Опоенные смертью

      - Вот и фантазируй сам!
      - Тише! Он идет!
      - О нет! Подслушивать!.. - Алина захлебнулась от возмущения, она была готова ко всему, но только не к этому. - Да кто б ты не был!..
      Она вцепилась в его ногу мертвой хваткой и тянула вниз из-за всех сил. Друид брыкался, цеплялся, сопротивлялся и все же медленно сползал назад. И вдруг раскрылась дверь, и на пороге застыл Фома.
      Немая сцена... действительно была похожа на сцену из провинциального спектакля.
      Фома нашелся что сказать:
      - Опять Друид валяет дурака, - и словно ничего такого не случилось, прошел к ней в комнату, попробовал включить телевизор, но телевизор был сломан, тогда вынул из-за пазухи газету, уселся в кресло, и стал читать.
      - Ну вот... Ну вот... Ну все... Ну я пошел, - шептал покрытый пылью квадратной пустоты Друид, гримасничая Алине: ты, мол, про билеты не забудь.
      Ошарашенная Алина вошла в комнату и села на постель. И принялась читать другую газету оставленную им на столике газету. Но ни строки прочесть не смогла.
      - Ну что у вас там за секреты? - спросил Фома, не отрываясь от печатаного текста.
      - Ты почему так рано?
      - Надоело.
      - Мне тоже. Может быть ... поехали в Москву.
      - Ты ещё не набрала материала. А я не сделал ни одного нормального снимка.
      - Ну и пусть.
      - Здесь, знаешь, как - обратной нет дороги.
      - То есть как?..
      - Начнем с элементарного - билетов не достанешь.
      - А если я достану - ты поедешь?
      - Но это невозможно. Не достанешь.
      Они ещё поторговались несколько минут, она не выдержала и дала ему билеты.
      - Понятно. Это происки Друида. - И он разорвал последнюю надежду
      Тут в комнату влетел Друид, - Но Фома! Спаси хотя бы Алину! Ведь она!.. - и он застыл в молитвенной позе.
      - А что она? Живет в тиши, в гостинице, не пьет... Ей делать дома нечего. Ты понял?
      Алина, побледнев, откинулась затылком к стене и уставилась в потолок. Прозорливость этого постоянно пьяного героя поразила её. Ей действительно нечего делать в Москве. Разве что вновь томиться в былых нерешаемых проблемах. Вся она давным-давно не для такого, не о том, она уже не вписывается в свое прошлое. Как будто даже группа крови её переменилась...
      - И сколько же вы будете здесь торчать?
      - А сколько нужно, столько и будем?
      - А сколько нужно?
      - До конца.
      - Но до какого?! - воскликнул Друид.
      - До логического. Понял?..
      "Что ж... - согласилась с ним про себя Алина, - Логично, хоть нет логики здесь никакой". И машинально посчитал её мозг:
      ОСТАЛОСЬ СТО СОРОК ПЯТЬ ДНЕЙ.
      И тут же встряхнулась и по-женски начала осваивать невменяемое пространство:
      - Что ж!.. Если так, то дальше так же невозможно! Ведь я элементарно голодна!
      - А может быть, пойдем в столовку?
      - О нет! Я там уже была.
      - Нельзя же быть настолько утонченной. Мы все-таки с тобой по зонам ходим, сколько видим!..
      - Я приглашаю всех вас в ресторан, - взмахнул торжественно рукой Друид. Все это время он стоял в дверях и с любопытством смотрел то на Алину, то на Фому, словно ребенок вертя головой.
      - Нет, - отрезал Фома, - В ресторан я не пойду. Обязательно морду набьют.
      - Ну почему обязательно?! - воскликнула Алина.
      - А потому что. Так всегда бывает. Без драки в рестораны не хожу.
      И все-таки они пошли. И все-таки наконец-таки поели. За время пребывания в Екатеринбурге, Алина впервые отпробовала горячую пищу. Но... куда приятнее было то, что настроение их неуемно поднялось. Они играли, словно дети, в карикатуру на светских людей, и Фома заигрался. Выходя из ресторана, куда они зашли без верхней одежды, поскольку ресторан располагался рядом с гостиницей, Фома вдруг подскочил к швейцару и раскорячился спиной - мол, подайте мне пальто.
