать.
      После того как вокруг лагеря заколыхалось облако огоньков и застучали десятки топоров, состояние разбойников и впрямь не улучшилось. В голосах, перекликавшихся на частоколе, послышались явные нотки паники. Когда подготовка уже близилась к концу, ворота скрипнули, из образовавшейся щели появились двое. Неуверенно вышли на открытое место, остановились, подняли руки, показывая, что не вооружены.
      — Не стреляйте! — гаркнул в темноту один. — Давайте потолкуем сперва!
      — Куля, — признал разведчик кричавшего. — Основательный мужик, не захотел, видать, драться непонятно с кем. Мы готовы к атаке, сир? Придется завершать на ходу. Я пока вылезу, поговорю, а вы подзовите Опринью с Эрколом.
      Люди продолжали медленно двигаться от ворот к кустам, то и дело оглашая окрестности воплями. От линии замерших на страже повстанцев выступил из зарослей Шагалан. Узрев его, переговорщики встали как вкопанные, потребовалось идти к ним еще несколько шагов.
      — Здорово, Куля! — безмятежно поприветствовал юноша, опершись на древко глефы. — Частенько с тобой сегодня беседуем, не находишь?
      — Ты?… — Разбойник как-то сразу посмурнел. — Я мог бы и предвидеть что-то похожее. Расспросы, недомолвки… Неласково ты отплатил за хлеб и кров, парень.
      — Не пытайся меня совестить, дядя, — бесполезное занятие. Зачем пришли? Сладиться миром? Вот и принимайтесь. Кто с тобой?
      — Маглис. — Куля кивнул в сторону косматого мужика, взиравшего на юношу с нескрываемой враждой. — Самого атамана доверенное лицо.
      — Ааля? Плохо же у бедняги теперь с приближенными. А кто ж тогда тебя, Куля, отправил?
      — От общества я, выборный. Лучше вот скажи, что с тобой, парень, за люди явились? У нас всякое разное бают.
      — О том ни к чему домыслы строить — вокруг вас «армия Сегеша». Слыхал о такой?
      Разбойник промедлил, прежде чем ответить:
      — Наслышаны, как же. Правда, слухи бродили, сложил старик Сегеш свою буйну голову. Мелонги-де умучили… Врут, выходит?
      — У вас кто-нибудь знает Сегеша в лицо? — подстегнул разведчик беседу.
      — Было у него под началом несколько наших, еще при Восстании. И мне однажды видеть довелось.
      — Тогда позже отведу к Сегешу, убедишься.
      Куля в нерешительности пожевал бороду:
      — Ну, допустим… И чего же надобно здесь славному атаману? Чем мы его прогневили?
      — Сегеш пришел поквитаться с теми, кто выдал его мелонгам. Слава богу, сыскалось чудо, вырвавшее узников на свободу, но мести никто не отменял.
      — А при чем тут мы-то?
      — Предатели из этого лагеря. С большинством уже нынче рассчитались, остался последний.
      Куля не осмелился спросить имя, но по испуганным глазам было ясно, что он догадался.
      — Ааль, — подтвердил юноша.
      — Брешешь ты все! — глухо рыкнул Маглис, набычившись. — Наговариваешь.
      — Дело щекотливое, парень, — придержал товарища Куля. — Такими серьезными обвинениями запросто не кидаются.
      Шагалан холодно кивнул:
      — Получите и доказательства. Только зачем повторять их многократно? Я намерен прийти в лагерь и рассказать обо всем ватаге.
      — Кто ж тебе поверит, щенок? — ярился Маглис.
      — Со мной люди, которым вы верите больше. Не так ли, Куля?
      — Это… Опринья? — осторожно спросил разбойник. — Он жив?
      — Жив и здоров.
      — А остальные? Бархат? И ушедшие с Ряжем?
      — Ряж мертв, как и те из его подручных, кто не успел вовремя улизнуть. Бархат схвачен. Можете видеть, драка разворачивается совсем не шуточная. И вам в ней не устоять.
      — У нас достанет железа намотать на него ваши гнилые потроха! — рыкнул Маглис.
      — Уйми своего приятеля, Куля, — поморщился юноша. — Вокруг лагеря силы, втрое превышающие ваши. Лучших из бойцов Ааля они перебили почти без потерь. Потому не обольщайтесь.
      Куля наклонился к спутнику и начал что-то горячо шептать ему на ухо. Тот лишь зло ворчал.
      — Так вы примете меня в лагере? — выждав немного, надавил Шагалан. — Или сразу приступим к кровавой потехе?
      — Кровь лить — работа нехитрая, — заторопился с ответом Куля. — Никогда не опоздаешь. А насчет поговорить… Ну, коли храбрости в избытке — приходи, пропустим. Только, чур, без оружия! Больно уж вас… сударь, нахваливают как искусного бойца, кое-чему я и сам…
      Разведчик усмехнулся:
      — Могу и без оружия. Со мной будут еще двое-трое.
      — Согласен.
      — А как поглядит на это Ааль?
      — Атаман — человек уважаемый и влиятельный, — чуть приосанился разбойник, — но в вольных ватагах исстари решающее слово всегда за сходом. Здесь не баронская дружина. Вожаки меняются, народ остается. И от имени схода я ваше предложение, сударь, принимаю.
      — Договорились. Теперь прогуляемся, посмотришь на живого Сегеша.
      Куля смутился, махнул рукой:
      — Да чего там, верю… Сказать по совести, я и видал-то его издалече, где уж в лицо опознать.
      Коротко раскланявшись, переговорщики разошлись. Разбойники поспешили в приоткрытые ворота, Шагалан — обратно к друзьям.
      — Идем, — заявил он, втыкая глефу в землю. Рядом бросил сабли. — Все готовы?
      — Без оружия? — заколебался Опринья.
      — Это же ваша родная ватага, господа удальцы! Не ожидал, что испугаетесь возвратиться в нее.
      Уязвленный Эркол порывисто швырнул оружие под ноги, Опринья последовал примеру неохотно, качая головой:
      — Даже в родной ватаге обязательно найдется несколько дураков, годных для любой гнусности. Тем более по приказу атамана.
      — Золотые слова, — хмыкнули сбоку.
      — Господин Бархат, — обернулся туда Шагалан. — А вы не желаете составить компанию? Ваше свидетельство имело бы особый вес, а вдобавок помогло бы в искуплении вины.
      — Все так, сударь, — бывший атаман скривился, — и в другое время я бы, пожалуй, согласился. Однако не сейчас. Скажу откровенно, юноша, ваши… переговоры — чистой воды самоубийство. Ааль далеко не отважный воин, но, прижатый к стенке, дерется яро. Терять-то все равно нечего! Зарезать безоружных парламентеров — самое пустячное, на что он способен.
      — По-вашему, сколько человек атамана в этом поддержит?
      — Предугадать трудно, в подобном деле все решают считанные мгновения. Многое будет зависеть, например, от положения, в котором окажется Ааль. Известно, толпа охотно следует за вожаком в дни побед и топчет — в минуты неудач.
      — Но ведь кто-то пойдет за ним до конца?
      — Отыщутся и такие. Часть из них полегла вместе с Ряжем, осталось человек… пять-семь истинно преданных. Или глубоко продажных. Открывшиеся грешки предводителя их не отпугнут.
      Шагалан заметил, что старик Сегеш впервые глянул на пленного Бархата уважительно.
      — Придется рискнуть, — вздохнул юноша. — На всякий случай, господин атаман, готовьтесь в любой момент начать штурм со всех сторон разом. Мы постараемся, по крайней мере, подать сигнал. И еще подтяните к воротам побольше лучников. Мало ли… Значит, отправляемся втроем?
      — Ты забыл меня, брат.
      Кабо выступил на свет и демонстративно уронил оружие в общую кучу.
      — А если неудача? — еле слышно сказал Шагалан. — Кто сообщит на тот берег?
      — Никаких неудач, брат. Да и кто в опасности прикроет тебе спину?
      — Чем прикроет-то? — скривился Эркол. — Голыми руками?
      Кабо снисходительно потрепал музыканта по плечу:
      — Если там, паренек, будет хоть один вооруженный человек, я непременно что-нибудь нам добуду. Не сомневайся.
      Провожаемая тревожными взглядами и тихими напутствиями, четверка покинула кусты и приблизилась к воротам. Через частокол на них свесилась внушительная щетина копий и стрел. С минуту гостей пытливо рассматривали, затем створки чуть разошлись, приоткрыв пламенеющее огнями нутро лагеря. Хмурый Куля с полудюжиной разбойников встретил их прямо при входе. Никакой особой толпы на улочках лесной деревни Шагалан не обнаружил, хаотично разложенные большие костры полыхали в безлюдье.
      — С кем же говорить? — поинтересовался юноша.
      — Пойдемте, — буркнул Куля. — Для важных слов уши завсегда найдутся. Всех скликать не можем, извините. Сами виноваты — окружили нас, ровно медведя…
      — Что, великовата деревушка? — не удержался от ехидства Кабо. — Рать на посты растянули, а теперь отвлечь боязно?
      Разбойник покосился на него неласково:
      — А с чего, удалец, доверять-то вам? Явились незваными, кровь первыми пролили… Да и в обиде не останетесь — самых уважаемых и рассудительных делегировали на встречу. Как они решат, так ватага и сделает.
      Их подвели к «атаманскому» терему. У подножия высокой лестницы переминались пятеро основательно вооруженных мужиков, четверо виднелись на ее вершине. Многих из собравшихся Шагалан успел узнать, однако сейчас все поглядывали на него исключительно мрачно.
      — Вот сюда подниметесь, — указал Куля. — Тут и выступать.
      — Еще кто-нибудь подойдет? — обернулся Шагалан.
      — И нынешних довольно. Подождем лишь, когда атаман выйдет.
      В воздухе висело напряжение. Волновались разбойники, нервно тиская древки копий, шевелил желваками Опринья, тяжело дышал бледный Эркол. Только пришельцы с той стороны пролива сохраняли удивительную безмятежность в течение всего нарочито долгого ожидания, устроенного Аалем. Кабо, похоже изначально не полагавшийся на мирный финал, даже принялся озирать выборных с хищным интересом.
      Наконец в дверях дома возник и сам атаман. Дородный, при полном параде, в белоснежном кафтане и богатой меховой шапке. Встал на краю верхней ступеньки, подбоченился, кинул строгий взор сверху вниз на явившихся за его головой. Выждал минуту, потом пророкотал низким голосом, в котором едва ли улавливался испуг:
      — Горькую картину вижу я. Люди, которым доверял, для которых трудился денно и нощно, теперь решили обратить против меня оружие! Чью орду вы привели к нам? Истинный Бог, я не знаю за собой вины перед Сегешем, если это действительно он. Не знаю, что сему славному воителю взбрело на ум, но меня поразили вы! Именно вы! Как вы посмели принести смерть и разорение в гнездо, укрывавшее вас? Разве…
      Шагалан широко, напоказ зевнул, повернувшись к ритору, и тот, сбившись, умолк.
      — Пусть господин атаман простит, — негромко и твердо произнес юноша, — однако мы прибыли совершенно по другому делу. Как я понял, здесь представители ватаги, а у нас есть о чем им поведать. Посему предлагаю обсуждение наших деяний отложить на конец, когда немного прояснятся мотивы.
      — Что ты можешь сказать достойным людям, мальчишка? — нахмурился Ааль.
      — А я и не буду ничего говорить. Имеются более уважаемые свидетели.
      По знаку Шагалана Опринья, вздохнув, ступил на лестницу. Наверху недовольно заворочались, но Ааль придержал свору.
      — Здравствуй, брат, — кивнул он. — Тебя я ожидал увидеть среди перебежчиков меньше прочих.
      — Не начинайте сначала, господин атаман,- оборвал юноша. — Приметесь краснобайствовать после того, как человек выскажется.
      Оскорбленный Ааль надулся, но стерпел. Тем временем Опринья поднялся на несколько ступенек, помедлил в нерешительности, а затем поворотился спиной к атаману. Лицо его закаменело, на лбу обозначилась паутина капелек пота. Узловатые пальцы нервно мяли воздух. Воин откашлялся, с трудом заговорил, будто выдавливая каждое слово:
      — Вы знаете меня, братья. Я сражался с вами плечо к плечу не один год и, мыслю, вправе рассчитывать на кой-какое доверие. Волей случая я сделался очевидцем очень важных событий и обязан известить о них ватагу. Даже если моих заслуг недостаточно для принятия всего на веру, их должно хватить, чтобы вы внимательно выслушали.
      — Заслуг, брат, у тебя на десятерых, здесь спору нет, — отозвался выборный, седой плечистый мужик. — Только как же ты очутился-то по другую сторону? Может, тебя и вещать понудили силком?
      Лицо Оприньи дрогнуло от негодования, скованность с волнением внезапно улетучились:
      — Не чаял, Дудан, услыхать от тебя такое. И впрямь полагаешь, меня просто запугать? Понудить лгать своим боевым товарищам? Кто тогда помешает мне в этот миг совершить правильный выбор между клеветой и смертью?
      — Смерть ходит за предателями и без их выбора, — вставил сверху Ааль.
      — Тонко замечено. — Шагалан переместил ногу на первую ступень. — Но еще одно подобное замечание, и я вам надеру уши, господин атаман.
      Хоть и нелепо смотрелась дерзость безоружного юноши, никто с крыльца почему-то не рискнул испытать меру данной нелепости.
      — И правда, атаман, — махнул ладонью седой. — Пусть скажет, а рядить потом примемся. Говори, брат.
      Ааль возмущенно отвернулся, но Опринья внимания на это уже не обращал:
      — Нынешней ночью в кузнице небезызвестного Мигуна мне выпало быть свидетелем странной встречи. Атаман Бархат и чужеземец, торговец из Сошек…
      Ватажник рассказывал последовательно, подробно, и с каждым словом мрачнели слушатели. Несколько раз Ааль порывался вклиниться в речь, однако жесткий взор Шагалана останавливал. Закончил Опринья описанием появления и печальной участи Ряжа.
      Воцарилась вязкая тишина. Выборные растерянно переглядывались, не решаясь даже пошептаться. Было слышно, как в отдалении заржала встревоженная лошадь, какая-то женщина протащила охапку сучьев к оголодавшим кострам.
      — Ну и дела… — Седой Дудан, отставив копье, поскреб в затылке. — И чего же теперь хочет атаман Сегеш?
      — Сегеш требует выдачи изменника Ааля на его суд, — ответил Шагалан.
      — И только-то? — Атаман наверху скривился.
      — Мы считаем, что с уходом Ааля змеиное гнездо пособников Гонсета перестанет существовать. С остальными людьми, непричастными к предательству, Сегеш готов сотрудничать, как и с любой другой вольной ватагой.
      — Невеселый выбор, мужики, смекаете? — Дудан обозрел сумрачных товарищей. — Либо бойня кровавая, либо голова атамана.
      — Опомнитесь, братья! — вскричал Ааль, спускаясь на пару ступенек. — Неужели вы бесчестьем и моей жизнью оплатите свое спокойствие?
      — Не кипятись, атаман, — поморщился Дудан. — Люди здесь разумеют, что такое честь. Если б все было просто, мы без колебаний приняли бы последний бой… Но как ответишь на рассказ Оприньи?
      — Оприньи? — Ааль чуть замешкался. — Ума не приложу! Опринья — весьма уважаемый человек, и я не знаю, какое наваждение заставляет его произносить столь чудовищные вещи. Я никогда не работал на мелонгов, братья! Что сделать в доказательство, коль скоро годы совместной борьбы потеряли вес? Какую клятву принести? Или, может, самому перерезать себе глотку, чтобы вы поверили?… Опринья, по сути, говорил все со слов Бархата. А где сам Бархат? Вдруг он почему-то решил оклеветать меня?
      — Бархат у нас в плену, — отозвался Шагалан скучающим голосом. — Если пожелаете разбираться досконально, то услышите и его. Только зачем Бархату зря очернять вас, господин атаман? Он сознался в своем грехе, Ряж и Царапа — подтвердили действием. Хотите нас уверить, будто находились в полном неведении об их черных делишках?
      — Воистину так! Обвиняйте меня в доверчивости или слепоте, но никак не в предательстве!
      Юноша, склонив голову набок, наблюдал за разошедшимся разбойником.
      — А если побеседовать с Гармасом? Ведь он известил Мигуна о затевающейся встрече? Что за спешные покупки потребовались? Вдобавок такие, чтобы по возвращении докладывать лично вам.
      Испуганно дернувшийся молодой парень в окружении Ааля, как понял Шагалан, и был незадачливым гонцом.
      — Клевета от первого до последнего слова!- рявкнул атаман, багровея. — Ложь и еще раз ложь! Я не готов сейчас же разгрести эту гору измышлений, но по-прежнему клянусь в своей невиновности! А вы-то чего молчите, братья? На ваших глазах чужак втаптывает в грязь честное имя…
      — Ай вправду, — перебил разведчик, — каково же ваше слово, господа ватажники? Вы узнали обо всем приключившемся нынче ночью. Если нужно, выскажется Эркол, он тоже присутствовал при некоторых событиях. Пора принимать решение.
      Выборные неуверенно переглянулись, начали о чем-то шептаться. Сбоку к ним ненароком приблизился Кабо — значит, ватажники решают и собственную судьбу. В свою очередь Шагалан неспешно поднялся по ступенькам, встал подле Оприньи, покосился вверх. Дело предстояло непростое: пробить четыре копья, заполняющих узкий проход лестницы. Ааль замер в напряжении, зло барабаня пальцами по перилам…
      Наконец Дудан выпрямился. Медленно огладил бороду, прокашлялся:
      — Рассудили мы… похоже… в пуху у тебя рыльце, атаман.
      Раздосадованный Ааль грохнул кулаком и отвернулся, а разбойник продолжал:
      — Про меру вины не скажу, но выяснять такое требуется с дотошностью. И осмотрительно, разумеется, — с виселицы-то человека уже не воротишь. Разберемся без пристрастия, внимательно. Если виновен — ответишь, нет — оправдаешься.
      — И на том спасибо, старики, — сквозь зубы процедил Ааль, утратив к обсуждению всякий интерес. — Я, конечно, приму любую волю ватаги, но… обидели вы меня недоверием крепко, до глубины души… Если уж так… командуйте всем сами, без атамана. Понадоблюсь — я в своих покоях.
      Резко дернув плечом, он скрылся в дверном проеме. Свита, настороженно озирающаяся, двинулась следом.
      — Вишь, как случилось-то… — нарушил растерянное молчание Куля. — И куда ж теперь?
      — Вот что, молодые господа… — Кабо оказался к Дудану ближе, поэтому фраза адресовалась ему. — Должно тушить страсти. Мы уберем народ со стен и пустим в лагерь, к примеру, дюжину ваших бойцов. На это вы удалите остальных в сторонку, снимете осаду.
      — Еще Ааль, — напомнил Кабо.
      — Да, атаман останется под стражей до приговора. Тут другой вопрос… — Старик замялся. — Мне нужна уверенность, что лагерь не пожгут и не разорят. Мы же по доброй воле соглашаемся на требования Сегеша, не хотелось бы столкнуться с вероломством.
      — Без обмана. — Подошедший Шагалан ответил твердо, хотя вовсе не был убежден до конца. — Мы с напарником сами проследим. Если достаточно нашего ручательства, считайте, получили его. Однако есть ли резон, господа ватажники, беречь вам отныне свой поселок? Ведь вряд ли пересидите здесь даже грядущую зиму. Никогда вас не удивляло: все лесные ватаги непрерывно бегают от врагов, ровно звери дикие, а вы месяцами вольготно обретаетесь на одном месте, в добротных домах, не особо-то и скрываясь? Сколько раз беспокоили поселок патрули? Что, авторитет Ааля? У вас появилась теперь возможность побеседовать с людьми Сегеша, еще более славного атамана. От них услышите, как живут настоящие повстанцы. — Пожилые мужики понуро внимали словам юноши. — Не авторитет Ааля вас уберегал, а его измена! А коль скоро заговор разоблачен и разгромлен, то теряется смысл и терпеть вас, братья. По-прежнему сомневаетесь, что мелонги знают об этом райском уголочке не хуже вас? Рано или поздно, едва до Гонсета дойдет весть о провале, сюда пожалуют панцирники и уничтожат все и вся, до последней курицы. Хотите дождаться?
      — А чего же делать? — насупился кто-то из выборных.
      — Вам решать, вы и думайте. По мне — не задерживаться ни на день, собирать пожитки — ив лес. Если угодно, можете спрятать ратников около поселка, пусть подтвердят мое пророчество.
      — Легко вам рассуждать, — буркнул Дудан. — «Собрать пожитки». Порушить хозяйство? Кинуться с бабами и ребятишками, со скотиной в чащи накануне холодов? Да это истребит нас верней любых панцирников!
      — Тоже правда. Отвыкли, видать, от вольных походов, жирком обросли… Тогда вставайте под руку Сегеша, он сам к этому склоняется. Спокойной жизни не обещаю, зато веселых драк — в избытке. Да и к кому же кроме-то податься вам, горемычным? Хочешь не хочешь, а слава о ватаге Ааля пойдет скверная, разве что Сегеш поймет, как и к чему было.
      — О-хо-хо, — покачал седой головой Дудан. — Круто все менять-то приходится, по живому ломать. И ведь кабы только…
      Невнятный приглушенный шум. За секунду он оформился в топот, а затем из-за угла терема вылетела группа верховых. Пятеро всадников и три оседланные лошади на поводу, вспоров захлебнувшийся искрами костер, устремились в сторону ворот. Их проводили удивленными взглядами.
