Известный культуролог Сергей Эйгелис однажды заметил: "История советской фантастики - это история ее альманахов. "Селена" была квинтессенцией тематических поисков 20-х годов, когда канон еще не отвердел и художественная палитра фантаста состояла больше, чем из двух-трех полагавшихся красок. "Последний экземпляр", чахлый цветок хрущевской "оттепели", был призван, по сути, реанимировать разрешенный плюрализм 20-х. Напротив, дерзкий "Лунариум" с самого начала ставил себя в оппозицию официальному "кургузовскому" курсу, нагло нарушал приличия в расчете на скандал и мордобой. В условиях тотальной несвободы погибнуть обязаны были все, и первые два альманаха в свое время тихо угасли за кулисами эпохи. Только у создателей "Лунариума" хватило храбрости обреченных превратить неизбежную смерть их детища в мрачноватый хэппенинг, растянувшийся на добрых пять лет".
      Статья С.Эйгелиса, откуда взята приведенная выше цитата, написана была в конце 80-х, когда уже трудно было удержаться от соблазна некоторой идеализации "героического вызова" создателей "Лунариума". На самом деле вариант "смерти на миру" рассматривался и редактором, и некоторыми (не всеми) авторами альманаха в качестве всего лишь одной из возможных альтернатив. В 1979 году казалось, что власти, сами не заинтересованные в полной отверженности "второй" фантастики и окончательном переходе ее в самиздат и "тамиздат", пойдут на некий компромисс: уж одно альтернативное издание никак не могло представлять реальной угрозы господству Секции. Складывалось впечатление, что при умном поведении властей "Лунариум" и впрямь мог превратиться в своего рода литературное гетто, откуда оппозиционеры выкрикивали бы своими тоненькими голосочками эстетические протесты посредством тиража в 3-5 тысяч экземпляров (большую часть которого можно было легко вывезти за пределы страны и оставить пылиться в лавках русской книги Восточной Европы и Индокитая). К сожалению или к счастью, ничего подобного не случилось...
      Однако не будем забегать вперед.
      Идея создать Неподцензурный Неконъюнктурный Альманах Новой Фантастики возникла уже к середине 70-х, когда самиздат, распухающий на глазах у всех, мог разрешиться от бремени как по эту, так и по ту сторону государственной границы СССР. Как раз в эти годы вал громких политических процессов над литераторами несколько поутих, что многими было ошибочно расценено как признак "смягчения курса" (о психушках, куда, вслед за мятежным генералом Бенько, стали втихую отправлять оппонентов "экономной экономики" и "фантастической фантастики", в ту пору знали еще не все). К тому же в периодике стали понемногу появляться произведения В.Аксенова, Е.Евтушенко, С.Потапова, А.Измайлова и других видных "шестидесятников" - что тоже можно было, с некоторой долей воображения, расценить как аргумент в пользу "либерализации". Создавалось впечатление, что достаточно проявить инициативу - и "вторая" фантастика станет полноправной участницей литературного процесса; тем более, что слащавый, нелепо идеализированный образ Луны в произведениях членов Секции, казалось, навяз в зубах даже у насквозь правоверной критики (в 1978 году в "Литгазете" самого Семена Шпаныря деликатно упрекнули в "некоторых самоповторах"). Теперь требовалось только благоприятное стечение обстоятельств.
      Удобный случай представился в феврале 1979 года, когда в издательстве "Молодая гвардия" решено было выпустить сборник "Лунариум", своего рода антологию лучших произведений о спутнике нашей планеты, от Сирано де Бержерака и Эдгара По - до Вячеслава Курицына и Степана Кургузова. Предполагалось, что книга выйдет в подарочном издании, с цветными иллюстрациями на отличной финской бумаге и большим тиражом. По непонятным до сих пор причинам вся работа над составлением и редактурой "Лунариума" была поручена всего одному молодому сотруднику "Молодой гвардии"- при этом отсутствовал обычно строгий контроль за работой (вследствие ее очевидной рутинности). Молодой редактор не замедлил этим воспользоваться.
