Опоенные смертью

Это возможность вертикально путешествовать по пластам. У нас здесь было все, выставки, музыкальные вечера, показ театрализированный показ мод прошлых десятилетий, пьесы... Искусство - это своеобразное зеркало, отражающее динамику жизни. Может один оторваться и творить свое искусство в одиночестве, но как долго будет длиться его полет?.. Он все равно зависит от платформы, с которой он прыгнул, взлетел. Но если он не сможет подтянуть к себе следующую платформу и себе подобных, чтобы подняться далее, ему не от чего будет отталкиваться. Он будет стоять на месте достигнутого - а это смерть. Смерть в искусстве - всегда состояние застоя. Хотя и прав был Ходасевич, что "в искусстве прогресса нет", поскольку оно не развивается прямолинейно, да и вообще толком не развивается, но при этом все, в чем нет открытия, нет ощущения чего-то неизведанного, нового - это уже не искусство, это уже утоптанный пласт китч. То есть пошлость, красивенькая бытовуха. Люди создают свои миры, свои эстетическо-культурные ордена, мифы. Когда рушится система, механистически защищающая их материальную жизнь, одни уходят на вершины, в горы, другие опускаются в низины болот.
      Параметр - бесконечность - вечность - материальные вещи при таких параметрах всегда становятся абстрактными, а абстракция переходит в образ образ - это всегда объем. Глобальность мышления дает восприятие объема. И в зависимости от того насколько вы можете своим сознанием охватить этот многомерный объем и в этом объеме преломить массу качеств, настолько вы будете совершенны, поскольку объятие получается здесь равное обладанию, как пониманию. Человек, который может с различных позиций профессионально рассмотреть любую точку в искусстве - и является настоящим тайным лидером, за которым тянется сознание века.
      - Андеграунд? ... - отвечал после мастера перфомансов человек в черных джинсах и черной рубашке, явно увлеченный больше политикой, чем искусством, - Эскалация андеграунда это анархизм, который ведет к фашизму. Так как всякая пересвобода уничтожает саму себя. Единственная альтернатива - это психоделический марксизм - а это осознание своей несвободы и существование в обществе в той функции, которую ты сам внутри себя сознаешь
      "Господи, кого здесь только нет!.. - Воскликнула про себя Алина, - Но как ни странно, все сказанное и увиденное уживаются вполне мирно. Это тебе не черно-белый уголовный мир, где все требуют друг от друга жить по понятиям, о понятия о понимании не имеют. А тут - словно я вновь и вновь приземляюсь в неизведанный мир, принимая все, так прыгают с парашюта".
      И все же с надеждой разобраться потом, при обработке пленки, пошла искать пропавшую в толпе Ирэн.
      Она пересекла двор, заглянула в один их подъездов старого дома и попала в бар. В баре созданном из подручных материалов разрушенных особняков было вполне уютно. Парами, группками люди общались, говорили без умолку. Иностранные журналисты, коих было куда больше, чем отечественных, сновали с фотоаппаратами. И почувствовала что ей не тесно в толпе индивидуумов. Не найдя там Ирэн, Анна вышла и пошла в первый попавшийся открытый подъезд и спустилась на свет по разбитым ступеням в подвал. Ей хотелось прерваться, остановиться и трезво поразмыслить не об увиденном и услышанном, а о своем месте на фоне всей этой картины. Зачем она здесь? Но чувствуя, что это бесполезно, она уже, не понимая зачем, переступала порог.
      ГЛАВА 10.
      На пороге она споткнулась.
      - Осторожней, - послышалось, словно из неоткуда.
      Она огляделась в полутьме, пронзенной острыми лучами серебристого света: зал, преобразованный их бывшей квартиры, с содранными обоями, и от того обнаженными стенами, бетонным полом - весь в серых тонах и оттенках, как на старой фотографии. Бесшумный, гулкий зал выглядел совершенно нереально. Небольшого роста лысый субъект в черном пропыленном, словно выгоревшем, комбинезоне сматывал провода.
      - Ой, - растерялась Алина, снова споткнувшись.
