Глава 5

— Да чтоб тебя чума взяла! — обрушилась Краста на горничную. — Уши бы тебе надрать как следует! Времени — послеобеденный час! Если думаешь, что можно дрыхнуть у меня на глазах, так подумай еще раз!

— Простите великодушно, госпожа! — прошептала Бауска, подавляя зевок. — Сама не знаю, что на меня в последние дни нашло.

Краста, великолепно изучившая все уловки прислуги, понимала, что горничная врет ей в глаза, но никак не могла понять — с какой стати? Бауска зевнула снова, потом еще раз, а потом вдруг шумно сглотнула. Лицо ее, и без того бледное, приобрело травянистый оттенок. Служанка сглотнула опять, булькнула сдавленно и, развернувшись, лучом вылетела из хозяйской спальни.

Когда горничная вернулась, выглядела она измученной, но и ожившей немного, будто избавилась от своей хвори.

— Ты что, заболела? — поинтересовалась Краста. — Если так, не вздумай меня заразить! Мы с полковником Лурканио собираемся завтра вечером на бал.

— Госпожа… — Бауска запнулась. Ее мертвенно-бледные щеки окрасил чуть заметный румянец. — Госпожа, — продолжила она, подбирая слова с особенной осторожностью, — это не заразно… между нами, по крайней мере.

— О чем ты болтаешь? — раздраженно выпалила Краста. — Если больна — врачу уже показалась?

— Меня временами подташнивает, госпожа, но я не больна, — ответила горничная. — И к врачу мне незачем ходить. Луна мне и так все подсказала.

— Луна? — В первую секунду Краста не поняла, о чем идет речь. Потом глаза ее вылезли на лоб. Теперь все было понятно. — Ты беременна!

— Да, — призналась Бауска и опять порозовела. — Я уже дней десять как в этом уверена.

— И кто отец? — поинтересовалась маркиза, поклявшись себе, что если Бауска ляпнет сейчас, будто это не хозяйкино дело, то будет жалеть об этом до конца своих дней.

Ничего подобного служанка не ляпнула.

— Капитан Моско, сударыня, — прошептала она, уткнувшись взглядом в ковер.

— Ты… носишь… альгарвейского ублюдка? Кукушонка? — спросила Краста. Горничная, не поднимая глаз, кивнула.

Маркизу охватил гнев — гнев, смешанный с завистью. Она с самого начала полагала, что капитан Моско не только моложе своего начальника Лурканио, но и куда симпатичней.

— И как это случилось?

— Как? — Вот тут Бауска подняла голову. — Обычным способом, конечно!

Краста зашипела от ярости:

— Я не об этом говорю, и ты прекрасно меня поняла! Ну так ты сказала этому мужлану, что он натворил?

Горничная покачала головой.

— Нет, госпожа. У меня духу не хватило покуда.

— Сейчас скажешь.

Ухватив служанку за руку с такой силой, что та застонала, — будь у Красты хоть на каплю больше злости, пострадало бы ухо горничной, — маркиза потащила Бауску за собой, не обращая внимания на ее всхлипывания: Краста привыкла пропускать жалобы прислуги мимо ушей. Когда они пересекли границу, отделявшую отданное во власть альгарвейцам западное крыло от остальной части дома, Бауска всхлипнула снова. Краста сделала вид, что не слышит.

Пара писарей из оккупационной администрации Приекуле подняли головы при виде двух валмиеранок. Взгляды, которые бросали рыжики на Красту (да и на Бауску, хотя последнее маркизу не трогало), были куда более сальными, чем потерпела бы та от валмиерской черни. Поначалу они приводили маркизу в бешенство. Потом она притерпелась — как привыкла к власти альгарвейцев.

— Но есть же пределы, — пробормотала она. — Клянусь силами горними, всему же есть пределы!

Бауска недоуменно булькнула. Маркиза продолжала делать вид, что не слышит.

