Алина вынула из кармана сигареты, взяла со стола зажигалку, на месте, где лежала зажигалка, обнажился ровный лишенной пыли черный лаковый прямоугольник. Она прикурила и положила зажигалку на стол. Алексей взял зажигалку и положил ровно на то место, на котором она лежала.
      "Это шизофрения, - подумала Алина, - Черт, ну мне и везет. Сначала муж параноик-бизнесмен, потом гений-эпилептик, а теперь... До чего же здоровые люди парашютисты и яхтсмены, да только скучные... Скучные своей здоровой, какой-то физиологической романтикой перемещения тела туда-сюда... Но это... кажется, все-таки шизофрения".
      Я понимаю, это похоже на шизофрению, - сказал, словно прочитал её мысли Алексей, - но при таком маленьком пространстве, согласись, ведь, всего одна комната, обычный художественный беспорядок легко превратит тебя в раба вещей, тратящего свою жизнь в пустую на их поиски. Поэтому здесь каждый предмет имеет свое строго определенное место.
      Он стоял перед ней в хлопковых шароварах сороковых годов с драными коленками, в такой же черной, завязанной узлом хлопковой рубашке и босиком. Фантастически крепкий южный загар покрывал его изъеденную буграми и язвами кожу.
      - Лето ты провел в городе, - подняла она глаза на него, с трудом отрываясь от осмотра всех его мелочей, - а такой загорелый...
      - Окно моей мастерской выходит на козырек балкона соседа снизу, я загораю на нем каждый день. И зимою. Знаешь тибетскую практику тумо? Это когда обнаженный монах растапливает снег вокруг себя на несколько метров. Для этого надо хорошо разогреться сначала... вот я и качаюсь, и он кивнул на металлическую перекладину над входом в комнату, на ней висела черная боксерская груша, рядом огромная старинная двухпудовая гиря...
      "Да он качек! Все качки ужасно жестоки, им ничего не стоит ударить женщину. Господи, куда я попала!" - с тоской подумала Алина.
      Он подошел к висевшей в дверном проеме боксерской груше, нанес ей пару ударов, и снова, словно прочитав её мысли, сказал:
      - А вообще-то я вполне мирный человек. За всю жизнь я не ударил ни одного человека.
      - Мне говорили, что ты художник.
      - Да, вообще-то я художник. Я этому учился с пяти лет. Но по настоящему я научился рисовать в армии.
      - Как в армии?
      - После Строгановки, у нас не было военной кафедры, отправили служить, правда, служил я в кремлевском гарнизоне. Но все одно, армия есть армия. Побудка, собирает нас прапорщик - на дачу к генералу - ты кирпичи таскать, ты гвозди заколачивать... Всю жизнь мечтал, отвечаю. А он говорит, а что вообще ты умеешь делать?
      - Картины писать.
      - А мне картину сбацаешь?
      - Сбацаю, говорю, только выдумывать ничего не буду. Принеси, какую хочешь у себя видеть - напишу. Тут он мне приносит репродукцию картины Леонардо. А что - времени много, писать умею. Я четыре месяца точную копию делал, потом он мне принес Вермеера. За службу я всего четыре картины написал, но зато до микрона изучил технику.
      Вот какие я картинки пишу, он полез на антресоли над аппендиксом напротив окна по проекту видимо задуманного как хранилище картин. Встал на черное кресло с отпиленными ножками и вынул картину.
      Если бы не халат. Обыкновенный ситцевый больничный халат на женщине расчесывающей волосы перед окном ранним солнечным утром... Нет, так теперь не писали. Не писали так никогда в России! Картины такого письма она видела только в галерее Уфицио. Чувствовалось, как воздух прохладен в тени, как он дрожит, нагреваясь на солнце... Алина смотрела, смотрела, и слезы проступили на её глазах. Слезы от прикосновения к шедевру... Слезы от проникновения, сочувствия, соучастия и тихой скорби.
