Опоенные смертью

      - Но если это и груди... Нет, Кирилл. Такие груди не принято прославлять в обществе. У людей принято, чтобы груди были похожи на купола наших церквей.
      - Но это же твои груди. Маленькие, узенькие, вытянутые.
      - Ужасно. Не напоминай мне.
      - Но сколько в них беззащитности и темперамента.
      - И все-таки это просто какие-то рюмочки. Наверное, владелец отеля избавился от алкоголизма, прежде чем начать строить его, вот и украсил перевернутыми рюмками, как это делали наши купцы в Москве.
      - Нет. Была такая женщина... В неё влюблялись и любили. Мне Зинаида с утра рассказала. И звали её Оттеро. Однажды, один из поклонников подарил ей колье с драгоценными камнями, которое стоило столько, что на него можно было купить целый город...
      - Чушь! Не бывает таких драгоценностей!
      - Аналитик. Аналитик! Ты слушай стихи - стихию легенды! Было колье, как все говорят, ценой в целый город, а она проиграла его, едва получив. Она была азартной, зажигательной, доброй... И её маленькие груди запечатлел архитектор, влюбленный в нее. Это самый дорогой отель. А почему-то называется "Кали"? Пошли. Хочешь, поживем здесь?
      - Пошли посмотрим, что там за скульптурка, среди пальм? - заслушавшись Кирилла, Алина чувствовала, что не может оторвать взгляда от скульптурного изображения женщины, в тени пальм через дорогу.
      - Это же твоя копия! - воскликнул Кирилл, - подведя жену за руку к скульптуре.
      - Нет! - отчаянно воскликнула Алина, и слезы блеснули в её глазах. Да она и не красива вовсе! Как могли в неё влюбляться все мужчины?!
      - Сразу чувствуется, как она изящна в каждом своем порыве, как искренна, какой в ней темперамент! - Продолжал Кирилл. Он ещё раз сравнил свою жену с великой куртизанкой и, поцеловав, словно благословляя в лоб, пояснил. - Неужели ты думаешь, что мужчины влюбляются в кукол с обязательным общепринятым на данный момент стандартом? Они влюбляются...
      - Влюбляются... - с горькой усмешкой перебила его Алина. - И ты влюблен. А все жду, когда же ты будешь меня любить.
      - Я не вижу разницы.
      - А я вижу!
      - Но в чем она?!
      - А в том!.. - Алина почувствовала себя, словно все видящий, все понимающий ребенок, не способный преодолеть косность взрослого. - А в том... - повторила она уже тихо. - Как она умерла?
      - К сожалению, такие женщины, обычно умирают в нищете... Глубокой старухой. Недавно.
      - Вот видишь! Ни один, из влюблявшихся в неё не спас её от такого конца. Ненавижу! Ненавижу всю эту вашу водевильную влюбленность! Слава богу, что я умру молодой.
      - Ты не умрешь! - твердо ответил Кирилл. - Ты будешь жить. И даже старухой ты будешь любима. Ты будешь жить...
      - Но в чей скульптуре?! В чьих произведениях?! - едко кольнула Алина.
      - В моих. Я буду творить твою жизнь.
      - Жизнь для тебя праздник... А я... устала от праздника... я задыхаюсь... я не хочу.
      - Я лучше знаю, чего ты хочешь. Поехали смотреть покой, о котором ты и не мечтала.
      И они поехали. И они носились по прибрежным городам. В глазах рябило от разнообразной одномастности пейзажей. Антиб: музей Пикассо музей Пейне, Морской музей... музей башни.. Гольф-Жуан: мачты яхт, стела Наполеона... Био: - снова черепичные крыши, лабиринты узких улочек, неожиданный размах шикарных вилл, продажа керамических изделий у дороги с огромными горшками, словно рассчитанными на секвойи, и парковой скульптурой - миниатюрные музеи... Сен-Тропез...
      "Любимая" обращался он к ней, "милый, дорогой, любимый", отзывалась она. И не было в произношении этих слов ни слащавости, ни пошлой вычурности. Искренность, порой не исключавшая дружеской насмешки.