      - Чайво тебе? - возмутился старый фронтовик, швейцар, - Во! Клоун! Ты смотри - и цаца твоя улыбится...
      - За цацу ответишь! - резко фронтоном к нему развернулся Фома.
      Но бывалый старикан был куда лаконичней - ударил сразу.
      Фома отпрянул, разинув рот от удивления. Но... Не бить же старика!..
      И хохотала Алина на морозе, пока старик с вытолкнутым Фомой объяснялись через стекло дверей, строя друг другу невероятно комические рожи. И бесполезность всех сопротивлений заполнила раскисшей пустотой фантазии Друида.
      ГЛАВА 24
      И вновь холодно, словно спектакль через толщенное стекло, воспринимала Алина реальность.
      Что делать?! - изнеможенно ныли женщины, - Сил нет. Он раньше приезжал к нам на недельку, и это было очень весело тогда. Но третью неделю... Сначала пили, потому что вы приехали. Потом по поводу твоей белой горячки. - Перебивала одна другую. - Потом отметили начало ваших похождений по этим тюрьмам... Потом, уж без тебя, мы отмечали, что дали зал под выставку... И все по несколько суток подряд! Теперь скорбим и пьем оттого, что у Фомы синяк под глазом и в таком виде он не может поехать в Нижний Тагил. Когда ж это кончится?! Раньше мужчины так... выпивали, теперь же превратились просто в профессиональных алкашей... Все оттого что нету жесткого режима, вот чем опасна творческая жизнь!.. Так это твой!.. А мой, как ни странно, ещё умудряется через день преподавать в Университете! Вот интересно, какие лекции он там читает с серьезной миной лица?.. Да он же с кафедры когда-нибудь слетит, как фарфоровый божок! Весь разлетится по осколкам, а мне его потом приводи в себя, вновь делай из дебила человека! Да что же это за сизифов труд! Аля, пожалуйста, придумай хоть что-то!.. Нет больше сил!
      Вчера напились и подрались, кто тоже гений, кто ещё не гений, теперь у всех по синяку. Позавчера Друид принес вдруг пистолет, и все носились с ним по крыше. Слава богу, что пистолет был куплен в детском мире! А ведь устроили дуэль. Ты посмотри, они теперь раскрашены, как спитые бандюги, горланят песни по ночам, да так, что все соседи... И кто поверит, глядючи на них, что это цвет интеллигенции Урала?!
      Алина качала головой в ответ, - А вы? - спросила, не зная, что и сказать.
      - Что мы? Ведь мы же столько пить не можем!
      - Они закатывают нам ежевечерние концерты, а мы надеемся и ждем.
      - А давайте им в ответ такой концерт закатим, чтоб им мало не показалось?
      - Но как? Ведь мы ж не можем так подраться, чтоб понаставить друг другу синяков. Потом за водкой бегать по таксистам...
      - Зачем нам драться. Елена, у тебя есть грим?
      Когда мужчины, уже заранее встретившиеся на улице, вошли в квартиру Климовых, чтобы продолжить свое, ставшее уже традиционным, ежевечерне-всеношное пьянство, им открыло дверь странное создание раскрашенное под плачущего Пьеро с натурально хрустальной слезой приклеенной под глазом. С трудом в нем угадывалась жена Копытина, - А... это ты, моя Коломбина? - спросило создание Копытина манерно-писклявым голосом и лианообразно колыхнулось в сторону.
      Как ни пытались женщины изобразить на своих лицах побои, свободная фантазия зафантанировала и надиктовала им свое.
      - Что это!? - воскликнул Климов, угадав свою жену Елену в лице клоуна с размалеванным ртом до ушей. Но когда вышла поэтесса Горюшко - вся в синяках вокруг глаз - не понятно, то ли только что из морга, то ли вообще инфернальное чудовище, а за ней руки в боки появилась с боевой раскраской краснокожего Анна, и объявила: - "Все. Кончились ваши деньки. Теперь пьем мы!" - мужчины совершенно растерялись и сникли. Они разделись и, не заходя на кухню, где обычно проходило основное действие пития, пошли в комнату, единственную комнату Климовых являвшуюся одновременно и спальней, и детской, и кабинетом, и гостиной, расселись на диване и, включив в телевизор, уставились в экран.