      - Так я уже лет десять как ничего не пишу. Потому что я это умею. Да и жизнь настолько динамична теперь, что едва произведенная картина сразу отходит в прошлое. Время сейчас не изобразительного искусства, а музыки... для меня это неосвоенное пространство. Я осваиваю его всего лишь с пятнадцати лет, видишь, как поздно купили мне родители гитару, и все никак не освою. Хотя играю на всех инструментах... ребята из консерватории называют меня маэстро, хотя я всему учился сам... Предлагают вести уроки совершенствования игры на флейте, скрипке, фортепьяно... Но лично для себя, я считаю, что мне далеко до горизонта. Хотя играю я уже двадцать пять лет, а последние десять не меньше чем по двенадцать часов в сутки. Не хило, а? Вот так и освоил, приучил к себе каждый из инструментов. Хочешь, я сыграю тебе симфонию, которую я сочинил после встречи с тобой?
      - Да, - кивнула она совершенно растеряно.
      Он подошел к семплеру, снял черную байковую тряпку с клавиш и заиграл.
      И Алина унеслась в неведомые, и все-таки знакомые, не ей, а той, что управляла ей во все века, пространства.
      - Как музычку назовем, Альк? - очнулась она от его голоса. Он кончил играть.
      - Это... это "Рассвет над древним Египтом". Ей вспомнилась египетская пустыня, поблескивающая окислами меди, и черные арабские скакуны...
      - Похоже, - задумался он, - Но не так. Точнее будет "Восход солнца над Египтом" Во всяком случае, про Египет ты угадала.
      "Восход солнца, во-о-сход..." - все вспыхнуло в Алине необъятными горизонтами жизни освященными мощным солнцем, но она сидела, как окаменевшая, с ужасом стараясь не смотреть на его нос. Нос был мертвецки белый. "Атрофия тканей! Атрофия!" - пульсировало в её мозгу. Но её уважение к нему, даже страх, бурными эмоциями отчаяния раздирающими её, страх оскорбить его обособленность, разрушить ту тонкую связь, что образовалась между ними, все это, как короткое замыкание, обессилило её. Она подумала о его скором конце и ничего не сказала ему об этом.
      Он догадался, о чем она думает. Он помрачнел. Окончил играть. Дал понять, что ей пора уходить
      ГЛАВА 14.
      "Восход солнца... Восход солнца над уснувшей навеки цивилизацией"
      Все! Хватит с меня! Невыносимо. Мучительно! - Ирэн мотала головой сидя посредине столовой Алининого, отъехавшего со всей семьей отдохнуть брата, прямо на паласе, отодвинув стол в угол, сидела по-турецки, раскидывая вокруг себя банки из-под выпитого пива и продолжала пить, - И главное, что ничего не понятно. Подумать только - я пишу статьи, я делаю работы аналитического, психологического, философского, социального плана, но чем больше пишу, тем больше понимаю, что я ничего не понимаю. Я больше не могу! Зачем я вся, когда я вся одна! Уже кончается сентябрь, а лето прошло как во сне... Годы уходят!
      Алина, вернувшись от Алексея и увидев подругу в таком состоянии, застыла в дверях, усмехнулась печально и, присев перед ней на корточки, хотела что-то сказать, но глубоко задумалась.
      Она окинула внутренним философским оком всю жизнь, во всех её мелочах, во всех проявлениях - от жизни амебы, до жизни дворняги, от жизни бомжа, до собственной жизни. И вдруг поняла, что жизнь сама по себе механистически равнодушна, как впрочем, и смерть, ну что это за повесть - о жизни и смерти амебы?.. Что может противопоставить вроде бы живая амеба своей собственной жизни, своей смерти? И только любовь в этом случае обладает энергией не просто желаний, а страсти. Это энергия неравнодушия способная раздвигать и перемещать пространства жизни и смерти. "Смерть - это равнодушие, которое боится лишь любви. Любовь, как ток энергии, единственная спасающая сила" сложилось в ней умозаключением. Алина произнесла его в слух, но Ирэн не услышала её, а плавно перейдя с высказывания своих недовольств на возмущение нерешительностью своего нового жениха.