      — Атаман, мать его!… — первым взревел Кабо, легко выдернул у ближайшего разбойника алебарду и рванулся следом.
      Шагалан побежал почти машинально, еще не осознав до конца происшедшего, понимание вызревало на бегу. В несколько скачков догнал хромца. Кабо мрачно покосился на друга, потом, кивнув, перекинул свое оружие. Дальше Шагалан несся уже один. Где-то сзади, судя по гулу, засуетились ватажники, но за прытким юношей им было не поспеть.
      Он мчался отчаянно, изо всех сил, прекрасно представляя: погоня за лошадьми — занятие безнадежное. Тут единственный шанс — перехватить беглецов у ворот, не позволить выскочить на открытую дорогу. Однако он явственно опаздывал, когда заметил, что планы врагов дают сбой. У едва освещенных ворот завязалась какая-то драка. Ругань, звон железа, непонятно даже, кто с кем сцепился. Очевидно, сопротивление оказалось все-таки слабым, подлетевший конный отряд решил исход заварушки. Несколько пеших фигур принялись вытаскивать засовы, пока лошади нетерпеливо плясали рядом. В одном из всадников, постоянно тревожно озиравшемся, Шагалан признал Ааля. Наконец створки со скрипом поползли наружу.
      — Быстрей, сучье племя, быстрей! — закричал атаман, косясь на близкого преследователя.
      Сабля его была обнажена, но в бой изменник тем не менее не рвался, наоборот, двинул коня к медленно расширявшемуся проходу, вызвав новую сутолоку. Зато навстречу юноше, опустив копья, бросились сразу двое пеших. Один определился без труда — Голопуз, неудачливый соперник на любовном фронте, по-прежнему дюжий, хотя и ощутимо скованный поврежденным плечом. Его напарник смотрелся чуть опаснее, потому и стал первой жертвой: поймав в простейшую воронку, Шагалан отвел копье, сухо ткнул в шею. Виду поверженного товарища полагалось остудить воинственный пыл Голопуза, однако тут на подмогу устремился кто-то из бесплодно кучившихся в воротах конников. Ободренный верзила с яростным рыком продолжил атаку. Подобно большинству разбойников, он, похоже, вовсе не отличался ни мастерством копейного боя, ни особой храбростью, лишь отчаяние да жгучая жажда мести толкали в бой. Шагалану оставалось досадовать — он, будучи на голову сильней противников, неотвратимо увязал в их наскоках, пока передовые всадники начинали выбираться за тын. Юноша попытался проскользнуть мимо толстяка, тот встретил его ударом в грудь, мощным, вобравшим немалый вес бойца. Пришлось крутануть плечами, жало скрипнуло по кольчуге, с треском деря куртку. Дальше вращение не прерывалось, разведчик пошел вниз, широким махом вынес над землей лопасть алебарды. Движение не слишком быстрое и весьма заметное, более ловкий противник мог бы и парировать. Только не покалеченный неуклюжий Голопуз. Лезвие тяжело вклинилось в голенище сапога, почти перерубив ногу, с истошным воплем верзила повалился на землю. А там налетал свежий враг. Юноша откатился в сторону, чтобы набравший скорость всадник проскочил мимо, полоснув саблей по воздуху.
      От лагеря наползали ватажники во главе с Кабо. Еле удержав перед ними коня, всадник круто развернул его и принялся нахлестывать. Путь вновь лежал мимо юноши, правда, думалось ныне исключительно о бегстве. На всякий случай отмахнулся клинком, даже не стараясь достать, и понесся прочь. Однако теперь юноша не намеревался отпускать врага. Крюк чудом сохранившейся в руках алебарды уцепил всадника за плечо. Могучий рывок, древко полетело в темноту, разбойник — кубарем назад через круп коня. Упал тяжело, ударившись о землю всей спиной, замер. Не тратя времени на поверженного, Шагалан кинулся к воротам, следом за разгоряченной лошадью…
      Здесь оказалось на удивление тихо. В редких отблесках света мелькали силуэты одиноких перепуганных коней и неспешно бродящих людей. Юноша проскочил между створками, остановился: никакого боя. Вернее, он уже закончился. Два тела, густо поросшие пернатыми стрелами, валялись в грязной колее, чуть дальше храпела, припадая на задние ноги, раненая лошадь. От сумрачной стены кустов отделился Сегеш в сопровождении повстанцев. Глянул с тревогой:
      — Правильно стреляли-то?
      Шагалан лишь кивнул. Среди убитых — Ааль. Грузное тело распласталось по земле, стылая осенняя жижа с жадностью льнула к белоснежному кафтану, словно стремясь скорее всосать в себя знатную добычу. Сразу три стрелы, прошившие кольчугу, торчали из спины, четвертая попала в бедро.
      — Атаман? — Сегеш наклонился над трупом.
      — Он самый. Большой Ааль. Ловко вы его, братцы, завалили.
      — А как было поступить? — точно извиняясь, воскликнул старик. — Распахиваются ворота, вылетают конные. Пусть не в атаку, так в побег, все едино. Мы ведь уговаривались?…
      — Да я не виню, — устало усмехнулся Шагалан. — Если б не вы, ушли бы предатели. Я про то… лучники у вас, сир, выяснилось, отменные. Вон, всю спину бедняге размолотили.
      — Стрелки, скромничать не хочу, добрые. Как в упор саданули, никакая кольчуга не спасла. Так и не довелось… с живым перевидеться… Второго-то знаешь?
      — По имени нет. Кто-то из телохранителей Ааля. Остальные удрали?
      — Еще одного доподлинно зацепили. В стремени он запутался, лошадь и поволокла. Только четвертый супостат ускакал, хоть ребята и божатся, мол, в него тоже кое-что угодило.
      Подошел, сильно прихрамывая, Кабо, за ним — с опасливой оглядкой — Дудан и Куля.
      — Ух, знатный залп! — Кабо чуть поморщился от боли. — Недурно ваши парни, господин Сегеш, набили себе руку на королевских оленях. Вот чем и следует брать, а не бросаться куда ни попадя с дрекольем наперевес… Во всяком случае, Джангес не сможет поставить тебе, брат, в вину главного покойника.
      — Ну а вы, господа ватажники, что обо всем этом скажете? — повернулся Шагалан.
      Куля осторожно заглянул в лицо мертвеца, почесал бороду:
      — Чего ж тут скажешь? Выходит, сам себе атаман приговор вынес, не стал никакого разбирательства дожидаться. Мыслю, побегом своим он и обвинения ваши подтвердил. М-да… заковыристые фортели жизнь выкидывает…
      — Ты объясни, как он мог снарядиться так проворно? Ведь лишь чудом не улизнул.
      — Так, значит, и к побегу готовился Ааль загодя. Коней-то наверняка за домом спрятали, оседланных, нагруженных. Ведала то есть кошка, чье мясо… Как в терем поднялись, сразу шасть в окно… Еще двоих к воротам определили распахнуть вовремя. Наши-то парни, похоже, воспротивились, их и… порубили… Вот кого жалко. А этих… Что ж, предателям гнилым самое место в грязи.
      Юноша посмотрел на разбойников, потом на Сегеша с повстанцами.
      — В общем, разберетесь здесь дальше без нас. И познакомитесь, и о припасах-зимовках договоритесь — люди, чай, остались разумные, за единое дело болеющие. Не забывайте только, господин атаман, про обещания… А мы и так задержались. Пошли, брат.
      — И куда же мы? — поинтересовался Кабо, когда вновь вступили в ворота. Внутри уже толпились ватажники, озадаченно наблюдавшие за беседой на поляне.
      — Последние штрихи, прежде чем отправиться. — Шагалан замедлил ход, выглядывая кого-то в толпе. — Как считаешь, брат, до зари в город не доберемся?
      — Какое, вот-вот засветает. Целую ночь пробегали, провоевали… У твоего штриха, кстати, кружки пива или, лучше, вина не отыщется?
      — Повезет, и вином разживемся, а то и хлеба куском… Эркол! — Шагалан жестом подманил музыканта. — Давай с нами, приятель, нужда в тебе имеется.
      Дверь в «дом свиданий» была распахнута настежь, едко разило горелым. Какая-то девица, заметив их через коридор, взвизгнула и нырнула в темноту. Насторожились, но комнатка Танжины оказалась запертой. Прямо у порога — куча тлеющих головешек, веток и прочего хлама. Шагалан смел мусор сапогом в сторону, постучал.
      — Танжи, открой, это я.
      Ни звука в ответ. Юноша повторил призыв, припал ухом к провонявшему дымом дереву. На секунду почудилось, будто он расслышал не то слабый стон, не то всхлип. Не раздумывая, тесня друзей, отпрянул назад, пнул дверь всем весом. Щеколда отлетела сразу, однако упрямая конструкция ухитрилась-таки заклиниться. Вторым ударом он вышиб ее окончательно и ворвался внутрь.
      Комнату переполнял дым, так что тотчас запершило в горле. Женщина лежала у стены на кровати, едва заметная в полумраке и серой пелене. Шагалан кинулся к ней. На пороге закашлялся Эркол, Кабо, прикрывая лицо рукавом, проскользнул к окошку, высадил его махом. Танжина была жива, хоть и без сознания, глухо постанывала в забытьи. Когда юноша поднял ее на руки, что-то со звоном упало на пол. Поддел носком сапога — маленький, остро заточенный кинжал.
      — Тащи, тащи! — яростно кашляя, крикнул Кабо. — Тут еще нескоро выветрится.
      Толпой вывалились в коридор. Эркол со слезящимися глазами пытался помочь нести женщину, но больше мешался под ногами.
      — И куда? — прислонился Шагалан к стене. — Не на улицу же под дождь?
      Кабо озабоченно огляделся, дернул соседнюю дверь, другую. Все заперты изнутри. Зло чертыхнувшись, пнул первую попавшуюся ногой. Получилось не хуже, чем до того у товарища, правда, цена оказалась выше — разведчик скривился, схватившись за изувеченное колено. Не обращая внимания на женский визг, Шагалан внес во вскрытую комнату подругу, опустил на постель. Перепуганная полуодетая девица отползла дальше по простыне, попробовала рвануться к двери, но вошедший Кабо ее толкнул обратно. Комнатка точь-в-точь походила на только что покинутую, четверо незваных гостей заполнили ее до предела. Раньше здесь наверняка царил какой-то приятный аромат, оригинально оттенявший хозяйку, сейчас все напрочь забивала дымная горечь.
      Танжина по-прежнему пребывала без сознания, лицо раскраснелось, неестественно пошло пятнами, пальцы то и дело мелко подергивались. Впрочем, и она, похоже, ощутила перемену воздуха — начала дышать хоть сколь-нибудь глубоко.
      — Цела, только дыма наглоталась вдоволь, — заключил Кабо после беглого осмотра. — Однако баба крепкая, здоровая, отлежится. Милочка, — кивнул он обитательнице комнаты, — открой оконце, а то и его высаживать придется. А ты, Эркол, притвори пока дверь, больно гарью несет.
      Под хмурым взглядом Шагалана девица суетливо распахнула окно, из которого немедленно стеганул мокрый ветер.
      — Как звать? — спросил юноша.
      — Ле… леона. А я вас видела… с Танжиной.
      — Садись, Леона, рассказывай, что приключилось.
      Девица примостилась на краю постели, натянув подол юбки на неуместно голые коленки.
      — Посреди ночи, сударь, шум поднялся, народ забегал, загалдел. Всех мужиков с кроватей сорвали. Вроде как напал кто-то на нас…
      — Знаю, мы и напали. Дальше.
      — Ох, потом… потом Голопуз с одним явился. Танжину потребовали. Сунулись к ней, а там заперто. Стучали, бранились — она не открывает. Кричали, дескать, сам Ааль срочно призывает ее к себе — ни в какую. Пробовали было дверь ломать, ставни, да Голопузу-то после вашей с ним… ссоры это не с руки, а пособник хлипкий попался. Мучились, грохотали — напрасно. Тогда эти душегубы совсем осатанели, разложили у двери костер, чтобы, значит, выкурить бедняжку. Задымили дом почем зря. Из девчонок кто разбежался, кто…
      — Короче, — перебил Шагалан холодно.
      — Так я… не ведаю я, сударь, толком, чего там стряслось, а только бросили злодеи вдруг все и умчались куда-то. Вроде позвали их. Ну, а мы… потерпели немного, слышим — снаружи никого. Высунулись, огляделись, да и залили этот дурацкий костер. А то ведь и сгореть могли бы совсем, верно? Пытались и к Танжине достучаться, да… она, похоже, без чувств уже была, не откликалась.
      — Вот что, девонька… — Разведчик поднялся. — Мы с товарищами отлучимся поговорить, а ты покуда разотри ее на совесть, укутай, питье какое смастери. В общем, поработай-ка малость сиделкой.
      Возражений не было. Молодые люди вышли в коридор, потом на крыльцо, где меньше разило гарью.
      — Симпатичную ты себе милашу присмотрел, брат, — ухмыльнулся Кабо. — Полагаешь, из-за тебя к ней ломились?
      — Иных причин не вижу, — произнес Шагалан в задумчивости. — Голопуз, конечно, мог и сам почуять приближение развязки, возжелать потешиться напоследок…
      — Ее бывший кавалер?
      — Вроде того. Скотина он порядочная, однако ж, мыслю, козырять понапрасну именем Ааля вряд ли осмелился. Так что, вероятно, их и впрямь отрядил покойный атаман, готовился к нашему визиту.
      — На черта? Прознал, что ты среди осаждающих, и решил шантажировать? Наивно.
      — Может, посчитал это шансом, которым неразумно пренебрегать. Только прихвостни ни с того ни с сего замешкались, мы уже вступали в лагерь, и срочно потребовались люди у ворот. На женщину махнули рукой, оставив умирать в дыму.
      — Веришь во все, рассказанное Леоной? Эх, — Кабо потянулся и зевнул, — в иное время я охотно допросил бы ее со всем прилежанием! И во всех положениях.
      — Как раз времени-то, брат, сейчас и нет. Подлинное чудо, если Гонсет до сих пор в Галаге, но он способен сорваться в любой момент. Посему отправляемся немедленно. Теперь о тебе, Эркол… — Шагалан помолчал, подбирая слова. — Знаю, ты перенес сегодня изрядное потрясение. Не каждому выпадает открыть в лучшем друге…
      — Я все понимаю, — отозвался бесцветный голос. — Не тратьтесь на утешения. Моя слепота заслуживает попреков, а не сочувствия.
      — Дело не только в утешении, дружище, нужна твоя помощь. Нужен человек, которому я доверил бы здоровье Танжины. — Музыкант вздрогнул, вскинул глаза. — Как видишь, мы срочно уходим, и о ней позаботишься ты. Отвечаешь, понятно, головой. На ближайшие часы и дни у ватаги намечаются крупные перемены, вероятно, вы оставите насиженное убежище, пуститесь в затяжной поход… Так вот, Танжина должна все это благополучно вынести. Я еще предупрежу Сегеша, но настоящим ее ангелом-хранителем назначаю тебя. По крайней мере, до нашего возвращения. Справишься?
      Бледное лицо Эркола вспыхнуло.
      — Справлюсь, — произнес он тихо. — Умру, если понадобится…
      — Переживает парень, — заметил хромец, когда разведчики двигались обратно к воротам.
      — Перетерпит. Заботясь о Танжине, и пользу принесет, и сам отвлечет мозги от горьких мыслей.
      — Считаешь, у него исключительно предатели провороненные в мозгах? — хмыкнул Кабо. — А ну как в придачу и девку отобьет? Не придется после на себя пенять?
      — Пустой разговор. Танжина — не девчонка и даже не девушка, а умная женщина, способная решать, с кем ей быть.
      — Кстати, о пустом: вина-то я, брат, так и не обрел. Ни пива, ни хлеба, ни часика-другого сна.
      — Я в таком же положении, — пожал плечами Шагалан.
      — Ой ли? Поклянешься, что не сомкнул за весь вчерашний день глаз, как и я?
      — Болтай, брат, болтай. Разве кто видел, чем ты там, в кустах занимался? А насчет вина… Попробуем захватить с собой чего-нибудь кроме оружия, в крайнем случае, подыщем тебе трактир. Главное — в спокойном местечке.

      Со стороны это, вероятно, выглядело вполне безобидно: идет себе пожилой крестьянин, ходко, уверенно, привычно. Мало ли крестьян направляется сейчас в город? Правда, обычно они везут плоды своих трудов, торопясь сбыть отложенное на продажу до морозов. Самые крепкие снаряжают целые обозы, голытьба, как и принято, скребет по сусекам. С морозами дороги застынут, ездить по ним станет легче, однако тут потянутся совсем другие, мрачные караваны — сборщики баронских податей. Тогда уже не до шумных ярмарочных забав. Те, кому в нынешнем году улыбнулось разжиться деньгами, примутся суетливо ссыпать потом добытое серебро и медь в жадные руки. А вечерами прикрывать плотнее ставни, чтобы не слышать криков неудачливых соседей над разоренным хозяйством… Между тем крестьянин шел налегке, с одной скромной тощей котомкой за плечами. Что могло вести его в город? Несделанная в спешке покупка? Задержанный долг? На последнее смахивало больше — путник взял с собой в дорогу аж троих сыновей. По теперешним беспокойным временам предосторожность похвальная. Разве мало крестьянских детей сопровождают сейчас родителей в надежде заодно выглянуть хоть на день в огромный, загадочный мир? Правда, младший из братьев на роль заступника годился едва ли — всего лет шесть-семь на вид. Зато двое других не подкачали: молодые да жилистые, ловкие, при оружии, которым определенно пользоваться умели. Пожалуй, как раз оружия-то у них было многовато, но кто рискнет нынче сунуться в лес с голыми руками? Не нечисть, так разбойник, не разбойник, так зверь дикий, как иначе оберечься? Однако если уж что и настораживало бы, то именно лес. Крестьянин вел сыновей прямиком через чащи и буреломы, изредка снисходя до вертлявой звериной тропы. Тракт под боком, какого же черта ломать ноги по бездорожью? Подобные мысли могли бы зародить серьезные подозрения, только вот обдумывать их было совершенно некому. Никто не попадался странному отряду на пути. На свое счастье.
      — Так и до самой Галаги докатимся?
      Шурга прищурился на Шагалана, делая вид, будто остановился лишь для ответа любопытному. В действительности двужильные ребята загнали его, наторелого ходока, вконец. Даже малышу Йерсу легче — часть пути его попросту тащили на закорках.
      — Мили три еще. И дальше хуже… — Старик украдкой отер лоб. — Лесные-то языки истончаются, да и шататься по ним все опаснее.
      — Чего вдруг?
      — Бродяги там обычно укрываются. Сами-то они нам не страшны, однако присматривают за ними.
      — Стражники?
      — И стражники, и люд местный… Злодействует-то голь редко, а вот пакостит по мелочи постоянно. За то и не любят. Потому здесь всякого чужака, держащегося зарослей, способны посчитать бродягой. И наказать подобающим образом.
      — Хотелось бы взглянуть на осмелившихся нас наказать, — фыркнул сзади Кабо.
      — Речь не о наказании, брат, — заметил Шагалан. — Шум раньше срока поднимать невыгодно.
      — Какой уж тут особый шум после учиненного вами недавно? Страже, чаю, впечатлений на годы вперед. Да, про трактир-то не забыли?
      — Может, перебьешься? — Шагалан поморщился.
      Остальные возразили на удивление дружно. Кабо покачал головой, Йерс незамедлительно начал хныкать, а едва отдышавшийся ватажник расставил все по полочкам:
      — Найдется время и для трактира, парни. К реке-то выйдем не прямо у моста, а где-то милей ниже по течению. Деревушка там имеется, задрипанная, но с собственной харчевней.
      — Какого дьявола нам вообще туда петлять? — спросил Шагалан.
      — А как иначе-то? — Шурга скривился в усмешке. — Снова через мост? Однажды ты уже его, удалец, перебежал. Повторить охота?
      — Ну и что? Здорово ведь получилось! — встрял во взрослый разговор Йерс, тут же заработав честный подзатыльник.
      — А если с купцами проскочить? — предложил юноша. — В прошлый раз я так и перебрался. Немного монет, и меня устроили на место сгинувшего слуги.
      Старик со скептической миной поскреб в бороде:
      — Когда и эдак удавалось, верно. Однако, боюсь, сегодня подобный фортель вряд ли пройдет. Тогда-то в Галаге было более-менее спокойно, даже наша поимка не особо взбудоражила. Сейчас же совсем иная песня, и ленивых, сонных стражников вы там, братья, не отыщете. Пока Гонсет в городе, народ трясут на въездах истово. Опять же ярмарки замирают, купцов мало. Вдобавок вот Ааля мы урезонили, следственно, выбитых слуг тоже на всех не хватит. Не, соваться нынче через мост — затея дохлая.
      — И что предпринять?
      — Да ничего страшного. Мы же нередко в Галагу проникали, есть наторенные пути. В той деревушке, куда направляемся, живет один хороший знакомый. За плату скромную он на своей лодке и перевезет нас на другую сторону.
      — А куда дальше, дядюшка, лежит твой наторенный путь?
