Но долго гордиться ему было некогда, потому что еще через несколько минут его отряд уже штурмовал ункерлантские заграждения: тут уж оружие и какие-то особые навыки почти не играли роли — сейчас было важнее задавить врага массой. Часть солдат конунга дрогнула и бросилась наутек. Они неслись так резво, словно собирались без передышки бежать до своих далеких родных городов и деревень. Другие же, наоборот, ответили таким яростным сопротивлением, словно родились не в Ункерланте, а на родине воинов. И не их вина, что оборона прорвана — слишком много дьёндьёшцев, силы явно неравны.

— Слава звездам небесным! — выдохнул Иштван, внезапно осознав, что полоса вражеских укреплений уже осталась за спиной. — Да, будь это сражение не между нашим полком и жалкой горсточкой ункеров, а битвой двух армий, и Ункерлант, и Дьёндьёш еще долго зализывали бы раны.

— А то как же! — согласился лежавший на земле Кун — он был ранен, правда, легко. Каким-то чудом он сохранил в бою очки. А может, чародей-недоучка использовал для этого какое-то особое колдовство? Но, по большому счету, Иштвану это было по барабану. Кун указал на башенку на вершине перевала: — Осталось разорить еще вон то гнездышко, и дальше можем идти посвистывая.

— Можем-то можем, — согласился Иштван, — только через пару миль они найдут еще одну подходящую тропку и устроят нам там еще одну горячую встречу. Так и будем ползти по миль пять в день. Это сколько ж лет до Котбуса получается, умник?

Кун мысленно подсчитал и ошарашенно выдал результат:

— Три года. Или даже чуть больше.

Иштван слишком мало учился в школе, чтобы проверить, прав он или нет. Но одна лишь мысль о том, сколько еще предстоит пройти и сколько придется сражаться, наводила на него глубочайшую тоску. К тому же до него наконец дошло, что пока они не возьмут следующее укрепление, они не продвинутся ни на одну милю в глубь Ункерланта. И засевшие в крепостишке солдаты конунга делали все, чтобы задержать их как можно дольше. Они поливали все подступы к своей башне таким плотным огнем, что приближение к ней означало верную смерть.

И лишь когда вернувшиеся драконы обрушили на маленькую цитадель ливень из ядер, сопротивление ослабело настолько, что пехота вновь смогла подняться в атаку. Но ункерлантские солдаты продолжали отстаивать развалины своей крепости до тех пор, пока защищать их стало больше некому. Когда огонь стих, из руин с поднятыми руками выбрались лишь двое черноволосых мужчин.

Иштван пробрался внутрь разбитой крепости и застыл в потрясении. На его зов сквозь завалы пробрался капитан Тивадар и, оглядевшись, заметил:

— Да, вот теперь-то мы знаем, почему они смогли так долго продержаться. Так вот чем они подзаряжали жезлы!

— Да, господин капитан. Теперь мы это знаем, — потерянно кивнул Иштван.

На полу перед ними лежали десять ункерлантских солдат с перерезанными глотками. Их убили не дьёндьёшцы, а собственные соотечественники.

— Как вы думаете, они пошли на это добровольно? Или тянули жребий? А может, выбрали офицеры и таким образом свели счеты с теми, кто им не по душе?

— Не знаю, — ответил Тивадар. — Может быть, нам об этом поведают пленные.

Капитан судорожно сглотнул — он не находил слов, но молчать было еще хуже. Наконец он заговорил снова:

— Это были храбрые солдаты. Видишь? Ни у кого руки не связаны. Они добровольно отдали свои жизни для того, чтобы жезлы их товарищей могли использовать энергию и уничтожать нас.

— Да, они сами пошли на это, — печально кивнул Иштван, не отводя глаз от окровавленных трупов. — Они погибли, как настоящие воины.

Этими словами он отдал высочайшую честь их памяти и задумался: а многие ли из дьендьёшцев пошли бы на подобное самопожертвование? И чего ждать от подобных фанатиков на следующем перевале? А какие еще сюрпризы ждут их на последнем рубеже обороны? Да и дойдет ли он, Иштван, когда-нибудь до этого последнего рубежа?