Где работал капитан Моско, она знала: в приемной, рядом с комнатой, служившей в последние месяцы кабинетом полковнику Лурканио. Когда маркиза влетела в приемную, капитан как раз беседовал с кем-то по хрустальному шару, установленному на столе — украденном, без сомнения, в мастерской валмиерского краснодеревщика. При виде Красты он бросил что-то в каменный шар и, когда изображение в хрустале погасло, с поклоном поднялся на ноги.

— Дамы, — промолвил он по-валмиерски с небольшим акцентом, — как приятно видеть вас — и вдвое приятней видеть вас вдвоем.

Без сомнения, капитан был галантен. Бауска с улыбкой сделала реверанс и уже собралась ляпнуть что-нибудь миленькое — что, по мнению маркизы, было в ее положении противопоказано. А требовалось… нечто обратное.

— Коварный соблазнитель! — завизжала Краста. — Растлитель невинных! Извращенец!

При этих словах занятые альгарвейские писари — по крайней мере, те, кто понимал валмиерский, — воззрились на взбалмошную маркизу с чувством, далеким от похоти, а из кабинета выглянул на шум сам полковник Лурканио. Капитана же Моско ее тирада не тронула нимало. Как многим его соотечественникам, дерзости ему было не занимать.

— Заверяю вас, сударыня, вы ошибаетесь, — промолвил он с новым поклоном. — Я не соблазнитель, не растлитель и не извращенец. Могу вас также заверить, — добавил он с непереносимо мужским самодовольством, — что соблазнять никого не потребовалось. Ваша служанка была довольна не менее моего.

Краста обожгла взглядом Бауску. В то, что простолюдинка еще и шлюха, она готова была поверить. Но с некоторым усилием маркиза заставила себя припомнить, что сейчас разговор не об этом. Краста в свое время накопила большой опыт по части презрительных взглядов и применила его в полной мере.

— Лгите сколько вздумается, — промолвила она, — но никакие лживые оправдания не заставят испариться дитя во чреве этой несчастной девчонки!

— Что-что?! — вмешался Лурканио.

Моско испуганно поднял глаза — и тут же опустил, ковыряя пол носком сапога. Вид у него по-прежнему был очень мужественный, но теперь это было мужество мальчишки, расколотившего по нечаянности дорогую вазу, которую ему велено было не трогать.

— Ну, говори! — бросила Краста своей горничной и стиснула ее плечо, которое не отпускала все это время, еще сильней.

Бауска всхлипнула в очередной раз и тихонечко прошептала:

— Госпожа все верно рассказала. Я в тягости, а отец ребенка — капитан Моско.

За эти мгновения к капитану вернулась вся самоуверенность.

— Ну и что же с того? — ответил он, по-альгарвейски выразительно поведя плечами. — Такое случается порой от бурных акробатических упражнений. — Он повернулся к Лурканио: — Не я же единственный, ваша светлость. Эти валмиеранки готовы раздвинуть ноги перед каждым встречным и поперечным.

— Я заметил, — отозвался Лурканио, не сводя взгляда с Красты.

Кровь бросилась ей в лицо — от гнева, не от стыда. Маркиза уже набрала воздуха в грудь, готовая высказать Лурканио все, что о нем думает, но миг спустя так же тихо выдохнула, а вертевшиеся на языке слова проглотила. Краста не призналась бы в этом даже себе самой, но Лурканио пугал ее, как никто другой.

Полковник обратился к своему адъютанту по-альгарвейски. Моско снова принялся ковырять ковер носком сапога, потом ответил на том же наречии. О чем они говорили, Краста понятия не имела. Хотя маркиза уже давно ходила в любовницах у альгарвейского командира, разузнать больше полудюжины слов на этом языке она не считала нужным.

К изумлению ее, Бауска прошептала хозяйке на ухо:

— Они говорят, что меньше всего им нужны полукровки. Что же они со мной сделают?