      - Сфотографируй меня у могилы Марка Шагала, любимая.
      - Давай-давай милый надуйся пофилософичней.
      - Замри, любимая! Снимаю. О! Какая кротость! Само смирение, милосердие и святость! А далее лукавство, кокетливость, поверхностность, развр...
      - Заткнись, до-ро-гой!
      - И даже гнев, любимая. Но что ж плохого, если в тебе есть все?.. Даже слишком много.
      - Ах, так, любимый!..
      - Здесь нет трамваев - зря надуваешь нижнюю губу, никто не переедет.
      Он обнимал её за плечи, она прижималась к нему пристраивая на плечо почти ангельскую головку, с убранным буйством кудрей в тугой пучок, но тут же что-то снова привлекало её внимание, профиль устремлялся вперед, как нос корабля озаглавленного Никой, волосы нетерпеливо выбивались локонами внутренних ветров.
      Он удерживал её поцелуем. В такой момент она целовалась порывисто, нежно, особенно волнующе, и это напоминало ему детское ощущение, когда держишь в ладонях птенца, и трепетный страх - сжать посильней, что б не бился, выпустить ли, но жалко...
      И снова они мчались по горам: Средневековые развалины в Баржемон.
      - Я часто слышала, что территория наших зон для заключенных в три Франции. Наивный апломб - они не знают, что южная Франция, как книжка раскладушка - раз в пять больше, мы едем больше двух часов и не одного населенного пункта... Такого у нас, да ещё при скоростном шоссе, не бывает!.. - взахлеб говорила она.
      - Любимая моя, все нет тебе покоя - аналитик!
      - Но я не могу не думать! Смотри, какие крыши! Но почему, у нас никогда не задумывались о вечности того, что строили?
      - А наши церкви? Кремли?
      - А собственное жилище...
      - Знаю я, как это называется, - вдруг пробасил Серж, он несколько лет только и занимался тем, что возил туристов из России. Они были разными: и монголоидно-узкоглазыми, и горбоносыми, то есть внешне явно всевозможных национальностей, но все их называли не просто русскими, а новыми русскими. Так, словно возникли они из неоткуда, и никаких корней на самом деле не имеют. Странные это были люди. От других европейцев отличались одним полным отсутствием порядка, как казалось Сержу, в их головах гуляли степные ветры. Те самые ветры, о которых рассказывал ему дед, донской казак. Иной, без этих ветров, России он себе не представлял. Чем живут эти люди, как думают, - для него оставалось загадкой. Впрочем, скидывал он это на свое природное тугодумство. Но не трудно было ему заметить - что ни люди, - то словно из сумасшедшего дома. Вот последний раз возил он по достопримечательностям лазурного берега двух дюжих парней, а зачем возил не понял. Устроившись на заднем сиденье, взятого напрокат лимузина они пили, играли в карты, дремали. Выбегали из машины лишь за новой бутылкой и сигаретами, новой колодой карт, но в казино Монте-Карло идти побоялись. Так и жили в салоне его автомобиля все дни напролет, ночуя лишь в гостинице. Там они занимались, видимо, тем же, вряд ли спали всю ночь, потому как спали порциями по два часа через три. И когда он останавливался, заслышав дружный храп - один обязательно просыпался и, приказав "гони, гони", засыпал снова. В последний свой день во Франции, по дороге в аэропорт очнулись, оглянулись: "Чего, Франция кончилась?" - спросили так, словно проспали сеанс в кинотеатре. А предыдущие!.. Веселые были ребята. От них-то он и научился этим новым русским фразам:
      - ...знаю, как это называется, - вставил свое слово Серж в обойму Алининых восторгов, - Крышесноситель.
      Кирилл и Алина переглянулись, и Алина надолго замолчала после такого комментария.
      - Пора подумать о делах. - Вздохнул Кирилл.
      ГЛАВА 3.
      Алина никак не могла настроится на деловую волну. Когда ей объяснили, что в случае, если она оставит дом за собой, жить сможет в нем не нарушая правил при отсутствии гражданства не более месяца, а чтобы получить гражданство... далее следовал такой перечень всех запретов и трудностей, что становилось скучно. - Непонятно, - возмущалась она, - почему у нас в Москве живут все кому не лень и сколько хотят, а нас эти несчастные французы ещё упрекают нас в каких-то нарушениях прав человека!