      - Может, все-таки примем? - достал бутылку Копытин.
      - Ты что! - воскликнул Климов, - Если у баб крыша поехала, то это уж полный конец! Если уж бабы запили то это!.. - Он ошарашено мотал головою, не находя нужных слов, - Им такое может прийти в голову, такое!.. Все, мужики, - сухой закон! Мы должны сохранять трезвость и бдительность. Что-то будет.
      - Так, что же у нас теперь по программе? - заговорщически поинтересовалась Горюшко.
      Женщины сели за стол на кухне, не зная, что делать дальше.
      - Главное - не упускать линии поведения - шокировав одним, тут же шокировать другим.
      - А чего же они обычно делают дальше? - спросила Алина
      - Чего-чего?.. Разговаривают, то есть орут так, что соседи прибегают. И о чем же так можно орать?
      - О политике, о поэзии, о всяких аномальных явлениях - перечислила жена Копытина.
      Они попробовали говорить о политике, но должной страсти в них не пробудилось, им в сути были равно скучны все политические деятели. Как мужчины, они явно не возбуждали никакого интереса, как политики... ох уж эти мужские, а у нас, скорее мужицкие игры!.. О поэзии... поговорили, почитали стихи. Но крика надрывного опять не получилась. О чем еще... об НЛО... о барабашках... Нет, слишком тихо. Уж двадцать минут, как там за стеной мужчины прислушиваются к их обыкновенному женскому лепету. Так не пойдет!
      - Вот уж эти мужчины, - покачала головою Алина, - Ну почему они до старости лет позволяют себе фантазировать, словно дети, а мы, даже выпив, соблюдаем трезвость. А выпьем - позаигрываем с тем же мужским полом - вот и все удовольствие, как скучно. Никаких разнообразий.
      Полоски на её лице змеились, как живые змейки.
      - В крайнем случае, женщина, перебрав, падет. И все. Но это уже не интересно. - Добавила Елена и углы её гигантских нарисованных губ, чуть-чуть расплывшись, потекли.
      - И её тут же подберут и превратят в половую тряпку, - отозвалась жена Копытина и назидательно посмотрела на Горюшко.
      - Вот жизнь. И никакой игры! Ну почему мы так не можем разыграться, что б бегать вдруг по крыше босиком, перестреливаться из пистолета, в котором нет патрон, в окно, в конце концов, вдруг выпасть!.. распереживалась Алина. - Ну почему у женщин все-все должно быть в норме?! И ничего неожиданного! Все как по рельсам! Да только по ржавым уже...
      - А как они потом серьезно мучаются по утрам, как искренне болеют, как будто дом построили вчера!
      - Да все у них с таким серьезным видом!.. Любая чушь!
      - А нам?! Давай - рожай! Корми! Воспитывай! Заботься! И в доме чтоб было прибрано! И выглядеть сама должна так, чтобы нравилась, а сами!.. Для них и дело, как не труд, а развлечение.
      - Еще хотят, чтоб женщина была красива, а посмотреть на эти рожи!..
      - А я думают, что если б не они, как бы жизнь была спокойна и разумна! А деньги!.. Тратят больше, чем добывают, черти! Да если бы вдруг я пришла домой и заявила, что пропила всю зарплату?..
      Они так распалились, что к их крикам с тревогой прислушались мужчины.
      - Девчонки, здорово! Ведь мы уже кричим! Что дальше по программе?
      - Дальше песню надо спеть.
      - Нет. Сначала надо к таксисту за водкой. Я спрятала на чердаке бутылку. Кто побежит за нею? Посчитаемся, - Елена вспомнила считалку, Аты-баты...
      - Ого! - они уже собрались по таксистам! Они с ума сошли! - Мужчины уставились в щель приоткрытой двери, готовясь на излете схватить, каждый свою.
      В холл выскочила Алина. Фома сорвался с насиженного дивана и преградил ей выход:
      - Мадам, куда это вы собрались?