      "Ирэн! Ирэн! не отвлекай меня! Что-то важное сейчас происходит со мной! - молила про себя Алина, - Главное не расконцентрироваться... главное не рассыпаться в эмоциях и мелочах! "- А сама сказала: - Послушай, ты просто заблудилась.
      - Заблудилась. Как Мальчик-с пальчик по камушкам... Людоед что ли разбросал их?.. - хмыкнула Ирэн, размазывая черные слезы. - Это я не плачу, просто тушь с ресниц потекла и разъедает глаза. - Стесняясь своих слез, пояснила она. - Но сколько же можно жить в ожидании?!
      "Я слушаю сейчас её болтовню, думала Алина, поглядывая на Ирэн, а он умирает".
      Атрофия тканей... заражение крови! Он примет свою смерть, как данное. Он не вызовет "скорую"... Он... Он. Он!" И все время, пока слушала, набирала номер его телефона. Она знала, что он дома. Но он не поднимал трубку. И молилась, помня чье-то изречение из святых - "если хочешь спасти человека, помолись за него, чтобы были у него и силы и желание спастись самому".
      - Между прочим, - догадалась Ирэн и тут же стала совершенно трезвой, этот твой гений совершенно ужасный человек, к нему приходят журналисты брать интервью, а он их посылает. Может договориться о встречи и не прийти, дверь не открыть. Иногда он сидит у себя дома, и неделями к нему не дозвонишься, - просто не поднимает трубку. Мне моя подружка - Наталья рассказала, что однажды она приехала к нему с телекомандной, а он сказал, что тиражирование телевидением все портит, снижает идею, а его интересует только сакральная передача информации, поэтому снимать им свой концерт не даст. Как можно!.. Это в наше время, когда все гонятся за рекламой! Ему что - деньги не нужны?! Невероятно мрачный тип. Одна моя знакомая говорила, что у него рак крови. И зачем он тебе, не понимаю! Нашла себе любовь на помойке жизни! - совершенно успокоилась Ирэн, закурив, продолжила: - Совсем с ума сошла - то носишься по этапам со своим вечно пьяным поэтом от фотографии... А где он, где теперь? Бросила мужа, который тебя кормил, кажется, что живешь ты лучше других, а на хлеб насущный не хватает. Одумайся! О чем ты думаешь?
      - Я?! О любви, - печально вздохнула Алина, - Потому что не жизнь борется со смертью, а любовь с нелюбовью, и эта борьба называется жизнь.
      Но её рассуждения вдруг прервал телефонный звонок. И взвыла душа Алины: - Алексей!..
      ГЛАВА 15.
      Они шли рядом по бульварному кольцу - она уже пышноволосая с прической похожей на одуванчик, вся в легком шелке и он бритоголовый, настолько странный лицом, что в глаза прохожих читалось мимолетное ощущение шока. Шли, словно шествовали с полной ответственностью в каждом шаге. Подошли к киоску. Алексей купил две пачки сигарет.
      - Что-то надо еще, - сказала Алина, сосредоточенно оглядывая мелочевку киоска.
      - Ты точно знаешь - что надо? - спросил он серьезно, заглянув ей в глаза, - А то смотри, аристократы духа не позволяют себе ничего лишнего, того, что не служит их внутренней идее.
      - Лишнего?.. Точно сказал.
      - Так что тебе купить?
      - Нет. Я сама. Я должна подарить тебе... - проговорила она, ещё не зная, что именно. Но взглянула на прилавок и неясная идея, зародившаяся в ней, вдруг обрела окончательную форму, и Алина купила шоколадное яйцо с игрушкой-конструктором внутри.
      - По этой игрушке, можно гадать. Если там, к примеру, самолет, то, значит, ты поедешь в другую далекую страну...
      - Не нужны мне другие страны, что за блажь, ездить по свету глазеть. Все равно, будучи туристом, ничего сокровенного не увидишь. Я хочу другого, я хочу группу создать, чтобы исполнять такую музычку... на основе гармоний древнего Египта, Тибета и одного из направлений тяжелого рока - Сванса. Слышала?