      В первую очередь, был сознательно нарушен антологический принцип издания: глупо было переиздавать многократно тиражированное, когда есть столько новых вещей. Составитель почел своею прямой обязанностью включить в книгу только оригинальные, еще не опубликованные у нас произведения. Мало того - не отказываясь от "лунной" тематики, составитель подбирал произведения не по традиционному принципу. В коротком редакционном предисловии, озаглавленном "Обратная сторона Луны", были очень четко изложены критерии отбора. В частности, там говорилось: "Если постоянно питаться одной манной кашей, выпадут зубы. Если при слове "Луна" всю жизнь пускать слюни умиления и восторга, то атрофируются все другие нормальные чувства. Фантастика - не манная каша, а Луна - не фонарик на нескончаемом глуповатом карнавале. Муторная инерция, которая существует в журналах и издательствах, едва не превратила спутник Земли в успокоительную пилюлю для тех, кто живет в состоянии вечного застойного перепуга, стремится всю фантастику подогнать под один ранжир. "Внекомплектная" научная фантастика обречена была на многолетние скитания и бездомность. Теперь у нее есть своя крыша над головой. И Луна, которая светит над этой крышей, только на первый взгляд может показаться непривычной и пугающей. На самом деле она просто очень похожа на Землю..."
      Слова предисловия не были пустой декларацией. В альманах действительно попали произведения, авторы которых словно задались целью переменить читательское представление о Луне, создавшееся за годы господства секционной фантастики. Благодаря мастерству составителя, каждая "авторитетная" банальность, каждый трюизм, каждый "освященный славными десятилетиями" шаблон находили в альманахе себе противоядие.
      Так, в повести Евгения Велтистова и Мориса Симашко "Гумга" речь шла о поистине страшном месте - закрытом поселении Гумга в лунном Море Спокойствия. Название это даже внешне напоминало Гулаг, и, по существу, поселок этот и был лагерем, где формируются штрафные батальоны. Мальчик Максим из 70-х годов XX века во время игры с отцовским компьютером проваливался в пространственно-временной туннель и попадал на Луну начала XXI века в самый разгар непонятной "звездной войны". Прилежный читатель фантастики, Максим и представить себе не мог такого ада, какой он увидел воочию. Повесть была написана задолго до нашей афганской авантюры, но выглядела гротескной иллюстрацией на тему "войны всех против всех". Луна, как и положено, в повести считалась первым земным форпостом на пути инопланетной агрессии. Но ни штрафники, кандидаты в "пушечное мясо", ни их командиры, ни тем более Максим не могли взять в толк, какой смысл в этой войне без видимого противника. Да и был ли он, этот противник, вообще? Не родился ли он просто из-за сбоев компьютера Генерального штаба? Такие мысли приходят в голову героям на протяжении всего произведения. Но сделать они уже ничего не могут: машина войны пущена в ход, а раз так, нужны и убитые, и дезертиры, и потери - иначе война будет выглядеть ненастоящей. Слово "Гумга" превращается для мальчика в самоубийственный символ общества, где слово и ритуал неудержимо вытесняют реальность, где все игры смертельны, потому что "бой с тенью" ведется до победного конца. Легко понять, почему повесть Велтистова и Симашко, пройдя через множество редакций, не задержалась ни в одной: ее явная антитоталитарная направленность и твердое намерение писателей избегать трафаретных оценок делали произведение неприемлемым нигде, кроме "Лунариума".