      - Как так куда? Маршрут известен!
      - Да ты сума сошла, мадам, ты посмотри в каком ты виде!
      Но не было страха у неё показаться некрасивой, неприличной. Жизнь социальная уже настолько поразила её известиями о своих многообразных формах, сплелась в клубок под горлом катаклизмом всех понятий, что больше её не интересовали её указатели и ориентиры. И с чувством, что она сама по себе, и надеяться не на кого, и не перед кем красоваться, но можно всласть наиграться напоследок, поскольку жизнь ли - смерть ли - все, все мерзко безнадежно, если это не игра, - она стремительно погрузилась в ещё неизвестную ей игру. Игру: "ответ мужскому полу".
      - А в каком я виде?! А вы - в каком виде бегаете к такси?..
      - У нас всегда серьезный вид, хоть бы и с бланшем под глазом.
      - И у меня серьезный вид, не видишь, что ли, я боевой раскраске! Я опасна! Прочь с дороги, ты мужчина! Что ты против меня, когда я женщина в загуле!
      - Нет. Только через мой труп! Только через мой труп!
      - Ах, через труп, - лицо дико раскрашенной мадам, вдруг озарилось хитрой улыбкой, - Да все пути ваши усеяны одними трупами из женщин, что мне твой труп! Я все равно пройду.
      - Нет. Не пройдешь.
      - А... ну тебя! Не драться ж мне с тобою, - махнула рукой Алина и пошла в туалет.
      Фома отошел от двери, и попросил Климова прикурить. Пока прикуривал, заметил, как мелькнула фигура Алины в коридоре и хлопнула входная дверь. Доля секунды - и он оказался на лестничной клетке, а там никого. Лифт молчал. Он бросился вниз, перепрыгивая через ступени, выбежал из подъезда никого.
      - Быть не может, - отозвался Копытин на переживания Фомы. - Не могла же она раствориться.
      - А вообще-то твоя подруга странная женщина, - покачал головою Уточкин, - Она, мне кажется, на все способна.
      - На все! - Гордо кивнул Фома, и тут же добавил, - Но ведь не до такого!..
      Тут в дверь позвонили, Фома открыл и увидел Друида. Друид, видимо, решил эстетизироваться на сегодня, и был в строгом костюме, при широком галстуке. В руке держал букет цветов для хозяйки дома. - Как так - жить на Урале и без хризантем?!
      - Ну, гад, Друид, - угрюмо Фома перекрывал ему дорогу, - Зачем ты летом бегал в полушубке?! С тебя-то все и началось!
      Друид, готовый ко всему, немного обалдел и стал похож на попугая. Склонив голову на плечо, затараторил вдруг скороговоркой, - Как так - в такое лето и без тулупа на Урале!
      - Смотри, чем кончился твой выпендреж! - Подлетел к нему Климов, Бабы!.. - взвыл он, - Фома, прав, ты начал, ты!
      Я? Что я?
      Тут с кухни донеслось нестройными женскими басами, подделывающимися под мужские голоса: - "Э-эх, любо братцы любо... любо, братцы жить..."
      - Что это? - Шепотом спросил Друид, чуть приседая, словно прячась от возможных подзатыльников, пролизнул в квартиру. Климов захлопнул дверь, но тут же дернулся, за его спиной звонили и одновременно колотили в дверь ногами.
      - Кто это?.. - переспросил Друид.
      - Вождь Краснокожих, - мрачно ответил Фома и резким движением распахнул дверь.
      На пороге стояло нечто в мужской рубахе, выбившейся из-под джинсов, раскачиваясь, как моряк во время шторма, размахивая бутылкой, стояло нечто с перекосившимся лицом, раскрашенным алыми и синими полосками, с вороньим пером во взъерошенных волосах, то - что когда-то называлось Алиной.
      - Мама мия! - и влюбленный Друид упал на колени: - Аля, Алечка, Мадам!.. Я прошу тебя, прекрати! Ты ж взрослая женщина!..
      - А в-вы? - Подражая пьяницам, выразила Алина свое удивление, - Никак не пойму. Вы взрослые люди?.. Йи-ка... - неудачно изобразила она икоту, Все. Ваш бронепоезд уже на запасном пути.
