— И за что ж на меня-то такая напасть? Почему же аккурат ко мне, Господи?
— Понравилось нам здесь, — ухмыльнулся Шагалан. — Считай, тебе крупно повезло. Как звать?
— Лекстес.
— Веди, Лекстес.
Втроем прошли в дом. Изнутри хижина оказалась не менее убогой, чем снаружи. Единственная комната, погруженная в полумрак, свет почти не проникал в грязные дыры окошек. Очаг из грубого камня, лавки вдоль стены, справа из-за решетчатой загородки блеснули глаза козы. У окна за полупустым столом подняла голову женщина, такая же длинная и худая. На руках у нее возился в тряпках младенец, еще двое ребятишек высунулись с высоких полатей. Пахло дымом, навозом, мокрой овчиной, из съестного — только кислой капустой.
— Всем вечер добрый. — Шагалан оглядел обстановку.
— Видите, сударь, совсем скудно у нас. Где ж тут гостей-то принимать? — вновь запричитал крестьянин.
— Да не бойся, хозяин. И не в таких местах бедовали. По сравнению с нашим вчерашним ночлегом это настоящие хоромы. Однако темнеет, свечу бы зажгли, что ли?
— Лучина… — потупился Лекстес.
— Давай лучину. — Шагалан опустился за стол, хозяйка же быстро поднялась, плотнее запахивая ворот кофты. Очевидно, она едва закончила кормить младенца, хотя тот продолжал беспокойно копошиться и всхлипывать. — Садись, Йерс.
Дождавшись, когда над столом посветлело, юноша подтащил к себе одну из деревянных плошек, осмотрел, понюхал.
— Перекусить бы чего-нибудь с дороги, хозяин.
— Плохо у нас, сударь, с этим.
— Вижу. Каша, причем полбенная? Ладно, в другой раз и это бы сгодилось, а сегодня… — Шагалан прищелкнул к скобленой доске серебряную монету. Крестьяне охнули. — Пока совсем не стемнело, сходите кто-нибудь, прикупите чего получше.
Хозяева затоптались в нерешительности, белесый кружок притягивал их как магнит. Наконец мужик потянул заскорузлую руку, которая заметно подрагивала.
— И вот еще… — Юноша на секунду придержал монету пальцем. — О том, кто, откуда и почему, советую не болтать. Или соврать что-либо. Спокойней будет, поверьте.
Послав жену за провизией, Лекстес пристроил лошадей у дома возле кособокой сараюшки птичника. Вернулся под клекот потревоженных кур, закашлялся на пороге.
— Ну, что там, Лекстес? — Шагалан оторвался от перемигивания со смешливыми детьми крестьянина. — Не стой, проходи, твой же дом.
В отличие от собственной ребятни мужик выглядел совершенно растерянным.
— Эта… я… — замямлил он, непрерывно кланяясь. — Мы, господин, конечно, рады гостям… только в бедственном положении сейчас… но всё, что сможем…
— Так уже веселее. Садись рядом. Да садись, не смущайся.
Из-за спины крестьянина вынырнула фигура жены, изогнутая тяжестью большой корзины. Скоро накрыли ужин: два цыпленка в еще не застывшем жиру, лоснящаяся головка сыра, длинная копченая рыбина, свежий каравай, кувшин с пивом и целый веник всяческой душистой зелени. Чуть позже подоспел шипящий блин яичницы, усеянный островами сала. Подобное великолепие посреди ветхой хижины казалось миражом. Здешние обитатели чувствовали это как никто — загнанный страх в их глазах мешался с недоверчивым голодным восторгом. Такие взгляды неотрывно провожали каждый кусок, каждую каплю. В конце концов Шагалан не вытерпел:
— Хватит пускать слюнки, хозяин. Зови жену, и присоединяйтесь — для двоих снеди все равно слишком много.
— Благодарствую, милостивый господин, благодарствую, — залепетал крестьянин, робко отщипывая кусочек сыра. — Чем воздать вам за великодушие? Да поможет Творец во всех ваших начинаниях! Только лучше б ребятишкам чего…
— Ешь. И ребятишки голодными не останутся. А про ответную услугу поговорим позже.