      - Сванс? Это лебедь? Лебедь у мистиков был знак посвященных... Вот и посмотрим от чего будет зависеть воплощение твоей мечты.
      Они пришли к нему в студию.
      - Хочешь, новую покупку покажу? - спросил он и снял со стены черный футляр и аккуратно изъял из него старинную скрипку. И протянул её, как младенца двумя руками. Алина взглянула на скрипку и почувствовала, что тело её закаменело. Она смотрела на скрипку и не могла протянуть рук в ответ.
      Бери же, посмотри... Старинная. - Продолжал протягивать ей скрипку Алексей, - Я её у одного алкаша на толкучке, у музыкального магазина, купил. Говорит, музейная. Говорил, что музей расформировали, скрипку хотели стибрить какие-то бандюги, а он взамен её, простую подложил, а эту спас. Он тогда в охране служил. Говорит, что ему за эту скрипку пять тысяч долларов предлагали, но я с ним договорился на пятьсот. Все равно ему эта скрипка счастья не принесла. Он просто её уже ненавидел - лишь бы сбагрить и опохмелиться. Я вообще-то скрипки не люблю, но в этой что-то есть. Он счастлив был, бомж! А скрипка-то действительно старинная. Даже маленьким с гербом на грифе. Вот приглядись, герб выцарапан.
      - Черный орел! Черный орел?! А ниже три алмаза?! - теряя контроль над собой, вскрикнула Алина.
      - А ты откуда знаешь?.. Я изучал работы всех старинных мастеров. Думал, поначалу уж не Страдивари ли? Вышло вроде Страдивари, но этот герб... какой дурак его сюда прилепил?.. Похоже, ты знаешь?..
      Алина через силу сдержалась, чтобы не крикнуть: "мой дед!", протянула руки и легкая скрипка оказалась у неё на ладонях. И закружилась голова.
      Она пришла в себя и посмотрела на гриф - да это был герб её рода. "Пусть. Пусть. - Думала она, - Пусть она будет у него, она будет жить. И теперь никто не будет смотреть на неё как на сумму до миллиона долларов. Пусть! Пусть живет!..
      А он тем временем заинтересованно, словно ребенок, отделил шоколад и вскрыл желтое пластмассовое яйцо, высыпал детали игрушки на стол, аккуратно собрал её. Когда оба они увидели то, что получилось, оба поняли и озадаченно помрачнели - каждый о своем.
      Получилась куколка, куколка держала в одной руке фотоаппарат, в другой - магнитофон. Куколка явно была журналисткой. Еще оставалась маленькая свеча, видимо по случайности, попавшая в яйцо от другой игрушки - феи.
      - А это что - в третью руку? - пошутил он, понимая, что встреча с Анной дана ему не случайно. И злился, оттого что некий символ намекал ему на то, что теперь он как бы от неё зависим он нее, от Алины. Ведь это вовсе не случайная характеристика её - магнитофон, фотоаппарат и свеча!..
      Да и Алине было не до шуток. Она вспомнила свою третью руку, вытягивающую Фому из смерти... Свеча предполагалась явно для третьей руки... Значит и здесь, с ним, она должна выполнить миссию спасительницы, да и только. Выполнить... А дальше что?.. Уйти. И нечего искать в нем любви. Любви взаимной.
      Почувствовав, что вот-вот задохнется от переполнявших её переживаний, Алина встала и вышла на улицу.
      Пронзительно печально, разрывая сердце и в тоже время, вселяя в неё невероятную силу свободы человека надпространства, пела скрипка ей вослед.
      И вдруг услышала голос Друида, - Аля, Алечка! Ты как камикадзе..."
      Она оглянулась - никого. Так, словно она одна на планете. И небо над головой дрожит от вибрации, полное мертвых петель судеб.
      - Алина! Ты знаешь, что Инесса умерла? - прорвался к Алине, хрипловатый голос Фомы.
      А потом была долгая пауза, и она услышала в этой укоряющей тишине, Ты же не будешь выяснять отношения с умершей?
      И Фома сообщил день и час похорон, - Неприлично не приходить.
