Тьма (№2) - Тьма сгущается

Из дома напротив выглянула соседка, посмотрела на всех троих удивленно — верно, недоумевала, что может найтись веселого в мрачном оккупированном Громхеорте. Эалстан и сам задавался тем же вопросом, но остановиться не мог — быть может, потому, что понимал, как скоротечна минута шальной радости.

Соседка, покачав головой, скрылась за порогом, и это тоже было несказанно смешно. Но затем Конберга, не вполне задохнувшаяся от хохота, заметила:

— Что-то вы и впрямь задержались по дороге. Не иначе как свернули?

— Нет-нет! — возмутился Эалстан. — Правда! Пришлось ждать, пока через город не пройдет колонна ункерлантских пленников. В лагеря, наверное, ведут.

При этих словах волшебство рассеялось. И впрямь — что общего могут иметь с безмятежным весельем военнопленные и лагеря?

Южный ветер наволок тучи; скрылось солнце, и улица погрузилась во мглу. Эалстану непонятно стало, как мог он вести себя так глупо, пусть даже несколько минут. Сидроку, судя по его лицу, пришло в голову то же самое.

Эалстан вздохнул.

— Пошли в дом, — пробормотал он. — Холодает.

Маршировать по скверно вымощеной булыжником и строительным мусором дороге Бембо вовсе не нравилось, а тем более — когда не высохла скользкая грязь после ночного дождя.

— Если я оскользнусь, — пожаловался альгарвейский жандарм, — то упаду и непременно сломаю лодыжку.

— Лучше бы шею, — с надеждой заметил Орасте. — Тогда ты хоть заткнешься.

— Придержите языки, вы оба! — рыкнул сержант Пезаро. — У нас есть приказ. Мы его выполним. Все. Разговор окончен.

Он пер вперед, словно стенобитное орудие. Брюхо старшего жандарма покачивалось на каждом шагу, однако молодые товарищи с трудом поспевали за Пезаро.

— Ставлю сребреник, — вполголоса бросил Бембо своему напарнику, — что он выдохнется задолго до того, как мы попадем в этот, как бишь его… Ойнгестун.

— Я знал, что ты болван, — буркнул тот, — но не думал, что ты меня болваном считаешь. Еще не хватало — деньгами попусту разбрасываться. О чем тут спорить-то?

Они брели мимо засеянных полей, мимо оливковых рощ и садок. В лугах и на опушках Бембо замечал местных жителей — фортвежцев и кауниан, изредка по двое-трое, но обычно в одиночку что-то выискивающих на земле.

— Чем они там заняты? — полюбопытствовал он.

— Грибы собирают. — Пезаро закатил глаза. — Они их едят .

— Какая мерзость! — Бембо скорчил жуткую рожу, точно собирался вывернуться наизнанку. Никто из жандармов не возразил.

— Оно еще и опасно, — добавил он чуть погодя, — для нас, по крайней мере. Может, они только вид делают, будто грибы ищут, а сами — да чем угодно могут заниматься!

— Знаю. — Пезаро кивнул и тут же пожал плечами. — А что поделаешь? Солдаты все твердят, будто сукины дети мятеж поднять могут, если их по осени из города не выпускать. Ну будут у нас мелкие неприятности — надеюсь, что мелкие, — зато от крупных избавимся. Нам сейчас крупные неприятности ох как не на руку — на западе дела идут не лучшим образом.

— А-а… — Подобного рода обмен Бембо мог понять: на нем строилась вся жандармская служба. — Может, деньги с них брать за разрешение собирать клятую отраву… ну, вроде как шлюшкой попользуешься на месте, чтобы в участок не тащить. И все довольны.

Иной сержант мог бы закатить скандал, услыхав подобные слова. Пезаро только башку наклонил.