      — Тут уж… заранее твердо не скажу. Поищем, может, не отступится Господь… Раньше-то водилась пара стражников, которые пропустили бы внутрь. Не задаром, конечно. Правда, где они теперь? Живы ли? Да и живы если, то, пожалуй, могут побояться согрешить. По крайней мере, при наместнике.
      — А без него нам эта Галага уже без надобности, — хмыкнул Кабо. — Стало быть, последняя надежда на тебя, малыш.
      Йерс не замедлил выпятить грудь и вздернуть подбородок:
      — Мое слово нерушимо, господа. Сказал, проведу в город, значит, так и сделаю. Увидите, на что способны лучшие из воинов уличных шаек.
      До деревушки добрались без ненужных волнений. Наверняка их не единожды замечали, когда приходилось пересекать обширные поля прямо по колючей щетине стерни. Некоторые подолгу смотрели вслед из-под ладони, но, не почуяв угрозы, в конце концов забывали. Стражников среди случайных наблюдателей не попалось, а простым плугарям было не до прохожих. Деревня ютилась на самом берегу Гевси. Полдюжины убогих домиков, почти землянок, скорее подошли бы бродягам. Никакой существенной пашни вокруг, у воды вяло трепыхались на ветру ряды мокрых латаных сетей. Судя по запустению и нищете, кормила своих соседей река скудно. Тем не менее в крайней из землянок воистину обнаружился крохотный кабачок. В незапамятные времена самоуверенные хозяева даже разжились настоящей вывеской в виде намалеванного окорока. Поржавевшая, облупленная жестянка и сейчас скрипела над низким входом.
      Если деревня выглядела вымершей, то внутри кабачка было на удивление шумно — за дальним концом длинного, плохо скобленного стола пировала какая-то развеселая компания. Шесть человек, одинаково смахивающих и на удачливых разбойников, и на славно поторговавших купчишек. Худого, скособоченного хозяина эта неопределенность, впрочем, нисколько не заботила, все его внимание поглощала обработка солидной поросячьей тушки, распяленной на вертеле. Исходя из безжизненности местных дворов, провизию, вероятно, доставили сами посетители.
      — Подождите здесь чуток, парни, закусите, выпейте, — негромко произнес Шурга у порога. — Я быстро обернусь.
      К гостям, занявшим ближний конец стола, сперва не проявили интереса, затем начали недружелюбно коситься. Йерс испуганным воробьем забился между юношами. Бражка загудела откровеннее, однако тут Шагалан взялся укладывать сабли, и ворчание как-то притихло.
      — Хозяин!
      Кабатчик задергался, завертел головой, разрываясь меж двух компаний. Очередной обмен взглядами с шестеркой кутил, после чего кабатчик, пригнувшись, затрусил к новым посетителям. Заказывать при всем том оказалось почти нечего: рыба отсутствовала, мясо, похоже, имелось лишь на вывеске, древняя солонина доверия не вызывала. Оставался традиционный набор — хлеб, сыр, лук и пиво. Шагалан удовольствовался этим, Кабо наморщил нос:
      — Пожрать-то и хлеб сгодится, но немыслимо пить такую мочу… — Он подмигнул другу. — Схожу пообщаюсь с соседями, они, чую, не только порося, но и вино с собой привезли.
      — Зря на драку не нарывайся, брат, — нахмурился Шагалан.
      — Господь Всеблагой, с кем тут драться? — фыркнул хромец и неспешно двинулся в глубь комнаты.
      Шагалан вздохнул, переглянулся с Йерсом, сосредоточенно жующим свою лепешку, подтянул ближе рукоять сабли. Соседи вправду приняли гостя с враждебностью, но Кабо, нимало не смущенный, втиснулся в их ряды, бойко заговорил вполголоса. Слушали его поначалу угрюмо, затем кто-то, не удержавшись, хохотнул, ответил, и вскоре вся компания уже шумела пуще прежнего. Убедившись, что конфликт улажен, Шагалан смог отпустить оружие.
      Вернулся товарищ через четверть часа. Довольный водрузил на стол здоровый дымящийся кусок свинины и две пенящиеся кружки.
      — Ловко получилось, брат, — кивнул Шагалан, одновременно нарезая мясо и шлепая по рукам мальчишку, — хотя рисковал изрядно.
      — Чепуха, — отмахнулся Кабо. — Это, по крайней мере, пить не противно. Сидр заурядный, но молодой, легкий, даже Йерсу по зубам.
      — Вот именно! — согласился мальчуган, обретая с кружкой подзатыльник.
      — А что за люди? — понизил голос Шагалан.
      — Очень душевный народ! — Кабо ухмыльнулся. — Контрабандисты местные, возят всякую мелочь туда-сюда. В общем-то, брат, те же купцы, разве что запретов и пошлин не признают. Страх сильнее, зато и барыш заметней.
      — Да, на поросят, чувствую, хватает. А чего особенного они достать могут?
      — Почти все, что пожелаешь. Травку, пряности заморские, ткани… Дорого, правда.
      — Оружие?
      — Куда тебе больше-то? У Ааля, видел, роскошный склад переполнен стоит. Точнее, стоял.
      — Там оружие заурядное, словно это вино. А сейчас появляются весьма любопытные новинки, вот что заполучить бы неплохо.
      Кабо пожал плечами:
      — Если водится у мелонгов, получим и мы. Долго ли?
      — Недолго, но сколько так раздобудешь? На одного? Троих? Пятерых?
      — А ты, брат, намерен вооружить сразу сотню?
      — Когда-нибудь и к тому придем.
      — Насчет сотни не убежден, но ниточку к торговцам я на всякий случай сохраню. Авось пригодится… Тут в разговоре иная история промелькнула.
      — Что за история?
      — Занятная. На той неделе близ какого-то городка к югу отсюда нашли купца с молодой женой. Оба осквернены и замучены зверски. Ну и ограблены, разумеется.
      Шагалан покосился от поднятой кружки:
      — И что? Мало ли по стране жестокостей творится каждый день?
      — Согласен, вот только не каждую приписывают старику Сегешу.
      — С чего бы вдруг?
      — Выжило двое слуг того купца. Они и поведали, как беглые разбойники во главе со стариком учинили сей кошмар. Ничего подобного не припоминаешь из вашей… прогулки?
      Шагалан, помрачнев, вернул кружку на стол, задумался.
      — Я соображаю, все крайне сомнительно, брат, — продолжал между тем Кабо. — Если так безжалостно вырезали хозяев, почему уцелели слуги? Они, естественно, лопочут о божественном заступничестве и чуде, но мне таких доводов недостаточно. Можно заподозрить даже руку Гонсета, который не прочь очернить противников…
      К откровенной радости Йерса, Шагалан вовсе забыл про еду, замер, понурившись. Тут в кабачке объявился Шурга в сопровождении невысокого щуплого мужичка с бегающими глазами.
      — Двинулись, пора, — позвал повстанец, однако Шагалан удержал его за плечо:
      — Кабо с малышом пускай идут, а у меня к тебе, дядюшка, вопрос. Садись.
      — Некогда рассиживаться, лодка готова… — Ватажник возмущался, пока не натолкнулся на ледяной, не обещавший ничего хорошего взгляд. Осторожно опустился на лавку.
      — Помнишь купца, которого мы… встретили на подходе к дубраве? — совсем тихо заговорил юноша. — Ты тогда заверил, что они с женой были живыми и здоровыми.
      Шурга в недоумении пожевал губами, кивнул:
      — Ну да, невредимыми всех и оставили. Не так уж давно случилось, чтоб позабыть. Бабу-то, бесспорно, помяли чуток…
      — Их обоих нашли мертвыми, причем убитыми люто.
      — Эх! — изумленно вытаращился ватажник. — Правда, что ль? И ты теперь думаешь… Да я всеми святыми поклянусь! Лично их последним осматривал. Целы были! Не занимаемся мы такой мерзостью!
      — Тише, — одернул его Шагалан. Еще раз пристально посмотрел в глаза, потер щеку. — Тогда выходит… выходит, сами слуги… после нас… Получили ранее от хозяина взбучку, вот и расквитались… Вволю потешили черные рабские душонки.
      Шурга покачал головой:
      — А мы-то их и пальцем не тронули!
      — И вдобавок бросили свободными при связанных хозяевах. Слишком уж ты понадеялся, дядюшка, на запуганность да мокрые штаны. Ни денег, ни лошадей мы для мерзавцев не сохранили, ублажились они лишь своей паскудной местью.
      — М-да, — крякнул Шурга. — Не знаешь, что нынче и мыслить-то наперед. Воистину нету дна у человеческой низости. Но ведь кто бы предположил?…
      — Никто, — холодно закончил юноша. — Можно теперь молиться, чтобы опять повстречалась эта парочка, да только едва ли Творец снизойдет к нам, грешникам. Потому трогаемся в путь, новые грехи зовут.
 
      Добытая лодка оказалась столь крошечной и хлипкой, что странники невольно заколебались. В конце концов решились было переправляться по одному, но хозяин посудины категорически потребовал садиться всем сразу.
      — Она у тебя и до середины реки не доплывет, потонет, — заявил Кабо.
      — И не таких богатырей Ласочка возила, — небрежно отмахнулся мужик. — А вот мотаться с вами от берега к берегу мне не с руки. Не любят наши власти тех, кто в обход мостов с поборами шастает, понятно? А ежели стражник какой углядит? И лодку отнимут, и штраф сдерут, да и морду вдобавок расквасят. С одной-то ходкой я, пожалуй, еще успею укрыться, но с четырьмя?… Даже не просите и не думайте.
      Очередного пассажира лодка встречала жалобным скрипом. Она колыхалась целиком и каждой своей доской в отдельности, все глубже уходя бортами в воду. Последним влез Шагалан, ежесекундно ожидая, что утлая конструкция резко нырнет ко дну. Однако каким-то чудом этого не произошло. Лодочник самодовольно хмыкнул и взялся за весла. Кое-как, непрерывно вычерпывая набегающую воду, добрались до противоположного берега.
      — Обратно доставишь? — со стоном разогнул затекшую от напряженной неподвижности спину Шурга.
      Мужик хитро сощурился:
      — Так вы ж, молодцы, небось и сами не ведаете, когда назад-то будете. Хотя за добрую монету… Прямо здесь выйдете, свистнете там, помашете. Я подгоню. Только смотрите, ежели замечу беду какую… не дозоветесь. Уж не взыщите, своя шкура завсегда дороже.
      Еще с полчаса они спотыкались, идя по мелким, заросшим кустарником холмам, огибали застывшие в промежутках озерца, темные и весьма зловонные, булькавшие газами на каждый скатившийся по склону ком земли. Далее на пути лежала Галага, повернувшаяся на этот раз боком. Кабо оглядел из-под ладони узкую серую ленту частокола.
      — При некотором старании перелезли бы, — заключил он. — Не бог весть преграда. Правда, не хотелось бы нечаянно свалиться на голову какому-нибудь патрулю… Так что прежде попробуй ты, малыш, продемонстрировать мастерство.
      Польщенный до глубины души Йерс с готовностью занял место во главе отряда. Следующие полчаса, увязая в грязи, брели вдоль края неглубокой канавы. О возможной обороне в городе, похоже, давно никто не помышлял. И без того сооруженный наспех ров совсем заплыл, стенки обвалились, а основная защитная миссия пала на ту же смердящую жижу. Не по себе становилось при мысли, что доведется перебираться через это вязкое, вонючее болото вброд, но к нужной точке ров пересох совершенно.
      — Разгильдяи, — поморщился Кабо, оглядывая стену.
      Ни одного охранника они так и не приметили. Шагалан усмехнулся:
      — Да, сладкая жизнь под крылом Империи расслабляет. Ни тебе серьезных набегов, ни баронских склок. Благодать. Лежи на лавке, жуй казенный каравай.
      — У меня бы эти лодыри собственными ложками вычистили бы все.
      — Остынь, брат. В конечном счете, разгильдяйство стражи выгодно прежде всего нам. Пока они сызнова научатся осторожности, должно уже быть поздно. Где твоя лазейка, Йерс?
      Ров оказался не таким уж безобидным. Корка едва подсохшей грязи под ногой моментально проламывалась, и смельчак погружался в сосущую кашу почти до колена. После нескольких неудачных попыток пришлось-таки набрать в окрестностях охапку хвороста, которая и послужила мостом. Изрядно перемазавшись, путники наконец взобрались на вал. Мальчишка пробежался вправо-влево и остановился у самого покосившегося бревна:
      — Вот тут мы лазаем.
      Навалившись, он отклонил выглядевшее неподъемным бревно, в сплошной стене частокола раскрылась узкая щель.
      — Протиснемся ли в такую норку? — с сомнением покачал головой Шурга. — Мы-то не малыши, чай.
      Вместо ответа Шагалан осторожно просунулся в щель по плечи, огляделся. По другую сторону располагался какой-то пустынный захламленный проулок. Кроме пары бродячих собак — никого.
      — Пролезем, — заверил юноша, выныривая обратно. — Однако тебе, Шурга, беспокоиться не придется. Останешься здесь.
      — То есть как это?! — немедленно вспыхнул ватажник. — Получается, зазря сюда топал? Не для того меня атаман послал…
      — То, зачем тебя послали, выполнено, — осадил его Шагалан. — К городу мы вышли успешно. А вот внутри, уж извини, ты можешь нас только стеснить. Потому, дядюшка, ждешь нашего возвращения снаружи.
      Йерс сзади сдавленно захихикал, глядя на раскрасневшегося от негодования старика, но Шагалан тотчас обернулся и к нему:
      — А ты, парень, напрасно веселишься — тоже останешься.
      — Чего?! — взвизгнул мальчишка. — Как дырки искать, так иди первым, а как в них лезть — не смей? Одни все самое интересное заграбастать решили?
      — Там не интересно, дурачок, а опасно, — поддержал друга Кабо. — И тебе, соответственно, делать нечего.
      Йерс упрямо надул губы, явно с трудом унимая рев.
      — Все равно пойду. Город ведь я лучше знаю, так? И вообще, да будет вам известно, я здесь живу!
      — Он здесь живет, — повернулся Кабо к Шагалану.
      — Неважно, — отмахнулся тот. — Закончим, встретимся на этой стороне, тогда пусть возвращаться в свои трущобы, если вольная жизнь успела надоесть. А до той поры за ним глаз да глаз нужен. Держи его, Шурга! Следи внимательно, а то увяжется сорванец хвостом. Выручать же его времени может и не найтись.
      — Сколько ждать-то? — проворчал повстанец, взявшись железными пальцами за плечо хныкавшего мальчишки.
      — Сегодня до темноты попробуем все разнюхать, ночью, самое позднее — утром начнем действовать. Поэтому терпите до завтрашнего вечера, устройтесь где-нибудь… вон там, в рощице, например. Только не светиться. Если не придем, сразу отправляйтесь назад. Затеется заварушка — отправляйтесь еще шибче. На подмогу не рвитесь, только головы сложите. Ясно?
 
      Когда они протиснулись внутрь Галаги, местные, недовольно урчащие собаки разбрелись по подворотням, утаскивая какую-то добычу. По запустению и грязи закоулок мало чем отличался от рва. За годы после шумных событий Первого Восстания ушлые жители шаг за шагом застроили подходы к стене. Невинный флигелек лепился к заборчику, заборчик — к сарайчику и так далее. Столь вопиющее нарушение всех мыслимых правил раньше нельзя было вообразить, ныне пресловутое разгильдяйство стражи позволило и это — патрули, похоже, просто перестали посещать неудобный закуток. Любопытно, что именно здесь по загадочному стечению обстоятельств обнаружился лаз в частоколе.
      Некоторое время юноши старательно пытались привести в порядок одежду. Удавалось не очень, бледная глина въелась в ткань намертво. От больших пятен избавились, однако теперь плащи целиком приобрели равномерно-грязную окраску.
      — Черт с ними, — вздохнул Шагалан. — Лишь бы сразу не бросалось в глаза, что мы совсем недавно катались по местным рвам. Замотайся, брат, держись неприметней и прикрывай мне спину, как обещался.
      Оружие подвязали к груди. Выхватить его стало сложнее, зато носить — безопасней: слегка оттопыривший полу клинок способен заинтересовать стражников. Надвинув капюшоны, окинули придирчивыми взорами друг друга.
      — Пошли.
      На улице, к которой примыкал закуток, шумело обычное в такой час многолюдье. Юноши приостановились осмотреться в подворотне по соседству с парой оборванных нищих. От явившегося сюда вторично Шагалана не укрылось: торговые ряды ощутимо оскудели, ярмарочная пора клонилась к закату. Во всяком случае, сквозь гудящую толпу уже получилось бы протиснуться без особой ругани и тычков. И за свою одежду они тревожились напрасно — чумазого да истрепавшегося люда хватало с лихвой, его даже прибавилось, точно все бродяги окрестностей сбрелись в город на зимовку. Хуже, что так же заметно прибавилось и вооруженных до зубов патрулей. Стражники, забыв о привычной спеси, усердно толкались в разных концах улицы.
      Разведчики переглянулись — вырисовывался неплохой шанс затеряться. Словно в подтверждение, сидевший рядом на земле нищий вцепился в полу плаща Шагалана. Хрипя что-то заплетающимся языком, он потянул к юноше исковерканную неведомой болезнью пятерню, но в ответ увидел лишь выразительный кулак.
      — Идем на уверенность? — одними губами произнес Кабо.
      Выбравшись на стремнину, молодые люди немедленно и охотно растворились в толпе, среди массы таких же серых, вымокших плащей и капюшонов. Шагалан двигался впереди, в меру скромно, в меру твердо продавливая дорогу. Кабо бесшумной тенью следовал за ним. Иной разбитной лавочник или хмельной гуляка вскидывался, запоздало возмущаясь бесцеремонным толчком Шагалана, уже начинал размахивать руками и набирать в грудь воздуху для громозвучной брани, однако тут же неведомо откуда получал короткий и жестокий удар. Пока приходил в чувство, обидчики терялись в мельтешении спин. Несколько раз по ним царапнули хмурые взоры озабоченных стражников. Рука сама ползла к оттягивающему ремни клинку, но Шагалан сдерживался, холодный и уверенный. Срабатывало неизменно — не почуяв желанную дрожь жертвы, стражник уводил глаза дальше, возиться с каждым чужаком после долгого трудового дня он уже не желал. Более дотошный служака попался лишь однажды: бородатый солдат так пристально разглядывал путника, что Шагалан было смирился с неизбежным допросом. Помогать здесь надлежало не оружию, а хорошо подвешенному языку, особо раскованному, коль скоро оружие все-таки наготове. На счастье, в этот момент где-то сзади истошно взвился традиционный базарный клич «Держи вора!», и стражник с товарищами неохотно поспешили туда.
      — Мне почудилось, или мы действительно выбираем места, где солдаты гуще? — невинно поинтересовался Кабо, когда они разбирали покупки — пирожки и орехи в меду. Сегодня разведчики могли себе позволить и такое.
      — Не почудилось, брат, — отозвался Шагалан, жуя. — Если вокруг куча стражи, значит, мы еще не опоздали. Тот, кто их так взбодрил и отправил на улицы, по-прежнему в городе. Причем сгущаться стража должна именно около нашей цели.
      Мимо, петляя между людьми и товарами, прошмыгнул какой-то лохмотник. По всей вероятности, это и был недавний воришка, поскольку следом, громыхая железом и сдавленно бранясь, ломились стражники. Торговцы и простые прохожие немедленно присоединяли голоса к общему негодующему хору, однако присоединиться к забаве лично спешили редко. Кто-то, пользуясь минутной суматохой, незаметно тащил с прилавка каравай, а кто-то якобы нечаянно хватался за пышные прелести статной кухарки. Визгу и переполоху добавилось. Юноши безучастно проводили погоню глазами.
      — Тогда в виду этой цели охрана поднимется сплошной стеной, — продолжил прерванную мысль Кабо.
      — Узнаем очень скоро… Черт! — Шагалан сжал зубы.
      Хромец не дрогнул, но жевать перестал.
      — Что там?
      — Вон, мальчишка… Когда вынырнул из-за телеги, померещилось, будто Йерс.
      — Совершенно не похож. — Кабо возвратился к пирожку. — Может, напрасно не взяли с собой малыша? По городу он бы нас провел легко.
      — Парнишка вовсе не такой послушный, каким выглядит. Опекать же его здесь некому. Да в городе и сами не заблудимся — я, сдается, догадываюсь, куда мы направляемся.
      Через пару кварталов они свернули в переулок, вышли на соседнюю улицу. В конце ее темнела грузная туша донжона.
      — Знаменитая тюрьма? — усмехнулся Кабо. — Думаешь, там наш желанный друг и засел? Впрочем, и так, брат, все видно.
      Возможные сомнения исчезли в момент: по площади, где царила башня, вытянулось настоящее оцепление. Стражники в мокрых кожаных доспехах, угрюмо опирающиеся на копья, от одного до другого не более трех шагов. Дальше — еще хуже. Вдоль осклизлой стены самой башни — вторая цепь, и блестела она уже серьезной сталью.
      — Мелонги, — присвистнул Кабо. — Натуральные, матерые. Покорители мира, мать их… Никогда не доводилось лицезреть стольких сразу.
      Линия воинов около стены оказалась реже — шагов пять друг от друга, — зато у единственного входа собралась целая толпа. Стальные латы шевелились, словно чешуя гигантского змея. Копий немного, умелые бойцы сызвеку предпочитали им меч или топор.