      В день похорон Инессы Алина влетела в кабинет своего врача.
      - Наверное, это была какая-то ошибка, - через неделю, очередной раз просмотрев все анализы Алины, пришла к такому выводу её врач.
      - Какая ошибка?! Сколько я здесь сидела здесь в очередях! Вы же не с первого раза вынесли мне приговор!
      - Никаких признаков! Что вы принимали?
      - Ничего, - замотала головой ошеломленная Алина.
      - Может быть, вы лечились у какой-нибудь знахарки? Что вы скрываете от меня, ведь если вы обнародуете способ...
      - Ха-ха... - Нервный смех охватил Алину и она, уставившись на вопрошающую сумасшедше-вдохновенным взглядом, заговорила быстро-быстро, Всех больных поднять с постелей ночью, ничего не понимающих запихнуть в люльки американских горок, прокрутить на мониторах, для подготовки в космос, а потом посадить в вертолет и разбросать по пустыне, степи, тайге. Кто выберется сам - тот и выживет. И никаких музеев, театров и прочих приятных эмоций! Нескончаемый стресс!
      - Вам, я думаю, пора обратиться к психиатру, - оскорблено отрезала врач.
      ГЛАВА 16.
      Мысли её крутились, подобно бреду шизофреника, но она не сомневалась присутствии параллельной реальности. Но она уже не мучилась от своего бесконечного одиночества. И не было желания поделиться своим ощущением мистических взаимосвязей. Лишь некое внутреннее оцепенение в себе не нравилось ей.
      Встань! Не стыдно про все-то спать?
      Встань, ведь скоро пора воскресать.
      Крематорий - вот выбрала место для сна!
      Встань! Поставлю я шкалик вина.
      Господи! Отблеск в витрине - я это и есть?.. - вдруг прозвучали в ней стихи Елены Шварц.
      Подъем! Я преодолела смерть! Я преодолела не только свою собственную смерть, но и Фомы. Я уловила невидимую связь! Неужели я не смогу спасти Алексея?!.. Он не превратит свою жизнь в невнятную сумятицу. Он действительно сильный, он достоин её, потому что творец.
      И постоянно звонила Алексею, но он не подходил к телефону. "Он при смерти. Все-таки он при смерти. Он умирает. - Чувствовалось ей. - Только я могу помочь ему. Я должна..." - Засыпала она над телефоном.
      И вдруг телефон зазвонил.
      - Алло. Здравствуйте. Это говорит Анна Викторовна.
      - Простите, если мы знакомы, но я что-то не припомню... - глухо отозвалась Алина, чувствуя, как все ухнуло в ней, словно в пропасть - не Алексей.
      - Я ваш врач. Вы извините меня за то, что я не поняла вас, когда вы мне говорили про вертолеты, и посоветовала обратиться к психиатру. Мы врачи такой тонкой специальности так устаем! Так загружены, что иногда перестаем понимать больных. Я прочитала вашу статью о прыжке с парашютом.
      - Да... вам понравилось? - рассеянно спросила Алина, не понимая, что к чему.
      - Конечно, конечно. Но все дело даже не в том, что мне понравилось. Я поняла, о чем вы говорили.
      - Что вы этим хотите сказать?
      - Дело в том, что я ещё раз проверила все ваши анализы. Ошибки быть не могло. Вы действительно были неизлечимо больны. Чудес не бывает. А с вами оно произошло, хотя вы не делали ни химиотерапию, не облучались, отказались от операции. Впрочем, операция вам бы не помогла, если уж говорить совсем честно. Но в результате, у меня на руках анализы совершенно здорового человека. Вы понимаете, что это значит?
      - Что? Их перепутали?
      - Да нет. Это невозможно. Это вам не анализы крови, или мочи, когда можно перепутать баночки. Все дело в том, что вы абсолютно правы.
      - То есть - в чем я права?
      - По поводу парашютов.
      - Причем здесь парашюты?
      - Вы пережили стресс. Об этом вы мне и говорили в последний раз на приеме, предлагая скидывать больных с парашюта ещё сонными.