— Дельная мысль. Надо будет пустить по инстанциям. Все, что мы в силах выжать из здешних убогих краев, пойдет в счет победы. — Он прошел еще пару шагов, потом не выдержал и, сняв шляпу, утер пот со лба рукавом. — Долго еще шагать, чтоб его… — Бембо многозначительно покосился на Орасте. Тот сделал вид, что не заметил. — И жезл этот тяжеленный, — продолжал сержант, — пропади он пропадом…

Тут с ним тоже нельзя было поспорить — Бембо уже давно надоело волочить на спине боевой жезл пехотного образца, какие выдали жандармам на задание. Плечо от непривычной тяжести болело, рука отваливалась, а нервы только портились. Если начальство полагает, что коротким жандармским жезлом в Ойнгестуне оборониться не выйдет — какого сопротивления можно ожидать?

Когда вдали завиднелась деревня, Пезаро, который оплывал наподобие свечи по мере того, как все выше карабкалось к зениту солнце, вдруг расправил плечи.

— А ну, подтянулись! — прикрикнул он на подчиненных. — Непорядок, чтобы здешняя деревенщина на нас поглядывала, будто на дохлых крыс! Покажите, что вы мужчины, а то хуже будет!

Бембо и так было плохо — от пяток и выше. И все же он и его товарищи вступили в Ойнгестун с истинно альгарвейской бравадой: плечи расправлены, головы гордо подняты, и каждый смотрит с величавым презрением, словно повелитель мироздания. Ведь магия учит нас, что обличье определяет сущность.

Туземные обитатели Ойнгестуна усердно делали вид, будто ничего осбенного не происходит, кауниане же вовсе попрятались по домам. Это в планы новоприбывших не входило. Пезаро зычно выкликнал местную жандармерию в помощь — всех, как выяснилось, троих альгарвейцев в деревне — и сунул старшему под нос свиток с приказом. Тот прочел и кивнул молча.

— Сгоняете кауниан — всех до единого — на деревенскую площадь! — скомандовал сержант. — А мы пособим.

— Ага, — согласился ойнгестунский жандарм, возвращая Пезаро свиток, и добавил: — Что-то я в толк не возьму, зачем эта беготня.

— Если хочешь знать, я сам не понимаю, — отозвался сержант. — Но мне платят не за то, чтобы я много думал, а за то, чтобы я приказы выполнял. Пошевеливаемся. Чем быстрее закончим, тем быстрей сможем убраться отсюда и оставить вас в этой дыре зарастать паутиной.

— Ха, — буркнул местный жандарм. Вздорить с Пезаро — мало того что старшим по званию, так еще и прибывшим по заданию, — он не стал, а вместо этого обругал своих же товарищей, покуда Пезаро наставлял прибывший с ним из Громхеорта взвод.

Приказ был прост. Жандармы проходили по каждой улице, особенно в каунианском квартале на западной окраине деревни, выкрикивая: «Кауниане, на выход!» на классическом каунианском, фортвежском или альгарвейском попеременно — кто каким языком владел. «Сбор на площади!»

Некоторые кауниане выходили покорно. Большая часть дверей оставалась закрыта. Бембо и Орасте уже собрались вышибить одну удачно подвернувшимся бревном, но местный жандарм крикнул:

— Да бросьте! Я своими глазами видел, как эти сукины дети с самого утра ушли в лес за грибами. Здешние чучелки обожают эту гадость чуть ли не больше местных.

— Не знаю, кто там составлял приказ, — пробурчал Бембо, — но у него уши из задницы растут, точно говорю! И как прикажешь сгонять клятых кауниан, когда половина разбрелась по лесам и полям с корзинками?

— Да побери меня силы преисподние, коли я знаю, — отозвался Орасте. — Может, хоть половина нажрется поганок и сдохнет, как этот… как того короля звали?.. ну, который несвежей рыбы наелся.

— Поделом бы, — согласился Бембо.

Перейдя к следующему дому, он оглушительно треснул в дверь кулаком и рявкнул: «Кауниане, на выход!» на языке, который неосмотрительно полагал старокаунианским. Не открывали долго, и жандарм уже собрался постучать еще, когда дверь отворилась. Брови толстяка поползли вверх. Орасте за его спиной многозначительно раскашлялся.

— Здравствуй, милочка… — жалобно пробормотал Бембо.

Стоявшей на пороге девице было лет восемнадцать от силы. И она была очень симпатичная.