      От объяснений того, что правильно, а что неправильно, следовавших за её высказываниями, у Алины начинала кружиться голова. Никаких особых планов на дальнейшую жизнь не строила. Просто у неё возникло желание провести остаток дней в этом тихом домике на горе, взирать из его окна на аккуратный игрушечный городок, сбегать по кривой улочке к морю, гулять в горах и не думать, не думать ни о чем. Тем более, ни о каких правах, гражданствах, налогах... Алина сникла.
      Кирилл оживился, постигая делопроизводство передачи недвижимости по наследству, любое дело касающееся бизнеса пробуждало его азарт. Денег на жизнь в Каннах у него хватило бы надолго, но он преследовал иную цель заставить её добровольно пойти на операцию - захотеть жить. Вернуть тягу и вкус жизни. И с удовольствием наблюдал, как она увлекается путешествием. "Ну подумай, любимая, ну зачем мне твои грудки? Я же не с грудками живу, а с тобой. Не анатом от литературы я - не Лимонов, чтобы взахлеб любоваться жениными органами. Если хочешь, потом силиконовые вставим. Но подумай, сколько женщин вставляет себе эти протезы, и ничего. Даже те, у которых ничего не болит. Правда, я не пойму - зачем, все равно любят не оттого, что груди большие, от этого просто хотят. А я тебя и без них люблю. Прооперируйся здесь.
      - Нет. Даже жену Пола Маккарти не сумели спасти ни за какие деньги. Дай мне просто пожить, не думая об этом.
      - Давай продадим дом, и ты сама распорядишься всей суммой. Если решишь сделать операцию, я потом тебе любой дом подарю. В любой стране, где пожелаешь. Даже если просто потратишь деньги, все равно...
      В тайне Кирилл надеялся, что, получив немалые деньги за дом, свои, а не выпрошенные у него деньги, Алина почувствует самостоятельность, начнет строить планы. И тогда благоразумие победит, заставит её пройти курс лечения, чтобы продлить свою не скованную экономическими обстоятельствами жизнь.
      - Деньги, деньги! У меня кружится голова, и я дохожу до слабоумия, когда меня заставляют думать о том, что я должна ради них делать, что не должна. И вообще, мне кажется, что все тут вокруг жулики. Мне и денег не жалко, куда противнее чувствовать себя полной дурой. Возьми все на себя. Ты разбираешься в этом, продай дом по моей доверенности. Я подпишу все, что требуется. Продавай сам. Мне все равно.
      - Но нам придется переехать в гостиницу. Тебе не надоел этот мелодрамный пейзаж? Поехали в Ниццу?!
      Ницца...
      Стоит ли везти в город, ставший последним прибежищем большинства русских эмигрантов, свою жену, желая заставить её забыть о приближающейся смерти, когда все так или иначе в нем умерли совершенно невероятной смертью, об этом Кирилл не задумывался. Увлеченный пластическими жестами людей модерна, легко перестроившись на этот стиль, он с удовольствием играл из себя дворянина начала века. К его бело-кремовому костюму, и шляпе, и плащу, не хватало только трости для окончательного перевоплощения. Он с удовольствием примерял к себе тот размеренный шаг, вздохи на закат, и фразы типа: Ты посмотри дорогая...
      Однако догорая, суетно оглядывалась, читала надписи, требовала водителя рассказывать о том, что видела, пояснять, откуда взялись русские названия улиц и вилл. И даже, зайдя в Русский Кафедральный Собор, сногсшибательно похожий на Храм Василия Блаженного, не помолилась толком, а проболтала со служкой, все то время, пока Кирилл рассматривал его убранство и иконы. А потом потянула на кладбище.
      Кладбище было закрыто. Но она позвонила в ворота. Им открыл пожилой человек, похожий на московского профессора бодрячка, не чуждающегося спортивного образа жизни, как в прямом, так в питейном смысле, и в тоже время, напоминающий немецкого бюргера, он представился Евгением.