      - Это я так... Я не знаю, что мне помогло.
      - Я вас умоляю, признайтесь - вы испытывали стресс, сильный стресс, за этот год?
      - Естественно. Я же продолжала работать журналистом.
      - Вас посылали в горячие точки? Вы были в Чечне?
      - Нет.
      - Неужели только прыжок с парашютом так подействовал на вас.
      - Да забудьте вы про этот прыжок. Я сказала не подумав.
      - Но вы сказали правду! В медицинских периодических изданиях время от времени мелькают странные сообщения о том, что люди пережившие стресс... К примеру, больные раком, случалось, даже поздней стадии, попадали в центр катаклизмов... Предложим, случалось землетрясение, пожары, но это не так, поскольку не настолько длительно, наводнения... И что же...
      - И что же...
      - После они замечали, что болей нет.
      - И оказывалось, что рака нет, как у меня. Похоже.
      - Но подобные сообщения в нашей специальной прессе слишком редки. Хотя поступают давно.
      - Да. Я вижу, что в этом есть своя правда. Но люди христианской культуры, хотя и превозносят страдания превыше всего, никогда не признают этого. Хотя фактов, кажется, действительно хватает. Вот Шлиман, тот, который открыл Трою, болел в юности неизлечимой формой туберкулеза, а быть может и раком легких, но попал в кораблекрушение, долго ждал помощи в ледяной воде. И что в результате - чахотки - как ни бывало! Кажется, он с тех пор вообще не болел.
      - Ой, да что там, какой-то мифический Шлиман! У меня тут ещё один реальный случай произошел. Был у нас больной. Мы думали - уж умер. А тут встречаю на улице - хромает. Он, узнав что у него злокачественная опухоль, не подлежащая хирургическому вмешательству, отправился наемным солдатом в Чечню, чтобы хоть какие-то деньги оставить после себя семье. И вы представляете - уже три года как вернулся. Ранили его конечно там. Ногу потерял. А мы его карточку уже в архив отправили, как быть может умершего. Но живой! Живой! И о своей болезни ничего слышать не хочет! Я уговорила его провериться. Сейчас у меня на руках его анализы. Чисто, как у вас.
      - Так может быть всех в виде лечения отправлять на войну? - черным юмором отозвалась Алина.
      - Когда бы эти отдельные случаи были собраны воедино... - вздохнула врач, - Да тогда никто бы не принял официальным такой способ лечения. Все-таки, согласитесь, он слишком немилосерден. Еще известный мне случай из первых уст: шахтер. Саркома легкого последней степени. Из последних сил тащится в шахту. Обвал. Их откапывали неделю. Когда его нашли - кожа да кости! Просто живой скелет. Но болезни, как и не бывало!
      - Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете? Вы хотите, чтобы я написала об этом статью?
      - Упаси вас бог! Алина! Можно я вас буду так, без отчества?.. Вас обвинят в черти чем! Я обращаюсь к вам с личной просьбой. Мой муж болен соответственно моей специальности. Он ещё не в той стадии, чтобы не передвигаться. Но эта депрессия! Он ничего не хочет. Он, крупный бизнесмен, вяло доделывает дела и лежит. Он все время лежит, даже газет не читает. Смотрит в потолок и иногда капризничает...
      - Я тоже так смотрела.
      - Надеюсь, теперь вы меня понимаете?
      - Но чем я могу вам помочь?!
      - Во-первых - тем, что не откажите мне в моей просьбе. Я знаю, что она исполнима. Деньги у нас в семье есть. Посчитайте сколько нужно, чтобы выполнить её. Плюс вам гонорар лично от меня в размере десяти тысяч. Я понимаю, что это не много, по сравнению с операциями на западе... Умоляю. Я заплачу вам сразу после результата... Нет. Чтобы вы решились - первую половину сейчас же. Плюс все расходы беру на себя. Если не получиться - вам не придется отдавать эти пять тысяч. Вы же будете стараться. У вас есть знакомства. Возьмите, пожалуйста, во имя спасения жизни человека, на прокат вертолет. Еще нужен инструктор...