Следующие полчаса трапезничали молча, сосредоточенно и жадно. Разведчик не считал нужным поддерживать беседу, Йерс вообще ничего не замечал кроме еды, а крестьяне, видимо, боялись спугнуть неосторожным словом свое внезапное счастье. Половина цыпленка и остатки сыра достались детям. Ужин закончили пивом.
— Неплохое варево, хозяин… — Шагалан откинулся к стене. — Неужто местное? Не ожидал. Ты куда, Йерс? Мал еще со старшими пить. Немного, немного… Не полную же кружку!… Сорванец. Ну что, готовимся к ночлегу?
Перед сном вышел во двор. Висела плотная мокрая тьма, контуры соседних домов едва различались. Шуршанию листвы на ветру вторил одинокий собачий вой. Моросил мелкий назойливый дождик. Шагалан поежился. Было довольно холодно, зато приятно тяжелело и теплилось в животе — чувство нечастое на его памяти. Примостился уже справить нужду к стенке избы, когда заскрипела дверь. Щуплая фигурка затопталась в прямоугольнике света, завертела головой.
— Чего тебе, Йерс? — окликнул юноша негромко. — Или пиво на улицу потянуло?
Мальчишка молча прикрыл дверь, подойдя вплотную, тоже зажурчал на стену.
— Здесь меня оставишь? — проговорил, заправившись.
— Не худший вариант. — Шагалан пожал в темноте плечами. — Ты сам убедился, что остаться должен. Или все еще не согласен?
— Угу, — неопределенно буркнул Йерс.
— Не переживай. Дело сделаю, тогда подумаем, куда тебя пристроить всерьез. Не век же по дорогам слоняться.
— Я не переживаю.
— Переживаешь. И, как представляется, потому, что не веришь, будто вернусь за тобой. Я прав?
Мальчишка сердито засопел.
— Прав, — констатировал Шагалан. — Только напрасно это, приятель. Не для того тебя из-под той телеги вытаскивал, чтобы обманом бросить на улице.
— А для чего?
Юноша замешкался:
— Что ты имеешь в виду?
— Я уж не знаю, кому верить, кому нет, — произнес Йерс глухо. — Иной на взгляд добрый, а нутро — скотское. Так даже хуже, чем явный зверюга, от того хоть понятно, чего ждать. А тут доверишься, расслабишься… и нарвешься. Имелся у меня… опыт.
— И что за опыт?
— Как-то зимой в метель выбрался в поле к стойбищу. Здесь неподалеку происходило. Выяснилось, студенты из города на ночлег остановились. Я тогда совсем плох был, замерзал, думали, не оклемаюсь. Так один из студентов меня два дня выхаживал, молоком поил, ровно младенца… Я ему тоже в тот раз доверился. Поверил, что впервые в жизни повезло, что кончились мои скитания, что обрел близкого человека. Раскатал губу, короче…
— И что произошло?
— Ничего.
— Договаривай уж, коли начал.
Шагалан положил ладонь на плечо мальчишки, но тот рывком стряхнул ее. Голос сорвался, словно он едва сдерживал слезы:
— Говорю, ничего… Скотиной он оказался, вот что. Как я немного очувствовался, оправился, все на место и встало. На очередном привале напились они в дым, привязали меня враскоряку к седлу, штаны спустили… и по кругу… Гады!
— Гады, — согласился Шагалан.
— Я тогда еле сбежал. Вот и верь после…
— История паскудная, Йерс, только не стоит отныне на целый мир злобиться. Не все ж такие мерзавцы, как те студенты.
— Так уж и не все?
— Не все. Ведь сам на подобное не способен? Выходит, уже не все. И среди остальных тоже довольно нормальных людей, поверь. А покуда ступай в дом.
— Значит, вернешься?
Юноша остановился на полушаге, потрепал мальчишку по макушке:
— Ты слышал: жив буду — вернусь. Пошли.