      Лучше бы они туда не ходили.
      В её взгляде появилась тревога загнанной оленихи.
      Маленькое русское кладбище, расположившееся за высоким каменным забором на склоне горы, было непохоже на действительно русское, и все-таки оно не было похоже и католическое. Чем?.. Уютностью. Покоем, который не был столь строг.
      Евгений, обрадовавшись редким посетителям, как дорогим гостям, видимо бросил обедать, потому что вместо галстука в ворот его рубашки была заткнута салфетка, на которую поначалу никто не обратил внимания, а когда обратили, сделали вид, что не заметили. Он же, стянув её вниз, вкрутил в карман джинсов движением школьника прячущего неприличный рисунок от учителя, а затем пошел мелкими шажками, по узкой тропке между могил, приглашая следовать за собой. Шел, беспрерывно говоря, перечисляя:
      - У нас тут такие люди, такие люди... Вот Григорий Васильевич Солыпин. 18 января родился 1838 года, а умер выходит летом в 1899, прожил всего 61 год. Малова-то выходит - у нас тут такие долгожители... Вот Лев Викторович - представитель славного рода Кочубеев. - Говорил он о могилах, как о живых людях.
      - Кочубеи... у меня был кто-то из рода Кочубеев. Кажется пра... пра... в общем, бабка ещё в 17 веке. Я помню, её звали Прасковья Кочубей, она была дочь генерального судьи в Запорожье. А умерла где-то в 1726, я помню! просияла Алина, удивляясь, что вдруг память не подвела её. Мало того, она словно ясно увидела и эту Прасковью и Льва Викторовича, почувствовала их словно знакомых всем лабиринтом душ людей.
      - Вот видите, как приятно встретиться с родственником.
      - Но где? - тихо вздохнула Алина.
      - А вот Александра Петровна Охотникова, а чуть ниже княгиня Трубецкая. Вот Виноградовы из эмигрантов, положили их в могилку Елены Кирилловны Горыкиной.
      - И Оболенские с Елагиными под одной плитой, - указал Кирилл.
      - Да... земля у нас дорогая. Тут вообще сносить наше кладбище снести хотят. Платить за землю община не может. Да и нет общины-то уже. А я говорю - вы не кладбище сносите, вы культуру уничтожаете. Это ж вы посмотрите каждый человек, как целая книга. Вот генерал-майор Трухачев умер в 1942 прямо в войну. От переживаний, наверное. А вот могила Веры и Нины Церетели, сверху Давидова положили. Не знаю, вашего ли скульптора родственница?.. Обратите внимание - тут по-французски "принцесса" написано. Они едва в Ниццу перебрались - все в принцессы заделались. А поди ж ты - докажи. Но я даже старух по манерам распознаю. А вот видите - написано уже по-французски Тамара Низванер - принцесса Церетели и есть год рождения 1929, черточка, а смерти нет. Ждем-с.
      - И давно ждете?
      - Лет десять. Ничего. Пусть не спешит. Все одно место уже куплено.
      Алина и Кирилл невольно переглянулись и отвели взгляды в разные стороны. А Евгений продолжал: Вот: Борисова, Синельников, Павел Николаевич Яхонтов, Александра Заболоцкая...
      - Как ты думаешь, она родственница нашего поэта Заболоцкого? спросила Алина.
      - Вряд ли.
      - А Фишер, Безобразов, Кусковы, Дурасовы, Шишкины, Беклемишевы, Троицкие?..
      - Все может быть... Но Юденич настоящий. И Георгий Адамович тот самый.
      - Но странно, фамилии тех, кто здесь лежит, до сих пор у нас на слуху, и не столько благодаря истории, сколько современности! Неужели действительно имя несет в себе некий мистический заряд.
      - Нет. Не фамилия красит человека, а человек фамилию. - Вздохнул Евгений. - Сейчас я расскажу вам судьбы тех, кого знаю. Смотрите - две третьих Козьмы Пруткова. Да, да... это те самые братья Жемчужниковы.
      - Какая встреча! - одновременно воскликнули Кирилл и Алина.
