И чем ответит Альгарве на лагоанское наступление? Потерять основной источник киновари для Мезенцио был смерти подобно, но уж совсем он не мог позволить себе перебросить армию церез Узкое море, чтобы поддержать янинцев против лагоанского корпуса. «Если падет Котбус — да», — неохотно признал про себя Фернао. Но столица Ункерланта еще держалась. Может, и продержится. Если бы знать наверняка… но будущее затмевал мрак.

И мрак не рассеивался. Здесь, на полярном круге, сразу после зимнего солнцестояния дневное светило едва выглядывало из-за горизонта на севере и быстро заходило вновь, а тучи поглощали его слабый свет.

И все же когда лагоанский флот причалил к ледяным полям, окаймлявшим берега южной земли, в намеченный срок, Фернао мысленно снял шляпу перед полковником Пейшото и его оставшимися в Сетубале товарищами. Чародей не поверил бы, что вторжение увенчается успехом, если бы не увидел это собственными глазами.

— Попрошу за борт! — счастливо бросил капитан Фрагозо. Что ж, как заметил командор Диниш, не ему предстояло спускаться по веревочной лестнице.

Фернао перевалился через поручни. Едва ступив на ледяной пласт, он тут же упал навзничь — не помогли даже шипованные ботинки. Зрелище выгружающейся из транспортных кораблей армии и скользящих на льду солдат утешило его больше, чем ожидал волшебник: действительно, несчастье любит товарищей, а товарищей по несчастью у Фернао было немало.

Несчастий, впрочем, тоже. К тому времени, когда лагоанская армия начала долгий, мучительный марш по ледовым полям в направлении Барьерных гор, спустилась ночь, и твердой земли экспедиционный корпус достиг только к утру. Несколько обитателей льдов на двугорбых верблюдах наблюдали за приближением лагоанцев. Фернао в свою очередь наблюдал за ними при помощи подзорной трубы, которую одолжил у какого-то офицера. Туземцы смеялись. Засмотревшись на них, Фернао раз в двадцатый полетел кувырком, но винить в этом, кроме себя, было некого.

Проходя по улицам Котбуса, маршал Ратарь обычно чуял в воздухе дым — угольный и дровяной. Но в последние дни к нему примешивался иной едкий запах — горящей бумаги. Перепуганные письмоводители по всей ункерлантской столице начали сжигать архивы, чтобы те не попали в лапы наступающих альгарвейцев. Они полагали, что Котбус падет. Даже если они окажутся правы, решил Ратарь, так просто им будет не отделаться — в конце концов они попадут в руки палачей Мезенцио сами.

Иные письмоводители — и более высокие чины — пришли к тому же выводу самостоятельно и намерены были сделать все, чтобы не оказаться в плену. Уходящие на запад караваны переполнены были напыщенными чинушами, и каждый потрясал убедительного вида бумагами, настоятельно требующими присутствия чинуши где-нибудь в глубоком тылу. Некоторые бумаги могли быть даже подлинными, но больше пары медяков Ратарь на это не поставил бы.

Протоптав дорожку через высокие сугробы, он вышел на грандиозную площадь перед дворцом конунга. По его мнению, без драпанувших впереди собственного визга бумагомарак столица только выиграла. Маршал предпочитал иметь дело с людьми, которые не теряют головы. Зато если конунг Свеммель узнает, сколько на самом деле народу сбежало при виде врага, многие потеряют головы в самом что ни на есть буквальном смысле этих слов.

Упряжка тяжеловозов пыталась оттащить с площади тушу дракона, размалеванного в альгарвейские цвета. Летчики Мезенцио не оставляли попыток забросать ядрами дворец и платили за это жестоко: окруженное станковыми жезлами колоссальное здание было, пожалуй, самой недоступной мишенью во всем Ункерланте.

Возчик помахал Ратарю, и маршал махнул рукой в ответ. У него становилось теплей на душе, когда люди продолжали выполнять свой долг, как будто до фронта оставалось добрая пара сотен миль.

— Доброго вам утра, господин маршал, — приветствовал вошедшего в кабинет Ратаря его адьютант.

— Доброе утро, майор Меровек, — ответил Ратарь, повесив накидку на крюк у двери.