V
Ночь прошла беспокойно. Им постелили на полатях — место хоть и почетное, но не слишком удобное. От близких — руку протяни — жердей крыши пахло копотью и пылью, от подложенных под спину овчин — сыростью. Очаг вскоре затух, дым развеялся, дышать стало легче. Где-то рядом запилил свою песню сверчок. Всю ночь путники ворочались, то один, то другой просыпался и долго хлопал глазами в темноту. Возможно, оба просто успели отвыкнуть от сна в переполненной чужими людьми избе. Возможно, оба опасались каких-то непредсказуемых действий со стороны хозяев. Времена стояли хмурые, всякое случалось на бесконечных дорогах. Убивали и за несколько медяков, а блеск серебра подчас лишал рассудка самого забитого и богобоязненного крестьянина. Впрочем, возможно, оба всего-навсего утомились после целого дня верхом или переели натощак. Уже засопели в углу дети, начал похрапывать хозяин, затихли коза и нежданно наевшийся младенец, даже сверчок закончил свое выступление, а путники все ворочались и хлопали глазами в темноту…
Шагалан проснулся первым, когда в мутных окошках еле брезжило. У его плеча мирно дышал Йерс, свернувшийся калачиком и подложивший ладонь под щеку. Жалко было нарушать сладость его сна, а долгое расставание наверняка грозило превратиться в пытку, причем не столько для разведчика, сколько для парнишки. Осознав это, Шагалан вытянул на свободу котомку и мягко спрыгнул с полатей вниз. Дом, чья убогость и ветхость проявились в утреннем свете куда отчетливее, еще дремал, лишь печальная коза подняла голову. Юноша осторожно прокрался к дверям, где на узком топчане спал Лекстес. Спал тоже беспокойно: судорожно подрагивали переплетенные венами руки, хриплое дыхание сотрясало грудь, колыхалась задранная кверху борода. Гость едва успел приблизиться, как под его взглядом крестьянин вздрогнул, распахнул глаза, испуганно вытаращился. Шагалан, жестом наказав не шуметь, наклонился и прошептал:
— Тихо, хозяин, утро уже, вставать пора. Выйдем, разговор серьезный назрел.
Дверь скрипела немилосердно. Юноша предпочел приоткрыть ее, а дальше проскользнуть боком. Следом выбрался Лекстес, босиком, с накинутым на плечи кожушком. Прошли до самого плетня. Опустились на корявое сухое бревно, от которого крестьяне понемногу отсекали куски для очага. Шагалан покосился на спутника, что покашливал и ежился в утреннем холодке, нервно оглаживая растрепанную бороду.
— Значится, так, хозяин. Ужин, ночлег — это все хорошо. Теперь же о главном. Дай руку.
Он ухватил широкую мужицкую ладонь и, прежде чем Лекстес успел испуганно отдернуть, сунул в нее три серебреника.
— Чего это? За что это? — оторопел землероб. — Зачем это, милостивый господин…
— Плата тебе за основную услугу. Точнее, и не плата даже, задаток. Слушай внимательно, хозяин: мальца оставлю у тебя. Будешь его кормить, поить, крышу давать — труд немудреный. Содержать две недели, денег тут с избытком. Через две недели за ним вернусь. Если все ладно, ребенок сыт и здоров, получишь еще столько же, тогда исключительно для себя. Ну, а плохое застану… не взыщи, собственной шкурой ответишь.
При последних словах крестьянин втянул голову в плечи. Ему, определенно далекому от любых авантюр, злосчастные серебреники жгли руку, однако выпустить их было немыслимо. Шагалан на то и рассчитывал. Минуту Лекстес собирался с духом, затем спросил:
— А что ж делать, милостивый господин, коль не воротитесь через две недели? У меня, видели, самого ртов…
— Постараюсь вернуться. А если все-таки в срок не удастся… Я оставлю также лошадей. Кормежка и уход опять на тебе, парнишка всегда поможет в меру сил. Так вот, хозяин, задержусь — сведи к барышнику. Начинай с каурого, выручишь никак не меньше полудюжины золотых. Во всяком случае, парень должен дожить здесь хотя бы до весны.
— И ведь озорник небось? — с обреченным видом покривился крестьянин.