      ГЛАВА 4
      И все, все, почему-то обязательно умирают, - вздохнула Алина, когда они, поднявшись на вершину замкового холма, ни не обнаружили никакого замка. А взглянув вниз, по склону с противоположной стороны от моря, вновь увидели белокаменные склепы и памятники кладбища - целый город мертвого умолчания.
      Он пытался перебить её мысли, пока они спускались вниз к водопаду, обращал её внимание на экзотические растения, спрашивал их названия... Она напрягала свою память, не вспоминала, но забывалась. Но не проходил час, два и обнажалось в её словах то, о чем она постоянно думала:
      - Представляешь, выбросится из окна второго этажа, и разбиться на смерть?! Это все оттого, что он был русским художником. А Ницца, это же конечная точка для русских. В Москве с шестого прыгают и не разбиваются. А супруга Герцена? Надо же было стремиться сюда, чтобы поправить здоровье и попасть в корабле крушение. А все эти князья... Великие князья... Надо же! - восклицала она - Там, на кладбище, - Три тысячи русских! В каком-то далеком курортном городке! И с чего это им пришло в голову, что они обязательно поправят свое здоровье в Ницце. Они летели сюда, словно мотыльки в огонь... Какой огонь?! Это Ницца просто черная дыра для русских. Вот от того-то и притягивала так. Не свяжись царское семейство с этим городом, быть может и Россия бы не погибла.
      - Я не понимаю, как ты мыслишь, дорогая, - пытался он перевести её на степенный стиль ретро. - В соответствии с какими законами логики?
      - Не логики, а мистики! Это больше чем мышление. Это все сразу! Так читают символ. Символ можно объяснять томами книг, а можно понять сразу.
      - Посмотри, какое скопление модерна на этой улочке. Ты же всегда была неравнодушна к модерну.
      - А теперь меня от него тошнит. Мне душно. Я чувствую себя крылатым муравьем, принявшим песчаный замок за муравейник. Давай, лучше поживем в нашем домике, пока в него не въехал покупатель. Насколько я понимаю, его пока купило бюро недвижимости, они собираются его сдавать. Давай снимем свой собственный домик, вернемся назад. Я боюсь!..
      - Хорошо, любимая. Но сначала заглянем в Монако. Посетим Монте-Карло.
      Первым делом, завороженные, словно дети, они два часа проблуждали по музею Кусто. Потом заглянули в салон с коллекцией автомобилей принца.
      - Тебе купить такой? Я теперь могу. - Сказала Алина.
      - Что я сумасшедший? На таком автомобиле можно доехать лишь до польской границы и конец.
      - Но ты же всегда цитировал Бродского: "Зачем нам рыба, коли есть икра"
      - Это уже не икра. Это уже нечто из рода той самой японской рыбы, лакомство которой может стать смертельным.
      - Но я хочу тебе что-то подарить на память о себе. Быть может часы?
      - Милая, ты же знаешь, что я не люблю, когда на мне что-нибудь болтается. Ни часы, ни амулет, ни крестик. А от часов вообще запястье потеет. Да и не разберешься с этими модами. Зачем мне опознавательные знаки?
      - Может быть на цепочке?
      - Все равно потеряю. Хочешь колечко? Тебе такой изумруд пойдет?
      - Нет. Тратить на игрушку такие деньги, а что толку?
      Они вновь прошли мимо музея Кусто, через ботанический сад с его экспонатами напоминающими скорее декорации мультфильма, чем живые растения, и вышли на дворцовую площадь посмотреть смену караула у королевского дворца. Не смотря на зимний сезон, народу было много. Алина пыталась вытянутся, чтобы хоть что-то увидеть... И вдруг ощутив себя не собой, а лишь частью глазеющей толпы, резко развернулась и пошла по узкой улочке прочь. Он вовремя заметил, что её нет рядом и, с трудом нагнал в небольшом магазинчике.
      Она выбрала ему футболку на память с вышитой надписью "МОНАКО" под цвет его глаз. Ничего более дорогого и с надписью не попадалось на глаза. Они бродили бесцельно, то останавливаясь в кофеюшке, то рассматривая незамысловатый товар. И вдруг Алина встрепенулась:
      - Кирилл! Смотри, какой зонтик! Ты посмотри! Купи его мне!