До Сетубала грохот Дерлавайской войны почти не доносился; она шла где-то далеко, в каком-то ином мире. Лагоаш был надежно отделен от нее Валмиерским проливом. И в то же время только поэтому-то и можно было чувствовать себя спокойно в Лагоаше. Ибо Альгарве и Ункерлант насмерть вцепились друг другу в глотки, и сил на других соседей у короля Мезенцио уже не хватало. Лишь изредка над Сетубалом и другими расположенными на северном побережье городами появлялись одиночные зелено-бело-алые драконы и, сбросив несколько ядер, тут же улетали. Еще реже появлялись военные корабли, пытавшиеся высадить на берег десант, но тоже без особого успеха. В то время как Лагоаш почти не прекращал бомбардировки южных портов Валмиеры. А на море… и говорить нечего.

— Они нас боятся, — заявила Шавега, чародейка второго ранга, пригласившая Феранао на бокал крепленого вина в Гранд-залу Лагоанской гильдии чародеев.

Ее собеседник учтиво, в лучших альгарвейских традициях, склонил голову:

— Благодарю вас, сударыня. Вы меня убедили. Вы не оставили ни малейших сомнений в том, что принадлежность к женскому полу является гарантией ума.

Шавега одарила его мрачным взглядом. Она была на несколько лет младше Фернао, то есть ей было около тридцати, и славилась кислым выражением лица. Ее природная угрюмость тем более бросалась в глаза, что чародейка обладала довольно привлекательной внешностью.

— Если бы Мезенцио нас не боялся, — процедила она в ответ, — то, прежде чем направить свои взоры на запад, он сначала полез бы выяснять отношения с нами.

— Вы ведь никогда не покидали Лагоаш? — все так же учтиво осведомился Фернао.

— А я тут при чем? Разве это что-то меняет? — И она негодующе тряхнула своей темно-медной гривой.

— Да, меняет, — вздохнул Фернао. — Вы можете мне не верить, но это так. У тех, кто никогда не покидал своей страны, отсутствует чувство… Я бы назвал это «чувством пропорции». Это касается всех, кто никогда не бывал в чужих землях. Но наших соотечественников в особенности. Ведь наша страна лишь крошечный клочок земли, притулившийся на краю одного из многочисленных островов. А мы полагаем ее пупом земли.

Судя по выражению лица, Шавега пропустила его слова мимо ушей. Да она и не собиралась прислушиваться к чужим словам — ей хватало своих. Фернао только сейчас спохватился, что еще пару часов назад надеялся, что их встреча закончится в постели, но, судя по выражению лица Шавеги, он только что разбил все свои надежды в прах.

— Сетубал — весь мир в миниатюре. Сюда съезжаются со всего света. Чего же вам еще? — хмыкнула она.

Отчасти так оно и есть. Но только отчасти.

— Все дело в пропорциях, — повторил он. — Во-первых, Мезенцио не мог заняться нами вплотную потому, что Ункерлант уже стоял у его границ. А во-вторых, напади он на нас, это тут же вовлекло бы его в войну с Куусамо, а это было бы ему просто не в подъем.

— Ах, Куусамо, — пренебрежительно махнула рукой чародейка. В Лагоаше считалось хорошим тоном презирать соседей по острову.

— Куусамо больше нас в два, а то и в три раза, — напомнил Фернао неприятный факт, который его соотечественники предпочитали замалчивать. — Семь князей непрестанно следят за тем, что происходит на востоке и на севере, и ищут выгоды и там, и здесь. Но они ни на кого не нападают.

— Так это же куусамане, — фыркнула Шавега, давая понять, что этим все сказано. Ей, по крайней мере, это объясняло все. — Ваш куусаманский разрез глаз, любезный Феранао, вовсе не причина смотреть на мир с их точки зрения.