— Не без этого. Впрочем, полагаю, за такие деньги можно присмотреть за любым озорником. На большую дорогу не пустите, языком болтать не дадите — и славно. Про его появление тоже придумайте что-нибудь. Да, лошадей моих на время уберите, лишний раз на люди не показывайте.
— Неужто… краденые? — охнул Лекстес.
— Не совсем. Но тебе, хозяин, лучше про это не знать. Меньше знаешь — крепче спишь.
— Оно, конечно… Только выходит же: я вообще ничего не ведаю. Так и голову в петлю сунешь, не подозревая ни о чем. Кто ж потом поверит, что ни сном ни духом?…
Шагалан глянул на Лекстеса с прищуром. Внутреннюю борьбу тот, похоже, закончил, принял нежданную заботу как неизбежность и сейчас оценивал дело своей простонародной сметкой.
— Какой-то риск есть, однако выгода гораздо больше. Так по рукам? Вот и договорились.
Разведчик поднялся с места, потянулся, закинул на спину котомку.
— Куда ж вы теперь, милостивый господин? Не по-людски как-то, даже имени вашего не знаю…
— Меньше знаешь — крепче спишь, — напомнил юноша. — Могу лишь сказать, что иду в Галагу. Здесь миль восемь осталось, не так ли?
— Пожалуй, вполовину дальше.
— И болтают, где-то по пути кузня?
— Есть, как не быть. Коль по тракту пойдете, мили через четыре она и стоит. Перед огромным таким холмом.
— А чего за кузня?
— Да, одно слово, сударь, никудышная. Год назад там неплохой мастер трудился, даром что бирюк. Потом вроде сгинул куда-то, и объявился этот… нынешний. Гонору много, цены безбожные, а работа — так себе. Ума не приложу, как еще концы с концами-то сводит? На безрыбье и наша кузня поднялась, почитай, все проезжающие тут останавливаются. Посему, если в чем, сударь, надобность, советую у нас делать, от той заимки проку не будет.
— Понятно. — Шагалан незаметно поморщился: все сильнее болела голова, вероятно, после бессонной ночи. — Слышал, и разбойники у вас шибко озоруют?
Крестьянин понурился:
— Озоруют, сударь. По тракту несколько раз проходили, да сами видите, что у нас взять? А вообще, грабят и душегубствуют частенько, купцов потрошат. Большой Ааль — поди, слыхали. На всю округу теперь гремит.
— А за ним небось стражники толпой носятся?
— Ну… я бы не сказал. Тоже наведываются, конечно, но пупок не рвут. По крайней мере, за те полгода, как Ааль здесь обосновался, больших облав еще не выпадало. Так, изловят одного-другого, у дороги повесят, и все.
— Ясно. Ну, спасибо, хозяин. Пойду я, пожалуй, а то как бы парнишка не проснулся.
— Неужто попрощаться не хотите?
— Лишнее это. Он уже в курсе, а слезы и сопли радости не добавят.
Дом Лекстеса стоял на самом краю деревни, поэтому, едва покинув двор, Шагалан сразу очутился в поле. Дело развивалось неплохо, однако настроение было мерзким. Снова зарядил мелкий холодный дождь. Упругая боль настойчиво пульсировала под темечком, отдавалась при каждом шаге. Такое случалось и раньше: боль приходила по утрам, обычно после недосыпа и обычно ближе к зиме, мучила весь день и незаметно растворялась к вечеру. Течению жизни она мешала мало, зато настроение портила исправно.
Тракт сохранял прежнюю пустынность. За два часа пути навстречу проехала только вереница подвод, груженных лесом, да простучал галопом одинокий всадник в одежде гонца. Разведчик даже не шарахался от них в кусты. Безлюдные и запущенные пошли места, в самый раз для недоброго промысла. Темневший всю дорогу впереди холм наконец приблизился, растекся в полгоризонта, запестрел листвой деревьев, уже подкрашенной осенним разноцветьем. За этими картинами юноша чуть не пропустил кузницу — длинную покосившуюся избу, тонувшую задом в лесистом склоне.