      — А ведь полно народу, брат. — Кабо на секунду высунулся из-под арки, где юноши укрылись от моросящего дождя и любопытных глаз. — Не вовремя это я про сплошную стену ляпнул, разбудил лихо. Одних белокурых человек тридцать, не меньше, да стражи под сотню. Он что, разве всегда с такой помпой путешествует?
      — Вряд ли это личные телохранители Гонсета, — покачал головой Шагалан. — Их бы он зря под дождем томить не стал. Вдобавок мне описывали небольшой отряд отборных бойцов, а тут орда, вдвое крупнее обычного гарнизона города. Хотя солдаты наторелые, уважение внушают.
      — Но если не охрана наместника, тогда что? К чему подобные предосторожности, если не ожидаешь худшего? А ведь он не должен ничего ожидать.
      — Продолжим уповать, что не ожидает, — произнес Шагалан, покусывая губу. — Скоро стемнеет, неужели они проторчат здесь всю ночь?
      — А напролом?
      — Безрассудство, брат. Не погибнем, так завязнем точно. Подтянут силы, расставят стрелков… Даже не вырвемся.
      — Кстати, о стрелках. Можно забраться на какую-нибудь из соседних крыш. Приличный лук добудем, не проблема.
      — И потом? Сидеть на этой крыше как два петуха, гадая, не выйдет ли господин наместник на вечернюю прогулку? А тот вообще не покажется… — Шагалан в очередной раз высунул голову из их полутемного убежища. — Вот это да!
      — Что? — зашевелился Кабо.
      — Глянь вон на те крыши. Видишь?
      — Люди какие-то. С оружием.
      — Не просто люди, а стрелки. Как, по-твоему, чего они там наверху потеряли? И оружие у них не рядовое. Я тебе, брат, рассказывал о новых самострелах, игрушки мощные и опасные. Улавливаешь?
      — Ясно, ясно. Следят, чтобы на крыши около башни не вылез кто чужой. Похоже, наш паук предусмотрел и такой вариант.
      — Да, приятно иметь дело с сильным противником, не правда ли? Теперь и о стрелках заботиться не надо, они уже на позициях.
      — Думаешь, смогут прицельно бить по площади?
      — Наверняка. Впрочем, в случае нападения и своих не пожалеют, выкосят все живое. Еще горишь желанием попробовать, брат?
      — Нам бы только прорваться в башню, а там уж никакие стрелы…
      — Увы, ошибаешься, — покачал головой Шагалан. — Мне довелось побывать и внутри. Не размахнуться нам в узких тамошних норах толком, а пара копейщиков в силах какое-то время отпихивать даже самых что ни на есть разудалых мастеров. Между тем встретят, чую, не заурядные копейщики. Крепкая мышеловка получится.
      Кабо хмуро помолчал, снова и снова оглядывая твердыню.
      — И так не пролезть, и так не подступиться, — проворчал себе под нос. — Все же, как хочешь, брат, а отхватить в качестве врага столь смышленого парня в действительности противно. Любую возможность, зараза, предусмотрел, каждую щелку перекрыл. Людей раскорячил, зато жизнь свою бесценную уберег! Что же теперь? Этакий талант просто нуждается в уничтожении. Будем караулить, когда он соберется, в конце концов, куда…
      — Боюсь, и это наш талант предусмотрит. — Шагалан ненавязчиво вклинился в чужое ворчание. — В самую неожиданную минуту десяток-другой всадников сорвется с места и полетит галопом в самом неожиданном направлении. При одинаковой одежде ты даже не отличишь наместника для точного выстрела. Вырубить охрану целиком тоже мудрено — пока одни бросятся сдерживать тебя грудью, остальные вывезут своего генерала. Догнать их все равно не на чем. Кабо покосился на друга недовольно:
      — Сам выдумал или какая сорока поведала?
      — Большей частью выдумал. Однако если мы признаем за Гонсетом нешуточный талант, обязаны рассчитывать, что он поступит наилучшим образом. Я бы организовал дело именно так.
      — Ну да, ну да… И все же не покидает ощущение, словно он настороже. Определенно готов к покушению, причем к серьезному, которое нелегко отразить… Ты, брат, часом, не слишком тут яркое впечатление произвел в компании Сегеша?
      — По крайней мере, я старался не оставлять следов, — пожал плечами Шагалан. — Кстати, заметил, на самой башне тоже бродят какие-то фигуры?
      — Еще стрелки?
      — Трудно сказать, оружия не видно.
      — Эх! — Кабо хлопнул кулаком по ладони. — Вот бы это оказался Гонсет, а? Должен же он изредка высовываться на воздух? Разве не может нам хоть однажды крупно повезти?
      — И куда девать такое везение, ухарь? — фыркнул Шагалан. — Если он и гуляет на верхней площадке, то чувствует себя в полной безопасности. Подходы перекрыл, отсюда его и так еле разглядишь, на соседние крыши никто не сунется.
      — Неужели мы не вырежем придурков с их самострелами?
      — Вырежем, разумеется. Однако шума по-любому не избежим. Сколько времени Гонсету нужно, чтобы плюхнуться за парапет или нырнуть в люк? А потом по врагам ударят остальные стрелки, подоспеет охрана… Опять-таки мышеловка, брат. К тому же крыши вокруг низковаты, сложно будет попасть наверняка.
      — Низковаты, говоришь? А как насчет той домины?
      В числе прочих окружение злополучного донжона составлял и сравнительно недавней постройки собор. Согласно последним веяниям, он напоминал высоченную скалу, увешанную несметным множеством больших и малых пиков. Вырываясь из всего этого мелколесья, главный шпиль возносился едва ли не к самым тучам, что плотной пеленой задавили город. Вход украшали вырезанные в камне фигуры святых подвижников, мучеников и других достойных слуг Творца, чуть выше плиты сохраняли девственную чистоту: закончились деньги. Не требовалось провести жизнь в Галаге, чтобы догадаться: закладывалось величественное сооружение еще в правление Артави, когда, почитай, полстраны принадлежало Церкви, а начало отделки совпало с завоеванием. Мелонги легко, как бы между прочим, осуществили давнюю тайную мечту всех королей — отрезали монастырские земли в пользу казны. После такой экзекуции стало не до пышных строек. Храм тем не менее освятили, однако в жемчужину города он так и не превратился. Сейчас дело шло к вечерне, у входа наметилось некоторое оживление. Тоненькие струйки горожан потекли, прижимаясь к домам, в сторону храма. Судя по торопливым шагам и пугливым взглядам на вооруженные цепи, в обычные дни служба собирала куда больше народу. Стражники не реагировали на прихожан, но даже редкие нищие устраивались на паперти как-то робко.
      — Ну и что? — запрокинул лицо к небу Шагалан. — На этих крышах тоже лучники. Конечно, в таком лесу пробраться проще, да только уверен, все лазейки туда охраняются с особой тщательностью. Не в духе Гонсета проворонить лучшее место для стрелка-убийцы. Радует единственное — войти внутрь, не вызывая подозрений, нехитро. Потому можно и проверить…
      — Вообще-то я имел в виду не крышу, — усмехнулся Кабо. — Если приглядишься, брат, то заметишь почти под самым шпилем малюсенькое окошко. Нашел?
      — Да это и не окошко вовсе, — ответил Шагалан после долгого прищуривания. — Так, дырка какая-то для воздуха. Туда и голову-то не высунешь.
      — А туда и нечего голову совать. Главное, чтоб стрела прошла. Смекаешь, о чем я?
      Шагалан в задумчивости потер щеку:
      — Полагаешь, там забыли поставить стражу?
      — Какая разница? — нетерпеливо поморщился Кабо. — Уж в таких-то стенах уберем дюжину стражников без единого звука. Ты соображай, брат, проворнее, Гонсет не выдержит бродить там целый вечер.
      — Да нет, отчего бы не попробовать? — пожал Шагалан плечами. — Разведаем подходы, узнаем, что к чему. А если это не Гонсет? Мы же его никогда не видели, есть лишь самые общие описания с чужих слов.
      — Вот на них и придется опираться. Если там гуляет кто-то схожий, его и упокоим… лелея надежду, что разговоры про двойников наместника — досужие байки. Ну, решился?
      Поправив капюшоны, юноши выскользнули из своего убежища и пристроились к цепочке прихожан. На высоких, открытых ветру ступенях действительно было не очень уютно, шеренги врагов сотнеглазым чудищем точно пялились в спину каждому входящему. Внутри напротив оказалось мирно и полутемно. Из гулкого, малолюдного зала доносился отдаленный рокот голосов и сладковатый аромат курений.
      — Давненько не посещал таких заведений, — шепнул Кабо, когда остановились в притворе. — Однако службу посмотрим как-нибудь после. Заслони, я нащупаю дверь.
      Мимо, слабо различимые во мраке, шли и шли люди. Особо знатных немного, но имелись и зажиточные торговцы, и прилично одетые ремесленники. Под опекой солидного отца и старой няни просеменила, опустив глазки в пол, юная девушка. Одного ее быстрого взгляда в сторону хватило понять — где-то там шествует удачливый поклонник. Для этой пары храм обернулся удобным местом свидания, другие приходили ради деловых и праздных бесед, кто-то — для замаливания грехов, большинство же — для приглушения извечного людского страха перед мирозданием.
      Уверенно расставив ноги, Шагалан расположился вполоборота к потоку. Его старательно обтекали, иные тихо ворчали, но усомниться в праве человека так стоять не отваживались. Кабо за спиной упрямо сопел, ворочался, скрипел железом по железу — дверь попалась запертая, однако юноша слыл неплохим взломщиком. Минута, и в темноте взвизгнули ржавые петли. Шагалан дождался, пока плеча коснется ладонь друга, отступил во мрак.
      — С чего ты взял, брат, будто через эту дверь можно подняться наверх? — негромко спросил он, притворяя за собой тугую створку.
      — Да ни с чего, — хмыкнул Кабо. — Голая интуиция.
      — А как мы тогда найдем здесь нужный ход?
      — Ну, ты же сам только что сказал — подниматься наверх, все выше и выше. А какие еще предложения? Вломиться в зал и пошарить за алтарем?
      Вопрос не требовал ответа, а потому и не получил его. На самом деле никакого выбора не существовало: они угодили в маленькую комнатушку неправильной формы, заваленную какими-то пыльными сундуками и бочками. В дальнем конце, как раз напротив отверстия, дарившего немного света, зиял проем. Лестница за ним вела именно вверх.
      — Темно, — Кабо заглянул в ход, — а огня не запалишь. Дальше на ощупь и молча. Если наверху стража, обращаемся без нежностей, хорошо?
      Тщательно контролируя каждый шаг, они начали подниматься. Вокруг в могучих тисках холодного камня царило безмолвие. Как ни старались лазутчики мягче ступать, всякое опускание сапога отзывалось отчетливым шорохом. Иногда мерещилось, что они различают колебания доносящейся из зала музыки, но были ли то отзвуки реальной службы или фантазии напряженного слуха — оставалось непонятным. Шагалан двигался вторым. Сабли, от которых в такой тесноте мало проку, не вынимал, лишь поудобней подтянул рукоять ножа.
      Проникли в следующую комнатушку, весьма похожую на предыдущую, затем последовала еще одна и еще. В некоторых встречалось по несколько выходов, юноши неизменно выбирали ведущие вверх. На четвертом ярусе, наконец, появились признаки жизни — кто-то, привычно стуча башмаками, спускался по лестнице. Друзья переглянулись и, не сговариваясь, метнулись в один из боковых коридоров. Прижались к стене, полностью скрытые темнотой. В комнату, что-то беззаботно насвистывая, вбежал молодой парнишка в грязной рясе, по-видимому мелкий служка при храме. Едва высовываясь из-за вороха мокрой одежды, которую он нес, уверенно поспешил в нужный коридор. Заверни он в соседний, и его веселье пришлось бы прерывать.
      Дождавшись, когда смолкнут частые шаги паренька, разведчики возобновили путь дальше. Пятый ярус оказался близнецом нижних. А на шестом дорога внезапно закончилась. Комнатка тут была заметно просторнее, а высота вообще с трудом поддавалась определению. Лишь вглядевшись, они заприметили в углу дверцу, крошечную и вдобавок запертую. Кабо склонился над препятствием, но Шагалан прикосновением остановил его:
      — Не надо. Во-первых, закрыто с той стороны. Мы и так здорово поднялись, дальше только крыша, где, если не забыл, брат, сидят стрелки. Очевидно, они и замкнули за собой дверь, а теперь сторожат ее.
      — А во-вторых? — буркнул друг.
      — Во-вторых, мы уже пришли. Взгляни наверх.
      Кабо выпрямился, присмотрелся и тихо выругался. Заветное окошко действительно находилось здесь. Правда, светило оно во мраке где-то на головокружительной высоте, будто звезда, с оголенной отвесной стены.
      — Дьявольщина! — бросил с досадой хромец. — Добрались, называется… Понятно, тут нет и не было никакого поста. В этот леток исключительно шалый воробей и сунется.
      — Локтей пятнадцать, — оценил Шагалан. — С веревкой и крючьями я бы попытался.
      — А без них? Ни лестницы, ни веревки, ни… ничего приличного, чтобы взобраться!
      В подтверждение своих слов Кабо пихнул одну из стоявших рядом бочек, та немедля рассыпалась на подгнившие доски и ржавые обручи. Шагалан же, подступив к стене, принялся ощупывать ее шершавую поверхность. Окошко располагалось аккурат между двумя пилонами, получалась своеобразная вертикальная ниша шириной около трех локтей и глубиной в один.
      — Хочешь, попробуй влезть мне на плечи, — предложил капельку утихший Кабо. — Хотя высоты все равно не хватит.
      — Свяжем ремни. — Шагалан, не оборачиваясь, скинул на пол плащ, оружие и куртку, разулся.
      — Не хуже меня знаешь, брат, ремни дрянные, человека не выдержат. Да и крюка никакого. Это ведь не так делается: к железной стреле привязывают веревку… Чего тебе-то объяснять?
      — Но у нас ничего нет. Даже лука.
      — Луки сидят за чертовой дверцей, сам говорил. Кстати, там вполне может отыскаться и остальное снаряжение.
      — Нет. — Шагалан сосредоточенно водил пальцами по кладке. — Что, если на башне не Гонсет? Перебьем дозор, и вскоре неотвратимо поднимется тревога. Наместник тогда не покажет и носа на улицу.
      — Ну и какой выход? Убираемся, добываем все потребное и дожидаемся его следующей прогулки?
      — Все это так, брат… Но до боли, черт подери, любопытно взглянуть туда уже сейчас. Хотя бы определим, ради чего огород городить.
      — Угу. Так займись отращиванием крыльев и в спешном…
      Зацепившись кончиками пальцев за еле приметную трещину между блоками, Шагалан вдруг подскочил и сел на шпагат. Подошвы уперлись в стенки ниши.
      — Занятная поза, — хмыкнул Кабо. — И что теперь?
      Вместо ответа Шагалан тесно прижался к камню, наклонился вбок, едва достав до выступа, рывком перекинут правую ногу чуть выше. Затем с таким же трудом переместил левую.
      — Надорвешься. — Покачав головой, Кабо тем не менее поддержал ногу.
      Пошло чуточку легче. Отдуваясь и кряхтя, Шагалан, точно огромный паук, неторопливо, но верно поднимался вверх по стене. Двигаться было невыносимо, однако останавливаться тоже нельзя — силы стремительно утекали и в раскоряченной неподвижности. Кабо помогал руками, пока дотягивался, далее норовил делать это ножнами сабли, а под конец лишь наблюдал за стараниями товарища.
      И снова звуки на лестнице. Кабо прянул в сторону, сливаясь с темнотой. Шагалан, распятый на высоте, скрыться, разумеется, не мог, но затих, замерев и вжавшись в камень. В случае опасности довелось бы прыгать с десяти локтей. На пороге комнаты, напевая, возник давешний парнишка. На сей раз о везении речи не шло, Кабо летучей мышью набросился сзади, ударил грамотно и жестко. Подхватил тонко ойкнувшего бедолагу, оттащил к стене.
      — Чему быть, того не миновать, — буркнул юноша, потом обернулся к другу: — Ползи выше, брат, коль ввязался. Монашек покуда подремлет.
      Последние рывки давались Шагалану уже через боль. Сознание привычно растворяло ее, зато бешеное напряжение начинало корежить судорогами мышцы. Застонав, разведчик изогнулся и нащупал-таки пальцами щербатый край оконца. Уцепился, подлез чуть-чуть еще, взялся основательно и свел ноги. Теперь он висел над пустотой только на руках, но в тот момент и это ощущалось как величайшее наслаждение. Одеревеневшие ноги медленно возвращались к жизни.
      Немного оправившись, юноша подтянулся и вновь сел на шпагат. Окошко, ничтожная прореха в толще стены, очутилось как раз у него напротив лица. С башней получилось хуже. Впереди темнели обширные, густо застроенные кварталы, клубились дымом печные трубы, дальше виднелась полоска частокола, ближе — краешек площади с малышами-стражниками. Донжон уполз куда-то вправо: чтобы разглядеть его, понадобилось притиснуться лицом к камню и скосить глаза. При всем том зрелище заслуживало любых мучений.
      Небольшая круглая площадка на вершине башни находилась сейчас несколько ниже Шагалана. По ней неспешно прогуливались двое. Светловолосые мелонги, в доспехах и при оружии, однако спутать их было невозможно. Первый — сухощавый узколицый мужчина, привычно разложивший на краю парапета какие-то свитки. Держался он уверенно и с достоинством, и все же угадывался в нем не только чиновник, но и слуга. Чуть торопливо поворачивалась его голова за прохаживавшимся собеседником, чуть заметно пригибалась спина, когда он осмеливался открывать рот сам. Вторая фигура оказалась куда колоритнее: могучий атлет, природный воин, подтянутый и энергичный, невзирая на проседь. Под длинным плащом панцирь, дорогой, хотя и безо всякой вычурной отделки. Воин то мерил площадку широким шагом, то застывал, обратившись вдаль. По тому, сколько он говорил, становилось понятно, что, в сущности, происходит беззвучный для наблюдателя монолог. Чиновник лишь изредка вставлял фразы, а чаще терпеливо внимал или быстро заносил что-то важное в бумаги. Воин не следил, успевают ли за ним записывать. Иногда он умолкал, погруженный в собственные мысли, и тогда чиновник замирал в готовности.
      Наконец, на очередном проходе воин повернулся к собору, и Шагалан присвистнул. С этого человека впору было ваять памятники. Красивое мужественное лицо словно вырубили из гранита: мощная челюсть, правильный нос, орлиный излом бровей — все указывало на непоколебимую волю и привычку повелевать. Сложнее было заподозрить глубокий, изощренный интеллект — в том, что перед ним знаменитый Бренор Гонсет, разведчик уже не сомневался. На секунду даже подумалось, не является ли подлинным мозгом наместника его секретарь… Тут воин резко перевел взгляд на собор, и как будто полоснуло чем-то тяжелым и пронзительным. Юноша, едва не сорвавшись со своего гнезда, невольно увел голову от оконца.
      — Ну что там? — подал снизу голос Кабо. — Он?
      — Он, — хрипло ответил Шагалан. — Я спускаюсь, больше здесь делать нечего.
      Путь вниз оказался ничуть не легче. Затекшие ноги еле слушались, однажды он чудом избежал падения. Опустившись локтей до восьми, махнул на все рукой и спрыгнул. На ногах не удержался, перекатился на бок, в облако пыли.
      — Здорово потрудился, — хмыкнул друг. — Разотри, а то и не встанешь. Ну, стоило ли потеть?
      — Стоило, — выдохнул Шагалан.
      — Зацепишь оттуда?
      — Неудобно очень, требуется заваливаться влево… И далековато, под сотню шагов. А бить нужно первой стрелой, вторую не позволят.
      — Придумал чего?
      — Хочу испытать вражью игрушку, этот их арбалет. Добудем такой?
      — Так же свободно, как и лук, — пожал плечами Кабо. — Их тут частенько патрули, видел, таскают. Пристреляться только надо.
      — Это само собой. Если с подобной штукой устроиться на веревке у дырки да извернуться… глядишь, что-то и получится.
      У стены напротив глухо застонал несчастный служка.
      — Приходит в себя, — обернулся Кабо. — Живучий парнишка, но куда же нам его девать? Отпускать нельзя, растрезвонит про нападение. Все, естественно, спишут на проникших в церковь воров, а вот Гонсет… Если он сейчас готовится к некоему покушению, то вполне способен почуять неладное. Тогда сюда и мышь не пролезет.
      — И убивать тоже нельзя… — Шагалан яростно растирал ладонями занемевшие ноги. — Спрятать его все равно некуда, места мало, хватятся — обыщут в момент. Найдут, а дальше — строго по твоей логике, брат. Причем шум поднимется еще громче, и уж тут-то он точно достигнет ушей наместника.
      Парнишка, чью судьбу так безмятежно обсуждали, заворочался и приоткрыл глаза.
      — А если скинуть его на площадь? — нимало не смущаясь, продолжил размышление Кабо. — Пусть считают, что выбросился сам, а зачем, почему — будут гадать до весны. Пока же у тела толпится и гудит народ, спокойно оставим собор. Как тебе?
      Глаза служки начали медленно округляться от ужаса.
