Глава 14

Фернао видывал Землю обитателей льдов летом, когда солнце целыми днями не сходило с небосвода, а лужи порою не замерзали круглые сутки. Лагоанский чародей видел эту землю осенью, напоминавшей суровую сетубальскую зиму. Теперь он попал сюда зимой. Он ожидал, что погода будет омерзительная. Оказалось, что он даже не представлял, что такое «омерзительный».

За пологом палатки, которую Фернао делил с чародеем второго разряда по имени Афонсо, словно зверь, дикий и хищный, завывала буря. Толстый брезент покрывали водоотталкивающие и ветрозащитные чары, но пурга вытягивала тепло из палатки, несмотря на огонь в жаровне, к которой жались оба волшебника.

— Не верю, — говорил Афонсо. — Нет таких идиотов, чтобы жить в здешних краях круглый год.

— Обитатели льдов не случайно обросли бородами — и мужчины, и женщины, — ответил Фернао. — Им-то в полярной стороне нравится. Они думают, это мы сумасшедшие, раз живет где-то в других краях.

— Идиоты, — повторил Афонсо. — Все до единого, чтоб им лопнуть.

Он подбросил в жаровню еще кусок сухого верблюжьего навоза — основного здешнего топлива — и отряхнул ладони о килт. Под юбкой у него прятались теплые шерстяные гетры, доходившие до столь же теплых шерстяных панталон. С тем же успехом он мог и штаны натянуть, но среди потомков альгарвейских племен эта каунианская придумка не пользовалась популярностью.

— Без сомнения, — ответил Фернао. — Но они здесь живут, а мы выживаем, и то с большим трудом.

Верблюжий кизяк горел вяло: шипел, трещал и почти не давал света. Сидевший напротив Фернао товарищ его походил на статую из полированной бронзы. На тонком узком лице рослого и стройного Афонсо, обычном для лагоанца, сибианина или альгарвейца, выделялся широкий приплюснутый нос: наследство затесавшихся среди его предков куусаман, каким для Фернао были раскосые узкие глаза.

Очень немногие в Лагоаше считали подобные мелочи достойными упоминания. На острове издревле жили племена смешанного происхождения. Отдельные соотечественники чародея гордились чистой альгарвейской кровью, но Фернао про себя полагал, что и они попросту себя обманывают.

Дыхание Афонсо клубилось инистыми облачками над горящей жаровней. Должно быть, он и сам это заметил.

— Когда я прошлой ночью выходил отлить, — заметил молодой волшебник, — ветер унялся. Тишь стояла такая, что слышно было, как замерзает мое дыхание.

— Сам никогда не слышал, но мне рассказывали о таком. — Фернао передернуло — то ли от холода, то ли от ужаса. — Обитатели льдов называют это «шепотом звезд».

— Еще бы им не знать, — мрачно буркнул Афонсо, отодвигаясь от жаровни, чтобы зарыться в груду меховых одеял. — Далеко еще до Мицпы?

— Пара дней пути, если только опять буран не задует, — ответил Фернао. — Я, должен заметить, бывал в Мицпе и на твоем месте, знаешь ли, не рвался бы туда с таким упорством.

Ответом ему был храп. Афонсо отличался способностью засыпать мгновенно. Гильдия чародеев не исследовала подробно сей феномен — иначе Фернао, сам чародей первого разряда, непременно обзавелся бы подобным умением. Он закутался в меха поплотней и в конце концов отключился.

Проснулся он в полной темноте. Жаровня прогорела. Чародей на ощупь пихнул туда еще кизяка и разжег искру при помощи огнива. Обыкновенно проще было бы воспользоваться магией, но на южном материке чары, завезенные с Дерлавая, из Лагоаша или Куусамо, срабатывали через раз в лучшем случае. Здесь природа подчинялась иным законам, и никто из чужеземцев еще не освоил их.

Просыпался Афонсо тоже быстро и сразу, в чем Фернао весьма завидовал ему.

— Очередной марш-бросок, — промолвил он.

— Точно, — мрачно отозвался Фернао. Встав, он накинул поверх мундира теплый плащ с капюшоном. — Если поднапряжемся, я даже смогу себе представить, что согрелся. Почти.