Он сошел с тракта и высмотрел неподалеку высокую сосну. Потребовалось несколько минут, чтобы забраться на нее почти до макушки. Здорово перепачкался в смоле и сухих иголках, зато теперь мог оглядеться поверх враз просевшей щетины леса. Добегая до холма, ленточка дороги, ровно хлипкий ручеек, начинала обтекать его, причем не в самую короткую сторону. Судя по смутным, терявшимся в дымке деталям, она опоясывала холм подковой и удлинялась при этом мили на три. Уже совсем на пределе видимости Шагалан различил серые башни города. Несколько букашек шевелились вдали на большаке, вокруг же все словно вымерло. Кузница у изгиба дороги казалась если не покинутой, то спящей беспробудным сном: ни людей, ни живности, ни звука, ни дымка из труб.
Удовлетворенный тем не менее осмотром, Шагалан слез на землю, извлек на свет купеческий кошель, капельку отощавший накануне, и засунул в него пару медяков. Затем решительно направился вперед. Накатанная колея, отворачивающая от тракта, выдавала наметанному глазу обманчивость запустения. Просторный, убитый копытами и колесами двор огораживали только сгнившие остатки частокола да заросли бурьяна высотой с человека. Такой же бурьян подступал к самым стенам, выше по бревнам полз вьюнок, а на тесинах крыши угнездились подушки мха. Все вместе они превращали избу в зеленый холмик, теряющийся на фоне большого собрата.
Юноша едва приблизился к почерневшему от времени крыльцу, как дверь избы без скрипа распахнулась. Появившийся на пороге мужик вполне гармонировал со своим домом, напоминая скорее лешего из сказки. Круглое, заросшее до глаз шерстью лицо, копна сбившихся волос, непонятного цвета дерюга на широких, но ссутуленных плечах. Под мышкой мужик держал внушительной величины медную ступу, в которой монотонно орудовал пестом, способным уложить быка. Черные глаза глянули из глубин черных же волос весьма сурово.
— Чего надо? — глухим голосом спросил леший.
Шагалан подумал, что следовало бы улыбнуться, но голова по-прежнему болела, а настроение портилось. Все, что смог сделать, — хмуро буркнуть:
— Водицы бы испить, хозяин.
Бородач, не двинувшись с места, продолжал изучать его взглядом. Только пест мерно стучал по дну ступы.
— И поесть чего-нибудь не мешало бы, — все так же хмуро добавил юноша.
Новые запросы неожиданно развеселили лешего:
— Может, и переночевать негде? — Он оскалил крупные желтые зубы. — Так ты, парень, не стесняйся.
— Я ж не просто. Я заплачу.
— Заплатишь? Ишь ты. Да тут ведь не трактир.
— Хорошо, видать, живешь, хозяин, раз деньги не нужны. — Шагалан не намеревался уступать кузнецу в самоуверенности.
Бородач постоял еще, усмехаясь, потом остановил пест:
— Нешто у такого голодранца деньжата водятся?
— Водятся.
— Покажи.
Шагалан, пожав плечами, выудил из-за пазухи кошель, подкинул на ладони. Туго звякнувший мешочек притушил у кузнеца ухмылку.
— Ворованные, поди? — сощурился он.
— А тебе не все ли равно? — холодно отозвался юноша.
— Это верно. Ну, тогда милости прошу.
Внутри горница оказалась совсем маленькой комнаткой с единственным окном. Стоило войти туда вдвоем, как сразу почувствовалась теснота. Большая печь, стол, пара сундуков по стенам, лампада. Поперек комнаты под потолком натянуты веревки, увешанные пучками трав, чей тонкий сладковатый дух встречал уже с порога.
Кузнец отправил в угол ступу и принялся расчищать стол от таких же пучков вперемежку с позеленевшей медной посудой.
— Лекарством балуешься? Или алхимией? — Шагалан растер в пальцах иссохший листок, понюхал.
— Не тронь, — строго буркнул леший, подняв голову. — Собирался перекусить, так садись.
Разведчик опустился на колченогий табурет:
— Тесно живешь, хозяин.
— А на кой мне хоромы? Лучшее место — кузня, она меня и кормит, и греет.