Чародей встал из-за стола и сухо поклонился:

— Похоже, сударыня, вам надлежало бы родиться в королевстве Мезенцио — там вы чувствовали бы себя намного уютнее. Не хочу портить вам вечер.

Он быстро пошел к выходу, довольный тем, что сумел сдержаться и не выплеснуть вино в вечно кислую рожу своей дамы. Тем более что уж кому бы говорить о внешности и чистоте крови — она же сама чистейших альгарвейских кровей! Правда, как у большинства лагоанцев, в ее фамильном древе были и куусаманские, и каунианские ветви. Презирать людей только за форму глаз или носа считалось в светских кругах Лагоаша хорошим тоном. Даже если не во всех, то, по крайней мере, в тех, в которых вращалась сама Шавега.

А ведь ее взгляды разделяют очень многие. Фернао представил себе, что будет, если и в их королевстве люди станут бояться пройти по улице, опасаясь нарваться на оскорбление или еще чего похуже только из-за цвета волос или формы глаз. Разве в такой стране хотел бы он жить?.. И вдруг его как обожгло: «А куда мне еще деваться?»

В одном он был уверен: на Дерлавае он уж точно жить не хочет! Но и посетив южный континент, он всеми фибрами души желал всю оставшуюся жизнь держаться от него подальше. В экваториальной Шяулии он, правда, ни разу не был, но и не имел ни малейшего желания побывать — это была такая же глухая провинция, как и Земля обитателей льдов, но и там слышались отголоски дерлавайских войн: колонисты и местное население поднялись друг против друга. Да и раздробленные островки Великого северного моря тоже выглядели малопривлекательно — они могли заинтересовать лишь тех, кто решил окончательно удалиться от мирской суеты. Но Фернао пока до этого не дошел. Однако если в Лагоаше дела пойдут таким образом, то…

Выйдя из Гранд-залы, он вдруг поймал себя на том, что непроизвольно смотрит на восток. Неужели в этом сошедшем с ума мире есть только единственный оплот здравомыслия? И этот оплот — Куусамо? Даже ему к этой мысли нелегко привыкнуть. А уж большинству лагоанцев подобная мысль об их чернявых коротышках-соседях показалась бы ересью.

Фернао быстро шел к караванной стоянке. К счастью, его интересы не совпадали с интересами большинства лагоанцев. И одним из этих интересов была куусаманская школа магии. Но вот к чему это привело! Выпад Шавеги по поводу его внешности задел его до глубины души. А ведь раньше такого с ним не бывало. Почему он принял это так близко к сердцу?

Караван скользнул к стоянке и замер. Несколько пассажиров вышли, несколько зашли, но Фернао остался на месте — ему был нужен другой маршрут. «А может, все дело в том, что она оказалась обычной злобной сукой», — грустно подумал он. Он смотрел на неиссякаемую, несмотря на поздний час, толпу — Сетубал никогда не спит, — и у каждого пятого, а то и четвертого из снующих в ней людей был такой же разрез глаз, как и у него. И если Шавега не желает их замечать, пусть ей же будет хуже!

Подошел следующий караван — этот шел до того района, где жил чародей. Фернао забрался в вагон, бросил монетку в кассу и уселся на скамью. Сидевшая напротив женщина зевала во весь рот. А в ее жилах куусаманской крови, похоже, много больше, чем у Фернао.

Войдя в дом, он притормозил у почтовых ящиков — нет ли писем. Среди стопки рекламных листков с предложениями мастеров магической аппаратуры, торговцев лекарствами и хозяев местных таверн он обнаружил конверт с незнакомой франкировкой. Чтобы разглядеть расплывчатый почтовый штамп на марке, пришлось поднести письмо почти к самому носу.

— Каяни, Каяни… — раздраженно пробормотал он. — Где это, разрази меня жезлы?!

И тут же рассмеялся над собой. Он совершил то же преступление, за которое так пылко порицал Шавегу: в первую очередь подумал о Лагоаше и лишь во вторую — обо всем остальном мире. Отсмеявшись, он тут же вспомнил, где находится Каяни, и, несмотря на то что на конверте не было обратного адреса, был почти на все сто уверен, кто отправитель.