— Могучее у тебя воображение, — отозвался Афонсо.

— По чину полагается, — ответил Фернао и фыркнул: мол, принимать его слова всерьез не следует. Потом он вздохнул — а воняло в палатке не только тлеющим верблюжьим навозом. — Будь у меня действительно могучая фантазия, я бы представил себе, что искупался. Конечно, тогда мне пришлось бы представить, что я обморозился до смерти.

— Говорят, обитатели льдов даже не прикасаются к воде, — заметил молодой чародей.

— Правду говорят. — Фернао демонстративно зажал нос. — Силы горние, как от них несет! И от нас скоро так же нести будет. — Он шагнул к выходу из палатки: сложной конструкции со сдвоенными клапанами, предназначенной, чтобы не выпускать тепло. — Не знаю, как ты, а я пошел завтракать.

Афонсо поспешно последовал за ним.

Солнце не выглянуло еще из-под горизонта на северо-востоке, но света зари хватало, чтобы оглядеться. Мороз обрушился на Фернао, словно обвал. Каждый вдох полосовал глотку острыми ножами. Каждый выдох порождал маленькое облачко. Как ни прислушивался чародей, склонив голову к плечу, но «звездного шепота» не уловил. И от этого почувствовал себя еще паршивей: выходило, что может стать еще холоднее.

Снег не покрывал окрестности сплошным слоем: из-под белого покрова проступали мерзлая земля и голые камни. Это озадачивало чародея, пока тот не сообразил, что воздух в полярных землях от мороза потерял всю влагу. Снег не смерзался, а нескончаемый ветер уносил его прочь.

Из палаток выползали лагоанские солдаты, одетые столь же тепло, что и оба чародея. Морозный туман окутывал лица. Дрожа от холода и громко жалуясь на судьбу, пехотинцы строились в очереди к полевым кухням у дымящихся костров.

Издалека за суетой в лагере наблюдали обитатели льдов верхом на двугорбых верблюдах. Туземцы следили за армией с того дня, как та высадилась с транспортных кораблей на краю ледового поля, что каждую зиму намерзало у берегов полярного континента. Тогда, глядя, как скользят на льду солдаты короля Витора, волосатые дикари смеялись. Теперь им было не до смеха. Фернао надеялся только, что обитатели льдов не сообщают янинцам о продвижении лагоанского корпуса. Хотя поделать с этим пришельцы все равно ничего не сумели бы: верховые туземцы легко могли уйти от любой погони.

Очереди к кухням продвигались медленно. Замерзший усталый кашевар вывалил в жестяной котелок Фернао комок густой каши и ломоть жареной верблюжатины — верней, верблюжьего жира.

— Наворачивай побыстрей, — посоветовал он. — А то зубы обломаешь, когда опять замерзнет.

Он не шутил. В этом Фернао уже успел убедиться. Кроме того, чародей был зверски голоден. В такую стужу человеку требовалось куда больше пищи, чем в более приятном климате. Афонсо жевал с таким же упорством, и только когда оба котелка опустели, заметил:

— Хотел бы я, чтобы в здешних проклятых краях не водилось никакой киновари. Тогда мы могли бы оставить их янинцам.

— Тогда они и королю Цавелласу не понадобились бы, — ответил Фернао. — И никто не наведывался бы к обитателям льдов в гости, кроме скупщиков шкур.

— Драк-коны! — В устах Афонсо это слово прозвучало ругательством.

Фернао кивнул. В киновари содержалась ртуть. Без нее драконы не в силах были изрыгать пламя достаточно жаркое или мощное. Альгарве, союзник Янины (в последние месяцы точней было б сказать «хозяин Янины»), располагал лишь отдельными жилами важного минерала. Если Лагоашу удастся отбить Землю обитателей льдов у вояк Цавелласа, драконам Мезенцио придется обойтись без ртути. А значит, воевать им станет тяжелей.