      Можно согласиться с Борисом Хазановым, заметившим, что "практически все произведения, включенные в "Лунариум", написаны в жанре шока". У читателя, воспитанного на "кургузовском" рационе, Луна-концлагерь, описанная в "Гумге", вызывала потрясение. Еще больше могла шокировать. Луна-бордель из рассказа Евгения Попова "Страдания молодого селеноида" и повести Виктора Ерофеева "Лунная красавица". И Попов, и Ерофеев сокрушали штампы поистине раблезианскими методами: над бесплодной и бесполой пустыней пуританской фантастики всходила Луна, вся переполненная плотью, почти лопающаяся под напором могучих жизненных сил. И кратеры, и горные пики, и даже лунная пыль - всё было олицетворением гениталий. Возможно, метафоры писателей были чересчур прямолинейны, а юмор скорее задирист, нежели тонок, однако эффект был налицо. Каждый поступок ерофеевской "лунной красавицы" Ойги, в лице которой (и в других, не менее важных, частях тела) автор изобразил своеобразного тяни-толкая из европейской расчетливости и русской чувствительности, был почти пародийным перепевом тяжелой "технологической" тягомотины официальной НФ литературы. Там, где у Кургузова, Понятовского, Маркелова, Шпаныря, Казанцева, Спирина и иже с ними серебрились лунные купола станций и складов, дымились заводские трубы и уходили ввысь тела транспортных кораблей; где постоянно "ковали что-то железное" или клеймили что-то зарубежное, - там у Ерофеева вызывающе стояла непропорционально огромная трехспальная кровать под шелковым балдахином, в которой каждый желающий (заплатив по таксе) мог занять место рядом с очаровательной Ойгой. Здесь тоже были свои "технологические" процессы, здесь давались и брались повышенные обязательства, здесь недовыполнялись или, напротив, перевыполнялись намеченные планы, и здесь, наконец, агент любой из разведок обречен был расстаться с одним из своих жизненно важных секретов (не в военно-политическом, но в чисто физиологическом смысле этого слова). На фоне угрюмой нетерпимости, порожденной "холодной войной", ерофеевский Дом терпимости на Луне смотрелся прямо-таки симпатично и мирно. По этой же причине и "юный селеноид" Квекс из рассказа Евгения Попова, прилетевший на Луну из другой звездной системы в надежде на платные удовольствия в, салоне мадам Баттерфляйшман, очень выигрывал в сравнении с бравым полковником КВС Сухловым-Кобеньковским, прибывшем на Луну якобы инспектировать зенитные лазеры, а на самом деле-с той же, что и юный Квекс, целью. Оба героя рассказа прекрасно знают, что никаких зенитных лазеров на Луне нет и в помине (их вообще пока еще не изобрели), но землянин с идиотском видом следует инструкции - в то время, как новоиспеченный селеноид целеустремленно ищет бордель. Позднее Попова обвиняли не только в "порнографии", но и в "клевете на нашу армию"; между тем его Сухлов-Кобеньковский представляет собой поистине универсальный (как военный, так и цивильный) тип отечественного номеклатурного недоумка, привыкшего облекать даже естественные желания в неестественные бюрократические формы. "Страдания юного селеноида", созданные не без помощи табуированной лексики и местами сделанные на грани фола, стали первой попыткой выхода нашей фантастики в еще одну запретную тематическую область и - благодаря "Лунариуму" - попыткой не последней.