С трудом удержавшись от желания вскрыть письмо тут же, в холле, он поднялся в свою квартиру и, бросив рекламный хлам на диван, занялся единственным, что интересовало его в сегодняшней почте. Как он и ожидал, письмо, написанное на превосходном каунианском, было отправлено из городского колледжа Каяни и автором его была чародей-теоретик Пекка.

«Дорогой коллега, — писала она. — Благодарю Вас за проявленный интерес к моей работе и запрос о развитии темы. Должна признаться, что единственной причиной того, что я перестала публиковать свои труды в журналах, является мой сын — заботы о нем отнимают так много времени! Я не теряю надежды продолжить публикации, но когда у меня появится для этого возможность, точно пока сказать не могу. К тому же сейчас я занята настолько, что просто не знаю, за что хвататься. Желаю Вам всяческих успехов в Вашей работе и полного процветания. С уважением — профессор теоретического чародейства Пекка».

Радость Фернао растворилась, как капля чернил в луже воды, а настроение испортилось окончательно. Он едва удержался, чтобы не разорвать письмо в клочья и не вышвырнуть вместе с другими бумажками в мусорник. Сколько уже подобных вежливых отписок он получил от других куусаманских чародеев! Будь эти письма шаблонно одинаковыми, а не просто схожими по стилю, он бы уже получил доказательство того, что они действуют совместно. Но даже схожести достаточно, чтобы привести его к вполне конкретному выводу. Случалось решать задачки и посложнее.

— Они, несомненно, открыли что-то, — пробормотал Фернао. — Но не хотят, чтобы об этом хоть кому-нибудь стало известно. А следовательно, это «что-то» — чем бы оно там ни было — достаточно серьезная штука.

Интересно, что же они там такое раскопали? Ну конечно же! Это «что-то» находится в области взаимосвязи между законами сродства и подобия! Вот только что именно? Чародеи Лагоаша всегда были склонны считать, что их куусаманские коллеги исследуют этот вопрос слишком поверхностно.

— А может, и нам там покопаться? — пробормотал Фернао. Если Лагоанская гильдия чародеев возьмется догнать и перегнать куусаманцев, то с какого конца стоит браться за дело? Лучшим выходом будет собрать наиболее талантливых теоретиков и начать исследования, точкой отсчета для которых будет момент, с которого Сиунтио, Пекка и остальные куусамане вдруг внезапно исчезли с журнальных страниц.

Фернао горестно усмехнулся: вряд ли гроссмейстер Пиньейро даст себе труд заниматься подобным проектом — легко не проигрывать, если ты не участвуешь в гонке. Чародей уже мысленно распрощался со своей блестящей идеей, как вдруг его посетила новая ысль, от которой мурашки побежали по коже. «А что, если в Трапани или каком-нибудь другом альгарвейском городе чародеи уже разрабатывают подобный проект? И если так, то как Лагоаш может остаться в стороне?»

Он снова пробежал глазами письмо. А что, если она пишет откровенно? Что, если он сам придумал всю эту сложную интригу? Но ведь у него есть письмо, а следовательно, путем несложных заклинаний он сможет… если, получится, конечно… он сможет выяснить, так это или не так! Положив письмо на стол, Фернао направился на кухню к рабочему шкафу, под который приспособил старый буфет возле кладовой. Если бы он любил готовить, на этих полках стояли бы банки с приправами и пряностями, но их место занимали различные колдовские зелья и амулеты. Фернао покопался в шкафу и достал большую линзу, лежащую на латунном полированном кольце, и высушенную головку чибиса — эта маленькая птичка обладает очень зорким зрением и в практической магии просто незаменима в тех случаях, когда проводится тест на обман.

Фернао расположил линзу так, чтобы фокус лучей лампы находился на письме, и, подняв над линзой головку чибиса, нараспев произнес заклинание на классическом каунианском. Если в письме написана правда, он увидит вместо черных чернил синие. Если ложь — чернила для него покраснеют.