На жандармов каунианка посмотрела с таким видом, словно те выползли из навозной кучи. За плечом ее маячил мужчина — старик, седой как лунь и плешивый. Орасте грубо расхохотался.

— Ах ты, собака! — воскликнул он, жадно оглядывая девичью фигурку. — Ну да, бывает, что у молодой жены при старом муже дети рождаются — когда сосед молодой да красивый.

Теперь рассмеялись оба жандарма.

— Моя внучка, — неспешно промолвил старик на безупречном альгарвейском к их величайшему изумлению, — не понимает, когда вы оскорбляете ее. Зато понимаю я. Не знаю, правда, насколько это важно для вас. Чего вам угодно, судари мои?

Альгарвейцы переглянулись. Бембо старался никого не оскорблять нечаянно — только нарочно.

— Выходите на деревенскую площадь, — грубо бросил он, — оба. Главное, делайте как вам скажут, и все будет в порядке.

Старик перевел его слова на каунианский. Внучка ответила ему на том же языке, но Бембо не сумел разобрать, что именно. Потом оба направились в сторону площади.

Следующий дом, и снова «Кауинане, на выход!». В этот раз Бембо предоставил Орасте отбивать кулаки.

Когда они дошли до окраины деревни, обоим жандармам уже до смерти надоело выгонять из домов запуганных кауниан. Вместе с последним семейством они вернулись на площадь, где уже столпилось сотни две светловолосых жителей Ойнгестуна. Те переговаривались на своем старинном наречии и на фортвежском вперемешку, пытаясь, вероятно, понять, зачем их собрали. Бембо как-то вдруг преисполнился горячей благодарности к начальству, что выдало ему тяжелый, мощный, всем явственно видный боевой жезл, с которым жандарм тащился от самого Громхеорта. Чучелок на площади было куда больше, чем альгарвейцев. Пусть знают, на чьей стороне сила.

Сержант Пезаро окинул площадь подозрительным взглядом.

— Это все?

— Все, кто не ушел грибы собирать, — ответил один жандарм.

— Или не прятался под кроватью, — добавил второй, указывая на семью кауниан: женщина пыталась перевязать разбитый лоб мужа. — Вон те сукины дети попробовали было, но я их живенько отучил фокусы вытворять.

— Ну ладно. — Пезаро обернулся: — Эводио, переводи.

— Слушаюсь, сержант!

Единственный во всей компании Эводио не до конца позабыл старокаунианский, которым его пичкали в школе.

Пезаро набрал побольше воздуха в грудь заревел, точно на плацу:

— Кауниане Ойнгестуна! Альгарвейское королевство нуждается в вашей службе! Сорок человек из вас отправятся на запад, чтобы своими трудами закрепить успехи кампании против мерзкого Ункерланта! Вам будут платить, вам дадут кров и пропитание. И мужчины, и женщины могут послужить великому Альгарве; за вашими детьми будет обеспечен присмотр.

Он подождал, покуда Эводио не закончит переводить. Кауниане залопотали что-то на своем наречии. Вперед выступил один, за ним парень и девушка рука об руку, потом еще двое или трое мужчин.

Пезаро угрожающе нахмурился.

— Нам требуется сорок человек. Если столько добровольцев не найдется, недостающих мы выберем сами. — Словно по заказу, к ойнгестунскому перрону подкатил с востока становой караван, и сержант указал на него: — Вон уже и поезд. Видите — некоторые вагоны уже полны кауниан.

— Полны кауниан, точно сказано, — проворчал Бембо на ухо своем напарнику. — Набиты, что банки с сардинами в масле.

— Сардины дешевле, чем оливковое масло, — ответил Орасте. — А клятые чучелки дешевле, чем места в вагонах. — Он сплюнул на мостовую.

Из толпы выступили еще трое или четверо кауниан.

— Так не пойдет, — воскликнул Пезаро, качая головой и упирая кулаки в бока в театральном отчаянии. — Так вовсе не пойдет! — Вполголоса он добавил для своих: — Тяжело, когда никто не понимает по-альгарвейски.

Кто-то из толпы задал вопрос.

— Она хочет знать, — перевел Эводио, — можно ли взять с собой на восток личные вещи.