      Вслед за Луной-концлагерем и Луной-борделем в альманахе возникло жутковатое видение Луны-психушки. Этот образ практически одновременно родился у таких разных авторов, как Сергей Потапов (рассказ "Бедлам"), Донат Быков (рассказ "Dans la Lune comme a la Guerre" - "На Луне как на войне") и американец Филип Дик (короткий роман "Семь кланов Луны", перевод Инны Гуровой). В принципе, предполагалось, что альманах будет состоять только из произведений соотечественников, однако для Филипа Дика было сделано исключение. Дело в том, что вещь эта была в те же годы весьма актуальной и абсолютно "непроходной": в пору, когда объявляли невменяемыми диссидентов наподобие Владимира Буковского или генерала Бенько, невозможно было опубликовать роман, где бывшие обитатели дома скорби оказываются вполне нормальными, зато их врачи - наоборот, маньяками. А уж обращение лунных экс-психов за помощью к инопланетянам, могущим спасти их от нового заключения в сумасшедшем доме, и вовсе на советском языке называлось предательством и каралось по статье УК большим сроком и даже "высшей мерой социальной защиты". Точно так же и рассказы С.Потапова и Д.Быкова в тогдашней политической системе координат выглядели, по меньшей мере, злопыхательскими. Мир нормальный и мир безумный менялись местами. У Потапова, к примеру, эмоциональное донесение в Центр коменданта Лунной базы, обнаружившего американского агента, в конце концов, оказывалась болезненным бредом обитателя Бедлама, страдающего манией преследования. У Быкова, описавшего некие бессмысленные военные маневры на Луне, единственным здравомыслящим человеком, способным предотвратить катастрофу, становился "официальный" сумасшедший гарнизона, запертый в полевой лазарет; все прочие, напротив, проявляли все признаки болезненной депрессии. Вот почему ответ на финальный вопрос: "Так кто же из нас идиот?!", заданный этим главным героем своим визави, мог дать любой из прочитавших рассказ.
      Пожалуй, самым значительным и самым дерзким произведением альманаха явилась повесть Виктора Пелевина "Омон Ра". Автор не просто подвергал сомнению некоторые общепризнанные положения: своей повестью он практически перечеркивал всю "великую мечту советского народа" как таковую. По Пелевину, весь "лунный проект", от начала до конца, был надувательством: с космодромов запускали пустые болванки, а победные телерепортажи вели из специальных студий. Повесть была написана до того достоверно, с такой хорошей проработкой деталей, что у читателя закрадывалось невольное сомнение, в какой мере произведение может считаться фантастикой. (О том, что многое в "проекте века" строилось на подтасовках, с достаточной очевидностью вытекало уже из "документально-фантастических" рассказов генерала Бенько.) Главный герой повести, космонавт-смертник Омон Кривомазов, своею жизнью должен был заплатить за поддержание в "рабочем режиме" Великого Блефа, причем, его неожиданное спасение от смерти в самый последний момент было, надо думать, только отсрочкой; человек, владеющий таким секретом, был уже потенциальным покойником.
      Надо отдать должное смелости автора: публикация подобного произведения в 1979 году неизбежно должна была закончиться не просто "проработкой" критики или обычными обвинениями в "идеологической диверсии", но неприятностями куда более серьезными. По некоторым сведениям, повесть была написана еще в середине 70-х и тогда же предложена журналу "Знамя". Автор "Омона Ра", к сожалению, не знал,что все "подозрительные" произведения главный редактор В.Кожевников, певец "щита и меча", немедленно передает в Комитет госбезопасности: в начале 60-х такая участь постигла роман Вас.Гроссмана, через полтора десятилетия пришел черед повести В.Пелевина. Результатом этого высокопатриотического поступка редактора, как рассказывают, стал ночной обыск в квартире писателя. Все найденные экземпляры (и даже использованная копирка) были изъяты гебистами, а сам автор будто бы приглашен был на беседу с самим Юрием Андроповым. "Вам не откажешь в интуиции, юноша, - говорил Андропов, расхаживая по своему кабинету на Лубянке. - Поэтому бросьте эти писания. Вы ведь водолаз по профессии, не правда ли? Вот и не валяйте дурака, если не хотите однажды не всплыть на поверхность... Что касается вашей повести, то публиковать ее можно будет только лет через двести, не раньше. Понимаете, почему?.,"
      Согласно всё той же версии беседы, автор "Омона Ра" не стал спорить, однако ровно через месяц после разговора передал один из двух спрятанных экземпляров повести составителю "Лунариума": писатель отчего-то не хотел ждать двести лет...