Казалось, горничная готова была провалиться сквозь землю.

— Ты понимаешь этот их смешной щебет? — с некоторым удивлением поинтересовалась Краста.

По мнению маркизы, прислуге едва хватало ума овладеть родным валмиерским — что уж там говорить о чужеземных наречиях. Однако Бауска кивнула.

Лурканио и Моско продолжали спорить, не обращая внимания на женщин. Краста вновь стиснула руку служанки, требуя переводить дальше их невнятную болтовню, и та, помедлив, зашептала:

— Моско говорит, что надо озаботиться тем, чтобы ребенок в будущем завел приличную альгарвейскую семью. Через несколько поколений, говорит он, каунианская скверна расточится.

— Что, вот такими словами? — прошипела Краста, вновь вскипая гневом.

Каждому было известно — каждому в ее кругах, — что каунианская кровь неизмеримо превосходит жидкую слизь в жилах хвастливых дикарей Альгарве. Но бросить эту очевидную истину в лицо полковнику Лурканио у Красты отчего-то не хватало смелости. Она испробовала иной подход.

— И что скажет жена капитана Моско, узнав о его маленьком ублюдке?

Она не была уверена даже, что капитан женат, но Моско вскинулся с таким ужасом на лице, что ответ становился очевиден.

— Вы, — промолвил Лурканио тем невыразительным голосом, каким обыкновенно отдавал приказы, — ничего не станете рассказывать супруге капитана Моско. Сударыня.

Чтобы бросить на него уничтожающий взгляд, Красте пришлось пару секунд приходить в себя. Но в попытке запретить ей затеять великолепный скандальчик Лурканио в кои-то веки переоценил свои силы.

— Я предлагаю сделку, — бросила она. — Если Моско признает ублюдка своим и станет содержать мать и ребенка, как они заслуживают, его супруге вовсе необязательно будет знать о неприятных подробностях. А если поступит так, как имеют привычку поступать мужланы…

Лурканио и Моско бурно заспорили — вновь на своем языке, так что Краста опять ни слова не понимала. Зато поняла Бауска.

— Да кто же еще может быть отцом! — сердито пискнула она, тыкая пальцем в капитана Моско. — Я не прыгаю из постели в постель, как некоторые!

Краста не знала, верить ей или нет, — обыкновенно она пребывала в убеждении, что слуги врут при каждом удобном случае. Но слова Бауски звучали вполне убедительно, а Моско не так легко будет обвинить ее во лжи — пока не пройдет несколько месяцев, по крайней мере.

Капитану пришла в голову та же мысль.

— Если у ребенка будут соломенные волосы, — прорычал он, — пусть хоть с голоду сдохнет. — Он покосился на Красту и продолжил: — Но если я увижу признаки своей крови, ни дитя, ни мать не станут нуждаться. Я сделаю это ради своей чести, а не…

— Мужчины чаще говорят о чести, нежели демонстрируют ее, — бросила Краста.

— Вы хуже знаете альгарвейцев, чем вам кажется, — огрызнулся Моско.

— Это вы хуже знаете мужчин, чем думаете, — парировала Краста, на что Бауска изумленно фыркнула, а Лурканио сухо хохотнул.

— Я и пытаюсь сказать: если будет так, ни дитя, ни мать не станут ни в чем нуждаться, — повторил Моско. — И покуда они ни в чем не нуждаются, ни слова об этом не достигнет Альгарве. По рукам?

— По рукам, — тут же отозвалась Краста.

Спросить мнения Бауски ей и в голову не пришло: что ей мнение какой-то горничной? Краста едва заметила, как ее служанка кивнула. Маркиза вела сражение с альгарвейцами — и преуспела больше, чем вся армия Валмиеры в борьбе с солдатами короля Мезенцио. «Если бы только мы смогли шантажировать рыжиков, вместо того чтобы драться с ними», — мелькнуло в нее в голове.