Чем холодней становилось на улице, тем жарче топили во дворце. Таков был древний ункерлантский обычай. Врачи твердили, что он приводит к апоплексии, — но что понимают эти костоправы?

— Как изменилось положение на фронтах за ночь? — осведомился маршал, глядя на карту.

Меровек обыкновенно бывал невесел, но сейчас физиономия его была мрачней полярной ночи за Барьерными горами.

— На севере, — промолвил он, указывая на карту, — альгарвейцы выбили нас из Лехестена. На юге, — он указал снова, — угрожают Тальфангу. В центре, — добавил он с мрачным удовлетворением, — держимся.

— Этого мало, — промолвил Ратарь. — Проклятие! Лехестен должен был удержаться! Я рассчитывал, продержится… по крайней мере, немного подольше. А Тальфанг? Силы горние, Тальфанг виден с верхушек дворцовых башен! Если они возьмут город и нанесут удар на западе, то смогут взять город в кольцо, как это случилось с Херборном в Грельце. Мы должны удержать Тальфанг, чего бы это нам не стоило. Подготовьте приказ о переброске резерва на юг.

— Маршал, у нас больше нет резервов в городе, — нервно отозвался Меровек. — И я не знаю, где мы возьмем солдат.

— Если в ближайшие дни мы не укрепим фронт, будет поздно, — отрезал Ратарь, и адьютант кивнул: он понимал проблему не хуже маршала. Ратарь с силой ударил кулаком по ладони. — Так много еще не готово контратак! Если мы сейчас не выторгуем немного времени на подготовку, то проиграем войну раньше, чем сможем нанести ответный удар!

— Так точно. — Меровек кивнул. — Но на других фронтах сковано так много частей, что я не знаю, откуда мы выкроим подкрепления на защиту столицы.

— Конунг Свеммель не готов высвободить резерв для центрального фронта, ты хочешь сказать, — промолвил Ратарь, и адьютант кивнул снова. Маршал вздохнул. — Тогда мне лучше будет обсудить это с ним самим, не так ли?

— Господин мой маршал, — ответил Меровек, — кто-то должен это сделать.

Адьютант хотел продолжить, но осекся. Ратарь понимал, что тот собирался сказать: «Вас конунг, может, и послушает, но только вас, и никого другого». То была чистая правда, и оба понимали это. Но при нынешнем положении на фронтах с конунга станется потребовать головы неудачливого военачальника. И чем кончится для него аудиенция, Ратарь не мог догадываться.

— Я пойду, — промолвил он. — Любому другому придется вначале набраться храбрости, чтобы потревожить конунга, а у нас нет времени столько ждать. Лучше обратиться к нему сейчас, покуда не пришла пора уносить ноги из города.

Из того крыла дворца, что отводилась под генеральный штаб ункерлантского войска, маршал проследовал в центральную часть здания, резиденцию самого конунга.

— Не знаю, захочет ли он вас принять, господин мой маршал, — с сомнением промолвил лакей. — Он никого не принимает.

Ратарь пронзил его взглядом, способным заморозить сердце любого жителя Ункерланта — кроме конунга Свеммеля.

— Ну так пойди узнай! — рявкнул он, сложив могучие руки на широкой груди, словно отказывался сойти с места, покуда не получит ответ.

Лакей опасливо глянул на него и сбежал.

Вернулся он скоро и весьма нечастный — должно быть, получил выволочку и от монарха.

— Его величество примет вас в палате для аудиенций через четверть часа.

Ратарь слегка наклонил массивную голову. Оскорбленные чувства слуги его не трогали. Получить аудиенцуию у конунга Свеммеля было куда важнее.

В преддверии палаты для аудиенций маршал, как всегда, сдал меч и выдержал тщательный обыск. Потом перетерпел положенные по протоколу поклоны и приветствия, и наконец Свеммель соизволил допустить маршала в свое присутствие.

— Встань, — проскрежетал конунг, когда обычай и безопасность были удовлетворены, — и говори, зачем пришел. Мы выслушаем. Хотя почему мы должны слушать, когда держава в такой опасности, нам непонятно!

— Ваше величество, я задам только один вопрос, — промолвил Ратарь. — Была бы держава в меньшей опасности, если бы другой человек возглавлял ее армию? Если ваше величество думает так, пусть другой примет мои меч и скипетр. А мне дайте жезл, чтобы я простым солдатом пошел воевать с альгарвейцами.