А пока тяжелей становилось чародею Фернао. Армия приближалась к Мицпе. Городок этот служил форпостом Лагоаша на южном континенте, пока янинцы не захватили его, когда Лагоаш вступил в войну с Альгарве. Фернао как раз в то время находился в городе. Он полагал, что ему очень повезло, что удалось бежать тогда… и очень не повезло, что пришлось вернуться.

Солнце вставало неохотно, будто обидевшись на весь мир. Тень Фернао протянулась далеко по снегу. Высоко над окоемом светило не поднималось, и свет его оставался кровавым. Дело шло к закату, когда к лагоанской колонне подскакали, вереща во все глотки, двое обитателей льдов.

Генерал-лейтенант Жункейро, командир экспедиционного корпуса, подозвал чародея.

— Что они там бормочут? — бесцеремонно поинтересовался здоровяк. Рыжие генеральские усищи присыпала седина. — Вы же их наречие знаете.

— Ни слова не знаю, — меланхолично отозвался Фернао, отчего глаза генерала вылезли из орбит. — Но если прислушаетесь, то заметите, что они обращаются к нам по-лагоански… на свой манер, конечно.

Жункейро склонил голову к плечу.

— И правда, — признал он с неподдельным изумлением. Потом лицо его окаменело. — Это правда — то, о чем они пытаются нас предупредить? Янинцы действительно выступили нам навстречу?

Фернао покосился на него с раздражением.

— Понятия не имею — здешние края не терпят волшебства, если не считать камланий туземных шаманов. Но не кажется ли вам, генерал, что разумней будет приготовиться к атаке? На случай, если кочевники не лгут.

— Вот-вот стемнеет, — промолвил Жункейро. — Даже янинцы не такие дураки, чтобы нападать ночью… полагаю.

Однако приказ был отдан, и армия принялась судорожно перестраиваться из походной колонны в боевые порядки.

И действительно — враги напали посреди ночи. Вокруг лагоанских позиций начали рваться ядра: неоформленная магия во всех частях света была одинаково разрушительна. Завывая, точно горные гамадрилы, ринулись вперед янинцы. Вспышки жезлов рассеивали темноту. Жункейро сдерживал своих солдат сколько мог, а затем все легкие ядрометы, составлявшие корпусную артиллерию, открыли огонь разом. Лагоанские пехотинцы из ледяных окопов палили огнем солдат короля Цавелласа.

К изумлению и восторгу Фернао, янинцы рассеялись после первого же удара. Очевидно, они полагали, что смогут привести своих противников в смятение и ужас ночной атакой, а когда этого не случилось, одни обратились в бегство, другие бросали жезлы в снег, сдаваясь, и только отчаянное сопротвление арьергарда не позволило Жункейро уничтожить янинские силы до последнего бойца.

Прежде чем на севере блеснул первый свет зари, лагоанский командир объявил:

— Путь на Мицпу открыт!

— Если бы вы там бывали, то не радовались бы так, — отозвался Фернао, зевнув.

Жункейро не обратил на чародея никакого внимания. Тот, в общем-то, и не ожидал иного.

Талсу уже привык, что альгарвейцы расхаживают по улицам Скрунды как у себя дома. К захватчикам он не испытывал столь жгучей ненависти, как многие его соотечественники, — в основном потому, что для предотвращения разгрома сделал больше, чем многие елгаванцы. Его полк вторгся на земли Альгарве, хотя вырваться из предгорий хребта Братяну на равнины и захватить Трикарико им не удалось. Кроме того, солдат сложил оружие, только когда Елгава капитулировала. Хоть его страна проиграла войну, себя юноша в этом не винил.

Отец его полагал иначе.

— Если бы мы воевали упорней, — промолвил он, подняв голову над выкройкой альгарвейского мундира, — мне не пришлось бы заниматься такой работой.

Талсу понимал это как: «Если бы ты воевал упорней». Отец чувствовал себя виноватым в том, что так и не понюхал пламени, и оттого готов был принижать любого, кто побывал в бою и вышел побежденным — как Талсу.

— Нет, — со вздохом отозвался юноша. — Ты нашивал бы самоцветы на пелерину какой-нибудь дамы и точно так же ворчал бы.