      И отстранив Друида, прошла сквозь строй мужчин распластанных по стенам.
      - Что делать, девчонки, водку пить неохота, - под басистые завывания, отбивая ритм песни по столу и притопывая ногами, поморщилась Алина.
      - Давай её выльем, а воду нальем, - на секунду прервала свое пение жена Копытина.
      - Мужчины нас бы убили... - заметила Горюшко, - ... А первая пуля... Священный продукт.
      - Наконец-таки я расправлюсь с этой гадостью, - схватила Елена бутылку и ловким движением сдернув бескозырку, торжественно длинной струей начала медленно выливать в слив раковины священный продукт русской эпохи.
      - Но выпить надо по чуть-чуть. Для куражу, - заметила Алина.
      Тем временем они уже раз третий пробасили одну и ту же песню. Их голоса в конец охрипли. Но женщины ещё держались.
      - У меня в сумке есть сухое, белое. Давайте перельем в бутыль от водки, - предложила Копытина. - А подумать только, я ведь тоже была художником! И не плохим! А как с ним стала жить, так все, что я не рисую все не то, а он!.. Он - гений априори!.. Что мне - здесь мебель поломать? Иль выпрыгнуть из окна? Что б доказать, что тоже существую, как творческая личность!
      - Холодно в окна прыгать, - усмехнулась Елена, - Не сезон. Подожди, когда сирень зацветет.
      - А зацветет ли она, после моего Копытина?.. Вот в чем вопрос.
      - А давайте, играть в салочки, - предложила Алина, сама от себя не ожидая такой идеи.
      - Здесь тесно!
      - А тем громче будет.
      Климов тихонько приоткрыл дверь кухни подглядеть, что ж там такое-то твориться. С чудовищно размазанным гримом по лицам, взвизгивая, подпрыгивая, женщины хаотично носились по десятиметровой кухне, сшибая табуретки, натыкаясь на стол, шкафчики и стены. Никакой системы в их передвижении проследить не удалось. Климова прошиб пот. Белая горячка, подумал он и осел по стене.
      - Ле-е-на, - взвыл Климов трубным голосом волка в огненной облаве.
      - ...Жинка погорюет... - задыхаясь от быстрого бега, продолжала песню Копытина.
      - Му-у-вжик, - поправила её Алина, - Му-у - вжик погорюет...
      - Му-у... - подхватили женщины хором, не переставая носиться по кухне - ...вжик... - словно оттачивали нож, - ... погорюет.
      - Ле-е-ена! - выл Климов, ввалившись в кухню на коленях. Устремился за отскочившей женой, упал на четвереньки, но ухватил её за полу длинной юбки, - Я умоляю, я прошу - остановись!
      - Я две недели тебя прошу остановиться, - неожиданно трезво отсекла его Елена, и продолжила при поддержке подруг, - ... выйдет за подругу и забудет про меня...
      - То ты, а то я, - встал в полный рост Еленин муж.
      - Вот как, а чем Елена хуже? Почему это тебе можно, а ей нельзя, вмешалась Алина.
      - А потому, как на женщине все держится, на женщине! - выпалил Климов, - Вот, если я загуляю, ничего такого не изменится, а вот если жена!.. Это ж все, конец семьи получается! Е-е-лена!.. - и выскочил из кухни.
      - ... жалко только Горюшку в незамужней долюшке, - переделывали порядком надоевшую им песню женщины, - ... деточек да бабушек... да птиц над головой...
      - Мужики! Держите баб! - влетел в комнату Климов, - Беда!
      Мужчины растеряно переглянулись между собою, встали, пошли было к дверям из комнаты, да так и не решились переступить её порога.
      - Может быть, продержимся до рассвета? - почесал Фома затылок, - А потом они сами попадают.
      - Какой попадают! Из окон они попадают! - взвыл Климов, - Они уже допились до чертиков, по кухне носятся, словно от крыс спасаются. Вы контролируйте, я побежал за последним спасением, - и выбежал из дома.
      "Последние спасение" давно пребывало в эвакуации у бабушки, в доме напротив.