Пезаро покачал головой.

— Только одежду, что на них. Больше им ничего не понадобится. Как только прибудут на место, мы о них позаботимся.

— А долго нам придется там работать? — спросил мужчина.

— До победы, конечно! — ответил Пезаро.

Его окликнули из каравана. Сержант ощерился.

— Ладно, время поджимает. Еще добровольцы есть? — Из толпы выбралась еще пара кауниан. Пезаро вздохнул. — Этого мало. Нам нужно полное число. — Он ткнул пальцем в ближайшего мужчину. — Ты! — Женщина рядом с ним. — Ты! — Парочка, которую нашли Бембо и Орасте. — Ты, старый хрыч со своей девкой — оба, да, вы!

— Она его внучка, сержант, — поправил Бембо.

— Да? — Пезаро потер подбородок. — Ну тогда ладно. Лучше вы двое! — Он указал на пару мужчин средних лет. — Педерасты, небось.

Выбор совершился скоро. Под жезлами альгарвейских жандармов и охранников в поезде выбранные кауниане набились в вагон каравана.

— По домам! — рявкнул Пезаро на остальных. Эводио перевел для самых несообразительных.

Кауниане разбредались не спеша. Многие плакали по внезапно утерянным близким. Поезд укатил вдаль.

— Неплохо поработали, — заключил Орасте.

— Много ли они наработают на фронте, этакие помощнички с улицы? — полюбопытствовал Бембо. Орасте уделил ему снисходительный взгляд, какому позавидовал бы сам сержант Пезаро. В голове у жандарма словно разорвалось ядро. — А-а! Вот так , да?

— А как еще? — отозвался Орасте.

Наверное, он был прав: иной смысл в случившемся найти было трудно.

На обратном пути в Громхеорт Бембо был непривычно молчалив. Совесть его — обыкновенно зверюшка вполне ручная — скулила, кусалась и тявкала. Но к тому времени, когда жандарм плюхнулся на койку в бараке, он поборол проклятую. Кто-то на самом верху решил, что так и должно быть, — и кто такой патрульный Бембо, чтобы спорить? Спал он той ночью крепко — от усталости, не иначе.

Осенью погода в Елгаве, если не считать взгорий, стояла обыкновенно ровная — предмет зависти жителей южных краев. Становилось прохладней, и местные жители вместо легких рубах и полотняных штанов надевали бумазейные куртки и суконные брюки. У отца Талсу прибавилось работы: перебирая гардероб, елгаванцы спешно заказывали замену всему, что сносили за прошлую зиму.

— Мне бы ткани побольше, — ворчал старый портной. — Из-за проклятых альгарвейцев вечно материала не хватает. Из того, что у нас ткут, они половину забирают себе.

— Всем всего не хватает, — согласился Талсу. — Рыжики готовы стащить все, что гвоздями не прибито.

Отец нахмурился.

— Так и бывает, когда проиграешь войну.

— Верно, — согласился Талсу. — Но, силы горние, когда же ты перестанешь думать, что я ее самолично продул!

— Ни на минуту такого не подумал бы, сынок, — примирительно отозвался Траку. — Тебе еще как в этом помогли — все, с короля начиная и всех офицеров включая.

Понизить голос он не утруждался. В прежней Елгаве это было бы смертельно опасно. Но альгарвейцы были не против, если простой народ с ненавистью отзывался о короле Доналиту — скорей наоборот. Они даже не очень преследовали тех, кто поливал грязью захватчиков. В этом отношении Талсу, правда, не хотел бы испытывать их терпение.

На миг он обрадовался, что отец все же не винит его в поражении елгаванской армии, но, припомнив точные слова Траку, сообразил, что ничего подобного тот не имел в виду. Отец согласился лишь с тем, что Талсу не единственный приложил руку к разгрому.