      — Идея хорошая, — промолвил Шагалан. Паренек беспомощно шевельнулся в сторону лестницы. — Однако осуществить ее затруднительно. Ты видел по дороге хоть одно окно, в которое он пролезет? Затем, переполох на площади небезопасен — кто-нибудь из прихожан в состоянии углядеть парочку, выныривающую из дверей. А самое главное — Гонсет. Вряд ли он отнесет полеты людей перед своим убежищем к заурядным событиям. Нет, с точки зрения наместника ничего необычного не должно случиться. — Юноша на едва гнущихся ногах легко настиг отползающего пленника, склонился над ним. — Пожалуй, вариант с убийством все же наилучший.
      Служка разинул рот для крика, но голоса так и не обрел. Тогда он судорожно заслонился от судьбы рукой, зажмурился.
      — Жить, никак, хочешь, парень? — осведомился Шагалан. — Имеется у тебя и такой шанс. Быстро отвечай: за той дверью ход на крышу?
      По-прежнему немой служка усиленно закивал.
      — На крыше стрелки? Зачем ты сюда бегал?
      — На… настоятель… велел… Еду там… или одежу менять… еще чего… Пощадите…
      — Возможно, и пощадим. С нами пойдешь?
      — Куда? — в испуге дернулся парнишка. — К сокровищнице? Я дорогу знаю, хотя без ключей…
      — На черта нам церковные сундуки? — усмехнулся Шагалан. — На улицу пойдешь. Сам, тихо прогуляешься в нашей компании.
      — Так ведь… это… нельзя мне.
      — Ну, твоя воля, приятель, решай. Либо кочевряжиться и голосить — прирежем тут же. Либо посидеть денек под замком и вернуться получать свои законные розги.
      Разведчик не стал уточнять, что вне границ площади за жизнь парнишки не дадут и медного гроша, а бедолага вряд ли мог сейчас трезво мыслить.
      — Конечно, я пойду! — горячо зашептал он. — Не сомневайтесь, господа, и после ни словечка не скажу. Пусть считают, по кабакам загулял, пусть порют и на горох ставят. Я понимаю!
      — Воистину, — Шагалан почти дружески похлопал пленника по спине, — лучше уж розги, чем дыба, верно? Язык укротишь — шкуру попортишь, а голову сбережешь. Толково рассудил. Давай тогда подсоблю подняться, пора.
      Теперь Кабо спускался первым. Шагалан поддерживал шатающегося служку под локоть и за плечо, не то из доброго участия, не то конвоируя. Нижнего яруса достигли спокойно, без лишних встреч. Опасливо приоткрыли дверь — служба все еще продолжалась. В притворе друзья обступили пленника уже с двух сторон, Шагалан незаметно прижал к его боку нож.
      — Свободней, веселей, — напомнил хромец. — Не на похороны пока идешь, на гулянку. Улыбайся ты, что ли? Разве так старым приятелям радуются?
      Вышли на крыльцо. Стражники, томившиеся неподалеку, скользнули скучающими взглядами и отвернулись. Зато прошествовавший было в храм причетник неожиданно вынырнул обратно.
      — Ауэрген! — позвал высокий требовательный голос. — Ауэрген!
      Служка вздрогнул всем телом. Шагалан покосился на него и чуть кольнул острием, дабы привести в чувство.
      — Ауэрген! — старательно надрывался клирик. — Немедля воротись! Кто тебе, негодный, дозволил покинуть свое место?
      — Отмахнись от приставалы рукой, — тихо подсказал Кабо. — Можешь изобразить, что слегка пьян. Только ругаться не советую, а то по возвращении одними плетьми не отделаешься.
      Смиренный парнишка выполнил указания, сыграл не слишком искусно, тем не менее для крикуши и это стало сюрпризом. Вопли оборвались на полуслове, будто застряв в горле. Через какое-то время причетник попробовал вновь поднять шум, но ослушник находился уже далеко. Наблюдавшие за действом стражники дружно заржали. Оглянувшись, Шагалан увидел, как неугомонный церковник, задрав подол рясы, неуклюже засеменил следом. Под могучим брюхом открылись тонкие кривые ножки.
      — Топайте шибче, парни! — гаркнул беглецам один из солдат. — Не то святоша лишит вас и девок и выпивки. А еще лучше — дайте-ка каплуну в ухо! Пусть гнусавят свои гимны Небесам и не отнимают у людей земные радости!
      — Хорошая мысль, — шепнул Шагалан бледному как мел пленнику. — Если этот тип догонит, отвесим ему душевную затрещину. Невообразимо, но, похоже, служивые сегодня за нас.
      — Никого он не догонит, — презрительно поморщился Кабо. — Спорим, раньше запутается в пузе? Церковники научились экономить на чем угодно кроме любимой утробы.
      Аккурат так все и произошло. Не пробежав и полусотни шагов, клирик прекратил стучать башмаками по мостовой. То ли вправду выдохся, то ли оскорбился хохотом солдат. Во всяком случае, выкрикнув вслед ослушнику остатки угроз, он немедленно занялся перебранкой с оцеплением. Заскучавшие стражники охотно включились в нее, примчались наводить порядок командиры, и скандал удался на славу. Идеальные условия, чтобы под шумок скрыться с глаз. Завернув в темный переулок, беглецы сбавили ход.
      — Кажется, выскочили, брат, — заметил Кабо, озираясь. — Куда теперь этого молодца?
      Парнишку опять мелко затрясло.
      — Вы… вы обещались… — промямлил он.
      Спрятав нож, Шагалан хлопнул его по плечу:
      — Правильно боишься, дружище Ауэрген. В наше время никому не верят на слово, однако именно сегодня тебе повезло. Отведем за частокол, ребята присмотрят. Ты ведь, парень, не попытаешься удрать до срока?
      — К дубу привяжут — никуда и не убежит, — буркнул Кабо. — Еще рад будет, что от волков его охранят да голодать не дадут. Отправимся прямо сейчас, впереди целая ночь хлопот… — Чуть отстав, он спросил у друга вполголоса: — Подробностями, брат, после поделишься. Пока скажи, как тебе наш… наша цель? В общем?
      Шагалан надолго замолчал, задумался, подбирая слова:
      — Ох, брат, так отвечу… крепко не понравился мне этот мужик.
      Доведись ему услышать хоть малую толику произнесенного тем вечером на вершине башни, юноша мог бы выразить свои впечатления гораздо точнее.

      — Гнилой город. И гнилая страна. — Правитель со вздохом оторвался от парапета.
      Ингвер Конлаф не первый год служил в ранге доверенного помощника, а потому привык терпеливо сносить пространные рассуждения хозяина. В последнее время тот начал проявлять к ним особую склонность. В таком случае от помощника требовалось не столько покорное внимание к речам, сколько ежеминутная готовность выудить из потока обычного брюзжания конкретное распоряжение. Все иное еще извинительно подчас пропускать мимо ушей, однако не заметить прямое указание к действию — чревато. С годами наместник стал не только занудней, но и вспыльчивей. Впрочем, нельзя отрицать, своей знаменитой прозорливости и хитроумия он нимало не растерял, его приказы, безусловно, заслуживали того, чтобы их отлавливать с крайним тщанием.
      — Дома уже настоящая зима, — поддакнул Конлаф.
      — Зима. У нас если лето заканчивается, то сразу выпадает снег. Определенно, четко: либо тепло, либо мороз. А тут… полгода дожди, в остальную пору слякоть. В добротном бревенчатом доме да с жарко натопленной печью любая стужа нипочем, она лишь бодрит кровь и возвращает вкус к жизни. В здешних же каменных склепах… вечная сырость, мокрота проникает всюду, через саму толщу стен, исподволь подтачивает кости и выворачивает суставы… Похоже, я так и сгнию заживо в этом промозглом краю…
      — Мы все желаем вам долгих лет в здравии, мессир.
      То была максимально допустимая мера лести. Царедворцы, пытавшиеся превысить ее, в Гердонезе не задерживались.
      — Не сомневаюсь, — скривил губу Гонсет. — Ведь вокруг кровожадный мир, полный опасностей. Кто, если не я, защитит вас от них?
      — Разве сыщется в мире опасность, перед которой спасуют имперские полки, мессир?
      Впервые в течение беседы правитель насмешливо покосился на своего помощника:
      — Лично для тебя, Ингвер, самая очевидная опасность исходит как раз от имперских полков. Для тебя, Гархосса и десятка других наиболее близких ко мне людей. Да не уверяй, будто не ведаешь об отношении двора к окружению опального Гонсета! Случись что-нибудь, вас сожрут моментально. Уцелеют лишь сумевшие вовремя меня продать, разве не так?
      — Неужели вы сомневаетесь в моей преданности Империи и вам, мессир? — Конлаф вздернул подбородок.
      — Конечно, нет. Ты, бесспорно, верен и Империи и мне… хотя и именно в этом порядке. Я не ставлю это в вину, поскольку таковы многие из моих приближенных… Странно, они всерьез надеются, что я не в курсе их закулисных переговоров с эмиссарами двора, их писем, доносов… Тебя-то, вероятно, Ингвер, только и сдерживает ясное представление о наших возможностях в тайных играх, а?
      — Я полагал, мессир… — возмущенно выпрямился помощник, но правитель оборвал его взмахом руки:
      — Самое забавное, меня абсолютно не тревожит эта мышиная возня. Разумеется, я не потерплю рядом откровенных доносчиков, но слишком рьяные слуги Империи могут спать спокойно. При случае так им и передай. Думаю, совладаю с особо наглыми наветами, порождаемыми двором, а в остальном мне бояться нечего. Просто я предан Империи не меньше, чем любой из вас.
      — Ваша преданность, мессир, несравнимо важнее всех прочих.
      — И она же иногда приносит на голову неприятности… Однако мы отвлеклись. О чем, бишь, я говорил?
      — Гнилая страна.
      — Гнилая страна… — Гонсет опять уставился куда-то в море дымящих городских кварталов. — Я гнию тут. Заживо. Мы все разлагаемся, медленно и неуклонно. Мы повергли в прах внешних врагов и не замечаем, как победа перетекает к врагам внутренним. Врагам, которые поселились в наших умах. Народу остро необходимо движение! Он подобен человеку, взбегающему на крутую гору: если остановится — тотчас сорвется назад. Сколько я ратовал за продолжение походов на юг? Император и его двор не желают меня слушать. С некоторых пор чудится, они воспринимают мои призывы как сигнал поступать наоборот! Репутация, дьявол ее дери!… И мы остановились. Остановились, начали пускать корни, делить покоренные земли, отстраивать себе замки. Все благостно, сытно. Можно до поры не видеть, как превращаемся в таких же баранов, что и прежние хозяева этих мест. Та же одежда, те же манеры, та же вера… Мы глупо проедаем бесценное время, отпущенное судьбой! И если не двинемся вперед, то рискуем уже очень скоро покатиться вспять. Опасаюсь застать сей трагический момент.
      — Но ведь Светлейший Император вовсе не отказался от завоевательных планов, мессир, — уточнил Конлаф спокойно. Подобные мысли развивались далеко не впервые.
      — Да-да, большой поход… — Гонсет поморщился, словно от зубной боли. — Тут свои надежды и свой риск. Кстати, существует вероятность: он неким образом связан и со здешним инцидентом.
      — Каким же таким образом, мессир?
      Правитель молча прошелся по площадке, развернулся на каблуках:
      — Что здесь произошло, по-твоему, Ингвер?
      Вопрос определенно содержал двойное дно, и помощник замешкался, машинально переворошил разложенные на камне документы.
      — Крайне… неприятное… событие, мессир… — Срок истекал, требовалось давать ответ, а ничего толкового голову так и не посетило. — В результате безалаберности и расхлябанности служителей тюрьмы из заключения совершили побег опасные преступники. Погибло пятеро охранников. В отношении остальных проводится дознание. Попытки выследить и отловить беглецов пока не принесли успеха… а принесли только новые жертвы.
      — Все?
      — В общих чертах… Кажется, я… не упустил…
      — Ну да. — Гонсет вновь отвернулся, заложив руки за спину. — Ничего необычного. Заурядный побег, каких немало было и множество еще будет. Правда, бежит самый серьезный враг Империи в Гердонезе, которого удалось заполучить лишь с привлечением… неординарных средств. Правда, бежит он из едва ли не самой надежной в стране тюрьмы при усиленной специально по такому случаю охране. Правда, куча стражников полегла на пути беглецов замертво, а про ответные раны неизвестно, да?
      Пауза вынудила Конлафа разомкнуть рот:
      — Э… очевидно, преступникам… весьма повезло. Нет оснований, мессир, считать иначе…
      — Ингвер, Ингвер, — покачал головой правитель. — А ведь ты, пожалуй, наиболее смышленый из моих людей. Вот и думай после этого просить у Императора отставку. Поверь, я был бы счастлив вернуться в свою горную деревеньку и дожить там, среди семьи, в покое и мире, остаток дней. Только что тогда станется с вами, мои дорогие?
      Конлаф, покрасневший от ленивого разноса, опустил лицо к бумагам. Кроме всего прочего, это помогло скрыть и неуместную усмешку при упоминании о тихой старости.
      — Знаю, мы с тобой долгими годами плели и совершенствовали сеть тайной службы. Изделие получилось недурственным, однако никто не говорил, будто теперь работу позволительно всецело переложить на него! Такое еще проходит в повседневной рутине, но никуда не годится в необычных случаях. Ты стал слишком доверяться агентам и осведомителям, забыл про собственное чутье, погряз в формалистике и удобствах. — Помощник попытался было возразить, но, перехватив взгляд хозяина, понял — момент неудачный. — Вон перед тобой ворох бумаг: списки, допросные листы, отчеты. Там зафиксировано каждое слово, а тем не менее все — мусор. Когда ты последний раз сам выезжал в город? Я уж молчу про выезды за стены. Сидя в заплесневелой башне, можно уцелеть, но не докопаться до истины!
      — Мессир полагает, будто вскрыл нечто ускользнувшее от следствия? — стремясь выдержать твердость голоса, спросил Конлаф. — Но ведь вы тоже который день не покидаете башню. И как раз по вашему приказу неимоверно усилена ее охрана.
      — Конечно, усилена именно потому, что вскрыл. — Гонсет оскалил в улыбке ряд крепких зубов, и помощник вздохнул свободнее. — Не зря же я столько времени проторчал в этой дыре. Вспомни, чем мы тут занимались? Я лично лазил по вонючим здешним подвалам, а ты со своими писцами дожидался подводы с чернилами. Я исколесил весь город, а ты старательно марал бесконечные бумаги. И наконец, на днях… Я же звал тебя с собой в лес, где обнаружили тела охотников, разве не так? Опять намечались особо важные допросы? Впрочем… я не склонен нынче слишком распекать тебя, Ингвер. Случай действительно нерядовой, и уж если даже я до сих пор не уверен в выводах, то… Пусть это просто послужит тебе хорошим уроком на будущее — впредь станешь активней шевелить своей задницей.
      Правитель тронулся в очередное путешествие по площадке, покуда Конлаф молча переваривал обиду.
      — Начнем с того, — заговорил Гонсет, вернувшись, — что столь своевременный и удачный побег неминуемо кажется подозрительным. Я сам осмотрел трупы погибших в башне. И видишь ли какое дело, они толком не сопротивлялись! Там почти нет следов драки, мелких ранений или чего-то подобного. Тюремщики убиты голыми руками, аккуратно и искусно. Стражники получили по одному-два удара, неизменно смертельных. По-твоему, это не настоящая мастерская работа?
      — Вполне допускаю, мессир, — пожал плечами помощник. — И что с того? Мало ли в стране удальцов, умеющих пользоваться мечом?
      Гонсет снисходительно кивнул:
      — Я подумал тогда примерно так же. А затем довелось осматривать тела павших у ворот и за мостом. Ран там несколько больше, зато общий почерк сохраняется. Твои дознаватели, Ингвер, что-нибудь про это записали?
      — Мои люди фиксируют исключительно сухие факты, а не эфемерные понятия вроде почерка, стиля или манеры.
      — Конечно. Но к сожалению, на сей раз одними фактами не обойтись, а твои бумагомараки на иное не способны… Короче, вчера я ездил на место гибели охотников. Как ты знаешь, никто из них не уцелел. Даже собаки. Чудо, что их вообще отыскали в этой глуши. Попробуй догадаться, какое впечатление оставляют раны на некоторых тамошних трупах.
      — Хотите сказать, мессир, все люди погибли от рук хороших бойцов? Опять-таки вполне допускаю. Среди разбойников есть отменные рубаки — занимательно, но ничего не меняет.
      — Меняет, любезный Ингвер, еще как меняет. И не бойцы имеются у разбойников, а боец.
      — Один? — прищурился с недоверием помощник. — Чтобы один человек устроил такую мясорубку? Неужели, мессир, какой-нибудь оживший сказочный богатырь?
      — Да, проступает что-то родственное Грюндаару, ты прав. Только это не я придумал. Прочитай получше свои записи, там все указано. Полистай, полистай… Обрати внимание на допросы бродяг, отловленных той же ночью. Большинство несли явную чушь, но кое-кто сообщил интересные вещи. Нашел? О некоем пареньке, в одиночку ходившем сражаться с охранниками. Очевидно, твои дознаватели, Ингвер, пропустили это мимо углей?
      — Немудрено, мессир. Мошенники вылили на нас море вздора и лжи. Некоторых следовало бы повесить уже за такое.
      — Петля от них не уйдет, — отмахнулся Гонсет. — Самое же ценное поведал тот беглец, что скрылся с моста.
      — Дезертир и трус. Его едва выловили в лесах за рекой. Он бросил своих товарищей в бою и будет сурово покаран.
      — Разумеется, однако не торопись тотчас его обезглавливать. Перечитай показания. Считаешь все бреднями струсившего слизняка? Безмолвная фигура, прыжок через стрелы, стена вращающейся стали… Последнее особенно любопытно. До момента, когда я это прочитал, я упорно отгонял некую мысль… Она казалась слишком дикой и невозможной. Прочитав, почувствовал — дикость каким-то непостижимым образом воплотилась в жизнь.
      Правитель помолчал, опустив голову, прошелся, словно взвешивая, стоит ли откровенничать до конца:
      — Ты ведь, Ингвер, знаком с отчетами о походе на Диадон? Тогда немного представляешь, что такое хардаи. Могу подтвердить, описанное там — правда. Сам видел их в бою… и надеюсь больше никогда не увидеть. — Лицо мелонга прорезала невольная гримаса. — И вот, читая показания вашего дезертира, я будто пересмотрел давние ночные кошмары вновь.
      — Извините, мессир, — нарушил Конлаф воцарившуюся тишину. — Не возьметесь же вы утверждать, что данные смертоубийства совершены хардаем?
      Гонсет громко вздохнул, отгоняя мрачные видения:
      — Конечно, может быть, это и не так. Возможно, здесь отыскался и собственный самородок. Возможно, бойцу просто несказанно повезло. Вот только больно уж все похоже.
      — Но, мессир… Тысячи миль!… И что диадонцу вообще делать на другом краю света? Слышал, они весьма неохотно покидают свои острова.
      — А я и не говорю, что он прибыл с самого Диадона. Заметь, свидетели единодушно описывают молодого паренька, совсем мальчишку, лет четырнадцати-пятнадцати. В таком возрасте редко бросают родину и уезжают воевать в чужие земли. Боюсь, с востока к нам пожаловало только дьявольское умение хардаев, а столкнулись мы уже с их местной разновидностью. Бесово семя, стоило ли отгораживаться от кошмаров множеством морей, чтобы в конце концов обнаружить их у себя на пороге? Более того, Ингвер, подозреваю, пока нам встретились лишь первые, отдельные выползни из целого змеиного гнезда. Понимаешь? Восточная нечисть втихомолку отложила здесь свои яйца, а детеныши ныне угрожают нам!
      Лицо Гонсета раскраснелось, губы скривились, обрисованная картина явно задела его за живое. Конлаф покосился на правителя с недоумением — немногое в мире могло вывести старого лиса из равновесия.
      — Покорно прошу извинить, мессир, — решился помощник вклинить слово. — Я привык полагаться на ваше чутье и предвидение, поэтому готов поверить, что вы не ошиблись и сейчас. Однако, мессир… обязан указать — для столь далеко идущих выводов нет никаких серьезных оснований. Единственный великолепный боец, пусть и поднабравшийся где-то чужеземного мастерства, не всегда представляет целое гнездо. У нас элементарно нет фактов. Ни в стране, ни за ее границами ничего подобного не отмечено.
      Правитель рывком отвернулся, постоял, тяжело дыша, незаметно смахнул со лба капли пота. Ответил низким, севшим голосом:
      — Сам знаю. Знаю, со стороны это выглядит навязчивыми страхами, видениями перепуганного старца… Возможно, отчасти даже так оно и есть. Зато в другой части… Хорошо, попробуем не терять холодности рассудка. Тебе требуются факты, Ингвер? В дни, пока разыскивали охотников, я не сидел сложа руки. Не поленился погонять по стране нарочных, свел воедино практически все сведения о нападениях на имперских солдат за последние годы…
      — Их всегда было немало, мессир.
      — …Из них я отобрал те, что приписывают одиноким юнцам. А из них — те, где нападавшие явили хоть какую-то сноровку. Интересно, что получилось в итоге?
      — Я само внимание, мессир.
      — Нужных случаев отыскалось не бог весть сколько. Один, слабо схожий, в позапрошлом году. В прошлом — ни одного. В текущем — четыре! Наш освободитель повстанцев — уже пятый за год. И это лишь известное нам! Что это: совпадение, стечение обстоятельств? Непредсказуемый всплеск агрессии и мастерства? Кстати, все случаи здесь, на юге.