      - Приветик, - подошел он к ней, буратинно улыбаясь начисто лишенной зубов щелью рта. Нос его действительно был, словно обструган, обтесан скарпелью, после работы которой забыли о шлифовке.
      - Вот... я и пришла, - проговорила она, а глаза её не могли оторваться от его ясных карих глаз, таких глаз, что они затмевали невероятную, светящуюся в полумраке бледность его лица. Руки её тем временем протягивали ему диктофон, и она недоуменно трясла его.
      - Что? Сломался что ли? - посмотрел он на аппарат ловли слов, взял его, и приглашая кивком головы в маленькую конурку со столом и лавками, сказал: - Пойди, сначала чайку попей.
      Она вошла в эту небольшую обшарпанную комнату, села на импровизированную под диван лежанку. Напротив сидел толстый мужчина с проплешиной на темечке, казалось, он не заметил её, даже не кивнул, приветствуя, продолжая разбирать запутанные провода.
      - Меня вообще-то зовут Алина, - совершенно растерянно сказала она, - Я вообще-то пришла брать интервью.
      Бритоголовый забавно усмехнулся и представился:
      - Алексей.
      Толстяк, как бы не отвлекаясь от своего занятия, молча налил ей в чистый, но потемневший от крепкой постоянной заварки, стакан чаю.
      И пока Алина рассуждала - настолько чист предложенный стакан, чтобы решиться пить из него, никого не оскорбляя своей брезгливостью, не рискует ли она заразиться какой-нибудь заразой - "пить иль не пить, вот в чем вопрос", - зависло у неё в голове, Алексей, застыв в дверном проеме, молча разглядывая её, и вдруг спросил:
      - Ну, чего, Альк, хочешь повыть в микрофон?
      - Хочу, - кивнула она, совершенно не обидевшись на такое панибратское обращение мало знакомого человека.
      - А! Ты уже здесь - влетела Ирэн в студию, - А я уже волноваться начала, как бы что с тобой не произошло! Вы представляете, Алексей, час назад эта женщина стояла под дулом автомата и хоть бы хны!
      - Да, - словно вглядываясь во внутрь себя и с трудом вспоминая, что же это было и было ли вообще, кивнула Алина. - Это живая метафора. Меня не пускали сюда, кажется, они были мафией, или нет, чеченцами, но похожие на итальянцев... только автомат держал русский... Это как раз самое больное в этом моменте. А с остальным можно справиться. Меня не пускали сюда, а мне стало смешно, и я прошла сквозь заслон, словно сквозь стену судьбы. Вот и все. Сколько раз уже приходилось переступать через возможную смерть...
      - Смерть? - Алексей посмотрел на неё внимательно, и тут она увидела, что не только нос, - все лицо его испещрено шрамами. А нос его вообще... Она совсем забыла про нос, но нос его лишенный выпуклости ноздрей весь кончик носа - сплошной шрам. "Так не режут в драке, это не ожог, господи, господи, что же это?.." И жалость, томительным ядом зародившись в сердце, разлилась по телу.
      - ...Смерть, - продолжал Алексей, - А знаешь ли ты что такое постоянное чувство присутствия собственной смерти?
      - Знаю, - тихо кивнула она, неотрывно глядя ему в глаза.
      - Пойдем, повоешь.
      - А что мы будем выть, Алеш?
      - А мантры. Ты будешь просто подвывать, а я со словами. Пойдем с нами, кивнул он Ирэн.
      - Только и слышу мантры, мантры, а что это такое? - простодушно спросила Ирэн.
      - Буддистские молитвы. Но главное в них не слова, а вибрация звука настраивающая на определенную волну. Ну, начали! - он протянул ей микрофон. И ударил по огромному барабану. Глухой величавый звук сотряс тьму подвала.
      Алексей завыл, подчиняясь мягкому эху своих экзотических ударных инструментов, завыл невероятно низким, глубинно вибрирующим голосом. Ирэн подтянула певично-постановочным. Алина, никогда не обнаруживавшая до этого в себе певческого таланта, сначала пыталась подделаться под него, потом под нее, потом поняла, что вой её не будет иметь и никакого значения перекрываемый их разноголосицей и завыла просто так, от души, лишь повторяя остатки непонятных слов, пропеваемых Алексеем.