      Когда Климов ввалился с ещё окончательно не проснувшимися, не по-детски встревоженными сыновьями Елены, женщины замерли. Такого каверзного поступка они не ожидали. Лишь сумасшедший взгляд Климова оправдывал его. Дети! На колени! - вопил он весь, дрожа, - Молите! Спасайте свою мамочку!
      Старший, двенадцатилетний Антон, сразу оценил обстановку и понял, что с мамочкой как раз все в порядке, а вот с папочкой что-то не то.
      - Ты чего, отец, не допил что ли? - он сонно уставился на Климова
      - Антон! Как ты смеешь разговаривать с папой! - возмутилась Елена.
      - А че, вы тут театр разыгрываете, бабушку будете в час ночи, меня с Минькой в зрители из постели тянете, а я тут должен перед вами расшаркиваться.
      Ленины подруги тихо захихикали.
      - Выйди вон! Вон! - пафосно завопил Климов, - В то время как мать твоя гибнет!..
      - Как это я с вами ещё не погиб, не понятно. - Тихо проворчал Антон и ушел из родительского дома, назад, к бабушке.
      Тем временем первоклашка Минька, плотно прижавшись к отцовской ноге, смотрел на мать с кровавыми подтеками вокруг рта, с черными морщинами вокруг глаз, до него не доходило, что это грим. Он верил отцу, всему его пафосу, и тихо плакал, понимая, что с мамой действительно случилась беда.
      - Миня, Минечка, ну что ты маленький, - кинулась к сыну Елена, схватила его на руки, и ребенок, уткнувшись ей в плечо, заревел в голос.
      Концерт окончен.
      ГЛАВА 25.
      Алина проснулась у себя в номере к полудню. Опустила руку с постели и коснулась сальных волос Фомы. "На месте. Значит все нормально. Все как всегда. Только я вдруг вчера совалась. Ну и что. Я была сама собою. Но кто я? Что общего между мною вчерашней и позавчерашней? Между мною сегодняшней и прошлогодней? Ничего... никакой логической связи... Кажется, я нарушила ход времени, его поступательное движение. Ведь вчера мне было тринадцать лет. Настоящие тринадцать. Значит, возраст - понятие линейное, а сошла с рельсов и полетела, как самолет. Странное ощущение. И совесть не мучает. И не стыдно..." - она встала вошла в ванную и увидела себя девчонкой, какой там девчонкой, в отражении на неё смотрели глаза ребенка. "Люди превращаются в детей перед смертью. Но это же в старости!" Неужели это конец?" - подумала она, попыталась сосчитать оставшиеся дни до отмеренного срока, но сбилась и поняла, сто не может. Совершенно не может произвести в уме ни одного математического действия, затрясла головой, пытаясь обрести хоть какую-то ясность, и сама себе в слух назидательно произнесла:
      - Вот так-то... Все смешалось в моей голове, словно в доме Облонских.
      Так что же день грядущий нам готовит? Еще один день... И тут она вспомнила, что, что-то давно не было у неё болей. Да... с того самого раза... с того... Но с какого момента точно вдруг все это прекратилось?.. Невероятно, казалось, все это было так давно, так давно... словно приснилось, все-все приснилось. "Странная, штука эта жизнь, подумала она, так живешь, живешь, а все, в конце концов, кажется сном. Неужели то, что было вчера, действительно было и я способна на такое безумство?.. А дальше что?..
      А дальше что?.. Они стояли в художественной мастерской ещё одного гения. Она, Елена, теперь вместо мужа взявшаяся сопровождать их. Климов дал слово во имя спасения семьи не пить больше и не опохмеляться, а закодироваться и теперь предварительно усиленно не пил, кряхтел, вздыхал, бродил по квартире, но не пил. Остальные соучастники бесконечного действа ещё не очнулись в такую рань - обеденное время.
      Мастерская художника Слепова была подобна всем мастерским из тех, что размещаются обычно в подвалах, или нежилых домах - горы предметов непонятного назначения и происхождения, одним словом, помоечный антиквариат, под старинным колченогим столом Алина заметила ящик с бутылками слабо задрапированный алым знаменем. И сразу поняла, что и здесь их ждали капитально и надолго. А где картины?