      — Я не припомню в отчетах ничего подобного, мессир.
      — Хм, разумеется, кому придет в голову выделять странности? К примеру, во время облавы стражники хватают юношу, нищего хромого калеку. Снисходя к мольбам, вместо виселицы только гонят, обобрав, пинками за ворота городка. Затем обоих стражников вытаскивают изо рва с перерезанными глотками. На что списывают? На вылазку разбойников. А я нахожу иное объяснение!
      — Необычный способ извлечения истины, мессир. — Конлаф пожал плечами. — Однако он все равно ничего не доказывает. На некоторые размышления, вероятно, наводит, но не более. Вдобавок я ни в коей мере не могу примириться с вашей идеей о крупном гнезде. Это бросает тень сомнения на работу всей тайной службы! Если вдруг обнаружится, что у нас под носом годами воспитывались бойцы для помощи смутьянам… Решительно невозможно! Ни один замок или деревня, ни одна чаща, наконец, не выпадали надолго из-под контроля. Даже если бы мы не сумели раздавить зарождающийся заговор, мессир, то, бесспорно, прознали бы о его существовании.
      — Надеюсь, так, Ингвер, — кивнул наместник. — А потому все чаще думаю о том береге пролива, о Валесте. Там ведь осело множество бежавших с Гердонеза. Сердобольные соседи готовы давать им приют, этот кукольный принц — послать в бой, а ненависти… ее всегда было в изобилии. Идеальные условия для взращивания мстителей.
      — Помнится, вы неоднократно указывали, мессир, что изгнанники еще доставят нам неприятности. И что их следовало бы упредить.
      Гонсет презрительно выпятил губу:
      — Будь моя воля, давно бы вспорол всю заплывшую жиром, рыхлую тушу Валесты. Эти ничтожества осмеливаются укрывать врагов Империи? На здоровье. Сохранили им целое герцогство? Тем лучше — солиднее повод для вторжения. Для него у нас имелось все… кроме воли. А теперь атака отсрочивается дальше и дальше… Что я был способен предпринять самостоятельно? Ну, создал маленький, неприметный отряд опытных рубак, который начал аккуратно зачищать побережье. Так он там же и сгинул! Как сквозь землю провалился… Эта загадка до сих пор беспокоит меня.
      — Вы знаете, мессир, военные действия на чужой территории всегда сопряжены с повышенным риском. С нашими людьми могло приключиться что угодно.
      — Не верю! — Гонсет упрямо мотнул головой. — Чтобы справиться с ними, потребовалась бы целая армия. Я ведь подбирал не абы кого! Конечно, они тоже смертны и в состоянии потерпеть неудачу, но для этого, самое меньшее, необходимо какое-никакое сражение! А вся наша щедро оплаченная сеть так и не разведала ничего о столкновении, не правда ли? Что же произошло? Не проглотило же их разом морское чудище? Причем вместе с кораблем… Допустим, некий королевский полк или баронская дружина немыслимым образом наткнулись-таки на отряд. Допустим, враги чудом взяли верх и уничтожили всех до последнего. Что потом? Какой чванливый офицер или барон удержался бы от хвастливых рассказов о своем подвиге? Победить легендарных мелонгов!… Молва о редкостном достижении сотрясала бы тамошнее болото еще долгие годы, разрастаясь до масштабов вселенской битвы. Как такое не заметить? Однако ж отряд исчез совершенно без следа. То есть остается либо принять версию с морским монстром, либо… предположить: наши храбрецы нечаянно наскочили на змеиное гнездо.
      — Не забывайте, мессир, этим событиям уже несколько лет. Нынешние молодые бойцы в тот момент были совсем сосунками.
      Правитель поморщился:
      — Согласен, Ингвер, верится с трудом… Эх, если бы тогда мне не связали руки! Десяток поисковых партий переворошил бы все побережье! Раскопали б хоть какие-нибудь следы или стерли бы там в пыль все живое. И соседи ни слова бы не дерзнули вякнуть! Ради горстки босоногих беженцев не подставили бы они под имперский топор собственную шею.
      — У Императора на это имелся иной взгляд, — деликатно напомнил Конлаф.
      — Да… иной. Только не на беженцев. Думаю, он вообще о них ничего толком не знал. Не хотелось до поры впутываться в большую войну? Я ведь не собирался силами гарнизона идти на Амиарту! А границы вверенной ему земли наместник обезопасить обязан? Тогда почему мне тотчас запретили всякие, в том числе тайные, операции на другом берегу? Причем запретили резко, с неприкрытой угрозой. Попробуй теперь доказать, что за всем этим не маячит тень Венгуса.
      — Империи дорого обошелся тот мятеж, мессир.
      — Однако не всех в Империи измарали по такому случаю в грязи! Кто искреннее меня пекся о единстве и величии державы? Эти дворцовые прохиндеи и лизоблюды, эти Эклинги и Маутхорны были во сто крат ближе к заговорщикам. Но зато как они подхватили первый же навет! Не пожалели яда, вливаемого в уши Императора.
      — Измена генерала Венгуса не могла не подорвать доверия даже к старым, испытанным соратникам, мессир, — произнес Конлаф невозмутимо.
      — Я не ведаю, какое затмение нашло на Венгуса, что толкнуло беднягу на гибельный путь. Очень занимательный вопрос! Впрочем, сидя здесь, все равно никогда не прояснить его. Однако меня-то в чем сумели обвинить? Уверяю, Ингвер, добудь злопыхатели хоть толику фактов, мне устроили бы пышнейшую казнь. А ведь не получилось! Меня, оклеветанного, оставили наместником, пусть и поглядывают до сих пор с подозрением. И наплевать бы на мнение всякой придворной шушеры… но меня, по сути, отстранили от значимых дел государства! Император не желает отныне прислушиваться к советам друга детства. Все былые заслуги обращены в прах. Что бы смирился и тут, если б обнаружил достойных людей, идущих на смену. А эти…
      Помощник неодобрительно покачал головой, и Гонсет, будто согласившись, умолк! Об иных вещах неразумно говорить даже с крепостными камнями. Внезапно постаревший и уставший, правитель оперся спиной о парапет:
      — Одним словом, следы пропавшего отряда также обрываются где-то по ту сторону пролива. Конечно, все это лишь косвенные доказательства, но я чувствую, что весьма недалек от истины. Нужны еще какие-нибудь аргументы? Судя по твоей физиономии, Ингвер, нужны. Тогда попробуйте сами и добыть их. Что принесло дознание по юнцу, о котором я просил?
      — Ничего конкретного, мессир, установить не удалось. — Конлаф аккуратно переложил исписанную страницу. — По-настоящему разглядели его всего несколько человек, да и те путаются с чертами наружности.
      — А эти ваши… люди из тюрьмы?
      — Они видели его в темноте и тоже толком не могут описать. На место же, выбранное для встречи, так никто до сих пор и не явился.
      — Ясно. Забирайте их оттуда, нечего больше выжидать. Кто еще?
      — Единственными надежными свидетелями, мессир, послужили бы городские охотники, которые захватили смутьяна. К сожалению, в поднявшейся суматохе было не до оформления соответствующих документов. На следующий же день вся группа выступила в составе погони, откуда, как известно, никто не вернулся. Таким образом, мы имеем только обрывочные воспоминания о рассказах охотников в ту злосчастную ночь.
      — И что там? — буркнул правитель, опустив веки.
      — Парня взяли по доносу некоего Эклинта Бронка, здешнего ростовщика. Якобы тот ввалился к Бронку в дом под вечер и принялся вести подстрекательные речи.
      — Ростовщика нашли?
      — Да, это довольно заметная в Галаге личность. Славен неуемной жадностью, к старости и вовсе стал болезненно скуп. Нутро хлипкое, обделался уже на пороге пыточной. Полагаю, выложил все, что знал.
      — Какое отношение он имеет к юнцу? Ведь тот не в первый попавшийся дом постучал?
      — По словам ростовщика, гость сослался на его бывшего компаньона, Тинаса Бойда. До прихода Империи Бронк и Бойд проворачивали некоторые совместные затеи, в том числе и сомнительного свойства.
      — Даже такое рассказал? — усмехнулся Гонсет.
      — Наизнанку вывернулся, мессир. И без малейшего нажима.
      — Хорошо. Что нам известно о Бойде? Где-то проскальзывало имя, нет?
      — Когда-то значился среди крупнейших торговцев Гердонеза, пользовался особым благоволением покойного короля. Сразу после завоевания он исчез из страны, по нашим сведениям — перебрался в Валесту. Основную часть имущества Бойда конфисковали, однако кое-что ему, очевидно, удалось вывезти. Во всяком случае, в изгнании ведет коммерцию с приличным размахом. В этой связи следует отметить, что Бойд подозревался в укрывании сокровищ свергнутой династии. Правда, с его бегством дознание по данному делу не представляется возможным.
      — Много же ценного народу у вас тогда исчезло… — Наместник покачал головой. — Этот Бойд, часом, не имел отношений с небезызвестным Иигуиром?
      — Есть показания, что они приятельствовали, мессир.
      — Одно к одному! — Гонсет двинулся было в путь по площадке, но передумал. — Надо попытаться разыскать эту шатию… и подкрасться поближе. Хоть такое-то, Ингвер, под силу вашей хваленой сети?
      Помощник, старательно записывавший приказ, ответил, не отрываясь от бумаги:
      — По слухам, нынешним летом Бентанор Иигуир скончался.
      Гонсет нахмурился, постоял, досадливо кусая губу, затем вдруг резко обернулся к высящемуся неподалеку собору. Застыл, вцепившись взглядом в его голые стены, поморщился и опустил глаза.
      — Все равно займитесь обоими, — произнес глухо, но непреклонно. — Бойд интересен живым, ну а Иигуир… Проверьте сообщения о смерти… прощупайте его духовника, что ли? Южане ведь так беспокоятся о своей загробной участи. Если мы завоевываем достойное место на земле и на Небесах, то они надеются выклянчить его пожертвованиями да покаяниями. Даже великие умы подвержены подобной заразе. Опять-таки этот… Иигуир. Нерядовая личность. Как-то встречался с ним в Ринглеви. Уже тогда глубокий старик, хоть и с ясным разумом, он оказался вдобавок твердым в убеждениях. Представляешь, Ингвер, я предлагал ему пост губернатора Гердонеза!
      — Твердые убеждения на данном посту не очень полезны, мессир, — ухмыльнулся Конлаф.
      — Естественно. Из затеи не вышло бы ничего путного, однако в тот момент я искренне желал иметь мыслителя около себя. Он отверг предложение, бежал в Валесту, чем, вероятно, и спас себе жизнь… Впрочем, много ли стоит такая жизнь? Десять лет в изгнании, в лагерях, бесплодно наблюдая угасание собственного гения… Как понимаю, за это время у него не было ни одного заказа, ни одной достойной работы. Ничего. Еще на прошлой неделе я бы сказал, что Иигуир, как творец, умер десять лет назад.
      — Зато в народе упорно бродит молва об «армии Иигуира», мессир.
      Гонсет закивал:
      — До последних событий я сам смеялся над этими сказками. Ведь не поступало никаких донесений о серьезной силе за проливом, так? Армия — штука заметная, ее не спрячешь за пазуху. Солдатам нужно спать, есть, пить, теребить девок, наконец. На приличную армию трудятся целые области. Как проворонить такие потоки? Вдобавок современная армия не способна долго сидеть без дела. Лишенная вкуса крови, она разлагается, ее вынуждены или вести в бой, или распускать по домам. Отсюда, когда я десять лет кряду слышал об «армии Иигуира», это не вызывало никакого доверия. А вот сейчас… Сейчас мне начинает чудиться, будто хитрый старик мог попросту одурачить нас. Мы высматривали толпы громыхающих железом ратников, он же тишком вырастил истинных бойцов. Немного, зато с невиданной здесь мощью… Дьявольщина, а ведь где-то мелькало сообщение о поездках Иигуира в заморские земли!… Очень давно… Я сам поищу. Нечего кривиться, Ингвер! Пока только домыслы, фактов нет, но затем и даны тебе соответствующие распоряжения. И я готов молиться всем богам, каких напридумывало человечество за века, чтобы твои ищейки впрямь не наткнулись на последний шедевр старого Иигуира…
      Правитель прошелся по площадке, отдышался, заговорил вновь сухо:
      — Вернемся к этому… ростовщику. Что было дальше?
      — Согласно показаниям Бронка, явившийся юноша попытался склонить его к противозаконной деятельности. Проще, потребовал денег и личного участия в делах мятежников. Ростовщик, абсолютно не расположенный к такому повороту, счел за благо улучить минуту и сообщить через слугу властям. На выходе из дома Бронка разбойника схватили местные охотники. Осмелюсь обратить ваше внимание, мессир, взяли его без существенного сопротивления, быстро и тихо. Полагаю, это ставит под сомнение версию о невероятном бойце.
      — Как раз наоборот. — Гонсет устало потер глаза. — Он ведет себя словно человек, страстно желающий попасть в нашу башню. Требует денег у трусливого скряги, безропотно отдается в руки подоспевших охотников, а очутившись внутри, сразу вырывается на волю с головорезами Сегеша… И что за внезапный всплеск доверия? За какое время они там столковались? Час-два?
      — Неужели… вы подозреваете, мессир, юнец был знаком с разбойниками и пришел в город специально для их освобождения?
      — Может статься и так. Куда, кстати, подевались твои непобедимые охотники, когда тюрьму разваливали по камешку?
      — Они… Смекнув, что внизу творится неладное, они укрепились на верхних ярусах башни, мессир. Пока их товарищи гибли, эти трусы предпочли затаиться. Даже не подали сигнал тревоги! Кроме покойных охотников там находились еще три человека во главе с десятником Керенасом. Все сейчас под стражей, повинились и ждут справедливой кары.
      — Ну-ну, Ингвер, — махнул Гонсет рукой, — ни к чему чрезмерная суровость. Ребята, без сомнения, перетрусили и должны ответить, но до казней доводить не резон.
      — Как вам будет угодно, мессир.
      — Керенас… Кто-то из пахарей? Подумать только, нынче лапотники претендуют на приличные места. А ведь совсем недавно Великий Король не пустил бы их и на кухню… Подыщи наказание помягче, какой-нибудь дальний гарнизон. В конце концов, если моя идея верна и они бросились бы в бой, то просто-напросто полегли бы там грудой мяса. И заметь, Ингвер, твои герои-охотники на сей раз тоже не показали носа. Почуяли, видать, пройдохи, что все грозит окончиться худо.
      Правитель поежился, со вздохом закутался плотней в солдатский плащ:
      — Пожалуй, пора заканчивать прогулку. Проклятая сырость лезет под латы, а юношеского огня мне уже не вернуть.
      — Прошу прощения, мессир, — встрепенулся Конлаф. — Из ваших слов вырисовывается весьма тревожная картина, а конкретных приказов я так и не получил. Что еще, помимо разведывательных действий на другой стороне пролива, следует предпринять?
      Гонсет чуть рассеянно глянул на помощника:
      — Еще?… Да ничего мы толком предпринять не сможем. Самое главное — нащупать змеиное гнездо, выведать его силы и намерения. А в остальном… сочини что-нибудь сам. Все как обычно: посты, патрули, проверки. Пользы не принесут, так хоть дисциплину малость укрепят. Ржа провинциальной беспечности и разболтанности проникла слишком глубоко. Состряпайте какие-никакие приметы, пообещайте награду, пускай солдаты стараются. Если повезет, они так и не встретят этих бойцов и останутся в живых. Подробности сообразишь.
      — Но, мессир… вы говорили о серьезной опасности, угрожающей стране. Как же бросать такое на самотек?
      — Опасность, можешь поверить, крайне велика. Я лучше других знаком с состоянием наших войск. И жутковато делается, когда вообразишь, что в рыхлую массу, пропитанную пьянством и леностью, вонзится настоящий клинок. Уже десяток-два совершенных бойцов вспорют брюхо имперского Гердонеза в считанные недели. За этим немедленно зашевелятся разбойничьи ватаги, полезут из нор остатки лапотных ратей, с юга поспешат неугомонные Артави… Если допустим масштабную смуту, то лишимся страны. Только что мы способны противопоставить? Упреждающий удар по побережью Валесты привычно не позволят. Если уж ты, Ингвер, скептически отнесся к моим доводам, при дворе их вовсе поднимут на смех. Да и, честно говоря, боюсь, время для удара упущено. Оно истекло года три назад. Змееныши, похоже, выросли и теперь дотачивают ядовитые зубы, готовясь к броску. А у нас между тем предписание снаряжать полки на восток! Как тебе сочетание?
      — Возможно, — неуверенно произнес Конлаф, — Император внял бы вашей, мессир, настоятельной просьбе не обескровливать провинцию. Особенно в столь неподходящий момент…
      — Для этого всякий момент — неподходящий, — проворчал Гонсет. — А Император… Дело ведь не в охлаждении ко мне лично. Ныне им владеет единственная, но страстная идея, главная цель его жизни — покорение Диадона. Я почувствовал нечто уже давно, при позорном бегстве после первого похода. Каждый перенес ту пощечину тяжело, но только Император заявил, что возьмет реванш любой ценой. С одной стороны, беззаветная устремленность удваивает силы, закаляет волю, заражает вдохновением солдат. С другой… навязчивая страсть иногда затуманивает разум. Теперь, с приближением решающих битв, Император готов поставить на кон всю свою державу. Завоевывается победа на Востоке — и Поднебесная падает к его ногам. Даже гордые фаттахи прибегут лизать ему сапоги, а герои древних империй покажутся неумелыми мальчишками. Если же поражение… тогда обрушится все, что закладывал его отец, что возводил он, рухнет само будущее нашего народа. Не уверен, отважился бы я на такую ставку.
      — Неужели вы считаете, мессир, что Светлейшему Императору грозит поражение?
      — Я считаю, любезный Ингвер, что Император, ослепленный жаждой мести, не до конца отдает себе отчет в сложности задачи. Желая достичь цели наверняка, он избрал наиболее очевидный путь — собирает все имеющиеся войска со всех окраин государства. Полагаю, армия уродится небывалая, правда. Только вот не всякий осознает — колоссальные армии, подобно сказочным чудовищам, могут погибнуть уже под гнетом собственной плоти… Покойный бедняга Венгус объяснил бы доходчивее… В любом случае триумфального марша на Диадоне, боюсь, не состоится.
      — Но, мессир… если поход на Востоке затянется, то мы… Империя получит здесь удар в спину!
      Некоторое время Гонсет безучастно созерцал вскипевшую внизу, на краю площади, перебранку, потом, оторвавшись от парапета, криво усмехнулся:
      — Ты очень метко обмолвился, Ингвер. Империи, как я сказал, суждено решать свою судьбу далеко на Востоке. При победе там даже потеря Гердонеза — лишь мелкая неприятность. Вернувшиеся полки легко восстановят власть мелонгов, и никакая горстка искусных бойцов не сумеет им помешать. Иное дело — я, ты, наши боевые товарищи. Для нас это рискует обернуться подлинной катастрофой. Причем безо всякого выхода: тут учинят резню выкормыши Иигуира, а дома… Стоит заявиться домой с поражением и позором, как все наши многочисленные недруги взвоют от восторга. Именно нас, а не тех, кто отозвал большую часть гарнизона, обвинят в потере Гердонеза! Приговор определит не истина, но горы повешенной на наши плечи напраслины. И к повторному покорению сих земель мы, вероятно, уже будем качаться в петлях. Или ты, Ингвер, предпочитаешь плаху?
      — Меня не устраивают оба варианта, мессир, — хмуро ответил помощник.
      — Меня, признаюсь, тоже. А потому постарайся четко уяснить: сражение, которое назревает, тайное или явное, мы обречены вести прежде всего за себя, за свои собственные жизни. Пути к отступлению вряд ли обнаружатся, то есть придется отчаянно, насмерть…
      Скрипнув, приподнялась тяжелая крышка люка. Неуловимым движением Гонсет скользнул в сторону, пригнулся, схватившись за рукоять меча. Конлафа долг, напротив, толкал вперед, прикрывать правителя. Оставив бумаги размокать под моросью, он на негнущихся ногах шагнул к люку и только затем опознал в высунувшейся голове одного из офицеров службы. Поступило какое-то важное известие, и, как догадывался Конлаф, не слишком радостное — из-за мелочей никто бы не осмелился потревожить наместника. Уже гораздо увереннее помощник подошел к люку, склонился над ним. Отбарабанив доклад, офицер тотчас нырнул обратно в темноту, затворив за собой крышку. Конлаф поспешил к правителю.
      — Какая очередная гадость? — осведомился Гонсет. Прежний, величественный облик он уже успел восстановить.
      — Налет на деревню под городом. Утром. Очевидно, разбойники.
      — Ну и что?
      — В той деревне, мессир, проживали два наших человека. Занимались связью с Лесным Духом.
      Гонсет кивнул, призывая помощника продолжать.
      — Староста, сообщивший о нападении, разумеется, не в курсе тайных дел. Однако с его слов получается, будто никакого серьезного грабежа не было. Наскочили, подняли шум и унеслись. Пропали сущие мелочи, что-то из живности, кажется. Паре мужиков разбили морды, паре баб оборвали юбки. Когда утихло и начали осматриваться, вскрылось отсутствие двоих лавочников.
      — Именно наших, конечно? — скривился Гонсет.