Но сколько бы он ни смотрел, чернила оставались черными, как и были. Чародей нахмурился: неужели он сделал что-то не так? Нет, похоже, все сделано правильно. Он повторил ритуал еще раз, внимательно следя за каждым свои действием и словом, но по-прежнему видел чернила черными. Но ведь так не бывает! После такого заклинания! Если только не…

— Ах ты, фокусница! Если ты не заколдовала письмо от этого теста, считайте меня последним идиотом!

Оставалось только склонить голову перед такой предусмотрительностью и отложить линзу и головку чибиса в сторону. Теперь у него нет никакой возможности узнать, врала куусаманка, ссылаясь на объективные причиы, или все же писала правду. Но умение логически мыслить у него не отнимешь! Пекка не хотела, чтобы ее письмо можно было проверить тестом на правду, а следовательно, она знала, что солжет. А раз она пошла на ложь, это доказывает, что куусамане откопали что-то очень серьезное и теперь прячут его изо всех сил.

Вывод был столь очевиден, что Фернао уже не сомневался в том, что прав.

— Вот и еще одно маленькое доказательство, — промурлыкал он, но тут же вскочил и в ярости топнул ногой: — Доказательство чего?! Чего-то там?

И это все, что он знает? А что, если какой-нибудь альгарвейский щеголеватый кудесник с навощенными усами и шляпой размером с колесо знает гораздо больше, чем он?

О, только не это! Ради всего королевства, ради меня самого, силы горние, только не это!

Но глаза его уже сами обратились в сторону Трапани, и Фернао почувствовал, как в сердце заползает страх.

С востока Котбус широкой дугой прикрывала сеть застав с лозоходцами. Основной их обязанностью было следить за приближением альгарвейских драконов и сообщать о грозящих налетах в столицу. К одной из них — неказистой избушке в березовой роще — и гнал свою лошадь маршал Ратарь. Он старался появляться на линии фронта как можно чаще, своим присутствием воодушевляя солдат и укрепляя в них веру в победу Ункерланта. И где бы он ни появлялся, он старался вникать во все детали, чтобы составить для себя наиболее полную картину хода военных действий.

А еще это давало ему отличный повод как можно дольше не возвращаться пред светлые очи конунга Свеммеля. Но, как ни тяни, во дворец ехать придется. Интересно, что на этот раз насоветует его величество? Маршал не раз поражался необыкновенной прозорливости своего сюзерена и был убежден, что никто на свете не способен заглянуть в будущее дальше, чем конунг Свеммель. И в то же время порой он был не способен углядеть дальше конца своего носа. Никогда не угадаешь, что ему придет в голову в следующую минуту. Но одно было несомненно: все свои идеи (как блестящие, так и никуда не годные) конунг полагал истиной в последней инстанции, и никто не осмеливался ему перечить.

Ратарь помотал головой, отгоняя досужие мысли, — так его лошадь стряхивала одолевавших ее оводов. Он забрался в такую глубинку именно для того, чтобы у него поменьше болела голова за конунга с его фокусами, но тот все равно засел мигренью в мозгах! Когда ж все это кончится?

Лозоходцы вышли его встречать, и маршал поприветствовал их, с радостью переключаясь на насущные проблемы: по крайней мере, пока он будет с ними беседовать, он хоть на время перестанет терзаться мыслями о конунге.

— Добро пожаловать, ваше превосходительство! — склонился в поклоне дежурный кудесник лейтенант Морольд. — Счастлив доложить, что рыжиков мы чуем на преизрядном расстоянии! — Он гордым жестом воздел свою раздвоенную рогульку. — В полете дракон крылами своими создает возмущение в воздухе, и оное мы не можем не учуять. Однако клятые альгарвейцы распознали об этом и изгаляются в хитростях, как могут.

— Да, я читал ваши докладные в Котбусе. Но ведь драконы не могут летать, не вздымая крыльев. Или альгарвейские шарлатаны нашли способ летать без крыльев?