Не успел Талсу продолжить бесплодный спор, как в мастерскую, гордо подняв хвост, вбежала Пуховка. В зубах у серой кошечки, каким-то чудом избежавшей превращения в кролика на колоде мясника, болталась жирная бурая крыса. Кошка уронила добычу к ногам Талсу и уставилась на юношу сияющими зелеными глазами в ожидании заслуженной похвалы. Талсу нагнулся и почесал ее за ушком, хваля охотницу за храбрость. Пуховка замурлыкала, не иначе как поверив каждому слову, и носом подтолкнула дохлую крысу поближе, едва не запихав ее юноше в башмак. Траку рассмеялся.

— По-моему, она ждет, что мы отправим ее добычу в котелок.

— Может быть. — Глаза Талсу вспыхнули озорством. — Хей, Аушра, спустись-ка на минутку! — крикнул он в сторону лестницы.

— Что случилось? — донесся из гостиной голос сестры.

— Тебе подарок принесли, — ответил Талсу, подмигнув отцу, и прижал палец к губам: мол, не выдавай меня. Траку закатил глаза, но смолчал.

— Подарок? Мне? — Аушра скатилась по лестнице кубарем. — Какой? Кто принес? Куда он ушел?

— Так ты думаешь, что тебе все парни должны носить подарки? — поинтересовался Талсу, довольный, что шутка удалась. — Должен тебе сказать: ты не права. Подарок тебе принесла одна красавица — прошу!

Он подтолкнул дохлую крысу ногой.

Но сестра жестоко его разочаровала. Вместо того чтобы завизжать или отскочить, Аушра хладнокровно подняла крысу за хвост, подозвала Пуховку и долго хвалила ее, почесывая за ухом. Потом она швырнула покойницу брату на колени.

— Держи. Коли подарок тебе так приглянулся, тебе его и выносить.

Вот теперь Траку расхохотался в голос. Талсу мрачно глянул на отца, но спору не было — в этот раз Аушра его превозошла. Подхватив крысу за хвост — куда осторожней, чем сестра, — он вынес ее на улицу, зашвырнул в сточную канаву и вернулся в мастерскую, ожесточенно вытирая пальцы о штанину.

Пуховка укоризненно мяукнула — может, она и правда полагала, что из ее добычи выйдет отличный ужин?

— Поймаешь еще одну, — утешил ее Талсу. — А мы ее потушим с луком и фасолью. А может, с оливками. Обожаю оливки.

Кошка задумчиво склонила голову к плечу, как бы обдумывая рецепт, потом довольно мурлыкнула и целеустремленно двинулась в сторону подпола.

— Мечтаешь о крысе с фасолью и луком — готовь ее сам, — заявила Аушра, погрозив брату пальцем. — И если вздумаешь над мамой так подшутить, она заставит тебя зажарить эту крысу. И съесть.

Талсу не ответил, поскольку полагал втайне, что сестра совершенно права. Он надеялся только, что Пуховка не скоро вернется с новой добычей — страшно было даже подумать, что может сделать Аушра еще с одной крысой.

Прежде чем он успел обдумать эту пугающую мысль, дверь в лавку распахнулась. Юноша изобразил было дежурную улыбку, какой приветствовал любого клиента. Траку — тоже. И Аушра. Слишком мало посетителей заглядывало в последнее время к портному, чтобы терять их из-за невежливого обхождения.

Но улыбка застыла на лице юноши, не оформившись вполне. Его отец и сестра взирали на вошедшего с тем же изумлением. Тот был облачен не в рубашку и брюки, а в китель и форменную юбку. Из-под шляпы выбивались огненные кудри. Усы его были навощены до остроты иголок, а подбородок украшала полоска щетины, слишком узкая, чтобы назвать ее бородой. Одним словом, то был альгарвеец.

— Здравствуйте, доброго вам всем дня, — произнес он по-елгавански с сильным акцентом, но внятно, и, сняв шляпу, поклонился вначале Траку, потом Талсу, потом — особенно низко — Аушре.

— Д-добрый день, — отозвался Траку с запозданием.

Талсу с радостью — и облегчением — возложил обязанность беседовать с алгарвейцем на отцовские плечи.

— Это ведь портновская мастерская, не так ли? — поинтересовался рыжик — капитан, как понял Талсу по его нашивкам, а значит, дворянин, так что выставить его из мастерской значило нарываться на неприятности.

Траку, как видно, пришел к тому же выводу.