      - Что ты нашла в нем, не пойму? - с изумлением Кирилл смотрел на дешевую безделицу. Зонтик был черный, ручка клюкой.
      - Но на нем такими маленькими золотыми буквами написано, смотри: "Монако, Монте-Карло"!
      - Ну и что?
      - Но посмотри, какие маленькие буковки!
      - Ну... маленькие...
      - Купи мне этот зонтик.
      - Да ты все равно потеряешь. И что это на тебя нашло?
      - Но мне он нравится! Купи!
      - Сама купи.
      - Но я не взяла с собой денег. Купи!
      - Не куплю. Не нужен он тебе. - Пораженный тем, что его жене понравилась такая дешевка, уперся Кирилл. - Я сказал - не нужен.
      Алина вспыхнула обидой и замолчала. Этой фразой он напомнил ей о скорой смерти. "Не нужен он тебе" - она трактовала так - "зачем тебе зонтик, ты же все равно не будешь гулять под дождем, ты не доживешь до дождя".
      Кирилл же рассуждал совсем иначе. О скором конце жены он даже не подумал, но покупать такое считал ниже своего достоинства.
      Они вернулись в туннель, что проходил чуть ниже казино, спустились вниз на огромном лифте до автостоянки. Масштабы этого многоэтажного интерьера вырубленного в скале поражали даже их имперское воображение. Нечто из фильма о космических цивилизациях виделось им.
      Но ни Кирилл, ни Алина не смотрели по сторонам. Ровным, почти маршевым шагом они дошли до машины Сержа. Хлопнули дверцы, и машина понесла их по-над пропастью.
      "Нет!" - затормозил в душе Кирилл, а вслух сказал устранявшейся от его объятий Алины:
      - Ну... хочешь, мы вернемся и купим тебе этот зонтик?
      - Нет, - коротко ответила она.
      - Вот видишь, ты хотела его пока видела, а отошла подальше - поняла, что он тебе не нужен и забыла.
      - Нет. Этого зонтика я тебе не забуду никогда.
      - Но почему?! Такая дешевка!
      - Но на нем такими маленькими буквами... - и перешла на неслышный шепот.
      Сейчас она была похожа на ребенка. Кирилл силой притянул её к себе и обнял, уткнув лицом в грудь.
      - Ну ладно, ну ладно, - укачивал он её, сейчас мы поедем в самый лучший магазин в Ницце, в самый дорогой, и ты выберешь все, что тебе понравится.
      Но ей не нравилось ничего. Она пересмотрела себе все платья, все костюмы, сумочки...
      - И это Франция?! - удивлялась она, - У нас в самом захолустном универмаге выбор в сто раз больше! Да такие примитивные старомодные вещи не купила бы и последняя тетка из села! А цены!
      - А ты не смотри на цены.
      - Но у нас в самом дорогом магазине, на изящнейшие костюмы такие же цены, как здесь на откровенное барахло! Где их хваленый вкус?! Да ты посмотри, во что они сами одеты!
      - Но зато ты можешь похвастаться своим подругам, что это из Франции.
      - Смотри и даже от кутюр! Наверняка они скидывают сюда брак. Как незамысловато! Теперь я понимаю, почему здесь все женщины в нерабочее время, когда не в униформах, ходят в таких старомодных джинсовых костюмах, взглянешь и кажется, что оказалась в семидесятых!
      Они блуждали по магазину и набрели на мужской отдел. Ситуация поменялась с точностью до наоборот. Мужские костюмы были пошиты настолько элегантно, что даже Кирилл со своим пузиком смотрелся в них, словно денди. Цены же были вполне приемлемыми. Кирилл тут же увлекся. При помощи Алины он отобрал себе костюм, примерил, решил взять, но тут его внимание привлек другой - черный шелковый для летних вечеринок, он указал продавщице, чтобы она несла его в примерочную, но по дороге к шелковому костюму заметил ещё один. Он так увлекся, что и не обратил внимания на то, как словно обратившись в тень, отошла от него Алина. Отошла и пошла, пошла, остановившись лишь в шляпном отделе.