— Ну да. И то сказать, зачем одному огромный дом?
— Ничего не одному, при мне сынишка, от жены-покойницы подарочек. Здесь где-то должен слоняться. — Мужик, наклонившись, глянул в подслеповатое оконце. — Извини, гостюшка, не ждал тебя, так что чем богаты…
На столе возникли пяток яиц, шмат сала и хлеб. Нагулявшему с утра аппетит Шагалану грех было жаловаться.
— Много запросишь с меня?
Кузнец извлек откуда-то страшноватого вида тесак и несколькими быстрыми взмахами рассек на куски хлеб и сало.
— Три гроша. А еще один накинешь — принесу молока парного или пива.
Безумные получались цены, однако юноша кивнул и, снова вытащив кошелек, щедро сыпанул деньги себе на ладонь. Весьма внушительная горка. Сбоку прекратил стучать по столешнице нож, Шагалан скосил туда глаза: как и ожидалось, бородач зачарованно уставился на кучу серебра, забыв про все на свете.
— Неплохой улов, — наконец хрипло выговорил он, сглотнув.
— Творец знает, кому помогает, — хмыкнул разведчик, выловил из кучи медный пятигрошевик, а остальное отправил обратно.
Приняв монету, кузнец повертел ее в больших пальцах, потом вздохнул:
— И где ж такие сокровища-то откапывают люди?
— Не любопытствуй зря. Если будет ладно, к вечерне и сюда слухи докатятся. Ты, хозяин, лучше молока бы принес обещанного — всухомятку еда не впрок.
— Ну да, ну да… — Мужик, погруженный в печаль, вышел во двор.
Ходил долго, и Шагалан успел неплохо осмотреть избушку. Выглянул даже через маленькую дверцу в соседнее помещение, где располагалась собственно кузня. Горн оказался холодным как лед, сваленные в беспорядке инструменты покрывала застарелая пыль и паутина.
Возвратился кузнец, все такой же задумчивый и молчаливый, поставил перед юношей кринку молока, правда не парного, а стылого, только из погреба. К финалу желанной, хоть и скромной, трапезы Шагалан капельку повеселел, попытался разговорить замкнувшегося хозяина, однако тщетно. Так же немногословно простились на крыльце избы. Уже поворачивая к большаку, разведчик обнаружил в стороне мелкую, но весьма важную для него деталь — горку лошадиных шаров. Замедлил ход, сделал вид, будто подбрасывает на плече котомку, устраивая поудобнее, и неловко оступился на край горки. Сочно выругавшись, наклонился очистить башмак. Помет был совсем свежим, еще теплым. Обернулся напоследок — кузнец хмуро глядел ему в спину. Озорная искорка сверкнула в голове юноши.
— А как полагаешь, хозяин, не удастся ли срезать здесь путь? Черт знает, сколько петляет дорога вокруг дурацкого холма. Кучу времени можно выгадать, если напрямки пуститься, верно?
Загорелое лицо бородача вытянулось и побледнело.
— Э-э… оно, конечно… э-э… — Суетливо подбирая слова, кузнец затеребил лохматую бороду. — Дорога того, петляет… но срезать… не стоит. Э-э… не советую…
— А что так? Вон и тропка виднеется прямо в лес. Ходят, стало быть, люди.
— Люди-то, бывает, ходят, да ведь… э-э… самые отчаянные… или бесшабашные. Гнилые там места, мил человек, опасные.
— Да ну? — Шагалан скептически ухмыльнулся.
— Истинный крест, так! Пропасть народу сгинуло, войдет путник и исчезнет. Ни следов, ни вещей, ни останков. Кто на болота грешит, кто на зверье дикое, а кто на нечисть лесную.
— А на людей диких, случаем, не грешат? — фыркнул юноша.
— Кто ж их знает, все может статься. Только настоятельно не советую, мил человек, тут с тракта никуда сворачивать. Час-другой потеряешь, зато буйную головушку сохранишь.
— Ну, хорошо, хозяин, уговорил — и впредь буду петлять с трактом. Спасибо тебе за совет да за угощение… Бог даст, еще свидимся.