      - Ах, вот вы о чем. Но... Если честно говорить, я не думаю, что одного прыжка достаточно. Должна идти долгая борьба за жизнь.
      - Продумайте. Продумайте все сами. Я заплачу. Я оплачу все. Только помогите.
      - Но если у человека лопнет сердце от страха?
      - Если говорить откровенно, это будет не такая мучительная смерть. Он иначе все равно умрет.
      - Но вы же посадите меня за издевательство, доведшее человека до смерти.
      - Я вам дам все расписки. Мы продумаем такую форму, что никто не догадается - что же на самом деле произошло.
      - Но я не способна... - ошарашено выдавила из себя Алина. - Я не способна на жестокость.
      Голос врача, голос женщины, жены, вдруг резко изменился - она заплакала, но продолжала говорить сквозь слезы:
      - Кто знает, что на самом деле жестоко, а что нет. Хирургические операции, которые не спасают и увеличивают мучение, это не жестоко? А гладить человека по головке, улыбаться ему, говорить, что все хорошо, когда все ужасно - это не жестоко? Я не могу жить и каждый день и ожидать, когда его начнут мучить боли. Помогите! Я умоляю вас!..
      "Отдайте ребенка в интернат, все равно ему потом жить в детском доме" - вспомнила Алина, как эта же врач менторским голосом отвечала, словно отрезала безнадежно больной.
      - Я сделаю все, что в моих силах.
      Встревоженная таким нелегким обязательством Алина почувствовала, что ей надо выполнить его. Но как - это было для неё неизвестно. Она включила в себе того маленького человечка у истока рога для лекарственных трав и пошла, шла и шла по ночному городу, но ни что, никакая улица, ни знакомые площади ни перекрестки не вызывали у неё желания остановиться. Измотанная в конец, чувствуя, что просто хочет лечь и спать, спать. Алина нащупала в кармане жетон. С удивительной ясностью вспомнились цифры телефона, который она никогда и не помнила вроде бы наизусть. Это был телефон Надежды. Той самой Надежды - в шрамах.
      ГЛАВА 17.
      - Когда я увидела тебя в первый раз в Онкологическом центре, я знала, что ты не умрешь. - Спокойно говорила Надежда, сидя перед Алиной в морской тельняшке за кухонным столом, оголенная столешница которого была покрыта несмываемыми пятнами, прожжена брошенными мимо пепельницы сигаретами. Впрочем, такой вид стола нисколько не смущал обеих.
      - Почему? - спросила Алина. Она очень устала за сегодняшний день, а ещё это долгий пересказ Надежде о том, что хочет от неё врач-онколог, вконец измотал её. Впрочем, ей показалось, что Надежда, слушавшая её внимательно и долго не перебивая, все поняла с первых слов и была готова помочь ей.
      - Потому. Я не различаю людей по лицам, но по свету исходящему... Ты была так удивлена. Да. Ты всю жизнь подавлялась обстоятельствами, характерами других... но те, что тебя окружали, излучали короткие лучи света. А ты - долгие. Ты не разучилась удивляться. Понимаешь?
      - Нет. - Рассеяно ответила Алина. - Ты про ауры?
      - Не ауры. Есть нечто большее. А ладно. Ты так сейчас растеряна из-за страха собственной слабости так, что ничего не замечаешь. А ведь слабости в тебе нет. Есть жалость, нежность, трепетное отношение ко всему живому, но не слабость.
      - Ой, ты шлифуешь шрамы? - не способная сконцентрироваться на сказанном отвлеклась Алина, - Поздравляю!
      - Нет. Я не шлифую шрамы. Я влюблена и любима. Я выхожу замуж. От того и шрамы на моем лице воспринимаются под другим углом зрения даже теми, кто не знает о том, что со мной.
      - Но шрамы на твоем лице, прости, стали какими-то декоративными полосками... Я никогда не спрашивала. Это у тебя откуда?
      - Это спасло мне жизнь.
      - То есть как?