      Она мгновенно вся ушла в это непонятное действие, из-под прикрытых ресниц с тайным изумлением наблюдая - насколько серьезен Алексей во время своего пения. И в тоже время, обозревая словно внутренним оком, как бы видя всех сразу, со стороны, она чувствовала, как её раздирает хохот. "Бред! Бред!" - вопил, хохоча её внутренний голос, и тут же перекрывал серьезный, - "А что не бред вообще в этом мире? Может быть именно это..."
      - У меня, кажется, не в дугу, - скромно потупив глаза, сказала она Алексею, когда они окончили петь.
      - Ничего. Ты выла, как настоящая ведьма, а тут немного не о том. Это молитва поклонения богине земли. Поконкретнее надо было. Вот так Алька, видишь, какую штучку я произвожу?
      - Да-а. А вообще-то я пришла брать у тебя интервью.
      - А интервью я не даю.
      - А что же мне делать? Как жить-то теперь? - она протянула поближе к нему диктофон.
      - Что говорить? Слова, которые будут приемлемы всеми, поскольку узнаваемы?
      - Не знаю, - сдалась окончательно Алина, - Но мне кажется, что ты можешь сказать что-то особенное... кругом столько слов, столько информации, как кто-то определил сегодня - просто потоп!
      - Любая ценная информация на сегодняшний день не может быть популярной. Если она популярна, то есть народ интересуется ею, то значит, она не достойна называться откровением. Мы трансформируем действительно вещи в себе. Когда-нибудь, кто-нибудь возьмет их на вооружение и с народом что-то произойдет. На сегодняшний день в мире, на планете эти вещи не могут практиковаться. И если они появляются, они вырастают не из потока жизни, а приносятся извне не в то место, не в то время.
      - Вот мне однажды пришло откровение, - задумчиво закивала Алина, - И я его никому объяснить не могу, оно будет воспринято как бред. Или если будет воспринято, как реальность, пусть вторая, надреальность, то я чувствую, что затреплется как пошлость, и потеряет свой действенный смысл, действенность... - вспомнила она сразу все свои отчаянные "нет!", и порыв любви, спасавший от смерти Фому, - Получается некая двусторонность. И все же к чему все идет, катится, что с миром-то твориться, я никак не пойму. На уровне политики вроде все ясно - просто бред, но если говорить о большем...
      - Но тут совсем другая история с миром, дело в том, что мир сейчас существует в виде некого порядка. Порядок основан на деньгах. То есть, это не бог весть какой порядок. И та демократия, которая воспевается не бог весть какое достижение - ещё Платон говорил - что ниже демократии только куклократия.
      - Демократия - власть черни. - Наконец-таки вставила слово удивленная легкости общения своей подруги с этим крутым и непонятным типом, Ирэн.
      - Смотри, - продолжал Алексей, - к чему все идет - скоро каких-нибудь тысячу лет и все языки перемешаются в один язык, при таком развитии средств передвижения и коммуникаций сотрутся границы. Появится некое единое планетарное государство. Но государство - это организация, следовательно власть. Это сейчас все делят власть по национальным или же традиционно привычным или же заимствованным из других стран политическим убеждениям, в планетарном же государстве должна быть тирания аристократов, единственная возможная схема, удерживающая человечества от скатывания до животных страстей. И мы должны к ней перейти.
      - А кто же будет аристократами - та часть, которая владеет деньгами, или та, что культурой?
      - Ни деньгами, ни культурой. Аристократы совсем другие. Это те, кто выше по своей духовной иерархии, при этом не важно кто он - монгол, якут или африканец. Тут уже расы не играют никакой роли, играют роль касты, Кто ты есть такой в своей сути. Аристократия всегда направлена против бытия, этого пошлого прагматизма. Поэтому она не зависима, неуязвима. Ей странен животный страх за собственную животную жизнь. Им страшно одно предать некую идею, но это не фанатики, идея их как свет рассеивается по всем ежесекундным движениям, действиям, словам, предметам... Рыцарь, будь он нищим, все одно оставался рыцарем. Он все равно был выше богатого ростовщика, потому что обладал неким кодексом духа.
