«Май?»

«Тринадцатого мая – праздник первого мая по древнему календарю. Снова древнее учение. Все совпадало, хотя и странным, безумным способом. Конечно, я показал книгу инспектору Маккензи».

«Что? Когда?»

«На прошлой неделе».

«Тогда, оказывается, он знал, что это твоя книга!»

«Конечно».

«Тогда почему… – В памяти возник добрый сострадательный пристальный взгляд инспектора. – Он тебя никогда и не подозревал, Николас?»

«В начале наверняка, и даже после того, как я показал ему „Золотую ветвь“. Он, очевидно, держал меня под подозрением наравне с Губертом Геем, так как мы оба изучали местный фольклор. Но Гею ты обеспечила алиби на время убийства Марион. А я, если исключить безумное предположение, что я блефую, причем вдвойне, все-таки дал улику полиции. Поэтому остался Грант».

'Тогда почему инспектор был так добр и так жалел меня в то утро? Он говорил о верности, и…"

«И ты думала, что он предупреждает тебя, что я виновен. Почему ты решила, что верность должна направляться на меня, Джианетта?»

Внезапно между взмахами крыльев затихла песня жаворонка, и он упал, как тень, в вереск. Я с оцепенением спросила: «Он, значит, думал, что я увидела Родерика у костра?»

«Боюсь, что да. Конечно. Он думал, что ты влюблена в Родерика. Это моя вина. Я так ему сказал… на основании очень мелких доказательств, кроме того, что Грант, по-своему, явно заинтересовался тобой».

Я была поражена. «Ты сказал инспектору, что я влюблена в Родерика Гранта?»

«Да, что-то вроде этого. Прости, Джианетта. Сущая собака на сене. Ты знаешь, что ревность преувеличивает. – Я оставила это заявление без внимания, через мгновение он продолжил: – Инспектор мог только поверить на слово, а когда ты, казалось, начала защищать Гранта, он подумал, что ты сама его подозреваешь, но колеблешься, выдать ли его».

«Но это абсурд! Конечно, я никогда в него не влюблялась. Он мне нравился, да, казался очаровательным… но любить! – Я говорила с жаром и возмущением. – Это фантастическая чепуха!»

«Почему?» Очень вежливый вопрос.

«Почему?! Потому что… – Я замолчала и прикусила губу, почувствовала, что краснею, и быстро взглянула на Николаса. Его глаза сузились от дыма сигареты, задумчиво и невнимательно смотрели на сверкающую границу тумана у далекого края моря. Губы слегка улыбались. Я поспешно сказала: – Но когда инспектор окончательно решил, что это Родерик? Несомненно, и других в отеле подозревали?»

«Конечно. Любой мужчина – Брейн, Корриган, Персимон, Бигл – могли интересоваться фольклором и не признаваться в этом. Но убийство Марион резко сузило круг – оно требовало, чтобы убийца был квалифицированным альпинистом. А вскоре единственный альпинист из группы подозреваемых, бедный Бигл, тоже был убит».

«Что снова оставляет нас с Родериком?»

«Вот именно. Вчера утром инспектор обнаружил, что Родерик, так сказать, претендует на первое место, и едва ли еще кого-то можно подозревать, но все еще не за что было ухватиться. Затем ты нашла Роберту, и он мог бы получить свое доказательство, но не рисковал ждать, пока она заговорит. Он послал еще один срочный запрос в Лондон, чтобы получить всю возможную информацию о Гранте. Собирался арестовать его по подозрению, если бы не получил прямых доказательств. Но до сегодняшнего утра ничего не было».

«Того, что его бабушка умерла в сумасшедшем доме, оказалось достаточно?»

«Это не все, – сказал Николас рассудительно. – Его отец умер в таком же заведении два года назад».

«О Боже…»

«Совершенно достаточно, чтобы дать право задержать его и изъять из обращения, пока не заговорит Роберта. Но было слишком поздно. Проклятый туман опустился как занавес, и Грант убежал искать тебя. – Его рука каким-то образом очутилась на моем плече. – Проклятый дурачина», – сказал он сердито, прикасаясь губами к моим волосам.

«Мне ничего не угрожало бы с Даугалом, не опустись туман, – произнесла я, оправдываясь. – Николас, скажи одну вещь».

«Да?»

«Даугал… У него был нож. Я видела его. Он… Там, когда вы поймали Родерика, он не ранил его?»