Сгорбившись, Свеммель горящими глазами уставился на него с высокого трона, будто стервятник на падаль. Расшитая самоцветами и жемчугами мантия висела на плечах криво; похоже было, что монарх набросил ее в спешке перед аудиенцией.

— Будь покоен, маршал, если бы мы считали так, ты давно уже оказался бы на фронте.

— Хорошо, — проговорил Ратарь.

От конунга тянуло чем-то кислым. Неужели Свеммель напился? Или, хуже того, страдает похмельем? Способен ли он рассуждать здраво или готов уничтожить все, что вызовет его неудовольствие? Маршал перевел дух. Он выяснит.

— Что предложишь ты теперь? — грозно вопросил конунг. — Ты не смог защитить наши рубежи, ты не смог удержать Херборн — теперь тебе придется оборонять Котбус. Как?

— Ваше величество, враг захватил Лехестен. Он подступает к Тальфангу. Мы должны отбить первый и удержать второй, иначе мы погибли и Котбус падет.

Вот так. Ратарь сказал все. Как воспримет эту новость Свеммель?

— Трусы, — пробормотал конунг. — Трусы и предатели. Они повсюду, повсюду, слышишь?! — Взгляд его заставил Ратаря окаменеть с той же легкостью, с какой сам маршал запугал лакея. — Как нам одолеть их?

— Вначале надо одолеть войска Мезенцио, — ответил Ратарь. — Если мы не справимся, остальное не будет иметь значения. Сейчас на счету каждый солдат — каждый, ваше величество, и каждый дракон, и каждый бегемот, и наши подарочки альгарвейцам — тоже. Резервы лучше сберечь до того времени, когда они понадобятся больше всего. Это время пришло.

— Возможно ли достойно защитить нашу персону, когда резервы иссякнут? — испуганно спросил Свеммель.

— Возможно ли достойно защитить персону вашего величества, если вашему величеству придется спасаться бегством из окруженного Котбуса, когда, взяв Тальфанг и Лехестен, враги возьмут город в котел? — парировал Ратарь.

Конунг всхрапнул, словно от жуткой боли.

— Предатели! — пробормотал он. — Кто избавит нас от предателей?

Он мрачно покосился на своего маршала.

— Я так или иначе отвечу головой за неудачу, ваше величество, — ответил тот. — Что бы ни случилось, я не стану эвакуироваться на запад. Если мне придется самому вести бои на улицах города — значит, так тому и быть.

— Если б только у нашей державы была одна глотка! — вскричал вдруг Свеммель страшным голосом. — Тогда мы могли бы перерезать ее, и кровью страны напитать злую волшбу, чтобы обрушить на голову Мезенцио его дворец в Трапани и предать огню его владения!

Ратарь готов был поверить каждому слову. Свеммель с охотой взмахнул бы великанским мечом, будь у него такая возможность.

— Ваше величество, — промолвил маршал. — Мы… подавили могущество вражеских чар.

Он призадумался: сколько же ункерлантских крестьян заплатили жизнями за это «подавление»? Лучше не знать. Намного лучше. Его ремеслом была простая старомодная война, ее маршал и держался.

— Мы вновь сражаемся солдат против солдата и зверь против зверя. Но нам нужны люди и звери. Все до последнего.

Он с ужасом осознал, что умоляет. А конунг Свеммель редко прислушивался к мольбам.

— Ведомо нам стало, — проговорил владыка Ункерланта после долгой паузы, — что вчера жители Эофорвика подняли бунт против альгарвейцев.

— Славная весть! — воскликнул Ратарь. Ему ничего подобного не докладывали. — Все, что помешает рыжикам бросить на нас все силы, пойдет на пользу.

— Да, — согласился конунг почти безразлично. — Доносили нам, что кауниане и фортвежцы вместе вышли на улицы. Быть может, твоя идея заслать освобожденных пленников назад в Фортвег принесла плоды.

— Надеюсь, ваше величество.

Ратарю стало интересно, удалось ли кому-нибудь из ункерлантских крестьян вырваться из-под охраны и принести скорбную весть в родные деревни. Сомнительно. Свеммель чаще требовал эффективности, чем всерьез ее добивался, но убивать он умел весьма эффективно еще в годы Войны близнецов.