Крестьянская физиономия Морольда скривилась в усмешке, но когда он начал свой ответ, в голосе его зазвучали нотки неприкрытого восхищения искусством вражеских колдунов:

— На такое у этих — поглоти их силы преисподние! — мокрозадых двусбруйников мОчи не хватит! Так они вот что удумали: нагрузят одну-двух змеюк корзинами с бумажными лентами и, как только подлетают изрядно близко, инда рогулька дергаться зачинает, — лейтенант снова помахал своей лозой, — опрокидывают все это добро в воздух. И бумажонки давай трепыхаться — такой фон создают, что расчуять, где там дракон, а где бумажки негодящие, никакой возможности нету. Все едино, что белого жеребца в метель искать. Я ясно изложил, ваше превосходительство?

— Более чем, премного благодарен. В докладных все излагалось весьма туманно, и благодаря вам я наконец разобрался. Одно не понял: учуять за прикрытием драконов вы можете или нет?

— Кое-что чуем, не без этого, — наморщил нос Морольд, — да только теперича не то что давеча — что да где, не сразу и разберешь.

— Вы должны действовать эффективнее. Весь Ункерлант должен действовать эффективнее! — с трудом сдерживаясь, процедил маршал. — Если вы видели выгоревшие кварталы Котбуса, то должны сделать все, что в ваших силах, и даже больше!

Ругать кудесников не имело никакого смысла — бедняги и так из кожи вон лезли. Ведь именно их стараниями великое множество альгарвейских драконов не донесли свой смертельный груз до столицы.

И вдруг маршала осенило:

— А наши драколетчики используют бумажные ленты, чтобы дурить их лозоходцев?

— Об этом вам лучше у них и спрашивать, ваше превосходительство, мы к этому никакого касательства не имеем.

— Так я и сделаю, — кивнул Ратарь. «Именно так я и сделаю. Если только не позабуду.» И чтобы в самом деле не забыть, он быстро нацарапал на клочке бумаги пару фраз. Сколько там уже было записей! И каждый раз он давал себе слово, что не оставит ни одну без внимания. Но события развивались так быстро, что все новые и новые проблемы не оставляли времени на решение старых.

Несмотря ни на что, лозоходцы держались бодрячком, и это подняло маршалу настроение: до тех пор, пока солдаты уверены, что они победят, армия будет побеждать и дальше. Хотя о каких победах можно говорить, когда альгарвейцы наступают по всем направлениям и рвутся к Котбусу! И если сейчас армии Ункерланта не удастся, наконец, остановить вражескую орду и отбросить их вспять, воевать можно будет еще долго, но боевой дух упадет, а где нет надежды, там…

— Ваше превосходительство, — отвлек маршала от тревожных мыслей Морольд, — нам бы побольше кристаллов да ядрометов, чтоб этих тварей с лету сбивать. У рыжиков-то связь много лучше нашей налажена, и это сразу в бою сказывается.

— Я знаю. — Маршалу даже не пришлось лезть в кармашек ремня за своей шпаргалкой: это он уже записывал. И не раз. — Нам столько всего требуется! А кудесников, чтобы обеспечить этим всем, у нас слишком мало.

Услышав это, лозоходцы посмурнели, да и самому маршалу доставляло мало удовольствия сообщать своим солдатам о подобном положении на фронте. Но лгать им он тоже не мог. Пусть этим занимаются газетчики, это их обязанность — сохранить лицо государства, как бы плохо ни шли дела. Но прекраснодушную ложь вешали на уши горожанам, чтоб не сеять панику. А солдаты, по глубокому убеждению маршала, должны были знать, как обстоят дела на самом деле.

Сменив лошадь на отдохнувшую на заставе, маршал поскакал к Котбусу. Его сопровождал лишь один ординарец. Ратарь обошелся бы без всякого сопровождения, но даже мысль о подобном тут же поставила бы на уши весь штаб: не по рангу разъезжать ему в одиночку, как простому солдату. Единственное, что ему удалось отстоять, это выбор своего сопровождающего. Он предпочитал, чтобы спину ему прикрывал опытный ветеран, а не сановный выскочка, рвущийся в бой по поводу и без повода.