      - Да-да - закивала Алина, припоминая, - Не всякого фараона посвящали в жрецы.
      - Хорошая ли она или плохая эта будет власть, но все идет к этому.
      - Власть... это организация жизненного пространства заполненного огромным количеством разномастных людей, а что же такое культура?
      - А культура... это память человечества о самих себе. Кроме культуры ничего нет. То есть когда мы говорим мы люди, мы всегда подозреваем свою культуру...
      - Что же делать сейчас? На таком перепутье?
      - ... мы должны овладевать навыками, навыками действия согласно своим доктринам. Это очень сложный момент для любого человека. Единицы действуют согласно своим убеждениям.
      - А что делается у Вас сейчас, Алеша?
      - Берется некая древняя доминанта до цивилизации, некая штука, как фундамент, и на этом фундаменте мы извлекаем, с помощью канонов, то и на чем будет базироваться реальное время. Это знания древности в действии, потому что на пустом месте, благодаря только лишь чтению книжек и всяким популяризационными шуткам, ничего не получиться. Ты должен сначала освоить нулевой цикл, а потом уже возводить свою архитектуру, которая принадлежит настоящему, в принципе будущему, поэтому это такое пение - для самих себя...
      "Некий нулевой цикл... возводить архитектуру себя..." эхом отозвалось в душе Алины. Алексей тем временем продолжал: - ...а не для самолюбования перед толпой, не для чужих оценок, гонораров и аплодисментов. Потому что оценить то, что мы делаем, его качество - можем только мы, мы же копаем, другие получают только верхушки. Кто действительно хорошо знает качество построенного здания - лишь тот, кто его строил, или тот, кто возводил другие - специалист. Толпа же любуется фасадом. Пение для самих себя, это, конечно же, относительно. Потому как, когда это в голове - это психо-химическая-физическая энергия - не более. Когда же это становится реальностью звучащей - это принадлежит уже эгрегору материальному. Это то что уже есть. Вот мы сегодня сыграли и эта информация уже прописана в эгрегоре. Эта информация уже есть, она остается и другой начавший касаться того же поля может вынуть её. Все остается - разговор, мысленный образ, перенесенный творчеством в этот мир, выраженный при помощи того, или иного искусства...
      Вот это да! Ну ты даешь! И как это вы сошлись, прямо так, сходу! Восклицала Ирэн по дороге домой.
      Алина молчала.
      - А почему это он с тобою разговаривал сразу на "ты", мне показалось это неприличным. Он вроде бы из приличной семьи, а это панибратское "Алька"! Вы что, давно уже знали друг друга? Вы просто обманывали меня, да? Признавайся!
      - Нет. Просто мы должны были встретиться. Для этого и был весь это длинный день, прокрученный, как пленка про прошлую жизнь с дикой скоростью. Но то, что прокручивается повторно - уходит в прошлое навсегда. Оно уже не повториться. Это метафористическое повторение означало для меня, что теперь все будет по иному.
      ГЛАВА 11
      Пленка диктофона кончилась. Жаркий полдень не предрасполагал к проявлению трудолюбия. Еще поплутав по переулкам, она вышла на Арбат, прошла мимо стихоплетов, торжественно выкидывающих при чтении своих грубо скроенных творений, руку вперед, словно Ленины на броневиках, прошла мимо пожилого страстного политического оратора, призывающего толпу зевак то ли к недоверию кому-то, то ли пойти дружную толпой голосовать за очередного кандидата.