По-прежнему чувствуя на спине тяжелый взгляд, юноша покинул странный двор. Продолжал пульсировать, отдаваться при каждом толчке болезненный шар под темечком, настроение тоже не спешило улучшаться. За время завтрака притихший вроде дождь опять объявился и даже понемногу усиливался, тучи, пухнувшие у горизонта, обещали знатное ненастье. Едва изогнутая вправо дорога плавно вела вдоль склона, обросшего глухим ельником. По другую сторону от холма располагались мокрые, тускло-зеленые луга, в полумиле от большака вяло бродило стадо коров. Поблизости не было видно пастуха, словно такому сонному скоту он был без надобности. Вдали темнела за пеленой мороси грузная зубастая челюсть замка. Рассказывали, при завоевании Гердонеза мелонги неожиданно наткнулись на сопротивление некоторых сеньоров. Те просто-напросто заперлись в своих крепостях и отказывались подчиняться новой власти. Геройство совершенно бессмысленное, тем не менее доставило захватчикам немало хлопот. Всю ту осень варвары переползали со своими осадными машинами от одного логова бунтовщиков к другому, месили грязь раскисших дорог, холодали ночами под непокорными стенами. Многие сдавались, едва завидев колонну карателей, но находились и такие, кто отбивался отчаянно, до последнего человека, безумно и бесстрашно. По слухам, некий маркиз в высокогорьях Хамарани сумел выстоять больше месяца, дотянув до зимы. Естественно, всякое сопротивление в конце концов подавили, однако потом завоеватели, раскинув мозгами, рассудили, что мятежей с волнениями впредь не избежать, а многократно повторять проделанный осадной техникой маршрут желания нет никакого. Посему все крепостные стены в стране, ограждающие частные владения, повелели срыть, причем силами самих хозяев. Заодно разрушили и наиболее грозные донжоны, а в качестве защиты дозволили исключительно земляные валы да частоколы. И вот теперь из дымки дождя торчали зубья башен, нелепые в своем одиночестве.
Дорога пошла по-настоящему безлюдная. Скоро перед Шагаланом открылась и причина этого: маленькая деревенька, дворов на десять, была выжжена дотла. Обугленные руины уже начали порастать бурьяном, в стороне белел костями конский скелет. Юноша чуть замедлил шаг. Вероятно, все произошло не позднее нынешней весны, в крайнем случае, на закате прошлого года. Ни запахов гари, ни падалыциков, хотя присутствовала уверенность, что где-нибудь подальше в траве можно найти останки не только животных. Сразу за деревней обнаружилась еще одна знакомая картина: четыре иссохших тела на придорожных сучьях, стекали с лохмотьев капли воды, безглазые лица скалились под ноги. Прочие тела, обезображенные зверьми, валялись тут же на земле — их веревки успели перегнить. Шагалан мог лишь догадываться, чем провинились несчастные крестьяне. Редкий сеньор, если не свихнулся от жестокости, стал бы уничтожать деревню за какие-то недоимки. Деревня обязана кормить своего господина, а не лежать в развалинах. Массовая порка, грабеж, один-два висельника — тем наказание обычно и ограничивалось. В данном же месте пахло скорее беспощадной рукой закона, усмирением строптивых или острасткой для недовольных. Как раз на таких полях сражений прославились губернаторские стражники и особенно фригольдерские дружины.
От страшноватой находки минул еще час пути, прежде чем тракт наконец отважился окунуться в лес. Здесь дождь почти не ощущался, только неясное шипение гуляло по верхушкам крон. Вязкий кустарник сомкнулся и надвинулся на дорогу, навис над ней так, что приходилось отводить мокрые ветви руками. Приспела пора держать ухо востро: одно дело — открытое нападение, другое — стрела из моря листвы. Во втором случае не всегда выручит и самое совершенное мастерство. Постепенно в шум дождя вплелись новые звуки, дорога пустилась под уклон — впереди ждала река.