— Верно.

— Изумительно! — воскликнул альгарвеец с таким восторгом, точно старый портной обещал ему сундук золота. Зеленые, как у кошки, глаза засветились от радости.

«Забавный народ эти рыжики», — мелькнуло в голове у Талсу.

— Ибо я, — продолжал капитан, — нуждаюсь в услугах портного. Я ведь не пришел бы сюда заказывать гроб. — О собственном чувстве юмора у него явно было преувеличенно высокое мнение.

— Вы хотите… чтобы я… шил вам одежду? — промолвил Траку недоверчиво.

Альгервеец кивнул.

— Вы совершенно правильно меня поняли! — воскликнул он и поклонился снова. — Воистину вы мудрейший из портных! Вы сошьете мне костюм, я вам заплачу, и все будут довольны!

В последнем Талсу глубоко сомневался. Отец — тоже.

— Какой именно костюм… сударь? Сколько вы мне заплатите… сударь? И когда желаете получить заказ… сударь?

— Вы мне не доверяете? — изумился альгарвеец картинно, словно эта мысль не приходила ему в голову. Он пожал плечами, словно жалуясь на жестокость мироздания, и уточнил: — Мне нужны на зиму куртка и килт доброго сукна, штатского покроя. Я заплачу серебром столько, сколько мы оба сочтем разумным, монетами короля Доналиту или короля Майнардо — они равноценны.

— Непонятно, отчего, — пробурчал Траку. — Монеты Майнардо легче.

— По закону они равноценны, — повторил капитан.

Отец смолчал. Торговался он отменно, чему Талсу не раз был свидетелем. А еще юноша знал, что отец никогда в жизни не шил юбок. Но ничего подобного он, конечно, не произнес вслух. Траку тоже молчал, пытаясь просверлить альгарвейца взглядом, пока тот не вскинул руки в отчаянии.

— Хорошо! Хорошо! Я заплачу сребрениками Доналиту или серебром равного веса. Теперь довольны?

— Доволен? Нет, сударь. У меня не так много поводов быть довольным. — Траку покачал головой. — Но так будет честно. Теперь, если мы сойдемся в цене и если вы заплатите мне половину вперед, а половину — когда костюм будет готов… Когда вы желаете его получить?

— Через десять дней, — ответил альгарвеец. Траку кивнул — уложиться в срок будет нетрудно. — Цена же, — продолжал рыжик, — будет зависеть от материала, не так ли?

Портной кивнул снова.

— Сукно, говорите? Я покажу вам образцы, если изволите. А вам придется объяснить, какой длины желаете юбку, сколько складок и какой глубины, и какого покроя. Без этого я не смогу посчитать, сколько материала на нее пойдет.

— Понимаю. — Альгарвеец погрозил портному пальцем. — И не вздумайте потом подменить дорогое сукно на дешевое!

Траку пронзил его взглядом.

— Если думаете, что я вас обмануть готов, сударь, поищите лучше другого портного. Я не единственный мастер в Скрунде.

Талсу понимал, как нуждается семья в этом заказе, но о своей нужде отец не сказал ни слова — и за это юноша гордился им.

— Покажите лучше образцы, — заметил альгарвеец. Перебрав обрезки ткани, он вытянул один: — Вот такое сукно, но цвета листвы — сможете добыть?

— Полагаю, что да, — ответил Траку. — Если нет, мы, разумеется, вернем все деньги до гроша. Обмерь-ка его, сынок, — обратился он к Талсу. — Потом обсудим покрой, — он пробурчал себе под нос нечто похожее на «варварская тряпка», — а тогда уже и к цене перейдем.

Альгарвеец склонил голову. Талсу взялся за метр. Покуда юноша снимал мерки и записывал, рыжик стоял смирно и, только когда Талсу закончил, позволил себе поднять бровь и поинтересоваться:

— Вы бы предпочли обмерить меня, чтобы сделать гроб?

— Я этого не говорил, сударь, — отозвался Талсу и передал записи отцу.