      Лукавая мартышка панибратски поманила Алину снятся с нею в обнимку. Алина отвернулась и прошла мимо, мимо лошади, на которой можно было посидеть верхом, мимо спящего удава, мимо огромного ньюфаундленда дремлющего перед шляпой для сбора милостыни на пропитание ему же. Мимо шаржистов, набрасывающих легкие комические портреты зазнававшихся прохожих, либо покупай, либо выставят публике на посмешище... Мимо лотков с матрешками, пионерскими знаками, кокардами, дудками и флагами рухнувшей империи.
      Мимо прошествовали с воинственными лицами христиане американской миссии, декламируя: "Бог есть любовь!"
      "Хари Кришна! Кришна Хари! "набежали волной бледные кришнаиты в сари. Развернулись, и в диком темпе прошли, пробежали метров сто, чтобы вновь прокричать то же самое и, развернувшись, вернуться туда, откуда ушли.
      Алина подошла к индейцам-студентам МГУ, они след в след, бредя, друг за другом, по кругу, распевали свои национальные песни. Это четкое соблюдение поступи, словно не в Москве они, а действительно на тропе в джунглях, полных смертельной опасности, привлекло её внимание. Да и музыка, необычная, но уже понимаемая, воспринимаемая. Спешить было некуда. Она села на бетонный постамент дощатого забора, подложив под себя полиэтиленовый пакет со своими публикациями, которые она взяла из редакции Независимой Газеты, обняла колени, и вся превратилась в зрение и слух. И впала Алина в прострацию.
      Они ступали по кругу, били в бубны, шаманские барабаны, сотрясали вместо четок гроздью копытцев новорожденных козлят. Гитара, ясный голос подобный исполнителям фламенко, видимо испанская культура ассимилировалась в их коренной индейской традиции, тихий ритм, и вдруг всплеск, разворот и обратно, точно вслед вслед за предыдущим.
      Алина просидела более часа, не шелохнувшись. Слушатели в толпе тихо сменяли друг друга, только девушки с восторженно романтическими взглядами бессменно слушали их. Индейцы привлекали самую густую толпу слушателей на Арбате. "Какой же русский, не играл в детстве индейцев!" - Переделывая фразу Гоголя, усмехнулась про себя Алина. Но... что-то стало холодать. Алина собралась уж было встать, взглянула чуть сверху на все это действие в последний раз и, насторожилась, поняв, что ещё один бессменный слушатель, стоявший напротив Алины в модном песчаного цвета плаще и темных очках все это время безотрывно смотрел на нее.
      "Тебя мне только не хватало". - Усмехнулась про себя Алина, по опыту зная, что для неё уличные знакомства, не несут ничего, кроме ощущения пошлости и скуки, от которых назойливо тянет под душ - отмыться.
      Она спустилась со своего постамента, надеясь исчезнуть незаметно, в тот момент, когда новая толпа слушателей прихлынула к индейцам. Но, увы. Он нагнал её в районе бывшей кулинарии ресторана "Прага".
      Извините, - услышала она его хрипловатый, словно простуженный с легким пришепелявинием сквозь короткие, ровно стриженые усики, голос, - я не из тех, кто пристает к женщинам на улице...
      - Вот и не приставайте, - не оборачиваясь, ответила она.
      - Но я наблюдал за Вами целый час, и понял, что не могу не познакомиться с Вами, хотя бы не узнать Вашего имени.
      Он говорил, казалось, искренне. И Алина смягчилась, обернулась к нему лицом - лет пятьдесят, сорок пять, а, может и сорок, смотря, чем он занимается...
      - Да кто Вы такой? - резко спросила она.
      - Ну... я...
      - Бандит что ли? - Улыбнулась при этом Алина.
      - Почему бандит? - отпрянул он от нее.
      - Потому что, сейчас все, кто прилично одет, как бы по-европейски, либо бандиты, либо бизнесмены, что в принципе одно и тоже.
      - Ну, тогда считайте, что я бандит, - растерянно улыбнулся он сомкнутыми губами.
      - А я это я. Вот и познакомились, - сказала Алина, - А теперь прощайте.
      - Постойте!.. Я не знаю, как Вас удержать, но клянусь мамой, мамой клянусь, в моих мыслях нет ничего неприличного.