Лурканио запоздало сообразил, что они с Моско заняли в этом соревновании второе место из двух возможных.

— Не забудьте, моя дорогая, — промолвил он, погрозив Красте пальцем, — сделку вы заключили с моим адъютантом, а у него были свои причины согласиться. Если вы вздумаете поиграть в подобные игры со мной, то горько пожалеете об этом. Обещаю.

Он и нарочно не смог бы подобрать слов, более способных пробудить в Красте желание наказать его за альгарвейскую наглость… хотя заводить ребенка от полковника — это, пожалуй, слишком. Кроме того, Лурканио уже доказал ей, что не бросает слов на ветер. Упрямая стойкость полковника пробуждала в ней одновременно неприязнь и глубокое уважение.

Краста заставила себя кивнуть.

— Понимаю, — промолвила она.

— Хорошо. — «Нет, все же какая наглость!» — Не забывайте об этом.

Теперь манеры его изменились словно по волшебству, словно полковнику под силу бывало набросить их или скинуть, точно юбку — в спальне маркизы.

— Не желаете ли отправиться со мной на прием не только завтра, но и сегодня, сударыня? Я слышал, виконт Вальню обещал устроить замечательное увеселение для гостей… Впрочем, — он поднял бровь, — если вы обижены, я всегда могу пойти один.

— И вернуться с какой-нибудь претенциозной потаскушкой? — возмутилась Краста. — Никогда в жизни!

Лурканио рассмеялся.

— Неужели я поступил бы так с вами?

— Разумеется, — пожала плечами Краста. — Это ваш Моско плохо знает мужчин, а я — знаю.

Лурканио посмеялся вновь, но возражать не стал.

Пекка сновала по дому, смахивая последние воображаемые пылинки.

— Все готово? — переспросила она в десятый раз.

— Лучше не бывает, — ответил ее супруг, окинув взглядом гостиную. — Правда, мы еще не затолкали Уто в упокойник.

— Ты же говорил, что, если я залезу в упокойник, мне будет плохо! — возмутился Уто. — Так что меня нельзя туда совать! Правда-правда!

Он вытянулся во весь невеликий росточек, будто подзуживая Лейно вступить в спор.

— Взрослым можно много такого, чего нельзя детям, — нравоучительно ответил Лейно.

Пекка откашлялась; вдаваться в тонкости ей сейчас очень не хотелось. Муж ее тоже покашлял стыдливо и сдался:

— Но в данном случае ты прав. Засовывать тебя в упокойник нельзя. — Правда, он тут же добавил вполголоса: — Только очень хочется…

Пекка услышала и многозначительно кашлянула снова. Уто, по счастью, не заметил.

Прежде чем спор разгорелся с новой силой — а Уто притягивал к себе раздоры так же естественно, как песчинка, попав в раковину перловицы, обрастает жемчугом, — в дверь постучали. Пекка подскочила от неожиданности и бросилась открывать. На пороге стояли Ильмаринен и Сиунтио. Чародейка опустилась перед ними на одно колено, словно жилище ее посетил один из семи князей Куусамо.

— Входите, — промолвила она, — и почтите мой дом присутствием своим.

Затертые слова прозвучали в этот раз от всего сердца.

Когда двое пожилых чародеев-теоретиков переступили порог, Лейно тоже поклонился, как и Уто — на миг поздней, чем следовало бы, поглядывая на волшебников из-под густой смоляной челки.

Ильмаринен расхохотался, заметив его пристальный, осторожный взгляд.

— Я тебя знаю, прохвост! Да-да, насквозь вижу! А знаешь, откуда? — Уто покачал головой. — А я в твоем возрасте сам был такой же, вот откуда! — с торжеством возгласил Ильмаринен.

— Верю, — молвил Сиунтио. — Ты и сейчас не слишком изменился.

Ильмаринен просиял, хотя Пекка вовсе не была уверена, что старик-магистр хотел сделать коллеге комплимент.