Траку хмыкнул, взьерошив обеими руками волосы. Портной начинал уже седеть, но в светлых, как у всех его соотечественников, волосах серебро терялось.

— Ну и что с того? — промолвил он. — По крайней мере, то была бы наша дворянка, а не всякая рыжая лиса.

Прежде чем ответить, Талсу выглянул на улицу. Никто из прохожих вроде бы не собирался заглянуть в портновскую мастерскую на первом этаже домика, в котором юноша обитал с родителями и сестрой.

— Если бы не наши высокородные болваны в офицерских чинах, — промолвил Талсу, убедившись, что может говорить без опаски, — может, нынче клятый рыжик не звался бы королем Елгавы. Мне, если помнишь, под их началом служить приходилось — я знаю, что они за вояки.

Траку вытряхнул из кассы малый сребреник с отштампованным орлиным профилем короля Майнардо, бросил на пол и припечатал каблуком.

— Вот что я сделал бы с любым рыжиком, тем более с придурочным братцем короля Мезенцио, кто взгромоздит седалище на трон приличной каунианской державы!

— Я ему тоже в любви не признавался, — ответил Талсу. — Кому он нужен? Но если бы король Доналиту не сбежал в Лагоаш, когда рыжики прорвали фронт, альгарвеец не звался бы теперь нашим королем. По мне, отец, от Доналиту проку было не больше, чем от нашего дворянства.

— Это тебе альгарвейцы нашептали, — отрезал отец. — От короля и не должно быть проку, король сам себе прок. Король стоит за державу, иначе какой же он король? А как может альгарвейский королек за каунианскую державу стоять? Это же против всякой натуры, вот оно как!

На это у Талсу не нашлось что ответить. Судя по тому, что знал юноша о чародействе, — а знал он немного — отец был прав. Но Траку, поминая елгаванское дворянство, думал о попусту растраченных деньгах. До войны Талсу относился к высшему классу так же. Сейчас, вспоминая о графьях да герцогах, он думал о более дорогом товаре — попусту растраченных жизнях.

— Потом поговорим, — промолвил он, выходя из лавки. — Утром мама просила купить немного оливкового масла и чеснока, а я так и не собрался.

— Тогда иди. — Траку с охотой оставил пустой спор. — И поторопись, если не хочешь остаться без ужина.

Улыбнувшись — хотя отец вовсе не шутил, — юноша направился в бакалейную лавку. Погода стояла теплая. В Скрунде зимы редко бывали холодными, а уж пляжи северной Елгавы, обращенные через Гареляйский океан к берегам экваториальной Шяулии, и вовсе не знали морозов. В более счастливые времена пляжи эти полнились отдыхающими, что спасались от южных морозов.

Лавка бакалейщика находилась близ городского рынка. Как всегда, Талсу оглядел площадь в надежде углядеть что-нибудь любопытное, но ничего не увидал, зато вздрогнул от изумления. Глупость, конечно: альгарвейцы снесли триумфальную арку времен Каунианской империи несколько месяцев тому назад. Но Талсу до сих пор не привык, что ее больше нет.

В бакалею Талсу обожал ходить — надеялся застать в лавке прелестную дочку хозяина. Когда он вошел, Гайлиса улыбнулась ему из-за прилавка.

— Привет, Талсу, — сказала она. — За чем сегодня пожаловал?

— Кувшин оливкового масла, второй отжим, и немного чеснока, — пробормотал юноша.

— Чеснока сколько хочешь, — ответила Гайлиса, — а вот масло второго отжима у нас кончилось. Возьмешь деревянное или девственного отжима? — И, прежде чем Талсу успел открыть рот, девушка предупреждающе подняла руку: — И если ты сейчас отпустишь шуточку на эту тему, точно альгарвеец, я расколочу кувшин о твою башку. Ты меня понял?!

— Я разве что-то сказал? — возмутился Талсу так искренне, словно старая шутка никогда ему не вспоминалась. Дочка бакалейщика фыркнула недоверчиво. — Возьму что получше с твоего позволения.

— Ну ладно, раз ты так мило выкрутился… — Гайлиса сняла с полки глиняный кувшинчик и поставила на прилавок. — Чеснока сам наберешь или я?