      Алина застыла на мгновение, внимательно всматриваясь в его лицо, словно какой-то код сработал в её подсознании, но сознание не понимало, что это. "Нет, лицо кажется знакомым, это только кажется, что где-то его видела..." - но где, припомнить не могла.
      - Постойте! - умоляюще повторил он.
      - Тогда... тогда предложите мне выпить с Вами чашечку кофе, а не заставляете стоять посредине людского потока. И почему я должна вас этому учить?..
      Алина села за белый пластиковый столик под зонтиком, он вошел в кафе и вынес две малюсенькие белоснежные чашечки.
      - Простите, - обратился он к ней, соблюдая самые, что ни наесть, вежливые интонации, - а как Вас зовут?
      - Алина. А Вас?
      - Кар... - он словно поперхнулся, но продолжил: - Карим.
      - Что-то уж больно смутно в Вас угадывается восточная кровь. Разве, что разрез глаз. Вы татарин?
      - Нет!
      - Тогда что же Каримом представляетесь? Тем более что Вас зовут не Карим.
      - Да, - кивнул он, чувствуя, как волосы на голове потеют от перенапряжения. Меня зовут... Но все... зовут уже много лет Карагозом.
      Это имя ни о чем не говорило Алине. Не слышала она такого. Она, свободно устроившись за столом, распахнула свою кожаную куртку, и он увидел черную водолазку обтягивающую маленькие груди, окинул Алину внимательным взглядом. И вспомнил ту.
      А была ли она, та женщина, что стала для него как наваждение, то звездным ангелом во снах, то дьявольским кошмаром. Даже Петро потом, спустя несколько дней, не мог ему толком ответить с полной определенностью, была ли женщина, или впали они тогда от переутомления, от перенапряжения в совместную галлюцинацию.
      - А сколько же Вам лет? - не испытывая особого напряжения или неприязни с этим случайным типом, спросила Алина.
      - А сколько Вы дадите?
      - Вы не женщина, чтобы кокетничать возрастом.
      - Тридцать восемь.
      - Понятно, - кинула Алина, и лицом помрачнела, словно что-то ужасное узнала про него. "Он сидел" - она быстро выпила свой кофе. Ну вот и все. Мне пора.
      - Постойте, - поднялся за ней Карагоз, - Можно я провожу Вас хотя бы до метро?
      - Если только до метро...
      Он шел рядом с ней и не знал о чем говорить. Словно голос пропал.
      - Вот и все, - кивнула она ему перед входом метро.
      - Алина, извините меня, клянусь мамой, я действительно попал в затруднительное положение. Вы не купите мне жетончик для телефона.
      - Вот это да! - покачала головой Алина, - Бандит и без денег!
      - Но почему бандит?! Впрочем, как хотите... Просто я... ночь на свадьбе гулял... потратился, вышел на Арбат проветриться. А тут Вы... Кафе дорогим оказалось, по два с половиной доллара чашечка. Я думал если у меня в рублях не хватит, то возьму тебе, и скажу, что кофе не люблю, и вдруг хватило. Но ровно на пять долларов денег оказалось.
      - Ты даешь! Грузин, что ли, так пижонить?
      - Нет. Не знаю кто я. Я... детдомовский.
      - Да, да знаю. Детдом, или интернат, потом непонятка, потом зона...
      - Откуда ты знаешь?! - он чувствовал, что совершенно не может врать этой женщине.
      - А я ведьма. От меня ничего не скроешь, - усмехнулась она.
      - А можно я дам тебе номер своего телефона.
      - Не надо, все равно не позвоню.
      - А вдруг, тебе станет скучно, грустно...
      - Скучно мне не бывает, а когда грустно... кому какое дело, да и мне до моей грусти, что себя жалеть?..
      - А может, тогда ты мне дашь свой?
      - Ах, ты какой! - усмехнулась Алина, - Не люблю я телефон давать, но ты какой-то забавный. Бандит, говоришь, и без копейки в кармане. Это как-то даже мило, что ты на последние деньги в кафе со мной посидел...