      — Да, мессир. Правда, приказчики уверяют, один из их хозяев куда-то выехал еще поздно вечером, после чего не возвращался. Второго же, несомненно, стащили силой с кровати и уволокли в лес. Эти места должен опекать Лесной Дух, но, по утверждениям очевидцев, нападали какие-то незнакомые лохмотники.
      Правитель отвернулся и долго молчал, уставившись в наливающиеся сумерки. Только по закаменевшим плечам Конлаф понимал, что он в ярости. А потому безмолвной тенью замер рядом.
      — И тут не ладно, — наконец глухо выдавил Гонсет.
      — Я пошлю в деревню разобраться, мессир. — Конлаф склонил голову.
      — Само собой. И надо как-то связаться с Лесным Духом, убедиться, что все в порядке. Черт! Он мог бы принести пользу в новой затее — пришлые бойцы явно снюхались с Сегешем, а по его-то части Дух большой мастак. И ведь чутье подсказывает: здесь тоже возникли нежданные проблемы! С этим разобраться немедленно, Ингвер. Если же вдруг опять выплывет явившийся из ниоткуда молодой человек… придется признать за нашим таинственным врагом кроме силы еще и недюжинный ум. Крайне неприятное совмещение.
      Правитель сделал было шаг к люку, задержался у парапета. Внизу, в густом, промозглом мраке, зарождалось необычное зрелище: едва различимый человек, быстро обходя цепь стражников, зажигал у каждого по факелу. Вереница трепещущих огоньков разрасталась, вытягивалась в огромную дугу, колебалась, точно живая.
      — Тоже от них? — негромко спросил Конлаф, выглядывая из-за спины хозяина.
      — Тоже, — буркнул Гонсет с неохотой. — Подозреваю, отныне потребуется всегда усиливать охрану и пореже соваться за пределы столицы.
      — Но никаких серьезных попыток покушения, мессир…
      — Хватит и одной. Я никогда не страшился кровавого боя, Ингвер, не раз рубился лицом к лицу с врагом, а сейчас… Эти юнцы, легко и бесследно скользящие по моей стране, неуловимые и смертоносные, они начинают пугать. И пусть уж я прослыву слабоумным стариком, поверившим в собственные фантазии, чем подставлю врагам свою голову… Тешу себя надеждой, они оценивают ее выше, чем Император. Пойдем, Ингвер, пора собираться.
      — Покорно прошу простить, мессир… — Конлаф отважился остановить правителя. — Но как же… Вы много всего рассказали… такого тревожного… Я лишь хотел уточнить: известен ли вам способ отражения внезапной угрозы?
      Гонсет постоял, безмолвный, в темноте блестели только его глаза. Помощник уже принялся постепенно съеживаться от этой зловещей тишины, когда хозяин неожиданно фыркнул и потрепал его по плечу:
      — Не торопи события, Ингвер! Нас еще рано списывать. Если мы живы и на свободе, непременно найдем достойный ответ на любое посягательство. Грубая мощь ведь всегда пасовала перед хитростью и изощренным разумом, отступится и сейчас. Или ты снова сомневаешься?

      — Сто тысяч чертей!
      Кабо скрипнул зубами, хлопнул себя ладонью по лбу, потом, развернувшись, хватил по стене ближайшего дома. Посыпалась каменная крошка. Шагалан подошел поближе, но вид оттого ничуть не изменился.
      Ночь они провели в неустанных хлопотах. Самым простым оказалось достать арбалет, что ныне таился на дне холщового мешка, выдавая себя за раму не то картины, не то окна. На всякий случай выбрали улочку в противоположном конце города, дождались, пока на ней появится патруль. Трое стражников особого рвения к службе не демонстрировали. Вместо того чтобы глядеть по сторонам, с головами завернулись от дождя и ветра в плащи. Алебарды торчали из-под мышек бесполезными палками, до мечей тоже дотянулись бы не вдруг. Но главное — у них имелось необходимое юношам оружие. Напали сзади, стремительно и бесшумно. Двое крайних стражей отключились сразу, третьему понадобился лишний удар в висок собственным древком. Оставалось забрать добычу и спокойно раствориться в темноте равнодушной улицы. С прочим снаряжением получилось не так гладко: его они попробовали честно купить. Заспанный лавочник поначалу долго не желал открывать, препирался через дверь, впустив же, решил содрать с поздних клиентов двойную цену. Когда терпение иссякло, честный путь пришлось вновь покинуть — при виде сабли им беспрекословно выдали и моток пеньковой веревки, и крепкую кочергу. После небольшого спора торгашу даже заплатили. Остаток ночи коротали в продуваемых подворотнях, то проваливаясь в забытье, то отгоняя докучливых нищих и воров.
      К донжону вернулись под утро. Все, как и вчера: мокрая чешуйчатая мостовая, туша тюрьмы посредине, расступившиеся от нее в страхе дома, собор, белеющий голыми стенами. Не хватало сущей малости — цепей охранения. Исчезли как стражники, так и мелонги, разве что у входа в башню топтались теперь аж пятеро солдат. Стылый ветер гулял по пустынной площади, завывая в закоулках.
      Юноши переглянулись. Разъяснений не требовалось, но верить в происшедшее упрямо не хотелось.
      — Как корова языком супостатов слизнула, — наконец выдохнул Кабо. — Неужто ушел желанный наш? Совсем ведь немного со своей судьбой разминулся, стервец.
      — Или просто хитрит? — без надежды в голосе предположил Шагалан.
      — Заманивает? Вряд ли. Сейчас к башне и прокрадемся при старании, и залезем. Тут засада себе дороже. Стрелки-то хоть остались? Тоже не видать ни души. Как ты там говорил, брат? Вылетит внезапно отряд всадников? Надо же было этому сукиному сыну вылететь аккурат сегодняшней ночью, а?!
      — Скажи спасибо, брат, раньше не вылетел. И так он прорву времени здесь просидел.
      — А за что спасибо-то? Раньше или нынче — все равно живым, гад, удрал. Словно почуял что-то. Может, заприметил недоброе?
      — Успокойся, брат. — Шагалан придержал друга за плечо. — Не все так уж бессмысленно, по крайней мере, впервые воочию убедились в матерости и таланте противостоящего. А это дорогого стоит. Теперь, как бы ни повернулось, действуем расчетливо и хладнокровно. Для начала удостоверимся, вправду ли ускользнул наместник. Если нет, мы продолжим охоту. Если да… что ж, не последний, мыслю, это шанс его зацепить, придется незатейливо дождаться следующего.
      — Ничего себе незатейливо! — проворчал Кабо. — Согласись, случай нам выпал все же редкостный… Впрочем, ладно. А как, по-твоему, подтвердить его отъезд? Опросить трясущихся на любой шорох жителей? Или поинтересоваться у тех охранников? Тогда уж незатейливо разбить им морды, войти и убедиться лично. Как тебе, брат?
      — Прежде испытаем менее опасные ходы. К примеру, втащим назад в город нашего монашка. Он ведь занимался обслуживанием господ стрелков? Значит, если они воистину убрались, сумеет быстро это выяснить.
      — Надеешься, он согласится нам помогать, не имея ножа у горла?
      — Почему бы и нет? Нас он уже боится, а разболтать обо всем и отправиться на беседу в соседние пыточные вряд ли захочет. Да и задача примитивная.
      — Ну, в собор парень, допустим, проникнет. Только не забывай, как он его покинул. Стоит попасться не на те глаза, и вместо помощи ему выпадет голосить под плетьми. Или мокнуть в каком-нибудь каземате.
      Шагалан пожал плечами:
      — Существует и такой риск, не отрицаю. Но для пробы вариант сгодится. Возможно, даже удастся вылезти на крышу собора, любую засаду оттуда высмотрим легче.
      Шурга к известию отнесся на удивление спокойно.
      — Не вы, ребята, первые, не вы и последние, — махнул он рукой. — Этот проныра-лис за десять-то лет многих вокруг пальца обводил. Потому не расстраивайтесь. Будет на то воля Создателя — придет черед и наместникам ответ держать.
      Йерс, которого старик и впрямь веревкой привязал к себе, новости принял вовсе с радостью — засидевшемуся бедокуру не терпелось сорваться хоть куда-нибудь. Бледного, перепуганного служку освободили от пут и провели наторенной дорогой в город. Разобравшись, чего от него требуют, он несколько оправился, однако к собору поплелся неохотно, понуро, словно на неизбежную казнь. Едва начинало светать. В такую рань двери храма еще заперты, но парнишка смог достучаться до привратника.
      — Не выйдет, — вздохнул Кабо через полчаса. — Ведь шел и сам не верил, что проскочит. Вот, похоже, и попался.
      Тем не менее вскоре лазутчик под брань привратника шмыгнул обратно на улицу.
      — Я… все… тут… — подбежал он к ожидавшим.
      — Отдышись, — хмыкнул Кабо, украдкой озирая окрестности. — И чего от тебя, приятель, пивом больно тянет?
      — Старик… там, в роще… угощал. Ночью. А не то бы замерз совсем.
      — Ну и славно. А то мы и не смекнули, нынче же от тебя должно разить, будто из бочки. Что с крышей?
      — Солдаты ушли. Все. Еще ночью. Товарища встретил, его вместо меня приставили к ним бегать. Посреди ночи затеялся какой-то шум, топот, а спустя час явился офицер и увел народ с крыши. Товарищ в окошко высунулся, на площади войска столпилось — уйма! Разобрались, построились и разбрелись кто куда. Даже оцепления не сохранили.
      — Это мы и так видим, — проворчал Кабо. — И на крышу карабкаться не обязательно. Ладно, приятель, спасибо тебе за помощь, ступай теперь назад каяться. И последствия болтливости учитывай.
      Паренек с готовностью ринулся к собору, но потом любопытство взяло верх. Остановился, помедлил, набираясь смелости:
      — А вы… кто все же будете, господа?
      — А вот такого тебе, приятель, лучше вообще не знать, — усмехнулся Шагалан. — Чем основательнее забудешь нынешнюю ночь, тем здоровее доживешь до грядущей. И это серьезно.
 
      Галагу покинули быстро и в досадливом молчании.
      — Дорогу натоптали, словно тракт, — поморщился Кабо, когда преодолели частокол. — Впрочем, лаз и так уже чересчур прославился, использовать его впредь опасно. Надеюсь, брат, у твоего мальчишки он был не единственным?
      — Вряд ли эти ходы ему понадобятся. Сорванец спит и видит себя вольным ватажником. Никак не удается отговорить.
      — Да брось, вольному воля.
      — Голову глупыш сложит зазря. У ватаги впереди нелегкая пора, полагаю, попытаются ее враги сразу задушить. Тут не до ребячьих игр. Зиму бы в тепле пересидел, а там…
      — Ну, увещевай дальше, папаша. Мы-то куда теперь?
      Шагалан пожал плечами:
      — Вернемся к Сегешу. Хоть под конец нас и обыграли, но главная цель все же достигнута. Имея атамана в союзниках, думается, и на Гонсета еще как-нибудь выйдем. Для подобного зверя не жалко ни времени, ни сил.
      — Правильно, брат. Вот только в ватагу я и в одиночку загляну. Тебе надо спешить домой.
      — С какой стати?
      — С такой, что не был там уже бог весть сколько. Я-то на тебя наткнулся, зато остальные ребята по-прежнему в тревоге. Забросив все дела, рыщут сейчас, пытаются отыскать твои следы. Черт знает, в какие передряги эти старания могут их втянуть. Потому скорее, брат, подавай признаки жизни.
      — А помочь ватаге возвратиться в убежище?
      — Там хватит и меня, — непреклонно ответил хромец. — Провожу, осмотрюсь. Вообще надо бы пошевелить мозгами, как их к югу переместить: и ходить меньше, и к будущим полям сражений ближе… Короче, примерно через неделю нагоню, получишь свежие новости.
      — Не забывай, брат, я оставил у Сегеша… женщину. Причем больную.
      — Ничего с ней серьезного не было. В крайнем случае, я и в лекарском ремесле разумею чуток и за непорочность твоей пассии заступлюсь. Тебя же сейчас должна заботить не она, а Дайсар со Скохой, чьи поиски нужно срочно прекратить.
      Шагалан на секунду замедлил движение, опустил голову, задумавшись, затем кивнул:
      — Хорошо, брат, будь по-твоему. Видно, и впрямь пора завершать большое путешествие. Что, знатный переполох я дома поднял?
      — Ты же знаешь, брат, — ухмыльнулся Кабо, — ребята зря не заволнуются. Однако даже сечевики заметили неладное и подходили спрашивать о тебе, куда, дескать, запропал. Вот девчонки, те издергались. Ринара сама не своя бродит, переживает. Бедняжка ведь не догадывается, что ты здесь одиночеством не маешься.
      — Ну тебя к бесам! — отмахнулся Шагалан. — Тут же ничего общего.
      — Во-во, я и гляжу — исключительно чистая, светлая дружба. Вернешься, поведай о том девке.
 
      Друзья расстались, едва пересекли Гевси, — ушлый лодочник сдержал слово и появился по сигналу. На другом берегу дорога уводила Кабо с Шургой к юго-востоку, в леса, еще недавно подконтрольные Аалю, а Шагалан по тракту направился строго на полдень. Спутником юноши оказался-таки Йерс, усмиренный и насупленный. Не особо далекий ждал путь, но поздняя осень сделала свое черное дело: раскисшая от дождей земля превратилась в бесконечную трясину, колыхались в глубоких колеях лужи, сотрясаемые все новыми каплями. Скитальцы попробовали выбраться на обочину, однако и там было не лучше, вспаханное же загодя поле стало просто непроходимым. Перемазавшись в грязи и вымокнув, Шагалан в конце концов предпочел дороге лес. Не сильно суше, зато куда меньше опасности утонуть в земляной жиже или попасться на глаза затаившемуся в кустах дозору стражников.
      Деревня Лекстеса замаячила в сумерках. Знакомая избушка по-прежнему кривилась на окраине. Лишь подойдя ближе, отметили первые приметы выправления жизни: крыша уже не чернела множеством прорех, появились добротные ставни с калиткой, да и птичник клокотал гораздо более мощным хором.
      — Заглянуть бы, поздороваться, — сощурился мальчишка. — Да про коней спросить. Печенкой чую — продали Купчика, и вороного скоро очередь. Заберем?
      — Пустое! — Разведчик отмахнулся. — До морозов от коней больше хлопот, чем проку.
      — Жаль. Неужто этим скопидомам пожалуем? Да какого лешего, Шагалан! Дрянные людишки… жадные, трусливые и тупые какие-то. И так нахватали даров с небес, в глотку не лезет… Давай я тебе прямо сейчас выведу коня по-тихому, и немедля тронемся. В конце концов, сами по дороге покупателя сыщем. Или поедем по тракту, ровно солидные люди, а?
      — Солидные?… А ну-ка, приятель, зайдем-ка вправду переночуем.
      Явление юноши в доме произвело настоящий шок. Судя по всему, его уже перестали ждать, благополучно поставили в церкви свечку за вдруг свалившееся счастье и принялись вволю пользоваться обретенным. В радостной горячке даже не вспоминалось про исчезнувшего мальчишку. Воскрешение таинственного гостя вогнало хозяев в трусливое смятение. Бледный как смерть Лекстес застыл столбом посреди комнаты, судорожно переминался, что-то бормотал, потел, соображая, как бы уберечь хоть крохи от подаренного судьбой. Поспешную продажу одного коня он еще надеялся объяснить, но и вороного возвращать бесплатно жалел до слез. Его жена вовсе предпочла спрятаться в углу, откуда теперь боязливо таращилась, готовая перейти к стенаниям по первому знаку. Реакция родителей сбила с толку и детей, поначалу кинувшихся встречать благодетеля.
      Усмехнувшись по поводу прохладного приема, Шагалан прошел к окну. В комнате мало что изменилось, не стало разительно чище, зато стол перед вечерней трапезой буквально ломился. Юноша раздвинул в стороны кувшин вина и миску с лярдом, водрузил локти на освободившееся место и обвел хозяев долгим взглядом. Дождавшись нужного уровня трепета, сухо изложил дальнейшие условия. Приняли их мгновенно, с взрывом суетливого восторга и неумелой лести. Лекстес даже порывался упасть на колени, но Шагалан, поморщившись, остановил:
      — Не дури, хозяин. Лучше ответь: прошлой ночью по тракту кто проезжал?
      Крестьянин в изумлении распахнул глаза:
      — И это, милостивый господин, знаете? Великий Творец!… Я, правда, уже в доме сидел, но воистину слышал на тракте конский топот. Попробовал высунуться, да всадников и след простыл.
      — Большой отряд?
      — На слух, десятка полтора-два. Шибко неслись, галопом. Поутру наши, деревенские, двух собак подобрали, одна плетью насмерть зашиблена, другой хребет повредили. Мимо нас нечасто такое диво пролетает, вот и запомнилось. А кто ж это были, ведаете?
      — Догадываюсь, — продолжать юноша не соизволил.
      Гостей накормили под радостные охи и заверения в глубочайшем почтении, постелили на полатях. Едва Шагалан устроился там, как дом сразу замер, оберегая тишину и покой благодетеля. Через некоторое время к нему, сопя, залез Йерс, не терявший весь вечер ехидной ухмылки.
      — Здорово их перепугали… — Мальчишка потеснил разложенное оружие. — Честно, еле крепился, чтобы не хохотать. Хозяин-то как трясся, чуть портки ведь не обмочил! Ну а после — лебезить бросились?! Я же говорю, эта голытьба за грош удавится. И другого удавит, так что будь начеку.
      — Вот и укладывайся, охраняй меня, — хмыкнул Шагалан.
      — Нет, правда! Ты же скупердяев прямо-таки осчастливил. И грехи простил, и коня подарил, и меня, лишний рот, забрал. Да по этому случаю Лекстес тебе обязан сапоги целовать или даже женку свою худосочную подложить, лишь свистни… И при всем том убираться нам отсюда уже спозаранку — только дьявол ведает, что у этих тупиц в башках сейчас варится. Еще понадеются лишнюю монету сшибить да и донесут старосте. А тот — стражникам. Я бы доверять не отважился.
      — Доверять я никому не собираюсь, — разведчик пожал плечами, — не имею подобной привычки. Тут бы как-нибудь исхитриться и отдохнуть на совесть, и за хозяевами уследить. Занимаемся по очереди, малыш, сперва тебе спать.
      Ночь на дурацких полатях опять выдалась беспокойной. То ли Йерс слишком растревожил разум своими подозрениями, то ли очаг по случаю непогоды слишком накалили, то ли просто разохотились сверх всякой меры здешние клопы. Сон получился неглубоким и прерывистым. В итоге к рассвету юноша заработал головную боль, зато вновь встал раньше других. На сей раз он бесхитростно стянул с полатей вялого Йерса, опустил его себе на плечо и направился к дверям. Прощаться не собирался, высунувшиеся через загородку козы не в счет. Лишь когда стукнул засов, спавший рядом Лекстес продрал глаза, пугливо приподнялся. Юноша подмигнул ему на ходу и толкнул дверь.
 
      А затем была дорога. Точнее, дорога петляла где-то поблизости, шли же они по преимуществу придорожными перелесками. Вечная грязь, вездесущая сырость, ночевки под дождем у крохотного костерка — постепенно убогая хижина Лекстеса начала вспоминаться как весьма уютный уголок. Каждая миля давалась трудом, и потом, вдобавок времени отнимала вдвое к обычному. Мальчишка держался молодцом, почти не ныл, терпеливо тянул шаг, наравне со старшим товарищем продирался сквозь заросли и завалы. Его вклад в замедление похода был не столь уж велик, и тем не менее лишь на пятый день путники достигли хутора Нестиона.
      — Глухомань какая-то, — ворчливо заметил Йерс, рассматривая мощную стену частокола.
      — Зато спокойно, — откликнулся Шагалан и невольно улыбнулся. — Места здесь тихие, люди хорошие. Коли сам бычиться не возьмешься, проживешь до весны в довольстве. А там, глядишь, и покидать не захочется.
      — Вот уж не уверен. Отвык я как-то на одной лавке долго сидеть, скука заедает. Зимой, конечно, не погуляешь, а вот после…
      — Леса вокруг большие, гуляй на здоровье. Нынче там спокойнее, где глаз да ушей меньше. А уж если совсем нетерпеж… Хотя бы до лета протяни.
      — А что летом? — Мальчишка задрал лицо кверху.
      — Летом-то? — изучающе глянул на него Шагалан. — Заваруха может начаться знатная, вот что. Остальное разгадаешь, смышленый. А когда повсюду заваруха, самым надежным прибежищем становятся вот такие берлоги.
      — Как же, уговоришь меня при заварухе по щелям прятаться, — фыркнул Йерс.
      Юноша опустил ему руку на плечо:
      — Я и не сомневаюсь в твоей храбрости, приятель. Только храбрость не должна застить рассудок, тогда она оборачивается глупостью. Именно поэтому ты сейчас затаишься вон в тех кустах, а я быстро обойду хуторок.
      — Зачем еще?
      — Так, погляжу, послушаю. Надо убедиться, что приветят нас одни хорошие люди.
      — Да кто ж сюда забредет? И дороги-то нет толковой.
      — Не спорь, приятель. Такие правила, как это, нарушать чревато, а для бешеной собаки…
      Проверку на безопасность хутор выдержал с честью. Привычно перебравшись через тын, Шагалан отпер ворота и впустил мальчишку во двор. Огромный лохматый пес, вылезший из-под крыльца, позевал на путников, поразмыслив, молча затрусил навстречу. Глухо рыкнув, подставил загривок под ладонь юноши, обнюхал замершего Йерса.