Где-то неподалеку от дворца загремели разрывы: альгарвейские драконы вновь проносились над Котбусом. Обернувшись внезапно, Свеммель уставился на восток.

— Будь ты проклят, Мезенцио, — прошептал он. — Я верил тебе, но и ты меня предал…

В чем он верил Мезенцио? Верил, что тот окажется не готов к предстоящему бою? Похоже было на то. И прежде, и сейчас подобный расчет маршал полагал в корне ошибочным.

— Дайте мне силу, ваше величество, — промолвил Ратарь. — Дайте мне солдат, и бегемотов, и драконов. Мы отбросим врага.

Он не был уверен, что справится, но готов был рискнуть.

— Кто защитит нас? — вновь спросил конунг и тут же резко кивнул: — Бери их! Мы дозволяем. Швырни их в костер, и пусть они зальют пламя своей кровью! А теперь можешь идти.

Покидая палату для аудиенций, Ратарь прошел через все церемонии без малейшего неудовольствия. Конунг дал ему шанс. Как лучше им воспользоваться?

Над головой Иштвана и его товарищей по оружию — дьёндьёшских солдат, пытавшихся воевать в забытых звездами горах Ункерланта, завывал буран. Ни шерсть, ни овчина уже не спасали от ледяного ветра. Уши прикрывала овчинная ушанка, но орлиный нос солдата давно онемел. Иштван надеялся только, что до обморожения не дойдет.

— Такой погоды даже в нашей долине не видывали, — заметил он. Признание впечатляющее, если учесть, что дьёндьёшцы с материка доходили порою до драки, выясняя, в чьей долине зимы студеней.

— Что-что, сержант? — крикнул Соньи.

Солдат ковылял по снегу в двух шагах от Иштвана, но ветер со стоном уносил слова прочь.

— Неважно! — Сержант нашел на что пожаловаться: — Ну как в такую погоду воевать прикажешь?

— Мы же прирожденные войны! — гаркнул Соньи.

— Олух ты прирожденный, — пробормотал Иштван, но негромко, чтобы Соньи не услышал. Хотя умом его товарищ не отличался, Соньи здорово иметь за плечом, когда из-за сугробов и валунов вылезает рота ункерлантцев, вереща во всю глотку «Хох-хох-хох!».

Тропа — Иштван надеялся, что с тропы они все же не сошли, хотя кто ее разберет, — вела через очередной перевал на пути наступающей армии. Что ждало их в конце, Иштван не знал, но мог догадаться: очередная долина, которая не стоит того, чтобы за нее воевать. Зато присыпанных снегом валунов, где так любят устраивать засады ункерлантцы, там будет хоть отбавляй. Уже не в первый раз он задумался: на что родному Дьёндьёшу здешние негостеприимные края? Ладно, не его забота. Его дело — отбить горы у противника и остаться при этом в живых.

Где-то далеко за спиной осталась сложно устроенная опора, без которой в нынешнюю эпоху даже прирожденные воины вроде дьёндьёшцев не в силах были вести войну: обозы, склады, дороги, становые караваны, что тянутся из коренных земель. Иштван редко вспоминал о ней — не в последнюю очередь благодаря тому, что опора эта оставалась за спиной. Он и его товарищи находились на самом острие наступления, нацеленного в брюхо могучего Ункерланта.

Вниз. Он прошагал вниз по склону довольно далеко, прежде чем понял это. То ли они перевалили седловину и спускаются теперь в следующую долину, то ли…

— Кун! — гаркнул он, испустив дымное облако, какому позавидовал бы дракон. — Кун, ты там до смерти не замерз?

— Уже замерз, сержант, — ответил чародей, вынырнув из-за плеча, — часа два назад.

— Гы, — буркнул Иштван. — Ну ладно. Я что хочу знать, мы по-прежнему на восход шагаем или сбились с дороги в треклятом буране? Если мы на своих наткнемся, нас же спалят не глядя — за ункерлантцев примут.

— Ветер по-прежнему в спину дует, — заметил бывший ученик чародея.

Об этом Иштван не подумал. Но слова Куна его не слишком успокоили.

— Здесь, в горах, ветер гуляет как вздумает.

— Это точно.