      Даже из всего этого конспективного пересказа видно,что надежды сделать предстоящий альманах "легальным" были, на самом деле, призрачными. Увидеть свет в нашей стране подобная книга могла только чудом. Именно потому составителю "Лунариума" не осталось ничего иного, как это чудо организовать. Затея была, разумеется, самоубийственной: в случае выхода альманаха из печати уж составитель наверняка не смог бы спастись от преследований. И всё-таки молодой редактор издательства "Молодая гвардия" решился - и тем самым навсегда вписал свое имя в историю отечественной фантастики.
      Звали этого редактора Владимиром Щербаковым .
 
      Самым трудным для Щербакова оказался отнюдь не сбор материалов для альманаха (достойных рукописей было так много, что составитель имел возможность отобрать лучшее). Главное было - изобрести способ, чтобы обмануть бдительный Главлит, без визы которого ни одна типографская машина не начала бы работать. После того, как двумя годами раньше главный редактор журнала "Дальний Восток" Захар Васильченко, уходя на пенсию, напечатал в обход Лито "Луну в тумане" опального японского писателя Акинари Уэда (тот, как известно, осудил наше вторжение в Чехословакию и тут же превратился для нас в "персону нон грата"), контроль был усилен. О том же, чтобы "официально" провести альманах в таком виде, нечего было и думать: Секция не оставила бы от этого замысла камня на камне. Вот почему В.Щербаков принял отчаянное решение выпустить "Лунариум" во что бы то ни стало и просто поставить руководство Союза писателей перед свершившимся фактом.
      Надо признать, что способ был придуман весьма остроумный. Дело в том, что В.Щербаков подготовил к печати сразу два "Лунариума" с одинаковыми выходными данными и с идентичным внешним оформлением. Первый содержал упомянутые выше произведения Е.Попова, В.Ерофеева, В.Пелевина и других, а второй - был той самой заказанной антологией, составлением которой он и должен был заниматься (там действительно были все положенные для такого случая тексты, от Сирано де Бержерака до фрагментов "Катапульты" С.Кургузова). Затем Щербаков дважды провел через Лито второй "Лунариум" и аккуратно поменял проштампованные цензором титульные листы. Остальное было делом техники: оба "Лунариума" спокойно печатались в разных типографиях, только за "официальный" платила "Молодая гвардия", а "подпольный" оплачивал Щербаков из своего кармана (для этого ему пришлось продать дачу; этот факт, всплывший на суде, сильно затруднил работу государственного обвинителя, пытавшегося доказать сначала, будто Щербаков действовал исключительно из корыстных побуждений...).
      В ноябре 1979 года оба тиража были отпечатаны. Сразу же из типографии, минуя базу в Столешниковом переулке, по пять тысяч экземпляров каждого "Лунариума" было отправлено, соответственно, в "Книжный мир" на Кузнецком мосту и в Центральный Дом книги на Калининском проспекте. Благодаря путанице, вызванной полным внешним сходством двух книг, все полученные магазинами экземпляры были проданы без помех в течение первого же дня 17 ноября. Руководство Секции тоже некоторое время было дезориентировано. Истерический телефонный звонок днем 17 ноября Анатолия Спирина домой Кургузову и его слова о том, что "в Доме книги на Калининском поступил в продажу "Лунариум" - антисоветский альманах фантастики", был сочтен Степаном Петровичем за проявление старческого маразма его соратника. Как раз накануне он лично получил из "Молодой гвардии" десять авторских экземпляров альманаха со своей "Катапультой" и один водрузил на полку. "Я, что ли, антисоветчик? Совсем сдурел, пенек старый!" - буркнул в ответ Кургузов и, больше ничего не слушая, бросил трубку...