      Егор Слепов отдернул сшитые полотнища цветастого ситца, которым была зашторена стена, и обнажил огромный в небесно-голубых подтеках холст. Вертикали стекающей краски плавно переходили в фигуры.
      - Небесная оратория, - улыбнулась Алина его прозрачной живописи.
      - Да это я так... от нечего делать ... Вот не дописал... да и не живопись все это... Так... мазня... - чесал затылок от неловкости конопатый Егор Слепов.
      - А мне... мне нравится, - сказала Алина, - Мне кажется, что мне вот так же что-то снилось. Я помню, это ощущение от вертикального неба. А ты "мазня"!.. Я б так хотела попробовать порисовать, потрогать кисточкой холст... - Она задумчиво отошла подальше.
      Фома заметил, как она погрустнела. Ее эмоции так часто и так явно отражались на её лице, что ему порой казалось, что он уже умеет улавливать ходы её мыслей. Но чаще она была грустна, или же глубоко сосредоточенна на чем-то сокровенном. Но он любил, когда вдруг наивная и мягкая улыбка появлялась на её лице. Но если чуть задерживалась больше - грустнел он, шепча себе под нос - "я никчемный человек..." поглядывая на неё исподлобья. И чувствовал, что Алине это все равно. "Так значит, я ей нужен и такой?" чуть вспыхивал и тут же гас, не веря. А может быть она глупа, настолько, что ничего не понимает?.. А может быть, её - как и всех других - прельщает его слава? Не похоже. - Так думал он в который раз...
      А золотистый, словно паренек с завалинки, художник Егор, тем временем почесывал затылок, оглядывался то на свое творение, то на Алину, и произнес лениво деловито:
      - А ... можешь дописать. Я это так... Мне этот холст пока не нужен.
      Тут Алина нерешительно обернулась к Фоме, как бы желая взглядом обрести его поддержку и попросить потом кисть, он улыбнулся ей в ответ, ему нравилась такая чистота по отношению к нему, он в ней не видел той манерной фальшивой надоевшей богемной подоплеки.
      "Ну прям, как девочка!" - подумал он и отвернулся, чтоб другим не обнаружить свою слабость. Отвернулся и вдруг заметил ящик под столом и замер, сосредотачиваясь - что к чему.
      Вчера клялись не пить.
      Он отвернулся тут же, словно лукавая дворняга, завидев помойку в присутствии хозяина, но Алина успела уловить его мучения. И несколько ажиотажно схватила кисть из банки, уставленной кистями, и затрясла ей, словно не терпелось начать вдруг рисовать, но Фома-то знал, что вся она трясется от вопросов: Что делать? Делать что? Ну надо ж что-то делать?!..
      - Что ж, Егору, а вы можете действительно позволить мне порисовать на вашей картине? Тогда давайте краски. - Обратилась она к Егору, стараясь не выдавать своего волнения, от чего голос её звучал несколько надменно. Нет, тут уж невозможно было ей противостоять.
      И сразу получив все, что ей захотелось, застыла в нерешительности перед чужой задумкой. Она когда-то пробовала рисовать, но это было так давно, что как и с чего начать - не знала.
      Фома, тем временем обойдя всю мастерскую и перетрогав все странные астролябии, бутылки из-под "Смирновки" прошлого столетия, ракушки и детали кованых оград, встал у окна в великом напряжении и медитировал, не глядя на ящик под столом, но чувствуя его всем телом. Медитировал почти моля и ожидая, когда же вдруг свершиться чудо. Ведь так не может быть, что б было то, что можно выпить и не выпить!..
      Тем временем Елена болтала с Егором об их общих знакомых. Уж как-то слишком мирно проходило знакомство с этим Егором, очередным из гениев Екатеринбурга. Фома взглянул на Алину.
      Та увлеченно перебирала тюбики красок, уложенные в ящик из-под бананов.
      С усмешкой вспомнил о Друиде, наверное, ещё не пришедшего в себя от вчерашнего; а может быть, чего-нибудь сейчас кропающего дома, - "как так, жить на Урале и не поесть бананов?.." И усмехнулся и снова пошел бродить по мастерской, расположенной в огромном старом, купеческом срубе, в растерянности перебирая вновь все, что ему попалось на глаза, - от старых чугунных утюгов и печных заслонок, до медных пуговиц почтмейстеров, вагоновожатых, былых времен.