Кун подергал песочного цвета бороденку — обледеневшую, как у Иштвана, но, в отличие от растительности на лицах большинства дьёндьёшцев, жидкую и клочковатую, так что у волшебника, должно быть, мерзли щеки.

— С ветром я ничего поделать не могу…

— Я не хочу, чтобы ты с ветром баловался, — огрызнулся Иштван. — Говорю тебе, я хочу знать, куда мы тащимся — на закат или на восход!

— А, ну да… точно… — Кун еще немного покопался в бороде, будто пытаялся найти в ней ответ, и через несколько шагов добавил задумчиво: — Надо поискать солнце.

— Если бы я мог видеть солнце, разве я стал бы задавать дурацкие вопросы?! — заорал Иштван. В разговоре с Куном он часто готов был взорваться от ярости, словно заряженное магией ядро. Отбушевав, он успокоился немного. — Я солнца не вижу. Если ты найдешь — скажи мне.

Сняв теплые шерстяные митенки, Кун покопался мерзнущими пальцами в поясном кошеле и извлек оттуда кусок, на взгляд Иштвана, молочно-мутного стекла. Чародей приложил стекляшку к правому глазу и принялся взглядываться через нее в небо.

— Ты что делаешь? — полюбопытствовал сержант.

— Солнце ищу, — ответил Кун, словно обращаясь к дурачку, и миг спустя снизошел до объяснения: — Этот так называемый шпат обладает способностью пропускать лишь свет определенного рода.

— Что? — Иштван нахмурился. — Свет — это ведь просто свет.

— Для чародея — не просто, — высокомерно ответил Кун и, пожевав губу, признался с неохотой: — Я вообще-то в теории не силен. Но ведь не обязательно понимать, как именно режет нож, чтобы порезаться. Так и я при помощи кристалла шпата могу определить, что свет сильнее перед нами, а значит, солнце стоит там. А поскольку за полдень давно перевалило, мы движемся на запад.

— Вот это я и хотел выяснить, — заметил Иштван. — Спасибо. — Ветер переменился, и в лицо сержанту хлестнул снег. Он выругался устало и добавил: — Приятно знать, что меня пристрелят не свои, а все же ункерлантцы.

— Всегда рад доставить удовольствие, — елейно отозвался Кун.

Иштван грубо пошутил насчет способов доставить удовольствие мужчине, и все трое — сержант, чародей и оказавшийся поблизости Соньи — рассмеялись.

— Хотел бы я, — добавил Соньи, — чтобы звезды не позволяли стрелять по своим. Если они такие мудрые, могучие и всезнающие, как все говорят, ну почему позволяют случаться такой глупости?

— Это им лучше знать, а не нам, малым, — ответил Иштван то же самое, что отвечали в родной долине близкие и соседи, если мальчику приходили в голову подобные вопросы.

— А почему не нам? — заинтересовался Кун. — Сейчас мы знаем больше, чем наши деды, а те — больше, чем их деды. Почему бы и это не узнать?

— Потому что неисповедимы пути звездные, — откликнулся Иштван.

— Кто вам такое сказал? — не отставал Кун. — А он откуда узнал? И откуда вам знать, что он вообще что-то знал?

Иштван тщательно обдумал непривычные пугающие вопросы и, не найдя внятного ответа, огрызнулся:

— Этак ты до того договоришься, что в звездах и вовсе силы нет!

Кун покачал головой так решительно, что хлопья снега с ушанки разлетелись по сторонам.

— Приходится верить — я же, когда чары накладываю, взываю к звездам, и все получается. — Он проковылял еще немного и добавил задумчиво: — С другой стороны, ункерлантские чары тоже имеют силу, а эти дикари-козоеды почитают какие-то незримые силы горние, каких и нет вовсе.

Теперь настала очередь Иштвана задать нелегкий вопрос:

— Ну и что это значит, по-твоему?

— Да пропади я пропадом, коли знаю! — ответил бывший подмастерье чародея. — Надо будет поразмыслить над этим на досуге.

— Подумай лучше о том, как ункерлантцы по тебе палят, — посоветовал сержант. — Подумай о горных гамадрилах, что норовят подкрасться незаметно и отвернуть тебе голову. Подумай о снежных лавинах. В общем, о чем-нибудь таком, с чем ты можешь что-нибудь поделать.