      Приведя этот любопытный обмен репликами со слов самого С.Кургузова, журналист Макс Дейч в статье "Лунариум", десять лет спустя" ("Столица", 1989 год) далее замечает: "Уже через два дня уловка Щербакова была раскрыта, остаток "незаконного" тиража конфискован и сгинул в необъятных подвалах мрачного здания на площади Дзержинского. Все надежды, что руководители Союза писателей, прочитав злополучный альманах, внезапно прозреют и дадут возможность выпускать его и далее, были, без сомнения, тщетными, а сам "партизанский" поступок Влада Щербакова - мальчишеством чистейшей воды. Наоборот, злобное негодование оскорбленных в своих лучших чувствах членов кургузовской Секции уничтожило даже малейшую возможность "других" фантастов хоть каким-то образом ужиться с "официальными" творцами НФ. Случай с "Лунариумом", скорее всего, дал лишний повод Степану Кургузову вновь "крепче сплотить ряды", удвоить дисциплину, утроить бдительность и еще раз обозначить Секции ее законное место в "идеологической схватке двух систем". (...) Но был ли поступок Владимира Щербакова бессмысленным, "вредным" и "провокационным", затормозившим будто бы "поступательное движение к компромиссу" - как позднее выражались некоторые "либералы" от НФ? Не думаю. В царстве лени, тоски, мертвой апатии Владимир Щербаков был одним из немногих, кто не струсил, рискнул всем, что у него было. Несколько тысяч синих книжек "Лунариума" разлетелись по стране, и они-то были настоящим глотком свободы, первой ласточкой, которая возвестила о весне задолго до самой весны..."
      Из всех причастных к созданию альманаха арестован был только один Щербаков: он предусмотрительно организовал все дело так, что привлечь к уголовной ответственности можно было лишь его одного. С остальными "разобрались" привычными методами. Виктор Ерофеев и Евгений Попов были тотчас же исключены из Союза писателей, Сергей Потапов уволен с работы; все рукописи Евгения Велтистова и Мориса Симашко, принятые в различных издательствах и журналах, были сразу же возвращены авторам. Ничего не могли сделать с Филипом Диком, зато переводчице И.Гуровой мелко отомстили: сделанный ею по договору с издательством "Мир" перевод "Опрокинутого мира" Кристофера Приста, уже одобренный редакцией, был без объяснения причин отвергнут. По слухам, госбезопасность была особенно зла на обманувшего ее автора "Омона Ра", и, памятуя предупреждение Юрия Андропова, Виктор Пелевин на несколько лет исчез из Москвы.
      Особой экзекуции был подвергнут Донат Быков, член кургузовской Секции и, стало быть, настоящий изменник. Чтобы неповадно было другим, поведение Быкова решено было обсудить на расширенном заседании Президиума Секции. Друзья уговаривали Д.Быкова не ходить на судилище, но у того были крепкие нервы - и он выслушал всё сполна. Через десять лет в предисловии к репринтному переизданию "Лунариума" Донат Быков поделится своими впечатлениями: "Присутствовала вся Секция, от мала до велика. Члены Президиума сидели за длинным столом и возмущенно шевелили руками: казалось, копошится множество змей. В середине председательского стола сидели Степан Кургузов, Владислав Понятовский и Юрий Бондарев. Бондарев не произнес ни слова, но свое негодование, выражал мимикой - то за лоб схватится, то руки возденет. Главным спикером был Понятовский. Вопросы были обычные, гнусные: как додумался до такого мерзостного дела? понимаю ли, какой ущерб нанес авторитету и Секции, и всей страны? как отношусь к тому, что мое имя используется на Западе реакционными кругами? Щербакова называли "агентом-провокатором", "ловцом душ", говорили, что у него счет в швейцарском банке и уже оформленная виза на выезд в Израиль..." Сам рассказ Быкова, включенный в альманах, был аттестован однозначно: "Это мусор, а не научная фантастика, что-то близкое к графомании" (слова С.Кургузова). Ожидалось, что автор покается, после чего его всё равно исключат из Секции за дискредитацию высокого звания писателя-фантаста. Автор, однако, не покаялся, а сам выложил на стол заявление о выходе из Секции. Это сценарием не было предусмотрено. Поэтому в отчете, опубликованном многотиражкой "Московский литератор", так и остались слова "единогласно исключен из рядов".