На подъезде к Котбусу они встретили направлявшийся к восточным рубежам отряд бегемотов. Стадо вздымало огромные клубы пыли: каждое животное тащило за собой еще и волокушу, на которую была сгружена его боевая броня и прочий боекомплект. Сами бегемоты были покрыты настолько толстым слоем буро-коричневой пыли, что понять, кто из них какой масти, было просто невозможно. Кое-кто из сидевших на их спинах солдат махал маршалу на прощание. Тот, кашляя, махал им вслед. В эдакой пылище все стали одинаковыми — буро-коричневыми, — и сейчас маршал армии Ункерланта ничем не отличался от простого солдата.

Ратарь проехал мимо туши мертвого дракона. Пожилой мужчина, слишком старый, чтобы призываться в армию, деловито снимал с нее упряжь. Маршал угрюмо усмехнулся: ункерлантский мужичок никогда не побрезгует стянуть что плохо лежит. И ведь оправдается, мерзавец: мол, сберег, чтоб рыжикам не досталось.

Улицы Котбуса были пусты — встречались лишь редкие прохожие, и то в большинстве своем женщины. Проезжая рыночную площадь, маршал видел длинную очередь за грушами и сливами. А к единственной торговавшей свежими яйцами женщине с угрюмым лицом хвост выстроился просто непомерный. Наверняка тем, кто в конце, уже ничего не достанется.

У входа в штаб маршала уже ждал его адъютант, майор Меровек.

— Ваше превосходительство, конунг Свеммель требует вашего немедленного присутствия!

— Конунг всегда должен получать то, что ему требуется, — меланхолически заметил Ратарь. — Но зачем именно я ему потребовался и именно сейчас, а, майор?

Меровек помотал головой, и маршал подавил скорбный стон. Вот и гадай теперь, что от тебя надобно: совета ли испросят, наградят ли, голову ли снимут?

— Я немедля отправляюсь к его величеству.

В приемной маршала, как обычно, обыскали. Но телохранители действовали аккуратно и без хамства, что Ратарь принял за доброе предзнаменование. А в приемном покое рядом с ним даже не выставили стражу. Это было уже совсем добрым знаком.

— Заходи, заходи, — мрачно проворчал конунг и, после того как маршал ритуально простерся пред своим господином и исполнил все приличествующие случаю церемонии, продолжил, будучи на крайней точке кипения, хотя злился он вовсе не Ратаря: — Известно ли тебе, что подлая клика королишки Мезенцио учинить изволила?

Со времени прошлой аудиенции Мезенцио успел провести немало операций в отношении Ункерланта. Но, похоже, речь идет о чем-то совершенно свеженьком — с пылу с жару.

— Нет, ваше величество, — совершенно искренне ответил Ратарь.

— Эта сволочь посадила на царствие в Герборне фальшивку! Венчанный на царствие король герцогства Грельц, ты ж понимаешь! — обиженно фыркнул его величество.

Ратарь вздрогнул: хуже этого Мезенцио ничего не мог придумать — как бы ни бился. Слишком многие в этом герцогстве до сих пор, несмотря на то что прошло уже триста с лишком лет, не могли смириться с решением Коронного союза, отдавшим его Ункерланту. Если Мезенцио восстановит древнее королевство, то они с восторгом перейдут под покровительство Альгарве. А точнее, войдут в него якобы на правах свободной страны.

— И кого же из местной аристократии Мезенцио выдвинул на роль короля? — с усилием выдавил Ратарь.

— Герцога Раньеро, имеющего несчастье быть племянником королишки, — злобно засопел Свеммель.

Маршал остолбенел.

— Мезенцио объявил королем Грельца альгарвейца?

— Именно это он и сделал. Ему, понимаешь, никто из местных жополизов не приглянулся. Рылом не вышли.