      Она вернулась через полчаса, он уже ждал, когда ему доупакуют пять костюмов плюс два смокинга, и два просто пиджака вольного стиля. Он сосредоточенно следил за процессом, боясь, что помнут.
      - Я выбрала себе шляпку, пойдем, покажу, - как ни в чем ни бывало, позвала она его, не желая портить ему настроение своим мнением по поводу его алчности.
      - Сейчас, сейчас.
      - Пойдем!
      - Куда?
      - Посмотришь, какая шляпка.
      - Какая ещё шляпка?!
      - Настоящая. Французская. В силе ретро. С огромными полями!
      - Что?! Куда ты в ней пойдешь?
      - Там только бант зеленый мешает, но если его отпороть...
      - Слушай, оставь меня в покое. Ты же видишь - я слежу за упаковкой.
      - Знаешь что, я это видела сто раз в Москве. Скоро тебе придется снять отдельную квартиру для своих костюмов!
      - Но мои костюмы помогают мне делать деньги!
      - А я должна выглядеть, как последняя хиппушка?!
      - Ты в любой одежде выглядишь отлично.
      - Ты ещё скажи, что тебе больше нравится, когда я вообще голая.
      - Естественно.
      - Ах, так! Я сейчас же раздеваюсь! - она уже потянулась к пуговицам своего костюма, но он повис у неё на руке:
      - Подожди, подожди! Дай мне сначала сопроводить их к машине, а потом...
      Он лишь заметил, как слезы мелькнули в глазах Алины, она резко развернулась и, вышла из магазина.
      "Это конец, - подумал он устало, но без сожаления, - Ну её к черту. Пусть живет, как хочет. Что я с ней ношусь?.."
      Он вышел на улицу, проследил, как уложили его покупки, и попросил Сержа медленно попетлять по окрестным улицам. Они очень скоро увидели её, одиноко сидящую на скамейке, на площади Массены. Алина курила, глядя в землю. Он покачал головой, поняв, - едва оставшись одна, без денег, тут уже сориентировалась, стрельнув сигарету у какого-то студента. И он не смог ей не дать, хотя и не здесь так просить не принято.
      - Ну что мне делать с ней?! - тихо взвыл Кирилл.
      - Женщин надо выгуливать перед сном. - Ответил Серж.
      - Ничего иного не остается. Пойду выгуляю. Ты пока отвези эти костюмы к себе. Мы переночуем в гостинице "Сплендит", а завтра...
      Она стояла на балконе и смотрела вниз. В центре двора гостиницы, умощенного плиткой, напоминающей о панцире черепахи, возвышалась лепная ваза похожая сверху на медальон. Зима не мешала цвести цветам бархатисто красным цветом.
      Он неслышно подошел к ней со спины и накинул ей на плечи свой пиджак.
      - Это цвет моего сердца, - указала она на клумбу. - Пошлое вроде бы сравнение, но так одиноко... словно цветам, которых заставляют цвести в январе.
      - Давай посидим где-нибудь на берегу, попьем сухого вина. Я закажу тебе Шато ле Пьер Нуар. Ты же любишь это вино из перезрелого винограда.
      - Не хочу.
      - Я закажу самого лучшего года. Ты же сама сравнивала его с льющимся золотым бархатом. Помнишь, как ты назвала его бархатистой сладостью?
      - Ты все помнишь. Я не устаю поражаться твоей памяти.
      - Тогда пошли. Я отпустил Сержа, прогуляемся пешком.
      Из окон ресторана было видно море... безмятежное море. Море вечности.
      Со стороны они казались влюбленными, или молодоженами в свадебном путешествии, трудно было поверить, что уже пять лет эти воркующие голубки бьются смертным боем друг от друга, а все не могут ни установить стабильный покой в своей семье, ни расстаться. Впрочем, голуби - символизирующие и влюбленность и мир, самые кровожадные из известных человечеству птиц - они убивают представителей своего вида, садясь сверху и, выщипывая сопернику перышки на голове, - но об этом знают лишь узкие специалисты в орнитологии.