      Как видно, "Лунариум" взбаламутил основательно застоявшееся болото советской фантастики. Горячо осуждая на словах "это возмутительное безобразие", многие члены Секции вынуждены были сами так или иначе корректировать свое видение привычной темы. После "Лунариума" писать так же, как прежде, не изменившись ни на йоту, было просто невозможно. "Вражеская выходка", по крайней мере, давала направление к выходу из застойного тупика. Поэтому в начале 80-х в повестях и романах законопослушных членов Секции ("Алмазы Преисподней" К.Рублева, "Вернись! Вернись!" А.Осипова, "Лунная морозная ночь" С.Некрасова и других) можно уже встретить некоторые, достаточно робкие, мотивы, впервые возникшие в "Лунариуме". Даже сам Степан Кургузов в своих мемуарах позже вынужден был признать: "Мы их (т.е., создателей альманаха - Р.К.) задавили числом, но не победили. Та литература, которой мы посвятили всю свою жизнь, начала разрушаться изнутри..."
      Пожалуй, Кургузов преувеличивал - в начале 80-х Секция еще была достаточно сильна и сплочена. Необратимые изменения начали происходить несколько позже, со второй половины 80-х, и вот тогда остановить их уже не смог бы никто.

      Официально Степан Кургузов подал в отставку с поста руководителя Секции фантастики СП СССР 26 июня 1988 года, на следующий день после известного доклада Михаила Горбачева на XIX партийной конференции. "Странно, что он не сделал этого раньше", - так лаконично прокомментировала эту отставку обозреватель "Московских новостей" Надежда Жукова. Однако на самом деле уход С.Кургузова в тень еще в минувшем году многим казался маловероятным.
      Как ни парадоксально, глава Секции воспринял первые шаги перестройки и гласности почти с энтузиазмом: его деятельной - несмотря на солидный уже возраст - натуре был не по душе вязкий кисель застойного бессобытья (даже в сфере "идеологической борьбы", после энергичной расправы с "Лунариумом" в 1979 году, крупных дел больше не было). Еще в 1986 году Степан Кургузов одним из первых в прессе выступил против "сталинского самовластья, тормозившего развитие нашей литературы и науки". Отвечая на вопрос корреспондента "Огонька", Кургузов тогда же говорил: "Сегодня некоторые толкуют о том, будто именно благодаря Сталину и наша научная фантастика, и наша космическая наука шагнули далеко вперед. Это вранье! Как руководитель Секции ответственно заявляю, что фантастика в нашей стране развивалась не благодаря, но вопреки Сталину. Самые талантливые писатели-фантасты стали жертвами политических репрессий: сгинули в лагерях Леонид Полярный, Николай Олейников, Андрей Чернышев, Даниил Крептюков, вернулся с Колымы инвалидом Григорий Рапопорт. Еще раньше трагически погиб мой большой друг Алексей Лежнев, закрыт был единственный в стране альманах фантастики "Селена". То же в полной мере касается и ракетостроения. Если бы не сталинский авторитарный стиль руководства, помноженный на сталинскую подозрительность, наши исследования в этой области шли бы полным ходом еще в 40-е годы. К большому сожалению, все мои попытки высказать свое мнение и в годы культа, и в последующие годы немедленно пресекались. Не секрет, что один из моих собственных романов - "Конец "Острова Негодяев" (довольно удачный, если верить некоторым видным американским критикам) - был запрещен именно по политическим причинам..."
      Отдадим должное Кургузову: в том, что, наконец-то, А.Лежнев был реабилитирован, есть и заслуга главы Секции. Именно Кургузов настоял на репринтном издании первых двух, самых редких, выпусков альманаха "Селена", а также именно он стал инициатором подготовки мемориального сборника воспоминаний "Мы знали Алексея Лежнева", приуроченного к 100-летию со дня рождения руководителя "Красных Селенитов" (1987 год). В эти же годы выходят в свет переиздания романов Аристарха Обольянинова, Вячеслава Курицына, Леонида Полярного (все - с предисловиями С.