— И что я могу поделать со снежной лавиной? — поинтересовался Кун.

— Можешь ступать тихонько, чтобы на себя ее не обрушить, — ответил сержант. — Если лавина маленькая и сразу ее заметил, можно попытаться драпануть поперек нее, чтобы не накрыло.

Кун протащился еще пару шагов, после чего кивнул, признавая поражение. Иштван немедля возгордился. Он знал, что Кун умнее его, и знал, что чародей это понимает. Сержанту редко удавалось заставить своего солдата отступиться в споре, как сейчас.

В ясную тихую погоду порой можно было услышать, как ядро падает тебе на голову. В такой буран Иштван сообразил, что ункерлантцы обстреливают его отделение, только когда первый снаряд разорвался на тропе — и то ветер унес грохот, а тяжелый мягкий снег, куда угодило ядро, погасил отчасти волну сырой магии и поглотил слепящую вспышку разрыва.

Прежде чем лопнуло второе ядро, Иштван уже лежал на брюхе, зарывшись в сугроб, и торопливо отползал к ближайшей груде камней.

— Занимаем позицию! — крикнул он своим подчиненным. — Козолюбы ункерлантские на нас попрут, как только врежут ядрометами!

Он не знал, многие ли услышат его — так гремели ядра и завывал буран. Но волновался сержант меньше, чем если бы ему пришлось командовать отделением зеленых новобранцев. Его солдаты все побывали в бою и не нуждались, чтобы командир думал за них. Некоторые — вроде Куна — даже обижались.

— Хох-хох-хох! — сквозь бурю, сквозь гром разрывов доносился ункерлантский боевой клич. Иштван оскалился. Вот теперь он начал тревожиться: судя по всему, противники превосходили дьёндьёшцев числом. Их хриплые злые вопли становились все громче.

— Вон они! — заорал Иштван.

Он выпалил в первую сланцево-серую фигуру, прорвавшую белесое кружево снегопада. Зашипел луч, и солдат выругался про себя: каждая снежинка, что превратится в пар от прикосновения луча, ослабляет его убойную силу, а снежинок в воздухе кружило бесчисленное множество. Ункерлантец упал. Ранен, заключил Иштван, но не убит.

Вражеский луч пропахал борозду в снегу рядом с Иштваном, и тот напомнил себе, что нужно вовремя перекатываться, менять позицию, а не сидеть в снегу здоровенной мишенью. Попутно он проверил, легко ли выходит из ножен кортик: жезлы в снегопад были почти бесполезны, и дело, скорей всего, дойдет до рукопашной.

А еще, перекатываясь в снегу, Иштван покрылся белой коркой по самые уши, и длинный овчинный тулуп его стал почти не виден на снегу. Какой-то ункерлантец пробежал мимо него, даже не заметив. Иштван поднялся из сугроба неслышно и быстро, словно горный гамадрил, о которых сержант только что говорил Куну. Но у него имелось оружие получше, чем мышцы и когти обезьяны, лучше даже, чем дубина той твари, что убили они с товарищами.

Иштван ударил врага ножом в спину. Тот вскрикнул — скорее в изумлении, чем от боли, — и, раскинув руки, упал в снег, марая его алым. Жезл вылетел из мертвой руки. Рухнув сверху, Иштван торопливо перерезал умирающему глотку. Кровь обагрила снег.

— Ар-пад! Ар-пад! Ар-пад! — На помощь товарищам подходили свежие дьёндьёшские части.

Иштван опасался, что ункерлантские ядрометы возьмут с наступающих тяжелую дань, но из-за бурана артиллеристы Свеммеля с трудом видели противника, и вскоре с вражеской пехотой было покончено.

— Вперед! — орал дьёндьёшский офицер.

— Рассыпным строем, — добавил Иштван. — Не сбивайтесь в кучки, чтобы вас нельзя было одним разрывом накрыть!

Совет оказался к месту — ункерлантские артиллеристы сообразили наконец, что их контратака провалилась, и принялись забрасывать перевал снарядами. Но было уже поздно. Соотечественники Иштвана готовились отбить у врага очередную горную долину. Единственное, что могло бы сделать Иштвана счастливей — уверенность в том, что долина хоть кому-нибудь понадобится после победы.