— Силы горние хранят нас! — выдохнул Ратарь. — Лучших сторонников, чем оскорбленные жители Грельца, на чей трон усадили узурпатора-иноземца, нам и не измыслить!

Он едва успел прикусить язык, чтобы не сказать «еще одного узурпатора-иноземца», что вряд ли могло понравиться конунгу Свеммелю.

— Ой ли, — безразлично процедил конунг, и тон его немедленно сообщил маршалу, что он только что совершил огромную ошибку, а секундой позже его величество разъяснил ему, какую именно. — Но оскорбление есть оскорбление. И превыше его может быть лишь мерзкий изыск Мезенцио усадить иного альгарвейца на иной трон . А именно — на трон Ункерланта!

— Но он и в Елгаве провернул тот же трюк — там он посадил на трон своего братца Майнардо, — осторожно начал Ратарь. — Альгарвейцы всегда были выскочками.

— Это да, — согласно кивнул Свеммель. — Ежели елгаванцы столь бесхребетны, дабы склонить выю свою пред бесталанным Майнардо, то участи иной они и не заслуживают. Ункерлантцы же во веки вечные не примут альгарвейца на царствие!

Маршал с тревогой вслушивался в интонации своего конунга. Уж кому как не ему знать, что, когда его величество хитро щурит глазки, жди беды. Вот только гроза, что собирается сейчас в глубине державных глаз может обрушиться в равной степени и на врага, и на друга, на правого и виноватого.

— И нам надо иметь доподлинные доказательства того, что народ Ункерланта не примет чужеземного государя! — рявкнул конунг.

— Вашими устами глаголет истина, — склонился маршал, лихорадочно обдумывая дальнейшие слова. На поле битвы ему было намного легче, чем во дворце. И, указав, на большую карту военных действий, он добавил: — Но лучше будет, если мы заставим Мезенцио забыть о претензиях рыжиков на трон Ункерланта в Котбусе раз и навсегда!

— Ежели он на это решится, мы ударим по нему с запада, — проскрежетал Свеммель.

Но кто может проследить ход мыслей государя, единым прыжком одолевшего расстояние из провинциального городка прямиком на трон Альгарве? Маршал признался себе, что ему это не дано. Но изучать подобный ход мыслей на своем горьком опыте ему тоже не улыбалось, и потому он обратил взор на карту.

Мелкие укусы дёнок на дальнем западе раздражали, но пока терпеть их было можно. С севера граница Зувейзы с момента, как она вступила в войну, почти не передвинулась. Зато альгарвейцы изо всех сил рвались к сердцу Ункерланта, стремясь поскорее перехватить желанную добычу под носом у всей остальной своры.

— Мы должны сохранить Котбус уже потому, что он является средоточием всех становых жил, — медленно продолжил Ратарь. — Если столица падет, то мы лишимся почти всех караванных линий с севера на юг.

— Ага, — машинально качнул головой Свеммель, словно думая о чем-то другом. Не караваны занимали его мысли. Совсем другое. Он встал и направился к карте. — У нас до сих пор открыт коридор на Глогау. Лагоаш отправил нам по нему несколько самцов-производителей, чтобы улучшить породу наших бегемотов. И они благополучно прибыли.

— Да, я слышал об этом, — кивнул маршал. — Но Зувейза может в самом скором времени перейти в наступление и попытаться блокировать наши порты.

— Они любят Мезенцио ненамного больше, чем нас, — назидательным тоном сообщил Свеммель, словно снизошел до разъяснения глупенькому маршалу очевидного. — Но те из черных, егда поумнее, любят Мезенцио стократ меньше.

— Ибо мы обращались с ними несколько мягче, чем они того заслуживали, — в тон откликнулся маршал.

— Да и в десять раз хуже обращаться с ними, и то было бы благодеянием с нашей стороны! — Свеммель гордо поднял голову. — Но час иной пробил: с альгарвейцев нам не в десять — в сто раз суровее спросить надобно! И коли раньше по мягкости сердца мы их жалели, ныне — аз воздам! Мы стребуем с них все — до последней слезы!