Рука Николаса напряглась, словно защищаясь, но ответил он спокойно: «Нет. Даугал прибежал в ярости, с чувством мщения, бедняга, но сразу же сник, как только увидел Гранта».

«Почему?»

«Грант пал духом. Сначала он дрался, как дикая кошка, но когда туда добрался и Даугал, Родерик сломался. Вдруг стал совершенно беспомощным, тихим и… Не могу описать… Это было ужасно. Казалось, у него моментально изменился характер».

«Так было и при мне».

«Да? Тогда ты знаешь, как трудно это описать. Я ударил его в челюсть, а он засмеялся в ответ, как милый ребенок, и вытирал кровь».

«Не думай об этом, Николас. Он не запомнил…»

«Скорее всего… Вообще, он только улыбался всем. Даугал отложил нож, взял его за руку и сказал: „Пойдем, паренек. Тебе лучше выйти из тумана“. И он пошел с тремя мужчинами, совершенно счастливый. – Николас вытащил сигарету. – Когда они немного отошли в туман, я услышал, что он поет».

«Поет?» – я уставилась на него.

"Ну, напевает про себя. «Я подниму глаза к горам, они помогут мне… Бедный дьявол. Бедный безумный дьявол».

Я быстро сказала: «Его не повесят, Николас».

«Нет. – Он потушил сигарету о камень и отбросил ее в сторону, словно вместе с ней мог отбросить память об этом отвратительном событии. Затем он снова повернул голову, и его голос внезапно изменился. – Ты видела меня с Марсией Мэйлинг, правда?»

«Да».

«Я слышал, как ты проходила мимо, когда мы… Когда мы целовались в коридоре».

«Ты слышал? Но я шла тихо, как мышь».

Он криво усмехнулся. «Моя дорогая девочка. Во всем, что касается тебя, мои инстинкты работают сверхурочно. Даже в темноте, и когда я целую другую женщину».

«Возможно, даже в большей степени, когда ты целуешь другую женщину», – сказала я сухо.

Его лицо нервно исказилось. «Полагаю, я заслуживаю этого. Но на этот раз, поверь, целовали меня, а не я».

«Всю ночь?»

Он нахмурился. «Что ты, к дьяволу, имеешь в виду?»

Я сказала, как после этого слышала мужской голос в ее комнате. «Поэтому, конечно, я решила, что это ты. И на следующее утро спросила тебя…»

«П-понимаю. Я думал, ты спрашиваешь о поцелуе. Нет, Джианетта, я не проводил с ней ночи. Просто у меня была, как тебе сказать? Моментальная остановка помимо желания».

«Уверена, ты дико сопротивлялся. – Он ухмыльнулся, но ничего не ответил. – Значит, в ее комнате был Гартли Корриган. Понимаю! Вот почему он пришел рано с рыбалки, а Альма сказала, что он не ложился до трех часов!»

«Надо полагать. Она поняла, что случилось, взяла губную помаду и убила куклу Марсии».

«Бедная Альма».

«Да. Для нее тоже все кончилось. Думаю, пережив вместе такой испуг, они поняли, что все же важны друг для друга… – Он помолчал с минуту, насупившись. – А теперь, – сказал он абсолютно другим тоном, – поговорим о нас?»

Я не ответила, сердце билось легко и быстро, и я не могла полагаться на свой голос.

Николас смотрел на меня. Он заговорил медленно, словно с трудом: «Не собираюсь начинать с извинений и самоуничижений, хотя, видит Бог, меня много за что нужно простить. И еще Бог знает, почему ты, по-видимому, простила меня. Это потом… Нет, молчи. Разреши закончить… То, что я хочу сейчас сказать – очень просто, но только это имеет в мире для меня значение. Я хочу, чтобы ты вернулась, Джианетта. Я ужасно хочу, чтобы ты вернулась. Я понял, что я дурак, преступный, грубый дурак, примерно через два дня после твоего ухода, а затем включилась гордость и не дала идти за тобой».

Я вспомнила, как говорила Альме, что в браке нет места для гордости. Его следующие слова были почти эхом. Почти. «Но гордость и любовь не ходят вместе. Я это обнаружил. А я очень люблю тебя, дорогая, и не думаю, что переставал любить. – Он нежно взял меня за плечи и повернул так, чтобы я посмотрела ему в глаза. – Хочешь, чтобы я вернулся, Джианетта? Ну скажи, пожалуйста».