      Она достала из сумочки ручку, написала номер своего телефона на клочке бумажки, свернула его в трубочку, завернула в денежную купюру и протянула ему.
      Он отпрянул. Не могу я брать деньги у женщины! Мне только на жетончик. Я позвоню, и мне привезут.
      - А вдруг не дозвонишься, она сунула ему сверточек в карман и исчезла в дверях метро.
      Алина, Аля! Какой же ты человек! - звонил он ей, и незаметно для самого себя весь перетекал в долгие монологи. Он все рассказал ей, все. Она теперь знала, что он вор, вор в законе. Не рассказал он лишь ей о своем побеге и о том, как обрисовывал абрис женщины, так похожей на нее, на сон... сон в ледяной зиме. Она слушала его, даже не пытаясь направить на путь истинный, словно сердобольная лох ушка, лишь усмехаясь, называла его горе-бандитом. От денег его отказывалась, ничего от него не хотела, и все время спешила куда-то, отказываясь от любой возможности встретиться с ним.
      Она слушала его, думая о своем.
      ГЛАВА 12.
      Ни новые лекарственные препараты, ни облучения, ни операции, на которые собрали средства её вездесущие коллеги, не могли спасти Инессу. Жизнь её скоропалительно неслась к полному завершению.
      - Мне кажется, ты виновата в её смерти. - Словно догадавшись о чем-то, обмолвился Фома.
      - Фома! Но при чем здесь я?! - изобразив голосом возмущенную наивность, попыталась закамуфлировать свое знание ситуации Алина.
      - Меня спасла от смерти, значит, и её можешь. - Выдал Фома совсем о другом.
      - Но не за счет своей жизни. И все же - пусть она мне позвонит.
      - Она никому не верит. Да и я считаю, что это просто какой-то злой рок сметает у нас в стране самых талантливых. Кто не смотался заграницу, тот и смертник.
      - Талантливых?.. Рок?.. Пусть позвонит.
      Позвони мне, позвони!.. - Твердила про себя Алина. "Что ж ты, дурочка натворила?" - мучительно вопрошала она, посылая сигналы Инессе сквозь пространство. Тщетно. Материалистка Инесса явно не понимала - по каким каналам ей передалась эта обреченность. Но Алина, не давала себе позвонить самой той, что совершила, в общем-то, подлость по отношению к ней.
      И боялась вновь пройти осмотр в онкологическом центре. Боли, так неожиданно начавшиеся когда-то, больше вовсе не напоминали о болезни. Все новые и новые журналистские темы помогали нестись по жизни, не останавливаясь.
      Мистический коридор!.. А куда я по нему влетела?! Не пойму! - твердила Алина, пытаясь сосредоточиться вечерами перед телевизором. Но иной фильм жизни последнего года проходил у неё перед внутренним взором. С ума сойти... С ума сойти, - часто повторяла она про себя, засыпая, и как бы общим взглядом обозревая всего лишь за год пройденный путь.
      С ума сойти, - качала она головой, слушая рассказ таможенника, о том, как негр пытался провести экзотические плоды покрытые насекомыми и когда они сползали с плодов, клал их в рот, на глазах у обалдевшей таможни, поясняя, что это у них особый деликатес.
      А ещё был один идиотический случай, - попытались сквозь нас провести скрипку Страдивари. - Раздобрел таможенник.
      Что?! - встрепенулась Алина, - Когда?! Вы знаете о том, что из музея музыкальных инструментов год назад...
      - Нет, это было года два назад. Идиоты! Разобрали скрипку до такого состояния, что оказалось, реставрации она не подлежит. Это не музейная была скрипка. Мы проверяли. Это скрипка в нашей стране была нигде не учтена...
      Это была моя скрипка!.. Моя скрипка... моя! - повторяла про себя Алина, бредя по улицам, плутая по переулкам. Она вышла на гоголевский бульвар и оглянулась. Как она оказалась здесь? Она совершенно не помнила дороги от аэропорта. Что она делает здесь, ведь её скрипку убили... "Сердце мое!.."
      ГЛАВА 13.