Траку выпытал у альгарвейца все подробности покроя юбки: длину, и число складок, и ширину, потом долго смотрел в потолок, шевеля губами и наконец назвал цену. Альгарвеец взвыл, как ошпаренный, — Талсу с Аушрой подскочили от неожиданности, Пуховка ощетинилась — и назвал свою цену, чуть ли не вдвое ниже.

— Очень было приятно, — меланхолично отозвался Траку. — Будете выходить — прикройте за собой дверь.

Торговались они почти час. Траку выбил из клиента неплохую, на взгляд Талсу, цену: невзирая на театральные ужимки, альгарвеец поддавался легче, чем его противник. Покидая мастерскую, рыжик сердито бормотал что-то себе под нос.

— Цвета листвы… — произнес Траку задумчиво. — Достанем, пожалуй. Надо будет его надуть все-таки, чтобы не задавался.

Сукно он добыл такое, как было заказано, и принялся за работу. С курткой никаких сложностей не возникло: только воротник пришлось делать выше и туже, чем модно было носить в Елгаве. А вот юбку Траку кроил с большой осторожностью. Вырезав и приметав пояс, он сложил и пришил две складки от руки, после чего, потея от натуги, проложил остальные нитками и заклял юбку портняжными чарами, основанными на законе подобия. Талсу с восторгом следил, как сами собой образуются остальные складки, в точности похожие на первые.

Готовую юбку Траку оглядел с мрачной гордостью.

— Все же готовая одежда не сравнится с работой хорошего портного, — заметил он. — Образцы в больших мастерских дешевые, и чары растянуты до невозможности, так о каком подобии там можно говорить? — Он вздохнул. — Зато дешево. Что ж тут поделаешь?

Когда альгарвейский капитан пришел забирать новый костюм, он расцеловал кончики своих пальцев и отправил воздушный поцелуй Аушре. На какой-то жуткий миг Талсу показалось, что сейчас рыжик и его с отцом расцелует, однако альгарвеец удержался. Он заплатил остаток и покинул мастерскую совершенно счастливым.

— Хорошо, что ему понравилось, — заметил Траку, когда клиент ушел. — Иначе куда бы я девал эту проклятущую юбку?

— Продал бы другому альгарвейцу, — не задумываясь, ответил Талсу.

Отец моргнул; должно быть, эта мысль ему в голову не приходила.

— Пожалуй, — согласился он неохотно. — Но полной цены мне бы за нее не дали.

Талсу постучал монетой по прилавку. Серебро звенело сладко.

— Нечего волноваться. Нам всем нечего больше волноваться. — Он осекся. — Пока.

Выбраться из дома, где Ванаи жила вместе с Бривибасом, она была только рада. А еще приятней было покинуть ненадолго Ойнгестун. Так много кауниан вывезли из деревни на запад, на принудительные работы на ункерлантском фронте, что отсутствие их воспринималось физически, как дыра на месте вырванного зуба. Они с Бривибасом могли оказаться в числе вывезенных. Ванаи помнила, что сделали с ее дедом несколько дней дорожных работ, и понимала, как им повезло на этот раз.

А еще она слишком хорошо помнила, какую цену пришлось ей заплатить за то, чтобы вызволить деда из трудовой бригады. Девушка не питала добрых чувств к ункерлантцам — они казались ей племенем еще более варварским, чем их фортвежские сородичи, — но всем сердцем надеялась, что эти дикари покажут свои худшие качества майору Спинелло.

А покуда она собирала грибы. Сезон дождей в этом году начался рано, и урожай ожидался особенно славный. Кроме того, девушка наконец-то уговорила деда отпустить ее в лес одну. Это оказалось проще, чем казалось, — с тех пор как она отдала желаемое майору Спинелло, дед уже не столь ревностно защищал ее добродетель.

Поэтому Бривибас направился на юг, а Ванаи — на восток, в сторону Громхеорта. Когда они разошлись, дед многозначительно покашлял ей в спину, как бы говоря, что знает, почему она выбрала это направление. Девушка едва не огрела его корзиной, но вовремя опомнилась. Корзинка раньше принадлежала Эалстану, фортвежцу из Громхеорта, и Бривибас, несомненно, заметил это, испытав некоторое удовлетворение оттого, что подозрения его оказались небеспочвенны.