— Выбери ты, — попросил Талсу, — у тебя лучше получится.

— Знаю, — отозвалась Гайлиса. — Мне интересно было — ты это понимаешь?

Она выдернула из связки изряднух размеров головку и вручила юноше, промолвив что-то на старокаунианском. Талсу не так долго ходил в школу, чтобы научиться древнему наречию, а современный елгаванский слишком далеко отошел от своего предка, чтобы юноша мог догадаться о значении слов.

— Что ты сказала? — пришлось спросить ему.

— Смердящая роза, — перевела Гайлиса. — Не знаю, почему во времена империи так называли чеснок — на розу вовсе не похож, — но так было.

— Он и не смердит вовсе, — возмутился Талсу. — Не знаю, кому бы чеснок не нравился. Силы горние, его даже рыжики едят!

— Рыжики все едят, — отозвалась Гайлиса, вздернув губку. — Отца совсем объели, а платят только полцены. И не пожалуешься — вовсе платить перестанут, а просто заберут. Они же оккупационные власти, что хотят, то воротят.

— Моему отцу они всегда платят. Пока платят, — заметил Талсу. — Не знаю, что он станет делать, если они платить перестанут: только на них и держимся.

— Воры они, — холодно промолвила Гайлиса. — Воры хуже наших благородных, и проку с них меньше. Не думала, что когда-нибудь скажу такое… но это правда.

— Ага. — Талсу кивнул. — Они бы много друзей могли завести, если бы поприжали дворян и сами не слишком бесчинствовали, но это ниже их достоинства. Король Майнардо! Словно альгарвеец может быть у нас королем!

— Мы проиграли войну. Это значит, что они могут творить у нас что хотят, — отозвалась Гайлиса. — Они нас побили… и будут бить, пока сил хватит.

Талсу расплатился за масло и чеснок и выбежал из лавки. В голосе девушки ему послышались отцовские интонации — словно она винила его за поражение. Может, всего лишь показалось… но ведь показалось же! «Если бы я командовал армией…» — подумал Талсу и рассмеялся про себя. Если бы он встал во главе армии, Елгава все равно проиграла бы войну. Сын портного не разбирался в военном деле. А вот сыновья придворных — должны были.

Заглянув по дороге в таверну, он купил стакан красного вина, сдобренного апельсиновым соком. Вино было дешевое, кислое и терпкое, но все же лучше, чем жиденькое безвкусное пиво, какое наливали к завтраку на полевых кухнях. Должно быть, поставщики прикарманили половину казенных денег. Так и складывались состояния во время войны.

На выходе из таверны Талсу едва не столкнулся с парой альгарвейских солдат: если бы не отскочил вовремя, они бы сбили его с ног. Очень хотелось набить наглецам морды, но Талсу не осмелился. Двое на одного — не самая честная драка, и даже если ему удалось бы одержать верх, весь гарнизон Скрунды бросился бы по его следу.

Мысленно честя на все корки и альгарвейцев, и себя, Талсу двинулся домой. Отец уже прострочил швы на одной из половинок офицерского мундира и сейчас бормотал заклятие, которое позволит закончить работу. Применять закон подобия впрямую чары не позволяли: левая половина мундира отражает правую, точно зеркало. Талсу не хотел бы самолично накладывать такие чары: таланта у него не хватало. Но отец его славился как лучший портной не только Скрунды, но и соседних городков — не только благодаря умению обращаться с иголкой и ниткой, но и оттого, что заклятия позволяли ему прикладывать меньше труда.

Стоило Траку вымолвить последнее слово, как нитка, которой портной проложил швы, завилась, словно живая, и сама собой прошила ткань, в точности повторяя сделанные вручную швы на правой стороне. Отец тревожно следил за действием заклятия — даже давно знакомым чарам он доверял меньше, чем собственным рукам. Но все получилось отлично.

— Здорово сработано, отец, — заметил Талсу, кладя масло и чеснок на прилавок рядом с готовым мундиром.

— Да, хотя мне хвастаться и не пристало, — согласился Траку. — Жалко такую красоту на рыжиков тратить, вот в чем горе.