      И словно кем-то ведомая, шла и шла под дождем, пока не дошла до Алешиного дома, она приблизительно знала, где он живет, но подойдя к дому, почувствовала, что именно здесь. Все дело было в том, что разрывающая, пилящая её душу невыносимой высокой болью музыка вдруг оборвалась на пол ноте, едва она взглянула на этот дом. Ясная тишина наполнила её. Алина увидела неподалеку телефонную будку. Позвонила. Да. Это был его дом. Он пригласил зайти. Вошла в подъезд, поднялась на лифте на последний этаж, и постучалась в его, покрытую черным лаком, фанерную дверь. Черная дверь распахнулась, и Анна впервые переступила порог Алешиной полутемной мастерской пронизанной туманными серебристо-голубыми лучами, сделав всего два шага вперед с грохотом натолкнувшись на что-то железное, сшибла, рассыпала миску винтиков, болтиков, гаек, стоявшую прямо перед входом в комнату, на старой ржавой наковальне. Ой, ну вот... это я пришла, наклонилась она поднимать непонятную ей железную мелочь.
      Все ясно с тобой, вздохнул Алексей, оставь я потом соберу.
      Она сняла куртку. Он повесил её на вешалку в предбаннике за входной дверью.
      Она сделала ещё шаг и оглянулась. Напротив вешалки на стеллажах лежала всякая необъяснимая всячина, стояли банки с крупой, электроплитка, металлическая миска, два, мутных от времени, чаепитных стакана. Она посмотрела туда, куда не пустила её рассыпавшаяся мелочь, и замерла, созерцая - невиданное раньше. На серебристом паркете, который был виден лишь, как тропинка, огибаются непонятную центральную конструкцию из штативов, подставок под барабаны, ударных тарелок, и прочих остатков музыкальных приспособлений располагался фантастический ландшафт, который если и можно было назвать интерьером, то лишь, как интерьер пришельца. Дневной свет не проникал в окна плотно закрытые черной фотографической бумагой. Из-под высокого потолка струился голубоватый свет. На правой боковой стене, покрытой огромным листом фольги, висел ряд изящных старомодных ботинок денди прошлых времен в великолепном состоянии, а между ними - флейты, скрипки всевозможных размеров, колотушка, бубенцы, и ещё много музыкальных инструментов, непонятного для Алины названия. С фрачными черными ботинками вперемежку все это смотрелось как стильная современная инсталляция, и в ней, казалось, был заложен глубокий философский смысл.
      На противоположной светло-серой стене, на вбитых крюках висели мотки проволоки, струн, и невероятные детали от каких-то астролябий и прочих приборов. Чуть ниже почти по полу располагался пульт управления со всевозможными шкалами и ручками, он был весь покрыт серебрянкой, даже экран телевизора был запылен тонким слоем этой же краски. В комнате вообще не присутствовало иных цветов кроме белого, нежно-серебристого и черного. Ни что не раздражало глаз. У окна стоял огромный черный кожаный диван с отпиленными ножками. Алина прошла к нему по узкой тропинке и села по-турецки. Перед ней вписанный в скелет оркестра обнажился небольшой столик покрытой пылью. На нем стояла старинная фотография-открытка только что взятой ставки Гитлера, сожженного логова мании силы.
      "Бедный, подумала Алина, словно болезненный Ницше, не выходивший на улицу без зонта и калош, он старается прикрыть свою уязвимость такими мрачными напоминаниями" И снова жалось, но теперь не болью, а сумраком, пропитала каждую клеточку её тела. Алина испугалась этого уводящего в небытие состояние и насильно сосредоточилась на показной организации его мира. Рядом с фотографической открыткой лежали камушки, амулетики, создавая некий микроландшафт в этом фантастическом ландшафте. На углу стола, особняком, грузная прозрачного равного стекла, куском из плафона времен сталинского ампира стояла пепельница, рядом лежали черная курительная трубка, шомпол для прочистки трубки, черная зажигалка со стертым специально ацетоном лейблом, чуть поодаль правильным рядком - ручка, карандаш и ручка с чернильным пером...