      Они пили вино, она что-то рассказывала о своих ощущениях от моря, неба, гор, вкуса вина... сладких желе, фруктов... И он смотрел на мир через призму её ощущений и мир становился объемней, ярче, наполненный музыкой её голоса, он целовал её руку, она тихо смеялась.
      Вовсе не от вина у неё кружилась голова, а от его нежного взгляда. Мир легкий, эфемерный вокруг, настолько, что казалось легко можно пройти сквозь его миражные здания, приобретал тепло, питал её пьянящим соком любви. И казалось ей, что она способна прожить с ним вечность, чувствуя себя единственной любящей и любимой, маленькой и защищенной его разумностью, его практичностью, рационализмом. Но главное - любовью. И любовь их может быть невероятно большой, без границ, вмещая в себя все, весь мир, и море, и этот закат, и зеленый луч, который вот-вот блеснет и она поймает его в свои зрачки, потому что рядом есть он, его любовь, без которой нет ни её, ни его самого.
      - Ну а зонтик, с "Монако - Монте-Карло" написанными такими маленькими, маленькими буквами, ты мне прости. Да и шляпка... согласись, ты была не права. Костюмы мне действительно нужны...
      - О нет! Шляпка была отличная. С неё только бант сорвать... Я такую модель видела только в кино!
      - Но мы же не в кино!
      - Еще бы! Такого не бывает ни в одном кино! Потому что не объяснимо! Жадностью это оправдать нельзя. Она стоит меньше твоих костюмов. Да и вообще, не нам с тобою говорить о деньгах. Что это? Безумное крохоборство? Вредность?! Это... это... просто сказочный сволочизм! Ну что, что стоило тебе купить мне такую мелочь!
      - Вот именно, потому, что мелочь. К тому же зеленая! Ты завтра же забудешь про свою шляпку. Я тебя знаю.
      - Но сегодня!
      - Все. Пора тебя выгуливать. Я понял, что нам надо как можно чаще менять пейзажи. - Сказал он. Расплатился, взял по-простецски со стола очередную бутылку с Шато и, не обращая внимания на удивленный вид официанта, по видимости оттого, что он никогда не видел, чтобы пили такое дорогое вино тридцатилетней выдержки в таких количествах, Кирилл вышел с Алиной под руку на набережную.
      - Черт, забыл купить у них бокалы. Придется, пить, как школьники из горла, - вздохнул он, снял кожаную куртку, подстелил под себя, так чтобы хватило Алине, и сев, продолжил: - Вот если бы ты захотела тот перстень с изумрудом...
      - Ясно, почему тебе приятней перстень в несколько десятков тысяч долларов - я умру, а он останется. А шляпка, зонтик - из них конечно денег не сделаешь. Их не заложишь. А я идиотка, пожалела тебя. Подумала, зачем тебе разоряться на такие безумно дорогие украшения для полудохлой жены. Я и не думала, что это выгодно для тебя. Что у тебя все в казну!
      - Да ничего мне не выгодно. Ты можешь и его умудриться потерять в пять минут, что я не знаю. Все дело в том, что ты вдруг стала относиться к вещам, как к воздушным шарикам.
      - Но это же так естественно. Ты посмотри, что осталось из вещей от людей прошлого века? Да ничего. Все растворилось, разложилось во времени. Если конечно не считать предметы антиквариата, но это как марки, этикетки... Но судя по дому моего дядюшки - все это так неудобно...
      - Остался дом твоего деда, осталась мебель в нем, которой можно было бы ещё пользоваться и пользоваться. Это просто мы, со своими революциями привыкли уничтожать, и ценить лишь все новое... Здесь дело не в жадности, не в скупердяйстве, а в элементарной аккуратности.
      - Но ведь шляпку тебе мне купить жалко, потому что кто-нибудь из нас обязательно сядет на неё для начала, а потом я её вообще забуду её на лавочке в каком-нибудь сквере. В третьих - я действительно не представляю, куда и к чему её надеть. А вот перстень... Но и его так просто не наденешь.
      - Да хоть бы ты его потеряла на следующий день, повторяю тебе - я бы слова тебе не сказал, клянусь! Но он был как раз для тебя!..