— Магистр, — промолвила она, взяв себя в руки, — позвольте представить вам моего мужа Лейно и сына Уто. — Она обернулась к родным: — А нас посетили магистры Ильмаринен и Сиунтио.

Мужчины поклонилиь снова.

— Большая честь, — проговорил Лейно, — приветствовать в гостях чародеев столь известных. — Он усмехнулся невесело. — Эта честь была бы еще больше, если б мне дозволено было услышать, что собираетесь вы обсудить с моей женой, но я понимаю, почему это невозможно. Пошли, Уто, мы идем в гости к тете Элимаки и дяде Олавину.

— А почему?! — Уто не сводил глаз с Ильмаринена. — Я бы лучше остался, его послушал. А что тетя и дядя скажут, я и так знаю.

— Мы не можем остаться и послушать, о чем мама говорит с этими чародеями, потому что они будут обсуждать государственную тайну, — ответил Лейно. Пекка испугалась, что теперь Уто еще больше захочет остаться, но муж в одну фразу исправил положение: — Такую большую тайну, что даже мне не положено ее знать.

Уто выпучил глазенки. Он знал, что родители не всегда говорили друг другу — не всегда могли сказать, — над чем работают, но впервые столкнулся с этим так явственно. Без дальнейших споров он послушно пошел с отцом к Элимаки домой.

— Славный паренек, — заметил Ильмаринен. — Не удивлюсь, если каждые пять минут вы мечтаете утопить его в море, но и на руках его носить хочется не реже.

— Правы по обоим пунктам, — отозвалась Пекка. — Садитесь, устраивайтесь поудобнее, прошу вас! Я принесу вам поесть.

Сбегав на кухню, она притащила поднос с хлебом, нарезанным копченым лососем, луком, огурчиками в уксусе и бочонок пива из лучшей пивоварни Каяни.

Когда чародейка вернулась, Сиунтио, водрузив на нос очки, уже читал лагоанский журнал. Магистр безропотно отложил журнал, чтобы взяться за кружку с золотистым пивом и бутерброд, но взгляд его то и дело возвращался к печатным строчкам. Пекка заметила это, но промолчала. Ильмаринен тоже заметил и съехидничал:

— Лагоанцы следят за нами, а ты в ответ почитаешь своим долгом следить за лагоанцами?

— И что же с того? — беззлобно ответил Сиунтио. — Это, в конце концов, имеет отношение к тем причинам, по которым мы явились в Каяни.

Поспорить с этим не мог даже Ильмаринен.

— Слетелись, стервятники, — пробурчал он. — Тушки опубликованных статей они уже расклевали. Теперь, когда новые статьи не появляются, они гложут голые кости.

— А толковый ли чародей этот Фернао? — спросила Пекка. — Судя по вопросам, которые он задавал в письме, он сейчас на том же уровне, что я пару лет назад. Вопрос в том, сможет ли он разобраться, в каком направлении мы продвинулись дальше всего?

— Он чародей первого разряда, — ответил Сиунтио, прихлебывая пиво, — и имеет влияние на гроссмейстера Пиньейро.

— Хитрый сукин сын — вот он кто, — добавил Ильмаринен. — Если бы они с Сиунтио встретились, этот лагоанец обчистил бы нашего магистра до нитки. Он и меня пытался обчистить, но я старый греховодник, и меня надуть не так просто.

— Он явился к нам открыто и чистосердечно, — строго промолвил Сиунтио. Ильмаринен грубо фыркнул. — Во всяком случае, открыто, — поправился магистр. — Но сколько чародеев из скольких держав идут сейчас по нашим следам?

— Даже одного может оказаться слишком много, если этот чародей служит королю Мезенцио или конунгу Свеммелю, — промолвила Пекка. — Нам еще неведомо, какая мощь кроется в соединении двух основных законов и как ее высвободить, но соперники могут обогнать нас в исследованиях, и это будет весьма скверно.