«У меня никогда не было гордости в том, что касалось тебя, Николас», – сказала я и поцеловала его.

Позже, намного позже, он сказал, довольно робко: «Ты уверена? Ты уверена, моя дорогая?»

«Вполне, – решительный ответ я умудрилась произнести безо всякой убежденности, и глупо добавила: – Дорогой Николас…»

«Моя Джианетта. – Позже, ну уж совсем намного позже, он отодвинул меня от себя, посмотрел, рассмеялся и продолжил: – По крайней мере, на этот раз нет сомнений в силе моей любви».

«Почему нет?»

Он посмотрел странно насмешливо. «Если бы ты видела себя, дама с зелеными рукавами, ты бы не спрашивала. И если бы Гюго оказался здесь…»

«Избави бог…»

«Аминь. Нет, не пытайся приводить себя в порядок. Не получится, и в любом случае, я люблю тебя, грязную, мокрую и ободранную. Хочу сосредоточиться на твоей красивой душе».

«Я это заметила».

Он ухмыльнулся и сжал мои плечи. «Знаешь, наша встреча здесь не случайна».

«Да? Но как?..»

«Твой отец», – кратко ответил он.

«Хочешь сказать…»

Он кивнул, все еще улыбаясь. «Недавно я снова наладил связь с твоими родителями. Развод их очень огорчил, и они очень хотели все уладить. – Он улыбнулся. – Бедная Джианетта, у тебя не было шансов. Твой отец прямо сказал, что ты никогда не будешь счастлива без меня, а мать… Ну, не думаю, что она когда-либо признавала, что мы разведены, не так ли?»

«Нет. Для нее развода не существует».

«Именно так я и понял. Ну, я был здесь в начале мая, написал твоему отцу и дал этот адрес. Я просил у него „Золотую ветвь“. Немного позже я ему позвонил, и он сказал, что ты в отпуске, и он устроил…»

«Устроил! – сказала я изумленно. Я начала смеяться. – Старый… старый Макиавелли! И мама сказала, что это суждено!»

«Суждено, суждено, – мрачно подтвердил Николас. – Я думал, что все, что нужно – поговорить с тобой… – Он печально улыбнулся. – А затем ты убежала от меня, и я подумал, что твой отец неправ, и действительно все кончено. Я был так уверен… Я заслужил отпора, Бог свидетель, заслужил. И получил его. Ты приехала, а я не мог подойти… – Он горько засмеялся. – Поэтому я вел себя так плохо, как мог. Сказал несколько премерзких вещей, так? Мне нет оправданий, просто я думал, что сойду с ума. Быть так близко к тебе и не иметь… права. Почему-то самым большим ударом моему эгоизму было то, что ты даже отказалась от моей фамилии и кольца».

«Я сняла его, только когда увидела твое имя в регистрационной книге. Посмотри». Я протянула левую руку. На фоне загара на среднем пальце отчетливо и ясно вырисовывалось белое кольцо. Николас смотрел на него миг, его губы дрожали. Затем он притянул меня к себе. Его голос звучал неровно. Он уткнулся лицом в мои волосы. «Итак, ты собираешься снова пустить меня в свою жизнь? После всего, что я сделал… После…»

«Ты сказал, мы не будем об этом говорить».

«Нет, я люблю ясность, а? Так мне будет и надо, если ты прогонишь меня и велишь отправляться туда, куда я заслуживаю, и не разбивать твою жизнь».

«Нет», – сказала я.

Жаворонок снова покинул гнездо и бил крыльями в ясном небе. Я мягко коснулась руки Николаса. «Только… никогда не оставляй меня снова, Николас. Думаю, что не переживу этого».

Его руки крепко сжались. Он сказал почти жестоко: «Нет, Джианетта, никогда».

Жаворонок раскачивался, опирался легкими крыльями, перышками-снежинками на хрустальные пузырьки своей песни. Огромные горы дремали, дрейфовали их вершины над морем светлого тумана.

Я зашевелилась в руках Николаса и сладко вздохнула. «На что спорим, что, когда вернемся в аббатство Тенч, мама встретит нас, словно ничего никогда и не случалось, и спокойно поместит нас обоих в свободную комнату?»

«Тогда нам лучше пожениться, прежде чем мы приедем туда, – сказал Николас, – или я не ручаюсь за последствия».

Так и произошло.

Примечания