      — Не бойся, ратник. — Шагалан улыбнулся. — Старик только обличьем грозен, а на деле безобидней кошки. Видишь, уже хвостом тебе виляет. Дальше двинулись.
      Откуда-то из-за угла выскочила Эвира, младшая дочь лесника, увидав гостей, подпрыгнула и, невнятно взвизгивая, понеслась в дом. Пока достигли крыльца, на него высыпало все семейство. Сам Нестион бойко сбежал по ступеням, сгреб юношу в охапку, расцеловал, щекоча бородой. Супруга его осталась наверху, хотя улыбка и заслезившиеся вдруг глаза выдавали — и она рада благополучному возвращению странника. Улыбаясь до ушей, взъерошенная Эвира свесилась с перил и вертелась то к гостям, то к сестре. На Кесси просто оказалось больно смотреть. Вылетела за порог на одном дыхании, придерживая рукой недоплетенную косу. Щеки горят, глаза сверкают — в своем порыве девушка была воистину прекрасна. Ровно мотылек мчалась она навстречу мечте, но, столкнувшись взглядами, внезапно замерла. Запунцовела до кончиков ушей, попыталась спрятать пылающее лицо, выронила косу, смутилась еще больше и, уткнувшись в ворот рубахи, забилась за спину матери. Уйти в дом, однако, сил недостало.
      — Дождались-таки бродягу! — басил над ухом Нестион. — Ведь все ж очи проморгали! Уже самые черные мысли в голову лезть начали, и тут радость!…
      Рядом неловко переминался с ноги на ногу Йерс. Приходилось признать — здешний прием не шел с Лекстесом ни в какое сравнение. Под шумные приветствия хозяина, благословения хозяйки и выкрики девчонки их провели в дом. Кесси скользила поодаль, не подходя и не отрывая сияющих глаз. Судя по всему, внутри дома только что кипела какая-то работа, однако ради дорогих гостей ее незамедлительно забросили. На очищенный стол выставили имеющиеся припасы, долго, настойчиво угощали. Оголодавшие и утомленные путники ели с охотой. Лишь когда желудки заполнились до краев, Нестион знаком отослал женщин прочь. Кесси забрала с собой брыкающуюся сестру, вялого от сытости Йерса увела ее мать.
      — Ну, рассказывай, сынок! — Лесник придвинулся к Шагалану. — А то ведь и сами издергались, ожидаючи, и приятель твой хромой с расспросами навещал да тревогу посеял… Дела ваши, разумею, тайные, обо все нам знать не след, но просвети хоть в чем-нибудь. К примеру, что это за мальчонка с тобой?
      Юноша с трудом перевел дух:
      — Парнишка, дядюшка Нестион, до тайных дел серьезного касательства, к счастью, не имеет. Обычный бродяжка, каких нынче сотни и тысячи. Волей случая спас его от гибели, а потом уж и прогнать не смог. Вот таскаю по стране, подыскиваю приют, по меньшей мере до весны.
      — И про нас, стало быть, вспомнил? — ухмыльнулся лесник. — Что ж, никогда я бродяг не принимал, но коль ты просишь… Пусть малец остается. Много не съест, воевать ему нескоро, а моя старуха какого-никакого сыночка обретет на склоне лет. У нас-то, сам ведаешь, одни девки в семье. Хлопот с ними полно, убытки опять же, а наследника крепкого Творец, сколько ни молили, так и не послал… Пускай хоть с приемышем баба нянчится, душу тешит.
      — Спасибо, дядюшка.
      — Чего уж там. В делах-то он тебе не помешал? Видно, что смышленый, да ведь ребятенок еще, легко в обузу превращается.
      — Ничего, не помешал. На какое-то время случайные люди приютили, потом друзья присматривали, пока я со своими заботами разбирался.
      — И как? — не унимался лесник. — Получилось ли?… Чего тебе, дочка?
      В приоткрывшуюся дверь заглянула Кесси. Помедлила в нерешительности, потупив глаза, направилась к столу собирать посуду. Нестион недовольно крякнул, однако смолчал. Краем глаза Шагалан наблюдал, как девушка будто бы ненароком подступает все ближе, а за секунду до соприкосновения отодвинул колено. Зардевшись пуще прежнего, Кесси подхватила миски, кинулась к выходу. Отец покачал вслед головой, разведчик же, понурившись, думал о другом. Заговорил после долгой тишины:
      — Хочу, чтобы вы, дядюшка, твердо усвоили — у меня нет к вам недоверия. Вы представляете, чем я занимаюсь: работа хотя и благородная, но опасная до крайности. Причем порой опасность тем острее, чем больше человек ведает, чем больше у него можно выпытать. Я бы с удовольствием поделился всем, но, поймите, не хочу отягощать лишним риском ни вас, ни вашу семью. Вы и так делаете для свободы много.
      — Да понимать-то я все понимаю, — скривился Нестион, — не маленький. Однако и ты нас, сынок, пойми. Только-только с твоим появлением прикоснулись к огромному миру, даже как-то повлияли на него из медвежьего угла, жизнь прямо новый смысл, скажу, обрела… Как же теперь неведением-то не тяготиться?
      Шагалан пристально посмотрел на лесника:
      — Из Галаги никаких вестей сюда не долетало?
      — Какое! До нашей глуши известия неделями ползут. На рынок, правда, выезжали недавно, там болтали что-то насчет шума да беспорядков. И как раз в Галаге. Никто ничего толком не знал, зато глотки драли от души. А что, твоих рук буча?
      — Уж и не поручусь, — хмыкнул юноша. — Молва разукрасит — сам не поверишь. Но на всякий случай прислушивайся к новостям оттуда, кое в чем сыщется и моя заслуга. И ваша, кстати, дядюшка, тоже. Без вашего приюта не было бы и ваших рассказов, а без них мне бы и в голову не пришло забраться так далеко на полночь.
      Нестион огладил ладонью бороду, пытаясь скрыть довольную улыбку:
      — Что рассказы? Ерунда, лепет. Хотя если помогли они тебе, сынок, то я рад. А насчет того разбойника, о котором говорили? Ааль, да? Отыскал его?
      — Отыскал, — кивнул юноша, — вы дорогу точно описали. Здесь я также, всего не раскрывая, отвечу: об Аале и его ватаге отныне никто не услышит.
      — Как же? — Лесник глянул на собеседника со смесью изумления и испуга.
      — Не тем он оказался человеком, плохим и вредным для нашей борьбы. Потребовалось потому вольницу его пресечь.
      — Выходит… бесплодны мои россказни? Разве что в поход этот, далекий и опасный, тебя втравил дурень…
      — Напротив, дядюшка, проку с избытком. Не только вредоносным козням Ааля положили конец, но и с очень полезными людьми знакомство наладили.
      — Неужто со стариком? Сегешем?
      — С ним. Ведь месяцами никак не получалось связаться, а вот теперь вышло. Стало быть, удачным выдался поход, не сомневайтесь.
      — Ишь ты! — протянул Нестион. — Вот как повернулось… По такому случаю, сынок, мыслю, и выпить не грех.
      Втроем с кувшином шипучего вина засиделись допоздна. Когда снова появились на крыльце, хмурый, промозглый день затухал. У стены, привалившись спиной, дремал Йерс, рядом вскинула голову Кесси, перед ними нетерпеливо скакала младшая сестра.
      — И куда ты нынче? — спросил, зевая, Нестион.
      — Переночевать бы у вас хотел. В хлеву уголок еще найдется?
      — Может, все же в доме? Холодает по ночам.
      — Ничего, со скотиной, чай, не замерзну. Да и стеснять вас не резон, мальчишке-то и впрямь лучше в доме. Механизм мой, надеюсь, цел? Вот поутру его заберу и дальше в путь. Пора к себе на юг возвращаться.
      — Да не переживай ты так, глупая! — взорвалась хохотом неугомонная девчонка.
      Побледневшая было Кесси вновь зарделась, метнула на гостя беспомощный взгляд и, сорвавшись с места, бросилась за сестрой. Та, весьма довольная проделкой, понеслась к сараям, успевая на бегу оборачиваться, гоготать и показывать язык. Маленькой, юркой, ей не составляло труда уклоняться от разгневанной девушки, чья детская подвижность уходила в прошлое. Даже Йерс вынырнул на шум из дремоты, посмотрел вослед сестрам.
      — Совсем девки от рук отбились, — вздохнул лесник.
      В глубоких потемках Шагалан отворил знакомую дверь. О летней идиллии можно было забыть, все ближе подступали настоящие холода, во дворе и дуло, и лило, и уже всерьез намеревалось порошить. Погода под вечер испортилась окончательно, оставалось только благодарить судьбу, что хотя бы эту ночь странники проведут под крышей. По сравнению с улицей, в хлеву царило тепло и некий уют. Сонная живность повернула морды в сторону гостя, вздрогнула боками на колыхнувшийся сквозняк.
      — Не беспокойтесь, ребята, затворяю, — проговорил юноша себе под нос.
      При закрытых дверях сделалось совершенно темно, лишь через минуту он сумел различить контуры копен, столбов и загородок.
      — Ну и каким образом я тут откопаю тайник? — продолжил беседу сам с собой.
      Со слов Нестиона Шагалан примерно представлял, где спрятан арбалет, но совсем не рассчитывал на поиски в этаком мраке. Все-таки слишком много времени ушло на уламывание Йерса, упрямый мальчишка никак не желал ночевать отдельно от своего спасителя. Юноша на ощупь отправился вперед, чуть поскользнулся, зацепил какое-то ведро. Всполошились угомонившиеся было куры. Шагалан замер, пытаясь разглядеть путь и переждать всплеск шума. Неожиданно насторожился. Куриный переполох затухал как-то странно: рядом с гостем он почти стих, зато у дальней стены клокотал с прежней силой. Разведчик тотчас нырнул к земле, одной рукой нащупал саблю у пояса, другую положил на осклизлый глинобитный пол. Никаких сомнений — из глубины хлева кто-то надвигался. И, судя по вкрадчивой, опасливой походке, наверняка враг.
      Не поднимаясь, Шагалан сместился в сторону, в плотную тень копны, заново прислушался. Вокруг мирно шуршали, вздыхали, всхрапывали, квохтали. Сквозь пелену этих житейских звуков едва пробивался мягкий шорох шагов. Человек шел опытный и крепкий, он ничего не цеплял и точно следовал еле различимой стежке открытого пространства. Только на пределе слуха временами удавалось отловить треск подвернувшейся соломинки, чмокание остатков навоза или шелест одежды. Иных чужаков не обнаружилось. Оставив в покое саблю, юноша потянул из-за голенища нож. Мрак неподалеку сгустился, выделил невысокую фигуру. Человек подкрадывался молча. Он не мог не знать о присутствии Шагалана, слишком много шума тот устроил, однако теперь цель куда-то исчезла. С холодной терпеливостью змеи разведчик ждал нужной дистанции. Вблизи противник не производил впечатления искушенного охотника — учащенное дыхание, чуть суетливые движения, которые и звуков порождали куда больше. Смутные подозрения зароились в мозгу юноши, но в этот момент фигура совершила последний шаг, тело, не отвлекаясь на мысли, сработало само. Темная молния ринулась сбоку на незнакомца. Еще в полете все прояснилось, Шагалан удержался от жесткого удара, хотя полностью погасить не смог.
      Девушка лишь испуганно охнула, когда они, столкнувшись, отлетели в сторону, повалились на упругую гору сена. Волей-неволей Шагалан вжался во все прелестные мягкости и округлости, вдохнул запах разгоряченного создания. Колдовство одурманивающее, однако надлежало стерпеть. Он снял вес с Кесси, глянул ей в лицо. Похоже, от удара бедняжка лишилась чувств, голова запрокинулась, глаза были закрыты. Для жизни опасности не замечалось — божественная грудь вздымалась часто и глубоко. Новое героическое усилие, чтобы оторваться от такого великолепия. Юноша, скрепя сердце, принялся уже подниматься, как вдруг маленькие ручки вцепились в куртку мертвой хваткой. От неожиданности он повалился вперед, глаза Кесси распахнулись, и в них отчетливо читалось, что скромность свою битву безоговорочно проиграла…
      Шагалан лежал на спине, утомленный и пресыщенный взрывом бешеной страсти. Утекали в прошлое все жаркие ласки, вскрики и стоны, недвусмысленные следы свершившегося требовали вернуться к реальности. Рассеянный свет просачивался сквозь мелкие щели и прорехи, через залатанную наспех стену хлева. Ночными звездами блестели глаза живности, отрешенно наблюдавшей за любовной схваткой владык. Рядом постепенно пришла в себя Кесси. Стыдливо потупившись, оправила подол, села, завозилась с разодранным воротом. И многочисленные, по местным обычаям, юбки и узлы завязок недавно сопротивлялись куда отчаяннее, чем их хозяйка.
      — Как ты? — негромко спросил Шагалан.
      — Хорошо… — Почудилось, в мимолетном взгляде девушки гораздо больше довольства, чем смущения. — Боялась… будет больней…
      — А сюда зачем пробралась?
      — Ну… поговорить…
      — В темноте? Я ж тебя, дуреху, едва за врага не принял.
      — Да уж, сударь, не ожидала я от вас таких прыжков.
      — А чего ожидала? Понятно. Выходит, получила именно то, что искала. Вопрос только в том, как дальше поступить.
      — Разве, сударь, мужчин когда-нибудь заботило это? — Опять смелый взгляд.
      — Какой я тебе сударь… теперь? — проворчал Шагалан, садясь. — Давай уж по имени, не чужие отныне вроде… Твоя правда, Кесси. Мужчин обычно последствия не волнуют. Однако здесь-то случай особый.
      — Отца опасаетесь?
      — Не о страхе речь. Ты знаешь, он помогает мне в очень важной работе. Найти его, завоевать доверие стоило усилий. А тут… громом среди ясного неба…
      — Что же?
      — Напрашиваешься на откровенность? Не представляю, как он отреагирует, проведав, что я лишил невинности его дочь.
      — Но я же… не возражала.
      — Не имеет значения. Может выглядеть прескверно, точно я ударил в спину товарищу.
      — Вас так тревожит мнение отца, су… Шагалан… господин? — произнесла девушка. — А что будет со мной? Не волнует?
      — А что с тобой, красавица? Насколько помню, девство давно не считается в Гердонезе непременным условием при замужестве.
      — Ну, а… понесу от вас?
      Юноша почесал щеку:
      — М-да, это бы запутало ситуацию еще больше.
      — Есть один простой выход, сударь… — Кокетка невинно потупила глазки. — Женитесь на мне.
      Шагалан пристально посмотрел на нежданную подругу. Говоря по совести, до этого момента плотские утехи и женитьба в его представлении не связывались никак. Правда, тихого ужаса возможное супружество не вызывало, однако казалось чем-то бесконечно далеким.
      — Подумаю… как-нибудь на досуге.
      — Я вам так сильно не нравлюсь? — Голос дрогнул. Уже никакой игры, все заполонила неподдельная тревога.
      Шагалан вздохнул, подсел ближе, погладил глупышку по растрепавшимся в кутерьме волосам. Та невольно потянулась к ласке и опустила ему голову на грудь.
      — Ты прекрасная девушка, Кесси. Уверен, составишь счастье любому мужчине. Что же касается меня… Бездомный босяк — не самая подходящая партия.
      — Это неважно, — глухо ответила она, уткнувшись носом в его рубаху. — Не воображайте, сударь, будто я такая уж богатая невеста. В лучшем случае мне грозит участь жены какого-нибудь соседского крестьянина. А главное… свою судьбу я встретила.
      Столь наивная искренность обезоруживала, но правду жизни не смягчала.
      — Существует, Кесси, и другая причина.
      — Женщина? — У груди, кажется, даже перестали дышать.
      — Хуже. Я ведь воин, и время моей битвы близится. Полагаю, сшибка выйдет жестокой и кровавой, многие из нее не вернутся. Значит, велик шанс, не успев побыть женой, примерить наряд вдовицы. Зачем же обрекать себя на подобную скорбную долю?
      — Что же делать?
      — Ждать.
      — И долго?
      — Надеюсь, в течение года прояснится. А пока… было бы лучше до поры не оповещать родителей о… содеянном. Уверена, что твою вылазку не заметили?
      Вздохнув, Кесси откачнулась от него, выпрямилась и взялась заплетать косу.
      — Никто ничего не заметил. Пробиралась я сюда осторожно, да и заняло… это… не такое уж море времени. Сложнее скрыть следы вашей, сударь, нетерпеливости. Добропорядочной девушке нелегко объяснить разорванный ворот, пятна на юбке и прочее. Я попытаюсь.
      Наскоро поправив одежду, они покинули разворошенную копну, неспешно двинулись к дверям. Шагалан оглядел через щель двор, вернулся к подруге:
      — Темно, но, похоже, нет никого. Постарайся проскользнуть потихоньку, красавица, и… пусть все ограничится нашей с тобой тайной. По крайней мере, пока.
      Кесси молча постояла, коснулась кончиками пальцев его груди.
      — Не переживайте, сударь, — произнесла печально, — обойдется. Вашей высокой миссии ничего не помешает. Скажу больше: даже если отец проведает, то вряд ли затеет скандал.
      — Почему же? — Не желая того, Шагалан перехватил девичью ладошку и поднес к губам.
      — Ах, сударь! Только слепец не заметил бы моего к вам отношения! Если б жили в деревне, меня давно уже позорили бы всем миром. Да и здесь… Родители вроде и молчат, а косятся с укоризной, вздыхают, сестра открыто потешается… Поверьте, сударь, сама не ожидала от себя такого… бесстыдства. Не знаю, что творится… Наверное, лучше бы отец по давнему обычаю своевременно высек бы меня как следует, выбил бы дурь. Вот, пожалел, стерпел и ныне… получит неизбежное.
      — Что же его удержало? — Почему-то молодые люди опять сдвинулись.
      — Остается гадать, однако, по-моему, он успел в мыслях смириться с возможной… связью. Вероятно, ваши повстанческие заботы слишком важны… Ну что вы делаете, сударь? Хотя, скорее, отец просто не видит для меня иного приличного будущего.
      — Это я-то — приличное будущее?
      — Кто ведает о том, кроме Создателя? Риск, без спору, велик, но чем он хуже одинокого прозябания? А если все уладится? Отец как-то обмолвился, при удачном исходе вы вправе рассчитывать на немалую награду. Верно?
      — Разное приключается в нашем мире… — Шагалана теперь сильнее интересовала шея девушки.
      — Вот… должно быть, оттого отец и готов смотреть сквозь пальцы на грехи дочери… Подождите с воротом, сударь, я сама развяжу… Даже вдовство вряд ли страшнее нищеты или одиночества. Святой Боже, что мы делаем?!
      У входа в хлев, по счастью, тоже отыскалась пригодная копна. И на сей раз Кесси не отговорилась бы потерей сознания.
 
      Утро следующего дня уродилось под стать прежним, тусклым и слякотным. Перед крыльцом дома Шагалан раскланялся с семейством Нестиона. Взрослые прощались чинно, сдержанно, меньшая дочь весело помахала рукой. Старый пес вовсе предпочел не вылезать под дождь. Кесси… Девушка напряженно, словно через силу, выглянула на улицу, но, встретившись глазами с Шагаланом, полыхнула так, что тотчас убежала назад. Далеко за ворота по еле заметной просеке вышел провожать лишь Йерс. Достигнув изгиба тропы, разведчик поправил на плече громоздкий мешок с арбалетом, обернулся к мальчишке:
      — Ну, бывай, дружище. Отсюда лучше возвращайся, меньше соблазн пуститься следом.
      — Не дурак, — хмуро отозвался Йерс, — вижу, к чему катится.
      Шагалан поднял лицо, лба мягкими лапками коснулись первые, редкие, еще мокрые снежинки.
      — Славно. Знак добрый, жаль, дороги пуще развезет.
      — Рогатина твоя странствовать не помешает?
      — Арбалет? Дотащу, хотя вещица приметная, придется лишний раз людям на глаза не попадаться. А чащи да болота путь двоят.
      — Назад-то когда?
      — Постараюсь недели через две-три. Меня ж к вам не одно хлебосольство, дела зовут.
      — Угу, теперь-то причин, чаю, и больше сыщется. Не зря вчера хозяйскую девку так старательно отодрал.
      Двинувшийся было юноша едва не споткнулся.
      — А ты почем знаешь? — резко развернулся он. — Опять ночью в доме не сиделось, шатун?
      — Там и усердствовать особо не понадобилось. — Йерс криво усмехнулся. — Крики да стоны со двора слышались. Вы уж впредь как-нибудь осторожней забавляйтесь, что ли.
      — Ничего от тебя, пролаза, не спрячешь, — покачал юноша головой. — Родители-то ее хоть не заметили?
      — Не-а, они из дома не высовывались. Не бойся, я болтать не стану, лишь бы сама девка не проговорилась. Да вдобавок эта… егоза малолетняя, пожалуй, пронюхать может, но я займусь ею отдельно.
      Шагалан наклонился к мальчишке:
      — Главное — глупостей тут не наделай, дружище. Дабы мне потом не пеняли, что тебя привел.
      — Не тревожься. Кто же рубит сук, на котором сидит? Теперь ведь до весны хочешь не хочешь, а притворишься паинькой. Иди спокойно, парень… только навещать не забывай. Здесь тебя вправду многие ждать будут.