Разведчик ступил на пологий раскисший берег. Свинцово-серый поток набух, уплотнился и мало напоминал мирный брод. Если б не колея, смело нырявшая в него, да покосившиеся опоры сгинувшего моста, юноша еще подумал бы соваться. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, шагнул вправо-влево и неожиданно ухнул в глубокую лужу, надежно скрытую палой листвой. Матерясь, снял башмак, неспешно вытряс воду. «Куда же вы попрятались, выжиги? — Глаза чутко ощупывали заросли на противоположной стороне. — Какую подлость приготовили?» По-прежнему шуршал по листьям дождь, качались на ветру ветви, лес был безжизненным.
Ничего не оставалось, как снять и второй башмак, закатать штанины да переходить реку вброд. Тугой поток ударил по ногам, моментально выморозил их настолько, что острые камешки на дне почти перестали чувствоваться. Уже на третьем шаге вода достигла подвернутых штанов и рост прекращать не собиралась. В иное время, пожалуй, скинул бы и штаны, тогда хотя бы имелось что надеть потом сухого. Но если засада… Принимать бой с голой задницей не стыдно, а, скорее, несподручно. Плюнув, он пошел дальше, и ледяная волна докатилась до пупа, перехватило дыхание. Борясь с неугомонным потоком, на вконец онемевших ногах он все же выбрался на берег. Башмаки не надевал, лишь растер ноги, отжимая заодно истекающие водой штаны. По логике момента полагалось что-нибудь громко спеть, возвещая о своем приближении, но настроение было совершенно другим, и вместо этого юноша длинно, цветисто выругался.
— Вылезайте же, сукины дети, — добавил себе под нос хриплым шепотом. — Уж если вас и тут нет… До города рукой подать. Что же мне, обратно топать? Снова купаться? Бегать за вами по лесу в мокрых портках? Вылезайте, родимые, пока я совсем не рассердился.
Равнодушный лес молчал. Шагалан, мрачно сплюнув, пустился к придорожным кустам. И это случилось. Он почти обрадовался, услышав впереди шелест раздвигаемых веток. Позволил шуму приблизиться вплотную. Сперва обдало крепким ароматом чеснока и пива, затем из кустов вывалились двое мужиков. Коренастый бородач в овчинной безрукавке на голое тело ухватил за левый локоть, молодой статный парень со сбитым набок носом — за правый. У обоих за поясами длинные ножи. Дальше, судя по звукам, подтягивался еще народ.
— Ох ты! Вот и попалась пташка в хитрые сети! — заголосил парень с довольной донельзя физиономией. — И кто ж это сегодня к нам наведался? Кому нас развлекать-потешать выпало?
Шагалан не сопротивлялся. Показалась новая пара, бородачи, одетые небогато, но добротно. В руках дубины, за спинами — снаряженные колчаны. При их появлении кривоносого парня окончательно захлестнули гордость и счастье:
— Гляньте, мужики, какого зверя изловили! По виду прост вроде малец, но, чую, порадует он бедных лесных жителей. Шибко порадует!
— Заткнись, Багер, — рыкнул бородач слева, однако Шагалан обернулся не к нему, а к его развеселому напарнику:
— Отчего ж не порадовать? — Он широко улыбнулся, хотя догадывался, что улыбка получилась не слишком доброй. — Обязательно порадую. Да еще как! Выходит, поймали меня?
Губы парня растянулись едва ли не до ушей, обнажив неполный набор зубов:
— Знамо поймали!
— Понятно. И схватили хорошо?
— Чего?
— Держите, спрашиваю, крепко? — Разведчик продолжал улыбаться.
— Не бойся, малец, от нас не удерешь. — Голос парня слегка дрогнул.
— Уверен?
Уверенности у нападавших заметно поубавилось. Явное спокойствие и даже некое добродушие юноши сбивали с толку — обычная жертва так себя вести не должна. Бородачи впереди нахмурились, переглянулись. Один из них мотнул головой, и второй, шагнув ближе, тоже цапнул пленника железными пальцами за плечо.
— Ну, теперь-то уж совсем надежно держите? — откровенно хохотнул Шагалан.
— Ты… это… ты… — Улыбка Багера заглохла, он нервно задергался, но мысль оформить не успел.