      - А так. Жизнь моя подходила к логическому концу. Каратистка. Жена известного каратиста. Красивая, сильная. Легко вступающая в борьбу с любым мужчиной. О, это состояние победительницы, это пьянящее чувство непобедимости!.. И вдруг перестройка. Избалованный жизнью муж, сын весьма влиятельных в то время людей, привыкший получать от неё все, что захочет, оказался без денег, никому ненужный... Он не вытерпел и пол года. Застрелился. Я опять почувствовала себя сильнее его. Я почувствовала себя такой сильной!.. Что потеряла всякий интерес к борьбе. Среди баб тогда равных мне не было. Это сейчас появляются новые Амазонки. А я... Я почувствовала, что мне нет равных, соревновательный момент кончился во мне, и потеряла всякий интерес к жизни. Я бродила по ночам по улице с надеждой, что ко мне хоть кто-то пристанет, лишь для того, чтобы потешиться, чтобы снова ощутить хоть что-то. Но таких идиотов не оказалось. Я сникла. Я стала толстеть, хотя и продолжала машинально тренировки. Всю свою жизнь, начав заниматься каратэ с десяти лет, я шла по одному направлению и не могла его изменить. Я выбирала цель, чтобы сокрушить её. Я раскидала все цели. Я была победительницей, вместо пьедестала, взбирающейся на руины. Однажды ночью, я, не думая, просто кинулась в поножовщину. Вариант был проигрышным сразу. Но мне уже хотелось только одного - погибнуть в борьбе.
      - Странно. А я думала. Что тебя порвали собаки во время дрессировки. Слушай, а не кажется ли что нас так затюкали изначально, что мы слабые, что мы начинаем делать черти что, действовать во вред себе, лишь бы доказать хотя бы не всем, а себе и близким, что мнение это ложное.
      - Кажется. Я это поняла. Потому и решила резко свернуть. Взглянула в зеркало и не узнала себя. Это была не я. Но эта новая говорила со мной старой совсем иным языком. Она ненавидела мою гордыню, она презирала мое стремление быть сильной. Она говорила о другой силе, о той, которая есть в маленьких хрупких женщинах, не способных шлепнуть даже ребенка. О той... Она решила победить меня прежнюю, чтобы открыть мне иные горизонты. Но эта сила навсегда стала недоступной для меня. Чтобы наступить на горло всем свои волчьим воям, чтобы снести барьеры обозначенные мне с детства, ведь мой отец воспитывал меня как мальчишку, мне надо было все стереть, начать с нуля. И тогда я сделала совершенно радикальный поворот - я устроилась в больницу уборщицей, и стала мыть полы. Чтобы забыть о себе непобедимой. Так простая поножовщина спасла мне жизнь. Иначе бы сейчас я, если бы не умерла, лежала бы под забором алкоголичкой. Я забыла сказать тебе, что я ещё и крепко поддавала в последние годы. Особенно после самоубийства мужа.
      - А теперь... теперь ты действительно выходишь замуж? И тебе это надо?
      - Да. За испанского дрессировщика тигров. Я же дрессирую собак. У меня всегда были собаки...
      - Но прости, если откровенно - даже дрессировщик мужчина. А мужчины любят женщин не за их мастерство и профессионализм... Ты не боишься, что он просто ищет в тебе помощника. Что он будет эксплуатировать твою силу и...
      - Мужчины любят тех женщин, которые сделали себя сами, если это настоящие мужчины. А играются теми, что как перышки, летят по воле случая. Но не любят. А нравится им в их женщинах то, что они сделали для них.
      - Интересно вещаешь. Но это все внешне - внешне мой муж сделал для меня много, фактически райскую жизнь. Но практически сковал, волю, да что волю - даже желания я много лет высказывала с опаской, с оглядкой. Я стала зависима от него не только материально, но и психически. А внешне все было красиво, внешне он считался с моей личностью - мы почти все время носились по круизам... в Москве каждый день - рестораны, бани, бильярдные, пока я не заболела окончательно. Он думал, что развлекает меня, но все служило только его интересам. Любил ли он меня или нет?