— Но он не прав, — проговорила Ванаи упрямо, как будто кто-то мог с ней поспорить. — Не знает, о чем говорит. Он вечно не знает, о чем говорит.

По дороге на Ойнгестун со стороны Громхеорта проследовала кавалькада альгарвейцев на единорогах. Проезжая мимо Ванаи, рыжеволосые всадники окликали девушку. Часть непристойных предложений она понимала — благодаря урокам майора Спинелло. Когда последний всадник скрылся вдали, Ванаи с облегчением вздохнула. Если бы они решили изнасиловать ее по очереди, а затем перерезать ей горло и бросить тело в полях — кто помешал бы им? Она знала ответ: никто. Они — оккупанты, завоеватели. Сильному — воля.

Вздохнув снова, Ванаи сошла с дороги и двинулась через поле напрямик. Тропку размыло, башмаки тонули в грязи, но Ванаи не обращала на это внимания. Зато следующие альгарвейцы на дороге — экипажи трех бегемотов — едва заметили в отдалении светловолосую фигурку. Никто не крикнул ей вслед, не помахал рукой. Это ее вполне устраивало.

На глаза ей попалась семейка луговых опят, и девушка отправила их в свою корзинку — верней, в корзинку Эалстана — просто чтобы не возвращаться домой с пустыми руками. Чуть дальше завиднелись лисички, вперемешку желтые и алые. Ванаи захлопала в ладоши. Желтые лисички она любила больше — алые казались ей горьковатыми, — но собрала все.

А на самом краю миндальной рощи она едва не наступила на молодые императорские грибы, еще маленькие, но уже ярко-оранжевые — не перепутаешь. Срезав их, Ванаи прошептала про себя несколько строчек из старинной поэмы: во времена Каунианской империи эти грибы считались самыми ценными.

Но миг спустя радость ее померкла. Грибы остались, а вот империя рассыпалась в прах. Даже каунианские державы востока пали ныне в лапы альгарвейцам, что же до Фортвега… Туземное большинство презирало наследников древней империи, альгарвейцы же с радостью готовы были продемонстрировать фортвежцам, что полагают кауниан самым низменным из народов.

После императорских грибов Ванаи долго не везло. Три или четыре раза она замечала в стороне, на полях, согбенных фортвежских грибников, но подходить не стала. Едва ли они захотят поделиться своей добычей — зато могут позабавиться с беззащитной девчонкой ничуть не ласковей альгарвейцев. Ванаи двинулась прочь, стараясь не показываться из-за густого кустарника.

Солнце близилось к полудню, когда девушка вышла к дубраве, где они с Эалстаном нечаянно обменялись корзинами — и где встретились за год до того. Теперь, когда их с дедом разделяло несколько миль, Ванаи могла признаться себе, что пришла сюда не случайно. Во-первых, она действительно хотела вернуть корзинку. А во-вторых, юноша был внимательным и добрым собеседником, а этого Ванаи больше всего не хватало в последнее время.

Она брела среди деревьев, расшвыривая грязными башмаками палую листву и желуди. Из земли выступали корявые корни. Девушке пришло в голову поискать трюфелей. Во времена Каунианской империи богатые дворяне натаскивали свиней на поиски драгоценных грибов, но без такой помощи выкопать трюфель можно только если очень повезет. Ванаи покачала головой. Времени копаться в земле у нее не было, а с везением в последнее время стало совсем плохо.

Блуждая по леску, она нашла пару молодых дождевиков, тут же попавших в корзинку, и немало навозников, которые Ванаи обходила стороной, наморщив нос. Эалстана не было и следа. Может, он вовсе не пошел за грибами в этот день? С тем же успехом юноша мог остаться сегодня в Громхеорте или отправиться в лес по другую сторону города. Ведь не может она одной силой воли заставить его выйти из-за ближайшего дерева?

Едва эта мысль успела оформиться в ее сознании, как Эалстан вышел из-за дерева — не из-за ближайшего, правда, но какая разница? Девушка изумленно уставилась на него. Неужели у нее прорезался чародейский дар?