      Елена, разговаривая с Егором, тревожилась о Фоме. Она одна не ведала о мине, прикрытой переходящим знаменем героев соцтруда. Не чуя близости беды, могла себе позволить сочувствовать Фоме. "Ах, как же ему трудно, - все пить и пить, и вдруг не пить". - Вздыхала про себя она. Но в тоже время радовалась тому, как удалось им вчера напугать мужчин и довести их до того, что все они в итоге этой ночью ей честно поклялись, что больше никогда, ни-ни. И так все ясно получалось!.. И такими чистыми глазами они вчера смотрели женщинам в глаза, что невозможно было не поверить. Теперь ей оставалось лишь одно, придумывать такие культурные программы, чтоб было интересно и без водки. И это ей как будто удалось.
      Но вдруг дверь распахнулась и с мороза, заснеженный, как сумрачный пингвин, влетел Друид.
      Он всхлипнул и плюхнулся на дряхлое допотопное кресло. И с грохотом рухнул. Но, как ни в чем ни бывало, продолжал всхлипывать на обломках, Мой кот... Мой бегемот... Мой бегемоша!.. Скоропостижно... Ночью... То есть под утро... Я вызвал скорую помощь, для людей, а чем он хуже, они ж меня послали матом, а он не вынес этого, он посмотрел с укором и скончался на моих руках. О боже!.. - и после молчаливой паузы задумчиво продолжил, - Как так, прожить под наблюдением такого мудрого кота такие творчески насыщенные годы и вдруг не помянуть.
      - Как?! Бегемот погиб?! - Хором вскрикнули Фома и Алина. Переглянулись и вспомнили танец любви под кошачий прищур... Алина потупила глаза - "это было?.. Это действительно было?.."
      - Умер от энтерита. Каков был философ. Лежал на диване, на спине, нога на ногу, и разве что кальяна не хватало. Как так ...
      - Да... - Вздохнул Фома и наклонился, чтобы как бы вовремя, в тот самый нужный момент вынуть из-под стола бутылку.
      - Нет! - в ужасе оттолкнув Фому, крикнула Алина, - Все! Уходите отсюда. Я буду рисовать, рисовать, рисовать и больше ничего...
      - Как так, - уставился на неё Друид, - А кот? Кто кроме нас помянет его душу?
      У Алины не хватило слов, и плотно сжав губы, она смогла лишь отрицательно замотать головой.
      - Ну и как это ты будешь рисовать? - опять почесал затылок Егор, гостья из Москвы его озадачила своим поведением, с котом же Друида он был не знаком. И совершенно не понимал о чем идет речь, что происходит.
      - Не знаю, - растерялась на секунду Алина, - А давай вместе. Как на пианино - в четыре руки.
      Друид поднялся, и обломки кресла рассыпались безнадежными деталями былого, - Аля, Алечка... - он гипнотически смотрел в её словно ничего не видящие зеленые с расширенными черными зрачками утягивающие куда-то за предел возможного глаза, и постепенно приближаясь к ней, он лепетал, срываясь вдруг на шепот, - Алечка, да ты сошла с ума. Что ж ты творишь такое второй день. Я понимаю, что беда одна не ходит. Вот умер кот, а ты как будто заводная, не чувствуешь как будто ничего.
      - Не приближайся! - топнула ногой Алина, - Ведь ты не знаешь, ты не знаешь!.. А я знаю, что от чего и к чему!
      - Я чувствую...
      - Нет! Все уходите, все. Я буду рисовать. Я больше не могу.
      Пошли, пошли - похлопал Фома Друида по плечу. Все это время он смотрел на Алину, не отрываясь, "глазами, быть может, змеи". Так мудрый взгляд на самого себя и все вокруг, определил когда-то Ходасевич. Как ни странно, но люди пьющие помногу и давно, порой оказываются пристальней к другим, а трезвенники невнимательны настолько, что прибывают порой в большей иллюзии, чем постоянно опьяненные вином.
      ГЛАВА 26.